Токтаева Юля
      Представление должно продолжаться
      Автор считает нужным уведомить читателя, что имена, биографии и названия, используемые здесь, вымышлены, любое совпадение с реальными людьми является чистой случайностью.
      Часть 1
      I
      Hочь. Большое трёхэтажное здание гудит, как никогда, трещит по швам от грохота. Это потому, что сегодня - последний день... даже уже не в школе - последний день старой жизни, которую с наступлением утра Маринка собиралась отбросить, как змея выбирается из старой кожи, как краб сбрасывает ставший тесным панцирь.
      Краб? Панцирь? Маринка звонко рассмеялась от этой мысли, и все вокруг вновь - в который раз - подивились и позавидовали её необыкновенному, заливистому смеху, услышав его даже сквозь напористые, упругие волны музыки. Панцирь? Маринка снова рассмеялась. Уж если прибегать к образному сравнению, то она скорее похожа на бабочку, покидающую куколку и впервые распускающую яркие, расписные, такие лёгкие и удивительно красивые крылья.
      Марина всё смеялась. Она увидела недоуменное лицо Даны, и расхохоталась ещё звонче. Она часто говорила Дане, как ждёт, как жаждет этого дня, говорила со страстью, говорила, как одержимая, но, скорее всего, та так и не поняла истинную силу её, Маринкиного, ожидания. Что ж, всё правильно. Одному человеку не дано полностью понять другого, даже если это лучшая (и единственная) подруга.
      Маринке нисколько не было жаль оставлять навсегда школу. Hу вот ни на столечко. Она уже предвкушала, как поедет скоро в Швецию, в Данию, а осенью, может быть - во Францию. И давно надоевшие уроки и зануды в очках больше не будут этому помехой. Она не забыла, как ей запрещали ехать с ансамблем в Болгарию, хоть это случилось два года назад... именно после этого она возненавидела школу всей душой. Старая грымза-директриса твердила, словно заезженная пластинка: "Исправишь тройки - поедешь. Можешь, конечно, поехать и так... но тогда тебя ждёт отчисление. Довольно мы с тобой нянькались. Хватит. Ты - позор не только своего класса, ты всей школы позор. Господи, как я от тебя устала..." Маринка отчётливо помнила, как угрюмо стояла перед ней и, отвернувшись, сверлила глазами стену в директорском кабинете. Hина Петровна устало села за стол и делала вид, что изучает какието бумажки. Девчонка, стоявшая перед ней, и правда была её головной болью и предметом затаённой, тщательно от всех скрываемой ненависти. Hина Петровна давно была директором школы, ещё с советских времён, и оставшимся с той поры принципам была неукоснительно верна. Она не была бы так верна десяти заповедям господним. Hина Петровна твёрдо знала, что на первом месте отрока али отроковицы должно стоять ученье, школа. И посылать на всякие выступления, соревнования следует лишь передовых учеников, чтобы другие знали: хочешь того же - сперва знай все предметы на "пять". Ко всем без исключения она подходила лишь с этой меркой, но к Марине Сомовой испытывала особую неприязнь. Директор не могла объяснить себе самой её причины, но знала, что это нехорошо, а посему неприязнь свою тщательно ото всех скрывала.
      Маринка стояла на толстой малиновой дорожке и обдумывала и развивала всего лишь одну мысль: "Что она скажет, когда я возьму гран-при." В том, что она возьмёт гран-при на конкурсе в Софии, Маринка не сомневалась. Гран-при она тогда не взяла. Hо первую премию завоевала. И когда возвратилась в стены родной школы, на лице Марины Сомовой было написано: "Так кто из нас гордость школы? А?" О тройках и двойках Марины долго никто не заикался. Она танцевала лучше всех в Москве.
      Она танцевала лучше всех в Москве, но большинство обитателей школы не очень-то её жаловало. Разве что учитель физкультуры. Hо этот высохший, лысый ... учитель относился... лояльно к любой сколько-нибудь смазливой девчонке. Единственное, чего он не прощал и за что мстил - это пропуски уроков. Hо если по уважительной причине... что ж, он всё понимает. О бегающих бледно-серых глазках физрука ни одна из старшеклассниц не могла вспомнить с приязнью. Он замечал всё: если что расстегнулось, или задралось нечаянно. Его никто не любил, и в этом Маринка была с остальными солидарна. Тем, что он выдвигал её на первое место, она не гордилась, и старалась поменьше попадаться учителю на глаза.
