Этот лучший из миров (сборник)

      – Вы поели? – спросила Люся.
      Она ожидала, что Женька ответит: «Да. Большое спасибо. Я, наверное, вас задерживаю, я пойду». Но Женька сказал только первую часть фразы:
      – Да. – «Спасибо» он не сказал. – Я вам мешаю? – заподозрил он, так как Люся продолжала стоять.
      – Нет, ну что вы... – сконфуженно проговорила она и ушла в другую комнату.
      Она слышала, как Женька переворачивает страницы. Потом что-то грохнуло и покатилось – видимо, со стола упала тарелка или керамическая чашка.
      Люсе не жалко было ни тарелки, ни чашки, а жалко утреннего времени, которое она так ценила и которое уходило зря. Люся почти материально ощущала в себе талант и отдавала его людям. Обычно она делала это по утрам, но сегодня ей помешал Женька, и Люся чувствовала свою вину перед человечеством.
      И Женька тоже чувствовал себя виноватым.
      – Я уронил... – сказал он, появившись в дверях.
      – Ничего, – равнодушно ответила Люся, – не обращайте внимания.
      – Хорошо, – согласился Женька, кивнул и прошел к письменному столу.
      Женька побрился и поел, выкурил хорошую сигарету, прочитал «Неделю» от корки до корки, до того места, где сообщался адрес редакции. А теперь ему хотелось поговорить. Ему хотелось, чтобы его послушали.
      – А меня с работы выгнали, – доверчиво поделился Женька.
      – Где вы работали? – поинтересовалась Люся.
      – В клубе жэка. Хором руководил.
      – Интересно... – удивилась Люся.
      – Очень! – согласился Женька. – Когда дети поют, они счастливы. Хор – это много счастливых людей.
      – Почему же вас выгнали?
      – Я набрал половину гудков.
      – Каких гудков?
      – Ну... это дети, которые неправильно интонируют. Без слуха...
      – Зачем же вы набрали без слуха?
      – Но ведь им тоже хочется петь.
      – Понятно, – задумчиво сказала Люся.
      – Конечно, – вдохновился Женька. – А начальница не понимает. Говорит: «Хор должен участвовать в смотре». Я говорю: «Вырастут – пусть участвуют, а дети должны петь».
      – Не согласилась? – спросила Люся.
      – Она сказала, что я странный и что ей некогда под меня подстраиваться. У нее много других дел.
      Женька затянулся, и полоска огонька на его сигарете подвинулась ближе к губам, а столбик из пепла стал длиннее. Он стал таким длинным, что обломился и мягко упал на Женькин башмак, а с башмака скатился на ковер.
      – Уронил... – удивился Женька, внимательно глядя на ковер. – Я могу поднять...
      – Не надо, – сказала Люся. Она испытывала раздражение, но не хотела это обнаружить.
      Женька посмотрел на нее, и Люсе почему-то стало неловко.
      – Не надо, – повторила она. – Это мелочь...
      – Ну конечно, – согласился Женька. Для него это было очевидно, и он не понимал, зачем об этом говорить так много.
      Женьке было тепло и нравилось смотреть на Люсю, и он рассказал ей, как правильно приготовить водку; для этого нужно в бутылку «Столичной», которая покупается в магазине за три рубля семь копеек, бросить несколько кристалликов марганцовки, которая продается в аптеке и стоит гораздо дешевле. Через два дня эту водку следует процедить сквозь вату, на вате останется осадок – черный, как деготь, а водка идет голубая и легкая, как дыхание.
      Женька ходил по комнате, сунув руки в карманы, обтянув тощий зад, и рассказывал – уже не о водке, а о женщинах.
      Женька знал двух женщин. С одной ему было хорошо и без нее тоже хорошо. Без другой ему было плохо, но с ней тоже плохо. Женька мечтал о третьем возможном варианте, когда с ней ему будет хорошо, а без нее плохо.
      Поговорив немного о любви, Женька перешел к дружбе. Он рассказал Люсе о своем приятеле, который на спор выучил язык народности таты. Этот язык знают только сами таты и Женькин приятель, и больше никто.
