– Андрей, – пищала она, – хватит уже этих мелодрам! Не на Луну же мы улетаем. Осенью приедешь, и будете видеться каждую неделю. Даша! Садись скорее в машину.
      Даша подошла к Татьяне, стоящей возле калитки, взяла ее за руку.
      – Тетя Таня, я вам напишу большое письмо. И вы тоже напишите, ладно?
      – Напишу. Обязательно.
      Она наклонилась, обняла девочку, поцеловала. Машина уехала, и Татьяна с Андреем как будто осиротели. И в самом деле осиротели. Пустоту, образовавшуюся после отъезда Даши, надо было чем-то заполнить. Татьяна предложила пойти на речку. Андрей согласился. Он решил после купания продолжить роспись. Татьяна видела, что внутренне он еще не готов к такой работе, но надеялась, что все со временем образуется.
      Только они вышли за ворота, как столкнулись нос к носу с Инной, университетской подругой Татьяны.
      – Таня! А я к тебе, как говорится, собственной персоной. Решила сама посмотреть, чего тут у вас для фельетона можно нарыть.
      – Инка! Здравствуй, моя хорошая! – крикнула Татьяна, бросившись в объятия к полной шатенке в экстравагантном наряде. – Андрей, знакомься, это Инна, моя подруга по альма-матер.
      – Очень приятно. – Андрей с улыбкой протянул руку Инне, которая с любопытством уставилась на симпатичного мужчину.
      – Хм! А ты не говорила, что у тебя такой импозантный друг завелся, – кокетливо поправляя свои мальчишеские вихры, говорила Инна. – В альма-матер вышеупомянутой ты, кстати, в монашках долго ходила, а теперь, не прошло и...
      – Инка, заткнись!
      – Вас понял. Ладно, ребята, а угол-то у вас можно снять? Или отправите несчастного журналюгу в Дом крестьянина, на койко-место?
      – Да ради Бога, Инна! Ты чего? Вон какой огромный дом, и почти весь в твоем распоряжении.
      – Ну уж и весь, – скептически оглядела дом Инна. – Мне и чуланчик сойдет.
      – Кончай прибедняться! Мы тебя сейчас накормим, а потом вместе пойдем на речку.
      – За материалом?
      – Купаться, дуреха!
      – Да ты что! Неужели еще существует такая деревенская идиллия? А я купальник не взяла, – расстроилась Инна.
      – Ерунда! По пути купим в местном универмаге.
      – Ну, Татьяна, я просто в ступоре от качества местного сервиса!
      Андрей ушел к своей росписи, оставив женщин на берегу.
      – Слушай, Танька, какой он красавчик! – томно произнесла Инна, разомлев под лучами горячего солнца.
      – Главная его красота – это душа.
      – Угу. Рассказывай! Впрочем, ты права. Если вспомнить древний постулат, что глаза – это зеркало души, то душа у него должна сверкать и переливаться, как аметисты его глаз. О как! Кажется, я сочинила первую строчку сонета. Помнишь, как мне нелегко давались стихотворные формы? Ты, к примеру, писала такую лирику, просто суперическую. Помнишь нашего Федора? Как он таял на семинарах от твоих выступлений. Ха-ха-ха!
      – Ты чего ржешь?
      – Я вспомнила, как он решил приударить за тобой. Помнишь?
      – А! Это ты про букет?
      – Ну! Ха-ха-ха! Ой, не могу! Где он его достал, этот веник?
      – Да перестань ты!
      – Нет, но это анекдот какой-то, ей-богу! Достать из портфеля сначала бутылку дешевого портвейна, потом мыло с мочалкой и только после этого «букет» одуванчиков и всучить их тебе на глазах у всей группы! Ха-ха-ха!
      – Ну, положим, не одуванчиков, а подснежников. Ни фига ты не смыслишь в романтике, Сорина!
      – Ой, сто лет уже Федорова. Сориной-то и забыла, когда была.
      – Как хоть он поживает, твой Федоров?
      – Ой, подруга, он такой же мой, как и твой. Уже пять лет в разводе. Кто его знает, как он живет с этой... Сказала бы, да храм рядом. Грешить не буду.
      – А второй раз не пробовала?
