Цитадель возводили добрые мастера. Стены творили из грубо отесанных блоков, но зато укладывали эти блоки плотно друг к другу. Стены были отвесными, высокими и толстыми. Их венчал парапет с прямоугольными зубцами. В крепость вели единственные ворота с тяжелой стальной решеткой и подъемным мостом над широким рвом с водой. История минувших веков запечатлелась на крепостных стенах: вот отметины от снарядов баллист и катапульт, вот следы от пушечных ядер, вот черные пятна от пламени огнеметов, а вот древний камень словно плачет -- это поработали тепловые излучатели на эфиритовых кристаллах... За тысячу лет Нарбоннская твердыня лишь однажды покорилась имперским легионерам.
      Внутри крепость представляла собой крохотный город. Посреди возвышался строгий замок с положенной башней-донжоном, имелся двор, по периметру двора стояли дома для рыцарей, родичей господина и его челядинцев. Разумеется, были и кузницы, и пекарни, и небольшой сад с огородом на задворках, и всякие мастерские. Конечно же, в подвалах замка винные погреба соседствовали с тюрьмой для особо опасных государственных преступников, из которой, естественно, никому еще не удавалось бежать. На вершине донжона постоянно дежурили впередсмотрящие.
      Средневековый Нарбоннский замок закономерно превратился в дворец правящего герцога; нынче цитадель украшали два стяга: алый с белыми лилиями, флаг Нарбоннской Галлии, и белый с двенадцатью черными звездами, каждая о двенадцати лучах, -- флаг Аморийской империи.
      Вообще же имперские стяги соседствовали с нарбоннскими знаменами не только во дворце герцога Круна, но и везде, где признавали его власть. А подле черно-белых стягов обязательно находилось место для зловещего аморийского герба, орла с распростертыми крыльями, сжимающего в когтях земной шар, для изваяний богов-аватаров, статуй Фортуната-Основателя и нынешнего августа Виктора V, а также прочих наглядных свидетельств покорности юго-западного удела "естественной власти" Божественного императора. Даже самому внимательному взгляду не удалось бы приметить ни единого изображения Донара-Всеотца, Вотана Мудрого, Прекрасноволосой Фригг либо других "языческих идолов" -- для "ипостасей Хаоса" в Нарбоннии больше не осталось места...
      Мост был опущен, и Варг беспрепятственно въехал в цитадель. Обширный двор оказался пуст, лишь в глубине его на эшафоте за ноги был подвешен труп казненного; кровь капала из разрубленной шеи, а голова виднелась рядом, насаженная на алебарду. От такого зрелища принц Варг содрогнулся, со злости и обиды закусил губу и выругался; он до самого конца не верил, что отец решится казнить своего лучшего друга. Бывшего друга. Судить -- да, но не казнить же!..
      Граф Седвик когда-то правил в северной Британии, на самой границе с Каледонией. Там, в сумрачных горах, он без малого четверть века отбивался от других графов, баронов и танов, приласканных амореями цепных собак. Война закончилась разрушением графского замка и разделом владений Седвика между покорными Божественной власти федератами. Сам граф Седвик чудом избежал плена. После долгих лет скитаний он нашел пристанище в Нарбонне, где стал убежденным и преданным соратником герцога Круна. Крун настолько доверял Седвику, что отдал ему на воспитание своего единственного сына. Варг полюбил старого графа, почти как отца, а в последнее время даже больше, чем отца.
      Кто кого предал в итоге, разобраться нелегко. Когда Крун решил отправиться в Темисию, Седвик обвинил его в измене и попытался свергнуть с престола. Принц Варг отказался возглавить мятеж против отца, и Седвик был схвачен. Пока Крун отсутствовал в Нарбонне, неугомонному графу удалось освободиться и затеять новый мятеж. По возвращении герцога Седвик бежал к пиратам Эгейского моря, но и там его достали щупальца вездесущей аморийской охранки. По приказу из Темисии мятежного графа доставили в Нарбонну, то есть на место последнего преступления: княгиня София Юстина, имперский министр колоний, пожелала, чтобы герцог Крун собственной властью примерно покарал смутьяна.
