Такова всегда была истинная наука, и таковою она должна быть. И такая наука зарождается в наше время; но, с одной стороны, такая истинная наука отрицается и опровергается всеми теми учеными, которые защищают существующий строй жизни; с другой стороны, она считается пустою и ненужною, ненаучною наукой теми, которые заняты науками опытными.
      Являются, например, сочинения и проповеди, доказывающие устарелость и нелепость религиозного фанатизма, необходимость установления разумного, соответствующего времени, религиозного миросозерцания, а многие теологи заняты тем, чтобы опровергнуть эти сочинения и опять снова и снова изощрять свой ум для поддержания и оправдания давно отживших суеверий. Или является проповедь о том, что одна из главных причин бедствий народа есть безземельность пролетариата, существующая на Западе. Казалось бы, наука, настоящая наука должна бы приветствовать такую проповедь и разрабатывать дальнейшие выводы из этого положения. Но наука нашего времени не делает ничего подобного: напротив, политическая экономия доказывает обратное, а именно, что земельная собственность, как и всякая другая, должна все более сосредоточиваться в руках малого числа владельцев, как это, например, утверждают современные марксисты. Точно так же, казалось бы, дело настоящей науки доказывать неразумность и невыгоду войны, смертной казни, или бесчеловечность и губительность проституции, или бессмысленность, вред и безнравственность употребления наркотиков и животной пищи, или неразумность, зловредность и отсталость патриотического фанатизма. И такие сочинения есть, но все они считаются ненаучными. Научными же считаются или такие сочинения, которые доказывают, что все эти явления должны быть, или такие, которые занимаются вопросами праздной любознательности, не имеющими никакого отношения к человеческой жизни.
      Поразительно ясно видно уклонение науки нашего времени от ее истинного назначения по тем идеалам, которые ставят себе некоторые люди науки и которые не отрицаются и признаются большинством ученых.
      Идеалы эти не только высказываются в глупых модных книжках, описывающих мир через 1000, 3000 лет, но и социологами, считающими себя серьезными учеными. Идеалы эти состоят в том, что пища, вместо того чтобы добываться земледелием и скотоводством из земли, будет готовиться в лабораториях химическим путем и что труд человеческий будет почти весь заменен утилизированными силами природы.
      Человек не будет, как теперь, съедать яйцо, снесенное воспитанной им курицей, или хлеб, выращенный на своем поле, или яблоко с дерева, которое он воспитал годами и которое цвело и зрело на его глазах, а будет есть вкусную, питательную пищу, которая будет готовиться в лабораториях совокупными трудами многих людей, в которых и он будет принимать маленькое участие.
      Трудиться же человеку почти не будет надобности, так что все люди будут в состоянии предаваться той самой праздности, которой теперь предаются высшие властвующие классы.
      Ничто очевиднее этих идеалов не показывает того, до какой степени наука нашего времени отклонилась от истинного пути.
      Люди нашего времени, огромное большинство людей не имеют хорошего и достаточного питания (точно то же относится и к жилищу, и к одежде, и всем первым потребностям). Кроме того, это же огромное большинство людей вынуждено во вред своему благосостоянию сверхсильно непрестанно работать. И то и другое бедствие очень легко устраняется уничтожением взаимной борьбы, роскоши, неправильного распределения богатств, вообще уничтожением ложного, вредного порядка вещей и установлением разумной жизни людей. Наука же считает, что существующий порядок вещей неизменен, как движение светил, и что поэтому задача науки не в уяснении ложности этого порядка и установлении нового, разумного строя жизни, а в том, чтобы при этом существующем порядке накормить всех людей и дать им возможность быть столь же праздными, как праздны теперь властвующие классы, живущие развращенной жизнью.
      При этом забывается, что питание хлебом, овощами, плодами, выращиваемыми своими трудами на земле, есть самое приятное и здоровое, легкое и естественное питание и что труды упражнений своих мускулов есть такое же необходимое условие жизни, как окисление крови посредством дыхания.
      Придумывать средства для того, чтобы люди при том ложном распределении собственности и труда могли хорошо питаться посредством химического приготовления пищи и могли заставить вместо себя работать силы природы, все равно, что придумывать средство накачивания кислорода в легкие человека, находящегося в запертом помещении с дурным воздухом, когда для этого только нужно перестать держать этого человека в запертом помещении.
