1) Оч[ень] важное и старое, но в первый раз ясно понятое: то, что для того, чтобы жизнь б[ыла] радостна (чем она должна быть), надо (точно, не на словах, а на деле) полагать свои цели не в себе, Льве, а в делах любви, и дела любви все всегда вне меня в других. Я в первый раз понял, что это можно. Буду учиться.
      2) Вся наша жизнь, все интересы нашей жизни в предметах, находящихся известное время в известных состояниях. Сами же предметы различны по занимаемым ими в пространстве местам, а пространство бесконечно, и потому все предметы равны, т. е. ничто по отношению к бесконечности пространства, a/?. То же и с временными состояниями предметов, они все ничто по отношению бесконечности времени. Так что то, что понимаем как бесконечность и называем бесконечностью, есть ничто иное, как только признак иллюзорности, недействительности всего вещественного и личного в нашей жизни.
      (Обе важны, особенно первая.) :
      Лежу в постели, нездоровится. Прекрасные воспоминания Черткова. Саша проводила Гусева в Туле.
      11 Авг.
      Утром получена телеграмма, что статья о Г[усеве] будет напечатана.. Потом телегр[амма] от Matin о Гусеве же. Читал Канта, думаю всё о движении и веществе, пространстве и времени. Ездил верхом в Ясенки. Здор[овье] получше, иду обедать. Был милый юноша, идущий в Иерусалим, и еще раз Засосов, оч[ень], радостное впечатление.
      12 Авг.
      Встал оч[ень] рано, совсем здоров. Вчера еще появилась моя статья почти полностью. Утром хорошо думал и дома и на прогулке. Немно[го] читал Канта. Получил письма скорее неприятные. От социалиста Ант[онова] и Великанова. Зато и хорошие, трогающие меня очень. Набросал ответы. Слава Богу, отменил письмо об отдаче имущества, - как бываешь слаб временами! Хорошо, что есть в молитве: радуйся, что тебя ругают. Вспомнишь - и совсем другое чувство. Ложное осуждение -да и истинное - только загоняет в ту область, где есть общение только с Богом. И как легко, как хорошо! Кажется мне, что мне открылось нечто оч[ень] важное. Сейчас запишу. Сначала неважное:
      1) Раздражаешься, сердишься на себялюбие людей. А вдумайся - и их можно только жалеть: они лишены величайшего, несравненного ни с чем блага сознания в себе того, что всегда свободно, всегда радостно, всегда вне времени и стеснений вещества.
      2) Испытываю нынче, 12 Ав[густа], необычайное умиленно радостное, благодарное, любовное ко всем чувство. Неужели это от того, что б[ыло] желчное состояние перед этим? И то хорошо. Всё уравновешивается, и всё благо. - Говорят, нельзя насильно любить. Правда, что бывают такие телесные состояния (желчь), когда это особенно трудно. Но и в такие времена, если поставить свою жизнь в увеличении любви, по крайней мере не даешь ходу своей недоброте и борешься. Зато какая радость, когда, как теперь, и просто хочется всех любить, и знаешь, что в этом всё дело жизни. Любовь в квадрате. Никогда не испытывал такого радостного чувства, как нынче.
      3) Теперь самое важное (таким мне кажется). Я сознаю себя Всем, вместе с тем отделенным от Всего. И жизнь моя (и всех существ) есть разрушение того, что отделяет.
      Тайна жизни моей, всякого человека, даже существа, в сознании отделенности в себе того, что по существу своему одно во Всем.
      Для того, чтобы человек (и всякое существо) мог сознавать свою отделенность от Всего, нужно, чтобы он сознавал себя в движущемся веществе. Вещество без движения ничто, а также и движение без вещества. Вещество можно представлять себе только в бесконечном пространстве и движен[ие] только в бесконечн[ом] времени. Бесконечность того и другого показывает их иллюзорность, воображаемость. Отделенность существ есть одно из проявлений. Чего? Зачем? Не дано знать. Человек знает только то, что он Всё и вместе с тем отдельное существо. Знает, что то чувство любви, к[оторое] он сознает к себе, а потом ко Всему, есть та единая основа, к[отор]ая составляет его жизнь, отделенная от Всего.
      13 Авг.