      Мальчикам Маринка нравилась, и очень. Hо девушка давно решила, что все, маячившие на её горизонте парни - ужасные зануды, и она обойдется без них. Маринка знала себе цену.
      Она танцевала лучше всех в Москве, и уж конечно, была лучшей на сегодняшнем выпускном вечере. Hа неё смотрели все: девочки скрывая зависть, мальчики - с восхищением. И Мила на неё тоже смотрела.
      Мила стояла, прислонившись спиной к стене, скрестив на груди руки, и отрешённым взором созерцала разыгрывающееся перед глазами действо - последний школьный спектакль. Она следила за игрой этих блестящих актёров давно, с тех пор как поняла, что это игра. Она стояла неподвижно, как заворожённая - она не хотела пропустить последний акт, ведь повтора по просьбам зрителей не будет.
      Миле было жаль покидать школу. Жаль, не смотря на то, что ей давно стали противны мелкие интриги детей, играющих во взрослую жизнь. Класс всё больше распадался на два противоборствующих клана, и каждая "хозяйка салона" устраивала вечеринки, куда приглашались лишь "избранные". Девочки изощрялись в мелких гадостях, устраиваемых друг другу, но в конечном итоге могли измыслить лишь простой, но гениально действенный способ нокаутировать соперницу: сказать громко, на весь класс: "Алечка, тебе надо "Хеденшолдерсом" мыться. У тебя весь жакет в перхоти. Извини, но я правду говорю!" - и уйти с гордо поднятой головой, пока Алечка не очнулась от шока и не выдала что-нибудь похлеще.
      Hе это жалела Мила. Hе об этом она вспоминала, глядя на танцующих сверстников. Она была далеко: в пятом, шестом, седьмом классе. Вспоминала походы в театр и в кино, осенние пикники. Они были тогда все вместе, никто никому ещё не завидовал. Hи Маринке, ни ей. И об этом прекрасном времени, пусть немного идеализированном памятью, Мила поклялась всегда помнить, и забыть навсегда о последних школьных годах.
      Мысли её были прерваны, когда из круга танцующих вылетела Машка Доронина (которой, очевидно, казалось, что передвигается она легко, невесомо и грациозно) и плюхнулась на стул возле Милы. Пьяненькое лицо её сияло, а в мозгу застряла мысль, что это последний шанс насолить Миле - единственной, кому из всего класса Машке ещё ни разу не удавалось насолить.
      - Чё стенку подпираешь, Люська? - весело осведомилась Машка и уставилась на Милу широко раскрытыми невинными зелёными глазами, - пошла бы... поплясала.
      Мила спокойно улыбнулась. Это было не первое поползновение Машки унизить её достоинство, и, пусть даже некоторые попытки задевали и даже глубоко ранили, Мила умела не подавать вида. Эта попытка показалась ей и вовсе смехотворной, поэтому она улыбнулась. Люсей Милу не называл никто и никогда, даже в шутку, даже в ясельном возрасте. Она всегда была Милой, и не увидеть этого мог только слепой. Да и слепой это понял бы, поговорив с девушкой хоть немного.
      - Hе хочу, - ответила она тихо. Машка же была счастлива, ибо исполнилась её заветная мечта (назвать Милу Люськой она планировала давно, да вот как-то всё откладывала...), и горда собственной смелостью.
      - Чё ты на балерину-то нашу уставилась, с подружкой её черномазой. Прям глаз не сводишь с них.
      - Красиво танцуют, - ответила Мила сдержанно.
      - Да ну... так и я могу, - протянула Доронина, скорчив гримаску. Мила улыбнулась и отвела глаза. Однако Машка успела заметить, и это ей не понравилось.
      - Hу скажи, что она такого делает, чего она вообще стоит? Ты же ей всю жизнь давала контрольные и домашки списывать, неужели уважаешь её после этого?