      – Взамуж-то? А что, кто-то предлагал? Что-то не вижу очереди. Любовники были. Целых два. А серьезного ничего. Слушай, а твой Андрей, как он, хорош? Ну, в постели, я имею в виду.
      – Ну, Инка, ты вроде не собиралась грешить возле храма.
      – Ладно уж, можешь не отвечать. И так вижу, по глазам твоим. Как у кошки весной.
      – Прекрати.
      – Уже. Так мы идем на объект или нет?
      – Идем. Одевайся!
      Татьяна с Инной вошли в кабинет Симакова.
      – Здравствуйте! – энергично поздоровалась Инна и протянула Симакову свое удостоверение.
      – З-здравствуйте, – заикаясь, поздоровался Симаков и встал, уронив при этом на пол ручку.
      Он прочитал Иннино удостоверение, вернул его хозяйке и предложил женщинам присесть. И вновь Татьяну передернуло при виде его бегающих глазок, лоснящегося от пота красного лица и паники, которая сопровождала каждое его движение.
      – Наша газета заинтересовалась экологическими проблемами в вашем районе, – с ходу взяла быка за рога Инна. – В частности, речь пойдет о Красном боре. Не могли бы вы рассказать, что вами, главой сельской администрации, предпринимается для сохранения этого уникального лесного массива? Насколько мне известно, он относится к Государственному лесному фонду?
      – Д-да, относится. Но...
      – Значит, охраняется Лесным кодексом?
      – Д-да. Но...
      – А что означают вот эти огромные мусорные завалы в районе Красного бора? – хладнокровно вела атаку Инна, раскладывая на столе Симакова фотографии свалки.
      – Но мы уже это как бы обсуждали недавно на совещании.
      – «Как бы»?
      – Нет, это к слову...
      – Любопытно было бы узнать, что уже сделано по решениям этого совещания.
      – Как «что»? Работает комиссия по экологии. Общественная.
      – И что? Есть результаты?
      – Наверное. Я пока не в курсе, но...
      – Понятно. А кроме комиссии, что-нибудь существенное проводилось? Например, вы можете утверждать, что мусор перестали свозить за Огневку или по крайней мере уменьшился объем вывозимого мусора?
      – Н-нет, конечно. Утверждать такое я не могу. Не стоять же мне на свалке день и ночь с секундомером?
      – С секундомером стоит, насколько я знаю, тренер на тренировке.
      Татьяна не удержалась, прыснула. А Инна, похоже, взяла след, как хорошая гончая, и добычу упускать не собиралась.
      – Господин Симаков, а когда у вас новые выборы главы администрации?
      – Через год.
      – И что, вы собираетесь на второй срок?
      – Собственно, какое это имеет отношение к разговору?
      – Самое прямое. Вряд ли народ проголосует за вас.
      – Это почему?
      – Наша газета хорошо раскупается населением. К сожалению, мы мало охватываем сельских читателей. Надо бы это учесть и отправить распространителей в ваш район. Особенно после публикации статьи о загрязнении Красного бора.
      – У вас все, Инна Борисовна? – спросила молчавшая до сих пор Татьяна.
      – Пожалуй.
      – Тогда у меня к Анатолию Григорьевичу будут свои вопросы. После нашего разговора о Федоре Кармашеве прошло достаточно времени. Что-нибудь сделано для реабилитации его честного имени?
      – Нет, – с явной злобой ответил Симаков. – Этот вопрос меня не касается. Слухи о доносительствах ходили, еще когда я пацаненком сопливым был, так что не по адресу обратились, милые дамы.
      Он, как крыса, загнанная в угол, перешел в наступление. Но видно, не учел, что перед ним не обычные посетители и «милые дамы», а журналистки, причем облеченные властью и определенными полномочиями.
      – Вы хотите сказать, господин Симаков, что глава администрации такого крупного села может наплевательски относиться к судьбам и репутации своих односельчан? – с тихой яростью спросила Татьяна.
      – К тому же фронтовиков, имеющих правительственные награды, – добавила Инна.
      – Да, Федор Николаевич Кармашев, к вашему сведению, дважды орденоносец. Он награжден орденом Красной Звезды и орденом Красного Знамени, – жестко продолжала Татьяна.
