Наконец измученный спешкой и долгой дорогой (сорок лиг и более прошел он, не отдыхая), с первым льдом Турин добрался до заводей Иврина, где некогда обрел исцеление. Но теперь на их месте было только замерзшее болото, и не мог он более испить там Воды.
      Оттуда добрался он до перевалов, ведущих к Дор-ломину, и налетела с Севера студеная метель, и ударил мороз, и опасны сделались тропы. И хотя с тех пор, как проходил здесь Турин, минуло двадцать лет и еще три, путь этот намертво запечатлелся в его сердце, такой болью отзывался в нем каждый шаг после расставания с Морвен. Так наконец вернулся он в край своего детства. Опустошенной и унылой предстала та земля его взору; люди встречались нечасто, да и те держались неприветливо и говорили на грубом и резком языке восточан, а древнее наречие стало языком рабов либо недругов. Потому Турин шагал с оглядкой, надвинув на лоб капюшон и ни с кем не заговаривая; и пришел наконец к отчему дому. Дом стоял пуст и темен, а вокруг не было ни души; ибо Морвен исчезла, а Бродда-Пришлец (тот, что силой взял в жены Аэрин, родственницу Хурина) разграбил ее жилище и забрал все, что еще оставалось там из добра, равно как и слуг. Усадьба же Бродды стояла ближе всех прочих к бывшему дому Хурина: туда-то и пришел Турин, обессиленный долгими скитаниями и горем, и попросил приюта; и пустили его, ибо Аэрин до сих пор поддерживала, как могла, добрые обычаи старины. Слуги отвели ему место у очага, рядом с несколькими бродягами вида столь же угрюмого и изнуренного, как и он сам; и спросил он, что нового в тамошних краях.
      При этих словах все разговоры разом смолкли, а кое-кто отодвинулся подальше, косо поглядывая на чужака. Но один горемычный старик с клюкой молвил:
      — Ежели так уж надо тебе изъясняться на древнем наречии, господин, говори тише, а о вестях не допытывайся. Или хочешь ты, чтобы тебя избили как мошенника или вздернули как лазутчика? Видом ты смахиваешь и на того, и на этого. Иначе сказать, — докончил он, подходя ближе и склоняясь к самому уху Турина, — на одного из тех благородных людей древности, что в золотые дни пришли вместе с Хадором — еще до того, как головы украсились волчьим мехом. Есть тут и еще такие же, хотя ныне стали они нищими да рабами, и кабы не госпожа Аэрин, не видать бы им ни места у огня, ни этой похлебки. Откуда ты и чего хочешь узнать?
      — Была здесь одна госпожа именем Морвен, — отвечал Турин, — давным-давно жил я в ее доме. Туда после долгих странствий пришел я в надежде на добрую встречу, но не горит там ныне огонь в очаге и нет ни души.
      — Нет и не было вот уж с долгий год, а не то так и больше, — отвечал старик. — Со времен погибельной войны и в дровах, и в людях терпели в том доме нужду, ибо госпожа Морвен была из древнего народа, — как тебе, без сомнения, ведомо, — вдова владыки нашего, Хурина, сына Галдора. Однако ж тронуть ее не смели, ибо боялись; горда и прекрасна, как королева, была она, пока не поблекла от горя. Ведьмой называли ее и обходили стороной. Ведьмой, вот оно как; на новом языке это значит всего лишь «друг эльфов». Однако ж обобрали ее до нитки. Пришлось бы им с дочерью поголодать, кабы не госпожа Аэрин. Говорят, тайно помогала она им, за что этот мужлан Бродда, ее муж по принуждению, частенько ее поколачивал.
      — Вот уж с долгий год, а не то так и больше? — переспросил Турин. — Так они мертвы или их забрали в рабство? Или, может, орки напали на госпожу Морвен?
      — Никто не знает доподлинно, — отозвался старик. — Она исчезла вместе с дочерью; а Бродда разграбил усадьбу и забрал все подчистую. Ни собаки не оставил; а немногих ее домочадцев сделал своими рабами, кроме разве тех, что пошли по миру, вот как я. Много лет прослужил я госпоже, а до нее — благородному владыке; Садор Одноногий зовусь я — кабы не соскользнул проклятый топор в лесу много лет назад, лежать бы мне ныне в Великом Кургане. Хорошо помню я тот день, когда отослали прочь Хуринова мальчугана, и как плакал он; и она тоже — когда ушел он. Поговаривают, отправили его в Сокрытое Королевство.
