В руках княгини появилась какая-то бумага.
      -- Буду откровенна с вами до конца, принц. Это императорский эдикт о признании вашей сестры Кримхильды правящей архонтессой-герцогиней Нарбоннской Галлии. Как видите, здесь не проставлено число, когда эдикт вступает в силу. Зато есть виза первого министра. А виза министра колоний...
      -- Ваша!
      -- Да. Она появится, если я уйду от вас ни с чем. Ну же, решайте: жизнь или смерть?
      "Свобода!", -- подумал Варг. И не ответил ничего.
      Внезапно ее огромные черные глаза сузились, их взгляд точно прожег его до самого сердца, и она промолвила с таинственной усмешкой:
      -- Или вы надеетесь, что ваши добрые Ульпины вас спасут?
      Он срочно отодвинулся в тень, чтобы она не смогла прочесть чувства по его лицу. София Юстина скрестила руки на груди и сказала:
      -- Ну что ж, прощайте, сам себя сгубивший принц. Кто знает, может быть, и впрямь они спасут вас от секиры палача. Наивная была бы я, если б презрела силу дьявола и черных слуг его... На вашем месте, благородный принц, я бы секиру предпочла!
      Она повернулась и сделала три шага к двери. У двери София вновь обратила к Варгу свое печальное лицо.
      -- Прошу вас перед смертью наш разговор припомнить.
      -- Я умру еще не скоро, не надейтесь, а может быть, и вас переживу! -со злостью выкрикнул он ей вослед.
      Княгиня вышла из тюрьмы с маской Сфинкса на лице. Помимо герцога, посла и самых приближенных к ней персон никто еще не знал, что под личиной генерального инспектора министерства колоний скрывается сама министр. София расспросила своих агентов и узнала, кто посещал мятежника в его темнице. Поразмыслив, она решила нанести визит кузине Доротее.
      Однако супруга принца Варга во дворце не обнаружилась. Служанки Доротеи Марцеллины сообщили, что княжна уехала в гости к баронессе Хольде, жене барона Старкада, по личному приглашению самой баронессы. Баронский замок стоял на самой границе Нарбоннской и Лугдунской Галлии, в ста сорока гермах от столицы. Сам барон Старкад подтвердил: да, моя жена давно звала супругу принца в гости, и я отправил княжну, со свитой преданных мне рыцарей; ясное дело, я не сомневаюсь, они доставят Доротею куда надо... Возможно, кого-то бы и удовлетворило такое объяснение, но только не Софию Юстину.
      "Муж в темнице, а жена -- любящая жена! -- отправляется в гости. И куда -- на самый край герцогства!.. Буду я не я, если маленькая дрянь не спешит предупредить Ульпинов о моем приезде! И разумеется, ее послал сам принц. Надо же, как доверяет ей, шпионке дяди моего... Наивные глупцы, что Варг, что Доротея! О том, что я приехала, Ульпины знают и без них. О дядя Марцеллин! Тебе не быть первым министром: из-за любви твоей дочурки к варвару ты влип в прескверную историю; тебя мне, право, жаль, дражайший дядя!".
      Могучий дедуктивный аппарат в мозгу княгини быстро просчитал варианты и выбрал решение. София встретилась с Круном. Их разговор продолжался почти четыре часа и завершился новым тяжелым приступом болезни Круна. Однако ей удалось добиться своего: еще час спустя из Нарбонны в сторону баронского замка Старкада выехал отряд из десяти конников, слуг герцога; вслед за этим маленьким отрядом двигался большой -- он состоял из полусотни самых надежных рыцарей Круна и девяти десятков легионеров морской пехоты, которых София срочно вызвала с фрегата "Пантикапей". Центуриону, командиру отряда, министр колоний от имени имперского правительства приказала уничтожить двоих преступников, которые, возможно, будут выдавать себя за казненных полгода тому назад еретиков Ульпинов.
      Помимо этого, из Нарбонны в баронские замки разъехались курьеры герцога. Курьеры везли собственноручно подписанные Круном указы, обязывающие всех баронов срочно прибыть в столицу на государственный совет.
