В любопытном труде о привидениях аббат Огюстен Кальме приводит тому ужасающие примеры. Императоры германские не раз назначали комиссии для расследования случаев вампиризма. Производились допросы, извлекались из могил трупы, налитые кровью, и их сжигали на площадях, но сперва пронзали им сердце. Судебные чиновники, присутствовавшие при этих казнях, уверяют, что сами слышали, как выли трупы в тот миг, когда палач вбивал им в грудь осиновый кол. Они дали об этом показания по всей форме и скрепили их присягой и подписью.
      После всего этого вам легко будет вообразить себе, какое действие слова старого Горчи произвели на его сыновей. Оба они упали к его ногам и умоляли, чтобы он позволил им отправиться вместо него, но тот, ничего не ответив, только повернулся к ним спиной и пошел прочь, повторяя припев старинной песни. День, в который я приехал сюда, был тот самый, когда кончался срок, назначенный Горчей, и мне было нетрудно понять волнение его детей.
      То была дружная и хорошая семья. Георгии, старший сын, с чертами лица мужественными и резкими, был, повидимому, человек строгий и решительный. Был он женат и имел двух детей. У брата его Петра, красивого восемнадцатилетнего юноши, лицо носило выражение скорее мягкости, чем отваги, и его, судя по всему, особенно любила младшая сестра, Зденка, в которой можно было признать тип славянской красоты. В ней, кроме этой красоты, во всех отношениях бесспорной, меня прежде всего поразило отдаленное сходство с герцогиней де Грамон. Главное - была у нее та особенная складочка над глазами, которую за всю мою жизнь я не встречал ни у кого, кроме как у этих двух женщин. Эта черточка могла и не понравиться с первого взгляда, но стоило увидеть ее несколько раз, как она с неодолимой силой привлекала вас к себе.
      То ли потому, что был я тогда очень молод, то ли в самом деле неотразимое действие производило это сходство в сочетании с какимто своеобразным и наивным складом ума Зденки, но стоило мне две минуты поговорить с нею - и я уже испытывал к ней симпатию настолько живую, что она неминуемо превратилась бы в чувство еще более нежное, если бы мне подольше пришлось остаться в той деревне.
      Мы все сидели во дворе за столом, на котором для нас были поставлены творог и молоко в кринках. Зденка пряла; ее невестка готовила ужин для детей, игравших тут же в песке; Петр с наигранной беззаботностью чтото насвистывал, занятый чисткой ятагана - длинного турецкого ножа; Георгий, облокотившись на стол, сжимал голову ладонями, был озабочен, глаз не сводил с дороги и все время молчал.
      Я же, как и все остальные, поддавшись тоскливому настроению, меланхолично глядел на вечерние облака, обрамлявшие золотую полосу неба, и на очертания монастыря, поднимавшегося над сосновым лесом.
      Этот монастырь, как я узнал позднее, славился некогда чудотворной иконой богоматери, которую, по преданию, принесли ангелы и оставили ее на ветвях дуба. Но в начале минувшего века в те края вторглись турки, они перерезали монахов и разорили монастырь. Оставались только стены и часовня, где службу совершал некий отшельник. Он водил посетителей по развалинам и давал приют богомольцам, которые по пути от одной святыни к другой охотно останавливались в монастыре «божьей матери дубравной». Все это, как я уже упомянул, мне стало известно лишь впоследствии, а в тот вечер занимала меня уж никак не археология Сербии. Как это нередко бывает, если только дашь волю своему воображению, я стал вспоминать прошлое, светлые дни детства, мою прекрасную Францию, которую я покинул ради далекой и дикой страны. Я думал о герцогине де Грамон и - не буду этого скрывать - думал также о некоторых современницах ваших бабушек, чьи образы невольно проскользнули в мое сердце вслед за образом прелестной герцогини.
      Вскоре я позабыл и о моих хозяевах, и о предмете их тревоги.
      Георгий вдруг нарушил молчание:
      - Скажика, жена, в котором часу ушел старик?
      - В восемь часов, - ответила жена, - я слышала, как в монастыре ударили в колокол.
