Располагались входы в туннели на одинаковом расстоянии друг от друга – и последние сомнения в искусственном происхождении циклопического сооружения отпали.

Но кто же отгрохал под землей этакую махину?

И, самое главное, для чего? Ни единой находки, способной прояснить эти загадки, штабс-ротмистр не обнаружил. Ни единого признака, что здесь бывали (бывают?) люди.

Исследовать в одиночку новые обнаруженные туннели не хотелось. Нужны помощники, нужны фонари, нужен изрядный запас длинной бечевы…

Но для начала отсюда надо выбраться.

Вариантов два. Либо попробовать-таки голыми руками разобрать завал, добраться до Степашки и уйти прежним путем… Впрочем, после услышанного смертного хрипа Дибич почти не сомневался, – его спутник в помощи уже не нуждается.

Либо – все-таки рискнуть и разведать новый путь к поверхности. Вполне возможно, что один их четырех туннелей ведет наверх.

Честно говоря, ни один из пресловутых вариантов штабс-ротмистру не понравился. И он решил поискать в центре громадного зала – там, куда не доставал свет фонаря. Может, все же отыщется хоть что-то, способное заменить рычаг.

И что-то отыскалось… Но рычаг заменить ни в коей мере не смогло.

* * *

Штабс-ротмистр удивленно присвистнул. Провал, на краю которого он оказался, отчасти напоминал круглую, диаметром шагов тридцать, шахту… Да только никто и никогда не роет шахт в форме идеального, словно циркулем вычерченного круга – ни к чему шахтерам такая точность…

Еще бездонный на вид провал напоминал кратер потухшего вулкана – но подземные силы, прорываясь к поверхности, геометрическими инструментами тоже не пользуются.

Больше всею это походило… да, на жерло исполинской каменной пушки.

Дибич снял верхнюю крышку фонаря, подкрутил винт, фиксирующий положение второго рефлектора… Тщетные старания – направленный отвесно вниз луч бессильно увяз в темноте, дно шахты штабс-ротмистр не разглядел, Стены «пушечного жерла» оказались, как артиллерийским орудиям и положено, идеально гладкими. Никаких лестниц, никаких вколоченных в камень скоб-ступеней… Вообще ни одной выбоинки или выщерблинки. И наверху нет и следа приспособлений для спуска и подъема. Словно неведомые строители потратили уйму труда просто так, для красоты.

Штабс-ротмистр повел фонарем по сторонам. Ни единого камешка, ни единого обломочка… Вздохнув, он вытащил из кармана плоскую баклажку толстого стекла – прихваченную «для согреву». В два глотка допил остатки – и кинул опустевшую емкость в шахту.

Долго отсчитывал секунды, напряженно прислушиваясь.

Ничего.

Вообще ничего. Ни плеска, ни звона разбившегося стекла… Будто баклажка до сих пор падает, дабы зависнуть в центре матушки-Земли, – или вообще, пройдя насквозь, вылетела под самым носом у изумленных антиподов.

Больше тут искать нечего. Пожалуй, придется для начала вернуться к завалу, – авось удастся расчистить хоть узенький лаз…

Дибич пошел обратно, шаря лучом фонаря в поисках своего платка-метки. И остановился. Замер. Он наконец УСЛЫШАЛ. Услышал звук, донесшийся из шахты.

Не звон и не плеск – пожалуй, штабс-ротмистр и сам не смог бы определить точно характер звука, слабого и далекого, но напитанного скрытой мощью – подобно канонаде грохочущего вдали сражения. В единую еле слышную какофонию сливались звуки сухие – шуршащие, поскребывающие; и влажные – не то побулькивание, не то почавкивание. И была еще одна составляющая, даже и не слышная почти ухом, болезненно воспринимаемая всем телом, – про такое горцы Кавказа, где штабс-ротмистру довелось угодить в землетрясение, говорили: «кричит земля».

Хотелось уйти, скрыться, бежать от источника звука как можно дальше… Дибич вернулся обратно. К шахте-кратеру-пушке.