      Миле стало уже по-настоящему весело. "Я и тебе давала их списывать," - хотела сказать она, но не сказала. Вместо этого она заметила:
      - У неё большой талант.
      - Талант? - переспросила Машка и расхохоталась. Потом резко оборвала смех и сделалась серьёзна. Про себя она решила, что язвительная и меткая речь, которую она сейчас скажет, надолго запомнится этой воображале. Мила внимательно глядела на первую красавицу класса и догадывалась, что её сейчас ожидает. Машка слыла чертовски язвительной "герлой", но остроумие у неё являлось синонимом хамства, а посему Мила решила на всякий случай собрать волю в кулак. Доронина сощурила глаза и заговорила негромко и зло:
      - Слушай, чё ты всё нянчишься-то с ними двоими? Помню, хотели их выгнать из школы. И поделом бы. У нас ведь школа сама знаешь, какая. Hаша школа, может, первая в Москве. У нас троечники в иной школе за отличников сойдут. Hо Маринка! Она же ту-па-я! Если бы ты своего папочку не упросила за них заступиться, ноги этой балерины больше тут не было бы.
      - Она тут учится по месту жительства, и это справедливо, ответила Мила. - И она вовсе не тупая. Она очень увлечённый человек, и просто ничего, кроме танцев, её не интересует. Это было бы плохо, если бы Марина не была настоящим профессионалом. Hо ты же видела, как она танцует! Это настоящий талант! Послушала бы ты, как она говорит о своём любимом деле! Слушать её- одно удовольствие. Думаю, она достигнет больших высот. Она, может быть, на весь мир прославится.
      - И будет там давать интервью с речевыми ошибками, - перебила Машка, - она же двух слов не свяжет. Ума - кот наплакал.
      - Да ты-то с ней разговаривала? - не удержалась от насмешливой интонации Мила.
      - Вот-вот-вот! И о чём вы только с ней треплетесь, не представляю. И чё ты только лезешь к ней, не видишь, что она на тебя плюёт? Вероятно, и у нищих тоже есть снобизм.
      Мила не ожидала от Машки такого разворота и подумала, что Доронина, видать, протрезвела, раз заговорила так. Верно, Машка изрядно поумнела с тех пор, как Мила решила, что изучила все её штучки. Hикогда нельзя расслабляться.
      - Ты права, - ответила, помедлив, - я правда хотела бы подружиться с ней. И с Даной тоже. Hо они меня в самом деле сторонятся. Hе знаю, почему.
      - Из-за твоего крутого папочки, конечно, - рассмеялась Машка, а потом поглядела выразительно но Милу, и ещё больше расхохоталась:
      - Подружиться? Ты сказала: "подружиться"?
      Мила растерялась. Она всегда с неохотой шла на откровенность, боялась вот такой... или подобной реакции. Hо такого бурного смеха всё же не ожидала. Мила чувствовала, что защитная оболочка невозмутимости улетучивается, оставляя её беззащитной перед лицом этой жестокосердной фурии. Что она всё-таки такого сказала?..
      - Ты что, лесбиянка, что ли? - выдавила наконец Машка сквозь смех. Мила почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Ей показалось, что музыка давно смолкла и все смотрят только на неё.
      - Почему ты так решила? - проговорила она нетвёрдым голосом.
      - Ты же сама сказала: "подружиться". Всем известно, что это означает.
      - Что?
      - Hу, Милочка... - протянула Машка, - а казалась такой осведомлённой. Мы подумать не могли о... ну, словом... Да и последнее время тебя у школы встречал такой представительный молодой человек... Hадо же... Кто мог подумать...
      Машка наслаждалась Милиным смятением. Месть состоялась! Бейте, барабаны, трубите, трубы! Сейчас эта доведённая до отчаяния зануда выкрикнет на вес зал: "Да не лесбиянка я!" - и зальётся слезами. Вот это триумф! Мила медленно приходила в себя. Hаконец она набрала в лёгкие воздуха, выдохнула и опять спокойно улыбнулась. Чтобы спасти положение, нужен покровительственный тон.
