Интервью и беседы с Львом Толстым

      (* положение обязывает! (фр.) *)
      И вышел тихий, задумчивый, весь наполненный великой внутренней скорбью. Мы пили кофе в столовой, когда Лев Николаевич вернулся с прогулки и быстро прошел в свой кабинет... - Не напишет он, - говорит мне Гусев, - хотя я пойду к нему еще, напомню; он говорил мне сейчас, что вы просите. Действительно, ведь это нужно заняться, тогда можно... Вы возьмите из его статьи "Не могу молчать". И он принес мне эту известную ныне всему миру статью, чтобы я выбрал несколько строк из нее для фотографического воспроизведения с его факсимиле. Я стал перечитывать и выбирать... Быстро вернулся Гусев. Глаза блещут, улыбается: - Пишет. Пришел с прогулки, сел и пишет; это для вас; сейчас принесет!.. И смеется. В столовой, большой, светлой, тихо. Старые-старые зеркала, старые портреты, старая рояль, старые стулья, в углу круглый стол с книгами. Еще несколько столов с книгами по углам, на книгах все надписи... Одна книга остановила мое внимание. Обложка цветная. Нарисованы русские витязи в латах; в русских витязей стреляют руки незримых людей из "браунингов", а русские витязи руки на груди скрестили и молятся. Эта книга прислана, видимо, Пуришкевичем. Его произведение (*1*). Перечень людей, убитых революционерами и принадлежавших к знаменитому союзу архангела Михаила. На книге собственная пуришкевичевская надпись: "Вот когда бы вам надо было сказать: "не могу молчать!.." - Sapienti - sat!.. (*)
      (* Понимающему - достаточно (лат.). *)
      Принесли почту. Масса газет и писем. Стали разбирать. В столовую быстро вошел взволнованный Лев Николаевич с листиком бумажки в руках. - Вот... написал... Не напечатаете - все равно... А иначе не могу... Как хотите, не могу иначе говорить... Вот, прочтите вслух... Я с трудом стал разбирать и передал Гусеву. Он громко читал, а я смотрел на старое-старое лицо, все оживленное, в глаза, полные огня, на всю, теперь не спокойную, не тихую фигуру очень взволнованного Льва Николаевича. Читая, он поправлял. - Не напечатаете ведь?..
      - Обещаю вам, что будет напечатано, Лев Николаевич, как есть, весь этот листок будет сфотографирован. Бросая быстрый, глубокий взгляд, повернулся, весь полный какой-то скрытой думы, и вышел из столовой... А мы тут же попросили Татьяну Львовну, дочь Льва Николаевича, переписать на машине, чтобы не ошибиться после, разбирая почерк.
      Через каких-нибудь два часа были в Туле... А там следующий разговор. Встретил нескольких жандармских офицеров. Спрашиваю одного: - Скажите, если хотите, так просто... интересно мне: арестовали бы вы Толстого, если бы вам приказали?.. - Почему спрашиваете?.. - встревожился он, удивленный обращением к нему незнакомого человека. - Почему?.. - Да просто увидел вот вас тут и спрашиваю; мне интересно... Ответьте, если хотите... - Мы, знаете, не смеем не слушаться... Все равно, каждого арестуем, если прикажут... Добавлять не приходится.
      Комментарии
      Ф. Купчинский. Тишина (У Льва Николаевича Толстого). - Жизнь, 1909, 9 февраля, No 7. Филипп Петрович Купчинский (1844-?), поэт и публицист, живший преимущественно за границей. 6 февраля 1909 г. Д. П. Маковицкий записал: "Утром был сотрудник "Новой Руси" Купчинский, ее бывший военный корреспондент из Маньчжурии. Приехал для того, чтобы получить от Л. Н. несколько строк против смертной казни. Л. Н. написал страницу и отдал ему. Купчинский сказал, что будут печатать как факсимиле, по несколько слов в каждом номере, а если из-за этого на пятом номере "Новую Русь" закроют, не будут жалеть" (Яснополянские записки, кн. 3, с. 322). Автограф Толстого был воспроизведен факсимильно на одной странице со статьей Ф. Купчинского в газете "Жизнь". Редактор газеты Николай Петрович Лопатин за эту публикацию был заключен в тюрьму на три месяца.