Сомнений не осталось. «Крик земли» шел именно оттуда. И становился все слышнее и слышнее. Более того, лицом ощущался ток теплого воздуха – опять же снизу, из жерла.

Неужто все же вулкан?

Здесь, в Петербургской губернии? Хм-м-м… Внизу – ни огонька, ни слабого отблеска. Луч фонаря вновь ничего не высветил… А звук все усиливался. Источник его явно надвигался.

Дибич облизал пересохшие губы. Направил «Лепаж» вниз, в бездонную черноту. Умом понимал: ни к чему, приближается к нему ни человек и ни опасное животное, – скорее некое загадочное природное явление. Но оружие, зажатое в руке, успокаивало.

Однако что же такое там может оказаться?

Из памяти всплыло словосочетание «грязевой вулкан». Что оно в точности обозначает, Дибич не смог припомнить, – естественным наукам в кадетском корпусе уделялось отнюдь не первостепенное внимание. Но представлялась неприятная картинка: снизу по шахте ползет клокочущая и побулькивающая болотная жижа, сверху покрытая шапкой из прошлогодних, ломких стеблей тростника, шуршащих, цепляющихся за стены…

Бред, конечно, но ничего иного в голову не приходило.

А спустя еще несколько секунд мыслей – даже таких бредовых – не осталось. Вообще. Дибич УВИДЕЛ.

В верхней части шахты, кое-как освещенной светом фонаря, возникла бурлящая, пузырящаяся масса. Слизистое, неоднородное НЕЧТО. Казалось – там мелькают в безумном танце и извивающиеся куски чего-то еще живого, и недавно ставшего мертвым, и бывшего мертвым всегда – а может, так лишь казалось…

Штабс-ротмистр отшатнулся, сделал шаг назад… Надо было развернуться, побежать к ведущему вверх туннелю, – не дожидаясь, пока это выплеснется и начнет заполнять подземный зал. Но Дибич застыл, не в силах оторвать взгляд от приближающегося месива.

Потом что-то метнулось в нему снизу – тонкое, длинное, плохо различимое в стремительном движении… Именно так в свое время летел направленный в шею Дибича клинок Ибрагима, любимого мюрида Кази-Муллы, – летел невидимо и беспощадно. И штабс-ротмистр отреагировал точно как тогда: дважды выстрелил. Выстрелил рефлекторно, не пытаясь понять и осознать, с чем столкнулся.

И стремительный полет подломился! Дибич успел разглядеть длинное, извивающееся тело, втягивающееся обратно, – и толчками выплескивающуюся из него жидкость, показавшуюся в свете фонаря черной.

Приближающееся месиво застыло – не далее как в трех саженях от края шахты. Чем бы это ни оказалось – но было оно уязвимо и смертно. И, очевидно, имело понятие об осторожности. Неоднородная поверхность кое-где вспучивалась, ходила волнами, – но не приближалась. Шуршание-поскребывание смолкло.

Штабс-ротмистр повел стволами «Лепажа» вправо-влево – сомневаясь: стрелять ли наугад, надеясь зацепить случайным попаданием? Кого зацепить: змею? щупальце неведомой твари? – раздумывать было некогда.

Как тут же выяснилось, и эта секундная заминка чуть не стала роковой.

Второй змеевидный отросток выполз наверх в стороне, куда не попадал свет от фонаря, – и ударил сбоку, низом, метясь по ногам.

Выстрелить штабс-ротмистр не успел. Лишь высоко подпрыгнул. Чудовищный хлыст пронесся в считанных вершках от подошв. Едва приземлившись, Дибич тут же бросился прочь от шахты – вверх взметнулись еще две гибких плети…

На бегу мелькнула мысль: все же щупальце! Или хвост? По крайней мере, ничего похожего на змеиную голову штабс-ротмистр не разглядел на тонком, сходящемся на нет конце «хлыста».

