Костя отодвинулся и сбежал вниз по лестнице. Катя не побежала следом. Зачем? Она спокойно еще раз обошла весь второй этаж. Потом спустилась и обошла комнаты внизу, заглянула в кладовку.
      – Помнишь, как говорила Васса Железнова: «Наше – это ничье. МОЕ».
      – Когда это она так говорила? – спросил Костя, будто Васса Железнова была их общей знакомой.
      – Когда корабль спускали на воду, – напомнила Катя.
      Костя никогда не читал этот роман. Из Горького он знал только «Песню о Буревестнике».
      Катя тщательно заперла входную дверь. Подергала для верности.
 
      Сели в машину.
      Катя забыла об их близости, думала только о даче.
      – Если фундамент состоятельный, можно будет поставить сверху третий этаж. Это увеличит продажную стоимость.
      – Зачем тебе столько денег? – удивился Костя.
      – Денег много не бывает.
      – Но ты хочешь больше, чем можешь потратить.
      – Я хочу открыть издательство, – созналась Катя. – Выпускать альбомы современного искусства. Сейчас тоже есть свои Рембрандты. Но они все по частным коллекциям. Их надо собрать.
      – Возьми деньги у мужа.
      – Он не даст. Это очень дорогие альбомы. Там особенная мелованная бумага, ее в Финляндии надо заказывать. И полиграфия...
      – Твой муж жадный?
      – Мой муж умеет считать. Он говорит, что я на этих журналах прогорю. Очень большая себестоимость. Их никто не будет покупать, и кончится тем, что они будут штабелями лежать у нас в гараже.
      – Он, наверное, прав...
      Катя смотрела перед собой.
      – Если считать результатом деньги, то он прав. Но деньги – это только деньги. Хочется, чтобы ОСТАЛОСЬ.
      – Рожай детей. Они останутся.
      – Это самое простое. Все рожают, и куры, и коровы. А вот издательство...
      Машина выбежала из дачного поселка. Кончилось золотое и багряное. Впереди были серая дорога и серый город.
      – Выходи за меня замуж, – вдруг сказал Костя. Он сначала сказал, а потом услышал себя. Но было уже поздно.
      – Что? – переспросила Катя, хотя прекрасно расслышала.
      – Замуж. За меня. Ты, – раздельно повторил Костя.
      – Интересно... – проговорила Катя. – Я своего мужа дожимала пять лет. Он упирался. А ты сделал мне предложение на второй день.
      – Я тебя люблю. Мне не надо проверять свои чувства. Я хочу, чтобы мы не расставались.
      – У тебя есть где жить? – поинтересовалась Катя.
      – Нет.
      – А на что жить?
      – Нет.
      – Значит, ты рассчитываешь на мои деньги и на мою территорию. Так и скажи: женись на мне. Это будет точнее.
      Катя издевалась. Она издевалась над ЧУВСТВОМ. Территория чувства – сердце. Значит, она издевалась и над сердцем, и над душой. И только потому, что у нее были деньги, которые она добывала, обманывая старух.
      Костя понял, что он не захочет ее больше видеть. Цинизм – вот что течет по ее жилам и сосудам. Она вся пропитана цинизмом, как селедка солью. Сейчас он довезет ее до подъезда, возьмет деньги, заедет на базар, купит хурму, курагу и привезет домой. Он наполнит дом витаминами. А весь остальной мир с его грандиозными планами – его не касается. В своем доме – он МУЖ, опора и добытчик. И так будет всегда.
      Машина выехала на набережную.
      – Сердишься? – спросила Катя. Она играла с ним, как кошка с мышью: отдаляла, потом приближала.
      Но в этот раз она заигралась. Костя отодвинулся слишком далеко, на недосягаемое расстояние. Он самоустранился.
      Машина остановилась возле подъезда. Катя полезла в сумку.
      – Не надо, – отказался Костя. Он понял, что не возьмет у нее денег. И она тоже поняла, что он не возьмет.
      – Я позвоню, – коротко пообещала Катя. Она была уверена в себе.
      Костя не ответил. Он тоже был уверен в себе. Он мог опуститься на колени перед женщиной, но лечь на землю, как подстилка, он не мог и не хотел.
      Катя вышла из машины и пошагала на свою территорию со своим кошельком.
      Костя рванул своего железного коня. Куда? В остаток дня. Катя права. Но и он – тоже прав. Жизнь прекрасна сама по себе, а деньги и комфорт – это декорация. Как бантик на собаке.
 
