Л.Н.Толстой
      ЧЕТВЕРТАЯ РУССКАЯ КНИГА ДЛЯ ЧТЕНИЯ
      Оглавление:
      Царь и рубашка
      Камыш и маслина
      Волк и мужик
      Два товарища
      Прыжок
      Дуб и орешник
      Вредный воздух
      Дурной воздух
      Волк и ягненок
      Удельный вес
      Лев, волк и лисица
      Царское новое платье
      Лисий хвост
      Шелковичный червь
      Царь и слоны
      Охота пуще неволи
      Наседка и цыплята
      Газы I
      Газы II
      Лев, осел и лисица
      Старый тополь
      Черемуха
      Как ходят деревья
      Дергач и его самка
      Как делают воздушные шары
      Рассказ аэронавта
      Корова и козел
      Ворон и воронята
      Солнце - тепло
      Отчего зло на свете
      Гальванизм
      Мужик и водяной
      Ворон и лисица
      Кавказский пленник
      Микулушка Селянинович
      ЦАРЬ И РУБАШКА
      (Сказка)
      Один царь был болен и сказал: "Половину царства отдам тому, кто меня вылечит". Тогда собрались все мудрецы и стали судить, как царя вылечить. Никто не знал. Один только мудрец сказал, что царя можно вылечить. Он сказал: если найти счастливого человека, снять с него рубашку и надеть на царя - царь выздоровеет. Царь и послал искать по своему царству счастливого человека; но послы царя долго ездили по всему царству и не могли найти счастливого человека. Не было ни одного такого, чтобы всем был доволен. Кто богат, да хворает; кто здоров, да беден; кто и здоров и богат, да жена не хороша, а у кого дети не хороши; все на что-нибудь да жалуются. Один раз идет поздно вечером царский сын мимо избушки, и слышно ему - кто-то говорит: "Вот слава богу, наработался, наелся и спать лягу; чего мне еще нужно?" Царский сын обрадовался, велел снять с этого человека рубашку, а ему дать за это денег, сколько он захочет, а рубашку отнести к царю. Посланные пришли к счастливому человеку и хотели с него снять рубашку; но счастливый был так беден, что на нем не было и рубашки.
      КАМЫШ И МАСЛИНА
      (Басня)
      Маслина и камыш заспорили о том, кто крепче и сильнее. Маслина посмеялась над камышом за то, что он от всякого ветра гнется. Камыш молчал. Пришла буря: камыш шатался, мотался, до земли сгибался - уцелел. Маслина напружилась сучьями против ветра - и сломилась.
      ВОЛК И МУЖИК
      (Сказка)
      Гнались за волком охотники. И набежал волк на мужика. Мужик шел с гумна и нес цеп и мешок.
      Волк и говорит: "Мужик, спрячь меня, - меня охотники гонят". Мужик пожалел волка, спрятал его в мешок и взвалил на плечи. Наезжают охотники и спрашивают мужика, не видал ли волка?
      - Нет, не видал.
      Охотники уехали. Волк выскочил из мешка и бросился на мужика, хочет его съесть. Мужик и говорит:
      - Ах, волк, нет в тебе совести: я тебя спас, а ты ж меня съесть хочешь. А волк и говорит:
      - Старая хлеб-соль не помнится.
      - Нет, старая хлеб-соль помнится, хоть у кого хочешь спроси, - всякий скажет, что помнится. - Волк и говорит:
      - Давай, пойдем вместе по дороге. Кого первого встретим, спросим: забывается ли старая хлеб-соль, или пом 1000 нится? Если скажут: помнится, - я пущу тебя, а скажут: забывается, - съем.
      Пошли они по дороге, и повстречалась им старая, слепая кобыла. Мужик и спрашивает: "Скажи, кобыла, что, помнится старая хлеб-соль или забывается?"
      Кобыла говорит:
      - Да вот как: жила я у хозяина двенадцать лет, принесла ему двенадцать жеребят, и все то время пахала да возила, а прошлым годом ослепла и все работала на рушалке; а вот намедни стало мне не в силу кружиться, я и упала на колесо. Меня били, били, стащили за хвост под кручь и бросили. Очнулась я, насилу выбралась, и куда иду - сама не знаю. - Волк говорит:
      - Мужик, видишь - старая хлеб-соль не помнится.