      - Хорошо, - проговорил Георгий, - сейчас половина восьмого, не позднее.
      И он замолчал, опять устремив глаза на большую дорогу, которая исчезала в лесу.
      Я забыл вам сказать, милостивые государыни, что когда сербы подозревают в комнибудь вампира, то избегают называть его по имени или упоминать о нем прямо, ибо думают, что так его можно вызвать из могилы. Вот почему. Георгий, когда говорил об отце, уже некоторое время называл его не иначе, как «старик».
      Молчание продолжалось еще несколько минут. Вдруг один из мальчиков, дернув Зденку за передник, спросил:
      - Тетя, а когда дедушка придет домой?
      В ответ на столь неуместный вопрос Георгий дал ребенку пощечину.
      Мальчик заплакал, а его младший брат, и удивленный и испуганный, спросил:
      - А почему нам нельзя говорить о дедушке? Новая пощечина - и он тоже примолк. Оба мальчика заревели, а взрослые перекрестились.
      Но вот часы в монастыре медленно пробили восемь. Едва отзвучал первый удар, как мы увидели человеческую фигуру, появившуюся из лесу и направившуюся в нашу сторону.
      - Он! - воскликнули в один голос Зденка, Петр и их невестка. - Слава тебе, господи!
      - Господи, сохрани и помилуй нас! - торжественно проговорил Георгий. - Как знать, прошло ли уже или не прошло десять дней?
      Все в ужасе посмотрели на него. Человек между тем все приближался к нам. Это был высокий старик с белыми усами, с лицом бледным и строгим; двигался он с трудом, опираясь на палку. По мере того как он приближался, Георгий становился все мрачней. Подойдя к нам, старик остановился и обвел свою семью взглядом как будто не видящих глаз - до того они были у него тусклые и впалые.
      - Что ж это, - сказал он, - никто не встает, никто не встречает меня? Что вы все молчите? Иль не видите, что я ранен?
      Тут я заметил, что у старика левый бок весь в крови.
      - Да поддержи отца, - сказал я Георгию, - а ты, Зденка, напоила бы его чемнибудь, ведь он, того гляди, упадет.
      - Отец, - промолвил Георгий, подойдя к Горче, - покажи свою рану, я в этом знаю толк, перевяжу тебя…
      Он только взялся за его одежду, но старик грубо оттолкнул его и обеими руками схватился за бок:
      - Оставь, коли не умеешь, больно мне!
      - Так ты в сердце ранен! - вскричал Георгий и весь побледнел. - Скорей, скорей раздевайся, так надо - слышишь!
      Старик вдруг выпрямился во весь рост.
      - Берегись, - сказал он глухо, - дотронешься до меня - прокляну! - Петр встал между отцом и Георгием.
      - Оставь его, - сказал он, - ты же видишь, больно ему.
      - Не перечь, - проговорила жена, - знаешь ведь, он этого никогда не терпел.
      В эту минуту мы увидели стадо, возвращающееся с пастбища в облаке пыли. То ли пес, сопровождавший стадо, не узнал старика хозяина, то ли другая была причина, но едва только он завидел Горчу, как остановился, ощетинился и начал выть, словно бы ему чтото показалось.
      - Что с этим псом? - спросил старик, серчая все более. - Что все это значит? За десять дней, что меня не было, неужто я так переменился, что и собственный пес меня не узнал?
      - Слышишь? - сказал своей жене Георгий.
      - А что?
      - Сам говорит, что десять дней прошло!
      - Да нет же, ведь он в срок воротился!
      - Ладно, ладно, я уж знаю, что делать. Пес не переставая выл.
      - Застрелить его! - крикнул Горча. - Это я приказываю - слышите!
      Георгий не пошевелился, а Петр со слезами на глазах встал, взял отцовскую пищаль и выстрелил в пса - тот покатился в пыли.
      - А был он мой любимец, - проговорил он совсем тихо. - С чего это отец велел его застрелить?
      - Он того заслужил, - ответил Горча. - Ну, стало свежо, в дом пора!
