Князь Серебряный

Атаман толкнул Митьку неприметно локтем, чтобы он молчал, но тот принял этот знак в противном смысле.

— А он меня с поля увел! — сказал он, тыкнув пальцем на атамана.

— Он тебя увел? — произнес Иван Васильевич, посматривая с удивлением на Кольцо. — А как же, — продолжал он, вглядываясь в него, — как же ты сказал, что в первый раз в этом краю? Да погоди-ка, брат, мы, кажется, с тобой старые знакомые. Не ты ли мне когда-то про Голубиную книгу рассказывал? Так, так, я тебя узнаю. Да ведь ты и Серебряного-то из тюрьмы увел. Как же это, божий человек, ты прозрел с того времени? Куда на богомолье ходил? К каким мощам прикладывался?

И, наслаждаясь замешательством Кольца, царь устремлял на него свой проницательный, вопрошающий взгляд.

Кольцо опустил глаза в землю.

— Ну, — сказал наконец царь, — что было, то было; а что прошло, то травой поросло. Поведай мне только, зачем ты, после рязанского дела, не захотел принести мне повинной вместе с другими ворами?

— Великий государь, — ответил Кольцо, собирая все свое присутствие духа, — не заслужил я еще тогда твоей великой милости. Совестно мне было тебе на глаза показаться; а когда князь Никита Романыч повел к тебе товарищей, я вернулся опять на Волгу, к Ермаку Тимофеичу, не приведет ли бог какую новую службу тебе сослужить!

— А пока мою казну с судов воровал да послов моих кизилбашских на пути к Москве грабил?

Вид Ивана Васильевича был более насмешлив, чем грозен. Со времени дерзостной попытки Ванюхи Перстня, или Ивана Кольца, прошло семнадцать лет, а злопамятность царя не продолжалась так долго, когда она не была возбуждена прямым оскорблением его личного самолюбия.

Кольцо прочел на лице Иоанна одно желание посмеяться над его замешательством. Соображаясь с этим расположением, он потупил голову и погладил затылок, сдерживая на лукавых устах своих едва заметную улыбку.

— Всякого бывало, великий государь! — проговорил он вполголоса. — Виноваты перед твоею царскою милостью!

— Добро, — сказал Иоанн, — вы с Ермаком свои вины загладили, и все прошлое теперь забыто; а кабы ты прежде попался мне в руки, ну, тогда не прогневайся!…

Кольцо не отвечал ничего, но подумал про себя: «Затем-то я тогда и не пошел к тебе с повинною, великий государь!»

— Погоди-ка, — продолжал Иоанн, — здесь должен быть твой приятель!

— Эй! — сказал он, обращаясь к царедворцам, — здесь ли тот разбойничий воевода, как бишь его? Микита Серебряный?

Говор пробежал по толпе, и в рядах сделалось движение, но никто не отвечал.

— Слышите? — повторил Иоанн, возвышая голос, — я спрашиваю, тут ли тот Микита, что отпросился к Жиздре с ворами служить?

На вторичный вопрос царя выступил из рядов один старый боярин, бывший когда-то воеводою в Калуге.

— Государь, — сказал он с низким поклоном, — того, о ком ты спрашиваешь, здесь нет. Он тот самый год, как пришел на Жиздру, тому будет семнадцать лет, убит татарами, и вся его дружина вместе с ним полегла.

— Право? — сказал Иоанн, — а я и не знал!… Ну, — продолжал он, обращаясь к Кольцу, — на нет и суда нет, а я хотел вас свести да посмотреть, как вы поцелуетесь!

На лице атамана выразилась печаль.

— Жаль тебе, что ли, товарища? — спросил Иоанн с усмешкой.

— Жаль, государь! — отвечал Кольцо, не боясь раздражить царя этим признанием.

— Да, — сказал царь презрительно, — так оно и должно быть: свой своему поневоле брат!

Вправду ли Иоанн не ведал о смерти Серебряного или притворился, что не ведает, чтоб этим показать, как мало он дорожит теми, кто не ищет его милости, бог весть! Если же в самом деле он только теперь узнал о его участи, то пожалел ли о нем или нет, это также трудно решить; только на лице Иоанна не написалось сожаления. Он, по-видимому, остался так же равнодушен, как и до полученного им ответа.