За спиной зашуршало-заскребло – и куда сильнее, чем раньше. Казалось – совсем рядом, над ухом. Дибич, не оборачиваясь, резко изменил направление бега. И туг же у самого плеча пронеслось нечто огромное, невидимое в темноте.

Штабс-ротмистр метнулся в ближайший туннель. Платка-метки у входа не было…

* * *

Пробежав сотни полторы шагов по полого поднимающемуся ходу, он остановился. Прислонился к стене, отдышался… Страх медленно, неохотно отступал. Дибича многие считали полностью лишенным этого чувства – и ошибались. На смотрящую в лицо смерть его мозг реагировал всегда вполне заурядно. Но тело в такие моменты, казалось, начинало жить собственной независимой жизнью – быстро и четко выполняло необходимые действия… И смерть проходила мимо.

Но так, как сегодня, пугаться штабс-ротмистру не приходилось. Даже когда их поредевший эскадрон на узких улочках местечка Глуховичи окружили пять сотен польских косиньеров – и начали беспощадную методичную резню…

Уйти из подземного зала удалось чудом. Едва штабс-ротмистр юркнул в этот туннель, в стену рядом с входом ударил живой таран – камень под ногами ощутимо дрогнул.

Однако… Если у зверюшки такие щупальца – на что же похожа она сама? Видом и размером? Профессорам из Императорской Академии Наук будет над чем поломать голову, если…

Если Дибич отсюда выберется. И приведет подмогу…

Он успел подумать: «А как, собственно, действовать тут пресловутой подмоге? Забросать шахту пороховыми минами? Залить нефтью и поджечь? Или подтащить…» Мысль осталась незаконченной. Вновь раздалось скребущее шуршание, Здесь, в туннеле…

– Lerite!^[4] – выругался Дибич. И вновь побежал.

Он уже понял, что шуршат щупальца – очевидно, покрытые твердыми не то ворсинками, не то чешуйками. Шуршат, когда медленно передвигаются, готовясь к мгновенной смертоносной атаке…

Штабс-ротмистр прибавил ходу. Если этот туннель копирует первый по протяженности, то тварь не дотянется. Скорей всего, не дотянется… Хочется верить. Но куда выведет новый путь? Дибич предпочел не ломать голову, как раньше не раздумывал над происхождением и классификацией подземного монстра. Он не ученый, он солдат. Разведчик. Его дело – вернуться и доложить… Даже если для этого приходится бежать от врага.

И он бежал.

Бежал не куда, а откуда. Вернее – от кого…

Штабс-ротмистр преодолел сотню саженей, вторую… Шуршание осталось позади. Дибич не сбавлял темп – и едва успел остановиться на полном ходу.

Туннель от края до края перекрыла стена. Не природная, рукотворная – известковая кладка из огромных блоков песчаника. Дибич посветил вверх – стена плотно прилегала к своду.

Тупик.

Ловушка.

И вновь – пока далекое, тихое – шуршание.

Он поставил фонарь, опустился рядом на одно колено. Мысли метались панически: всё! конец! бесславный конец в каменной норе, в щупальцах не пойми откуда взявшегося апокалипсического зверя! – а руки быстро и уверенно отмеряли порох из изящной серебряной пороховницы, забивали пули в два опустевших ствола… Тварь смертна, тварь боится боли… Надо показать ей, что добыча может кусаться… Маленький, но все же шанс.

…Фонарь стоял впереди, выдавая максимум света. Дибич – готовый к стрельбе – позади, в темноте. Стена осталась за спиной, шагах в десяти, – необходимое пространство для маневра.

Шуршание приближалось – медленно-медленно. Ожидание схватки изматывало, выпивало силы до ее начала… Хотелось крикнуть: «Ну же, гадина! Давай! Вот он – я!!»

Дибич не крикнул. Потому что это наконец появилось. На тонкий, стремительный бич оно теперь не походило. По тоннелю медленно, толчками полз тупоконечный отросток – толщиной со ствол вековой сосны.

Тем лучше.

В крупную цель попасть легче.