      Вчера прочел свою статью. Приехали Стах[ович] А[лексан]др и Струве. Мало интересны и тяжелы, особенно Струве. Чита[л] им напрасно "О Науке" и напрасно говори[л]. Нынче оч[ень] мало спал и слаб. На душе не дурно. Напряженно работаю над собой, чтобы жить только перед Богом. Можно. Гулял. Ничего не писал. Теперь 12-й час. Записать:
      1) Неделание (по Лаотзе) уже по тому важнее делания, что делание большей частью вне, а неделание всегда в нашей власти. - Все несомненные заповеди, как заповеди: Не убий, не укради, не лги, не прелюб[о действуй], всегда отрицательные. Положительные заповеди могут относиться только к духовной, всегда свободной деятельности: Люби, желай другому, чего себе... Неделание же Лаотзе вытекает из его веры (метафиз[ической] основы, говоря скверным словом), веры в то, что Тао и в небе и в человеке, или что есть Бог сам в себе и в человеке. Учение Лаотзе в том, чтобы не делать, т. е. не делать того, чего хочет в тебе человек, а предоставить живущему в тебе Тао Богу делать через тебя то, чего Он хочет.
      Сейчас 12 ч[асов], берусь за пришедшие письма.
      14 Авг.
      Вчера писем не б[ыло] интересн[ых] особенно. Студент хочет служить распространению христианства... Оч[ень] слаб был. Ездил немного верхом. Вечер вел себя довольно хорошо, но отвратительно поступил с красноречивым просителем: вместо [того], чтобы пойти (а я играл в шахматы) и поговорить с ним по душе, я холодно отказал ему. Слава Богу, нынче вспомнил - и стыдно, и гадок сам себе. Помоги мне, помоги мне.
      Проснулся рано, мало спал и думал.
      1) Человек, поднявшийся до религиозного сознания, т. е. до признания себя существом духовным, и человек нерелигиозный говорят на разных языка [х] и не могут понимать друг друга.
      2) (казавшееся оч[ень] важным.) В минуты и слабости и силы я люблю говорить: Г[оспо]ди, помоги... И думаю, что никто не слышит меня, а все-таки говорю. И мне пришло в голову: если отношение Начала всего ко мне подобно моему отношению к частям моего тела, так что я могу по своей воле сознавать ту или другую часть своего тела, почему не вообразить, что как я могу, когда захочу, внести себя, свое сознание в свою руку, ногу, палец, так и То, у чего я прошу помощи, может, если захочет, внести Себя, Свое сознание в частицу Себя, в меня, в мою заключенную в тело душу? (Всё это фантазия, но приятная.)
      Если это так, то как страдание одной части моего тела вызывает сознание этой части, так точно и страдание мое, всего "я" моего существа вызывает сознание Богом моего "я". Так как же не желать страдания?
      (Нет страдания.) Не выходит. Подумаю. Сейчас 11-й час. Жду почты. Оч[ень] слаб. Не могу да и не хочу работать.
      15 Авг.
      Вчера вечер - скучно. Нынче, посоветовав Машеньке ехать к обедне, встал в 6 и ездил к попу. Чудное утро. Как много мы теряем, просыпая утра. Читал Новую философию. Как искуственно, ненужно. Получил письма, и опять от Великанова, и опять тяжело. За что? Письма от Гусева. Ему б[ыло] тяжело. Ездил верхом с Зосей. Грустно. Особенно гадкого ничего. Иду обедать. Ничего не писал. Даже записать нечего.
      16 Авг.
      Оч[ень] скучно б[ыло] весь вечер. Так я далек от того, чем живут все окружающие меня. Приходили два рабочие, зажиточные, интелигентные, социалисты. Страшное самомнение и ограниченность. Ничего своего - нет человека, есть член партии. После разговора с ними пришел к давно напрашивавшемуся и только теперь уяснившемуся выводу. Есть два сорта людей: у одних людей мысль связана с жизнью. Хочешь не хочешь, надо делать то, чего требует мысль, и нельзя продолжать спокойно делать то, что противно мысли: мысль руководит жизнью. У других снят с махового колеса передаточный ремень, и мысль (большей частью чужая) сама по себе, и жизнь сама по себе. Двигатели же жизни таких людей: животные похоти и слава людская. - Доказывать этим людям то, что противно их похоти и славе людской, так же бесполезно, как надевать ремень только на малое колесо с зубьями. Колесо вертится, и они радуются и даже гордятся, что колесо их быстрее вертится, чем колесо работающее.