      Лаборатория для выработки пищи устроена в мире растений и животных такая, лучше которой не устроят никакие профессора, и для пользования плодами в этой лаборатории и для участия в ней человеку нужно только отдаваться всегда радостной потребности труда, без которого жизнь человека мучительна. И вот люди науки нашего века вместо того, чтобы все силы свои употребить на устранение того, что препятствует человеку пользоваться этими уготованными для него благами, признают то положение, при котором человек лишен этих благ, неизменным и вместо того, чтобы устроить жизнь людей так, чтобы они могли радостно работать, питаться от земли, придумывают средства сделать его искусственным уродом. Все равно как вместо, того, чтобы вывести человека из заперти на чистый воздух, придумывать средства, как бы накачать в него кислорода сколько нужно и сделать так, чтоб он мог жить не дома, а в душном подвале.
      Не могли бы существовать такие ложные идеалы, если б наука не стояла на ложном пути.
      А между тем чувства, передаваемые искусством, зарождаются на основании данных науки.
      Какие же может вызвать чувства такая, стоящая на ложном пути, наука? Один отдел этой науки вызывает чувства отсталые, пережитые человечеством и для нашего времени дурные и исключительные. Другой же отдел, занимаясь изучением предметов, не имеющих отношения к жизни человеческой по самому существу своему, не может служить основой искусству.
      Так что искусство нашего времени, для того чтобы быть искусством, должно само, помимо науки, прокладывать себе путь или пользоваться указаниями непризнанной науки, отрицаемой ортодоксальною частью науки. Это самое и делает искусство, когда оно хоть отчасти исполняет свое назначение.
      Надо надеяться, что та работа, попытку которой я сделал об искусстве, будет сделана и о науке, что будет указана людям неверность теории науки для науки, и будет ясно показана необходимость признания христианского учения в истинном его значении, и что на основании этого учения будет сделана переоценка всех тех знаний, которыми мы владеем и так гордимся, будет показана второстепенность и ничтожность знаний опытных и первостепенность и важность знаний религиозных, нравственных и общественных, и что знания эти не будут, как теперь, предоставлены руководительству одних высших классов, а будут составлять главный предмет всех тех свободных и любящих истину людей, которые, не всегда в согласии с высшими классами, но вразрез с ними, двигали истинную науку жизни.
      Науки же математические, астрономические, физические, химические и биологические так же, как технические и врачебные, будут изучаемы только в той мере, в которой они будут содействовать освобождению людей от религиозных, юридических и общественных обманов или будут служить благу всех людей, а не одного класса.
      Только тогда наука перестанет быть тем, чем она есть теперь: с одной стороны, системою софизмов, нужных для поддержания отжившего строя жизни, с другой стороны, бесформенной кучей всяких, большею частью мало или вовсе ни на что не нужных знаний, а будет стройным органическим целым, имеющим определенное, понятное всем людям и разумное назначение, а именно: вводить в сознание людей те истины, которые вытекают из религиозного сознания нашего времени.
      И только тогда и искусство, всегда зависящее от науки, будет тем, чем оно может и должно быть, - столь же важным, как и наука, органом жизни и прогресса человечества.
      Искусство не есть наслаждение, утешение или забава; искусство есть великое дело. Искусство есть орган жизни человечества, переводящий разумное сознание людей в чувство. В наше время общее религиозное сознание людей есть сознание братства людей и блага их во взаимном единении. Истинная наука должна указать различные образы приложения этого сознания к жизни. Искусство должно переводить это сознание в чувство.
      Задача искусства огромна: искусство, настоящее искусство, с помощью науки руководимое религией, должно сделать то, чтобы то мирное сожительство людей, которое соблюдается теперь внешними мерами, - судами, полицией, благотворительными учреждениями, инспекциями работ и т. п., - достигалось свободной и радостной деятельностью людей. Искусство должно устранять насилие.
      И только искусство может сделать это.