      Тем временем Зденка приготовила питье для старика, вскипятив водку с грушами, с медом и с изюмом, но он с отвращением его оттолкнул. Точно так же он отверг и блюдо с пловом, которое ему подал Георгий, и уселся около очага, бормоча сквозь зубы чтото невнятное.
      Потрескивали сосновые дрова, и дрожащие отблески огня падали на его лицо, такое бледное, такое изможденное, что, если бы не это освещение, его вполне можно было принять за лицо покойника. Зденка к нему подсела и сказала:
      - Ты, отец, ни есть не хочешь, ни спать не ложишься. Может, расскажешь, как ты охотился в горах.
      Девушка знала, что эти слова затронут у старика самую чувствительную струну, так как он любил поговорить о боях и сражениях. И в самом деле, на его бескровных губах появилось чтото вроде улыбки, хотя глаза смотрели безучастно, и он ответил, гладя ее по чудесным белокурым волосам:
      - Ладно, дочка, ладно, Зденка, я тебе расскажу, что со мной было в горах, только уж какнибудь в другой раз, а то сегодня я устал. Одно скажу - нет в живых Алибека, и убил его я. А ежели кто сомневается, - прибавил старик, окидывая взглядом свою семью, - есть чем доказать!
      И он развязал мешок, висевший у него за спиной, и вытащил окровавленную голову, с которой, впрочем, его собственное лицо могло поспорить мертвеннобледным цветом кожи! Мы с ужасом отвернулись, а Горча отдал ее Петру и сказал:
      - На, прицепи над нашей дверью - пусть знает всякий, кто пройдет мимо дома, что Алибек убит и никто больше не разбойничает на дороге, кроме разве султанских янычар!
      Петр, подавляя отвращение, исполнил, что было приказано.
      - Теперь понимаю, - сказал он, - бедный пес выл от того, что почуял мертвечину!
      - Да, почуял мертвечину, - мрачно повторил Георгий, который незадолго перед тем незаметно вышел, а теперь вернулся: в руке он держал какойто предмет, который тут же поставил в угол - как мне показалось, это был кол.
      - Георгий, - вполголоса сказала ему жена, - да неужто ты…
      - Брат, что ты затеял? - заговорила и сестра. - Да нет, нет, ты этого не сделаешь, верно?
      - Не мешайте, - ответил Георгий, - я знаю, что мне делать, и что надо - то сделаю.
      Тем временем настала ночь, и семья ушла спать в ту часть дома, которую от моей комнаты отделяла лишь тонкая стенка. Признаюсь, что все, чему я вечером был свидетель, сильно на меня подействовало. Свеча уже не горела, а в маленькое низенькое окошко возле самой моей постели вовсю светила луна, так что на пол и на стены ложились белые пятна вроде тех, что падают сейчас здесь, в гостиной, где мы с вами сидим, милостивые государыни. Я хотел заснуть, но не мог. Свою бессонницу я приписал влиянию лунного света и стал искать, чем бы завесить окно, но ничего не нашел. Тут за перегородкой глухо послышались голоса, и я прислушался.
      - Ложись, жена, - сказал Георгий, - и ты, Петр, ложись, и ты, Зденка. Ни о чем не беспокойтесь, я посижу за вас.
      - Да нет, Георгий, - отвечала жена, - уж скорее мне сидеть, ты прошлую ночь работал, - наверно, устал. Да и так мне надо приглядеть за старшим мальчиком, - ты же знаешь, ему со вчерашнего нездоровится!
      - Будь спокойна и ложись, - говорил Георгий, - я посижу и за тебя!
      - Да послушай, брат, - промолвила теперь нежным, тихим голосом Зденка, - по мне, так нечего и сидеть. Отец уже уснул, и смотри, как мирно и спокойно он спит.
      - Ничегото вы обе не понимаете, - возразил Георгий тоном, не допускающим противоречия. - Говорю вам - ложитесь, а я спать не буду.
      Тут воцарилась полная тишина. Вскоре же я почувствовал, как отяжелели мои веки, и сон меня одолел.