      От друзей Женька перешел к хорошим знакомым, а от них – к родственникам.
      В пять часов с работы вернулся Юра. Увидев его, Женька остановился и замолчал.
      – Добрый день, – поздоровался Юра.
      – Да, – согласился Женька, потому что считал сегодняшний день для себя добрым.
      Юра удивился этой форме приветствия и тому, что в гостях Женька, что накурено и пепел по всему дому, что Люся сидит в углу, сжавшись, без признаков жизни.
      Все это выглядело странным, но Юра был человеком воспитанным и сделал вид, что все правильно, – именно так все и должно выглядеть.
      – Как дела? – спросил Юра у Женьки.
      – На работу устраиваюсь, – с готовностью откликнулся Женька. – Странная, в общем, работа, но дело не в этом. Когда человек работает, он не свободен, потому что по большей части делает не то, что ему хочется. Но, с другой стороны, человек не всегда знает, что ему хочется. – Женька вдохновился и похорошел. Он любил, когда интересовались его делами и когда при этом внимательно слушали. – Видите ли...
      Женька запнулся, ему показалось, Юра что-то сказал.
      – Что? – переспросил он.
      – Ничего, – сказал Юра и повесил плащ в стенной шкаф.
      Он вешал плащ, и лицо у него было рассеянное, и Женька понял, что слушал он невнимательно, и ему самому стало неинтересно.
      – Я пойду... – неуверенно проговорил Женька.
      – Заходите, – пригласил Юра.
      – Ладно, – пообещал Женька и остался стоять. Ему не хотелось уходить, а хотелось рассказать все сначала, чтобы Юра тоже послушал. Но Юра молчал, и Женька сказал:
      – До свидания.
      «До свидания» он понимал буквально: то есть до следующей встречи. Женька ушел, а Люся легла на диван и заплакала.
 
      Джинджи взял свой стул и сел рядом с Эльгой.
      – Эльга, – сказал Джинджи, – ты замечательный человек. Это правда.
      У Эльги только что окончилась одна любовь, а другая еще не начиналась. Требовалось время, чтобы после первой все улеглось.
      – Не врывайся в мою паузу, – сказала Эльга.
      Джинджи взял свой стул и поставил его возле Люси.
      – Люся, – сказал Джинджи, – ты замечательный человек, правда. Я и раньше это предполагал, но теперь понял наверняка.
      – А как ты это понял? – удивилась Люся.
      – По некоторым приметам.
      Люсе было интересно послушать поподробнее, но в это время в прихожей зазвонил телефон.
      – Сними трубку, – попросила она Костю, который сидел возле двери с лицом талантливого трагика.
      Костя думал в этот момент о том, что сегодняшний вечер – миг, и даже сто лет – миг в сравнении с вечностью. А через сто лет Кости уже не будет, и темно-серые штаны в рубчик, которые на нем надеты, переживут его имя.
      Костя тихо вышел в прихожую, потом так же тихо вернулся и сел на свое место.
      – Кто это звонил? – спросила Люся.
      – Женя, – ответил Костя, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
      – Женька?!
      – Может быть, Женька, но он сказал Женя.
      Юра перестал играть, и в комнате стало тихо.
      – Зачем он звонил? – спросил Юра.
      – Он просил передать, что придет к вам ночевать.
      – А ты что сказал?
      – Я сказал: у вас гости.
      – А он?
      – А он сказал: ничего, пожалуйста.
      Гости были не только воспитанные и талантливые. Гости были чуткие. Они не могли развлекаться, если ближнему грозила опасность.
      Все сели вокруг стола и сосредоточились.
      – Скажите, к вам родственники приехали, – предложил Джинджи и подвинул свой локоть поближе к Люсиному.
      – Я говорить не буду, – отказался Юра и посмотрел на локоть Джинджи. – Я не умею врать.
      – А я, значит, умею, – обиделась Люся. – Когда надо врать или одалживать деньги, когда надо унижаться, ты посылаешь меня.