      Наконец, сама София Юстина возвратилась на фрегат, где посредством видиконового зеркала связалась с военным министром и приватно попросила его отдать приказ линкору "Уаджет" срочно выдвинуться к берегам Нарбоннской Галлии.
      Глава тринадцатая,
      в которой министр колоний Аморийской империи, как Цезарь, переходит Рубикон и сжигает за собой мосты
      148-й Год Кракена (1786),
      18 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога
      На экстренный государственный совет прибыли тридцать два из тридцати шести баронов герцогства, три барона сказались больными, но прислали своих сыновей, и лишь один, старый барон Тюр, осмелился остаться в родовом замке без каких-либо объяснений.
      Неясное напряжение витало над столицей в этот хмурый весенний день. Рыцарей герцогской стражи и солдат нарбоннской армии на улицах города было больше, чем самих горожан. Баронам, прибывшим на совет с собственными дружинами, было велено отослать дружинников домой. Количество имперских легионеров, сошедших на берег с фрегата "Пантикапей", увеличилось до двух сотен. В довершении ко всему на рассвете фрегат зачем-то устроил показательные учебные стрельбы в акватории Нарбоннского порта; эти зловещие маневры распугали торговый люд и укрепили многоопытных подданных герцога Круна в уверенности, что намечается нечто нехорошее.
      Никто более не осмеливался открыто выражать сочувствие томящемуся в темнице принцу Варгу; те, кого можно было заподозрить в таком сочувствии, поспешно покидали город.
      Однако начался день как будто добрым знаком: герцог Крун в Большой короне и парадном облачении проехал по городу, одаривая народ медной мелочью. Подле отца скакала принцесса Кримхильда. Она улыбалась и широкой рукой разбрасывала аморийские оболы. Горожане покорно поднимали монетки, кричали здравицы государю, а самые умные -- и прекрасной дочери государя. Возбуждение толпы достигло апогея, когда закончились самые мелкие деньги и герцог с дочерью начали разбрасывать монеты достоинством в пятьдесят, сто и даже пятьсот оболов. За последние шла настоящая драка...
      Как заметила днем раньше мудрая София Юстина, "пусть лучше ваши подданные дерутся между собой за ваши деньги, чем с вами -- за вашего сына".
      Возвратившись во дворец, герцог Крун принял большую депутацию местного купечества. Разговор случился на редкость задушевный; предусмотрительный торговый люд единодушно заверил герцога в самых глубоких верноподданнических чувствах к нему лично и к аморийскому императору, Божественному покровителю Нарбоннской Галлии. Затем принцесса Кримхильда от имени отца вручила каждому члену торговой гильдии "символическую" субсидию в десять серебрянных денариев. Еще по пятнадцать денариев были пожалованы самим герцогом шести "наиболее видным" купцам, как было сказано, "на развитие национальной торговли". В заключение Крун пообещал верноподданным членам гильдии сделать субсидии регулярными.
      А ровно в полдень начался государственный совет. В тронном зале дворца для каждого барона установили отдельное кресло. Герцог Крун восседал на троне из слоновой кости, по правую руку от него стояла принцесса Кримхильда, по левую -- загадочный, для большинства присутствующих, аморийский эмиссар в маске аватара Сфинкса. Еще подле трона разместились советники и военачальники герцога. Двери тронного зала охраняли совместные посты рыцарей и легионеров.
      Крун открыл совет представлением высокого гостя...
      * * *
      Из воспоминаний Софии Юстины
      ...Я всматривалась в лица баронов и пыталась по ним прочесть будущее этой многострадальной земли. Когда герцог представил меня, и я сняла маску, эти лица отразили изумление, протест и любопытство. Разумеется, нарбоннские бароны были наслышаны обо мне и знали, что это я направляю события в их маленьком государстве. Сознание того, что двадцатисемилетняя женщина из чужой страны, из недавно враждебной страны, неизмеримо могущественней каждого в отдельности и всех вместе, было нелегким испытанием для их варварских сердец.