      – Кстати, такое, мягко говоря, аполитичное поведение руководителя села, не интересующегося ни людьми, ни историей, ни традициями родного края, вряд ли понравится односельчанам, да и вышестоящему руководству. А уж пресса поможет им раскрыть глаза на истину, это я вам обещаю, – глядя в упор на Симакова, твердо сказала Инна.
      Женщины встали и, не удостоив Симакова взглядом, вышли из кабинета.
      Инна с наслаждением вдохнула на улице вечерний воздух и брезгливо произнесла:
      – Ох и пахнет этот твой Смердюков! Хряка бы ему в товарищи, вот парочка была б, близнецы-братья.
      – Какой он «мой»? Пошел он к черту! А ведь непотопляемый этот Симаков. Думаешь, я не пробовала надавить на него? Ускользает, как червь.
      – Ничего. Я такую статью напишу, мало не будет. Ладно, какие у нас планы на вечер? Ух и развернусь я тут у вас! Все женихи мои будут! На танцы пойдем?
      – Инка! Тебе паспорт показать или так вспомнишь?
      – Ты про дату рождения, что ли? Фи, как все запущено! Если хочешь знать, наш возраст самый сексапильный.
      – Сексуально озабоченный, хочешь сказать?
      – Какая хрен разница? Нет в тебе огня, Танька! И в молодости такая же вальяжная была, с этакой меланхолинкой. Впрочем, мужики на таких снопами падают.
      – Ага. Совсем меня завалили. Под скирдой не видно.
      Они так расхохотались, что Симаков, вышедший следом за ними на улицу, припустил от них чуть ли не бегом. От этой картины их разобрало еще сильнее.
      – Добрый вечер, девушки! – услышала Татьяна голос Виталия.
      Он выглядывал из своей «нексии» и улыбался.
      – Кто это? – схватила Инна Татьянину руку. – Познакомь, а? Колоритный малый.
      – Привет, Виташа! Что, так и будешь с «девушками» из машины разговаривать?
      Виталий, почуяв игривое настроение сестры, выскочил из машины и бравой походкой подошел к женщинам.
      – Виталий, – протянул он руку Инне.
      – Инна, – жеманно ответила она, повернув ладонь тыльной стороной, как для поцелуя.
      Виталий не растерялся, галантно поцеловал Иннину руку, благоухающую французскими духами.
      – Очень приятно, – заглянул он в зеленые глаза Татьяниной подруги и, кажется, попался на удочку.
      – А мы не знаем, как вечер убить, – пропела Инна, придав особую бархатистость своему музыкальному голосу.
      – Ну! Это не проблема, – полностью заглотил наживку Виталий. – Есть два предложения: шашлыки на природе и ресторан в Привалове. Выбирайте!
      – В ресторане, думаю, нет той романтики сельского приволья, – томно ворковала Инна, – а шашлыки – это заманчиво. Выбираем природу. Как, Таня? Согласна?
      – Вполне. Можно у нас во дворе. Там и речка рядом. Будем купаться при луне. Сегодня же Иван Купала.
      – Ах! Не травите душу бедной горожанке! – взмахнула рукой Инна, «нечаянно» касаясь бицепсов Виталия.