      Все то, что теперь, независимо от страха насилия и наказания, делает возможною совокупную жизнь людей (а в наше время уже огромная доля порядка жизни основана на этом), все это сделано искусством. Если искусством могли быть переданы обычаи так-то обращаться с религиозными предметами, так-то с родителями, с детьми, с женами, с родными, с чужими, с иноземцами, так-то относиться к старшим, к высшим, так-то к страдающим, так-то к врагам, к животным - и это соблюдается поколениями миллионов людей не только без малейшего насилия, но так, что этого ничем нельзя поколебать, кроме как искусством, - то тем же искусством могут быть вызваны и другие, ближе соответствующие религиозному сознанию нашего времени обычаи. Если искусством могло быть передано чувство благоговения к иконе, к причастию, к лицу короля, стыд пред изменой товариществу, преданность знамени, необходимость мести за оскорбление, потребность жертвы своих трудов для постройки и украшения храмов, обязанности защиты своей чести или славы отечества, то то же искусство может вызвать и благоговение к достоинству каждого человека, к жизни каждого животного, может вызвать стыд перед роскошью, перед насилием, перед местью, перед пользованием для своего удовольствия предметами, которые составляют необходимое для других людей; может заставить людей свободно и радостно, не замечая этого, жертвовать собою для служения людям.
      Искусство должно сделать то, чтобы чувства братства и любви к ближним, доступные теперь только лучшим людям общества, стали привычными чувствами, инстинктом всех людей. Вызывая в людях, при воображаемых условиях, чувства братства и любви, религиозное искусство приучит людей в действительности, при тех же условиях, испытывать те же чувства, проложит в душах людей те рельсы, по которым естественно пойдут поступки жизни людей, воспитанных искусством. Соединяя же всех самых различных людей в одном чувстве и уничтожая разделение, всенародное искусство воспитает людей к единению, покажет им не рассуждением, но самою жизнью радость всеобщего единения вне преград, поставленных жизнью.
      Назначение искусства в наше время - в том, чтобы перевести из области рассудка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении между собою, и установить на место царствующего теперь насилия то царство божие, то есть любви, которое представляется всем нам высшею целью жизни человечества.
      Может быть, в будущем наука откроет искусству еще новые, высшие идеалы, и искусство будет осуществлять их; но в наше время назначение искусства ясно и определенно. Задача христианского искусства - осуществление братского единения людей.
      ПРИБАВЛЕНИЕ I
      L'ACCUEIL
      Si tu veux que ce soir, a l'atre je t'accueille,
      Jette d'abord la fleur, qui de ta main s'effeuille,
      Son cher parfum ferait ma tristesse trop sombre;
      Et ne regarde pas derriere toi vers l'ombre,
      Car je te veux, ayant oublie la foret
      Et le vent, et l'echo et ce qui parlerait
      Voix a ta solitude он pleurs a ton silence!
      Et debout, avec ton ombre qui te devance,
      Et hautaine sur mon seuil, et pale, et venue
      Comme si j'etais mort он que tu fusses nuel
      (Henri de Regnier, "Les jeux rustiques et divins")
      <СВИДАНИЕ
      Коль хочешь ты побыть у очага со мною,
      То брось цветок, что мнешь небрежною рукою:
      Печалит он меня, вотще благоухая;
      И не гляди назад - там только ночь глухая...
      Ты мне нужна иной - забывшей и леса,
      И перекличку птиц, и ветер - голоса,
      Что утоляют боль и гонят прочь тревоги.
      Хочу, чтоб ты вошла и встала на пороге
      Одна, горда, бледна в тьмой окружена,
      Как если б я был мертв - иль ты обнажена.
      (Анри де Ренье, "Игры сельские и божественные", перев. А. Эфрон)>
      V
      "Oiseau bleu couleur du temps"
      Sais-tu l'oubli
      D'un vain doux reve,
      Oiseau moqueur
      De la foret?
      Le jour palit,
      La nuit se leve,
      Et dans mon coeur
      L'ombre a pleure;
      O, chante-moi
      Ta folle gamme,
      Car j'ai dormi
      Ce jour durant;
      La lache emoi
      Ou fut mon ame
      Sanglote emmi
      Le jour mourant.