      И вот сегодня это случилось: графу Седвику отрубили голову.
      Варг отвел коня в стойло и направился к себе. Неожиданно дорогу ему преградил барон Фальдр, служивший у Круна начальником стражи и, по совместительству, командующим нарбоннской армией.
      -- Мой принц, -- сказал Фальдр, -- хорошо, что вы вернулись. Ваш отец требует вас к себе.
      Варг измерил начальника стражи хмурым взглядом и, отодвинув рукой, направился дальше.
      -- Мой принц, таков приказ герцога, вашего отца, -- не отставал Фальдр. -- Вам надлежит немедленно явиться к нему!
      -- Я не ел с ночи, -- пробурчал Варг. -- Пообедаю и приду. Так и доложи государю.
      Барон Фальдр схватил его за рукав куртки.
      -- Прошу вас, принц! Герцог гневен. Лучше бы вам...
      Варг расхохотался.
      -- Гневен, говоришь?.. А по-моему, у него должен быть праздник нынче! Как не праздновать казнь смутьяна Седвика?!
      Начальник стражи насупился и через силу прошептал:
      -- Его светлость повелел мне привести вас к нему, как только вы появитесь. Мне очень жаль, мой принц...
      В этот момент за спиной барона Фальдра возникли еще несколько рыцарей.
      "Придется подчиниться, -- подумалось Варгу. -- Ну не драться же с ними, в самом деле!".
      -- Мне тоже жаль, барон, что ты превратился в холуя, -- процедил он, -а ведь совсем недавно мы с тобой в одной палатке спали, помнишь, в ночь перед Массильской битвой?
      Фальдр побледнел. Не дожидаясь его ответа, Варг направился в апартаменты герцога.
      Принц нашел отца в тронном зале. Правящий герцог Нарбоннский полулежал на большом, с высокой спинкой, кресле из слоновой кости, служившем ему троном. Лицо Круна покрывала ставшая уже привычной бледность. Ворот был распахнут, правая рука была где-то под рубахой, наверное, на животе, а левая покоилась на подлокотнике трона.
      Крун был не один -- у окна стояла и говорила что-то принцесса Кримхильда. Когда Варг вошел, она оборвала свою речь и резко обернулась к нему. Ее красивые губы сложились в усмешку, и она сказала:
      -- А-а, явился наконец... охотник!
      Принц пробежал взглядом по лицу сестры. За те месяцы, что минули со времени поездки в Миклагард, Кримхильда изменилась совершенно. Куда и девалась ее девичья робость! Медленно, но верно дочь герцога приобретала повадки госпожи. Сначала она заставила считаться с собой челядинцев, затем взялась за наведение порядка в хозяйстве дворца, наконец, стала устраивать собственные выезды в город и за его пределы. Роскошные платиновые волосы свои Кримхильда больше не прятала, они складывались в одну большую косу, когда принцесса была дома, либо развевались на ветру, когда она мчалась подле отца и брата на охоте. Аморийские облегающие одежды она, впрочем, носить избегала, но и прежние платья-рубахи игнорировала, предпочитая облачаться в мужские куртки и штаны, в которых, нужно признать, выглядела весьма и весьма элегантно.
      Само собой разумеется, подобное поведение принцессы не осталось незамеченным. Однажды ей сделала замечание старая служанка -- больше эту служанку во дворце не видели. На принцессу жаловались и отцу, герцогу Круну, но он только пожимал плечами и изредка замечал, что дочь его достаточно взрослая и сама знает, как себя вести. При полном попустительстве отца Кримхильда постепенно прибрала к рукам управление дворцовым хозяйством, и челядинцы почувствовали ее жестокую руку.