      Но вдруг дверь в комнату как будто медленно отворилась, и на пороге встал Горча. Я, впрочем, скорее догадывался об этом, чем видел его, потому что там, откуда он вышел, было совершенно темно. Его погасшие глаза, - так мне чудилось, - старались проникнуть в мои мысли и следили за тем, как подымается и опускается моя грудь. Потом он сделал шаг, ещедругой, затем, с чрезвычайной осторожностью, неслышно ступая, стал подходить ко мне. Вот одним прыжком он очутился у моей кровати. Я испытывал невыразимое чувство гнета, но неодолимая сила сковывала меня. Старик приблизил ко мне свое мертвеннобледное лицо и так низко наклонился надо мною, что я словно ощущал его трупное дыхание. Тогда я сделал сверхъестественное усилие и проснулся весь в поту. В комнате не было никого, но, бросив взгляд на окно, я ясно увидел старика Горчу, который снаружи прильнул лицом к стеклу и не сводил с меня своих страшных глаз. У меня хватило силы, чтобы не закричать, и самообладания, чтобы не подняться с постели, как если бы я ничего и не видел. Старик, однако, приходил, повидимому, лишь удостовериться, что я сплю, по крайней мере, он и не пытался войти ко мне и, внимательно на меня поглядев, отошел от окна, но я услышал, как он ходит в соседней комнате. Георгий заснул и храпел так, что стены чуть не сотрясались. В эту минуту кашлянул ребенок, и я различил голос Горчи, он спрашивал:
      - Ты, малый, не спишь?
      - Нет, дедушка, - отвечал мальчик, - мне бы с тобой поговорить.
      - А, поговорить со мной? А о чем поговорить?
      - Ты бы мне рассказал, как ты воевал с турками - я бы тоже пошел воевать с турками!
      - Я, милый, так и думал и принес тебе маленький ятаган - завтра дам.
      - Ты, дедушка, лучше дай сейчас - ведь ты не спишь.
      - А почему ты, малый, раньше не говорил, пока светло было?
      - Отец не позволил.
      - Бережет тебя отец. А тебе, значит, скорее хочется ятаганчик?
      - Хочется, да только не здесь, а то вдруг отец проснется!
      - Так где же?
      - А давай выйдем, я буду умный, шуметь не стану. Мне словно послышался отрывистый глухой смех старика, а ребенок начал, кажется, вставать. В вампиров я не верил, но после кошмара, только что посетившего меня, нервы у меня были напряжены, и я, чтобы ни в чем не упрекать себя позднее, поднялся и ударил кулаком в стену. Этим ударом можно было бы, кажется, разбудить всех семерых спящих, но хозяева, очевидно, и не услыхали моего стука. С твердой решимостью спасти ребенка я бросился к двери, но она оказалась запертой снаружи, и замки не поддавались моим усилиям. Пока я еще пытался высадить дверь, я увидел в окно старика, проходившего с ребенком на руках.
      - Вставайте, вставайте! - кричал я что было мочи и бил кулаком в перегородку. Тут только проснулся Георгий.
      - Где старик? - спросил он.
      - Скорей беги, - крикнул я ему, - он унес мальчика!
      Георгий ударом ноги выломал дверь, которая, так же как моя, была заперта снаружи, и побежал к лесу. Мне наконец удалось разбудить Петра, невестку его и Зденку. Мы все вышли из дому и немного погодя увидели Георгия, который возвращался уже с сыном на руках. Он нашел его в обмороке на большой дороге, но ребенок скоро пришел в себя, и хуже ему как будто не стало. На расспросы он отвечал, что дед ничего ему не сделал, что они вышли просто поговорить, но на воздухе у него закружилась голова, а как это было - он не помнит. Старик же исчез.
      Остаток ночи, как нетрудно себе представить, мы провели уже без сна.