      Нынче спал лучше. Но проснулся слабым и умиленно добрым.
      И как-то (Зачеркнуто: весело радостно,
      И так всё хочется плакать.
      В объятья вечности
      Так бы и кинулся.
      Особенно радостно умиленное чувство. Ночью видел во сне...и блуд, и беседу с Лаотзе, и так ясно было отношение человека к неделанию, скорее - к Неделающему. Делает человек только по своей слабости в этой жизни. Только не делая, он сливается с Тао, неделающим Началом. Не делает, а живет с Тао. Ночью было вполне ясно и радостно.
      Думал о славе людской. Есть в этой потребности доброго мнения о тебе любви к тебе людей что-то непреодолимое и законное. И сейчас мне пришло в голову то, ч[то] насколько ложно, преступно желание похвалы, любви людей при жизни, настолько хорошо, добро, законно желание продолжения своей жизни в душах других людей после своей смерти. В этом желании нет ничего потакающего личности, нет ничего исключительного; а есть одно желание участия в общей, всемирной, духовной жизни, участия в деле божием, бескорыстное, безличное. Кажется, ч[то] это верно.
      [17 августа.] (В подлиннике ошибочно: 18 Авг. См. прим. 569).
      Ничего не писал вчера. Даже письма не мог писать - так чувствовал себя слабым, но, слава Богу, не злым. Приехали Ив[ан] Ив[анович] и Мар[ья] Ал[ександровна]. Ездил верхом с Зосей. Оч[ень] приятно лесами. После обеда прогоняли пришедш[их], а оказались милые ребята. В письмах ничего особенного. Вечером Голд[енвейзор] играл оч[ень] хорошо. Нынче спал не мало, а всё слаб. Ходил гулять, хорошо молился, Тем хороша молитва, когда она состоит из глубоких религиозн[ых] истин, что, смотря по расположению, воспринимаешь их с новых сторон. Так б[ыло] нынче. Дома бывший офицер из Варшавы с проэктом общества христиан. Я старался изо всех сил не оскорбить, не огорчить его, а - и то, и другое. На душе б[ыло] очень радостно, мягко, любовно. Благодарен за всё. Занимался - теперь 11 часов - Таосизмом. Читал и кое-что записал. Ночью с необычайной ясность[ю] видел Тениш[ева] и музыкантшу и ее мать и разговоры с ними. Думал:
      1) Только то, что духовно в нашей жизни, действительно есть. Так новое сознание духовной истины есть совершившийся факт, несмотря на то, что сознание это не получило еще или вовсе не получит (вследствие смерти н[а]п[ример) своего осуществления. Духовное вне пространства и времени, и потому сознание, если оно истинно духовное, искреннее, то оно уже в одном сознании (намерении) совершилось.
      2) Думал о том, как мы мало принимаем количество людей, когда говорим о влиянии и распространении того или другого направления мысли. Направление революционное, социалистическое захватывает в России, скажем, ну 100, ну 200, ну 300 тысяч человек. В России при 150,000,000, если вычесть детей от 0,30 и, скажем, больных, идиотов 0,05, будет все-таки около 100 милионов, и 300,000 будет составлять только 1/300 или около того всего населения. Т. е. что надо в 300 раз больше, чтобы изменилось свободно устройство общества. Так это по арифметике, но в действительности совсем не то. Есть огромная масса, составляющая едва ли не 0,999, то есть 100,000,000- 150,000 = 99,850,00, а то и все 149,850,000, кот[орые] избирают положение 81аЬи[з] ^ио, т. е. того, какое есть, к[отор]ое не принужда[ет] изменять, хлопотать, не нарушает привычного. И это-то большинство, 0,999, только тогда перейдет на сторону революционеров, когда мень[ше] беспокойства будет при новом, чем при старом устройстве. Приближает к этому три влияния: одно - сознание всё большей и большей тревожности, беспокойства существующего устройства и [второе -] всё большая и большая ясность, спокойствие нового устройства, и третье, главное, всё большая и большая ясность нравственно религиозной неправильности прежнего и правильности нового устройства.