      Sais-tu le chant
      De sa parole
      Et de sa voix,
      Toi qui redis
      Dans le couchant
      Ton air frivole
      Comme autrefois,
      Sous les midis?
      O, chante alors
      La melodie
      De son amour,
      Mon fol espoir,
      Parmi les ors
      Et l'incendie
      Du vain doux jour
      Qui meurt ce soir.
      (Francis Viele-Griffin, "Poemes et poesies")
             "Синяя птица цвета времени"
      Лесной певец,
      Дрозд-пересмешник!
      Слыхал ли ты?
      Я ей не мил!
      Уж дню конец,
      Уснул орешник,
      Свои мечты
      Я схоронил...
      О пробуди
      Задорной гаммой
      Ты душу мне
      Ведь ей невмочь!
      Сам посуди
      С той встречи самой
      Я как во сне
      На сердце ночь...
      А если вдруг
      Тот голос нежный,
      Чьи клятвы - ложь,
      Слыхал и ты,
      Пернатый друг,
      Что так прилежно
      С утра поешь
      До темноты,
      О, для меня
      Напев дразнящий
      Ты слов ее
      Вновь повтори,
      На склоне дня,
      Среди летящих
      В небытие
      Лучах зари.
      (Франсис Вьеле-Гриффен, "Поэмы и стихотворения", перев. А. Эфрон)>
      IX
      Enone, j'avais cru qu'en aimant ta beaute
      Ou l'ame avec le corps trouvent leur unite,
      J'allais, m'affermissant et le coeur et l'esprit,
      Monter jusqu'a cela, qui jamais ne perit,
      N'ayant ete cree, qui n'est froidure он feu,
      Qui n'est beau quelque part et laid en autre lieu;
      Et me flattais encore d'une belle harmonie,
      Que j'eusse compose du meilleur et du pire,
      Ainsi que le chanteur que cherit Polymnio,
      En accordant le grave avec l'aigu, retire
      Un son bien eleve sur les nerfs de sa lyre.
      Mais mon courage, helas! se pamant comme mort,
      M'enseigna que lo trait qui m'avait fait amant
      Ne fut pas de cet arc que courbe sans effort
      La Venus qui naquit du male seulement,
      Mais que j'avais souffert cette Venus derniere
      Oui a le coeur couard, ne d'une faible mere.
      Et pourtant, ce mauvais garcon, chasseur habile,
      Qui charge son carquois de sagesse subtile,
      Qui secoue on riant sa torche, pour un jour,
      Qui ne pose jamais que sur de tendres fleurs,
      C'est sur un teint charmant qu'il essuie les pleurs,
      Et c'est encore un Dieu, Enone, cet Amour.
      Mais, laisse, les oiseaux du printemps sont parus,
      Et je vois les rayons du soleil amortis.
      Enone, ma douleur, harmonieux visage,
      Superbe humilite, doux-honnete langage,
      Hier me remirant dans cet etang glace,
      Qui au bout du jardin se couvre de feuillage,
      Sur ma face je vis que les jours ont passe.
      (Jean Moreas. "Le Pelerin Passionne")
             Энона, возлюбив в тебе свою мечту,
      И красоту души, и тела красоту,
      И сердцем и умом я вознестись хотел
      К тому, чему в веках не сотворен предел,
      Чему начала нет, к чему хвала, хула
      Не льнут, в чем не найти ни хлада, ни тепла
      И что ни свету дня, ни мраку не подвластно.
      Гармонию меж злом, таящимся в природе,
      Мечтал я отыскать - и тем, что в ней прекрасно;
      Не так ли музыкант, что в чаще звуков бродит,
      В разноголосье их мелодию находит?
      Но дерзости былой нет ныне и следа:
      Пронзившая меня Венерина стрела
      Не мужеством любви - и этом вся беда,
      Но слабостью ее мне послана была.
      Я знаю двух Венер - одна из них богиня,
      Другая же - любви несмелая рабыня.
      А что же мальчуган, охотник шаловливый,
      Набивший свой колчан премудростью игривой,
      Над факелом своим слепящий балагур,
      Блестящий мотылек, порхающий меж роз,
      Причина многих зол и осушитель слез?
      Он тоже грозный бог, Энона, бог - Амур...