      Утром мне сообщили, что по Дунаю, пересекавшему дорогу в четверти мили от деревни, начал идти лед, как это всегда бывает здесь в исходе осени и ранней весной. Переправа на несколько дней была закрыта, и мне было нечего думать об отъезде. Впрочем, если бы я и мог ехать, меня удержало бы любопытство, к которому присоединялось и более могущественное чувство. Чем больше я видел Зденку, тем сильнее меня к ней влекло. Я, милостивые государыни, не из числа тех, кто верит в страсть внезапную и непобедимую, примеры которой нам рисуют романы, но я полагаю, что есть случаи, когда любовь развивается быстрее, чем обычно. Своеобразная прелесть Зденки, это странное сходство с герцогиней де Грамон, от которой я бежал из Парижа и которую вновь встретил здесь в таком живописном наряде, говорящую на чуждом и гармоничном наречии, эта удивительная складочка на лбу, ради которой я во Франции тридцать раз готов был поставить жизнь на карту, все это, вместе с необычностью моего положения и таинственностью всего, что происходило вокруг, повлияло, должно быть, на зреющее в моей душе чувство, которое при других обстоятельствах проявилось бы, может быть, лишь смутно и мимолетно.
      Днем я услышал, как Зденка разговаривала со своим младшим братом:
      - Что же ты обо всем этом думаешь, - спрашивала она, - неужто и ты подозреваешь отца?
      - Подозревать не решусь, - отвечал ей Петр, - да к тому же и мальчик говорит, что он ему плохого не сделал. А что нет его - так ты ведь знаешь, он всегда так уходил и отчета не давал.
      - Да, знаю, - сказала Зденка, - а коли так, надо его спасти: ведь ты знаешь Георгия…
      - Да, да, верно. Говорить с ним нечего, но мы спрячем кол, а другого он не найдет: в горах с нашей стороны ни одной осины нет!
      - Ну да, спрячем кол, только детям об этом - ни слова, а то они еще начнут болтать при Георгии.
      - Нет, ни слова им, - сказал Петр, и они расстались. Пришла ночь, а о старике Горче ничего не было слышно. Я, как и накануне, лежал на кровати, а луна вовсю освещала мою комнату. Уже когда сон начал туманить мне голову, я вдруг словно какимто чутьем уловил, что старик приближается. Я открыл глаза и увидел его мертвенное лицо, прижавшееся к окну.
      Теперь я хотел подняться, но это оказалось невозможным. Все мое тело было словно парализовано. Пристально оглядев меня, старик удалился, и я слышал, как он обходил дом и тихо постучал в окно той комнаты, где спали Георгий и его жена. Ребенок в постели заворочался и застонал во сне. Несколько минут стояла тишина, потом я снова услышал стук в окно. Ребенок опять застонал и проснулся.
      - Это ты, дедушка? - спросил он.
      - Я, - ответил глухой голос, - принес тебе ятаганчик.
      - Только мне уйти нельзя, отец запретил!
      - Тебе и не надо уходить, открой окошко да поцелуй меня!
      Ребенок встал, и было слышно, как открывается окно. Тогда, призвав на помощь все мои силы, я вскочил с постели и начал стучать в стену. Мгновенье спустя Георгий уже был на ногах. Он выругался, жена его громко вскрикнула, и вот уже вся семья собралась вокруг ребенка, лежавшего без сознания. Горча исчез, как и накануне. Мы общими стараниями привели мальчика в чувство, но он очень был слаб и дышал с трудом. Он, бедный, не знал, как случился ним обморок. Мать его и Зденка объясняли это тем, что ребенок испугался, когда его застали вместе с дедом. Я молчал. Но мальчик успокоился, и все, кроме Георгия, опять улеглись.
      Незадолго до рассвета я услыхал, как Георгии будит жену; и они заговорили шепотом. К ним пришла и Зденка, и я услышал, как она и ее невестка плачут.
      Ребенок лежал мертвый.
      Не стану распространяться о горе семьи. Никто, однако, не обвинял в случившемся старика Горчу. По крайней мере, открыто об этом не говорили.