      Тут старик прикусил язык и с сомнением покосился на Турина.
      — Я стар, господин, вот и несу всякий вздор, — промолвил он. — Ты меня не слушай! Хотя отрадно потолковать на древнем языке с собеседником, что изъясняется на нем точно в былые дни, времена нынче недобрые и об осторожности забывать не след. Не все, кто говорит красиво да чисто, столь же чисты душою.
      — Истинно так, — отвечал Турин. — Душа моя мрачна. Но ежели опасаешься ты, что я — лазутчик с Севера либо с Востока, так мало набрался ты мудрости за столько лет, Садор Лабадал.
      Старик потрясение воззрился на него, открыв рот, и, наконец, дрожа, проговорил:
      — Выйдем за двери! Там холодней, зато безопаснее. Для чертога восточанина ты говоришь слишком громко, а я — слишком много.
      Едва вышли они во двор, он вцепился в плащ Турина.
      — Говоришь, давным-давно жил ты в том доме. Господин мой Турин, зачем возвратился ты? Наконец-то открылись глаза мои, и уши — тоже: голос у тебя отцовский. Лабадалом звал меня один только юный Турин. Не со зла, нет; в ту пору были мы добрыми друзьями. Что ищет он здесь ныне? Мало нас осталось; стары мы и безоружны. Те, что лежат в Великом Кургане, стократ счастливее.
      — Не о битве помышляя, пришел я сюда, — молвил Турин, — хотя слова твои и пробудили во мне такую мысль, Лабадал. Но с этим придется повременить. Пришел я за госпожой Морвен и Ниэнор. Что можешь ты рассказать мне о них, да побыстрее?
      — Немногое, господин, — отозвался Садор. — Они ушли тайно; наши перешептывались, что призвал их к себе владыка Турин; ибо мы нимало не сомневались, что обрел он с годами немалую власть и стал в какой-нибудь южной стране королем или могущественным властителем. Но, похоже, не случилось того.
      — Не случилось, — подтвердил Турин. — Числился я среди знати в одной южной стране, ныне же я бродяга бездомный. Однако не призывал я их.
      — Тогда не знаю, что и сказать тебе, — отозвался Садор. — Вот госпожа Аэрин наверняка знает. Она была посвящена во все замыслы твоей матери.
      — Как мне поговорить с ней?
      — Этого я не ведаю. Несладко придется ей, коли заметят, как перешептывается она у дверей с оборванным проходимцем из покоренного народа, даже если бы и удалось ее вызвать. А нищему вроде тебя не пройти через зал к возвышению: такой и двух шагов не сделает, как схватят его восточане и изобьют, а то и хуже.
      И воскликнул Турин в гневе:
      — Мне, значит, не дозволено пройти через зал Бродды — не то изобьют? Пойдем, посмотришь!
      С этими словами вошел он в зал, и откинул назад капюшон и, расталкивая всех на своем пути, зашагал к возвышению, на котором восседали хозяин дома с женой и другие знатные восточане. Иные вскочили с мест, дабы задержать его, но Турин расшвырял их и вскричал:
      — Или нет в этом доме правителя, или, может, здесь орочье логово? Где хозяин?
      И поднялся с места разъяренный Бродда.
      — В этом доме правлю я, — объявил он. Но не успел продолжить, как перебил его Турин:
      — Выходит, не научился ты доселе вежеству, что в ходу было в этой земле до тебя. Или ныне у людей в обычае позволять челяди грубо обращаться с родичами жены своей? В родстве я с госпожой Аэрин и есть у меня к ней дело. Войду ли я беспрепятственно — или войду самовольно?
      — Входи, — буркнул Бродда, нахмурившись, но Аэрин побледнела как полотно.
      И Турин прошествовал через весь зал к возвышению и, подойдя вплотную, поклонился.
      — Прошу меня простить, госпожа Аэрин, что врываюсь к вам незваным, — промолвил он, — но дело мое отлагательств не терпит и привело меня издалека. Ищу я Морвен, Владычицу Дор-ломина, и Ниэнор, дочь ее. Однако дом ее пуст и разграблен. Что можешь ты поведать мне?
      — Ничего, — промолвила Аэрин в великом страхе, ибо Бродда не сводил с нее пристального взгляда.
      — Не верю, — отозвался Турин.
      Тут Бродда вскочил с места, побагровев от пьяной ярости.