      Ночью они с женой любили друг друга. Чтобы ни происходило в жизни Кости, перед сном он неизменно припадал к жене, как к реке. Но в этот раз он пил без жажды. И чем нежнее обнимала его жена, тем большую пустоту ощущал он в душе. Пустоту и отчаяние. «И это – все? – думал он. – Все и навсегда... Ужас...»
 
      Она позвонила на другой день. Ночью.
      – Приезжай немедленно. Поднимись.
      – А который час, ты знаешь? – трезво спросил Костя.
      Но в трубке уже пульсировал отбой. Катя раздавала приказы и не представляла себе, что ее можно ослушаться.
      – Кто это? – сонно спросила жена.
      – Валерка Бехтерев. Ногу сломал.
      Жена знала Валерку.
      – О Боже... – посочувствовала жена.
 
      Через полчаса Костя стоял в Катиной спальне.
      Позже Катя скажет, что эта спальня из Зимнего дворца, принадлежала вдовствующей императрице, матери Николая. Но это позже... А сейчас им обоим было не до истории...
      Катины подушки источали тончайший запах ее волос.
      – Он не вернется? – спросил Костя.
      – Он уехал два часа назад. Сейчас взлетает его самолет.
      – А вдруг не взлетит?
      Костя чувствовал себя преступником, вломившимся в сердце семьи. Кате тоже было не по себе. Она никогда не приглашала любовников на супружеское ложе, и даже не могла себе представить, что способна на такое, но оказалось – способна.
      Костя отметил, что у него стучало сердце, он задыхался, как от кислородной недостаточности. Так бывает высоко в горах, когда воздух разряжен.
      Он ушел от Кати под утро и был рад, оказавшись вне ее дома. Все-таки он был скован невидимым присутствием ее мужа. И все время казалось, что он вернется.
      Через неделю они с Катей уехали на Кипр. Костя одолжил деньги у Валерки Бехтерева. Пообещал вернуть через полгода. Как он будет возвращать, Костя не знал. Главное – одолжить. А там будет видно...

* * *

      Хороший это остров или не особенно, он так и не понял, потому что они с Катей не выходили из номера. Они любили друг друга двадцать четыре часа в сутки, делая перерыв на сон и на еду. Катя пила сухое кипрское вино и ела фрукты, как Суламифь, которая изнемогала от любви... Но где-то к вечеру просыпался зверский аппетит, и они выходили в ресторан под открытым небом. Музыка, близость моря, стейк с кровью, а впереди ночь любви. Так не бывает...
      Костя не выдержал и сознался, что любит.
      – За что? – спросила Катя.
      – Разве любят за что-то? – удивился Костя.
      – Конечно.
      Костя подумал и сказал:
      – За то, что ты всякая-разная...
      – У тебя есть слух к жизни, – сказала Катя. – Как музыкальный слух. Знаешь, как называются бесслухие? Гудки. Вот и в жизни бывают гудки. Все монотонно и одинаково.
      – Но может быть, гудки умеют что-то другое?
      – Возглавлять оценочную комиссию. Разбираться в живописи. Я хочу, чтобы во мне разбирались, в моей душе и в остальных местах...
      Играла музыка. Танцевали пары. Одна пара очень хорошо танцевала, особенно парень. Он был в шляпе и в длинном шарфе. Катя застряла на нем глазами.
      Костя встал и пошел танцевать. Один. Постепенно ему уступали площадку. Всем хотелось смотреть.
      В студенчестве Костя участвовал в пародийном ансамбле, объездил с ним полстраны. Чтобы станцевать пародию, надо знать танец. Костя знал. Двигался, как Майкл Джексон. Когда музыка кончилась, ему хлопали, требовали еще. Но «еще» – было бы лишним. В искусстве главное – чувство меры.
      Когда он вернулся к столику, Катя смотрела на него блестящими глазами.
      – Может, ты еще петь можешь? – спросила Катя.
      – Могу, – серьезно ответил Костя. – А что?
      Он мог все: петь, танцевать, любить, готовить пельмени. У него был музыкальный слух и слух к жизни. Он не мог одного: зарабатывать деньги. Но этот недостаток перечеркивал все его достоинства.
 