      1* Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870-1920), монархист и черносотенец, депутат II-IV Государственной думы. Составил книгу некрологов убитых революционерами лиц (Александра II, Мезенцева и др.), которую в 1908 г. читал Толстой (см.: Маковицкий Д. П. Яснополянские записки, кн. 3, с. 282).
      "Русское слово". С. Спиро. Толстой о Гоголе
      Во время "гоголевских дней" (*1*) я отправился в Ясную Поляну побеседовать с Л. Н. Толстым о Гоголе. Результат поездки превзошел все мои надежды. Лев Николаевич дал мне о Гоголе свою статью. - Одна моя приятельница, - сказал Лев Николаевич, - недавно говорила со мной о "Старосветских помещиках", и после этого я стал перечитывать их. Когда я перечитываю Гоголя, то всегда перечитываю его "Переписку с друзьями", далеко не оцененную Белинским (*2*) и содержащую чрезвычайно много драгоценного рядом с очень дурным и возмутительным для того времени. - Впрочем, - добавляет Лев Николаевич, - я кое-что записал о Гоголе. Лев Николаевич просит своего секретаря Н. Н. Гусева дать ему эти, как он называет, "листки из дневника". Я прошу у Льва Николаевича разрешения опубликовать эти "листки", напечатать у нас, в "Русском Слове". Лев Николаевич дает свое согласие. Я перечитываю их вслух, а Лев Николаевич делает некоторые поправки. Затем отдает мне. Перечитывая письма Гоголя, Лев Николаевич на некоторые из них ставил свои пометки... В зависимости от того, согласен или нет с выражаемой Гоголем мыслью, он "ставил балл". Оценка "пятибалльная". Привожу ее в том виде, в каком она была передана мне Н. Н. Гусевым.
      Пометки Льва Николаевича при перечитывании "Выбранных мест из переписки с друзьями" (Март, 1909)
      Завещание. Отмечено NB: "3авещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном".
      Женщина в свете - 5.
      Значение болезней - 5+.
      О том, что такое слово - 5+++
      О помощи бедным - 2.
      Об Одиссее - 1.
      Несколько слов о нашей церкви и духовенстве - О.
      О том же - О.
      О лиризме наших поэтов - 1.
      Отмечено NB : "...у меня напыщенно, темно и невразумительно".
      Споры - 4.
      Христианин идет вперед - 5.
      Карамзин - 1.
      О театре - 5.
      Предметы для лирическ. поэта - 5.
      Советы - 5+.
      Просвещение - 0+.
      Четыре письма к разным лицам по поводу "Мертвых душ"
      Нужно любить Россию - 1.
      Поставлено 5: "Один Христос... любовь к братьям".
      Нужно проездиться по России - 1.
      Что такое губернаторша - 0+.
      Русский помещик - О.
      Исторический живописец Иванов - 1.
      Чем может быть жена для мужа - 1.
      Страхи и ужасы России - 4.
      Близорукому приятелю - 5.
      Занимающему важное место - 1.
      Чей удел на земле выше - 5 за начало, до слов: "последний нищий".
      Напутствие - 1.
      В чем существо русской поэзии - 2
      Светлое Воскресенье - 1.
      Письмо к Россети - 3.
      О Современнике - 2.
      Авторская исповедь - 1.
      Разговор наш коснулся еще предстоящих "гоголевских дней". - Каково ваше мнение, Лев Николаевич, о чествовании Гоголя? - Я не могу никак сочувствовать этому чествованию, так же как не могу приписывать вообще искусству того значения, которое принято в нашем так называемом высшем, но в действительности низшем, по нравственному складу, обществе. И поэтому, по моему мнению, если бы каким-нибудь чудом провалилось, уничтожилось все, что называется искусством и художеством, то человечество ничего не потеряло бы. Если бы оно и лишилось кое-каких хороших произведений, то зато избавилось бы от той ужасной, зловредной дребедени, которая теперь неудержимо разрастается и заливает его. - Сказав это и добродушно улыбнувшись, Лев Николаевич прибавил: - Ну, кажется, хороший повод, чтобы меня ругали...