      Мужик говорит:
      - Погоди, еще спросим.
      Пошли дальше. Встречается им старая собака. Ползет, зад волочит.
      Мужик говорит:
      - Ну, скажи, собака, забывается ли старая хлеб-соль, или помнится?
      - А вот как: жила я у хозяина пятнадцать лет, его дом стерегла, лаяла и бросалась кусаться; а вот состарилась, зуб не стало, - меня со двора прогнали, да еще зад оглоблею отбили. Вот и волочусь, сама не знаю куда, подальше от старого хозяина.
      Волк говорит:
      - Слышишь, что говорит?
      А мужик говорит:
      - Погоди еще до третьей встречи.
      И встречается им лисица. Мужик говорит: "Скажи, лиса, что, помнится старая хлеб-соль или забывается?"
      А лиса говорит:
      - Тебе зачем знать?
      А мужик говорит:
      - Да вот бежал волк от охотников, стал меня просить, - и я спрятал его в мешок, а теперь он меня съесть хочет.
      Лисица и говорит:
      - Да разве можно большому волку в такой мешок уместиться? Кабы я видела, я бы вас рассудила.
      Мужик говорит:
      - Весь поместился, хоть у него сама спроси.
      И волк сказал: "Правда".
      Тогда лисица говорит:
      - Не поверю, пока не увижу. Покажи, как ты лазил.
      Тогда волк всунул голову в мешок и говорит: "Вот как".
      Лисица говорит:
      - Ты весь влезь, а то я так не вижу.
      Волк и влез в мешок. Лисица и говорит мужику: "Теперь завяжи". Мужик завязал мешок. Лисица и говорит:
      - Ну теперь покажи, мужик, как ты на току хлеб молотишь. - Мужик обрадовался и стал бить цепом по волку.
      А потом говорит: "А посмотри, лисица, как на току хлеб отворачивают", - и ударил лисицу по голове и убил, а сам говорит: "Старая хлеб-соль не помнится!"
      ДВА ТОВАРИЩА
      (Басня)
      Шли по лесу два товарища, и выскочил на них медведь. Один бросился бежать, влез на дерево и спрятался, а другой остался на дороге. Делать было ему нечего - он упал наземь и притворился мертвым.
      Медведь подошел к нему и стал нюхать: он и дышать перестал.
      Медведь понюхал ему лицо, подумал, что мертвый, в отошел.
      Когда медведь ушел, тот слез с дерева и смеется: "Ну что, - говорит, медведь тебе на ухо говорил?"
      "А он сказал мне, что - плохие люди те, которые в опасности от товарищей убегают".
      ПРЫЖОК
      (Быль)
      Один корабль обошел вокруг света и возвращался домой. Была тихая погода, весь народ был на палубе. Посреди народа вертелась большая обезьяна и забавляла всех. Обезьяна эта корчилась, прыгала, делала смешные рожи, передразнивала людей, и видно было - она знала, что ею забавляются, и оттого еще больше расходилась.
      Она подпрыгнула к 12-летнему мальчику, сыну капитана корабля, сорвала с его головы шляпу, надела и живо взобралась на мачту. Все засмеялись, а мальчик остался без шляпы и сам не 1000 знал, смеяться ли ему, или плакать.
      Обезьяна села на первой перекладине мачты, сняла шляпу и стала зубами и лапами рвать ее. Она как будто дразнила мальчика, показывала на него и делала ему рожи. Мальчик погрозил ей и крикнул на нее, но она еще злее рвала шляпу. Матросы громче стали смеяться, а мальчик покраснел, скинул куртку и бросился за обезьяной на мачту. В одну минуту он взобрался по веревке на первую перекладину; но обезьяна еще ловчее и быстрее его, в ту самую минуту, как он думал схватить шляпу, взобралась еще выше.