Либо никаких органов чувств отросток не имел, либо проигнорировал и фонарь, и его владельца. Полз как полз.

Штабс-ротмистр тщательно прицелился.

Выстрел! Второй!

Вновь ударили фонтанчики черной жидкости – далеко, сильно – давление крови в жилах твари оказалось чудовищным. Если, конечно, то была кровь…

Дибич сделал паузу, сберегая два последних заряда и выжидая реакцию противника: испугается? Отдернется?

Отросток замер неподвижно. Напор черной жидкости слегка ослаб…

А потом все произошло почти мгновенно.

Щупальце буквально выстрелило вперед – на глазах вытягиваясь, утончаясь. Одновременно Дибич нажал на спуск. Два выстрела «Лепажа» слились в один. Попал, нет, – не понять, стремительное движение твари опрокинуло фонарь. В темноте штабс-ротмистр почувствовал, как его грудь жестко, до хруста, сдавила невидимая петля. Он потянулся пальцами правой руки к обшлагу левой – выхватить из рукава нож, использовать последний крохотный шанс…

А невидимые петли захлестывались все новыми витками – выше, выше… Ребра ломались. Пальцы уже коснулись рукояти ножа, когда страшное давление обрушилось на шею. Треск позвонков показался грохотом пушечного выстрела. Темнота вспыхнула ярко-оранжевым пламенем. И для Дибича всё закончилось…

* * *

Генерал-майор Леонтий Васильевич Дубельт был в ярости. И, как всегда в подобных случаях, ничем не давал собеседнице почувствовать этого.

– Милейшая Юлия Павловна, надеюсь, вы хорошо понимаете: исчезновение одного из лучших офицеров Корпуса, лично знакомого Государю, – не может не иметь самых серьезных последствий? Исчезновение в ваших владениях?

Голос графини звучал холодно:

– Я прекрасно понимаю ваши резоны, Леонтий Васильевич. Не могу лишь понять: какое отношение исчезновение вашего подчиненного имеет лично ко мне? И к моему скромному дому? Неужели вы подозреваете, что я могла похитить офицера, лично знакомого самому Государю?

В ее ровном тоне мелькнула тень издевки. Неприязнь Его Императорского Величества Николая Павловича и графини Самойловой была взаимной.

– Упаси меня Господь, Юлия Павловна, от таких подозрений. Но служебный долг заставляет меня проверить все вероятные и даже маловероятные версии. В том числе и ту, согласно которой в исчезновении штабс-ротмистра Дибича замешан кто-то из ваших людей.

– Что вы хотите? От меня?

Скрываемая неприязнь «светской львицы» прорвалась-таки наружу. Не в словах – в интонации.

– Я прошу – всего лишь прошу, Юлия Павловна – позволения моим офицерам осмотреть ваш особняк и побеседовать с гостями и прислугой. Вы, разумеется, вправе отказать в моей просьбе. Но, естественно, подобный отказ приведёт к определенным размышлениям. И выводам…

– Осматривайте. Беседуйте, – процедила графиня, окончательно отбрасывая маску светской вежливости. – А сейчас, господа, позвольте откланяться. Меня с утра мучает мигрень…

Не дожидаясь ответа, Юлия Павловна круто развернулась и пошла к дверям своего «скромного дома». Генерал проводил ее взглядом – внимательным, цепким.

– Вы действительно рассчитываете здесь что-то обнаружить, Ваше превосходительство? – с сомнением спросил коллежский советник Задорнов, не проронивший ни слова в течение разговора с графиней.

Дубельт молча пожал плечами. Делиться своими планами и расчетами с чиновником, прикомандированным Десятым присутствием, в его намерения не входило.

– А ну пиша!!! – замахнулся вдруг генерал на ворону, потихоньку, бочком, подобравшуюся почти к самым ногам беседующих.

Та, протестующе каркнув, поднялась на крыло, но отлетела недалеко – шагов на пять-шесть. Опустилась на ровно подстриженную траву газона и уставилась на генерала черной бусинкой глаза.