— Поживи здесь, — сказал он Ивану Кольцу, — а когда придет время Болховскому выступать, иди с ним обратно в Югорскую землю… Да, я было и забыл, что Болховский свое колено от Рюрика ведет. С этими вельможными князьями управиться нелегко; пожалуй, и со мной захотят в разрядах считаться! Не все они, как тот Микита, в станичники просятся. Так чтобы не показалось ему обидным быть под рукою казацкого атамана, жалую ныне же Ермака князем Сибирским! Щелкалов, — сказал он стоявшему поодаль думному дьяку, — изготовь к Ермаку милостивую грамоту, чтобы воеводствовать ему надо всею землей Сибирскою, а Маметкула чтобы к Москве за крепким караулом прислал. Да кстати напиши грамоту и Строгоновым, что жалую-де их за добрую службу и радение: Семену Большую и Малую Соль на Волге, а Никите и Максиму торговать во всех тамошних городах и острожках беспошлинно.

Строгоновы низко поклонились.

— Кто из вас, — спросил вдруг Иоанн, — излечил Бориса в ту пору, как я его осном поранил?

— То был мой старший брат, Григорий Аникин, — отвечал Семен Строгонов. — Он волею божьею прошлого года умре!

— Не Аникин, а Аникьевич, — сказал царь с ударением на последнем слоге, — я тогда же велел ему быть выше гостя и полным отчеством называться. И вам всем указываю писаться с вичем и зваться не гостями, а именитыми людьми!

Царь занялся рассмотрением мягкой рухляди и прочих даров, присланных Ермаком, и отпустил Ивана Кольцо, сказав ему еще несколько милостивых насмешек.

За ним разошлось и все собрание.

В этот день Кольцо вместе с Строгоновыми обедал у Бориса Федоровича, за многолюдным столом.

После обычного осушения кубков во здравие царя, царевича, всего царского дома и высокопреосвященного митрополита Годунов поднял золотую братину и предложил здоровье Ермака Тимофеевича и всех его добрых товарищей.

— Да живут они долго на славу Русской земли! — воскликнули все гости, вставая с мест и кланяясь Ивану Кольцу.

— Бьем тебе челом ото всего православного мира, — сказал Годунов с низким поклоном, — а в твоем лице и Ермаку Тимофеевичу, ото всех князей и бояр, ото всех торговых людей, ото всего люда русского! Приими ото всей земли великое челобитие, что сослужили вы ей службу великую!

— Да перейдут, — воскликнули гости, — да перейдут имена ваши к сыновьям, и ко внукам, и к поздним потомкам, на вечную славу, на любовь и образец, на молитвы и поучение!

Атаман встал из-за стола, чтобы благодарить за честь, но выразительное лицо его внезапно изменилось от душевного волнения, губы задрожали, а на смелых глазах, быть может первый раз в жизни, навернулись слезы.

— Да живет Русская земля! — проговорил он тихо и, поклонившись на все стороны, сел опять на свое место, не прибавляя ни слова.

Годунов попросил атамана рассказать что-нибудь про свои похождения в Сибири, и Кольцо, умалчивая о себе, стал рассказывать с одушевлением про необыкновенную силу и храбрость Ермака, про его строгую справедливость и про християнскую доброту, с какою он всегда обходился с побежденными.

— На эту-то доброту, — заключил Кольцо, — Ермак Тимофеевич взял, пожалуй, еще более, чем на свою саблю. Какой острог или город ихный, бывало, ни завоюем, он тотчас всех там обласкает, да еще и одарит. А когда мы взяли Маметкула, так он уж не знал, как и честить его; с своих плеч шубу снял и надел на царевича. И прошла про Ермака молва по всему краю, что под его руку сдаваться не тяжело; и много разных князьков тогда же сами к нему пришли и ясак[164]принесли. Веселое нам было житье в Сибири, — продолжал атаман, — об одном только жалел я: что не было с нами князя Никиты Романыча Серебряного; и ему бы по сердцу пришлось, и нам вместе было бы моготнее. Ты, кажется, Борис Федорыч, был в дружбе с ним. Дозволь же теперь про его память выпить!

— Царствие ему небесное! — сказал со вздохом Годунов, которому ничего не стоило выказать участие к человеку, столь уважаемому его гостем. — Царствие ему небесное! — повторил он, наливая стопу, — часто я о нем вспоминаю!

— Вечная ему память! — сказал Кольцо, и, осушив свою стопу, он опустил голову и задумался.