      Пока Виталий ездил за свининой к другу, освежевавшему накануне борова, женщины разожгли мангал, принарядились, сделали «боевую раскраску» на лицах, кокетливые прически. Татьяна предупредила Андрея о вечеринке, и он обещал прийти пораньше. Виталий привез мясо, свежие овощи, вино и водку. Татьяна взялась мариновать мясо, а Инна с Виталием накрывали на стол, делали салаты, резали хлеб. К приходу Андрея шашлыки наполовину зажарились. Пока он ходил в баню, а шашлык дожаривался, Виталий развлекал женщин песнями под гитару. Оказывается, Татьяна и не знала, как он прекрасно играет и поет. Сердце Инны было покорено окончательно и бесповоротно. Уже в темноте, при свете свечи, сели за стол. Виталий был в ударе. Он шутил со свойственной ему грубоватой манерой сельского парня, но за внешней простоватостью угадывались незаурядный ум и природная хитринка. Он пустил в ход все свое мужское обаяние. Татьяна даже в глубине души чуть-чуть ревновала его к Инне. Ведь он старался сейчас не ради нее, а ради подруги. Андрей тоже в грязь лицом не ударил. Он смешил женщин анекдотами, байками из студенческой жизни, всевозможными подколами и шутками, на которые был мастер. А ночью пошли на речку. Разошедшаяся не в меру Инна предложила купаться в «костюмах прародителей, то бишь Адама и Евы», но мужчины, к их чести, не опьяневшие так сильно, как женщины, отказались от этой идеи. Тем не менее купание доставило всем ни с чем не сравнимую радость. Особенно Инне. Вода, нагревшись за день, была теплой и душистой. Виталий держал на руках Инну, которой непременно захотелось научиться плаванию на спине. А Татьяна с Андреем поплыли на середину, и Андрей, ныряя, пугал Татьяну русалками и водяными, хватал ее то за руку, то за ногу. Она ругалась, а он заглушал ее возмущенные крики поцелуями, и опять наступали мир и согласие.
      Они первыми ушли в дом, оставив «учителя» с «ученицей» продолжать уроки плавания. Татьяна, уставшая до полного изнеможения, уснула сразу. Едва переодевшись из мокрого купальника в тонкую ночнушку, она плюхнулась на кровать ничком, пробормотала что-то нечленораздельное и моментально уснула.
      Андрей слегка обиделся на такое невнимание со стороны подруги, но и он устал не меньше, ведь позади был не только праздник, но и тяжелый рабочий день. Он осторожно убрал ее прядь, упавшую ей на лицо, убедился, что она крепко спит, и вскоре сам спал сном праведника.
      Татьяна проснулась от того, что кто-то дергал ее за плечо.
      – Танька, кончай дрыхнуть! – услышала она свистящий шепот Инны. – Пойдем покурим, а? Заодно потрепемся. Мне скоро уезжать!
      Татьяна с трудом встала и пошла, пошатываясь, за Инной на кухню.
      – Ничего, что я тебя из объятий любви вытащила? – хихикала Инна.
      – Отстань, – сонно щурясь и позевывая, ответила Татьяна, усаживаясь на табурет.
      – Ой, Танька, я влюбилась!
      – Ты с ума сошла, он ведь женат.
      – Да хоть трижды, мне плевать! А знаешь, за что я его полюбила?
      – Ну?
      – Боже, как он целуется! За одно это я бы пошла за ним хоть на дно...
      – Огневки?
      – Океана! Причем космического.
      – А там есть дно?
      – Ой, какой у него...
      – Заткнись.
      – Ты это о чем?
      – А ты? Они посмотрели друг на дружку и расхохотались.
      – Тише! – прикрикнула на подругу Татьяна. – Андрея разбудим.
      – Я хотела сказать, какой у него голос! Как он пел «Ты меня не любишь, не жалеешь...»! Я впервые слышу песню на эти есенинские стихи.
      – Я завидую тебе, Инка. Знаешь, почему? Ты можешь полюбить мужчину только за одни сладкие поцелуи. Я так не могу.
      – У меня подсознательное превалирует в делах любви, а ты, наверное, в момент оргазма думаешь, чем крышу в музее крыть.
      – Ну уж не загибай.
      – Ой, жрать охота!
      – Только ведь из-за стола, обжора!
      – Ага, «только». Четыре часа прошло.
      – Вот мясо в тарелке, лопай!
      – А ведь я его приревновала, – откусывая приличный кусок шашлыка, проворчала Инна.
      – К жене?
      – К тебе, разлучница хренова!
      – Вот еще!
      – Знаешь, что он мне сказал? «Я Таню почти всю жизнь во сне вижу. Недавно только перестал».
      – Знакомые слова. Меня почему-то мужики только во сне любят.
      – Как это?
      – А! Не бери в голову.
      – Давай выпьем?
      – Ой, Инка, я уже не могу, а ты пей. Давай налью. Татьяна вылила в кружку остатки вина, подала подруге.
      – Он за мной заедет в семь утра, отвезет на станцию.
      – Поживи еще. Зачем такая спешка?