      — Довольно! — завопил он. — Или жену мою станет упрекать во лжи здесь, передо мною, нищий, что бормочет на невольничьем языке? Нет в Дор-ломине никакой Владычицы. Что до Морвен, она была из народа рабов и сбежала, как это за рабами водится. И ты беги отсюда, да поживее, а не то прикажу вздернуть тебя на дереве!
      Турин же прыгнул к нему, и извлек из ножен черный меч, и, ухватив Бродду за волосы, оттянул ему голову назад.
      — Не двигайтесь, — предостерег он, — или голова эта упадет с плеч! Госпожа Аэрин, я бы вновь попросил у тебя прощения, кабы думал, что от мужлана этого видела ты хоть что-либо доброе. Говори же и не отпирайся! Или я — не Турин, Владыка Дор-ломина? Или должен я тебе приказывать?
      — Приказывай, — промолвила она.
      — Кто разграбил дом Морвен?
      — Бродда, — отвечала она.
      — Когда бежала она и куда?
      — С тех пор минул год и три месяца, — отвечала Аэрин. — Хозяин Бродда и другие здешние пришлецы с Востока жестоко ее притесняли. Давным-давно приглашали ее в Сокрытое Королевство; и наконец пустилась она в путь. Ибо, по слухам, доблестью Черного Меча из южных краев окрестные земли до поры очистились от зла; однако ж ныне все переменилось. Она-то надеялась застать там сына. Но если это ты, тогда, боюсь, обманулась она в своих ожиданиях.
      Горько рассмеялся Турин.
      — Обманулась? — воскликнул он. — Да, обманчивы наши ожидания, неизменно обманчивы: лживы, как Моргот!
      И внезапно охватила его черная ярость, ибо открылись глаза его, и пали последние путы Глаурунговых чар, и понял он, что одурачен был лживыми измышлениями.
      — Так, значит, обморочили меня, чтобы пришел я сюда и принял позорную смерть — в то время как мог я хотя бы погибнуть с честью пред Вратами Нарготронда? — И почудилось Турину, что из ночной тьмы, объявшей усадьбу, доносятся крики Финдуилас.
      — Но не первым умру я здесь! — воскликнул он. И схватил он Бродду, и поднял его к потолку и встряхнул его, как пса, — ибо непереносимое горе и ярость придали Турину сил. — Морвен из народа рабов, говоришь ты? Ты, подлое отродье, вор и раб рабов! — С этими словами он швырнул Бродду головой вперед через его же собственный стол, прямо в лицо восточанину, что кинулся было на Турина. При падении Бродда сломал себе шею; Турин же, прыгнув следом, зарубил еще троих, что съежились в страхе, ибо были безоружны. В зале поднялась суматоха. Собравшиеся там восточане уже готовы были наброситься на Турина, однако нашлось там немало людей из древнего народа Дор-ломина: долго смирялись они с участью слуг, но теперь с мятежными криками восстали на своих обидчиков. Очень скоро в чертоге закипела битва, и хотя рабы вооружены были лишь кухонными ножами и всем, что подвернулось под руку, против мечей и кинжалов, в первые же минуты многие погибли с обеих сторон, прежде чем Турин ринулся в самую гущу боя и прикончил последних восточан, еще остававшихся в зале.
      Только тогда отдышался он, прислонившись к колонне, и пламя ярости его обратилось в золу и пепел. Но подполз к нему старик Садор и обнял его колени: был он смертельно ранен.
      — Трижды семь лет и еще сверх того: долго ждал я этого часа, — проговорил он. — А теперь уходи, господин, уходи! Уходи и не возвращайся, разве что придешь ты с б?льшими силами. Весь здешний край поднимут против тебя. Многим удалось бежать из чертога. Уходи — или здесь и погибнешь. Прощай! — И он рухнул на пол и умер.
      — Истину говорит он в предсмертный миг, — промолвила Аэрин. — Ты узнал, что хотел. Теперь уходи быстрее! Но сперва отправляйся к Морвен и утешь ее, иначе трудно мне будет простить учиненный тобою разор. Хотя тяжка была моя жизнь, ты своим буйством навлек на меня погибель. Пришлецы отомстят за эту ночь всем, кто здесь был. Безрассудны твои деяния, сын Хурина, словно ты и по сей день остался ребенком, коего я знала.