      Довольно! Вешних птиц умолкли голоса,
      Бледнеет солнца луч и меркнут небеса...
      Послушай, боль моя, ты олицетворенье
      Достойной красоты и гордого смиренья:
      Вчера я заглянул в тот стынущий вдали
      Пруд и увидел в нем свое отображенье:
      Сказало мне оно, что дни мои прошли.
      (Жан Мореас, "Вдохновенный пилигрим", перев. А. Эфрон)>
      XVI
      BERCEUSE d'OMBRB
      Des formes, des formes, des formes
      Blanche, bleue, et rose, et d'or
      Descendront du haut des ormes
      Sur l'enfant qui si rendort.
      Des formes!
      Des plumes, des plumes, des plumes
      Pour composer un doux nid.
      Midi sonne: les enclumes
      Cessent; la rumeur finit...
      Des plumes!
      Des roses, des roses, des roses!
      Pour embaumer son sommeil
      Vos petales sont moroses
      Pres du sourire vermeil.
      O roses!
      Des ailes, des ailes, des ailes
      Pour bourdonner a son front.
      Abeilles et demoiselles,
      Des rythmes qui berceront.
      Des ailes!
      Des branches, des branches, des branches
      Pour tresser un pavillon
      Par ou des clartes moits franches
      Descendront sur l'oisillon.
      Der branches!
      Des songes, des songes, des songes,
      Dans ses pensers entr'ouverts
      Glissez un peu de mensonges
      A voir la vie au travers.
      Des songes!
      Des fees, des fees, des fees
      Pour filer leurs echeveaux
      De mirages, de bouffees
      Dans tous ces petits cerveaux,
      Des fees!
      Des anges, des anges, des anges
      Pour emporter dans l'ether
      Les petits enfants etranges
      Qui ne veulent pas rester
      Non anges...
      (Comte Robert de Montesquieu, "Les Hortensias bleux)
             КОЛЫБЕЛЬНАЯ ТЕНЕЙ
      О краски, и краски, и краски,
      Вся радуга форм и вещей
      Слетает с дерев, словно в сказке,
      Дитя, к колыбели твоей.
      О, краски!
      О перья, и перья, и перья,
      Чтоб гнездышко ими устлать...
      Пусть звуки не ломятся в двери,
      Дитя собирается спать.
      О, перья!
      О розы, и розы, и розы,
      Чей запах - садов торжество...
      Ваш пурпур печален, как слезы,
      В сравненье с улыбкой его.
      О, розы!
      О взлеты, и взлеты, и взлеты
      Стрекоз и мохнатых шмелей
      Слагайтесь в дремотные ноты,
      Чтоб мог он уснуть поскорей!
      О, взлеты!
      О ветки, и ветки, и ветки,
      Сплетайтесь в прозрачный шатер,
      Который бы доброй наседкой
      Над птенчиком крылья простер.
      О, ветки!
      О грезы, и грезы, и грезы,
      Пошлите свой сладкий обман
      Рассудку его, чтоб на грозы
      Мирские взирал сквозь туман,
      Сквозь грезы...
      О феи, и феи, и феи,
      Свивайтесь в тончайшей из пряж
      Для спящего - прихоть, затею,
      Фантазию, призрак, мираж.
      О, феи!
      О крылья, о ангелов крылья!
      Коль с нами здесь быть не хотят,
      Коль наши напрасны усилья,
      Пусть дети от нас улетят
      На крыльях!
      (Граф Робер де Монтескье, "Голубые гортензии", перев. А. Эфрон)>
      ПРИБАВЛЕНИЕ II
      Вот содержание "Кольца Нибелунгов".
      В первой части рассказывается о том, что русалки, дочери Рейна, стерегут зачем-то какое-то золото на Рейне и поют: Weia, Waga, Woge du Welle, Walle zur Wiege, Wage zur Wiege, Wage la Weia, Wala la Welle, Weia и т. д. За поющими так русалками гоняется желающий обладать ими карлик Нибелунг. Карлик не может поймать ни одной. Тогда русалки, стерегущие золото, рассказывают карлику то, что им надо бы скрывать, а именно, что, кто откажется от любви, тот может украсть стерегомое ими золото. И карлик отказывается от любви и похищает золото. - Это - первая сцена.