      Приветственную речь я произнесла по-галльски. Пришлось забыть уроки возвышенной риторики; я старалась говорить с варварами на понятном им языке -- просто, коротко и ясно. Моей целью было убедить баронов не воспринимать нас, аморийцев, как победителей и оккупантов. Напротив, говорила я, мы -ваши союзники, ваши друзья, мы преодолели войну вместе и вместе будем строить мир... Я расписала им преимущества мирной жизни, но, не забывая, какие люди составляют эту аудиторию, напомнила, что верные клинки в любое время могут потребоваться императору и герцогу, так как на свете еще остаются наши общие враги.
      По-моему, моя речь понравилась баронам. И я сама понравилась, ибо протест на их лицах сменился восхищением; как известно, варвары неважно умеют скрывать свои истинные чувства.
      После моей речи герцог торжественно объявил о подписании им вольфрамовой концессии. Новость не произвела достойного впечатления на баронов. Что им вольфрам? Но вот в речи герцога прозвучало магическое слово "золото", и реакция баронов оказалась именно такой, какую я и ждала.
      Согласно моему плану, каждый верноподданный барон получал "вольфрамовый бонус" в сумме ста золотых солидов, причем первые двенадцать солидов, то есть целый империал, можно взять наличными сразу по завершении государственного совета.
      Чтобы благородные рыцари не подумали, будто мы их покупаем, я вмешалась и сказала такие слова:
      -- Вольфрамовое месторождение -- это общее богатство вашей земли, и имперское правительство совместно с его светлостью герцогом Круном определило, что высокородные бароны Нарбоннии достойны иметь свою долю доходов от рудника. Вы видите, господа, правительство Его Божественного Величества признает и уважает ваши законные права.
      Общими усилиями мы успокоили их совесть; во всяком случае, никто не встал в позу и все выразили удовлетворение.
      Неминуемо наступала критическая фаза собрания. К чести моего мужественного друга, он нашел в себе силы и заявил решительно и твердо, тоном настоящего властелина:
      -- Как вам известно, мой сын принц Варг находится в темнице. Я вынужден был заключить его туда, поскольку мой сын замыслил заговор против меня. Цель заговора -- ввергнуть нашу державу в самоубийственную войну с Империей. Десять дней я дал ему на размышление, но безумец отказался покаяться в преступлении и признать себя неправым. Итак, я сделал все, что мог. Ждать дальше не имею права. Поэтому я принял решение предать принца Варга публичной казни, -- в этом месте герцог возвысил голос, чтобы заглушить ропот своих баронов, -- а вместо него назначить наследницей нарбоннского престола мою верную дочь принцессу Кримхильду.
      Вот так он и сказал, и голос бедного отца не дрогнул ни разу...
      Ропот. Безумные взгляды. Крики протеста. Верная стража, преграждающая потрясенным баронам путь к трону и путь из зала. Воздетая рука герцога и его зычный голос, призывающий вассалов к порядку.
      Все так, как я предполагала, не больше и не меньше.
      Мой мужественный друг был прекрасен в эти кульминационные мгновения: горящий взор из-под густых бровей, решительные губы, раздувшиеся ноздри атакующего волка.
      Его дочь, мое творение, также была прекрасна: если и был в душе ее испуг, он отразился лишь бледностью лица и губ, -- а руки не дрожали.
      Когда внешний порядок в зале был восстановлен, герцог Крун провозгласил:
      -- Вам надлежит немедленно принести присягу дочери моей Кримхильде как будущей герцогине нарбоннских...
      -- Да где же это видано, -- прокричал, дерзко обрывая герцога, барон Видар, -- чтоб рыцари девчонке присягали?!
      И тут Кримхильда чуть переиграла. Она вышла вперед и отчеканила:
      -- Я не девчонка, сударь, а ваша госпожа!
      -- Нет! Не бывать тому! -- вскричал Видар. -- Да разве это можно: нашего принца убивать, а женщину над нами ставить?!!