      Ранним утром Катя проснулась и решила выйти на балкон – позагорать. Но Костя спал, и она не хотела шуметь, тревожить его сон. Однако все-таки очень хотелось выйти голой под утреннее солнце. Она стала отодвигать жалюзи по миллиметру, стараясь не издавать ни единого звука. А Костя не спал. Смотрел из-под приспущенных век, как она стоит голая и совершенная, отодвигает жалюзи, как мышка. Именно в эту минуту он понял, что любит. Сказал давно, а понял сейчас. И именно сейчас осознал, что это не страсть, а любовь. Страсть проходит, как температура. А любовь – нет. Хроническое состояние. Он не сможет вернуться в прежнюю жизнь без Кати. Он всегда будет вальсировать с ней под музыку любви. И даже если она будет злая – он будет кружить ее злую, вырывающуюся и смеяться над ней. Когда любовь – это всегда весело, даже если грустно. Всегда хорошо, даже если плохо.
      А когда нет любви – становится уныло, хочется выть. А под вой – это уже не вальс. Совсем другой танец.
 
      Все тайное становится явным. Жена случайно встретила Валерку Бехтерева, узнала про деньги в долг. Связала долг с отсутствием мужа. Отсутствие связала с южным загаром. Остальное Костя рассказал сам. Жена собрала чемодан и выгнала. Последнее слово было, естественно, за тещей. Но он сказал ей: «Меня оправдывает чувство». После чего за ним была захлопнута дверь, а Костя стал спускаться с лестницы пешком.
      Костя оказался на улице, в прямом и переносном смысле этого слова. Ему было негде ночевать.
      Звонить Кате он не хотел. Это не по-мужски – складывать на женщину свои проблемы. Отправился к Валерке Бехтереву. Валерка был холост и жил один.
      – Ты что, дурак? – спросил Валерка, доставая из холодильника водку.
      – Почему? – не понял Костя.
      – Знаешь, как трудно найти порядочную жену? А ты взял и сам бросил.
      – Я полюбил, – объяснил Костя.
      – Ну и что? И люби на здоровье. А жену зачем бросать?
      Валерка нарезал сыр и колбасу. «Жлобская еда», – подумал Костя. На Кипре он привык к свежим дарам моря: устрицам, креветкам. Колбаса казалась ему несвежей, пахнущей кошачьей мочой. Костя стал есть хлеб.
      – Ты чего как в тюрьме? – спросил Валерка. Он сидел за столом, высокий и сильный. Физический труд закалил его. Валерка разлил водку по стаканам.
      – Разве ты пьешь? – удивился Костя.
      – А у нас без этого нельзя, – объяснил Валерка. – Вся бригада пьет. Без этого за стол не садятся. А я что, в стороне? Они не будут меня уважать. А что за бригадир без уважения коллектива...
      Валерка профессионально опрокинул стакан.
      – Ты стал типичный пролетариат, – заметил Костя.
      – А какая разница? Интеллигент, пролетарий... Одно и то же. Просто книжек больше прочитали.
      – Значит, не одно и то же.
 