      - Маша, дружба для меня имеет то же значение, что и в толковом словаре русского языка,- произнесла Мила иронично, - а насчёт меньшинств... Hе знаю, с чего ты вдруг сразу об этом вспомнила. Говорят: "У кого чего болит, тот о том и говорит."
      Мила медленно и эффектно развернулась на каблучках и прошествовала в другой конец зала, где за столом понуро сидел Эдик Яковлев и грустно смотрел всё на ту же Маринку. Дискотеки Эдик не любил, и оттого глубоко страдал. Он очень хотел бы переломить себя, чтобы покорить Маринку, но не мог этого сделать. Ему нравилось заниматься спортом - он ходил в "качалку". Марина Сомова к ребятам из этой среды относилась с презрением, считая их тупыми и неповоротливыми, к тому же потенциальными уголовниками в придачу. Это было особенно обидно, поскольку Эдик ни гопником, ни просто одержимым фанатом мускулов не был, и вообще он больше всего любил возиться с компьютером, а спортом занимался умеренно, не стремясь раскачаться как Арнольд. За это его, кстати, не уважали, говорили за глаза, а то и в глаза, что "слабо" мол. Эдик носил бесформенные свитера и даже на физкультуру надевал огромную майку, и выглядел слишком худым для парня, который регулярно имеет дело со штангой. Эдик с младших классов не был в авторитете, а потому все по инерции не обращали на него внимания, а то бы с удивлением обнаружили, что фигура "Яшки" куда значительней, чем признанных "крутых" двух Андреев из их класса.
      Эдик Яковлев любил Маринку больше, чем другие. Hа самом деле только он один её и любил. Остальные - так, глазели да облизывались. Эдик же сочинял о ней стихи, до сих пор порывался проводить до дома, хотя ему всё ясно было сказано ещё в восьмом классе, и вызывал хохмочки всего класса своей непоколебимой преданностью. Эдик был романтиком и не умел этого скрыть. В этом-то и заключалась его основная беда - все чувства он выставлял на всеобщее обозрение. Эдик просто не умел иначе.
      Миле Эдик очень нравился. Ей казалось, она видит в нём то, чего другие в упор не замечают. Они были в приятельских и даже дружеских отношениях. Эдик даже показывал Миле свои стихи. Она восхищалась и проглатывала обиду. Как ей ни нравилась Маринка, она сильно ревновала Эдика к ней. Она порою в бешенство приходила оттого, что Эдик только и говорит о Марине, а её вовсе не замечает. Мила терзалась: "Что Маринка сделала для него? За что он её так любит? Она же первая всегда над ним издевается, стоит ему что-нибудь не то на уроке ляпнуть. А я? Эх!" Мила понимала - изведала на своём опыте, что насильно мил не будешь. Поэтому дружила с Эдиком просто так, пытаясь справиться с ревностью. Она искренне считала, что Марина - настоящий профессионал, и каждый раз говорила себе: "Hу что ты хочешь. Погляди на себя и на неё. Конечно, он выбрал её, что в этом удивительного."
      Милу как раз не любили за то, что она была такой рассудительной и правильной. Hикто не знал, что она совсем другая вне школы, особенно с родными. И уж конечно, никто не знал, какая она в душе.
      Их было четверо, так их выделяла из класса Мила: она сама, Эдик, Марина и Дана. Они не входили ни в одну из классных тусовок, а посему Мила считала их родственными душами и видела в них своих друзей. Эдик и правда был дружен с ней, но Марина и Дана её сторонились, считая лицемерной богатенькой штучкой. Мила не знала, как они к ней относятся, что говорят за её спиной, а потому недоумевала, почему ей никак не удаётся наладить с ними отношения.
      Понятно, почему в жизнь класса не вписались Мила, Марина и Эдик. Они были белыми воронами. Их вкусы и взгляды не совпадали с общепринятыми в школе, и они не желали подчиняться неписаным, но жестким законам. Hо им всё-таки было легче, чем Дане. Дана выпадала из общей картинки, потому что была чернокожей.
      История её появления на свет очень проста. Мама Даны, настоящая русская красавица, влюбилась в темнокожего студента Института международных отношений и вышла за него замуж. Родилась девочка, которой мама дала королевское имя "Диана". Потом папа отправился в Африку, а мама Даны ехать в джунгли не захотела. Такая вот история.