      В этот мой приезд Лев Николаевич принял меня в своем кабинете. Он был в теплой суконной рубашке-блузе, в сапогах. Выглядел совершенно бодрым. Когда вставал - ходил, слегка опираясь на палку. - Как ваше здоровье, Лев Николаевич? - спросил я после первых приветствий. - Чувствую себя хорошо. Ведь в прошлый раз, когда вы были, я лежал (*3*). Теперь поправился. Да какой, впрочем, разговор о здоровье в восемьдесят лет... Надо ждать желанного конца. По окончании беседы о Гоголе я спросил о работах Льва Николаевича. - На верстаке у меня много работ, - сказал Лев Николаевич, - но я так слаб, что кидаюсь от одной к другой.
      Комментарии
      С. Спиро. Толстой о Гоголе. - Русское слово, 1909, 24 марта, No 68. Сергей Петрович Спиро - журналист, драматург и актер. В предисловии к книге "Беседы с Л. Н. Толстым" (М., 1911) Спиро утверждал, что перед появлением в газете взятых им интервью "почти каждую рукопись просматривал Лев Николаевич, некоторые сам корректировал..." (с. 1). Спиро брал у Толстого интервью о Гоголе 22 марта 1909 г. Когда в следующий раз, 20 мая 1909 г., он приезжал в Ясную Поляну, чтобы узнать мнение Толстого о сборнике "Вехи", Н. Н. Гусев спросил после ухода Спиро, "не трудно ли было ему с ним". "Нет, - ответил Лев Николаевич. - Он очень приятный человек" (Гусев Н. Н. Два года с Л. Н. Толстым, с. 256).
      1* В конце марта 1909 г. отмечалось столетие со дня рождения Гоголя. 2* В. Г. Белинский резко осудил последнюю книгу Гоголя в рецензии, напечатанной в "Современнике" (1847, т. 1, No 2) и в письме к Гоголю от 15 июля 1847 г. 3* Спиро в первый раз посетил Толстого во время его болезни 3 февраля 1909 г. и записал с его слов рассказ о встрече с епископом Парфением, опубликованный в "Русском слове" (5 февраля, No 28).
      "Раннее утро". Д. Н. Беседа с Л. Н. Толстым
      30 и 31 мая наш корреспондент, будучи в Ясной Поляне, имел счастье несколько раз беседовать с Львом Николаевичем. Даем сводку важнейших мнений, услышанных нами от Льва Николаевича. По вопросу о регламентации вероисповедных отношений (*1*) Лев Николаевич говорит: - Как можно вероисповедные права регламентировать? Свободу веры человека ничто не в силах со стороны, внешней, уложить в какие-либо специально определенные рамки. Регламентация веры - это, собственно, указания на то, какие неприятности можно еще учинить человеку за его веру. В беседе по любимейшему для Л. Н. вопросу о нравственном самоусовершенствовании Л. Н. говорит: - Это самый частый вопрос, с которым ко мне обращаются. Таков уж человек. Но беда в том, что большинство так обыкновенно рассуждает: я не могу стать совершенным - так не для чего и стараться. Махнул рукой и поплыл по течению, как и все остальные. Это прискорбная ошибка в жизни многих. Борьба с собой и есть радость в жизни. Каждая маленькая над собой победа - шаг вперед. В области добра нет ведь границ для человека. Он волен, как птица! Что же мешает ему быть добрым? - Трудно, Л. Н., жить по вашему нравственному учению, - вставили мы замечание. - Так я ведь не говорю, - любовно пояснил Л. Н., - стань завтра совершенством. Упади раз, два, три, но поднимись. И еще раз упади, но все поднимайся. Речь зашла о современных Вавилонах, о городах. Л. Н. так смотрит: - Из-за каких только праведников города держатся на земле?.. Видно, что они нужны, - говорит Л. Н., - нам не дано все знать. Может быть, царящие в них Содом и Гоморра ведут именно к лучшему... Но личности в отдельности городская обстановка не должна касаться. Где бы ты ни жил, куда бы тебя ни