Задорнов с сомнением посмотрел на птицу. Возможно, генерал и не заметил, но чиновник Десятого присутствия хорошо запомнил: во время вчерашней беседы с мещанином Архиповым, проходившей во дворе дома, где квартировал Дибич, – рядом, почти у ног, точно так же сидели две вороны. И точно так же словно прислушивались к разговору…

Коллежский советник отогнал нелепые мысли. Совпадение, не более того. Ворон тут действительно много… Графине стоило бы отдать приказ спилить несколько старых лип, служащих им пристанищем…

* * *

Тщательные поиски – особняк графини обыскали весь, от чердака до самых потаенных закоулков подвала – ничего не дали. И в пруду, старательно прочесанном баграми и «кошками», тело штабс-ротмистра не обнаружилось. Аналогичный результат – вернее, отсутствие оного – принесли розыски в ближних и дальних окрестностях и расспросы местных обывателей.

Дело об исчезновении штабс-ротмистра Отдельного корпуса жандармов Дибича И.И. так и осталось нераскрытым – и в положенный срок ушло в архив. Туда же отправился и донос Шервуда-Верного на графиню (вскоре этот прохиндей попал-таки за свои грехи и грешки в Шлиссельбургскую крепость).

Но Дубельт, обычно не отличавшийся мстительностью, затаил глубокую неприязнь к Самойловой. И когда спустя четыре года Юлию Павловну все же мягко принудили «продать в казну» имение «Графская Славянка» – убедил Государя в необходимости сего шага именно Леонтий Васильевич. Тогда же особняк вновь обыскали, с еще большим старанием – вскрывали перекрытия, выстукивали стены в поисках тайников. И вновь тщетно…

В 1852 году старший сын Дибича, тоже Иван, отбыв три обязательных года в конногвардейском полку, подал рапорт о переводе в Отдельный корпус жандармов. Резолюцию на рапорте наложил лично Государь: «Зачислить. Предупредить, дабы мстить за отца не пытался – но служил как тот, честно и верно».

Дибич-младший так и служил…

Часть первая

ГОСПОДИН АРХИВАРИУС

(13 июня 2003 г., пятница – 15 июня 2003 г., воскресенье)

Глава 1

13 июня, пятница, утро – 14 июня, суббота, день

1

Внешний облик человека угрожающего впечатления отнюдь не производил. Сухощавую фигуру не украшали гипертрофированные мускулы, руки не синели наколками. Не морщился свирепо мафиозно-бритый затылок – изрядно поседевшие волосы были подстрижены аккуратным ежиком. Речь пришельца звучала вполне корректно, а предъявленное удостоверение не имело ничего общего с нынешними конторами – наследницами некогда грозного КГБ. Охранно-розыскное агентство «Рапира» – эка невидаль, таких агентств расплодилось, как грибов после дождя…

И все же что-то не нравилось Савичеву в этом человеке. Было нечто в пластике движений, в выражении лица, во взгляде, – хищное, жесткое, опасное…

Хотелось побыстрее завершить разговор, побыстрее распрощаться. Но человек настойчиво гнул свое:

– Мне необходимо, чтобы мои люди постоянно находились в палате. Пострадавший владеет важнейшей информацией. К тому же не исключен вариант, что рубанувший его по затылку вернется – с целью завершить работу.

Савичев собрался было сказать, что старший дознаватель из РУВД здесь уже побывал, и не нашел никакой необходимости в охране без пяти минут трупа… Но не сказал. Пришелец (сам он не представился, а на быстро мелькнувшем удостоверении имя и фамилию Савичев разглядеть не успел) – пришелец никак не казался человеком, у которого аббревиатура РУВД вызывает опасливое уважение.