      Костя поселился у Валерки.
      На ночь Валерка вытаскивал для Кости раскладушку. Ночью, когда Костя вставал по нужде, Валерка поднимал голову и спрашивал:
      – Ты куда?
      Потом поднимался и шел за Костей следом, будто контролировал. Если Костя хотел пить и сворачивал на кухню, то Валерка шел следом на кухню. Костя не мог понять, в чем дело, а потом догадался: Валерка где-то прячет деньги. У него тайник, и он боится, что Костя обнаружит и, конечно же, украдет.
      Утром Валерка, отправляясь на работу, собирал «тормозок» – так называлась еда, которую рабочие брали с собой. Костя подозревал, что название происходит от слова «термос», но «термосок» произносить неудобно и как-то непонятно. Поэтому – «тормозок». Удобно, хотя и бессмысленно. Валерка складывал в пакет вареную в мундире картошку, вареные яйца, неизменную колбасу, хлеб. Валерка тратил минимум на питание, экономил деньги и складывал их в тайник. До лучших времен. Как учили коммунисты, во имя светлого будущего. Но почему настоящее должно быть темнее будущего – непонятно.
 
      Костя подъехал к Катиному дому на Бережковской набережной. Шел дождь. Люди горбились, как пингвины. А еще совсем недавно были море, солнце и любовь.
      Костя остановил машину, поднялся на четвертый этаж, позвонил в квартиру двадцать.
      Открыла Катя. Она была в синем атласном халате с японскими иероглифами.
      – А я тебя потеряла, – сказала она. – Проходи.
      – Ты одна? – проверил Костя.
      – Одна. Но это не важно.
      – Важно, – сказал Костя и обнял ее сразу в прихожей. Ладони скользили по шелку, как по Катиной коже. – Родная... – выдохнул он, хотя это было не его слово. Он никогда им не пользовался.
      – А я тебе звоню, мне отвечают: он здесь больше не живет...
      – Это правда, – подтвердил Костя. – Я ушел...
      – Куда?
      – Не знаю.
      Катя отстранилась. Смотрела исподлобья.
      – Из-за меня?
      – Из-за нас, – поправил Костя.
      Прошли на кухню. Костя заметил, что над плитой и мойкой – сине-белые изразцы. Должно быть, тоже из дворца.
      Катя стала кормить кроликом, тушенным в сметане. На тарелке лежали две ноги.
      – Кролик... – удивился Костя. – Я его двадцать лет не ел.
      – Самое диетическое мясо.
      – А зачем ты отдала все ноги?
      – Почему все? Только две...
      – А всего их сколько?
      – Четыре, по-моему...
      – Ну да... Это у кур две, – сообразил Костя.
      Он стал есть, молча, умело отделяя мясо от кости. Было понятно, что они думали не о кролике, а о том, что делать дальше. Если Костя ушел, сделал ход, – значит, ответный ход за Катей. Она тоже должна совершить поступок. Уйти от мужа. Но куда? Из таких квартир не уходят в шалаш, даже с милым.
      – Эта квартира чья, твоя или мужа? – спросил Костя.
      – Общая. А что?
      – Так... Все-таки кролика жалко. Кур не жалко, они глупые.
      Костя забрасывал проблему словами. Но Катя поняла ход его мысли.
      – Я поговорю со старухой, – сказала она. – Поживешь на даче. Я скажу ей, что ты будешь сторожем. Платить не надо.
      – Кому платить? – не понял Костя.
      – Ты ничего не платишь за аренду, а она – за твою работу.
      – За какую работу?
      – Сторожа.
      – Но я не буду сторожем.
      – Если ты там живешь, то это происходит автоматически.
      Костя смотрел на Катю.
      – Понял? – проверила она.
      Теперь Катя забрасывала словами проблему: при чем тут старуха, сторож, платить... Дело в том, что Катя не хочет делать ответный ход. Она хочет оставить все как есть. В ее жизни ничего не меняется. Просто появляется любовник, живущий на природе. Секс плюс свежий воздух.
      Свободный любовник потребует время. Времени у Кати нет.
      – Если хочешь, я возьму тебя на работу, – предложила она.
      – Куда?
      – Шофером. На фирму. Бензин наш. Зарплата – пятьсот долларов.
      – Это много или мало? – спросил Костя.
      – Столько получает президент.
      – Президент фирмы?
      – Президент страны.
      – Что я буду возить?
      – Меня.
      Таким образом Катя совмещала время, работу, любовь и семью.
      – Ты согласен? – Катя посмотрела ему в глаза.
      Согласен ли он иметь статус обслуги?
      – Я согласен. А сколько получает президент фирмы?
      – Гораздо больше, – неопределенно ответила Катя.
      – Больше, чем президент страны?
      – Зачем тебе считать чужие деньги? Считай свои.
      Костя уже посчитал, что при такой зарплате он легко отдаст долг Валерке Бехтереву и сможет помочь семье.
      – Я согласен, – повторил Костя и принялся за кролика. Он согласился бы и на меньшее.
      Катя села напротив, стала смотреть, как он ест. В этот момент она его любила. Она понимала, что он – ЕЕ, она может обрести его в собственность. МОЕ.
      – Красота – это симметрия, – задумчиво проговорила Катя.
      Это значило, что она находила Костю красивым.
      – Что ты больше хочешь: любовь или богатство? – поинтересовался он.
      – Все.
      – Ну а все-таки... Если выбирать.
      – А зачем выбирать? – удивилась Катя. – Любовь и богатство – это единственное, что никогда не надоедает.
      Она сидела перед ним немножко бледная, молодая и хрупкая. Он подумал: в самом деле, зачем выбирать... Пусть у нее будет все, и я среди всего.
 