      -- Нет, не можно, и не бывать тому! Не будем присягать, и точка!! -прокричал Старкад и с ним еще три барона.
      Я быстро оценила ситуацию. Откровенных бунтарей набиралось не более десятка, остальные таили протест либо колебались. Согласных с волей герцога я пока не примечала, но они, конечно, тоже были и выжидали, как далеко зайдет дело. Возможно, они полагали, что герцогу под напором баронов придется сыграть отступление.
      Они ошиблись. А я -- нет. Я хорошо помнила давние предостережения герцога насчет того, что дразнить этих людей -- опасное занятие. Это верно. Дразнить ни в коем случае нельзя. А вот поставить перед фактом, ошеломить, взломать броню решительным и неожиданным ударом -- совсем другое дело. Передо мной стояли варвары, жестокие, свирепые звери, лишь силу уважающие. Потому они и не допускают над собой власть женщины, что женщина для них синоним слабости. Но если мы предъявим силу им, они склонятся перед этой силой -- или эта сила их сметет!
      Таков был мой расчет. Он оправдался.
      Мой мужественный друг царственным жестом указал бунтарям на место и заявил не допускающим возражения тоном:
      -- Любой из вас, кто бросит вызов моей воле, будет немедленно казнен. А земли его отойдут короне.
      После этих слов зависла тишина. Герцог недобро усмехнулся и продолжил:
      -- Решайте сами, какую участь предпочесть. Никто из вас живым из крепости не выйдет, если немедля не поклонится дочери моей. Итак, решайте: жизнь, мир, золото -- или позорная смерть под секирой палача для вас и жестокая опала вашим детям!
      Это была хорошая дилемма для настоящего рыцаря! Все становилось ясным этим людям: и почему лишили их охраны, и почему повсюду стража, и почему стрелял фрегат, и с какой стати герцог с дочерью народу деньги раздавали... Им действительно третьего не было дано: жизнь, на наших условиях, -- или скорая, неминуемая смерть.
      Барон Эльред, которого сам герцог считал наиболее рассудительным из своих вассалов, подал голос:
      -- Государь! Вы требуете от нас того, чего не знали наши предки. Позвольте нам удалиться и обдумать вашу волю...
      Мой мужественный друг грянул кулаком по подлокотнику трона и голосом Стентора проревел:
      -- Не позволяю! Нечего тут думать! Вы сделаете так, как я велю, или умрете! Я сказал!
      -- Постойте, государь, -- повторил барон Эльред, -- вы совершаете ужасную ошибку...
      -- Довольно! Присягай, Эльред, или положишь первым голову на плаху!
      Да, мы побеждали! Бароны впали в ступор. Это была ловушка, и они в нее попались. Мы обложили их, галльских волков...
      Внезапно барон Эльред направился ко мне. Моя охрана тотчас преградила ему путь, однако я, прочтя его намерения по лицу, велела страже пропустить барона.
      -- Ваше сиятельство, -- сказал он мне, -- как можете вы допускать подобное беззаконие?! Ведь известно, сам ваш император признал нашего Варга наследным принцем Нарбоннским!
      Я ликовала. Это был для меня приятный, удивительный сюрприз: галльский волк обращался ко мне как к арбитру. Ко мне, -- к женщине, к аморийке! Не ожидала, честно говоря...
      -- Да как ты смеешь, пес... -- начал было уязвленный герцог Крун.
      -- Да, смею! -- дерзко воскликнул Эльред. -- Уж если мы в Империи, пускай Империя блюдет свои законы!
      Я подала герцогу знак, что желаю ответить барону сама.
      -- Вы правы, господин барон, -- сказала я, -- Божественный Виктор действительно признал принца Варга наследником нарбоннского престола, так как надеялся на верность принца. Но принц жестоко обманул надежды императора и своего отца. Поэтому его казнят, и это будет по закону. От имени имперского правительства я выражаю полную поддержку всем действиям его светлости герцога Круна. Вот, у меня в руках, новый императорский эдикт о признании Кримхильды вашей герцогиней; осталось лишь число поставить.