      – Пусть переночует, – выручил Костя, – не надо будет врать. И что такое одна ночь в сравнении с вечностью?
      – Если он переночует одну ночь, – объяснил Юра, – он поселится здесь навсегда и завтра приведет своего приятеля.
      Услышав, что ее ждет, Люся часто задышала, и брови у нее стали красные.
      – А вы скажите, знакомые из Ленинграда приехали, – посоветовала Эльга.
      – Я уже предлагал, не подходит, – напомнил Джинджи. – Его нельзя пускать.
      – Не пускайте, – у Эльги было развито логическое мышление. – Заприте дверь, будто вас нет дома. Он позвонит-позвонит и уйдет.
      В дверь позвонили. Все переглянулись. Юра быстро выключил свет.
      – А почему он пришел к вам ночевать? – шепотом удивился Костя. – Это кто, родственник ваш?
      – Ее друг. – Юра кивнул на жену. – Большой приятель.
      – К нашему берегу вечно приплывет не дерьмо, так палка, – подытожила Эльга, имея в виду не столько Люсю, сколько себя.
      Женька тем временем положил палец на кнопку, полагая, что хозяева не слышат.
      Все имеет свой конец, даже жизнь. Женька тоже в конце концов снял палец с кнопки, и тогда стало тихо.
      – Ушел... – тихо предположил Юра, подошел на цыпочках к двери и заглянул в замочную скважину.
      Женька сидел на ступеньках возле лифта и ждал. Он все понимал буквально: раз хозяева не отпирают, значит, их нет дома. А раз их нет – они вернутся. Женька ждал, подперев лицо руками, и выражение у него было изумленно-печальное и какое-то отрешенное. А рядом на ступеньках стояла коробка с тортом, перевязанная бумажной веревочкой.
      Юра вернулся в комнату.
      – Сидит, – сообщил он.
      – Вот это дает! – восхищенно сказал Джинджи.
      – А долго он будет сидеть? – забеспокоилась Эльга.
      – Всю жизнь, – убежденно сказала Люся.
      – А как же нам теперь выйти? – удивился Костя.
      – Никак, – сказала Люся. – Попались!
      Прошло четыре часа.
      В комнате было темно и тихо, слышно было, как урчал на кухне холодильник, тикали снятые с руки часы.
      Юра спал на тахте. Он умел засыпать в любой обстановке и спал обычно крепко, без снов.
      Возле него валетом лежал Костя, осмысливал жизнь, при этом старался отодвинуть Юрины ноги подальше от лица.
      Эльга сидела в кресле и думала о том, что прошлая любовь кончилась не по ее инициативе, а новая еще не началась, и неизвестно, что приплывет к ее берегу в очередной раз.
      Люся смотрела в окно, понимала, что не выспится и завтра снова не сможет работать, не сумеет сохранить себя для первой фразы.
      – Джинджи, – с надеждой попросила она, – давай я скажу тебе первую фразу...
      Джинджи ходил из угла в угол: страстно хотел домой. Он забыл о том, что Эльга хороший человек и Люся, по некоторым приметам, тоже хороший человек. Сейчас, когда нельзя было выйти, он больше всего на свете хотел в свои собственные стены к своей собственной жене.
      – Какую первую фразу? – не понял он. – К чему?
      – Ни к чему, просто первую фразу – и все.
      Джинджи остановился.
      – Зажмурьтесь, и закройте глаза, и представьте себе... – начала Люся.
      – Зажмурьтесь и закройте глаза – одно и то же. Надо что-нибудь одно.
      – А что лучше?
      – Не знаю, – мрачно сказал Джинджи.
      – Брось, – лениво предложила Эльга. – Кому все это надо?
      – Если так рассуждать – ничего никому не надо. И никто никому. Кому ты нужна?
      – И я никому не нужна, – спокойно сказала Эльга.
      Люся отвернулась, стала глядеть на редкие огни в домах. Ей вдруг больше всего на свете захотелось, чтобы кто-нибудь спросил у нее: как дела? А она бы долго и подробно стала рассказывать про свои дела: про то, что гости ходят не к ним, а в их дом, потому что по вечерам им некуда деться. Про то, что начальник теряет ее работы, засовывает куда-то в бумаги, а потом не может найти. Про свою любовь, которая кончилась, и теперь, когда она кончилась, кажется, что ее не было никогда.