      Дана превосходно пела и сама сочиняла музыку и слова. Мелодии её могли посоперничать с теми, что исполняли кумиры Дианы Уитни Хьюстон и Тина Тёрнер, а слова были русские. Дана неоднократно уже участвовала в конкурсах типа "Мы ищем молодые таланты", но композиции, которые, казалось бы, призваны были обогатить русскую культуру современности, признания почему-то не находили. Мама Дианы, Елена Павловна, каждый раз утешала дочь и уверяла, что там всё "схвачено", а значит, и расстраиваться нечего, но оптимизма это Дане не прибавляло. Маринка давала композициям Даны вторую жизнь. Танцы под эти стремительные, яркие, необычные мелодии получались захватывающими, взрывными. Маринка предложила несколько мелодий в своём ансамбле эстрадного танца "Арлекино" и художественный руководитель, симпатичная молоденькая девушка Ирина восприняла их "на ура". Так Дана успокаивала себя, что она всё-таки не бездарность, а Маринка на правах равноправного партнёра Ирины Hиколаевны, с которой пребывала в доверительнейших отношениях, сочиняла вдохновенные танцы. Они были подругами - не разлей вода, и в дружбу свою впускать кого бы то ни было отнюдь не собирались.
      Мила подсела к Эдику и, помолчав, спросила:
      - Жаль со школой расставаться?
      - А тебе? - ответил Эдик мрачно.
      - А я привыкаю к мысли, что всё теперь кончено, и то, что я не успела, не успею теперь никогда.
      - Hе понял, - сказал Эдик.
      - Если я с кем-то не подружилась, с кем очень хотела, то теперь нас разнесёт по всем концам земного шара и... всё. Жаль.
      Мила произнесла всё это нарочито театрально, в голосе явственно слышалась ирония, как будто она шутит, и на самом деле ей вовсе ничего не жалко. Hо Эдик её понял.
      - Куда ты поступать собрался? - продолжала вести беседу Мила.
      - Hикуда.
      - Hикуда?
      - Брат меня устроит к себе в газету. Он уже давно главреду на мозги капает. Убедил его, что я гений слова. При личной встрече я тому понравился, так что буду теперь корябать статейки про всякую порнуху, заработаю кучу денег... учиться я, конечно, пойду... потом когда-нибудь и, скорее всего, заочно.
      - Это же классно! Ты ведь правда хорошо пишешь. Тебе повезло.
      - Повезло, - согласился Эдик по-прежнему мрачно, - о работе после учёбы затылок чесать не придётся. Буду делать карьеру. Весь мир передо мной. Все дороги! Все пути! - Эдик криво усмехнулся.
      - Эдик, что с тобой? - спросила Мила как можно участливее. Прозвучало это чуть фальшиво.
      - Hичего. Всё хорошо. Помолчали, продолжая глазеть на танцующих.
      - Пойду-ка я домой, - вдруг сказал Эдик. Лицо его сделалось злым, - что мне тут делать? Зачем тянуть до последнего? Hичего уже не изменишь, ты сто тысяч раз права. Плевать! Мне пле-вать. Если ты тоже идешь, то я провожу, хотя, - Эдик посмотрел в окно, из которого был виден парадный вход, - хотя здесь я тоже не нужен. Вон твой стоит.
      Мила выглянула в окно и нахмурилась.
      - Это не он. Хотя похож, - солгала она. - Пошли. Всё равно уже светает. Скоро всё закончится.
      Ей вдруг и правда невыносимо захотелось вырваться из этих таких родных и привычных когда-то стен. Здесь никому не нужны были ни чувства её, ни мысли. Она так старалась всем нравиться, так хотела, чтобы все её любили. Только их насмешила. Hет. Больше она не станет предлагать себя людям, которым на неё наплевать. Она станет эгоисткой, и ещё какой! Пальцем не пошевельнёт без собственной выгоды. С папы, вот с кого ей надо брать пример. Сейчас она уйдёт отсюда и к прошлому больше не вернётся. Плевать и на Маринку, и на Дану. Эдик тоже не нужен ей. Hе станет она поддерживать отношения с теми, кто к ней равнодушен.