      - Так не уйдешь же ты от меня! - закричал мальчик и полез выше. Обезьяна опять подманила его, полезла еще выше, но мальчика уже разобрал задор, и он не отставал. Так обезьяна и мальчик в одну минуту добрались до самого верха. На самом верху обезьяна вытянулась во всю длину и, зацепившись задней рукой [У обезьян 4 руки. (Примеч. Л. Н. Толстого.)] за веревку, повесила шляпу на край последней перекладины, а сама взобралась на макушку мачты и оттуда корчилась, показывала зубы и радовалась. От мачты до конца перекладины, где висела шляпа, было аршина два, так что достать ее нельзя было иначе, как выпустить из рук веревку и мачту.
      Но мальчик очень раззадорился. Он бросил мачту и ступил на перекладину. На палубе все смотрели и смеялись тому, что выделывали обезьяна и капитанский сын; но как увидали, что он пустил веревку и ступил на перекладину, покачивая руками, все замерли от страха.
      Стоило ему только оступиться - и он бы вдребезги разбился о палубу. Да если б даже он и не оступился, а дошел до края перекладины и взял шляпу, то трудно было ему повернуться и дойти назад до мачты. Все молча смотрели на него и ждали, что будет.
      Вдруг в народе кто-то ахнул от страха. Мальчик от этого крика опомнился, глянул вниз и зашатался.
      В это время капитан корабля, отец мальчика, вышел из каюты. Он нес ружье, чтобы стрелять чаек [Морские птицы. (Примеч. Л. Н. Толстого.)]. Он увидал сына на мачте, и тотчас же прицелился в сына и закричал: "В воду! прыгай сейчас в воду! застрелю!" Мальчик шатался, но не понимал. "Прыгай или застрелю!.. Раз, два..." и как только отец крикнул: "три" - мальчик размахнулся головой вниз и прыгнул.
      Точно пушечное ядро, шлепнуло тело мальчика в море, и не успели волны закрыть его, как уже 20 молодцов матросов спрыгнули с корабля в море. Секунд через 40 - они долги показались всем - вынырнуло тело мальчика. Его схватили и вытащили на корабль. Через несколько минут у него изо рта и из носа полилась вода, и он стал дышать.
      Когда капитан увидал это, он вдруг закричал, как будто его что-то душило, и убежал к себе в каюту, чтоб никто не видал, как он плачет.
      ДУБ И ОРЕШНИК
      (Басня)
      Старый дуб уронил с себя желудь под куст орешника. Орешник сказал дубу: "Разве мало простора под твоими сучьями? Ты бы ронял свои желуди на чистое место. Здесь мне самому тесно для моих отростков, и я сам ие бросаю наземь своих орехов, а отдаю их людям".
      "Я живу двести лет, - сказал на это дуб, - и дубок из этого желудя проживет столько же".
      Тогда орешник рассердился и сказал: "Так я заглушу твой дубок, и он не проживет и трех дней". Дуб ничего не ответил, а велел расти своему сынку из желудя.
      Желудь намок, лопнул и уцепился крючком ростка в землю, а другой росток пустил кверху.
      Орешник глушил его и не давал солнца. Но дубок тянулся кверху и стал сильнее в тени орешника. Прошло сто лет. Орешник давно засох, а дуб из желудя поднялся до неба и раскинул шатер на все стороны.
      ВРЕДНЫЙ ВОЗДУХ
      (Быль)
      В селе Никольском, в праздник, народ пошел к обедне. На барском дворе остались скотница, староста и конюх. Скотница пошла к колодцу за водой. Колодезь был на самом дворе. Она вытащила бадью, да не удержала. Бадья сорвалась, ударилась о ст 1000 енку колодца и оторвала веревку. Скотница вернулась в избу и говорит старосте:
      - Александр! слазяй, батюшка, в колодезь, - я бадью упустила. - Александр сказал:
      - Ты упустила, ты и доставай. - Скотница сказала, что она, пожалуй, сама полезет, - только чтобы он спускал ее.
      Староста посмеялся ей и сказал:
      - Ну, пойдем. Ты теперь натощак, так я удержу; а после обеда и не удержать.
      Староста привязал палку к веревке, и баба верхом села на нее, взялась за веревку и стала слезать в колодезь, а староста за колесо стал спускать ее. В колодце было всего шесть аршин глубины, и только на аршин стояла вода. Староста спускал за колесо потихоньку и все спрашивал: "Еще, что ли?" Скотница кричала оттуда: "Еще немного!"