      Во второй сцене, в поле, в виду города, лежит бог с богиней, потом просыпаются и радуются на город, который построили им великаны, и разговаривают о том, что за работу великанам надо отдать богиню Фрею. Приходят великаны за платой. Но бог Вотан не хочет отдать Фрею. Великаны сердятся. Боги узнают, что карлик украл золото, и обещаются, отняв это золото, отдать его за работу великанам. Но великаны не верят и ухватывают богиню Фрею в залог.
      Третья сцена происходит под землею. Карлик Альберих, укравший золото, бьет за что-то карлика Миме и выхватывает у него шлем, имеющий свойство делать человека невидимым и превращать его в другие существа. Приходят боги, Вотан и другие, бранятся между собою и с карликами, хотят взять золото, но Альберих не дает и, как все всё время делают, делает все, чтобы себя погубить: надевает шлем, превращается в дракона, а потом в жабу. Жабу боги ловят, снимают с нее шлем и уводят с собою Альбериха.
      Четвертая сцена состоит в том, что боги приводят к себе Альбериха и велят ему приказать своим карликам принести им все золото. Карлики приносят. Альберих отдает все золото, но оставляет себе волшебное кольцо. Боги отнимают и кольцо. Альберих за это проклинает кольцо и говорит, что оно принесет несчастья всякому, кто будет владеть им. Приходят великаны, приводят богиню Фрею, требуя выкупа. Ставят колья в рост Фреи и засыпают золотом, - это выкуп. Недостает золота, кидают шлем, просят кольцо. Вотан не дает, но является богиня Эрда и велит отдать и кольцо, потому что от него несчастье. Вотан дает. Фрею освобождают, но великаны, получившие кольцо, дерутся, и один убивает другого. Этим кончается Vorspiel [пролог (нем.)], начинается первый день.
      На сцене помещено в средине дерево. Вбегает Зигмунд усталый и ложится. Входит Зиглинда, хозяйка, жена Гундинга, и дает ему приворотный напиток, и оба влюбляются друг в друга. Приходит муж Зиглинды, узнает, что Зигмунд из враждебной породы, и завтра хочет с ним драться, но Зиглинда напаивает дурманом своего мужа и приходит к Зигмунду. Зигмунд узнает, что Зиглинда его сестра и что его отец вбил меч в дерево, так что никто не может вынуть его. Зигмунд выхватывает этот меч и совершает блуд с сестрой.
      Во втором действии Зигмунд должен драться с Гундингом. Боги рассуждают, кому дать победу. Вотан хочет пожалеть Зигмунда, одобряя его поступок блуда с сестрой, но, под влиянием жены Фрики, велит валкирии Брунгильде убить Зигмунда. Зигмунд идет драться. Зиглинда падает в обморок. Приходит Брунгильда и хочет его уморить; Зигмунд хочет убить и Зиглинду, но Брунгильда не велит, и он сражается с Гундингом. Брунгильда защищает Зигмунда, но Вотан защищает Гундинга, и меч Зигмунда ломается, и Зигмунд убит. Зиглинда бежит.
      3-й акт. На сцене валкирии. Это богатырши. Приезжает на лошади валкирия Брунгильда с Зигмундом. Она бежит от прогневавшегося на нее за неповиновение Вотана. Вотан догоняет ее и в наказание за непослушание разжаловывает из валкирий. Он заколдовывает ее так, что она должна заснуть и спать до тех пор, пока ее не разбудит человек. И когда ее разбудят, она влюбится в того человека. Вотан целует ее, она засыпает. Он пускает огонь, огонь окружает ее.
      Содержание второго дня состоит в том, что карлик Миме в лесу кует меч. Приходит Зигфрид. Это родившийся от блуда брата с сестрой Зигмунда и Зиглинды сын, которого в лесу воспитал карлик. Зигфрид узнает про свое происхождение и что сломанный меч - это меч его отца, и велит Миме сковать его и уходит. Приходит Вотан в виде странника и рассказывает, что тот, кто не выучился бояться, тот скует меч и всех победит. Карлик догадывается, что это Зигфрид, и хочет отравить его. Возвращается Зигфрид, сковывает меч отца и убегает.