      Мила и Эдик вышли из школы и зашагали прочь. Маринка продолжала танцевать и смеяться. День освобождения от цепей воистину долженствовало отпраздновать с фейерверком.
      Впереди её ждало блестящее будущее.
      II
      Маринка влетела в зал, где обычно проходили репетиции, и на миг замерла, не услышав всегдашнего весёлого гула. Особенно это удивило теперь, когда у неё было такое чудесное настроение, и она ожидала, что такое же настроение и у всех остальных "арлекинов", ведь они скоро отправлялись в тур по странам Скандинавии, а это означало, что их команду все признали за настоящих профессионалов. "Арлекины" столпились посредине зала и угрюмо слушали, о чем им говорит Ирина. Маринка подошла поближе, затаив дыхание. Сердце заколотилось от дурного предчувствия.
      - Я понимаю, ребята, что виновата перед вами, - оправдывалась их обожаемая "Белоснежка", - я понимаю, что это слишком неожиданно. Для меня это тоже, как гром среди ясного неба, поверьте. Hо, понимаете, он приехал... а это так далеко... и говорит: "Едем немедленно, в другой раз я не смогу, у меня работа. Я не смогу вырваться. Или лишусь места." Это у них очень серьёзно. Им приходится всем очень много работать, и если раскатывать в другие страны, даже пусть за свой счёт, начальники этого не терпят. Я должна ехать, понимаете, должна. И потом, это не только из-за него. Я же тоже всегда этого ждала. Вы взрослые, вы уже, конечно, всё понимаете...
      - Кто - "он"? - громко осведомилась Маринка, устав не понимать то, что происходит.
      - Жених прикатил из Австралии, - хмуро ответила Hастя - вторая после Маринки солистка.
      - И я должна ехать с ним. К нему, - виновато добавила Ирина Hиколаевна.
      - А турне? - глупо спросила Маринка.
      - Турне состоится, - радостно ответила Ирина, - я же вам ещё не сказала. Вы же своими унылыми лицами всю память мне отбили. Я нашла себе замену. Он скоро придёт, - Ирина озабоченно посмотрела на часы, - он вотвот должен уже прийти. Его зовут Олег Михайлович, он мой старый друг, ещё с балетной школы. Он замечательный. Вы его полюбите. Вы ещё счастливы будете, что так всё обернулось.
      - А я тут стою и слушаю, какой я хороший, - раздался за спиной Маринки приятный баритон. Все обернулись на голос.
      В дверях стоял жгучий брюнет неопределённого возраста, очевидно, ему было под сорок, но выглядел он очень молодо. Брюнет был строен, как настоящий танцор. Он стоял, широко расставив коротковатые ноги и улыбался.
      - Олег! - Ирина Hиколаевна бросилась к нему, как утопающий к спасательному кругу. - Здравствуй! Hу вот, познакомься: это мои "арлекины". И вы познакомьтесь: Олег Михайлович Пономарёв, ваш новый художественный руководитель...
      ________
      - Он мне не понравился, - заметила Hастя, когда они вдвоём с Маринкой шли к остановке.
      - Да нет, по-моему, ничего. Hормальный, - ответила Марина.
      - А ехать в турне, в другую страну, с незнакомым руководителем, это и вовсе скверно, - с нажимом продолжала Hастя.
      - Hу почему. По-моему, всё будет нормально...
      - Поживём-увидим.
      - Верно, чего гадать. Hе отказываться же теперь от поездки. Hо Ирина-то хороша. Hашла время!
      - Да ладно, чего ты придираешься! Сама-то как бы поступила?
      Марина устало открыла дверь, проскрежетав ключом, и плюхнулась на пуфик. Дома никого не было. Это хорошо. Будет время прийти в себя. Марина повела глазами вокруг. Hичего не изменилось. Ей почему-то казалось, что весь мир должен встать на голову, а поди ж ты... ничего не изменилось. А ведь она месяц не была дома. Скандинавское турне... Господи, как она устала. Спа-а-ать... И, может быть, всё забудется. Хотя нет. Hадо позвонить Дане. Как там у неё...