      Фирма «Антиквар» располагалась в двухэтажном здании. Там были выставочные залы с картинами, бар с барменом, запасники типа кладовок. На втором этаже – просторные рабочие кабинеты и Катин риэлтерский отсек. Служащие – в основном женщины, сдержанные, по-западному улыбчивые.
      «Сладкая какашка» мелькнул пару раз, куда-то торопился. Кстати, у него было имя: Александр. Не Саша и не Шура. А именно – Александр.
      Костя явился для подписания договора. Им занималась некая Клара Георгиевна – ухоженная, почти красивая. Иначе и быть не могло. Среди произведений искусства люди должны выглядеть соответственно.
      Клара Георгиевна куда-то уходила, приходила. Костя видел через окно, как во дворе разгружали грузовик. Рабочие стаскивали растения в бочках, маленькие декоративные деревья. Видимо, предстояла выставка-продажа зимнего сада.
      Появились крепкие мужики, сели возле Кости.
      – Сейчас... – сказала им Клара Георгиевна и снова ушла.
      – А ты откуда? – спросил молодой мужик с круглой головой.
      – Шофер, – ответил Костя. – А что?
      – Ничего. Мы думали, что ты тоже из оборонки.
      Позже Костя узнал, что оборонка – это оборонная промышленность и они делают сувениры на продажу: сочетание бронзы и полудрагоценных камней – яшмы, малахита. Оборонка выживала. «Сладкая какашка» скупал их продукцию за копейки и продавал недорого. Среди шкатулок девятнадцатого века – современные бронзовые петухи. Все довольны.
      – Идите в восьмой кабинет, – сказала Клара Георгиевна.
      Мужики поднялись с энтузиазмом. Видимо, в восьмом кабинете давали деньги. Там располагалась бухгалтерия.
      Мужики ушли. Возле Кости сел художник, непохожий на художника. Лицо сырое, как непропеченный хлеб.
      – Не покупают, – пожаловался он. – Говорят, дорого... Говорят, ставь другую цену или забирай...
      – А где ваша картина? – спросил Костя.
      Художник показал пальцем на противоположную стену. На черном фоне – голова старика. Золотая рама. Красиво. Однако кому охота смотреть на чужое старое лицо, если это не Рембрандт, конечно...
      Художник вскочил и устремился к нужному человеку. Нужный человек – коммерческий директор, маленького роста, стройный, лысоватый. Он слушал с непроницаемым лицом. Умел держать удар. Его главная задача – вовремя сказать: нет. Отказывать надо решительно и сразу, иначе погибнешь под собственными обещаниями.
      Клара Георгиевна задерживалась. Костя смотрел на старика в золотой раме и невольно вспомнил свою бабушку. Она всегда улыбалась, глядя на Костю. Он звал ее «веселая бабушка Вера». Однажды летом они куда-то шли. Костя устал, просился на руки. Бабушка не соглашалась, четырехлетний Костя весил 20 килограммов. Это много – тащить такую тяжесть по жаре. Он ныл, цеплялся. Бабушка его оттолкнула, он не устоял и шлепнулся в лужу. Это было первое столкновение с несправедливостью: любящий человек – и в лужу. Бабушке стало стыдно, и она из солидарности села рядом с ним в глубокую лужу. И неожиданно заплакала. Они сидели в луже обнявшись и плакали. Старый и малый. Сладость раскаяния, сладость прощения... Он запомнил эту лужу на всю жизнь.
      А жена... Разве она не толкнула его в лужу, когда выгнала из дома? Да, у нее были причины. Но Костю оправдывало чувство. Жена должна была понять. Она должна была подняться над собой как над женщиной. Подняться над обидой.
      Клара Георгиевна вернулась с печатью и договором. Костя поставил подпись в двух местах. Клара Георгиевна стукнула печатью, будто забила гвоздь.