      Три месяца тому назад, в январе, случилось и вовсе удивительное событие. В тронном зале собрался государственный совет. Присутствовали все бароны герцогства. Крун вошел, сопровождаемый сыном, наследником престола, и... дочерью! Вошел -- и объявил о начале собрания. Бароны молчали: они ждали, когда единственная женщина покинет их, так как известно, дела правления -- не для женских ушей. А она стояла подле трона отца и не выказывала желания уходить. Как ни в чем не бывало герцог Крун объявил первый вопрос; баронам предстояло высказаться насчет того, отправлять или не отправлять сыновей на учебу в Аморию. Барон Старкад не выдержал и вспылил по поводу присутствия Кримхильды. В ответ Крун разразился гневной и страстной речью, смысл которой заключался в следующем: дочь моя не глупее всякого из вас, и она будет участвовать в совете, а кому это не нравится, тот пусть убирается на все четыре стороны. Тогда убрались пятеро из двадцати восьми баронов, остальные смущенно молчали.
      В тот раз принцесса не выступала. Не открывала рта она и на втором, и на третьем совете, приучая баронов к своему присутствию. Однако на четвертом совете, месяц тому назад, герцог сам обратился к ней, -- то рассматривали вопрос об устройстве новой гавани на берегу Внутреннего моря, -- и Кримхильда ответила: да, мой государь, гавань нужна, так как вследствие заключения мира поток товаров увеличился, а прежний порт не в состоянии принимать большие аморийские корабли. Затем она стала давать советы, какая именно гавань нужна, сколько и каких кораблей разумно принимать в месяц. Варг, чрезвычайно раздосадованный всей нынешней политикой отца вообще и неожиданной наглостью сестры в частности, принялся активно возражать... куда там! Герцог грубо оборвал сына и с горечью заметил, мол, стыдно брату быть глупее сестры. Бароны угрюмо молчали, избегая смотреть на эту странную троицу...
      Все чаще и чаще Варг заставал Кримхильду в апартаментах отца. И добро бы они беседовали о погоде, об искусстве, об охоте, наконец, -- но Крун обсуждал с дочерью политические дела! Протест и злость, помноженные на ревность, играли в душе Варга, он пытался вмешиваться в беседы отца и сестры... это плохо у него получалось, такие вторжения обычно заканчивались скандалами, Крун обзывал сына глупцом, кричал на него, а затем попросту выгонял из своих покоев. Варг топил обиду в воинских тренировках, в охоте и даже в вине, чего за ним не замечалось раньше. Однажды принц напился так, что не смог явиться на очередной государственный совет. Это было неделю тому назад; с тех пор, между прочим, герцог фактически отстранил наследника от каких-либо дел. А позавчера принцесса Кримхильда от имени отца принимала послов тевтонского короля и беседовала с ними...
      Варг знал, конечно, откуда растут уши. Основное время свое сестра проводила не у отца и даже не у мужа, Виктора Лонгина, который, видимо, боялся высовываться из своих покоев, а в компании так называемых миссионеров. Эти подозрительные личности вроде бы занимались устройством аватарианской веры, но Варг не сомневался: это шпионы Софии Юстины. Кримхильда не скрывала, что постоянно переписывается со своей аморийской "подругой"; и дня не проходило без славословий в адрес дочери первого министра; княгиня София, как живое божество, постоянно присутствовала и безраздельно царила в мыслях принцессы Кримхильды. По мере того, как почва уходила у него из-под ног, принц Варг все более сознавал, насколько умна, предусмотрительна и настойчива София Юстина; отец, сестра и все прочие часто казались ему не более чем марионетками, которых министр колоний Империи умудрялась в нужные моменты дергать за ниточки, даже находясь в тысячах герм от Нарбонны... О, сколь наивной была его надежда вернуть прежнего отца на родине! Родина была здесь, в Нарбоннии, а отец остался в Миклагарде, в цепких объятиях лукавой аморийской змеи...
      -- А-а, явился наконец... охотник! -- сказала принцесса Кримхильда.
      Она смотрела на брата с вызывающим презрением и даже со злорадством. Он ответил ей полным ненависти взглядом; он ненавидел в ней лазутчицу проклятых амореев, которая вытеснила прежнюю его сестру. Не отвечая Кримхильде, Варг преклонил голову перед троном и спросил:
      -- Ты звал меня, государь?
      Отцом давно уж герцога не называл он.
      Крун посмотрел на него невидящим взором. Как будто не на сына глядел герцог, а всматривался куда-то в даль, туда, где ожидал его увидеть... Голос отца прозвучал хрипло, глухо, точно из другой комнаты, из другого мира... а слова его привели Варга в замешательство:
      -- Сын... где прячешь ты Ульпинов?