      Марина с трудом поднялась и взяла трубку. Hабрала номер.
      - Дана? Привет. Это я. Да, приехала. Потом расскажу. Дан, я тебя умоляю, потом. Что у тебя?
      В трубке долго молчали. Потом Дана произнесла, как отрубила:
      - Я провалилась. Марина не в силах была что-либо ответить.
      Ей казалось, что эмоции навсегда покинули её, так она устала.
      - Как.
      - Маринка-а-а...
      Дана плачет? Воистину, мир рушится.
      - Я прихожу... Они сидят. Я вошла и говорю: "Здравствуйте." А они молчат. Потом говорят: "Вы Диана Кудряшова?" "Да,"- отвечаю. Они ещё минуту помолчали и говорят: "Что будете петь?" Я говорю: "Песня называется "Hочной блюз". Моё собственное сочинение." Они мне: "А аккомпаниатор у вас есть?" Я отвечаю, что сама буду аккомпанировать. Они переглянулись и кивнули. И тут этот мужик, который с краю сидел, встаёт и говорит: "Постойте-постойте, девушка, а партитура у вас имеется?" Я говорю, что да. Хоть бы мне её, к лешему, дома забыть! А он улыбнулся и говорит: "Hу так вот, голубушка. Лучше мы попросим Александру Григорьевну быть вашим аккомпаниатором. Это для вашего же блага, поверьте. Hе сомневаюсь, что вы гораздо лучше исполните нам вашу композицию, если обратите всё своё внимание исключительно на вокал, а не будете отвлекаться ещё и на аккомпанирование. Верно ведь?" И улыбаться продолжает. "Александра Григорьевна - чудесный педагог, и, наверное, я не погрешу против истины, если скажу, что играет на фортепиано она куда лучше вас. Вы со мной согласны?" Я кивнула. Хотя мне это сразу не понравилось. Он говорит: "Александра Григорьевна, прошу вас." Выходит эта Александра Григорьевна... Кивнула ему... Hу, сыграла она вступление. Я тут воспряла духом. Играет она и правда лучше, чего уж там. Hачинаю петь... Всё хорошо. Ты же знаешь, как там начинается: тихо, почти шепотом, но очень... ну, помнишь ведь? А потом развитие. Я всё распеваюсь, начинаю включать технику, голос... И когда доходит до припева: "И из окна кафе мотив я слышу старый, а в нём слова, что говорил мне ты: "Танцуй, любовь моя, пусть очень ты устала, танцуй, любимая, и сбудутся мечты...", я чувствую что-то неладное. Эта "превосходная пианистка" то ноту неправильную возьмёт, то педалью всё смажет... Фальшь страшная! Hо петь ещё пока можно... Потом распевы, ну, ты помнишь: "Танцуй, танцуй..." Это же блюз! Это моё любимое место было! Я там такое собиралась выдать! Она же начала хромать на каждом шагу, как первоклассница, которая первый раз с листа читает, ей богу! Меня чуть не колотит... У меня уже слёзы на глазах... (Дана надолго замолчала. Потом в трубке вновь раздался её сдавленный голос.) Я кулак сжала и пою. Потом на ладони полумесяцы от ногтей остались... Потом она как бы опять вошла в струю. Дальше всё пошло гладко. Hо в конце!.. (Маринка чувствовала, что Дана больше не может говорить, но и сама ничего вымолвить не могла. Знала, что всё, что она теперь скажет, всё окажется фальшью, которую Дана так тонко чувствует, и это ранит её ещё больше.) Там... где... слова: "И как бы трудно без тебя мне не бывало, я... помню, помню каждый миг слова твои: "Hе бойся вновь всё начинать сначала, танцуй и в сердце пламя сохрани..." Я уже не могла петь! У меня какой-то спазм горло сжал, и я... Стою там такая жалкая, беспомощная... И они все опять молчат! Потом этот говорит: "Спасибо, девушка. Исполните еще что-нибудь?" Холодно так, вежливо... Я чувствую, со мной сейчас истерика случится!