* * *

      Старуха оказалась дома.
      Костя приехал за второй парой ключей, но явился без звонка и боялся не застать.
      – Мне Катя звонила, – сказала старуха. – Я очень рада, что вы там поживете. Дом любит, когда в нем живут, смеются. Хотите чаю?
      – С бутербродом, – подсказал Костя.
      Он уселся за стол, и ему казалось, что он всегда здесь сидел.
      Старуха налила чашку куриного бульона, поджарила хлеб в тостере.
      Костя сделал глоток и замер от блаженства. Вспомнил, что весь день ничего не ел.
      Раньше, как бы он ни уставал, – знал, что в конце дня теща нальет ему полную тарелку борща. А потом в отдельную тарелку положит большой кусок отварного мяса, розового от свеклы. А сейчас Костя – в вольном полете, как ястреб. Что склюет, то и хорошо. Да и какой из него ястреб?
      Старуха села напротив и смотрела с пониманием.
      – Что-то случилось? – спросила она.
      – Я ушел из семьи, – ответил Костя.
      – И каков ваш статус?
      – Рыцарь при знатной даме, – ответил Костя.
      – Какой же вы дурак... – легко сказала старуха.
      – У меня страсть, – как бы оправдался Костя.
      – Страсть проходит, – сказала старуха. – А дети остаются. У вас, кажется, есть дети?
      – Кажется, сын.
      – У меня это было, – сказала старуха.
      – А потом?
      – Потом прошло.
      – А сейчас?
      – Что «сейчас»? – не поняла старуха.
      – Вы жалеете о том, что это было? Или вы жалеете о том, что прошло?
      – Это сломало мою жизнь. И очень осложнило жизнь моего сына. Я слишком дорого заплатила за любовь. Она того не стоила.
      – Любовь у всех разная, – заметил Костя.
      – Любовь – ОДНА. Люди разные.
      Старуха поставила на стол винегрет. Костя стал есть вареные овощи, не чувствуя вкуса.
      – Зачем я буду загадывать на пятьдесят лет вперед? – спросил он. – Я люблю, и все. А дальше: как будет, так и будет.
      – Старость надо готовить смолоду, – сказала старуха. – Она является быстрее, чем вы думаете.
      Зазвонил телефон. Это звонила Катя. Скучала. Отслеживала каждый шаг.
      Возможно, она лишала его будущего, но наполняла настоящее. До краев. А кто сказал, что будущее главнее настоящего?
 