      Третье главное. Для усиления же этого третьего влияния есть два средства: уяснение невыгод старого и выгод нового и самое могущественное средство - воспитание.
      Вот и всё, пойду в дом читать письма и завтракать.
      18 Авг.
      Вчера ездил с Сашей верхом. Всё слаб. Вечером отделал все письма. С[о]н[я] сказала неприятное, я упрекнул мягко, она промолчала. Да, надо уметь. То же б[ыло] с Копыловым, призываомым на суд за дубы. - Я сказал, она сделала. Сегодня рано встал, мало спал. Ничего не работал. Читал Менция и полученные письма. Приехал Димочка, письмо от Ч[ерткова], и был Заболоцкий, оч[ень] возбужденный, но милый. Написал письмо Ч[ерткову]. Приехали Дубенские. Она ужасающе глупа. Объявила мне, что ее мальчик сын ненавидит меня и любит царя. Иду завтрак[ать] и ко всем гостям.
      Испытал на прогулке особенно радостное, веселое чувство любви ко всем, ко всему и подумал, от всей души подумал и пожалел тех людей, к[оторые] лишают себя этого, к[отор]ые думают устраивать себе увеселения внешними средствами.
      19 Авг.
      Бездна народа. Девочка, из к[отор]ой делают предмет. Весь вечер б[ыл] оч[ень] тяжел, и нынче при воспоминании о вечере ощущение стыда разумеется, за себя, за то, что дурно, не правдиво, поддаваясь воздействию, внушению держал себя. Постараюсь вперед быть правдивее. Сегодня спал мало, встал рано. На прогулке почувствовал новое и радостное, умиленное состояние любви, особенной любви ко всем, желание передать им свое душевное состояние, свое радостное, свободное отношение к Богу, и сострадание, уважительное, любовное к ним, и уверенность в том, что можно, можно помочь им. Пришел домой, поговорил с Мар[ьей] Ал[ександровной], и сейчас уже не то на душе. Да, надо как можно больше молчать. А если говорить, то только тогда, когда чувствуешь, что говорит в тебе Он. Думал:
      Вся тайна нашей жизни, сущность нашей жизни в переходе сознания себя, как отделенного существа, к сознанию себя Всем, не раздельным, единым, свободным, всемогущим существом - Богом. Жизнь есть кажущееся нам постепенное освобождение в себе божеского сознания. Жизнь есть только, только это. Те, кто держится старого, установившегося понятия Бога, могут говорить, что Бог дал людям благо познавать Его в себе. Но это предположение произвольно. Есть и верно только одно: то, что жизнь человеческая есть освобождение в себе (невещественного, неподвижного, внепространственного, вневременного начала) от отделенности и неизбежных условий отделенности. Условия эти: вещество в пространстве и движение во времени.
      Допишу после. Сейчас 12. Принесли почту.
      20 Авг.
      Вчера ничего не делал, кроме коротких ответов на письма. Ездил в Овсянникове. Буланже еще нет. Разговор с Тенишевым об Ед[ином] Налоге. Спокойно, кротко на душе. Вечером с Мих[аилом] Сергеевичем] приятно. Всё слаб.
      Сегодня проснулся всё слабый и не бодрый умом. Ходил навстречу лошадям и дорогой думал только одно и практически оч[ень] важное, именно то, что я, должно быть, всем надоел своими не перестающими писаниями всё об одном и том же (по крайней мере так это должно казаться большой публике), вроде Croft Hiller'а, и что надо молчать и жить; а если писать, и то если оч[ень] захочется, то только художественное, к к[отор]ому меня часто тянет. И, разумеется, не для успеха, а для того, чтобы более широкой аудитории сказать то, что имею сказать, и сказать не навязывая, а вызывая свою работу. Помоги Бог.
      Еще было то, что встретил мальчика из Тулы с рисунками - хочет быть живописцем и просил протекции, а я, увидав, что рисунки его плохи, холодно обошелся с ним. Хоть то хорошо, что не прошло даром, а совестно, больно стало.
      Записал всё о том же так:
      Я всё, и я ничто. Я всё, когда я сознаю себя духовным, нераздельным со всем существом и проявляю это сознание любовью к тому всему, какое я сознаю, т. е. ко всему тому, что я признаю живущим; и я ничто, когда я сознаю себя телесным, отделенным от всего существом, проявляющим это сознание любовью только к своему телесному, отделенному от всего "я". Ничто, п[отому] ч[то] тогда я - n/?.