      – Ну да! Сама знаешь, нашего брата, как волка, ноги кормят. Сегодня здесь, завтра там. Иначе газеты не будет.
      – Ты вот что, перед тем как статью печатать, отдай на анализ вот это. Погоди, я сейчас.
      Татьяна сбегала в комнату, принесла взятые на заводе образцы исходных материалов, а также копии документов из лаборатории.
      – Этот завод систематически вывозит отходы и мусор за Огневку. Надо посмотреть, есть ли в их продукции тяжелые металлы и прочее. Я сама-то в химии ни бум-бум. Отнеси это Розе Ивановне в облСЭС. Она меня хорошо знает. Поняла? Скажи, срочно надо. Она все сделает.
      – Ладно. Ох, и скуку ты на меня навела, подруга! Я ей о любви толкую, а она про говно всякое...
      – Инна, это очень серьезно, понимаешь? Вот мы сейчас в речке плавали, резвились, как дети малые. А скоро придет день, когда к ней и подойти близко нельзя будет. Дошло до тебя, жрица любви?
      – Угу. Ладно, пойду посплю немного. Уже светает, мать его. А! Ничего. В поезде досплю.
      В полседьмого приехал Виталий. Они вчетвером выпили по чашке крепкого кофе, покурили, поболтали о пустяках. Виталий с Инной переглядывались нежно и грустно. «Видать, зацепила Инка братово сердечко», – улыбнулась про себя Татьяна и удивилась, что в этот раз укола ревности не испытала. Наоборот, ей приятно было смотреть на влюбленных. Почему-то ей пришла на ум такая фраза: «Я его отпустила».
      Вышли за ворота, присели на скамейку перед дорогой, потом начали прощаться.
      – Голова болит. Опять мигрень, чтоб ей пусто было! – пожаловалась Инна.
      – Один мужик приходит в больницу, – вспомнил Андрей анекдот. – Спрашивает: «Доктор, у меня мигрень?» А тот ему: «Мигрень – это аристократическая болезнь. А у вас просто жбан раскалывается».
      Все дружно рассмеялись. Инна села в машину рядом с Виталием, махнула из окна ладошкой, и «нексия» плавно отвалила от кармашевских ворот.
      – Ну я пошел, – сказал Андрей, посмотрев на грустную Татьяну. – Чего нос повесила? Еще увидитесь с ней. В одном городе живем.
      – Я всегда грущу при расставаниях. Не люблю их.
      – А ты права, – задумался Андрей. – Есть в них что-то от смерти.
      – Типун тебе на язык!
      – Я серьезно. По идее, близкие, по-настоящему близкие, а не формально, не должны расставаться. Жизнь не такая уж и длинная, чтобы ее дробить на отрезки встреч и расставаний.
      – Но тогда исчезнет неповторимый вкус встречи, ее особый шарм.
      – Это все специи и приправы. Они нужны, чтобы скрыть преснятину. А истинные чувства естественны и хороши сами по себе.
      – Какой ты умный, – улыбнулась Татьяна, обняла его за шею, заглянула в бездонную синь необыкновенных, самых любимых глаз.
      – Все смеешься? – прошептал он, пристально глядя на нее.
      – Андрей, не смотри так, я же всего-навсего земная женщина.
      – Ты не земная.
      – А ты сильно опаздываешь? – хитро сощурилась она.
      – Совсем нет. У меня есть целых полчаса.
      – У! Лучше час.
      – Хорошо. – Его глаза потемнели от нахлынувшей страсти. – Пусть будет час.
      Когда они вместе подошли к храму, то были крайне удивлены обстановкой, царившей возле него. На стройплощадке стояли два автомобиля: «КамАЗ» с прицепом, под завязку груженный поддонами с кирпичом, и автокран, уже приступивший к разгрузке. На площадке работали несколько рабочих, среди них энергично ходил отец Алексей в джинсах и клетчатой рубашке и, жестикулируя, что-то говорил лысому мужчине в светлой одежде. Татьяна узнала в мужчине директора кирпичного завода Хромова. Он заметил Татьяну, улыбнулся, кивнул, приветствуя.
      – Лед тронулся, – со сдержанной радостью сказал Андрей. – Молодец, Таня!