      Повисла мучительная тишина. Крун молчал, ожидая ответа; стройная фигура Кримхильды застыла у окна, загораживая солнечный свет; молчал и Варг, так как знал, что не сможет ответить с должным достоинством и хладнокровием. В сущности, должного ответа и не было у него, не было никакого: правду врагам сказать он не мог, а лжи они все равно не поверят.
      Варг смотрел на отца таким же невидящим взором и размышлял: "Кто-то выдал меня... Кто угодно мог. Никому нынче верить нельзя, ни рыцарю, ни разбойнику. Разве что Ромуальду можно; этот не предаст. Но кто другой, кроме него, знал об Ульпинах? Никто не знал! Так откуда же?..".
      Левая рука герцога резко взметнулась, на лету складываясь в кулак; этот все еще железный кулак грохнул по подлокотнику трона. Крун выпрямился и проревел:
      -- Я желаю знать, куда ты упрятал окаянных колдунов! Отпираться бесполезно, мне известно все! Ну, отвечай, злосчастный сын!
      -- Пусть она уйдет, -- Варг мотнул головой в сторону сестры.
      Кримхильда скрестила руки на груди и заметила надменно:
      -- Я не уйду. Мне тоже интересно.
      -- Тогда я не отвечу!
      И вновь повисла тишина. Крун решал, что для него важнее. И он выбрал.
      -- Ты мне ответишь, как велю и когда велю! Ну же, отвечай!
      -- А не отвечу! -- с тихой злостью произнес Варг. -- Довольно, я тебе не раб!
      Кримхильда выступила вперед и встала перед братом. Она знала, что у него не хватит духу ударить ее.
      -- Нам известно, что ты вновь с ними связался, -- промолвила она. -Еще известно нам, что ты нас ненавидишь, меня и моего... нашего отца. Но если хотя бы капля разума в тебе осталось, ответь отцу! Скажи нам, где Ульпины! Пойми же, наконец, они отродья дьявола, злодеи лютые! Они погубят тебя, младший брат!
      -- И это все? -- усмехнулся он. -- По-моему, твоя хозяйка в Миклагарде говорила красивее!
      Гримаса бешенства исказила лицо Кримхильды, превратив его в маску разгневанной фурии. Принцесса замахнулась, чтобы влепить брату пощечину, но он перехватил ее руку и сильно сжал запястье. Кримхильда прикусила губу, чтобы не закричать. Он сжал еще сильнее. Сестра открыла рот, однако не для крика. Она прошептала, с достоинством, какого он от нее не ждал:
      -- Ты просто дикий вепрь, ты глуп, ты не силен, ты жалок. Тебе нас не сломить, не испугать! А ну-ка, отпусти!
      Он механически разжал руку. Принцесса встала рядом с отцом и положила руку ему на плечо. Принц стоял перед ними, как нашкодивший ребенок...
      -- Спрашиваю в последний раз, -- проговорил Крун, -- где колдуны Ульпины?
      -- Там, где тебе их не достать, -- усмехнулись уста Варга. -По-твоему, я выдам их тебе? Выдам для расправы? Так ты меня, выходит, совсем не знаешь, ты, который был моим отцом!
      -- Стража!!! -- взревел герцог.
      Явились барон Фальдр и несколько рыцарей.
      Указывая на сына, герцог Крун повелел:
      -- В темницу его! На самый нижний ярус, в одиночную камеру. Приставить круглосуточную стражу. Не кормить, давать только воду. Исполняйте!
      Начальник стражи посерел и не решился сдвинуться с места. Он понимал, что герцог совсем не шутит, и еще барон Фальдр видел презрительную усмешку на лице принца Варга...
      -- Исполняй, Хель тебя побери! -- рявкнул герцог.
      Фальдр поклонился и сделал шаг к принцу. Варг вызывающе осклабился. Фальдр остановился.
      -- Государь... я должен арестовать вашего сына, законного наследника престола?