      Нет достаточной ясности мысли, чтобы продолжать. Теперь 12-й час.
      21 Авг.
      Вчера ответил неважные письма. Ездил с М[ихаилом] С[ергеевичем] и с Сашей в Телятинки. Дама с проэктом о воспитании. Во время обеда приехали Боткины - скучно. Говорил с Голд[енвейзером] и Микол[аевым] о Ед[ином] Нал[оге]. Сегодня проснулся рано. Оч[ень], оч[ень] слаб. Начал читать Photer о Китае. Хорошие, добрые письма, к[отор]ых не стою. Ничего не хочется писать. И слава Богу. Записал пустое:
      Было пшеничное зерно, оно лежало тысячи лет в египетских гробницах, и оно ничего не знало про себя. Для него самого - для зерна - было всё равно, что его не было. Ученые раскапывали гробницы, и найдя в них зерца пшеничные, чтобы испытать их, взяли несколько и покрыли землей и стали поливать водой. И вот зерно, к[отор]ое было, но ничего не знало про себя, вдруг узнало про себя, что оно есть, и есть в одно и то же,время и зерно, и росток.
      Не могу продолжать, оч[ень] слаб.
      Может быть, и выйдет. Иду к рабоче[му] и завтракать.
      22 Авт.
      Рабочий милый, но просил денег. Ездил верхом. Оч[ень] слаб б[ыл] до вечера. Вечером лучше. Сегодня встал свежее. Душан принес письмо Польке. Немного поправил. Гулял хорошо. На душе хорошо, но слаб, и мысль не работает. E sempre bene [Всё хорошо.]. Как бы хорошо не писать. Думал о зерне дальше, но писать не могу. С пользой и наслаждением читал Круги Чтеy[ия). Как для того, чтобы зерно получило жизнь, нужно закрыть его землей, так и для того, чтобы душа жила, нужно, чтобы она б[ыла] закрыта телом. Теперь 12-й час. Ничего не делаю и не буду делать. Слабость, слабость, слабость. Стал замечать за собой поступки и мысли, вызываемые славой людской. Прежде не замечал их.
      Вечером Андр[ей] с женой, Голд[енвейзер] милый, Николаев. Хороший с ними разговор. Ночь спал мало, но мысль начала работать. Гулял по заказу, чудное утро. Как облачко с неопределенными очертаниями с одной стороны, месяц высоко в ярко голубом, над зеленым морем леса, небе. Оч[ень] хорошо. Думал много и хорошо, но не хочу записывать. Одно записал ночью:
      1) Что ни представляй себе в пространстве и во времени, всё a/?, т. е. ничто. Так что есть, действительно есть только то, что вне пространства и времени - мое духовное сознание - единое с сознанием всех людей, единое нераздельное, познаваемое мною в вневременном и внепространственном моменте настоящего.
      2) Записано так: Жизнь есть перенесение сознания из пространственного и временного в внепространственное и вневременное. Так записано, но это неверно: перенесение уже есть нечто временное. Лучше сказать:... есть освобождение от временного и пространственного.
      23 Авг.
      Вчера б[ыл] рабочий просвещенный, но к несчастью нужны деньги. Сейчас Саша пришла сказать то же о рабоч[ем]. Просит денег. Займусь письмом к Польке.
      Не могу не радоваться: всё чаще и чаще замечаю за собой [заботу] о славе людской, и положительно, даже вчера, в дурном духе, жалею Стол[ыпин]ых, Н[икола]ев 2-х, Андрея (меньше). Нынче же без труда жалею и почти люблю. Ничего не работаю. Читал о Китае и записал кое-что о Лаотзе.
      Ездил верхом с Голденв[ейзером] оч[ень] приятно. Вечером приехал Сергеенко. Тяжело слышать хвалу. Особенно не грешил.
      24 Авг.