      -- Да это сговор! -- простонал барон Старкад. -- Они же сговорились все, что государь, что эта! О, горе нам!..
      -- Поймите, сопротивление бессмысленно и безнадежно. Не нас вините с государем вашим, а принца Варга, который в своей безумной гордыне презрел доводы рассудка. И еще одно. Дабы среди присутствующих не зародилось искушение поднять мятеж против законной власти, я откровенно вас предупреждаю: линкор "Уаджет" находится всего в пятнадцати гермах от нарбоннского берега. Вам все понятно, господа?
      Им было все понятно. Линкор "Уаджет", эта плавучая крепость, прославился во время последней войны, весьма печально для галлов. Тогда его эфиритовая пушка дотла спалила укрепленный лагерь герцога Круна. А еще на линкоре постоянно базировалась целая когорта морской пехоты...
      -- Если желаете, вы можете жаловаться на меня хоть самому императору, -- добавила с усмешкой я.
      -- Но это будет после, -- заметил герцог Крун, -- а теперь, живо, присягайте дочери моей, довольно всяких обсуждений!
      ...Кримхильде присягнули двадцать семь баронов и два баронских сына. Пятерке непокорившихся вассалов, и в том числе баронам Видару и Старкаду, пришлось сложить головы на плахе. Это случилось еще до захода солнца. Ну а третий баронский сын попал в темницу; там будет ожидать он решения трусливого отца.
      Как только завершилось заседание совета, герцог отдал приказ казначею выдать обещанные деньги оставшимся в живых баронам. Из двадцати семи за золотом явились девятнадцать. А восемь гордецов так выдали себя. Но я была уверена, что неблагонадежные есть и среди явившихся за золотом. Поэтому мой мужественный друг воспретил баронам покидать дворец до казни принца Варга, а я приставила к ним своих агентов.
      Герольды герцога провозгласили волю государя горожанам. Выступлений протеста не случилось, и это, признаюсь, меня насторожило. Я знала, что мы одержали важную победу, и еще я знала, что это не конец.
      Поздно вечером во дворец привезли мою кузину Доротею. Ее изловили в пустынной местности, где, разумеется, не было никаких баронских замков. Лишь вход в пещеру Гнипахеллир начинался поблизости; теперь я точно знала, где прячутся еретики Ульпины.
      Я попыталась побеседовать с кузиной по душам, однако эта милая бедняжка от меня закрылась, и разговор не получился. Пришлось отдать приказ доставить Доротею на фрегат. Негоже любящей супруге смотреть на завтрашнюю казнь. Она все поняла и возмутилась, грозила мне жестокой местью своего отца... а позже плакала и умоляла. Раньше нужно было думать! Мои руки чисты: я отправила девчонку на фрегат из сострадания и ради собственной ее же безопасности.
      А что до князя Марцеллина, ее отца, ему я не завидую; когда кузина возвратится в космополис, дяде придется долго танцевать передо мной, вымаливая ей -- и самому себе! -- прощение, и я еще подумаю, какую цену с него за это взять.
      Барон Фальдр, начальник стражи, сперва противился моим приказам, но потом уразумел: тут я командую, а герцог, государь его, лишь верно исполняет мой сценарий.
      Глава четырнадцатая,
      в которой приговоренный принц готовится предстать перед Вотаном, а вместо этого встречает сына его Донара
      148-й Год Кракена (1786),
      19 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога
      День, как назло, выдался тихим и ясным. Солнце слепило привыкшие к мраку тюремного подземелья глаза молодого принца. Кандалы звенели на ногах; зная характер своего сына, герцог Крун для верности повелел стянуть цепями и руки Варга за спиной, и грудь, и шею. Вот таким, закованным в сталь не рыцарских доспехов, но позорных цепей изменника, его и привели к эшафоту, на котором еще не высохла кровь казненных накануне баронов.