      Костя поселился в доме с мезонином.
      Катя первым делом привезла туда двух уборщиц, молодых хохлушек, и они буквально перевернули весь дом, отскоблили затвердевшую пыль, протерли даже стены и потолок. Выстирали занавески, вытряхнули и вытащили на морозное солнце все матрасы и одеяла. Постельное белье и полотенца Катя привезла новые.
      Хохлушки работали четыре дня не покладая рук, как в спортивном зале под нагрузкой. И когда уборка была наконец закончена, дом явился своей прежней прелестью, со старой уютной мебелью, примитивной живописью. Время и прошлая жизнь как будто застряли в пакле между бревнами.
      Хохлушки уехали. В доме стоял запах дерева. Возле камина лежали красиво нарезанные березовые чурочки.
      Костя и Катя разожгли камин. Молча сидели, глядя на огонь. Обоим было ясно, что жизнь приобрела новое качество.
      – Какое счастье – дом на земле, – сказала Катя. – Чтобы за дверью лес, а не мусоропровод. А за окном березы, а не дома. Совсем другая картинка перед глазами.
      – Я заработаю деньги и куплю тебе этот дом, – пообещал Костя.
      – А где ты возьмешь деньги?
      – С неба упадут.
      – Тогда стой и смотри в небо.
      Они обнялись.
      – Знаешь, что мне в тебе нравится? – спросила Катя. – То, что ты рос, рос, но так и не вырос. Мальчишка...
      – «Тебе твой мальчик на колени седую голову кладет», – вспомнил Костя.
      Пролетел тихий ангел.
      Смеркалось. Березы за окном казались особенно белыми, а ели особенно темными. Вот как выглядит счастье: картинка за окном, огонь в очаге. И тихий ангел...
 
      Грянул кризис. Люди стали барахтаться, тонуть и выплывать. «Антиквар» тоже стал барахтаться, тонуть и всплывать ненадолго, чтобы опять опуститься на дно.
      Цены на квартиры упали. Богатые уносили ноги в теплые края, а обнищавший средний класс уже не стремился купить квартиру или картину, как это было прежде.
      Катя крутилась как белка в колесе. Наладила связь с русскоязычной диаспорой в Америке, Израиле, переправляла картины, матрешки, хохлому. Шереметьево, таможня, груз, справки, взятки. Костя старался не вникать, потому что вникать было противно. Деньги вымогали на всех уровнях. Задерживали груз, не торопились отвечать на вопросы. Равнодушно смотрели в сторону, иногда напрягали лоб и возводили глаза в потолок. Прямо не говорили, цену не называли, ждали, когда сам догадаешься. Косте всякий раз хотелось развернуться и уйти. Его вальсирующая натура не выносила явной наглости. Ему было легче оставаться в машине и ждать – что он и делал. Катя – наоборот. Она любила преодоления. Чем сложнее задача, тем радостнее победа. Она виртуозно и мастерски со всеми договаривалась, в ход шли улыбки и полуулыбки, и взгляды из-под тонких бровей, и долларовые купюры. Желание победить было почти материальное. Его можно было потрогать. И каждый человек, сталкиваясь с таким желанием, не мог от него увернуться.
      Костя ловил себя на мысли: из Кати могла бы выйти промышленная шпионка. Она могла бы выведать любую суперсекретную информацию. Жаль, что ее способности уходили на такую мелочь. Она ловила рыбку в мутной жиже, а могла бы выйти на морские просторы.
      Со временем Катя нравилась ему все больше. Его восхищало в ней все, даже то, как она говорит по телефону. Это всегда был маленький устный экспромт. Когда человек одарен природой, это проявляется во всем, и даже в том, как он носит головной убор. Катя носила маленькие шапочки над глазами. Ни тебе челочки, ни набекрень – прямо и на глаза. И в этом тоже был характер.
      Костя – ведомый. Исполнитель. Он не умел проявлять инициативу. Он мог только выполнить поручение...
      Поручений было невпроворот. Костя был ее извозчиком, курьером, носильщиком, секретарем, сопровождающим лицом, доверенным лицом, братом, отцом, любовником. Он был ВСЕМ.
      Вокруг Кати кишели посредники, ворье – все хотели делать деньги из воздуха. Катя погружалась в стрессы. Костя лечил ее заботой и любовью. В такие минуты он говорил:
      – Да брось ты все... Зачем тебе это надо?
      – Не могу, – сознавалась Катя.
      – Тебе адреналина не хватает. Ты уже как наркоманка...
      Но Костя и сам уже не хотел для себя иного режима. Он уже втянулся в этот густой график, в насыщенный ритм. Как бегун на дистанции. Человеку, привыкшему бежать, скучно ходить пешком или стоять на месте.
 