      — А ты слаба духом, Аэрин, дочь Индора, как и в те времена, когда я звал тебя тетей, а ты брехливой собаки и то пугалась, — отозвался Турин. — Ты была создана для мира не столь жестокого. Идем же со мною! Я отведу тебя к Морвен.
      — Снега застлали землю густым покровом, но еще гуще припорошили мне волосы, — отвечала она. — С тобою в глуши я погибну — так же верно, как от руки извергов-восточан. Содеянного уже не исправить. Так ступай! Задержавшись, ты лишь ухудшишь дело и оставишь Морвен ни с чем. Ступай, заклинаю тебя!
      Турин низко поклонился ей и повернулся уходить, и покинул усадьбу Бродды; и все бунтари, у кого достало сил, последовали за ним. Бежали они к горам, ибо были среди них такие, кто хорошо знал тамошние тропы; и благословляли они снег, заметавший за ними следы. Вот так, хотя вскорости в погоню за ними устремилось множество людей с собаками, и послышалось лошадиное ржание, беглецы благополучно скрылись в южных холмах. И тогда, оглянувшись назад, далеко, в покинутой ими земле заметили они алый отсвет.
      — Они подожгли усадьбу, — промолвил Турин. — Но для чего?
      — Они? Нет, господин; сдается мне, не они, а она, — промолвил человек именем Асгон. — Воины зачастую неверно судят терпение и кротость. Немало добра видели мы от нее — и дорого ей это стоило. Нет, не слаба духом была она, а всякому терпению положен предел.
      Самые стойкие из мужей, способные выдержать зимнюю стужу, остались с Турином и провели его неведомыми тропами к убежищу в горах — к пещере, известной лишь изгоям да беглецам, где припрятан был запас снеди. Там дождались они, чтобы метель утихла, и снабдили Турина припасами, и направили его к малохоженому перевалу, уводящему на юг, в Долину Сириона, где снега не выпало. В самом начале спуска они расстались.
      — Прощай, Владыка Дор-ломина, — промолвил Асгон. — Не забывай нас. Отныне станут за нами охотиться; а после прихода твоего Волчий народ сделается еще безжалостнее. Потому ступай же и не возвращайся, разве что приведешь ты войско, достаточное, чтобы вызволить нас. Прощай!

       Ивот Турин спускался к Сириону, душою пребывая в великом смятении. Ибо казалось ему, что прежде двойной горький выбор стоял перед ним, а теперь — тройной, и взывал к нему угнетенный его народ, на который навлек он лишь новые горести. Одно только утешение оставалось ему: Морвен и Ниэнор, несомненно, давным-давно добрались до Дориата, и лишь благодаря доблести Черного меча Нарготронда дорога для них сделалась безопасна.
      И сказал себе Турин: «Где смог бы я отыскать приют надежнее для родни моей, даже если бы пришел раньше? Ведь если падет Пояс Мелиан, тогда всему конец. Нет, пусть лучше все остается так, как сложилось: ибо через безрассудные деяния мои и ярость тьму несу я с собой, где бы ни поселился. Пусть приглядит за ними Мелиан! Я же не стану до поры омрачать жизнь тех, что дороги мне».
      Но слишком поздно отправился ныне Турин на поиски Финдуилас: обшаривал он леса под сенью Эред Ветрин, чутко прислушиваясь к малейшему звуку, словно дикий зверь, и устраивал засады на дорогах, ведущих на север к Ущелью Сириона. Слишком поздно! Все следы смыл дождь или замели снега. И случилось так, что однажды, идя вниз по течению Тейглина, Турин набрел на горстку людей Халет из Бретильского леса. Ныне из-за войны народ тот умалился числом и жил по большей части в потаенном убежище — под защитой частокола на холме Амон Обель в глубине леса. Называлось то место Эффель Брандир, потому что правил там ныне Брандир, сын Хандира — с тех самых пор, как погиб его отец. Брандир же в воины не годился, ибо в детстве по несчастливой случайности сломал ногу и с тех пор хромал; нравом он отличался мягким, дерево любил больше, нежели холодный металл, и знание обо всем, что растет на земле, ценил выше любой другой премудрости.
      Однако ж среди лесных жителей были и такие, что по-прежнему охотились на орков вдоль границ; вот так вышло, что, добравшись туда, заслышал Турин шум битвы. Он поспешил на звук и, осторожно пробравшись между стволов, увидел небольшой отряд людей, окруженный орками. Люди отчаянно оборонялись, спиной к купе деревьев, что росла на прогалине особняком, и, если не подоспеет помощь, были все равно что обречены — орки далеко превосходили их числом. Потому, спрятавшись в подлеске, Турин поднял великий гвалт и гам: послышался топот, и треск, а затем и зычный его голос, как если бы вел он за собою немало соратников:
      — Ага! Вот они! Все за мной! Вперед — бей их!