И заведующий реанимационным отделением сказал другое:

– Поймите, нет никакой надежды, что больной произнесет что-то осмысленное. Случайные слова, что у него порой вырываются – явный бред, причем на несуществующем языке. И добивать его ни малейшей необходимости нет. Уже сам факт, что он до сих пор жив – материал для научной статьи о неизвестных ранее резервах организма. Здесь реанимация, здесь жизни висят на тонкой нити, – и присутствие ваших… хм… людей может помешать моим… хм… людям сохранить эту нить.

Не убедил.

– Я все понимаю, – мягко начал человек. Но продолжил жестко, безапелляционно: – В палате будет находиться один мой сотрудник, с диктофоном. Двое других – в коридоре. Или вы хотите, чтобы к вам вновь и вновь поступал материал для научных статей о рубленых ранах?

После короткой паузы человек закончил вновь мягко, сочувственно:

– У вас ведь две дочери, Сергей Борисович: студентка и старшеклассница. Наверное, порой гуляют после заката… Я не хочу, чтобы им довелось встретиться с любителем бить по головам острыми предметами. А вы?

Слова, подсознательно ожидаемые Савичевым с начала разговора, прозвучали. Угроза. Завуалированная заботой угроза…

Губы врача дернулись, словно он хотел что-то сказать. Но не сказал ничего.

Человек внимательно всматривался в лицо собеседника. И добавил ровным спокойным тоном совершенно для того неожиданное:

– Сутки назад не так далеко от места обнаружения вашего больного был найден мой сын. Тоже с разрубленной головой. К сожалению, его организм не обладал феноменальным запасом живучести…

Спустя недолгое время седой человек давал последние инструкции остающемуся в палате сотруднику:

– Имей в виду, Гриша: судя по всему, именно этот Шляпников установил растяжку с гранатами на пути у кинологов. И кровь, найденная на его мотоцикле, совпадает по группе с кровью убитого охранника Ермаковых. Тип крайне опасный. Так что если эскулапы ошиблись насчет его состояния… В общем, будь готов ко всему.

– Не сомневайтесь, Юрий Константинович. Не впервой.

Больной, лежавший неподалеку на реанимационном столе, окруженном всевозможной аппаратурой, – казалось, не обратил внимания на этот диалог. Трудно обращать на что-либо внимание с разрубленным почти пополам мозжечком и не приходя в сознание. Но при последних словах молодого круглолицего Гриши губы бесчувственного слушателя скривились. Впрочем, покрывавшие лицо бинты разглядеть гримасу не позволяли…

2

Место было красивейшее: сосны-великаны, хрустальной прозрачности воздух, и столь же прозрачная вода озер – каждый камешек на дне виден аж на трехметровой глубине…

Семиозерье.

Именно здесь разворачивались драматичные и кровавые события – описанные в романе писателя Кравцова, пока не завершенном.

Но именно сюда – в Семиозерье, в детский лагерь «Авроровец» – Кравцов в нынешнем июне вывез детей на две смены. Рассудил он просто: два снаряда в одну воронку редко, но попадают. Но чтобы залп всей батареи угодил ровнехонько в одну точку – не бывает. Даже в теории… Если всё, описанное беллетристом, начнет вдруг сбываться – стоит сменить профессию. Податься в прорицатели, на манер Ванги…

Пресловутые рассуждения были не особо серьезные, с изрядным оттенком иронии. На самом деле Кравцов хотел одного: чтобы Танюшка и Сережка оказались подальше от Питера. И от Спасовки.

Отпрыски уже отдыхали здесь – прошлым летом. И освоились на удивление быстро. Танюшка о чем-то с важным видом шушукалась с барышнями, столь же юными и пытающимися столь же важно выглядеть, – похоже, в новом отряде обнаружились две-три подружки по прошлому лету. Сережка же с дикими воплями носился с другими пацанятами между сосен – играя в какую-то непонятную, но весьма азартную игру.