      Но гости были людьми воспитанными. Никто ни о чем не спрашивал. Все сидели вместе и врозь. Впереди была долгая ночь и нескорое утро.
      А Женька тем временем спокойно спал, уложив щеку на ладонь, и с интересом смотрел свои сны... Может быть, ему снились поющие дети.

Из жизни миллионеров

      Я летела в Париж по приглашению издательства. Рядом со мной сидела переводчица Настя, по-французски ее имя звучит Анестези. Вообще она была русская, но вышла замуж за француза и теперь жила в Париже. В Москве остались ее родители и подруги, по которым она скучала, и в Москве обитали русские писатели, на которых после перестройки открылась большая мода. Настя приезжала и копалась в русских писателях, как в сундуке, выбирая лучший товар. Это был ее бизнес.
      Поскольку писатели в большинстве своем мужчины, а моя переводчица – женщина тридцати семи лет, в периоде гормональной бури, то поиск и отбор был всегда захватывающе веселым и авантюрным.
      Настя наводила у меня справки, спрашивала таинственно: «А Иванов женат?» Я отвечала: «Женат». – «А Сидоров женат?» Я снова отвечала: «Женат». Все московские писатели почему-то были женаты. Но ведь и Анестези была замужем. Я думаю, она подсознательно искала любви с продолжением и перспективой. Женщина любит перспективу, даже если она ей совершенно не нужна.
      У Анестези были ореховые волосы, бежевые одежды, она вся была стильно-блеклая, с высокой грудью и тонкой талией. Одевалась дорого, у нее были вещи из самых дорогих магазинов, но обязательно с пятном на груди и потерянной пуговицей. Неряшливость тоже каким-то образом составляла ее шарм. Она безумно нравилась мужчинам.
      Именно безумно, они теряли голову и становились неуправляемы, и делали все, что она хотела. Это тоже входило в бизнес. Настя скупала русских писателей за копейки, и они были этому очень рады.
      Самолет взлетел. Я видела, как человек, сидящий впереди, осенил себя крестом, а потом отвел руку чуть вперед и вверх – и перекрестил самолет. Мне стало грустно, непонятно почему. Самолет – это всегда грань. Интересно, когда люди гибнут скопом – это что-то меняет? Это не так обидно, как в одиночку? Или все равно?..
      – Я люблю своего мужа, – сказала вдруг Анестези. Видимо, у нее тоже появилось тревожное чувство.
      Самолет взлетел и взял курс на Париж. В это же самое время где-то в Гренландии поднялся в небо ураган, в дальнейшем ему дали имя «Оскар», и тоже направился в сторону Парижа. Оскар и самолет с разных концов летели в столицу Франции.
      – Я его люблю страстно, – добавила переводчица глухим голосом.
      – Тогда почему ты все время уезжаешь из дома? – удивилась я.
      – У него секретарша. Полетт. Только ты никому не говори.
      – Откуда ты знаешь?
      – Они проводят на работе по восемь часов. И всегда вместе.
      – Ну и что? Это его работа.
      – Когда люди все время вместе, они становятся ОДНО. Он ходит домой только ночевать.
      – Это тоже много, – сказала я. – Где бы ни летал, а приземляется на свой аэродром.
      – Не хочу быть аэродромом. Я хочу быть небом. Чтобы он летал во мне, а не приземлялся.
      – А сколько вы женаты? – спросила я.
      – Двадцать лет. Он мой первый мужчина, а я его первая женщина. Он захотел взять новый сексуальный опыт.
      Последняя фраза звучала как подстрочник. И я поняла, что Настя, когда волнуется, начинает думать по-французски.
      Я не предполагала в Анестези таких глубоких трещин. Я думала, у нее все легче, по-французски. Между ее высоких ног прятался маленький треугольник, наподобие Бермудского, куда все проваливались и исчезали без следа. Все, кроме одного. Ее мужа.