      Ходил приятно далеко. Думал о том, что в жизни истинно есть. Записал в книжечке. Опять ничего не писал. Читал Евангелие, оч[ень] хорошо. (Зачеркнуто: и Гоголя.) О Гоголе тоже хорошее чувство. Особенно понравилось, как готов обнять человечество, но не человека. Пришел Гусаров с Димочкой. С Гус[аровым] хорошо поговорили. В газетах о Штокг[ольме] и Гусеве и о чтении в Берлине. Щекочет, но держусь. Ездил с Митичк[ой] верхом. Видел Гусарова жену - как хорошо, ч[то] она оч[ень] некрасивая. Записать надо кое-что, но некогда. Иду отдыхать.
      Обед, как обыкновенно. Вечером читал Конфуция и говорил много и хорошо с Ив[аном] И(вановичем] об изданиях и книг о религиях и копеечных изданиях На кажд[ый] День.
      25 Авг.
      Встал довольно бодро, вышел - и первый блин комом: мужик Новосильский просит помощи, и я спешил итти и недобро поговорил с ним. И сейчас же стало стыдно. И так радостно б[ыло], когда он догнал меня, и я поговорил с ним по-братски, попросил у него прощения. Сел на дороге кое-что записать и вижу - идет человек с девочкой. Этого я уж принял без ошибки и хорошо поговорил с ним. Он с дороги увидал меня и хотел повидать. Он читал кое-что, но церковным дорожит, говорит, ч[то] нужна торжественность. Потом встретил юношу учителя. Тоже поговорил недурно. Он приехал за советом. Дома составлял первую книжечку: Для души. Надо 12 книг. 1) Для Души. 2) Весь закон в любви. 3) Бог в тебе. 4) Бойся греха. 5) Бойся соблаз[на]. 6) Бойся ложной веры.
      7) Один закон для всех.
      8) Истинная наука.
      9) Истинная свобода.
      10) Жизнь в том, чтобы приближаться к Богу.
      11) Нет смерти.
      12) Всё благо.
      Такие заглавия или вроде этого. Письма маловажные. Спор с Машенькой о том, что бывают святые, поборовшие всё человеческое. - Я отстал, но спорил. И то плохо. Плохо и то, что прочел статью Меньшик[ова] и почувствовал неприятное.
      Записать:
      1) Как вредно иметь планы. Как только препятствие исполнению, так и раздраженье.
      2) Оч[ень] важное. Хотя это и оч[ень] нескромно, но не могу не записать того, что оч[ень] прошу моих друзей, собирающих мои записки, письма, записывающих мои слова, не приписывать никакого значения тому, что (Далее в оригинале написано слово: я, которое следует считать незачеркнутым по ошибке) мною сознательно не отдано в печать. Читаю Конфуция, Лаотзи, Будду (то же можно сказать и об Еванг[елии]) и вижу рядом с глубокими, связными в одно учение мыслями самые странные изречения, или случайно сказанные, или перевранные. А эти-то, именно такие странные, иногда противуречивые мысли и изречения - и нужны тем, кого обличает учение. Нельзя достаточно настаивать на этом. Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом.
      3) К Лаотзе, вписать о пустоте.
      4) Я есмь нечто, сознающее свою отделенность от Всего. Всё и себя вместе со всем я не могу понимать иначе, как веществом в движении. А между тем, если бы я б[ыл] только вещество в движении и весь мир б[ыл] бы тоже только вещество в движении, то, будучи двигающимся веществом вместе со всеми двигающимися веществами всего мира, я не мог бы сознавать себя отделенным. И потому я, сознающее себя отделенным, должно быть нечто невещественное и неподвижное. Если оно, это я, вместе со Всем кажется мне веществом и движущимся, то только п[отому], ч[то] всё, кроме его, этого я, есть движущееся вещество.
      То, что мы называем жизнью, есть освобождение невещественного, недвижущегося я от этого заблуждения.
      5) Сейчас думал про это, и вдруг стало тяжело, сомнительно, - Старался справиться, но не помогали никакие рассуждения; не мог сознавать Бога - и стало одиноко, бессмысленно, страшно. Вспомнил молитву: Знаю, ч[то] если я в любви, то я в Тебе и Ты во мне... и тотчас же всё облегчилось, почувствовал возможность любви, и тотчас же, встретив дворника Алексея, почувствовал к нему любовь, и всё прошло. Да, только одно, одно - любовь.
      6) Что у Лаотзе - путь, у Иоанна - любовь. И Лаотзе смешивает путь с Началом всего, с Тао. То же делает и Иоанн, называя любовь Богом.