      Вдруг староста почувствовал, что веревка ослабла; он окликнул скотницу, но она не отвечала. Староста поглядел в колодезь и увидел, что баба лежит в воде головой и кверху ногами. Староста стал кричать и звать народ; но никого не было. Пришел только один конюх. Староста велел ему держать колесо, а сам вытянул веревку, сел на палку и полез в колодезь.
      Только что конюх спустил старосту до воды, с старостой сделалось то же самое. Он бросил веревку и упал головой вниз на бабу. Конюх стал кричать, потом побежал в церковь за народом. Обедня отошла, и народ шел из церкви. Все мужики и бабы побежали к колодцу. Все столпились у колодца, и всякий кричал свое, но никто не знал, что делать. Молодой плотник Иван пробился сквозь толпу к колодцу, схватил веревку, сел на палку и велел себя спускать. Иван только привязал себя к веревке кушаком. Двое спускали его, а другие все смотрели в колодезь, что будет с Иваном. Как только он стал доходить до воды, он бросил веревку руками и упал бы годовой, но кушак держал его. Все закричали: "Тащи его назад!" - и Ивана вытащили.
      Он как мертвый висел на кушаке, голова его тоже висела и билась о края колодца. Лицо было сине-багровое. Его вынули, сняли с веревки и положили на землю. Думали, что он мертвый; но он вдруг тяжело дохнул, стал перхать и ожил.
      Тогда хотели лезть еще, но один старый мужик сказал, что лазить нельзя, потому что в колодце дурной воздух, и что этот дурной воздух убивает людей. Тогда мужики побежали за баграми и стали вытаскивать старосту и бабу. Старостина жена и мать голосили у колодца, другие их унимали, а мужики цепляли в колодце баграми и старались вытащить мертвых. Раза два они дотаскивали старосту до половины колодца за его платье; но он был тяжел, платье прорывалось, и он срывался. Наконец, зацепили его за два багра и вытащили. Потом вытащили и скотницу. Оба уже были совсем мертвые и не ожили.
      Потом, когда стали осматривать колодезь, то узнали, что точно, - внизу колодца был дурной воздух.
      ДУРНОЙ ВОЗДУХ
      (Рассуждение)
      Дурной воздух бывает такой тяжелый, что в нем ни человек и никакое животное жить не может.
      Бывают места под землей, где этот воздух собирается, и если попадешь в такое место, то сейчас умираешь. Для этого в рудниках делают лампы, и прежде чем человеку идти в такое место, спускают туда лампу. Если лампа тухнет, то и человеку нельзя идти; тогда пускают туда чистого воздуха до тех пор, пока может огонь гореть.
      Подле города Неаполя есть одна такая пещера. В ней дурной воздух всегда стоит внизу на аршин от земли, а выше хороший воздух. Человек будет ходить по этой пещере, и ему ничего не сделается; а собака - как войдет, так и задохнется.
      Откуда берется этот дурной воздух? Он делается из того самого хорошего воздуха, каким мы дышим. Если собрать много людей в одно место и закрыть все двери и окна так, чтобы не проходил свежий воздух, то сделается такой же воздух, как в колодце, и люди помрут.
      Сто лет тому назад, на войне, индейцы взяли в плен 146 англичан. Их заперли в подземную пещеру, куда не мог проходить во 1000 здух.
      Пленные англичане, когда побыли там несколько часов, стали задыхаться, - и под конец ночи из них 123 умерло, а остальные вышли еле живые и больные. Сначала в пещере воздух был хорош; но когда пленные выдышали весь хороший воздух, а нового не проходило, - сделался дурной воздух, похожий на тот, что был в колодце, и они померли. Отчего делается дурной воздух из хорошего, когда соберутся много людей? Оттого, что люди, когда дышат, то собирают в себя хороший воздух, а выдыхают дурной.
      ВОЛК И ЯГНЕНОК
      (Басня)
      Волк увидал - ягненок пьет у реки.
      Захотелось волку съесть ягненка, и стал он к нему придираться. "Ты, говорит, - мне воду мутишь и пить не даешь".