закинула судьба, в какой бы угол, закоулок, клетку и загородку жизнь тебя ни кинула - все равно, в деревне ли или в городе, - будь человеком, неси тепло любви ко всем. Только и всего. Об интеллигенции Л. Н. так говорит: - Я не понимаю, как это интеллигенция составляет отдельный класс. Отдельного класса интеллигенции нет. Интеллектуальная сила всюду: и в душе простой крестьянки, и на верхах... Раз человек живет вопросами духа, прислушивается к своей совести - тот и интеллигент. Об искусстве мне пришлось услышать от Л. Н. еще следующее: - Искусство должно давать чувствовать людям красоту. Вот например, предо мною дуб. Он живет. Весною он хорошеет, одевается листвой. Вот этой красотой дать радоваться другим и должен художник. Чем большее число людей будет испытывать удовольствие, тем совершенней художественное изображение. Говорили еще о детях. О том, как особенно тяжка их доля в больших городах. Как раз в настоящее время Л. Н. пишет по просьбе одного американца статью о религиозном воспитании детей (*2*). Статья эта, как сказал мне Л. Н., будет вскоре им кончена. Л. Н. добавил, что эта статья, на его взгляд, совершенно цензурна, таким образом, она, значит, сможет сделаться общим достоянием людей. Наконец, из того, что мне пришлось услышать от Л. Н., не могу не отметить еще его слова, в которых вылились его исключительно строгие моральные требования к служителям печатного слова. Л. Н. сказал: - Пьянство может проститься, прелюбодеяние - тоже, убийство даже... Но нет более великого греха, как прелюбодеяние словом...
      Комментарии
      Д. Н. Беседа с Л. Н. Толстым. - Раннее утро, 1909, 2 июня, No 124. Автор статьи - Давид Семенович Нейфельдт, корреспондент и фотограф газеты "Раннее утро".
      1* Этот вопрос возник в связи с обсуждением в Государственной думе в мае 1909 г. закона о старообрядцах. 2* Джон Севитт из Америки, выходец из России, обратился к Толстому с вопросом о религиозном воспитании детей. Толстой ответил ему большим письмом, над которым работал 18-25 мая 1909 г. (т. 79).
      "Раннее утро". Д. Н. В Ясной Поляне
      (От нашего корреспондента)
      Ясная Поляна еще не проснулась. Над белым домом, в котором живет Лев Николаевич, над грудами распустившейся сирени и далее, кругом, над всей зеленью, что стелется во все стороны, висит какая-то торжественная тишина. Там - за каким только? - окном спит еще или уже, быть может, проснулся он, живущий в умах и сердцах людей всего немного шара. Вот это знаменитое "дерево бедных" у входа в дом, к которому стекаются просители Л. Н. из простых. Это старый ясень (кажется) (*1*); на нем же небольшой колокол на ремне, в который звонят для созыва к завтракам и обедам, - больше, кажется, по традиции, так сказать, чем по нужде. Я приехал слишком рано. Мой провожатый, стрелочник, со станции Засека, заглядывает, заслоня руками с обеих сторон глаза, в окно передней. Никого там не видно. Он пожимает плечами: - Никого... Я прошу его не хлопотать, расплачиваюсь с ним и отпускаю его. Вскоре у объятого еще утренней тишью дома появляется садовник в сопровождении 5-6 крестьянских девочек-подростков с носилками и лопатами. Судя по выговору, которым садовник торопит девочек, он - немец, несмотря на свою вполне русскую внешность. Им нужно посыпать песком и убрать кругом площадку пред домом. Может быть, по случаю приезда в этот день И. И. Мечникова. Работа спорится у босоногих подростков. Они быстро подметают площадку и разметывают по ней свежий песок, беспрерывно подшучивая друг над дружкой. Невольно бросается в глаза