Долго еще разговаривали за столом, а когда кончился обед, Годунов и тут никого не отпустил домой, но пригласил каждого сперва отдохнуть, а потом провести с ним весь день. Угощения следовали одно за другим, беседа сменяла беседу, и только поздним вечером, когда объезжие головы уже несколько раз проехались по улицам, крича, чтобы гасили кормы и огни, гости разошлись, очарованные радушием Бориса Федоровича. x x x

Прошло более трех веков после описанных дел, и мало осталось на Руси воспоминаний того времени. Ходят еще в народе предания о славе, роскоши и жестокости грозного царя, поются еще кое-где песни про осуждение на смерть царевича, про нашествия татар на Москву и про покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем, которого изображения, вероятно несходные, можно видеть доселе почти во всех избах сибирских; но в этих преданиях, песнях и рассказах правда мешается с вымыслом, и они дают действительным событиям колеблющиеся очертания, показывая их как будто сквозь туман и дозволяя воображению восстановлять по произволу эти неясные образы.

Правдивее говорят о наружной стороне того царствования некоторые уцелевшие здания, как церковь Василия Блаженного, коей пестрые главы и узорные теремки могут дать понятие о причудливом зодчестве Иоаннова дворца в Александровой слободе, или церковь Трифона Напрудного, между Бутырскою и Крестовскою заставами, построенная сокольником Трифоном вследствие данного им обета, и где доселе видно изображение святого угодника на белом коне, с кречетом на рукавице[165].

Слобода Александрова, после выезда из нее царя Ивана Васильевича, стояла в забвении, как мрачный памятник его гневной набожности, и оживилась только один раз, но и то на краткое время. В смутные годы самозванцев молодой полководец князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, в союзе с шведским генералом Делагарди, сосредоточил в ее крепких стенах свои воинские силы и заставил оттуда польского воеводу Сапегу снять долговременную осаду с Троицко-Сергиевской лавры.

Впоследствии, рассказывает предание, в одну жестокую зиму, в январе месяце, к ужасу жителей, нашла на Александрову слободу черная туча, спустилась над самым дворцом и разразилась над ним громовым ударом, от которого запылали терема и вся Слобода обратилась в пепел. От жилища роскоши, разврата, убийств и святотатных богослужений не осталось и следа…

Да поможет бог и нам изгладить из сердец наших последние следы того страшного времени, влияние которого, как наследственная болезнь, еще долго потом переходило в жизнь нашу от поколения к поколению! Простим грешной тени царя Иоанна, ибо не он один несет ответственность за свое царствованье; не он один создал свой произвол, и пытки, и казни, и наушничество, вошедшее в обязанность и в обычай. Эти возмутительные явления были подготовлены предыдущими временами, и земля, упавшая так низко, что могла смотреть на них без негодования, сама создала и усовершенствовала Иоанна, подобно тому, как раболепные римляне времен упадка создавали Тивериев, Неронов и Калигул.

Лица, подобные Василию Блаженному, князю Репнину, Морозову или Серебряному, являлись нередко, как светлые звезды на безотрадном небе нашей русской ночи, но, как и самые звезды, они были бессильны разогнать ее мрак, ибо светились отдельно и не были сплочены, ни поддерживаемы общественным мнением. Простим же грешной тени Ивана Васильевича, но помянем добром тех, которые, завися от него, устояли в добре, ибо тяжело не упасть в такое время, когда все понятия извращаются, когда низость называется добродетелью, предательство входит в закон, а самая честь и человеческое достоинство почитаются преступным нарушением долга! Мир праху вашему, люди честные! Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы, ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.

Конец 1840-х гг. — 1861.

Примечания

1

А тут рабское терпение и такое количество пролитой дома крови утомляет душу и сжимает ее печалью, я не стал бы просить у читателей в свое оправдание ничего другого, кроме позволения не ненавидеть людей, так равнодушно погибающих.

Тацит. Летопись. Книга 16 (лат.).

2

…за низвержением Сильвестра и Адашева. — В 1560 г. подверглись опале со стороны царя Ивана IV (Грозного) его приближенные священник Сильвестр и думный дворянин Адашев, противники опричнины, вскоре оба умерли.

3

…по нынешнему счислению, 1565 года. — Новое летосчисление в России было введено Петром I с 1700 г. До того в России счет годам велся, по библейской легенде, от сотворения мира. Для перевода древнего летосчисления на новое от так называемого рождества Христова необходимо вычесть 5508.

4

Жигимонт, то есть Сигизмунд II Август (1520-1572), — польский король и великий князь литовский, который вел против России войну (1558-1583), получившую название Ливонской (Ливонией называлась в то время территория Северной Латвии и Южной Эстонии).

5

Дьяки — чиновники, исполнявшие обязанности секретарей отдельных учреждений, или, как тогда говорилось, приказов. Был специальный и посольский приказ. В данном случае дьяки были советниками при князе Серебряном.