      До самого последнего мига, до первого солнечного луча, до первого шага по брусчатке этого двора, он надеялся и верил, что его спасут. Всю ночь он не смыкал глаз, ожидая друзей. Ими могли оказаться кто угодно: еретики Ульпины, которые нуждались в нем для своей мести; наперсник Ромуальд и молодые рыцари; бароны, видевшие в нем вождя; и сам отец мог передумать и, пока не поздно, вернуть потерянного сына; наконец, даже Юстина, пересчитав все варианты в своем математическом мозгу, могла дать задний ход и приказать освободить его... ему так хотелось верить, что она блефует!
      Не пришел никто: еретики оставили его (а может, Доротее не удалось предупредить их или она нарочно предала мужа?), наперсник и его друзья, видать, пробиться в крепость не сумели, бароны сами за себя дрожали, отец не передумал, и Юстина, как оказалось, вовсе не играла с ним... Все было взаправду: и этот двор, и этот эшафот, и стража по периметру двора, и бледные бароны, затравленные волки, и победители... Они, победители, стояли на балконе донжона, друг подле друга: в центре -- отец, справа -- сестра, слева -- Юстина.
      Превозмогая боль в глазах, он взглянул на этих победителей. В слезящихся веждах отца узрел он страдание и боль, а еще решимость эту боль преодолеть и пережить страдание как должно государю своего народа. В глазах сестры играло торжество, она злорадствовала казни брата... дура! Он подумал, что сестра, если случится чудо и если по воле недобрых богов станет она герцогиней, то трон Нарбоннский долго не удержит -- и поделом ей; она умрет похуже, чем он умирает нынче...
      А третья пара глаз была невозмутимой, они глядели на него достойно, с едва заметным сожалением. Он долго, сколько мог, смотрел в глаза Юстине, надеясь уловить что-то еще... нет, ничего там больше не было! И он подумал: железная, мужская воля, сильный ум. На нее единственную он не таил обиды: Юстина не менялась, она с самого начала была его врагом, но именно как враг сражалась благородно с ним. Сначала, в Миклагарде, когда впервые она могла его казнить, Юстина оставила ему шанс; затем, когда он этот шанс отверг, она, уже в Нарбонне, снова приходила к нему с миром; и лишь когда он в последний раз оттолкнул протянутую ему руку дружбы, она решилась умертвить его. В душе своей он признавал, что сам другого выхода ей не оставил. На ее месте, со своим врагом, он, скорее всего, поступил бы так же. Да, на Юстину не было обиды у него, и ненависти не было, а было уважение к врагу, который честно одержал над ним победу.
      Зато к отцу и к прочим он испытывал презрение и злость; ему казалось, что они слишком быстро сдались на милость Юстины. Он не знал всего, но даже если бы и знал, навряд ли изменил бы мнение свое.
      В отличие от Софии Юстины, он принимал людей не такими, какими они являлись на самом деле, а такими, какими они обязаны были, на его взгляд, быть.
      Его ввели на эшафот. Палач в черном капюшоне стоял с секирой, начищенной до блеска. Он знал этого палача. То был человек, в сущности, неплохой, но из-за дурной его профессии всяк недолюбливал его; Варг помнил, что когда-то, много лет тому назад, жестоко и напрасно оскорбил этого палача. Тот отомстить поклялся. В те времена принц рассмеялся -- а не смешно ли сыну герцога бояться угрозы мастера заплечных дел?! За балахоном Варг не видел лица, но чувствовал, как оно кривится гримасой предвкушения той долгожданной мести: сейчас палач сполна сумеет расквитаться с ним!
      А умирать так не хотелось! Он был молод, силен, горяч, жизнь била в нем ключом, жизнь тянулась к жизни, к людям, к великим подвигам, к свершениям во благо своего народа, к свободе... Ведь он не сделал в жизни ничего, чем мог бы похвалиться пред богами в Вальхалле! Не сделал, не успел. А норны каменносердечные назначили принять конец... О, неужели отеческие боги и впрямь слабее пришлых аватаров?!