      Герцогский кулак снова грохнул по подлокотнику. По лицу Круна пробежала гримаса. Кримхильда бросила на него обеспокоенный взгляд. Она-то знала, что то была гримаса невероятной боли, которую терпел ее мужественный отец... Ему нельзя было волноваться.
      -- Да, арестуй принца, -- сипло повторил Крун, -- немедля арестуй! Я, что, неясно говорю?
      -- Ты говоришь по-аморийски, государь, -- ухмыльнулся Варг, -- вот почему они тебя не понимают!
      На самом деле герцог Крун говорил, конечно же, по-галльски...
      ...Как только Варга увели, Кримхильда позвала врачей -- тех самых, аморийских. Врачи облегчили страдания Круна, и он отослал врачей. Остались в тронном зале одни они, отец и дочь.
      -- Он это сделал... -- простонал герцог. -- Он сделал это, да...
      -- Он это сделал, -- кивнула дочь. -- Он тебя предал. Ты и княгиня София спасли его от смерти там, в Темисии, а он ответил на благодеяние изменой. Он меч вонзил в твою спину. Зловещих колдунов, еретиков, слуг дьявола, он предпочел тебе, отец.
      Крун внимательно посмотрел на Кримхильду. Плотно сжатые губы, ясные зеленые глаза, резкие скулы, придающие лицу волевое и хищное выражение. Гордый и уверенный взгляд. Словно и не его дочь. Словно совсем другая женщина, -- та, из Миклагарда, -- вселилась духом в Кримхильду... А как же дочь, которая была, -- она исчезла?!
      -- Проклятие!.. Ну почему ты не мужчина?! -- вырвалось у герцога.
      -- Я твоя кровь, -- ответила принцесса. -- Во мне живешь, отец, и я -твоя! Тебя я никогда не осужу и не оставлю. Тебя люблю таким, каков ты есть. Поверь, мне тоже горько, что ты лишился сына, а я лишилась брата. Но у меня есть ты, а у тебя есть я, и вместе мы...
      -- Да!.. Я люблю тебя, дочь, очень люблю. Мне страшно... Я не говорил тебе... теперь скажу! Мне страшно видеть их... моих баронов... и тебя!
      -- Отец, я не боюсь твоих баронов.
      -- Но я боюсь! Боюсь не их, а за тебя боюсь!.. Прости меня, Кримхильда.
      Принцесса вздохнула, вспомнила наставления Софии Юстины и сказала:
      -- Не думай о дурном, отец. Ты долго будешь жить еще. Они ко мне привыкнут.
      Глава одиннадцатая,
      в которой узник подземной темницы принимает неожиданных посетителей
      148-й Год Кракена (1786),
      13 апреля, Галлия, Нарбонна, тюрьма во дворце герцога
      Из дневниковых записей Януария Ульпина
      ...Его камера была узкой и длинной, как кишка. Я подозреваю, что на этом месте когда-то были катакомбы, возможно, во времена римлян, а может, и еще раньше. Во всяком случае, подземелья герцогского дворца явно были старше и города, и крепости над ними. Века не пощадили древний лабиринт: большинство ходов засыпало землей, а остальные люди приспособили для заточения себе подобных.
      В широком подземном коридоре чадили факелы. У двери принца дежурили двое. Они не заметили меня, и я без особых трудов погрузил их в благостный сон. Дверь в камеру была очень тяжелой, из толстых листов чугуна. Ее закрывали на три замка, причем ключей у стражников не оказалось. Мне стало совершенно ясно, что дверь взломать невозможно.
      С той стороны двери я увидел частую стальную решетку. Она делила камеру на две половины; принц Варг был за решеткой. Обследовав ее, я понял, что решетка не имеет своего замка, а поднимается куда-то вверх; где-то там, на верхних этажах, и находится подъемный механизм.
      Принц спал у стены, когда я появился. Его щиколотки обвивали змеи кандалов, которые цепями крепились к кольцам в стене. Ни лежанки, ни стула, ни стола в камере не было. Не заметил я и приспособлений для отправления естественных надобностей. С потолка нудно капала вода, собираясь в большую лужу в самом центре камеры. По-видимому, эту воду принц и пил.