6

Сейм — высший сословно-представительный орган в Польше и Литве в XVI в.

7

Докончальная грамота — мирный договор.

8

Чинить — делать.

9

Бахтерцы — доспехи из металлических пластинок, соединенных кольцами.

10

Служба в ратном деле — военная служба.

11

Служба в думном деле — участие в решении политических вопросов.

12

Радеть — проявлять усердие, заботу, оказывать содействие.

13

Стремянный — конюх-слуга, ухаживающий за верховой лошадью своего господина.

14

Аграфена Купальница — религиозный праздник в честь христианской мученицы Агриппины (Аграфены), отмечавшийся накануне древнеславянского языческого праздника Ивана Купалы, приходившегося на 24 июня.

15

Поприще — старинная мера длины, примерно равная версте.

16

Быть в приказе — быть у кого-нибудь под началом.

17

Чиниться — проявлять неуместную скромность, застенчивость.

18

Кречет — большая хищная птица из породы соколиных с серо-черным оперением.

19

Ономнясь — недавно, несколько дней назад.

20

Алтын — старинная монета, равная трем копейкам.

21

Ретивое — то есть сердце.

22

Сотские — старосты, выбиравшиеся из населения, от сотни.

23

Губные старосты (от слова «губа» — «округ») выбирались из местных дворян.

24

Осил — накидная петля, набрасываемая на шею животному или человеку.

25

Посадский — житель посада, то есть территории вне городской стены, где обычно жил ремесленный, торговый люд.

26

Лихие люди — разбойники. Лихие люди — крестьяне и холопы, боровшиеся за свои права.

27

Пищаль — старинное огнестрельное оружие.

28

Камора, каморка — маленькое помещение.

29

Став — пруд.

30

Отмыкать рогатки на каждой улице. — В старину в Москве и других городах на ночь улицы перекрывались особыми запорами-рогатками от грабителей и разбойников.

31

Однорядка — старинная верхняя мужская одежда, — долгополый однобортный кафтан без воротника.

32

Мурмолка — меховая или бархатная шапка с плоской тульей (тулья — основная верхняя часть шапки без полей и козырька).

33

Страдники — крестьяне; здесь употреблено в пренебрежительном смысле, как бранное слово.

34

Грязные и Басмановы в действительности были дворянами.

35

Больно в составах — то есть в суставах.

36

Сулея — бутылка, фляга.

37

Кармазинный кафтан — кафтан из сукна малинового цвета.

38

Углы рублены в лапу — бревна соединены посредством затесанных шипов с таким же концом другого бревна при связывании их в венец, то есть в ряд бревен.

39

Три жилья — три этажа.

40

Окольничий — один из высших придворных чинов в Московском государстве.

41

Убит под Казанью — то есть во время осады и взятия Казани Иваном IV в 1552 г.

42

Ходить на стену — идти одному против сомкнутого, тесного ряда людей (в сражении, в кулачном бою).

43

Бить челом — почтительно просить кого-нибудь о чем-нибудь (буквально: кланяться лбом до земли).

44

Мамка — кормилица, нянька.

45

Терлик — одежда, похожая на узкий кафтан с короткими петлями и короткими рукавами.

46

Шестопер — род булавы с наконечником в форме пучка перьев стрелы.

47

Вериги — железные цепи или оковы, которые носили юродивые.

48

Аксамит — бархат.

49

Летник — женская легкая летняя одежда.

50

Кокошник — женский головной убор в виде полукруглого щита.

51

Ключник — заведующий продовольственными запасами дома, семьи, имеющий при себе ключи от мест их хранения.

52

По-насердке — по злобе.

53

Крест накриве целовали — давали лживую клятву.

54

Руки в письмах лживили — подделывали документы.

55

Государево слово — обвинение в государственной измене.

56

Язычная молвка — устный донос.

57

Кравчий — придворный чин, в ведении которого находились стольники, подававшие кушанья царю.

58

Личины — маски.

59

Паки — снова, опять.

60

Остатки (статки) и животы — имущество.

61

Опасная стража — охрана.

62

Беру на свой особный обиход — на содержание опричнины.

63

Студное дело — позорное, стыдное дело.

64

Горько осуждал Курбского. — Князь Курбский А.М. (1528-1583), главнокомандующий русскими войсками в Ливонии, бежал в 1564 г. к польскому королю из-за своей близости к Адашеву.

65

Корабленник — старинная монета с изображением корабля.

66

Станичник — удалец, разбойник.