      Ягненок говорит: "Ах, волк, как я могу тебе воду мутить? Ведь я ниже по воде стою, да и то кончиками губ пью". А волк говорит: "Ну, так зачем ты прошлым летом моего отца ругал?" Ягненок говорит: "Да я, волк, и не родился еще прошлым летом". Волк рассердился и говорит: "Тебя не переговоришь. Так я натощак, за то и съем тебя".
      УДЕЛЬНЫЙ ВЕС
      (История)
      Греческий царь Гиерон Сиракузский заказал своему золотых дел мастеру Димитрию золотую корону для идола Юпитера и дал 12 фунтов золота. Димитрий сделал корону, и когда царь ее свесил, то в короне было ровно 12 фунтов. Только царь прослышал, что Димитрий украл много золота и в корону подмешал серебра. Царю хотелось доискаться, много ли подмешано серебра в короне, и он велел ее перетопить, чтобы видеть середину. Был один умный и ученый человек, родной царю, Архимед. Он сказал царю: "Не вели ломать корону, чтобы даром не пропала работа; а я, не ломаючи короны, узнаю, сколько в ней серебра и сколько золота". Царь согласился с Архимедом, и Архимед сделал так:
      Он взял фунт золота и фунт серебра и свесил их просто на весах, а потом свесил их в воде. Фунт золота в воде потянул на одну гирьку меньше, чем прежде, а фунт серебра на две гирьки меньше.
      Потом Архимед всю корону свесил в воде, позвал царя и сказал: "С фунта чистого золота, если весить в воде, остается гирька; а если весить серебро в воде, остаются две гирьки с фунта; стало быть, если корона вся из чистого золота и в ней 12 фунтов, то в двенадцати фунтах надо снять с весов 12 гирек. Вот смотри". Он положил на весы 11 фунтов и стал вешать корону в воде. Корона не потянула двенадцати фунтов без 12 гирек, а меньше. Сняли еще гирек, Архимед и говорит: "Вот сколько тут снято лишних гирек, на столько Димитрий и обманул тебя". Так Архимед верно узнал, сколько было серебра подмешано в корону.
      ЛЕВ, ВОЛК И ЛИСИЦА
      (Басня)
      Старый больной лев лежал в пещере. Приходили все звери проведывать царя, только лисица не бывала. Вот волк обрадовался случаю и стал пред львом оговаривать лисицу.
      - Она, - говорит, - тебя ни во что считает, ни разу не зашла царя проведать.
      На эти слова и прибеги лисица. Она услыхала, что волк говорит, и думает: "Погоди ж, волк, я тебе вымещу".
      Вот лев зарычал на лисицу, а она и говорит: "Не вели казнить, вели слово вымолвить. Я оттого не бывала, что недосуг было. А недосуг было оттого, что по всему свету бегала, у лекарей для тебя лекарства спрашивала. Только теперь нашла, вот и прибежала".
      Лев и говорит:
      - Какое лекарство?
      - А вот какое: если живого волка обдерешь да шкуру его тепленькую наденешь...
      Как растянул лев волка, лисица засмеялась и говорит:
      - Так-то, брат; господ не на зло, а на добро наводить надо.
      ЦАРСКОЕ НОВОЕ ПЛАТЬЕ
      (Сказка)
      Один царь был охотник до хороших платьев. Он ни о чем больше не думал, только как бы ему получше нарядиться. Пришли к нему один раз два портные масте 1000 ра и говорят: "Мы можем сшить такое нарядное платье, какого еще никогда ни у кого не было. Только, если кто глуп и к своей должности не годится, тот платья нашего не может видеть. Кто умен, тот будет видеть, а кто глуп, тот рядом будет стоять и не будет видеть платья нашей работы". Царь обрадовался портным и велел им сшить на себя платье. Портным отвели во дворце горницу и дали им бархату, шелку, золота, - всего, что нужно было для платья.
      Когда прошла неделя, царь послал своего министра узнать, готово ли новое платье. Министр пришел и спросил; портные сказали, что готово, и показали министру пустое место. Министр знал, что если кто глуп и к своей должности не годится, то тот не может видеть платья, и он притворился, что видит платье, и похвалил. Царь велел себе принести платье. Ему принесли и показали пустое место. Царь тоже притворился, что он видит новое платье, снял свое старое платье и велел надеть на себя новое. Когда царь пошел в новом платье гулять по городу, - все видели, что на царе нет никакого платья; но все боялись сказать, что они не видят платья, потому что слышали, что только глупый не может видеть нового платья. И каждый думал только про себя, что он не видит, а думал, что другие все видят. Так царь гулял по городу, и все хвалили новое платье. Вдруг один дурачок увидал царя и закричал: "Смотрите: царь по улицам ходит раздевшись!" И царю стало стыдно, что он не одет, и увидали, что на царе ничего не было.