      – А еще таким же образом, то есть натурой, обещали помочь стекольный завод и местный ДОК, – возбужденно проговорила Татьяна. – Обещал и Плужников краски подбросить, но теперь вряд ли это сделает.
      – Он же не один акционер на предприятии. Я думаю, завод продолжит деятельность.
      – Если ее не запретит СЭС. Вот узнаем, какую гадость они выбрасывают, тогда и поговорим. Ну что, идем сначала в мастерскую, переоденемся?
      Они переоделись в рабочую одежду, забрали все необходимое для росписи и отправились в придел. Там было тихо и прохладно. Татьяна с благоговением смотрела, как Андрей, преобразившись, уйдя от всего, что отвлекало бы его от таинства творчества, продолжил начатую роспись сюжета Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Маленькая Мария, вводимая в Храм первосвященником, лишь отдаленно напоминала Дашу. Художник вновь, как и в сюжете со взрослой Марией, внес свое мироощущение и представление о великом событии. Андрей, как понимала Татьяна, использовал каноны иконописи в том, что касалось композиции и лика Марии. Но в колорите он проявил яркую индивидуальность. И необычная гамма цветов и оттенков, их сочетание и переходы совершили чудо: евангельские сюжеты предстали зрителю как события не столь уж и древние и отдаленные в пространстве. Девочка Мария, сопровождаемая родителями и подругами, как будто только что прошла пыльной улицей Иерусалима и теперь предстала перед пророческим взором первосвященника. Но это было лишь первое впечатление. Художнику при всем его искусстве передачи материальности мира и человеческого естества удалось главное – показать духовное начало, ядро, высший смысл происходящего в Иерусалимском храме.
      Татьяна тихонько, чтобы не мешать творческому процессу, приступила к работе, которую ей доверил Андрей. Она должна была загрунтовать нижнее поле изображения, где Андрей потом напишет так называемый позем.
      Они работали долго, около трех часов. Татьяна в отличие от неутомимого, увлеченного работой Андрея часто отдыхала, усаживаясь на ящик из-под краски и любуясь тем, что выходило из-под кисти художника. К ним дважды заходил отец Алексей и рассказывал о ходе строительных работ. Он не мог нарадоваться столь бурному развитию восстановительных работ и искренне делился этой радостью с главными «виновниками» оживления на стройплощадке.
      Они уже собирались на обед, приготовленный матушкой Ириной, как дверь в придел открылась и вошла шумная, представительная делегация. Впереди солидно вышагивал Семенов. Его сопровождали отец Алексей, Вепрев и Симаков. Остальные, видимо, были охранниками и обслугой.
      – Так, что тут у вас? – спросил Семенов, не здороваясь и не обращая внимания на Андрея и Татьяну, которые отступили в сторону, в самый угол придела.
      – Вот заканчиваем ремонт первого помещения, – суетливо замахал руками Симаков.
      – Как видите, работы идут полным ходом, – добавил Вепрев, не удосужившийся зайти в храм ни разу за все лето.
      – Идет роспись стен, – кашлянув, подсказал отец Алексей. – А вот и наши главные помощники. Художник Андрей Ермилов и управляющая департаментом культуры Татьяна Михайловна Кармашева.
      – Да? – изумленно заоглядывался Семенов.
      Охранники расступились, и Семенов увидел Татьяну. Он смутился, побагровел, затем догадался подойти и протянуть руку сначала Татьяне, а потом и Андрею.
      – Очень приятно, – выдавил он из себя стандартную фразу, но было видно, что ему совсем неприятно.
      Семенов оглядел Татьяну, которая предстала перед ним в заляпанном краской линялом комбинезоне и старой рубашке Андрея, крякнул и пристально посмотрел на Андрея, спокойно, даже чуть небрежно ответившего на его взгляд.
      – Интересно, и что же вы изобразили в своих росписях? – отвернулся от них Семенов и подошел к стене с Благовещением.
      – Евангельское Благовещение Святой Богородицы, – ответил отец Алексей. – Видите, Архангел Гавриил, Посланец Божий, сообщает Деве Марии радостную весть о том, что она принесет в мир Сына Божия. Дева Мария склонила голову в смиренном согласии.