      Георгий молчал, но в выражении его лица, всегда несколько мрачном, теперь было и чтото страшное. В течение двух дней старик не появлялся. В ночь на третьи сутки (после похорон ребенка) мне послышались шаги вокруг дома и старческий голос, который звал меньшого мальчика. Мне также показалось на мгновение, что старик Горча прижался лицом к окну, но я не смог решить, было ли это в действительности или то была игра воображения, потому что в ту ночь луна скрывалась за облаками. Все же я счел своим долгом сказать об этом Георгию. Он расспросил мальчика, и тот ответил, что и вправду слышал, как его звал дед, и видел, как он глядел в окошко. Георгий строго приказал сыну разбудить его, если старик покажется еще.
      Все эти обстоятельства не мешали мне чувствовать к Зденке нежность, которая все больше усиливалась.
      Днем мне не привелось говорить с нею наедине. Когда же настала ночь, у меня при мысли о скором отъезде сжалось сердце. Комната Зденки была отделена от моей сенями, которые с одной стороны выходили на улицу, с другой - во двор.
      Мои хозяева уже легли спать, когда мне пришло в голову - пойти побродить вокруг, чтобы немного рассеяться. Выйдя в сени, я заметил, что дверь в комнату Зденки приотворена.
      Невольно я остановился. Шорох платья, такой знакомый, заставил биться мое сердце. Потом до меня донеслись слова песни, напеваемой вполголоса. То было прощание сербского короля со своей милой, от которой он уходил на войну:
      "Молодой ты мой тополь, - говорил старый король, - я на войну ухожу, а ты забудешь меня.
      Стройны и гибки деревья, что растут у подножья горы, но стройнее и гибче юный твой стан!
      Красны ягоды рябины, что раскачивает ветер, но ягод рябины краснее губы твои!
      А ято - что старый дуб без листьев, и пены Дуная моя борода белей!
      И ты, сердце мое, меня забудешь, и умру я с тоски, потому что враг не посмеет убить старого короля!"
      И промолвила ему красавица: «Клянусь - не забуду тебя и останусь верна тебе. А коли клятву нарушу, приди ко мне из могилы и высоси кровь моего сердца».
      И сказал старый король: «Пусть будет так!» И ушел на войну. И скоро красавица его забыла!.."
      Тут Зденка остановилась, словно ей было боязно кончать песню. Я не в силах был сдержаться. Этот голос, такой нежный, такой задушевный, был голос самой герцогини де Грамон… Я, не раздумывая, толкнул дверь и вошел. Зденка только что сняла с себя нечто вроде казакина, какой в тех местах носят женщины. На ней оставалась теперь шитая золотом и красным шелком сорочка и стянутая у талии простая клетчатая юбка. Ее чудесные белокурые косы были расплетены, и вот так, полуодетая, она была еще краше, чем обычно. Не рассердившись на мое внезапное появление, она все же, казалось, была смущена и слегка покраснела.
      - Ах, - сказала она мне, - зачем ты пришел, - ведь коли нас увидят - что обо мне подумают?
      - Зденка, сердце мое, - отвечал я ей, - не бойся: лишь кузнечик в траве да жук на лету могут услышать, что я скажу тебе.
      - Нет, милый, иди скорей, иди! Застанет нас мой брат - я тогда погибла.
      - Нет, Зденка, я уйду только тогда, когда ты мне пообещаешь, что будешь меня любить всегда, как красавица обещала королю в той песне. Я скоро уеду, Зденка, и как знать, когда мы опять увидимся? Зденка, ты дороже мне моей души, моего спасения… И жизнь моя и кровь - твои. Неужели ты за это не подаришь мне один час?
      - Всякое может случиться за один час, - задумчиво ответила Зденка, но не отняла у меня своей руки. - Не знаешь ты моего брата, - прибавила она и вздрогнула, - уж я чувствую - придет он.
      - Успокойся, моя Зденка, - сказал я в ответ, - брат твой устал от бессонных ночей, его убаюкал ветер, что играет листвой. Сон его глубок, ночь длинна, и я прошу тебя - побудь со мной час! А потом - прости… может быть, навсегда!
      - Нет, нет, только не навсегда! - с жаром сказала Зденка и тут же отпрянула от меня, словно испугавшись своего же голоса.