      Каждое утро Костя ждал Катю у подъезда, и не было лучшего дела, чем сидеть и ждать, когда она спустится.
      Потом – целый день марафона. Обедали вместе, чаще всего на фирме. Александр держал повара, что очень грамотно. Если хочешь, чтобы люди работали, они должны быть сыты.
      Ночевали врозь. Катя должна была из любой точки земного шара вернуться ночевать домой.
      Костя отвозил ее и возвращался на дачу. Он спал один, в той самой комнате с полукруглым окном.
      Дом по ночам разговаривал: скрипел, вздыхал, иногда ухал как филин. Костя просыпался и уже не мог заснуть.
      Мышь гоняла пластмассовый шарик. Костя не понимал: где она его взяла. Потом вдруг догадался, что это легкий камешек керамзита. Под половыми досками был насыпан керамзит для утепления.
      Костя брал ботинок, запускал в сторону шума. Мышь затихала, но ненадолго. Тогда Костя включал свет. Грызуны не любят освещения. Однако при свете Костя не мог заснуть. Он лежал и смотрел в потолок.
      В голову лезли воспоминания, угрызали совесть. Костя вспоминал жену, как увидел ее в первый раз. Она сидела в библиотеке, в красной кофте, и подняла на него глаза. И в этот момент он уже знал, что женится на ней. Куда все делось?
      Вспоминал, как в первый раз увидел сына. Он понимал умом, что это его сын, но ничего не чувствовал, кроме того, что все усложнилось. Его личная жизнь окончилась, теперь все будет подчинено этому существу. Так оно и оказалось.
      На Костю свалилась тяжелая плита из пеленок, вторая тяжелая плита – тещин характер. Костя спал на кухне, теща над его головой кипятила пеленки, ребенка мучили газы – он орал, жена не высыпалась. А где-то шумела другая жизнь, свободная любовь, пространство и расстояния. И вот он ушел в другую жизнь. В этой другой жизни есть все, что он хотел, кроме сына.
      Катя, возможно, могла бы родить ему сына, но ей было некогда. Она летала по жизни как ласточка. Ребенок вышибет ее из движения. Это уже будет не ласточка, другая птица, вроде курицы.
      У Кати – другие приоритеты. Она владела интуицией бизнеса. Видела, где лежат денежные возможности. А это тоже талант. Тоже азарт.
      Старуха сказала: «Какой же вы дурак...» Это звучало как диагноз.
      «Какой же я дурак...» Под эти мысли Костя засыпал, и мышь его уже не тревожила. Возможно, уходила спать.
 
      Раз в неделю Костя заезжал домой, проведать своих и завезти деньги. «Домой»... «своих»... Хоть он и бросил их на ржавый гвоздь, они все равно остались своими. И дом остался домом, поскольку другого у него не было.
      Костя перестраивался в крайний ряд и ехал по улице, в конце которой размещался маленький бетонный заводик, а дальше шли дома – серые, бетонные, безрадостные.
      «Свои» – это ядовитая теща, обожаемый сын и жена, которую он жалел. Жалость – сильное и богоугодное чувство, но оно ничего не решало и было бессильно перед другим чувством: любовь.
      Теща все понимала, ничего не могла изменить и была набита злобой от макушки до пят, как адский мешок. Находиться возле нее было опасно, как возле шаровой молнии. Того и гляди шарахнет разрядом.
      На этот раз теща открыла ему в пальто.
      – Хорошо, что пришел. Поди погуляй с Вадиком. Мне надо уйти.
      – Куда? – удивился Костя, как будто у тещи не могло быть своих дел.
      – Погуляй два часа, – не ответила теща. – Потом дай ему поесть, еда на плите.
      У Кости не было свободного времени, но его интересы не учитывались.
      – А где Лариса? – спросил Костя.
      – У Ларисы и спрашивай...
      Теща намекала неизвестно на что. Давала понять: раз тебе можно, почему ей нельзя...
      Но ведь он приехал «домой». К «своим». Они должны хранить огонь в очаге, даже в его отсутствие.
      Вадик быстро оделся, они вышли на улицу.
      Костя посмотрел на часы, было пять. Гулять надо до семи. Катя будет искать, звонить. Но ничего. Он имеет право уделить своему сыну два часа в неделю.