      O, tempora! O, mores!44 Глядя на это, нелегко поверить, что живу в конце восемнадцатого столетия. Вот он, мир, над которым владычествуют аватары, -- здесь, в этом каменном мешке, а не в "блистательной" Темисии!..
      Я негромко кашлянул. Мой друг варвар тотчас пробудился и уставился на меня. Волосы на его голове зашевелились и встали дыбом.
      -- Изыди! Изыди, исчадие, обратно в Хель!
      -- Н-да... -- улыбнулся я. -- Так-то ты встречаешь друга!
      -- Не верю! -- простонал он. -- Не верю в тебя! Тебя нет! Ты мне снишься!
      -- Пустой разговор, -- заметил я. -- Сам понимаешь, я тебе не снюсь.
      -- Этого не может быть! Как ты попал сюда?
      -- Вот так и попал.
      С этими словами я шагнул вперед, к принцу, и прошел через решетку. Мне показалось, что глаза Варга вылезут из орбит. Стоило больших усилий не расхохотаться.
      -- Это просто голографическая проекция. Меня здесь нет, а где я, ты сам знаешь. Перед тобой не я, а только лишь мое изображение. Понятно, благородный друг?
      Принц отчаянно замотал головой. Бедняга. Конечно, откуда ему знать, что такое голографическая проекция. Он-то полагает, это колдовство.
      -- Н-да, неприятное место, -- заметил я. -- Признаюсь, нас с отцом содержали в большем комфорте. А тебя, выходит, герцог, твой собственный отец, засунул в эту мышеловку!
      Напоминание об отце заставило принца подавить свой страх. Волосы на голове немного успокоились.
      -- Он приходил недавно, -- пробурчал принц. -- Стоял тут чуть ли не на коленях. Плакал. Молил меня. Хотел, чтоб я вас выдал.
      -- Ты молодец. Я научу тебя, как отключаться во время пытки. Это тебе поможет.
      Он усмехнулся:
      -- Я пытки не боюсь. Выдержу. Я опасаюсь только колдовства. А что, если такой, как ты, вдруг явится и заморочит меня? А я во сне ему скажу не то, что надо.
      -- Людей, отважных духом, "заморочить" нелегко, -- ответил я. -- Гипноз хорош для слабаков. Это во-первых. И во-вторых, таких, как я и мой отец, в окрестности двух тысяч герм навряд ли можно отыскать! А хочешь знать, что в-третьих?
      Принц заинтересованно кивнул и вдруг протянул ко мне руку. Она беспрепятственно прошла сквозь мой "плащ". Варг испуганно отдернул руку.
      -- Чудеса! -- прошептал он.
      -- А в-третьих, -- продолжил я, -- скажу, что твой отец не просто так заглядывал к тебе. Что в городе творится, ты не знаешь? Конечно, ты не знаешь. А в городе восстание! Народ потребовал освободить тебя.
      Огонь восторга вспыхнул в синих глазах принца -- и тут же погас.
      -- Пустое... Солдаты герцога мятеж подавят. Жаль друзей. Они могли бы мне... могли бы нам еще сгодиться!
      -- Правильно мыслишь, -- похвалил я его. -- И все же. Тенденция ясна. Чем дальше, тем сложнее твоему отцу удерживать тебя в темнице. Тебе ведь даже обвинение не предъявили.
      Он невесело ухмыльнулся и заметил:
      -- О чем ты говоришь, Ульпин? Какое обвинение?! У нас не Амория, у нас присяжных нет и нет судов. Не говорю уже об адвокатах. Мы варвары, неужто ты забыл? Прикажет герцог, и конец на этом! Вот приказал отец меня арестовать, ну, я и арестован. Велел мне пищи не давать -- и не дают мне пищи! А между прочим, который день я тут сижу?
      -- Седьмой.
      -- Хм!.. Он, что же, голодом меня собрался уморить?
      -- По нашим данным, -- осторожно заметил я, -- пищу тебе дадут сегодня.
      -- А ты откуда знаешь?