      Орки принялись испуганно озираться, и тут из кустов выскочил Турин, размахивая руками и словно бы призывая отставших, а Гуртанг в его руке полыхал по краям пламенем. Слишком хорошо знаком был оркам этот клинок; не успел еще Турин добежать до врагов, как многие орки бросились врассыпную и пустились наутек. Тогда лесные жители кинулись к нему на помощь, и вместе загнали они врагов в реку; немногим удалось переправиться на другую сторону. Наконец остановились люди на берегу, и Дорлас, предводитель лесных жителей, проговорил:
      — Быстр ты на ногу, господин; а вот люди твои отчего-то не торопятся догонять тебя.
      — Отнюдь, — отозвался Турин, — все мы бегаем вместе как один и разлучаться не разлучаемся.
      Расхохотались люди Бретиля и молвили:
      — Что ж, один такой и впрямь стоит многих. Мы у тебя в долгу — и велика наша признательность. Но кто ты и что здесь делаешь?
      — Я лишь занимаюсь своим ремеслом — истребляю орков, — отозвался Турин. — А живу я там, где есть для меня работа. Я — Лесной Дикарь.
      — Так живи у нас, — сказали люди. — Мы обитаем в лесах и в таких мастерах у нас великая нужда. Добрый прием тебя ждет!
      Странно поглядел на них Турин и молвил:
      — Неужто остались еще на свете такие, кто пустит меня на порог? Но, друзья, есть у меня еще одно печальное дело: найти Финдуилас, дочь Ородрета Нарготрондского, или хотя бы узнать о судьбе ее. Увы! Много недель прошло с тех пор, как увели ее из Нарготронда, однако должно мне искать ее, пока не найду.
      С состраданием взглянули на него люди, а Дорлас сказал:
      — Не ищи более. Ибо орочье воинство выступило из Нарготронда к Переправе Тейглина, нас же предупредили о том заранее; шли орки неспешно, ибо вели с собою множество невольников. И задумали мы нанести удар в этой войне по мере наших невеликих сил, и подстерегли мы орков в засаде со всеми нашими лучниками в надежде отбить хотя бы часть пленников. Увы! Как только напали мы, гнусные орки сей же миг перебили женщин из числа захваченных эльфов; а дочь Ородрета пригвоздили к дереву копьем.
      Пошатнулся Турин, словно получил смертельную рану.
      — Откуда вам это ведомо? — спросил он.
      — Она говорила со мной перед смертью, — отвечал Дорлас. — Поглядела она на нас, словно высматривая кого-то, кого ожидала увидеть, и молвила: «Мормегиль. Скажите Мормегилю, что Финдуилас здесь». Более ничего она не сказала. Из-за предсмертных слов мы похоронили ее там, где умерла она. Покоится она в кургане близ Тейглина. Да, месяц назад случилось это.
      — Проводите меня туда, — велел Турин; и отвели его к холму у Переправы Тейглина. Там лег он наземь, и тьма сомкнулась над ним, так что все посчитали его мертвым. Дорлас поглядел на лежащего, а затем оборотился к своим людям и сказал так:
      — Слишком поздно! Что за прискорбная превратность судьбы. Взгляните: здесь лежит сам Мормегиль, великий военачальник Нарготронда. Должно нам было признать его по мечу, раз уж орки, и те догадались.
      Ибо слава Черного Меча Юга разнеслась из края в край и дошла даже до лесных чащоб.
      Так что подняли его лесные жители и с почетом отнесли к селению Эффель Брандир; и вышел им навстречу Брандир и подивился при виде носилок. Затем, отдернув покрывало, взглянул он в лицо Турина, сына Хурина; и темная тень омрачила его сердце.
      — О жестокие люди Халет! — воскликнул он. — Зачем не дали вы умереть этому человеку? С превеликим трудом принесли вы сюда погибель народа нашего.
      Отвечали лесные жители:
      — Нет, то Мормегиль Нарготрондский, могучий убийца орков, и добрым помощником станет он нам, если выживет. А коли и нет, или следовало нам бросить человека, сокрушенного горем, как падаль у обочины?