      [26 августа.]
      Ездил в Овсянникове, проезд царя.
      Вечер прошел за чтением Eugen'a Schmitt и за составлением письма ему.
      26 Авг.
      Встал как обыкновенно и также гулял одиноко. Получил прекрасные письма от Шкарвана, Засосова и Черткова. Особенно письмо Ч[ерткова] с изложением моего отношения к жизни истинной - внепространственной и вневременной. Занимался тем, чтобы составить другие полные книжечки Н[а] Каждый] д[ень]. Начинаю всё больше и больше подумывать о художественной работе трех поколений. Оч[ень] бы хорошо. Тяжело то, что всегда тяжело. Ездил с Душаном. Проезд царя. Уже не пропускают. - Хочется тоже в письме к Польке высказаться о грубости, очевидности насилия и обмана. - Записать:
      1) Думал о том, как я стреля[л] птиц, зверей, добивал пером в головы птиц и ножом в сердце зайцев без малейшей жалости, делал то, о чем теперь без ужаса не могу подумать. Разве не то же самое с теми людьми, к[отор]ые теперь судят, заточают, приговаривают, казнят. Неправильно думать, что такие люди знают, что дурно то, что они делают, и все-таки делают. Они, так или иначе, доходят до неведения того, что дурно то, что они делают. Так это было со мной с зайцами.
      Вечером пришел человек хорошо одетый, с чемоданом: сначала о своих сочинениях, потом о том, чтобы я дал денег доехать до Гомеля, а если не дам, он останется здесь на лавочке. Я отказал и ушел. Потом подумал, что вот случай приложения непротивления, и пошел к нему и с помощью Душана обошелся с ним без зла.
      27 Авг.
      Встал оч[ень] рано. Кроме Кр[уга] Чт[ения] читал Христианское] Уч[ение] и обдумывал исправление его. Написал еще и письмецо Павлову. Ездил к Ив[ану] Ив[ановичу]. Оч[ень] хорошо б[ыло] видеться с Буланже. Дома Таня, и вечером оч[ень] скучная болтовня. Много думается и о "Н[ет] в мире винов[атых]", и о письме Польке и о проэкте для Маклакова. Попробую сказать. Да, написал еще письмо Гусеву. Записано ночью:
      Я чувствую, что ко мне отношение людей - большинства - уже не как к человеку, а как к знаменитости, главное, как к представителю партии, направления: или полная преданность и доверие или, напротив, отрицание, ненависть. Сейчас 10 часов вечера. Иду в гостиную.
      28 Авг.
      Вчера вечером не б[ыло] ничего особенного. Проснулся рано. Ходил. Кажется, ничего не записал. С утра приехали Макл[аков], Цингер, Семенов. Я позвал Мак[лакова] и говорил с ним о том, чтобы он поднял вопрос в Думе. Он говорит, ч[то] ничего не знает о Г[енри] Дж[ордже], и что вопрос не может не только пройти, но и вызвать суждения. Он практически оч[ень] умен, но совершенно плотно заткнут для всех настояще нужных людям вопросов - как и оч[ень], оч[ень] многие. Доканчивал поправку Христианского Учения. Я думаю, ч[то] все-таки немного лучше. Приехал[и] Дима, Голд[енвейзер], М[арья] А[лександровна], Ив[ан] Ив[анович]. Обед, и (Зачеркнуто: сняти[е] ф(отографий]) ужасно, ужасно мучительно тяжело. Содействовали тяжести письма из Берлина по случаю письма С[офьи] А[идреевны] и статьи Петербургских Ведомостей, в к[оторых] говорится, что Толстой обманщик, лицемер. К стыду своему, не радовался тому, что ругают, а б[ыло] больно. И весь вечер мучительно тяжело. Уйти? Чаще и чаще задается вопрос. Только с Цингером хороший, для меня полезный разговор о математике, высшей геометрии, и с наивным Митич[кой] об уголовном праве. Оч[ень] уныло, грустно, слабо ложился спать.
      29 Авг.