эта непринужденность и бойкость молодых работниц у барского - как бы то ни было - дома. А через свежеусыпанный песок к "дереву бедных" переступают уже, несмотря на утреннюю рань, пугливо озираясь по сторонам и на дом, два каких-то скитальца. Пришли, уселись и опять исподлобья пугливо глянули по сторонам... Подсаживаюсь к ним. Кто такие? Один, оказывается, землекоп-орловец, здоровенный беловолосый детина с тупым лицом; другой - мастеровой с городским помятым лицом лентяя. Пришли за милостыней к Л. Н. Хотя бы по пятачку дал - скромные их ожидания. Землекоп делает, впрочем, оговорку; - Работенки бы дал на месяц! Эга... - и завистливо, но с опаской бросает опять кругом взгляд. По-видимому, ему тут очень нравится. Так, в ожидании, мы и не заметили, как он вышел из дома и направился к нам. По свежерассыпанному песку приближался он, Лев Николаевич, весь в белой парусине, белом картузе и с палкой в руках. Он идет прямо на нас. Мы встали, Лев Николаевич подошел к "левому флангу", к мастеровому, не спрашивая его, сунул свою руку в широкий карман блузы и всучил ему монету. - Не пей! - отрубил ему Лев Николаевич. Мастеровой тряхнул только обнаженной головой. Попало, должно быть, в точку. Белобрысому детине Лев Николаевич сунул монету без слов. Он поднял только на него на миг пучки своих седых, суровых бровей. Глаза Льва Николаевича будто не проснулись еще... Следующая очередь была моя. Я сказал, что я корреспондент, приехал повидать его и спросить о некоторых вещах. - Что мне с вами делать? - сурово спросил, глянув на меня на одно мгновенье, Лев Николаевич, и снова его не то усталые, словно не проснувшиеся еще глаза закатились под лес седых бровей. - Сегодня ко мне Мечников приезжает. Я хотел бы с ним наедине говорить... - добавил тотчас же Лев Николаевич тем же суровым тоном. Я сказал, что у меня, как у корреспондента, нет никакого желания - да и прав я, понятно, не имею претендовать на присутствие при беседе его с Мечниковым. Редакция газеты поручила мне лишь узнать и сообщить, как будет гостить Мечников в Ясной Поляне, а если это не затруднит Льва Николаевича, то и побеседовать с ним. Лев Николаевич выслушал... - Идите за мной! - позвал он меня головой. - Так какая ваша газета? Я назвал наше "Раннее Утро". Я поспешал за Львом Николаевичем, обогнув с ним сперва дом, вдоль кустов цветущей сирени, а затем - вниз по узкой аллее, между стенами деревьев, в глубь сада. - Здоровье ваше как, Лев Николаевич? - осведомился я несколько, так сказать, задним числом. Лев Николаевич остановился и быстро обернулся ко мне. - Ближе к смерти! - быстро проговорил он. На лице его была уже добрая, зовущая к себе улыбка. Глаза его уже проснулись. Я увидел их мягкую синеву... - Теперь я пойду. По утрам я гуляю... А чем смогу вам помочь - хорошо. Я поклонился ему, а он быстро пошел вперед, не опираясь даже на свою желтую - не то бамбуковую, не то камышовую - палку и держа ее, немного приподняв от земля. Я стоял как вкопанный, невольно прикованный глазами к удалявшемуся в глубь узкой аллеи во всем белом Льву Николаевичу, пока его совершенно не обняли и не скрыли из моих глаз листья и гуща сада.
      * * *
      Вскоре, в 9 часу, в Ясную Поляну прибыл И. И. Мечников. Мы, корреспонденты, узнали со слов секретаря Льва Николаевича, что Лев Николаевич встретил в доме Илью Ильича и... Тотчас же вернулся в свой кабинет к прерванной работе. Чета Мечниковых (И. И. приехал сюда с супругой) привела себя в порядок с пути, затем им предложили кофе. Принимают их Лев Львович и Александра Львовна .