      — Воистину не следовало, — отозвался Брандир. — Судьба распорядилась иначе.
      И он принял Турина в свой дом и принялся заботливо его выхаживать.
      Когда же наконец Турин сбросил с себя оковы тьмы, уже наступала весна; и очнулся он, и увидел блики солнца на зеленых почках. Тогда пробудилась в нем отвага Дома Хадора, и воспрял он, и сказал в сердце своем: «Все деяния мои и прошедшие дни были темны и исполнены зла. Но вот настал новый день. Здесь заживу в мире и откажусь от имени и родни; так избавлюсь я от преследующей меня тени или хотя бы не стану омрачать ею тех, кого люблю».
      Посему взял он себе новое имя и нарекся Турамбаром, что на Высоком эльфийском наречии означает «Победитель Судьбы»; и поселился он среди лесных жителей, и завоевал их любовь; и повелел он им позабыть его прежнее имя и считать его уроженцем Бретиля. Однако ж вместе со сменой имени не смог он вовсе изменить нрав свой, равно как и вычеркнуть из памяти былые обиды на прислужников Моргота; и часто отправлялся он на охоту за орками с несколькими единомышленниками, к вящему недовольству Брандира, который надеялся уберечь свой народ скорее благодаря осторожности и скрытности.
      — Мормегиля нет более, — говорил он, — однако ж остерегись, как бы доблесть Турамбара не навлекла на Бретиль сходную кару.
      Потому Турамбар отложил до поры черный свой меч: ныне ходил он в бой, вооруженный копьем и луком. Не желал он терпеть, чтобы орки пользовались Переправой Тейглина или приближались к могиле Финдуилас. Курганом эльфийской девы, Хауд-эн-Эллет назвали его; и орки скоро научились страшиться этого места и теперь обходили его далеко стороной. И сказал Дорлас Турамбару:
      — Ты отрекся от имени, но Черным Мечом ты остался и по сей день; правду ли говорит молва, будто он был не кем иным, как сыном Хурина Дор-ломинского, владыки Дома Хадора?
      И отвечал Турамбар:
      — Я слыхал, что так. И все же прошу тебя, если ты друг мне — не разглашай того.

       Когда же отступила Лютая Зима, в Дориат пришли новые известия о Нарготронде. Ибо те, кому удалось спастись при разграблении города и пережить в глуши зиму, явились наконец просить прибежища к Тинголу, и приграничная стража привела их к королю. И одни уверяли, будто все враги возвратились на север, а другие — будто Глаурунг и поныне обитает в чертогах Фелагунда; одни говорили, что Мормегиль убит, а другие — что Дракон заколдовал его, и пребывает Мормегиль в Нарготронде и по сей день, словно обращенный в камень. Но все твердили в один голос, будто незадолго до гибели города в Нарготронде стало известно, что Мормегиль — не кто иной, как Турин, сын Хурина Дор-ломинского.
      Великий страх и неизбывная скорбь охватили Морвен и Ниэнор при этой вести; и молвила Морвен:
      — Сомнения эти — не иначе как козни Моргота! Или не можем мы выяснить истину и узнать достоверно худшее?
      Тингол же и сам весьма желал узнать больше о судьбе Нарготронда и уже намеревался выслать нескольких своих воинов, чтобы те незамеченными пробрались туда, но полагал он, что Турин и впрямь мертв либо спасти его невозможно; и с ужасом предчувствовал тот час, когда Морвен убедится в этом доподлинно. Потому сказал он ей так:
      — Дело это опасное, Владычица Дор-ломина, и должно обдумать его со всех сторон. Возможно, сомнения эти и впрямь насланы Морготом, дабы подтолкнуть нас к какому-нибудь безрассудству.
      Но Морвен в смятении воскликнула:
      — К безрассудству, владыка? Ежели сын мой умирает в лесах от голода, ежели страждет он в оковах, ежели мертвое тело его лежит непогребенным, так я буду безрассудна! Ни часа лишнего не мешкая, отправляюсь я искать его.
      — О Владычица Дор-ломина, — молвил Тингол, — такого сын Хурина, конечно, не пожелал бы. Он, верно, думает, что здесь, под приглядом Мелиан, обрели вы приют куда более надежный, нежели в любой другой доселе уцелевшей земле. Ради Хурина и ради Турина не хотелось бы мне, чтобы выходила ты за пределы королевства навстречу черным напастям нынешних времен.