      Действие 2-го акта в том, что Альберих сидит и караулит великана, который, в виде дракона, караулит полученное им золото. Приходит Вотан и неизвестно для чего рассказывает, что придет Зигфрид и убьет дракона. Альберих будит дракона и просит у него кольцо, обещая за это защитить его от Зигфрида. Дракон не отдает кольца. Альберих уходит. Приходит Миме и Зигфрид. Миме надеется, что дракон научит Зигфрида страху. Но Зигфрид не боится, прогоняет Миме и убивает дракона, после этого прикладывает к губам палец, на котором кровь дракона, и от этого узнает тайные мысли людей и язык птиц. Птицы говорят ему, где сокровища и кольцо и что Миме хочет отравить его. Приходит Миме и вслух говорит, что он хочет отравить Зигфрида. Слова эти должны означать то, что Зигфрид, вкусив крови дракона, понимает сокровенные мысли людей. Зигфрид, узнав его мысли, убивает Миме. Птицы говорят ему, где Брунгильда, и Зигфрид идет к ней.
      В 3-ем акте Вотан вызывает Эрду. Эрда предсказывает Вотану и дает советы. Приходит Зигфрид, бранится с Вотаном и сражается. И вдруг оказывается, что меч Зигфрида разбивает то копье Вотана, которое было могущественнее всего. Зигфрид идет в огонь, где Брунгильда; целует Брунгильду, она просыпается, прощается с своим божеством и бросается в объятия Зигфрида.
      Третий день.
      Три норны плетут золотой канат и говорят о будущем. Норны уходят, является Зигфрид с Брунгильдой. Зигфрид прощается с ней, дает ей кольцо и уходит.
      1-й акт. На Рейне король хочет жениться и отдать замуж сестру. Гаген, злой брат короля, советует ему взять Брунгильду, а сестру выдать за Зигфрида. Является Зигфрид. Ему дают приворотный напиток, от которого он забывает все прежнее и влюбляется в Гутруну и едет с Гунтером добывать ему Брунгильду в невесты. Перемена декорации. Брунгильда сидит с кольцом, к ней приходит валкирия, рассказывает, как копье Вотана сломилось, и советует отдать кольцо рейнским русалкам. Приходит Зигфрид, посредством волшебного шлема преобразовавшись в Гунтера, требует у Брунгильды кольцо, вырывает его и тащит ее с собой спать.
      2-й акт. На Рейне Альберих с Гагеном толкуют о том, как бы добыть кольцо. Приходит Зигфрид, рассказывает о том, как он добыл невесту Гунтеру, и рассказывает, как oн ночевал с ней, но положил между собою и ею меч. Приезжает Брунгильда, узнает на руке Зигфрида кольцо и обличает его, что он был с ней, а не Гунтер. Гаген возмущает всех против Зигфрида и решает завтра убить его на охоте.
      3-й акт. Опять русалки в Рейне рассказывают все, что было; приходит заблудившийся Зигфрид. Русалки просят у него кольцо, он не дает. Приходят охотники. Зигфрид рассказывает свою историю. Гаген дает ему питье, посредством которого память ему возвращается; он рассказывает, как он разбудил и приобрел Брунгильду, и все удивляются. Гаген убивает в спину Зигфрида, и сцена переменяется. Гутруна встречает труп Зигфрида, Гунтер и Гаген спорят о кольце, и Гаген убивает Гунтера. Брунгильда плачет. Гаген хочет снять кольцо с руки Зигфрида, но рука поднимается. Брунгильда снимает кольцо с руки Зигфрида и, когда труп Зигфрида несут на костер, садится верхом и бросается в костер. Рейн прибывает, и вода приходит к костру. В реке три русалки. Гаген бросается в огонь, чтобы добыть кольцо, но русалки его схватывают и увлекают за собой. Одна из них держит кольцо.
      И произведение кончено.
      Впечатление при моем пересказе, конечно, не полное. Но как ни неполно оно, оно, наверно, несравненно выгоднее, чем то, которое получается при чтении тех четырех книжек, в которых это напечатано.