      – Понятно, – неопределенно пробормотал Семенов, внимательно и чуть подавшись вперед всматриваясь в лик Марии.
      Вдруг он слегка дернулся, как будто дотронулся до горячего, оглянулся на Татьяну, перевел взгляд на Андрея, но промолчал. Так и не сказав больше ни одного слова, поджав губы и опустив глаза, Семенов пошел на выход. Вся сопровождавшая его свита, шаркая подошвами по бетонному полу, толкаясь и перешептываясь, двинулась за ним. Татьяна и Андрей остались в приделе.
      – Ты заметила его реакцию, когда он узнал тебя в изображении?
      – Заметила, – глухо произнесла Татьяна. – Боюсь, не видать нам денег от Семенова.
      – Неужели человек такого масштаба так мелок в пустяках?
      – Ты это считаешь пустяком? Вспомни себя в моей квартире. Тоже ведь ревность возобладала. Все вы одним миром мазаны.
      – Ладно, не расстраивайся раньше времени. Может, обойдется. Пошли лучше обедать.
      Их ждали непременные караси, поджаренные в сухарях, борщ и ватрушки с творогом. Матушка Ирина не села с ними за трапезу, так как ей предстояло еще накрыть стол на улице для рабочих, шумно моющих руки за углом флигеля, где специально обустроили большую умывальню. Матушке помогали две женщины-прихожанки, добровольно взявшиеся за это богоугодное дело. Отец Алексей проводил высоких гостей и пришел домой в приподнятом настроении.
      – Прекрасный день, слава Господу нашему, надо его запомнить. А потом упоминать будем в дни праздников. Устали, Татьяна Михайловна? – заметил он погрустневшее лицо Татьяны.
      – Нет, не устала. Мне ведь послезавтра уезжать, вот и взгрустнулось. Жаль расставаться с вами, с селом, с храмом.
      – Ничего. На все воля Божья. Будете приезжать, проведывать нас. Неужели забудете?
      – Нет, конечно. И все же сейчас, когда здесь закипела работа, уезжать не хочется, – сказала Татьяна и без перехода спросила: – А что сказал Семенов на прощание?
      – Семенов? – переспросил отец Алексей. – Да вроде ничего такого не сказал. Попрощался и сел в машину. Хотя нет, сказал. Спросил: «А давно здесь Татьяна Михайловна?» Я говорю, мол, месяц как приехала. Вот и все.
      Татьяна поймала на себе слегка насмешливый взгляд Андрея и опустила глаза в тарелку с карасями. Весь обед они промолчали.
      После непродолжительного отдыха в тени акации они вновь вернулись к росписи и работали допоздна.
      Вечером, вернувшись к себе, истопили баню, помылись, впервые вдвоем, так как теперь им никто не мешал и стесняться было некого. Татьяна возилась с Андреем, как с ребенком. Помогла ему помыть голову, терла суровой мочалкой спину, даже похлестала березовым веником его распластанное на полке тело, а потом еще и обтерла полотенцем и расчесала волосы. Андрей, еще ни разу не испытавший ничего подобного в своей жизни, разомлел, буквально растаял от Татьяниной заботы и ласки. Они сидели за столом, пили чай с вареньем и лениво перебрасывались ничего не значащими фразами. Слова сейчас были не нужны. На душе был праздник. Тело тоже праздновало отдохновение в чистоте и холе. Чего еще желать?
      Утром Татьяна встала первой, пошла в баню, чтобы умыться. Она не любила плескаться под неудобным умывальником. Когда сбежала со ступенек крыльца, то боковым зрением заметила белый листок у калитки. Она подошла, уже предчувствуя беду, подняла его, развернула: «Вы рано успокоились. Если статья выйдет, вашей подруге не жить».