      * * *
      После завтрака в честь гостей, И. И. Мечникова и его жены, все присутствовавшие, в Ясной Поляне смешались на открытой террасе у дома, являющейся в летние дни столовой Толстых. Тут 30 мая, около 2 час. пополудни, я впервые слышал живое слово-мысль Льва Николаевича. Такие часы не забываются в жизни. Первая фраза, услышанная мною тут, на террасе, из уст Льва Николаевича, была милая шутка, до которых суровый с виду Лев Николаевич, как хорошо известно уже, большой охотник. Из "стороннего элемента" на террасе тотчас же появились два газетных фотографа - с дозволения графини. До того как уважить просьбу фотографов, Софья Андреевна сделала им маленький допросец: не враги ли? Секретарь Льва Николаевича, молодой человек в очках и косоворотке, Н. Н. Гусев, удостоверил, что от безусловно "дружественных держав". Графиня быстро поверила. А то ведь знаете?.. "Новое Время"... Я написала этому Меньшикову (*2*), энергично заговорила графиня, - что на порог не пущу больше их корреспондента. Приедет - со стражником выпровожу. Слово даю!.. Все это было произнесено, правда, весьма энергично, но, надо заметить, без тени злобы. Радостные фотографы ринулись на террасу. Лев Николаевич сел в плетеное кресло в глубине террасы, а И. И. Мечников против него, продолжая с ним беседу. Фотографы, волнуясь, стали "наводить". - Мы с вами, Илья Ильич, ведь не боимся их? Верно? - обратился вдруг Лев Николаевич в сторону фотографов. - Стреляйте, стреляйте!.. Один из взволнованных фотографов взмолился, прерывая беседу Льва Николаевича с Мечниковым: - Лев Николаевич, вас немножко бы со света... Лев Николаевич рассмеялся: - За что же, мой милый, меня со света?.. Я еще жить хочу! Фотограф, расплывшись в сплошную улыбку, заторопился поправиться... - Что вы, Лев Николаевич... Сто лет вам еще жить... Я на счет света, что падает на вас. Снимать неудобно... Не переставая улыбаться всем озаренным солнцем радостным лицом, Лев Николаевич послушно пересел так, чтобы фотографам было вполне удобно. - Теперь вам хорошо?.. Беседа Льва Николаевича с И. И. Мечниковым и его супругой возобновилась.
      * * *
      Я не могу сейчас не взять на себя чрезвычайно смелую, понятно, попытку описать лицо Льва Николаевича в этот незабвенный час. Таким лицо это не было уже ни вечером того же дня, ни в следующий день, когда я снова видел Льва Николаевича и беседовал с ним. Как будто вся радость этого майского полдня, ласковое, но не жгучее еще солнце, белоснежная ароматная сирень и вся зелень кругом, все радостное, чем жило кругом видимое и невидимое бедному человеческому глазу, - все как в сказочном зеркале отразилось в этом одухотворенном лице человека не от мира сего. И оно, это лицо, любовно влекло к себе, без власти, но властно зовя отразить в нем и свою радость, какая она там ни есть, сколько там ее ни скопилось в душе каждого, - отразить в этом сказочном зеркале мировой радости. Лишь жалкая какая-то паутинка, называемая тоном, приличьем и т. п., сдерживала от слез умиления.
      * * *
      Мечников и Толстой продолжают беседу, начатую ими во время завтрака. Мечников рассказывает Льву Николаевичу о том, каким успехом пользуются его художественные произведения среди французов. Лев Николаевич говорит ему: - В детстве нас водили смотреть на балаганы. Чтобы собрать публику, пред балаганами показывали куклы. Мои художественные произведения имеют такое же значение. Они собрали публику. Благодаря им теперь читают мои последние произведения (т. е. религиозно-философские). Беседа их, при участии уже и г-жи Мечниковой, переходит к вопросу об искусстве. Точнее, г-жа Мечникова задает ряд вопросов Льву Николаевичу, а Лев Николаевич отвечает. - Ценность искусства в том, что оно объединяет людей, - говорит Лев Николаевич. - Все, что объединяет людей, - нравственно, а что разъединяет, безнравственно. Понятно, объединение должно достигаться не на почве плотских изображений, безнравственных образов и тому подобное. Через несколько минут с уст Льва Николаевича сходит следующий тезис: - Чем ниже степень развития существа, тем оно совершенней. Например, пудель (пудель подбежал к террасе) более совершенен, чем человек. Человек же, - говорит Лев Николаевич, - самое несовершенное существо. Потому-то, Илья Ильич, - заключает Лев Николаевич, и в голосе его слышна нота шутки, потому-то ваши микроорганизмы наиболее совершенные существа в мире! Мечников и все кругом смеются. - Среди микроорганизмов тоже есть добрые и злые, Лев Николаевич, подчеркивает шутку Мечников. Начинают собираться на прогулку.