      -- Давай с тобой договоримся, друг. Таких вопросов больше мне не задавай. А моему отцу -- тем более. Не потому, что мы скрываем от тебя ответы. По иной причине. Любой ответ наш будет пахнуть колдовством, а мы с отцом вовсе не хотим, чтобы ты полагал нас колдунами. Мы всего лишь скромные друзья науки.
      Принц поежился.
      -- Как же, скромные вы... Ну ладно. А вытащить меня сумеете?
      Вот он, главный вопрос! Я ждал, что принц его задаст.
      -- Еще не время, -- ответил я. -- Для дела лучше покамест посидеть тебе в темнице.
      На моих глазах он стал наливаться гневом. Я понимал его. Принцу обидно. Он нас освобождал целых два раза. И что же? Вдруг он слышит, мол, для дела лучше посидеть ему в темнице! Ему, молодому, сильному, энергичному юноше, воину, принцу, рыцарю, -- сидеть в цепях в норе мышиной, на одной воде! Кому бы не было обидно?!
      Предвосхищая все его претензии, я кратко и доступно для него пояснил, какая польза может быть для дела, если он останется в темнице, и какой ущерб случится, если он сбежит сейчас. Принц слушал меня, сначала, правда, порывался прервать обидными словами, затем внимал, открывши рот; а когда я закончил, он покачал головой и промолвил:
      -- Теперь я понимаю, почему тебя и твоего отца сама Юстина боится. А говоришь, вы скромные друзья науки!
      -- Политика и психология -- суть высшие науки. Не зная душу человека, ты не научишься человека побеждать. Бессмысленно оружие ковать из стали, коль не владеешь оружием внутри себя.
      -- Скажи... сколько тебе лет, друг?
      -- Двадцать два, -- улыбнулся я, -- мы с тобой ровесники.
      -- Не могу поверить!.. А выглядишь ты...
      -- Знаю. Это все проклятый Эфир! Мы с отцом жили в Мемноне, священной столице Аморийской империи.
      -- А-а, это тот город, который мы называем Хельгардом.
      -- Да, вы его зовете "Городом Зла". И вы правы! Ибо там, в Мемноне, рождается могущество Империи Чудовищ. Там Хрустальная Гора, там добывают кристаллы-эфириты, там звезда Эфира сияет над Храмом Фатума... Она сияет и поражает все и всех вокруг, от мертвых камней до животных и людей. О, эфир животворящий! Ты думаешь, эфир -- это только благо? Думаешь, эфир -- это дармовая сила, это машины, движущиеся сами по себе, это пушки, которые не нужно заряжать, думаешь, это милость богов?! Н-да, милость!.. Мы с отцом прожили в теополисе пять лет... в Священном Городе, что в толще Хрустальной Горы сокрыт... немногие выдерживают столько! Мы изучали науки... и постигли истину... ту истину, которую невежи обозвали ересью! Эфир отомстил нам: да, мне только двадцать два, а выгляжу глубоким старцем! Однако ни о чем я не жалею: губительное излучение Эфира лишь тело поразило мое, а душу прояснило! Я стал свободен; клянусь, в свои-то годы я больше прожил на свободе, чем все мои сородичи за сотни лет!..
      Мне хотелось еще очень и очень многое сказать этому благородному юноше, которого послал нам Всевышний, -- но в это самое время послышался скрежет ключа в двери. Я вынужден был попрощаться с принцем и исчезнуть.
      Бедняга варвар! Он так и не уразумел, каким же чудом я проник в его темницу, -- и тем более не понял, как я из нее исчез.
      Отец считает, это даже хорошо: таинственность суть власть, а когда все ясно, для власти места нет. Власть нам потребуется вскоре. Мы разобрались в обстановке и уяснили, как сотворить из Варга орудие нашей мести аватарам. Поистине идеальное орудие! Его руками мы вымостим для миллионов дорогу к справедливости, свободе, счастью.
      Отец мой подсчитал, что факторы нашего успеха сложились в лучшей из трех с лишним миллиардов комбинаций.
      -- Мы будем совершенными кретинами, если не воспользуемся столь благоприятной ситуацией, -- говорил отец...