      - Ах, Зденка, - воскликнул я, - я вижу одну тебя, слышу одну тебя, я уже себе не господин, а покорен какойто высшей силе - прости мне, Зденка!
      И я, как безумный, прижал ее к сердцу.
      - Ах нет, ты мне не друг, - проговорила она, вырвавшись из моих объятий, и забилась в дальний угол. Не знаю, что я ей ответил, так как. и сам испугался своей смелости - не потому, чтобы иногда в подобных обстоятельствах она не приносила мне удачи, а потому, что мне даже и в пылу страсти чистота Зденки продолжала внушать глубокое уважение.
      Вначале я, правда, вставил было несколько галантных фраз из числа тех, которые встречали невраждебный прием у красавиц минувшего времени, но, устыдившись тут же, отказался от них, видя, что девушка в простоте своей не может понять тот смысл, который вы, милостивые государыни, судя по вашим улыбкам, угадали с полуслова.
      Так я и стоял перед ней и не знал, что сказать, как вдруг заметил, что она вздрогнула и в ужасе глядит на окно. Я посмотрел в ту же сторону и ясно различил лицо Горчи, который, не двигаясь, следил за нами.
      В тот же миг я почувствовал, как чьято тяжелая рука опускается мне на плечо. Я обернулся. Это был Георгий.
      - Ты что тут делаешь? - спросил он меня. Озадаченный этим резким вопросом, я только показал рукой на его отца, который смотрел на нас в окно и скрылся, как только Георгий его увидал.
      - Я услышал шаги старика, - сказал я, - и пошел предупредить твою сестру.
      Георгий посмотрел на меня так, словно хотел прочитать мои сокровеннейшие мысли. Потом взял меня за руку, привел в мою комнату и, ни слова не сказав, ушел.
      На следующий день семья сидела у дверей дома за столом, уставленным всякой молочной снедью.
      - Где мальчик? - спросил Георгий.
      - На дворе, - ответила мать, - играет себе один в свою любимую игру, будто воюет с турками.
      Не успела она проговорить эти слова, как перед нами, к нашему величайшему удивлению, появилась высокая фигура Горчи; он, выйдя из лесу, медленно подошел к нам и сел к столу, как это уже было в день моего приезда.
      - Добро пожаловать, батюшка, - еле слышно пролепетала невестка.
      - Добро пожаловать, - тихо повторили Зденка и Петр.
      - Отец, - голосом твердым, но меняясь в лице, произнес Георгий, - мы тебя ждем, чтоб ты прочел молитву! Старик, нахмурив брови, отвернулся.
      - Молитву, и тотчас же! - повторил Георгий. - Перекрестись - не то, клянусь святым Георгием…
      Зденка и невестка склонились к старику, умоляя прочитать молитву.
      - Нет, нет, нет, - сказал старик, - не властен он мне приказывать, а коли потребует еще раз, прокляну!
      Георгий вскочил и побежал в дом. Он сразу же и вернулся - взгляд его сверкал бешенством.
      - Где кол? - крикнул он. - Где вы спрятали кол? Зденка и Петр переглянулись.
      - Мертвец! - обратился тогда Георгий к старику. - Что ты сделал с моим старшим? Отдай мне сына, мертвец!
      И он, пока говорил, все более и более бледнел, а глаза его разгорались все ярче.
      Старик смотрел на него злым взглядом и не двигался.
      - Кол! Где кол? - крикнул Георгий. - Кто его спрятал, тот и в ответе за все горе, что нас ждет!
      В тот же миг мы услышали веселый звонкий смех меньшого мальчика, и он тут же появился верхом на огромном колу, который волочил за собой, слабеньким детским голоском испуская тот воинственный клич, с каким сербы бросаются на неприятеля.
      Глаза у Георгия так и вспыхнули. Он вырвал у мальчика кол и ринулся на отца. Тот дико завыл и побежал в сторону леса с такой быстротой, которая для его возраста казалась сверхъестественной.
      Георгий гнался за ним по полю, и мы скоро потеряли их из виду.