      – Ты боишься, он уйдет? – спросила я.
      – Нет. Не боюсь. Он любит нашу дочь.
      – Значит, он останется с тобой...
      – Но будет думать о другой.
      – Пусть думает о чем хочет, но сидит в доме.
      – Только русские так рассуждают.
      – Но ведь ты тоже русская, – напомнила я.
      – Держать в руках НИЧТО. Но держать. Лучше умереть, чем так жить!
      – Нет, – сказала я. – Лучше так жить, чем умереть.
      Я была воспитана таким образом, что главная ценность – семья. Нужно сохранять ее любой ценой, в том числе и ценой унижения. Кризис пройдет, а семья останется.
      Анестези привыкла быть самой лучшей. И подмена ее треугольника другим воспринималась ею как смерть внутри жизни. Она бунтовала словом и делом. Но ничего не помогало.
      – Я люблю его страстно, – снова повторила она.
      На этих словах самолет и Оскар встретились друг с другом. Оскар обнял самолет и сжал его. Самолет затрепетал, как рыба, выброшенная на берег.
      Погас свет. Кто-то закричал.
      Переводчица заерзала на месте, стала шуровать рукой в своей сумке.
      – У тебя есть карандаш? – спросила она.
      – Зачем тебе?
      – Я напишу мужу прощальное письмо. Чтобы он не женился на Полетт. Никогда.
      – Очень эгоистично, – сказала я.
      Мне стало плохо. Казалось, что печень идет к горлу. Это самолет резко терял высоту.
      Я хотела спросить: а кто передаст письмо ее мужу, если самолет разобьется? Хотя листок бумаги не разбивается, и его можно будет найти среди пестрых кусков из тел и самолета.
      Японцы молились и молчали. Я закрыла глаза и тоже стала молиться. Молитв я не знаю и просто просила Бога по-человечески: «Ну, миленький, ну пожалуйста...» Именно такими словами моя дочка просила не отводить ее в детский сад и складывала перед собой руки, как во время молитвы.
      Японцы молчали, закрыв глаза. Орали европейцы. Но, как выяснилось, напрасно орали. Командир корабля резко снизил высоту, опустил машину в другой воздушный коридор, вырвался из объятий Оскара. И благополучно сел. И вытер пот. И возможно, хлебнул коньяку.
      Ему аплодировали японцы, и американцы, и африканцы. Белые, желтые и черные. А он в своей кабине слушал аплодисменты и не мог подняться на ватные ноги.
      Оскар кружил над городом, сдирал с домов крыши и выдергивал из земли деревья.
      Самолет не мог подкатить к вокзалу. Все стали спускаться по трапу на летное поле. Внизу стояла цепочка спасателей в оранжевых жилетах. Они передавали людей от одного к другому. Оскар пытался разметать людей по полю, но спасатели стояли плотно – через один метр. Один кинул меня в руки второго, как мяч в волейболе, другой – в руки третьего. И так – до здания аэропорта.
      Наконец меня втолкнули в здание. Все – позади. Я засмеялась, но на глаза навернулись слезы. Все-таки не очень приятно, когда тебя кидают, как мяч.
      Подошел спасатель и спросил меня:
      – Вам плохо? Вы очень бледная.
      – Нет, мне хорошо, – ответила я.
      Мы пошли получать багаж. Анастези сняла с ленты свою объемистую сумку на колесах. Мы ждали мой чемодан, но он не появился.
      Мы стояли и ждали. Уже три раза прокрутилась пустая лента. Моего чемодана не было и в помине.
      – Стой здесь, – приказала Настя и отправилась выяснять.
      Она вернулась через полчаса и сказала, что в связи с ураганом произошли поломки в компьютерах, и мой чемодан, по всей вероятности, отправился в Канаду.
      – А что же делать? – испугалась я.
      В чемодане лежали мои лучшие вещи. Практически все, что у меня было, находилось в чемодане.
      – Скажи спасибо, что пропал только чемодан, – посоветовала Настя.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.