У царевны Марьяны была нянька Дарья.
      Пошла Дарья на базар, купила кенареечную птичку и повесила на окно.
      Царевна Марьяна в кровати лежит и спрашивает:
      – Нянька, а как птицу зовут?
      – Кенареечная.
      – А почему?
      – Потому что конопляное семя ест.
      – А где ее дом?
      – На солнышке.
      – А зачем она ко мне прилетела?
      – Чтобы тебе песни петь, чтобы ты не плакала.
      – А если заплачу?
      – Птичка хвостом тряхнет и улетит.
      Жалко стало царевне с птичкой расстаться, глаза Марьяна потерла и заплакала.
      А птичка хвостом тряхнула, открыла клетку, шмыг за окно и улетела.
      Принялась Дарья царевне Марьяне глаза фартуком вытирать и говорит:
      – Не плачь, я сбегаю, великана Веньку позову, он птичку нам поймает.
      Пришел высокий великан Венька, о четырех глазах – два глаза видно, а два не видно.
      Постоял Венька и говорит:
      – Я есть хочу.
      Принесла ему Дарья горшок каши. Великан кашу съел и горшок съел, нашел нянькины башмаки и башмаки съел – такой был голодный, – рот вытер и убежал.
      Прибегает великан в Марьянин сад, а в саду на яблоне кенареечная птичка сидит и клюет красные яблоки. Великан и думает: что ему сначала схватить – яблоко или птичку?
      И пока думал, явился лютый медведь и говорит:
      – Ты зачем кенареечную птицу ловишь? Я тебя съем.
      И стал медведь лапой землю скрести. Великан испугался, сел на дом и ноги поджал, а птичка шмыг в кусты и улетела за озеро.
      Огорчился великан и принялся думать, как ему медведя перехитрить; придумал, – нарочно испугался и закричал:
      – Ой, рыжий бык бежит, ой, боюсь!
      Медведь одного только рыжего быка и боялся на свете, сейчас же лег на бок и морду в кусты засунул – спрятался.
      А великан с крыши слез и к озеру побежал. Озеро было длинное – не перейти, а на той стороне на ветке птичка сидит.
      Великан был догадливый, сейчас же лег на берег и стал озеро пить.
      Пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил и выпил все озеро вместе с лягушками.
      Встал на четвереньки и побежал за птичкой пе сухому дну.
      А птичка дальше в темный лес улетела. Неудобно великану по лесу идти, деревья за подмышки задевают, озеро в животе с лягушками плещется, и настает темный вечер.
      По вечерам лягушки квакать привыкли, и принялись они в животе у великана громко квакать.
      Великан испугался, стал аиста звать. Проснулся белый аист; стоял он на одной ноге на сухом пеньке; глаза протер, подождал, пока луна взойдет, чтобы виднее было, подлетел к великану и говорит:
      – Раскрой рот.
      Великан раскрыл рот, аист туда голову сунул, поймал лягушонка и проглотил.
      Тогда кричит из живота лягушиный царь:
      – Прогони белого аиста, я тебе сундучок подарю, без него птички не поймаешь.
      Великан знал, что лягушиный царь – честный, рот закрыл и говорит:
      – Уходи, белый аист, чай, уж наелся.
      А лягушиный царь вылез в великанов рот, лапой подал хрустальный сундучок и объяснил:
      – В сундуке туча, в туче с одного краю молния, с другого – дождик, сначала погрозись, потом открывай, птица сама поймается.
      Обрадовался великан, взял сундучок и дальше побежал за кенареечной птичкой.
      А птичка через темный овраг летит и через высокую гору, и великан через овраг лезет, и на гору бежит, пыхтит, до того устал – и язык высунул, и птичка язык высунула.
      Великан и кричит птичке:
      – Царевна Марьяна приказала тебя поймать, остановись, а то сундучок открою…
      Не послушалась птичка великана, только ногой по ветке топнула.
      Тогда великан открыл сундучок. Вылетела из сундучка сизая туча, кинулась к птичке и заворчала.
      Испугалась птичка, закричала жалобно и мотнулась в кусты.
      И туча в кусты полезла. Птичка под корень, и туча под корень.
      Взвилась птичка в небо, а туча еще выше, да как раскатилась громом и ударила в птичку молнией – трах!
      Перевернулась птичка, посыпались с нее кенареечные перья, и вдруг выросли у птицы шесть золотых крыльев и павлиний хвост.
      Пошел от птицы яркий свет по всему лесу. Зашумели деревья, проснулись птицы.
      Ночные русалки с берега в воду попрыгали. И закричали звери на разные голоса:
      – Жар-птица, Жар-птица!!!
      А туча напыжилась и облила Жар-птицу мокрым дождем.
      Замочил дождик золотые крылья Жар-птице и павлиний хвост, сложила она мокрые крылья и упала в густую траву.
      И стало темно, ничего не видно. Великан в траве пошарил, схватил Жар-птицу, сунул за пазуху и побежал к царевне Марьяне. Царевна Марьяна привередничала, губы надула сковородником, пальцы растопырила и хныкала:
      – Я, нянька, без кенареечной птички спать не хочу.
      Вдруг прибежал великан и на окно посадил Жарптицу.
      И в комнате светло, как днем. Жар-птица за пазухой у великана пообсохла, теперь крылья расправила и запела:
 