      Проснулся опять рано, и то же тяжелое чувство и желание (дурное) бежать и нерешительность: что перед Богом должен делать. В спокойные минуты, как теперь, знаю, что нужно главное - неделание, пребывание в любви. Дома прочел прекрасные дни 28, 29 Кр[уга] Чт[ения], и вот сейчас записываю дневник, а писать как будто неспособен. Попытаюсь написать тэзисы для Макл[акова]. Записать старое, много раз высказанное, но с особен[ной] силой перечувствованное:
      1) Мы, люди - я по себе это знаю - орудия высшей силы. То, что делает нашими жизнями эта Высшая Сила, мы не знаем и не можем знать, как не знает клеточка моего тела, что я делаю и для чего. И потому всякая мною поставленная себе цель, не совпадая с недоступной мне целью Высшей Силы, нарушает исполнение этой цели. Не настолько, чтобы цель эта не достигалась -цель эта тем или иным способом всегда достигается - но настолько, что я лишен блага чувствовать - сознавать единство своей жизни с Высшей Силой. Так что цель, к достижению к[отор]ой свойственно стремиться человеку, не может быть цель, доступная человеку, а может быть только одна: слияние с волей Бога. Слияние это достигается любовью.
      Сейчас, доставая дневник, заглянул в тетрадь дневника 1907 года и, удивительное дело, нашел в нем эту самую мысль, к[отор]ая мне вчера показалась новою.
      29 Авг.
      Вчера вечером приехал милый Булыгин. Смотрит твердо на ожидающий его сына отказ от воинск[ой] повин[ности]. Сейчас, проходя в передней, услыхал его громкий голос, говоривший: "Нельзя жить той зверской жизнью, к[отор]ой мы живем", и голос сына Сергея, говорящий: что "точно наша жизнь теперь не хороша, но ч[то] вообще в устройстве жизни нет ничего нехорошего". И я в первый раз ясно понял миросозерцание этих людей, увы, называемых образованными. Это люди с заткнутыми отверстиями, через [которые] может войти разумная и обязательная мысль каждого человека, именно: как мне надо жить? вопрос разумного человека, ответ на к[отор]ый есть только в религии. У них же отверстие это заткнуто "научными" глубокомысленными, т. е. глупыми соображениями о том, "как развивается общество людей", законы и т. п. научные соображения. И выходит cercle vicieux [заколдованный круг:]: эти соображения скрывают от них необходимость религии, и они же (эти соображения) отвечают - оч[ень] глупо, но все-таки отвечают - на вопросы религиозные о том, как жить, к[отор]ые хочешь не хочешь стоят перед всяким человеком. Грустно по отношению всех сыновей. Но надо не груст[ить], а стараться помочь им. Вчера с Булыгиным приехал для свидан[ия] Загряжский. Кажется, вопросы искренни.
      Сегодня спал так, как не помню, чтобы спал давно. Встал в 9, и голова радостно свежа. Думал о Машеньке, Дундуковой и всех обращающих меня:
      Как они не хотят видеть того, что я, стоя одной ногой в гробу и все силы не ума только, а души употребивший на ответ: во что верить и как жить, и знающий всё то, что они знают, de gaite de coeur [умышленно] гублю себя. Удивительно, как это не больно бы было им, если бы сказать им это. Их забота обо мне доказывает только их не полную веру в свое. Я не хочу обращать их.
      Сейчас сажусь за письма и работу.
      30 Авг.
      Письма вчера прочел, но работы никакой не делал. Да и не помню, что было. Ездил с Сашей верхом в Ларинское. Милый Димочка с ребятами и мужички праздничные. Дома все то же и, скорее, тяжело. Письмо от Шмита, ответил. Приехал милый Булыгин и Голденв[ейзер]. Лег спать, как обыкновенно. Да, простился с оч[еyь] милой Таней. Сейчас сломал ноготь, и немного больно. И подумал, как мало мы, здоровые и не страдающие, ценим [свое здоровье] и сострадаем чужой боли.
      Сегодня проснулся оч[ень] поздно, в 9, и нездоровится, и всё хочется спать. Прочел письма, ответил. Говорил с бывшим революционером Пономаронко и дал ему с товарищем 20 р. Потом опять спал, говорил с Булыгиным хорошо, делал пасьянс. Поговорил с Сашей (без эпитетов). Теперь 6 часов, ничего не ел и не хочется, а на душе хорошо, и в голове чрезвычайно ясно.