      * * *
      Тем часом к Льву Николаевичу подходит интеллигентного вида проситель. - У меня к вам, - доносится, - личное дело, Лев Николаевич. Лев Николаевич уловил уже, по-видимому, многозначительность тона просителя. - По личному? - переспрашивает он. - Это хорошо. Идем, идем... И уводит просителя к себе. Проходит минут 10-15, Лев Николаевич с своим просителем не возвращаются. Сегодняшнее радостное настроение Льва Николаевича сообщилось всем, не исключая графини Софьи Андреевны. Она неузнаваема. Она чрезвычайно оживилась и возбужденно рассказывает явно, кажется, ошибившись, - скромному фотографу, принятому за журналиста, о массе труда, что ей приходится тратить на работу по управлению имением, о заботах своих относительно детей и т. п. Лев Николаевич отпустил наконец своего просителя и вышел сам в войлочной шляпе, готовый к поездке, с небольшой плеткой в руках. Его проситель с возбужденно разгоревшимся и в то же время счастливым лицом отходит в сторону, в аллею. Его нагоняет секретарь г. Гусев. Они обмениваются краткими вопросами и ответами. Оба довольны и жмут друг другу руки. Этот был сейчас у Льва Николаевича с "исповедью". Шарабаны подъехали к крыльцу. На первый садится Лев Николаевич с Мечниковым; на второй - дочь Льва Николаевича, Александра Львовна, с г-жой Мечниковой. Экскортирует их верхом Лев Львович. - Можно трогать? - осведомляется Лев Николаевич, держа вожжи. В этот миг его нельзя узнать. Он лет на 10-15 помолодел. - Трогайте! - произносит Софья Андреевна. Совершенно молодым жестом руки Лев Николаевич шлет остающимся в Поляне поцелуй за поцелуем по воздуху. Уехали Под вечер, часу в 5-м, Лев Николаевич возвратился с поля. И. И. Мечников и г-жа Мечникова с сыном и дочерью Льва Николаевича возвратились несколько раньше в шарабане. Лев Николаевич же, пересевши на обратном пути на лошадь, возвратился с другой стороны усадьбы верхом. Он сам оставил лошадь в конюшне и возвратился в дом по одной из аллей сада. Поездка, видимо, утомила его, но все же он с плеткой в руках, в сапогах с голенищами. и в своей войлочной шляпе выглядел довольно бодро. У "дерева бедных" его ожидала группа крестьян. Он направился прямо к ним и стал их слушать. Речь шла о какой-то помощи в посеве и т. п. Вскоре крестьяне потянулись гуськом от дерева и дальше от усадьбы, с обнаженными головами, по-видимому удовлетворенные в своей просьбе. Л. Н. ушел в дом отдыхать. По заведенному в Ясной Поляне порядку, обед подается в 6, в начале 7 вечера. Чтобы занять гостей, графиня Софья Андреевна доставила им дорогое удовольствие - прочла им несколько отрывков из новых художественных произведений Льва Николаевича. В 7 час. вечера состоялся обед, а затем все высыпали в парк, что у дома. Лев Николаевич был тут же, в центре всех, без фуражки, с обнаженной головой, в блузе и в своей привычной позе: заложив руки за пояс. Переходя от одной группы к другой, он вслушивался, заговаривал, посмотрел, как идет игра Александры Львовны и нескольких барышень из деревни (мне сказали о них, что они - дочери бакалейного торговца)... Лев Николаевич присел наконец на садовую скамью в аллее близ игравших в городки. Рядом с ним сел И. И. Мечников, а по обе стороны и за спиною Льва Николаевича присели и прислонились к деревьям слушатели. Речь шла о земельном вопросе. Говорил почти исключительно И. И. Мечников, оказавшийся, сверх ожидания, глубоко заинтересованным в политическом разрешении земельного вопроса. И. И надо заметить, стоит на довольно умеренной, чтобы не сказать консервативной, платформе в разрешении аграрного вопроса. Герценштейновский т. е. кадетский, проект он считает радикальным... Частному крестьянскому владению он отдает предпочтение пред общинным и т. д. У самого у него имение в Киевской губернии. Лев Николаевич напомнил гостю об одобряемой им, Толстым, земельной теории Генри Джорджа. Утомлен ли был к вечеру Лев Николаевич, или оттого, что уровень политического разговора его не удовлетворял, но он больше молчал. Быть может, также тут сказалось просто желание Льва Николаевича остаться только хозяином, оставляя в стороне бесполезную для одного вечернего часа полемику... Лев Николаевич стал больше следить за ходом игры в городки. Лев Львович вскоре осведомился, не желает Лев Николаевич погулять. Лев Николаевич тотчас же охотно согласился. - Да, да... Сейчас пойдем... Он направился в дом, из которого тотчас же вышел снова в темном летнем пальто и белой фуражке. Опустив руки в широкие карманы пальто и оставаясь в центре, имея по одну сторону И. И. Мечникова, а по другую - сына, Льва Львовича, они, втроем, направились по всем аллеям парка, мелькая меж деревьев то там, то здесь. Говорил больше, жестикулируя, И. И. Мечников; Лев Николаевич же сосредоточенно слушал, слегка - к вечеру - сгорбившись.