Я медведя не боюсь,
От лисы я схоронюсь,
Улечу и от орла,
Не догонит в два крыла,
А боюсь я только слез,
Ночью дождика и рос,
И от них умчуся я
За леса и за моря.
Свету-Солнцу я сестрица,
И зовут меня Жар-птица.
 
      Спела Жар-птица, потом сделала страшные глаза и говорит:
      – Вот что, никогда, Марьяна, не хныкай, слушайся няньку Дарью, тогда я каждую ночь буду к тебе прилетать, петь песни, рассказывать сказки и во сне показывать раскрашенные картинки.
      Затрещала крыльями Жар-птица и улетела. Кинулась Дарья опять за великаном, а великан стал в саду – одна нога в пруду, другая на крыше, и в животе лягушки квакали.
      Царевна же Марьяна больше плакать не стала, глазки закрыла и заснула.
      Знала Марьяна, что каждую ночь будет прилетать к ней Жар-птица, садиться на кровать и рассказывать сказки.

      Дует ветер, крутится белый снег и наносит его высокими сугробами у каждой избы.
      И с каждого сугроба мальчишки на салазках съезжают; повсюду можно кататься мальчишкам, и вниз к речке на ледянке турманом лететь, и скувыркиваться с ометов соломы, – нельзя только заходить за Аверьянову избу, что посередине села.
      У Аверьяновой избы намело высоченный сугроб, а на нем кончанские мальчишки стоят и грозятся выпустить красные слюни.
      Аверьянову же сыну – Петечке хуже всех: кончанские мальчишки грозятся, а свои кричат: ты кончанский, мы тебе скулы на четыре части расколем, и никто его не принимает играть.
      Скучно стало Петечке, и принялся он в сугробе нору копать, чтобы туда залезть одному и сидеть. Долго Петечка прямо копал, потом стал в сторону забираться, а как добрался до стороны, устроил потолок, стены, лежанку, сел и посиживает.
      Просвечивает со всех сторон голубой снег, похрустывает, тихо в нем и хорошо. Ни у кого из мальчишек такого дома нет.
      Досиделся Петечка, пока мать ужинать позвала, вылез, вход комьями завалил, а после ужина лег на печку под полушубок, серого кота за лапу подтащил и говорит ему на ухо:
      – Тебе я вот чего, Вась, расскажу – у меня дом лучше всех, хочешь со мной жить?
      Но кот Вась ничего не ответил и, помурлыкав для вида, вывернулся и шмыг под печку – мышей вынюхивать и в подполье – шептаться с домовым.
      Наутро Петечка только залез в снежный дом, как слышит – хрустнул снег, потом сбоку полетели комья, и вылез из стенки небольшого роста мужичок в такой рыжей бороде, что одни глаза видны. Отряхнулся мужичок, присел около Петечки и сделал ему козу.
      Засмеялся Петечка, просит еще сделать.
      – Не могу, – отвечает мужичок, – я домовой, боюсь тебя напугать очень.
      – Так я теперь все равно тебя забоялся, – отвечает Петечка.
      – Чего меня бояться: я ребятишек жалею; только у вас в избе столько народу, да еще теленок, и дух такой тяжелый – не могу там жить, все время в снегу сижу; а кот Вась давеча мне говорит: Петечка, мол, дом-то какой построил.
      – Как же играть будем? – спросил Петечка.
      – Я уж не знаю; мне бы поспать охота; я дочку свою кликну, она поиграет, а я вздремну.
      Домовой прижал ноздрю да как свистнет… Тогда выскочила из снега румяная девочка, в мышиной шубке, чернобровая, голубоглазая, косичка торчит, мочалкой повязана; засмеялась девочка и за руку поздоровалась.
      Домовой на лежанку лег, покряхтел, говорит:
      «Играйте, ребятишки, только меня в бок не толкайте», – и тут же захрапел, а домовова дочка говорит шепотом:
      – Давай в представленыши играть.