      Безмолвие царило над двором в Нарбоннской цитадели. Принц ощущал желание кричать, вопить, взывать к их мужеству, этих людей, а трусов -проклинать... Слова, которые он хотел сказать, застревали в его глотке. Не от страха, конечно; краем глаза он ловил легкую усмешку на устах Юстины -- и понимал, что у нее все под контролем, и что этот его последний бунт ничего не изменит, и что бунтом этим он лишь продемонстрирует ей свою слабость... Он плотно сжал губы и поклялся себе принять смерть, как подобает рыцарю -- с достоинством и с честью, которую ей не отнять.
      Герцог взмахнул платком. Взвыли трубы и загремели барабаны. Чьи-то руки немилосердно толкнули Варга, прижимая голову к плахе. Палач воздел секиру. Принц затворил глаза и стал ждать, когда валькирия примчится за его душою.
      * * *
      148-й Год Кракена (1786),
      19 апреля, Галлия, пещера Гнипахеллир
      Из дневниковых записей Януария Ульпина
      ...Отец все сетовал, мол, мы не догадались прихватить с собой из Амории пусть самый маленький хрустальный шар -- как будто мы могли спасти хоть что-нибудь помимо жизни! -- и посему, ввиду отсутствия у нас шаров и прочего полезного инструментария, нам приходилось напрягать ментальные способности, да так, что после всякой процедуры нечеловечески болела голова.
      Устройство, например, моего голографического визита к принцу Варгу обошлось отцу тяжелейшим приступом мигрени, а я отлеживался добрые сутки. О, если б знал бедняга принц, как мы за него страдаем, в прямом и в переносном смысле!
      О приезде Софии Юстины мы узнали вовремя, и не от Доротеи. Идея принца послать девчонку к нам была невероятно глупой, но ни отец, ни я не собирались снова отправлять в темницу голограмму. Нужно беречь силы для настоящих дел, говорил отец.
      Посредством телепатического зрения отец незримо присутствовал почти на всех важных встречах с участием нашей давней врагини. Следует отдать ей должное: София действовала выше всех похвал, -- равно как и прежде, когда она судилище над нами учиняла. Мы с отцом даже не ожидали, что казнь принца случится так скоро.
      Как только девчонка Доротея невольно навела Софию на наше милое прибежище, мы стали ждать непрошеных гостей. Отец не сомневался, что София бросит всех своих собак на штурм пещеры и не успокоится, пока ей не притащат наши трупы. Хуже того, она постарается совместить по времени казнь принца и атаку легионеров на нас, чтобы мы не успели помочь нашему благородному другу. К несчастью, у нас не было возможности отыскать другое убежище. Максимум, чего нам удалось добиться, это создать ментальные помехи для видиконовой связи, и таким образом лишить Софию возможности направлять действия легионеров.
      А чем и как их встретить, мы знали.
      Я чуть помедлил, ожидая, когда большая часть щенков Софии войдет в пещеру, а затем спустил на них настоящего пса.
      Признаюсь, все последующие годы мне было лестно слушать будоражащие кровь легенды о том, как дьявольский пес Гарм внезапно вырвался из недр страшной пещеры, напал на имперских легионеров и в клочья растерзал их. На самом деле, разумеется, сотворенный мною фантом не мог терзать живую плоть; достаточно, что это призрачное чудище величиною со слона как следует перепугало бравых легионеров, не говоря уже о суеверных солдатах герцога Круна. А что не сделал Гарм, то довершил обвал.
      В то время как я отражал атаку щенков Софии, мой великий отец занимался много более полезным и перспективным делом...
      * * *
      148-й Год Кракена (1786),
      19 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога
      -- Смотрите, это же Донар-Владыка! Сам Донар!!!
      "Странно, -- подумалось Варгу, -- вроде в Вальхалле хозяйничает старый Вотан, а не сын его Донар. Или тут, на небесах, тоже власть переменилась?".
      Он открыл глаза -- и сразу понял: это не Вальхалла.