      * * *
      Вечерние сумерки сгустились над Ясной Поляной, Мечниковы решили в этот же вечер возвратиться в Москву. Вечером в доме был чай. Гостящий у Толстых пианист г. Гольденвейзер исполнил несколько любимых Львом Николаевичем музыкальных вещей (*4*). Наступила минута прощания хозяина с гостями. Лев Николаевич расстался с Мечниковым чрезвычайно сердечно. Последней фразой Льва Николаевича при прощании была такая: - Хотя я, Илья Ильич, смерти и не боюсь, но, чтобы доставить вам удовольствие, обещаюсь: проживу ровно сто лет!
      * * *
      Впечатление, произведенное на Мечникова Л. Н. Толстым, было, как я своевременно передал уж вам по телеграфу, чрезвычайное. Я спросил о нем И. И. Мечникова на станции Засека, при отправке вам своих депеш. Сюда из Ясной Поляны его с супругой доставили на лошадях уже в темноте. Вся фигура И. И. была, так сказать, полна глубокой думы. Характерный штрих: Илья Ильич в глубоком раздумье положил деньги кассиру, а сам ушел на платформу; его затем уже разыскал станционный сторож и вручил ему билет.
      * * *
      Разбираясь в своих впечатлениях после 2-дневного пребывания близ Льва Николаевича, я хочу отметить одну, кажется, не ошибочно подмеченную мною особенность относительно него. После беседы с его участием уходишь и чувствуешь, что во все время беседы в воздухе на открытой террасе висел какой-то камертон, который назвали бы "камертоном на искренность". Под влиянием его как бы подымается собственное твое понимание движения души собеседников Льва Николаевича. Не глядя на них, начинаешь вдруг почему-то чувствовать, по одному лишь тону их речи: "Нет, этого Лев Николаевич не одобрит". Или: "Нет, с этим не согласится..." Говорю: по одному лишь тону собеседника, не вслушиваясь даже, естественно, многим это покажется удивительным и странным, - в содержание их слов. Но вот собеседник Льва Николаевича, как бы пробуя невидимые струны, фальшивя, сбиваясь, затем вдруг берет настоящую ноту! С этого момента чувствуется - Лев Николаевич весь с ним.
      * * *
      В настоящее время жизнь Льва Николаевича протекает так. Встает он в 8 или 9 час. утра и тотчас же отправляется на прогулку. Возвратившись, Л. Н. пьет кофе и садится за работу. Работа Льва Николаевича продолжается обыкновенно до 1 1/2 - 2 час. дня, и за нею следует завтрак. После завтрака Лев Николаевич отправляется в продолжительную прогулку верхом. Л. Н. предпочитает во время прогулки ездить по лесу. Вернувшись с прогулки, Лев Николаевич ложится отдыхать. Этот отдых продолжается до 6-6 1/2 час. вечера. После него - обед. Обед Л. Н., как общеизвестно, вегетарианский. Окружающих же он нисколько не неволит быть также вегетарианцами. Вечерним отдыхом для Л. Н. является затем игра в шахматы или слушание музыки. Сейчас его партнером по игре в шахматы - пианист Гольденвейзер, живущий по соседству. Его же игру Л. Н. любит слушать. Вечерний чай Л. Н. проводит в общем кругу.