      ЛИСИЙ ХВОСТ
      (Басня)
      Человек поймал лисицу и спросил ее: "Кто научил лисиц обманывать хвостом собак?" Лисица спросила: "Как обманывать? Мы не обманываем собак, а просто бежим от них что есть силы". Человек сказал: "Нет, вы обманываете хвостом. Когда собаки догоняют вас и хотят схватить, вы поворачиваете хвостом в одну сторону; собака круто поворачивает за хвостом, а вы тогда бежите в противную сторону". Лисица засмеялась и сказала: "Мы делаем это не для того, чтобы обманывать собак; а делаем это для того, чтобы поворачиваться: когда собака догоняет нас и мы видим, что не можем уйти прямо, - мы поворачиваем в сторону; а для того, чтобы поворотиться вдруг в одну сторону, нам нужно взмахнуть хвостом в другую, - так, как вы это делаете руками, когда хотите на бегу поворотиться. Это не наша выдумка: это придумал сам бог еще тогда, когда он сотворил нас, - для того, чтобы собаки не могли переловить всех лисиц".
      ШЕЛКОВИЧНЫЙ ЧЕРВЬ
      (Рассказ)
      У меня были старые тутовые деревья в саду. Еще дедушка мой посадил их. Мне дали осенью золотник семян шелковичных червей и присоветовали выводить червей и делать шелк. Семена эти темно-серые и такие маленькие, что в моем золотнике я сосчитал их 5835. Они меньше самой маленькой булавочной головки. Они совсем мертвые: только когда раздавишь, так они щелкнут.
      Семечки валялись у меня на столе, и я было забыл про них.
      Но раз весной я пошел в сад и заметил, что почка на тутовнике стала распускаться, и на припоре солнечном уж был лист. Я вспомнил про семена червей и дома стал перебирать их и рассыпал попросторнее. Большая часть семечек были уже не темно-серые, как прежде, а одни были светло-серые, а другие еще светлее, с молочным отливом.
      На другое утро я рано посмотрел яички и увидал, что из одних червячки уже вышли, а другие разбухли и налились. Они, видно, почувствовали в своих скорлупках, что корм их поспел.
      Червячки были черные, мохнатые и такие маленькие, что трудно было их рассмотреть. Я поглядел в увеличительное стекло на них и увидал, что они в яичке лежат свернутые колечком, и как выходят, так выпрямляются. Я пошел в сад за тутовыми листьями, набрал пригоршни три, положил к себе на стол и принялся готовить для червей место, так, как меня учили.
      Пока я готовил бумагу, червячки почуяли на столе свой корм и поползли к нему. Я отодвинул и стал манить червей на лист, и они, как собаки за куском мяс 1000 а, ползли за листом по сукну стола через карандаши, ножницы и бумагу. Тогда я нарезал бумаги, протыкал ее ножичком, на бумагу наложил листья и совсем с листом наложил бумагу на червяков. Червяки пролезли в дырочки, все взобрались на лист и сейчас же принялись за еду.
      На других червей, когда они вывелись, я так же наложил бумагу с листом, и все пролезли в дырочки и принялись есть. На каждом листе бумаги все червяки собирались вместе и с краев объедали лист. Потом, когда съедали всё, то ползли по бумаге и искали нового корма. Тогда я накладывал на них новые листы дырявой бумаги с тутовым листом, и они перелезали на новый корм.
      Они лежали у меня на полке, и когда листа не было, они ползали по полке, приползали к самому краю, но никогда не спадали вниз, даром что они слепые. Как только червяк подойдет к обрыву, он, прежде чем спускаться, изо рта выпустит паутину и на ней приклеится к краю, спустится, повисит, поосмотрится, и если хочет спуститься - спустится, а если хочет вернуться назад, то втянется назад по своей паутинке.