      – Давай, – отвечает Петечка. – А это как? Чего-то боязно.
      – А ты, Петечка, представляй, будто на тебе красная шелковая рубашка, ты на лавке сидишь и около крендель.
      – Вижу, – говорит Петечка и потянулся за кренделем.
      – И сидишь ты, – продолжает домовова дочка и сама зажмурилась, – а я избу мету, кот Вась о печку трется, чисто у нас, и солнышко светит. Вот собрались мы и за грибами в лес побежали, босиком по траве. Дождик как припустился и впереди нас всю траву вымочил, и опять солнышко проглянуло… до леса добежали, а грибов там видимо-невидимо…
      – Сколько их, – сказал Петечка и рот разинул, – красные, а вон боровик, а есть можно? Они не поганые, представленные-то грибы?
      – Есть можно; теперь купаться пойдем; катись на боку с косогора; смотри, в реке вода ясная, и на дне рыбу видно.
      – А у тебя булавки нет? – спросил Петечка. – Я бы сейчас пескаря на муху поймал…
      Но тут домовой проснулся, поблагодарил Петечку и вместе с дочкой обедать улез.
      Назавтра опять прибежала домовова дочка, и с Петечкой они придумывали невесть что, где только не побывали, и так играли каждый день.
      Но вот преломилась зима, нагнало с востока сырых туч, подул мокрый ветер, ухнули, осели снега, почернел навоз на задворках, прилетели грачи, закружились над голыми еще ветками, и стал подтаивать снежный дом.
      Насилу влез туда Петечка, промок даже весь, а домовова дочка не приходит. И принялся Петечка хныкать и тереть кулаками глаза; тогда домовова дочка выглянула из дыры в стенке, пальцы растопырила и говорит:
      – Мокрота, ни до чего дотронуться нельзя; теперь мне, Петечка, играть некогда; столько дела – руки отваливаются; да и дом все равно пропал.
      Басом заревел Петечка, а домовова дочка плеснула в ладоши и говорит:
      – Глупый ты, – вот кто. Весна идет; она лучше всяких представленышей.
      – Да и кричит домовому: иди, мол, сюда.
      Петечка орет, не унимается. Домовой сейчас же явился с деревянной лопатой и весь дом раскидал, – от него, говорит, одна сырость, – Петечку за руки взял, побежал на задворки, а там уж рыжий конь стоит; вскочил на коня домовой, Петечку спереди присунул, дочку позади, коня лопатой хлоп, конь скок и под горку по талому снегу живо до леса домчал. А в лесу из-под снега студеные ручьи бегут, лезет на волю зеленая трава, раздвигает талые листья; ухают овраги, шумят, как вода; голые еще березы почками покрываются; прибежали зайцы, зимнюю шерсть лапами соскребают, кувыркаются; в синем небе гуси летят…
      Домовой Петечку с дочкой ссадил, сам дальше поскакал, а домовова дочка сплела желтенький венок, ладони ко рту приложила и крикнула:
      – Ау, русалки, ау, сестрицы-мавки, полно вам спать!
      Аукнулось по лесу, и со всех сторон, как весенний гром, откликнулись русалочьи голоса.
      – Побежим к мавкам, – говорит домовова дочка, – они тебе красную рубашку дадут, настоящую, не то что в снежном дому.
      – Кота бы нам взять, – говорит Петечка.
      Смотрит, и кот явился, хвост трубой и глаза воровские горят.
      И побежали они втроем в густую чащу к русалкам играть, только не в представленыши, а в настоящие весенние игры: качаться на деревьях, хохотать на весь лес, будить сонных зверей – ежей, барсуков и медведя – и под солнцем на крутом берегу водить веселые хороводы.

Два брата

Отец и мать

Братья отправляются навстречу опасностям и приключениям

Цыган

Битва с дикарями