      Уже зашло солнце, когда Георгий возвратился домой, бледный как смерть и с взъерошенными волосами. Он сел у очага, и зубы у него, кажется, стучали. Никто не решался расспросить его. Но вот настал час, когда семья обыкновенно расходилась; он теперь, повидимому, вполне овладел собою и, отведя меня в сторону, сказал как ни в чем не бывало:
      - Дорогой гость, был я на реке. Лед прошел, помехи в дороге нет, теперь ты можешь ехать. Прощаться с нашими нечего, - прибавил он, бросив взгляд на Зденку. - Дай тебе бог всякого счастия (так они велели тебе сказать), да и ты, даст бог, не помянешь нас лихом. Завтра чуть свет уж лошадь твоя будет стоять оседланная и проводник тебя будет ждать. Прощай, может, вспомнишь когда своих хозяев, и уж не сердись, коли жилось тут не так покойно, как бы надо было.
      Жесткие черты лица Георгия в ту минуту выражали почти что дружелюбие. Он проводил меня в комнату и в последний раз пожал мне руку. Потом он снова вздрогнул, и зубы у него застучали, словно бы от холода.
      Оставшись один, я, как вы легко можете себе представить, и не подумал ложиться спать. Меня одолевали мысли. В жизни я любил уже не раз. Знал я и порывы нежности, приступы досады и ревности, но никогда еще, даже расставаясь с герцогиней де Грамон, я не испытывал такой скорби, какая сейчас терзала мне сердце. Не взошло и солнце, а я уже оделся подорожному и хотел было попытаться в последний раз увидеть Зденку. Но Георгий ждал меня в сенях. Исчезла всякая возможность даже взглянуть на нее.
      Я вскочил на лошадь и пустил ее во весь опор. Я давал себе обещание на обратном пути из Ясс заехать в эту деревню, и такая надежда, пусть самая отдаленная, малопомалу рассеяла мои заботы. Я уже с удовольствием думал о том, как вернусь, и воображение рисовало мне всякие подробности, но вдруг резким движением лошадь чуть не выбила меня из седла. Тут она стала как вкопанная, вытянула передние ноги и тревожно фыркнула, как бы давая знать о близкой опасности. Я внимательно осмотрелся кругом и в сотне шагов увидел волка, который рылся в земле. Так как я его вспугнул, он побежал, а я вонзил шпоры в бока лошади и заставил ее тронуться с места. А там, где стоял волк, я теперь увидел свежевырытую могилу. Мне также показалось, что из земли, разрытой волком, на несколько вершков выступал кол. Этого, однако, я не утверждаю с уверенностью, так как быстро проскакал мимо того места.
      Маркиз замолк и взял щепотку табаку.
      - И это все? - спросили дамы.
      - Увы, нет! - ответил гн д"Юрфе. - То, что осталось досказать вам, - мое мучительнейшее воспоминание, и я дорого бы дал, чтобы расстаться с ним.
      Дела, по которым я приехал в Яссы, задержали меня там дольше, чем я предполагал. Я завершил их лишь через полгода. И что же? Печально сознавать, и все же нельзя не признать ту истину, что нет на свете долговечных чувств. Успех моих переговоров, одобрения, которые я получал от версального кабинета, словом, политика, та противная политика, что так надоела нам за последнее время, в конце концов приглушила для меня воспоминание о Зденке. К тому же и супруга молдавского господаря, женщина очень красивая и в совершенстве владевшая нашим языком, с первых же дней моего приезда удостоила меня чести, оказывая мне особое предпочтение перед другими молодыми иностранцами, находившимися тогда в Яссах. Меня, воспитанного в правилах французской галантности, с галльской кровью в жилах, просто возмутила бы самая мысль о том, чтобы ответить неблагодарностью на выражаемую мне благосклонность. И я со всей учтивостью принимал знаки внимания, проявляемого ко мне, а чтобы получить возможность лучше защищать права и интересы Франции, я и на все права, и на все интересы господаря начал смотреть как на свои собственные.
      Когда меня отозвали в Париж, я избрал ту же дорогу, какой и прибыл в Яссы.