Не доходя шагов ста до трамвая, он услышал возню и писк между штабелями торцов. Всё происходящее в городе, разумеется, непосредственно касалось Тарашкина.
      Он заглянул за штабели и увидел трёх мальчиков, в штанах клешем и в толстых куртках: они, сердито сопя, колотили четвёртого мальчика, меньше их ростом, — босого, без шапки, одетого в ватную кофту, такую рваную, что можно было удивиться. Он молча защищался. Худенькое лицо его было исцарапано, маленький рот плотно сжат, карие глаза — как у волчонка.
      Тарашкин сейчас же схватил двух мальчишек и за шиворот поднял на воздух, третьему дал ногой леща, — мальчишка взвыл и скрылся за торцами.
      Другие двое, болтаясь в воздухе, начали грозиться ужасными словами. Но Тарашкин тряхнул их посильней, и они успокоились.
      — Это я не раз вижу на улице, — сказал Тарашкин, заглядывая в их сопящие рыльца, — маленьких обижать, шкеты! Чтобы этого у меня больше не было. Поняли?
      Вынужденные ответить в положительном смысле, мальчишки сказали угрюмо:
      — Поняли.
      Тогда он их отпустил, и они, ворча, что, мол, попадись нам теперь, удалились, — руки в карманы.
      Избитый маленький мальчик тоже попытался было скрыться, но только повертелся на одном месте, слабо застонал и сел, уйдя с головой в рваную кофту.
      Тарашкин наклонился над ним. Мальчик плакал.
      — Эх, ты, — сказал Тарашкин, — ты где живёшь-то?
      — Нигде, — из-под кофты ответил мальчик.
      — То есть как это — нигде? Мамка у тебя есть?
      — Нету.
      — И отца нет? Так. Беспризорный ребёнок. Очень хорошо.
      Тарашкин стоял некоторое время, распустив морщины на носу. Мальчик, как муха, жужжал под кофтой.
      — Есть хочешь? — спросил Тарашкин сердито.
      — Хочу.
      — Ну ладно, пойдём со мной в клуб.
      Мальчик попытался было встать, но не держали ноги. Тарашкин взял его на руки, — в мальчишке не было и пуда весу, — и понёс к трамваю. Ехали долго. Во время пересадки Тарашкин купил булку, мальчишка с судорогой вонзил в неё зубы. До гребной школы дошли пешком. Впуская мальчика за калитку, Тарашкин сказал:
      — Смотри только, чтобы не воровать.
      — Не, я хлеб только ворую.
      Мальчик сонно глядел на воду, играющую солнечными зайчиками на лакированных лодках, на серебристо-зелёную иву, опрокинувшую в реке свою красу, на двухвёсельные, четырёхвесельные гички с мускулистыми и загорелыми гребцами. Худенькое личико его было равнодушное и усталое. Когда Тарашкин отвернулся, он залез под деревянный помост, соединяющий широкие ворота клуба с бонами, и, должно быть, сейчас же уснул, свернувшись.
      Вечером Тарашкин вытащил его из-под мостков, велел вымыть в речке лицо и руки и повёл ужинать. Мальчика посадили за стол с гребцами. Тарашкин сказал товарищам:
      — Этого ребёнка можно даже при клубе оставить, не объест, к воде приучим, нам расторопный мальчонка нужен.
      Товарищи согласились: пускай живёт. Мальчик спокойно всё это слушал, степенно ел. Поужинав, молча полез с лавки. Его ничто не удивляло, — видел и не такие виды.
      Тарашкин повёл его на боны, велел сесть и начал разговор.
      — Как тебя зовут?
      — Иваном.
      — Ты откуда?
      — Из Сибири. С Амура, с верху.
      — Давно оттуда?
      — Вчера приехал.
      — Как же ты приехал?
      — Где пешком плёлся, где под вагоном в ящиках.
      — Зачем тебя в Ленинград занесло?
      — Ну, это моё дело, — ответил мальчик и отвернулся, — значит надо, если приехал.
      — Расскажи, я тебе ничего не сделаю.
      Мальчик не ответил и опять понемногу стал уходить головой в кофту. В этот вечер Тарашкин ничего от него не добился.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.