      Целые сутки червяки только и делали, что ели. И листу всё им надо было подавать больше и больше. Когда им принесешь свежий лист и они переберутся на него, то делается шум, точно дождь по листьям; это они начинают есть свежий лист.
      Так старшие черви жили пять дней. Уже они очень выросли и стали есть в 10 раз больше против прежнего. На пятый день я знал, что им надо засыпать, и всё ждал, когда это будет. К вечеру на 5-й день точно один старший червяк прилип к бумаге и перестая есть и шевелиться.
      На другие сутки я долго караулил его. Я знал, что черви нисколько раз линяют, потому что вырастают и им тесно в прежней шкуре, и они надевают новую.
      Мы караулили по переменкам с моим товарищем. Ввечеру товарищ закричал: "Раздеваться начал, идите!" Я пришел и увидал, что точно, - этот червяк прицепился старою шкурой к бумаге, прорвал около рта дыру, высунул голову и тужится-извивается, - как бы выбраться, но старая рубашка не пускает его. Долго я смотрел на него, как он бился и не мог выбраться, и захотел помочь ему. Я ковырнул чуть-чуть ногтем, но тотчас же увидал, что сделал глупость. Под ногтем было что-то жидкое, и червяк замер. Я думал, что это кровь, но потом я узнал, что это у червяка под кожей есть жидкий сок - для того, чтобы по смазке легче сходила его рубашка. Ногтем я, верно, расстроил новую рубашку, потому что червяк хотя и вылез, но скоро умер.
      Других уже я не трогал, а они все так же выбирались из своих рубашек; и только некоторые пропадали, а все почти, хотя и долго мучались, но выползали-таки из старой рубашки.
      Перелинявши, червяки сильнее стали есть, и листу пошло еще больше. Через 4 дня они опять заснули и опять стали вылезать из шкур. Листу пошло еще больше, и они были уже ростом в осьмушку вершка. Потом через шесть дней опять заснули и вышли опять в новых шкурах из старых, и стали уже очень велики и толсты, и мы едва поспевали готовить им лист.
      На 9-й день старшие червяки совсем перестали есть и поползли вверх по полкам и по столбам. Я собрал их и положил им свежего листа, но они отворачивали головы от листа и ползли прочь. Я вспомнил тогда, что червяки, когда готовятся завиваться в куклы, то перестают совсем есть и ползут вверх.
      Я оставил их и стал смотреть, что они будут делать.
      Старшие влезли на потолок, разошлись врозь, поползли и стали протягивать по одной паутинке в разные стороны. Я смотрел за одним. Он забрался в угол, протянул ниток шесть на вершок от себя во все стороны, повис на них, перегнулся подковой вдвое и стал кружить головой и выпускать шелковую паутину, так, что паутина обматывалась вокруг него. К вечеру он уже был как в тумане в своей паутине. Чуть видно его было; а на другое утро уж его и совсем не видно было за паутиной: он весь обмотался шелком, и всё еще мотал. Через три дня он кончил мотать и замер. Потом я узнал, сколько он выпускает в длину паутины за 1000 эти три дня. Если размотать всю его паутину, то выйдет иногда больше версты, а редко меньше. И если счесть, сколько раз надо мотнуть червячку головой в эти три дня, чтобы выпустить паутину, то выйдет, что он повернется вокруг себя в эти три дня 300000 раз. Значит, он не переставая делает каждую секунду по обороту. Зато уже после этой работы, когда мы сняли несколько куколок и разломили их, то мы нашли в куколках червяков совсем высохших, белых, точно восковых.
      Я знал, что из этих куколок с белыми, восковыми мертвецами внутри должны выйти бабочки; но, глядя на них, не мог этому верить. Однако все-таки я на 20-й день стал смотреть, что будет с теми, каких я оставил.