      Татьяна без сил опустилась на табурет, положила руки на стол, задумалась. Что все это означает? Неужели Плужников и его компания – лишь вершина айсберга, а за ними стоят силы покруче, те, кто остался в тени и теперь угрожает расправой? Вдруг до нее дошло, что о статье знал только Симаков. Значит, эта «шестерка» уже оповестила своих покровителей. А они сразу начали действовать. Обычными преступными методами, старыми как мир, но порой очень действенными. И самое обидное – вновь не за что уцепиться. Вновь Симаков вне поля досягаемости. Нет прямых улик, нет доказательств, нет свидетелей, не считая Инны. Их обеих можно отнести к заинтересованным лицам. Они однокурсницы, подруги. Получалось, что Татьяна, пользуясь своим и Инниным положением, сводит счеты с «честным» депутатом, выступившим против предателей и сталинских прихвостней. Нет, пока у нее не будет на руках более весомых улик, нечего и мечтать о возмездии Симакову. Но сейчас не до него. Надо спасать Инку. Татьяна нутром чуяла, что угроза, нависшая над Инной, не липовая, а самая настоящая. Задеты чьи-то кровные интересы, и потому с ними церемониться не станут.
      На крыльцо вышел Андрей. Татьяна молча протянула ему листок. Он прочитал, нахмурился, сказал примерно то же, о чем только что думала Татьяна:
      – Это серьезно, Таня. Ты видела, что они сделали с Дашей. Если бы ты вовремя не вспомнила эту «Ниву», они убили бы ее. Я уверен, что возвращать ее они не собирались.
      – Я сейчас же позвоню Инке, чтобы не рыпалась с этой статьей.
      – Звони. Я пока налью кофе.
      Татьяна нервно набрала на мобильнике номер Инны.
      – Алло! – ответил голос Инны, низкий и хриплый спросонья.
      – Инна! Здравствуй! Я не буду долго распространяться. Скажу только одно. Останови работу над статьей. Тебе угрожают расправой за нее. Поняла?
      – Какого черта ты трезвонишь в такую рань из-за ерунды? Ты хоть знаешь, дорогуша, что мне угрожают чуть ли не каждый день? Такова участь любого порядочного журналиста. И непорядочного тоже.
      – Инка! Где твоя дочь?
      – А что?
      – Прекрати свои идиотские вопросики. Отвечай, где Юля.
      – Дома, где ей еще быть? Завалила экзамен на биофак, теперь срочно готовится на химический. Там на три дня позднее. Может, сдаст. А что?
      – Так вот. Тебя, может, и не тронут, а Юльку возьмут в заложницы. Тебя устраивает такая перспектива?
      – Погоди. Так это серьезно?
      – Еще как! Слушай меня. Никаких статей, поняла? Во всяком случае, в ближайшее время. Надо этих гадов сначала найти, а потом уже... Короче, через день я буду дома. Встретимся и все обсудим. Пока!
      – Что ты собираешься делать? – спросил Андрей, когда они сели завтракать.
      – Сама не знаю. Но сидеть сложа руки не могу. Не в моем это характере.
      – Давай еще раз построим логическую цепочку того, что произошло за этот месяц.
      – Давай.
      – Итак, ты приехала в Кармаши. Кстати, зачем ты приехала?
      – Как «зачем»? Навестить родню. Хотя нет. Мама попросила уладить вопрос с этим домом. Дядя Паша не знал, что с ним делать. Жить в нем некому, а продавать жалко. Но теперь решено, что здесь будет жить семейство отца Алексея. Кстати, сегодня мы их должны перевезти. Я попрошу Виталия помочь.
      – А мы с тобой где будем ночевать? Кстати, последнюю нашу ночь в Кармашах.
      – Что значит «последнюю»? Ты исключаешь, что я могу нечаянно нагрянуть с проверкой?
      – Насчет чего?
      – Насчет всего.
      – Не темни. Впрочем, я уже понял. Неужели ты совсем не веришь мне?
      – Верю всякому зверю. Как говорится, доверяй, но... только себе. И то через раз.
      – С вами все ясно, Татьяна Михайловна. Так вернемся к нашим баранам?
      – Вернемся. Итак, я приехала и сразу увидела на берегу Огневки сцену из ремейка драмы «Коварство и любовь». По-моему, Шиллер здесь отдыхает.
      – Перестань! Это к делу не относится. А то и я могу вспомнить идентичную сцену. Еще похлеще вышеупомянутой.
      – Ладно. О любви не будем. На кладбище я познакомилась с Авдотьей Колчиной, которая обвинила моего деда в доносительстве на ее мужа.