67

Архимандрит, игумен — монахи, стоявшие во главе монастырей. Чин архимандрита выше чина игумена.

68

Наш историк — Н.М.Карамзин (1766-1826) в своей «Истории государства Российского» (сер. 1790-х — 1829-е гг.).

69

Келарь — монах, заведующий монастырским хозяйством.

70

Параклисиарх — пономарь.

71

Тафьи, скуфейки, черные рясы — монашеское одеяние.

72

Строфокамил — страус.

73

Рында — царский телохранитель, оруженосец.

74

Наряжать вина — распоряжаться вином.

75

Ездить у царского саадака — возить чехол с луком и стрелами, подавать их к стрельбе.

76

Доломан — короткая одежда с накидкой.

77

Студеное море — Белое море.

78

Кунтуш — верхний кафтан польского образца.

79

Исполать тебе — хвала, слава тебе.

80

Огурство — строптивость.

81

Зорник — озорник, забияка.

82

«Се аз и дети, яже дал ми бог» — «вот я и дети, которых дал мне бог» (слова из Библии).

83

Шелепуга — плеть, нагайка.

84

Извет — донос, клевета.

85

Личить — идти к лицу, подходить к лицу.

86

В Верьх — во дворец.

87

Глинская Елена Васильевна — мать Ивана Грозного.

88

Князь Телепнев — советник Елены Глинской.

89

Сбитень — горячий напиток из меда с пряностями.

90

Шлык — шапка, колпак.

91

Володимир Андреич (1533-1569) — двоюродный брат Ивана Грозного, старицкий князь, претендовал на московский престол.

92

Сермяга — кафтан из грубого некрашеного сукна.

93

Ферязь — одежда с длинными рукавами, без воротника.

94

Зипун — кафтан из сермяжного (грубого) сукна.

95

Бердыш — широкий топор.

96

Ражий — крепкий, здоровый.

97

Чекан — ручное оружие с топориком и молотком на конце.

98

Полкан — пес-богатырь, герой русских сказок и былин.

99

Переем — перехват.

100

Василий Великий (329-378) и Григорий Назианзин (328-390) — богословы.

101

Аргамак — породы быстрых и легких верховых лошадей.

102

Чумбур (чембур) — длинный повод для лошади.

103

Малюта Скуратов был убит 1 января 1573 г. в Ливонскую войну, когда русские войска пытались взять г.Пайду (Вейсенштейн).

104

Радуница — религиозный обычай поминовения мертвых.

105

В книгах Левит — одна из книг Библии.

106

Подстава — лошади, приготовленные на пути следования для смены уставших.

107

Руда — кровь.

108

Сотик мой забрушенный. — Забрушить ячейки в сотах — заделать их воском наглухо.

109

Мисюрка — воинская шапка с железной маковкой и сеткой.

110

Кожан — здесь: летучая мышь.

111

Онучи — обмотка под лапоть, портянка.

112

Одесную — по правую сторону; ошую — по левую сторону. Идти одесную — идти правильным путем; идти ошую — идти неправильным путем.

113

Сибирские челиги, соколы-дикомыты, дермлиги, казанские розмыти, кречеты — охотничьи ловчие птицы.

114

Вабило — пара птичьих крыльев для призыва ловчьих птиц.

115

Торока — ремешки сзади седла для пристяжки.

116

Полсорока годов — то есть тридцать пять.

117

Скудельница — общая могила.

118

Шишаки и кольчуги — воинские доспехи.

119

Тропари и кондаки — церковные книги.

120

Тати — воры.

121

Эпитрахиль (епитрахиль) — часть одежды духовных лиц.

122

Рвать с дыбов, на виске потряхивать — пытать.

123

Сакма — след, путь, которым прошли пешие или конные.

124

Панагия — нагрудный знак с украшениями, носимый на цепи православными епископами.

125

Бачка — батюшка, отец.

126

Должно быть, башкирцы. — В набеге на Рязань в 1564 г. принимали участие не башкирцы, а крымские татары.

127

Дело думное и разрядное — дело гражданское и военной службы.

128

Гайтан — шнурок, на котором носят крестильный крест.

129

Крыж — крестообразная рукоять сабли.

130

Стихарь — род парчовой одежды с длинными рукавами, которую носят дьяконы и церковные служители.

131

Скаредное дело — здесь: гнусное дело.

132

Мыслишь — здесь в значении: сочувствуешь, считаешь себя на стороне кого-либо.

133

Опашень — долгополый кафтан с короткими широкими рукавами.

134

Смирная одежда — траурная одежда, выражающая печаль.

135