Можно было уезжать, прощание с ребятами завершилось, но воспитательница Танюшкиного отряда – полная молодая женщина с ослепительно-рыжими волосами – никак не могла закончить разговор с Кравцовым. Намекала открытым текстом, что не плохо бы господину писателю приехать в лагерь, и провести встречу с читаталями-почитателями – не с ребятней, а с вожатыми и воспитательницами – как-нибудь вечерком, в узком кругу…

Немедленно возникло подозрение, что виновник здешней популярности писателя Кравцова не кто иной, как Танюшка, – главная его имиджмейкерша и пиарщица. Дочь никогда и нигде не забывала упомянуть, какой у нее всем известный папа…

Честно говоря, большая часть слов рыжей воспитательницы пролетала мимо ушей, голова была занята иным.

Господин писатель чему-то кивнул, с чем-то согласился, что-то даже уклончиво пообещал – потом так и не вспомнил, что же именно. Наконец и с рыжей удалось распрощаться.

Кравцов направился к своей машине, оставленной за воротами лагеря. Под ноги, пересекая дорожку, метнулся здоровенный котище – зеленоглазый, одно ухо висело лохмотьями, свидетельствуя о немалом боевом опыте. А рыжая масть, странное дело, один к одному напоминала прическу недавней собеседницы… Кравцов подумал: наверняка их в лагере всего двое – обладателей такого насыщенного и естественного колера… И решил: вставлю куда-нибудь.

Впрочем, усаживаясь за руль «нивы» (бесконечно тянувшийся ремонт машины наконец завершился), – он уже позабыл и кота, и воспитательницу. Мысли вновь и вновь возвращались к Спасовке и «Графской Славянке»…

3

После двух суток, плотно набитых громоздящимися друг на друга происшествиями, – и завершившихся безумно-дикой ночью, проведенной с Аделиной на Чертовой Плешке, в жизни Кравцова наступила полоса мертвого штиля.

Не происходило НИЧЕГО. Вообще…

Нет, какие-то мелкие повседневные события случались. Но казались незначительными и… ненужными, что ли…

Он ощущал себя бегуном-стайером сразу после пересечения финишной ленточки. Тело еще рвется вперед, кровь кипит адреналином, – а бежать-то и некуда…

С Адой тоже творилось неладное. Держалась с Кравцовым отчужденно, как со знакомым, но отнюдь не близким человеком. Он знал причину. Провалы в памяти девушки увеличивались. Словно невидимый ластик стирал все воспоминания, связанные со старинным бронзовым предметом. С пентагононом. А с Кравцовым она познакомилась именно благодаря этой штуковине…

Сашок же после схватки на графских развалинах как в воду канул. Его искала милиция (Кравцов сделал-таки заявление про утреннее происшествие на руинах – решив, что данное седому человеку обещание молчать относится лишь к находке тела Костика) – но искала безуспешно. Его искали люди «седого» – сомнений в этом не было, шеф сей неведомой организации спустя сутки вновь приехал в Спасовку, и битых два часа расспрашивал писателя о самых мельчайших деталях последних событий. Более того – «седой» обещал позвонить, если поиски увенчаются успехом. Однако – до сих пор не позвонил…

Надо думать, Сашок залег на дно, зализывая раны. Наверняка имел надежное убежище, где и провел три года после побега из Саблино. И оставался постоянной угрозой, способной в любой момент возникнуть на горизонте.

«Седой» не позвонил – зато позвонила Наташа. Странная получилась с ней беседа… Скомканная… Сообщила коротко: с ней и с детьми все в порядке, местонахождение свое назвать вновь отказалась. Эмоциональный и сбивчивый рассказ Кравцова о последних похождениях Сашка выслушала с легким скепсисом – но комментировать никак не стала. Сказала, что рассталась с Сашком два дня назад и больше его не видела… От личной встречи с Кравцовым уклонилась, но еще раз попросила ничего не рассказывать мужу. Вернее, «бывшему мужу» – именно так она выразилась. Вот и весь разговор.