      Над внутренним двором герцогской цитадели прямо в воздухе парил здоровенный, в два или даже три человеческих роста, богатырь в рогатом шлеме и в кольчуге, с огромным двусторонним молотом в левой руке. Богатырь не просто так парил в воздухе, а вместе с колесницей и двумя запряженными в эту колесницу гигантскими козлами, свирепому виду которых могли бы позавидовать братья Гарм и Фенрир. Однако лицо богатыря казалось еще более свирепым, чем морды козлов, а его пламенно-рыжие волосы и борода не оставляли никаких сомнений в том, что сей богатырь сам Донар-Всевоитель и есть.
      В связи с этим принц Варг ожидал услышать грохот колесницы, свист молота Мьельнира и могучий рев разгневанного бога -- но услышал лишь отчаянные крики собравшихся на казнь людей. Донар-Всеотец парил над землею совершенно безмолвно и неразговорчивость свою компенсировал яростными телодвижениями: огромный молот то трясся в воздухе, то повелительно указывал на Варга, то гневно грозил стоящим на балконе донжона людям. Свирепые козлы Донара совершали какие-то неясные скачки, совсем как кони, и было не понять, хотят ли эти самые козлы наброситься на стражу или просто так ярятся, для пущего испугу.
      Но людям было некогда вникать в причины загадочного поведения козлов и их хозяина: ведь эти люди впервые в жизни увидели Донара во плоти!
      Того самого Донара, которого вроде бы и не должно было быть в помине после принятия здешним народом Истинной аватарианской Веры...
      * * *
      Из воспоминаний Софии Юстины
      ...Я должна была предвидеть, что Ульпины выкинут нечто подобное.
      Мне ли не знать, какими тонкими психологами были еретики?
      В одно мгновение они разрушили здание мира, которое я с невероятными трудами возводила годы...
      Вот так и бывает: разрушителям всегда легче, чем творцам. Ульпины были разрушителями и только подтвердили это.
      Когда их фантом появился у эшафота и начал размахивать своим молотом, случилось истинное светопреставление. Даже герцог Крун застыл с выпученными глазами -- что уж говорить об остальных!
      Я пыталась овладеть ситуацией, кричала герцогу на ухо: "Это не настоящий бог, это всего лишь призрак, сотворенный Ульпинами, он совершенно безобиден!", кричала что-то еще, кажется, насчет рогатого шлема, который никогда не носил настоящий Донар, и еще, и еще... бесполезно! Галлы меня не слышали и не понимали.
      Моя вина: нужно было заранее просветить герцога насчет подобного развития событий.
      А в это время к принцу уже спешили суеверные вояки, спешили, чтобы выполнить безмолвное веление Донара. И на моих глазах Варга освобождали от цепей...
      Я оставила бесполезного герцога и Кримхильду, которая, разумеется, уже лежала без чувств. По моему приказу командир моей охраны принялся организовывать отпор бунтовщикам. Я понимала, что лишь жестокая резня способна отрезвить варваров. К тому же, знала я, Марк Ульпин не сможет поддерживать фантома слишком долго, а как только "Донар" исчезнет, мы сумеем быстро восстановить порядок.
      Меня ждал еще один удар, который я также обязана была предусмотреть. Внезапно опустился мост, и снаружи во двор ворвались молодые рыцари во главе с Ромуальдом. Он подъехал к принцу, и принц, недолго думая, вскочил к нему на скакуна.
      В этот момент отчаяние овладело мною, и я совершила безрассудный поступок. Я вырвала у какого-то легионера бластер и принялась стрелять в Варга. Увы! Стрелок из меня никудышный. Вдруг рядом оказался герцог. Лицо его было перекошено от гнева, мне даже показалось, что он хочет меня убить. Но он "всего лишь" вырвал бластер из моих рук и тут же застрелил моего охранника, который как раз целился в его сына... Впрочем, в Варга метил не только мой бедный охранник, но и другие легионеры. Электрические разряды сверкали над двором, но принц как будто был неуязвим...