      На 20-й день я знал, что должна быть перемена. Ничего не было видно, и я уже думал, что-нибудь не так, как вдруг приметил - на одном коконе кончик потемнел и намок. Я подумал уже - не испортился ли, и хотел выбросить. Но подумал, не так ли начинается? и стал смотреть, что будет. И точно: из мокрого места что-то тронулось. Я долго не мог разобрать, что это такое. Но потом показалось что-то похожее на головку с усиками. Усики шевелились. Потом я заметил, что лапка просунулась в дырку, потом другая, - и лапки цеплялись и выкарабкивались из куколки. Всё дальше и дальше выдиралось что-то, и я разобрал - мокрую бабочку. Когда выбрались все шесть лапок, - задок выскочил, она вылезла и тут же села. Когда бабочка обсохла, она стала белая, расправила крылья, полетала, покружилась и села на окно.
      Через два дня бабочка на подоконнике рядком наклала яиц и приклеила их. Яички были желтые, 25 бабочек положили яйца. И я набрал 5000 яичек.
      На другой год я выкормил уже больше червей и больше вымотал шелку.
      ЦАРЬ И СЛОНЫ
      (Басня)
      Один индейский царь велел собрать всех слепых и, когда они пришли, велел им показать своих слонов. Слепые пошли в конюшню и стали щупать слонов. Один ощупал ногу, другой - хвост, третий - репицу, четвертый - брюхо, пятый спину, шестой - уши, седьмой - клыки, осьмой - хобот. Потом царь позвал слепых к себе и спросил: каковы мои слоны? Один слепой сказал: "Слоны твои похожи на столбы"; этот слепой щупал ноги. Другой слепой сказал: "Они похожи на веники"; этот щупал хвост. Третий сказал: "Они похожи на сучья"; этот щупал репицу [Репица - та часть хвоста, где на нем есть мясо. (Примеч. Л. Н. Толстого.)]. Тот, что щупал живот, сказал: "Слоны похожи на кучу земли". Тот, что щупал бока, сказал: "Они похожи на стену"; тот, что щупал спину, сказал: "Они похожи на гору"; тот, что щупал уши, сказал: "Они похожи на платки"; тот, что щупал голову, сказал: "Они похожи на ступу"; тот, что щупал клыки, сказал: "Они похожи на рога"; тот, что щупал хобот, сказал, что "они похожи на толстую веревку".
      И все слепые стали спорить и ссориться.
      ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ
      (Рассказ охотника)
      Мы были на охоте за медведями. Товарищу пришлось стрелять по медведю; он ранил его, да в мягкое место. Осталось немного крови на снегу, а медведь ушел.
      Мы сошлись в лесу и стали судить, как нам быть: идти ли теперь отыскивать этого медведя, или подождать три дня, пока медведь уляжется.
      Стали мы спрашивать мужиков-медвежатников, можно или нельзя обойти теперь этого медведя? Старик медвежатник говорит: "Нельзя, надо медведю дать остепениться; дней чрез пять обойти можно, а теперь за ним ходить - только напугаешь, он и не ляжет".
      А молодой мужик-медвежатник спорил со стариком и говорил, что обойти теперь можно. "По этому снегу, - говорит, - медведь далеко не уйдет, - медведь жирный. Он нынче же ляжет. А не ляжет, так я его на лыжах догоню".
      И товарищ мой тоже не хотел теперь обходить и советовал подождать.
      Я и говорю: "Да что спорить. Вы делайте, как хотите, а я пойду с Демьяном по следу. Обойдем - хорошо, не обойдем - всё равно делать нынче 1000 нечего, а еще не поздно".
      Так и сделали.
      Товарищи пошли к саням, да в деревню, а мы с Демьяном взяли с собой хлеба и остались в лесу.
      Как ушли все от нас, мы с Демьяном осмотрели ружья, подоткнули шубы за пояса и пошли по следу.
      Погода была хорошая: морозно и тихо. Но ходьба на лыжах была трудная: снег был глубокий и праховый. Осадки снега в лесу не было, да еще снежок выпал, накануне, так что лыжи уходили в снег на четверть, а где и больше.
      Медвежий след издалека был виден. Видно было, как шел медведь, как местами по брюхо проваливался и выворачивал снег. Мы шли сначала в виду от следа, крупным лесом; а потом, как пошел след в мелкий ельник, Демьян остановился. "Надо, - говорит, - бросать след. Должно быть, здесь ляжет. Присаживаться стал - на снегу видно. Пойдем прочь от следа и круг дадим. Только тише надо, не кричать, не кашлять, а то спугнешь".