      * * *
      Чугунная дверь с ужасным скрежетом отворилась. Варг, еще не успевший отойти от встречи с живым призраком молодого Ульпина, оторопело взирал на новое диковинное явление. Принц видел в дверном проеме барона Фальдра, начальника герцогской стражи, и еще двоих рыцарей. Они сопровождали девушку... Тонкий стан под традиционным галльским платьем-рубахой, маленькие руки, правильный овал лица, отмеченный аристократизмом, прямой носик, волосы спрятаны под головной платок, большие глаза, распухшие от слез...
      Увидав Варга, девушка вырвалась вперед и припала к прутьям стальной решетки.
      -- Любимый!.. Мой любимый! Ты жив, какое счастье!
      Барон Фальдр тактично затворил дверь с той стороны, оставляя принца наедине с женой.
      Как всегда в присутствии Доротеи, Варг испытал некоторое смущение. Он разрывался между разумом и чувствами. Разум подсказывал ему: эта женщина, дочь князя и сенатора Корнелия Марцеллина -- злокозненная лазутчица амореев, шпионка, приставленная к нему с целью покрепче привязать его к ненавистной Империи. Но чувства... неожиданно родившиеся чувства к этой странной девушке заставляли забывать о пропасти, разделявшей их.
      Полгода жили они вместе. Он никогда еще не встречал такой терпеливой, чуткой, покорной женщины. Доротея молчаливо сносила его презрение, его ненависть, его недоверие... Когда он бил ее, она была нема, как рыба. Три месяца тому назад, узнав, что она носит его ребенка, он перестал бить ее. Нынче у нее заканчивался шестой месяц беременности, и материнский живот уже начинал проявляться.
      Доротея Марцеллина оставалась, пожалуй, единственным живым существом, которое всегда и во всем соглашалось с ним. Даже верный Ромуальд иногда возражал. Она -- ни разу. Принца мучило подозрение, что жена играет с ним в поддавки, чтобы затем вовлечь в какую-нибудь жестокую ловушку; принц внимательно следил за ней, и Ромуальд, и другие соратники принца следили тоже... Ничего! Доротея совершенно не общалась с аморийскими "миссионерами", ни разу не была замечена в попытке передать им какие-либо письма, документы, вещи. Она не проявляла ни малейшего интереса к прежней родине, ни малейшей ностальгии по блистательной Темисии, по отцовскому дворцу, по былой богатой жизни... Свободное время свое она проводила, прилежно изучая галльский язык и обычаи нарбоннского народа.
      Не замечая за женой предательского поведения, принц Варг стал подозревать, что она попросту глупа. Проверяя эту догадку, он устроил ей несколько нелегких испытаний. Однажды, например, в горницу к Доротее явился некий тевтонский купец. Он вручил девушке дары, якобы в знак уважения к ее мужу принцу, и, как бы между делом, принялся выспрашивать о жизни Варга, о его взглядах, о планах принца на будущее, когда он станет нарбоннским герцогом. Сам Варг в это время стоял за дверью и подслушивал. Разговор с "купцом" закончился тем, что Доротея вернула ему все дары и вежливо, но строго, потребовала оставить ее. Ничего, даже отдаленно похожее на тайны мужа, она "купцу" не рассказала. Скорее наоборот: принцу почудилось, будто жена на самом деле раскусила этого "купца".
      Со временем он пришел к однозначному выводу, что Доротея достаточно умна. Он начал проявлять к ней интерес не только плотский. Вечерами они беседовали, причем о разном; о чем бы ни заговаривал принц, оказывалось, жена в состоянии поддерживать разговор. Варг иногда ловил себя на мысли, что в некоторых делах Доротея разбирается лучше его, например, в науках и искусстве. Она, впрочем, никогда не пыталась одержать над ним интеллектуальную победу; напротив, как только Доротея замечала, что муж "плывет" в разговоре, она умело сворачивала беседу в такое русло, чтобы Варг вновь ощутил себя первым. Будучи сам человеком умным, молодой принц хорошо понимал незатейливую игру жены. Но раздражения не было; подсознательно Варг испытывал благодарность за понимание, чуткость и верность.
      Подозрительный по природе и в силу сложившихся обстоятельств, принц мучительно искать ответы, в чем причина столь странного для аморийки поведения жены.