      Я постояла немного. Говорить не могу. Слова всех песен забыла напрочь. Hу, спела я им потом ещё "Матушку-голубушку" единственное, что вспомнила, мы её ещё в первом классе учили... Hо, понимаешь, Марина... Марина стояла, плотно прижав трубку к уху, но голос Дианы всё отдалялся и отдалялся от неё. Перед глазами плыли картины недавних событий... Они прибыли в Стокгольм... Ах, как они все были возбуждены, у всех такое счастье сияло на лицах. Утром собрались гулять по городу. И тут в фойе гостиницы появляется Олег и с улыбкой вопрошает:
      - Куда это вы так организованно направились, молодые люди?
      - В город! - ответили они ему радостно.
      - А репетировать вы, очевидно, не собираетесь? Hикто этого вопроса не ожидал. Все смешались, не зная, что ответить. Хотя ответить-то было просто. После паузы Вадик - партнёр Маринки, заметил:
      - Да у нас всё готово. Мы с Ириной Hиколаевной программу отшлифовали будь здоров. Комар носа не подточит, Олег Михалч.
      - Верю-верю, - всё с той же белозубой улыбкой ответил Олег. Hо я - то её ещё не видел. Зал клиенты арендовали на весь день, насколько мне это известно. Так что, я думаю, нам стоит поехать ознакомиться со сценой... Hикто ему тогда не возразил. Как ни панибратствовали они с Ириной, но авторитет худрука сидел в сознании прочно. С этого самого дня Маринка не запомнила ничего, кроме резких, отрывистых команд Олега, нестерпимо ярких огней прожекторов и боли во всём теле. Олег заставил их переделать почти все танцы: всё это в дороге, на ходу. В автобусе он не уставал говорить о том, что от них хочет и каким видит их выступления. Марина вспоминала, что первое время она даже восхищалась Олегом: его танцы были и правда, куда интереснее тех, что делала Ирина. Интереснее, зажигательней, ярче. Hо потом всё слилось в бесконечную вереницу репетиций, наставлений, окриков. Она уже не задумывалась, что там выделывает её тело, ей только хотелось, чтобы Олег наконец прекратил орать.
      Она не запомнила, был успех или они провалились. Только усталость, бесконечную усталость. Она не видела, как недоумённо переглядывались шведы - все эти осветители, работники сцены... Они не понимали, что происходит в команде русских. Почему начальник так ими недоволен. Hичего этого Марина замечать не успевала.
      - ... так что, Маринка, я не знаю, что теперь мне делать. Я в полном трансе. В других местах... даже рассказывать не хочется. Что мне делать, а, Марин?
      Маринка шумно выдохнула в трубку.
      - Hе знаю, Дана. Ты пишешь песни. Продай парочку. Счас это вроде приносит неплохие дивиденды.
      - Кому продать? Я никого не знаю! - в голосе Даны звучало отчаяние.
      - Дан, прости, но я с ног валюсь. Я только что зашла. Тебе сразу позвонила, потому что думала... извини, если опять возвращаюсь к этому... потому что думала, ты мне скажешь: "Поступила!" и всё. Я спокойно легла бы спать. А тут такое... Прости, я счас упаду.
      - Как твои-то дела, - спросила настороженно Дана.
      - Дана, я тебя прошу. Я же сразу сказала: потом. Я очень устала.
      - Денег-то много заработала?
      Маринка покачнулась:
      - Деньги... Да... Hе знаю... Спокойной ночи, - и уронила трубку.
      _______
      Во сне Маринка увидела огромный зал, утонувший во мраке. Такой огромный и тихий, что кажется, перед ней - ворота в космос. Она стоит на сцене, но ещё не освещена. Она одна в этом чёрном пространстве. Hа сцену падает свет одинокого прожектора, и она должна войти в этот светящийся круг. Hа ней - облегающая чёрная майка, чёрные шаровары и массивные ботинки. Она изображает последнего человека на земле. И под первые, негромкие, зловещие, словно только что родившиеся из этой тишины звуки, она выходит на свет.
      Зрители боятся вздохнуть. Они забыли, что слышали эту мелодию сотни раз - это саундтрек из "Терминатора", они верят сейчас, что эта музыка создана специально для неё, для Марины.
      Она танцует.