Кравцов «бывшему мужу» не мог бы ничего рассказать при всем желании. Завершив двухдневную пьянку, Козырь неведомо куда исчез из Спасовки – дом Ермаковых стоял пустой и запертый. Вялая попытка дозвониться и объясниться успеха не принесла: мобильник не отвечал, секретарша на работе проинформировала коротко, никак не конкретизируя: начальник в командировке, когда вернется – неизвестно. В общем, где и чем сейчас занимается Пашка-Козырь – оставалось тайной за семью печатями…

Господин писатель, не мудрствуя лукаво, воплотил в жизнь решение, спонтанно пришедшее после находки тела Костика – остался жить в сторожке «Графской Славянки». Благо с формальной точки зрения имел на это полное право – трудовой договор с ним никто не расторгал.

Казалось – здесь, рядом со старыми руинами, непременно вскоре что-то произойдет, отложенная схватка продолжится… Однако – не случалось ничего экстраординарного или просто необычного. Наваждение, посетившее Кравцова ранним утром после ночи на Чертовой Плешке: возродившийся в первозданном виде дворец и обращавшийся к писателю странный голос, – стало последним событием, которое можно назвать неординарным…

После наступил мертвый штиль.

Действительно все закончилось? Действительно они с Адой поставили на Плешке точку в чужой игре?

Или – наступило затишье перед бурей?

Кравцов склонялся ко второму варианту…

Позавчера он не выдержал – решил сам начать партию. Белые начинают и выигрывают… Имеющаяся информация (если говорить начистоту, большей частью состоявшая из смутных догадок) позволяла предпринять кое-какие шаги. Задуманные давно, но отложенные ввиду начавшейся свистопляски…

Но сначала стоило обезопасить тылы.

Кравцов поехал в город, забрал машину из тянувшегося три месяца ремонта, лихой кавалерийской атакой сломил сопротивление ошарашенной тещи – и увез Танюшку и Сережку на Карельский перешеек, в Семиозерье. Путевки купил на месте, на две смены подряд. Переплатить за срочность пришлось изрядно – но в деньгах недостатка не было, очень кстати подоспела пара гонораров…

И вот теперь он возвращался – напряженный, кипящий злым азартом, готовый к схватке.

Начну с Архивариуса, решил Кравцов. Именно так. Первым делом в Царское Село, к Архивариусу…

Свое решение он смог исполнить лишь на следующий день.

4

Ничего рассказывать Кравцову о себе не пришлось. Архивариус и без того все знал. И не преминул сей факт тут же продемонстрировать.

– Вы – писатель Кравцов, бывший офицер, автор книг… – Он перечислил все романы, в том числе пока неопубликованные, хотя ничего подобного ему о себе Кравцов не сообщал – даже не сказал, что писатель. – То-то мне показалось, что для студента-историка – коллеги Валентина – голос больно солидный.

Оперативно, ничего не скажешь. А ведь в архивах эти сведения пока не пылятся…

То, что Пинегин оказался студентом истфака, стало для Кравцова новостью. Подсознательно он считал – хотя Козырь в своем рассказе выбранный Валентином вуз никак не конкретизировал, – что парень учился на инженера.

Он коротко пояснил, что коллегами с Валей они были на другом поприще. И добавил:

– У меня о вас тоже сложилось несколько иное представление…

– Книжный червь, дистрофик в очках с линзами толщиной в палец? – улыбнулся Архивариус.

Улыбался он хорошо. Улыбка делала его лицо с волевыми скулами почти красивым.

«Несколько иное представление…» – это мягко сказано. Когда открылась дверь – несокрушимо-броневая, украшенная линзой видеокамеры – Кравцов поразился. Перед ним оказался мужчина с руками и плечами атлета – казалось, короткие рукава летней рубашки готовы вот-вот лопнуть от напора бицепсов. А кулаки… На обладание такими кулаками стоило бы получать лицензию, как на оружие самообороны повышенной мощности. Но – у Архивариуса не было ног. Обеих, выше колена. Встретил он Кравцова на инвалидном кресле-коляске.

Впрочем, оно оказалось не тем уродливым сооружением, в очереди за бесплатным получением которого неимущие инвалиды стоят годами – но суперсовременным, сверкающим хромом и никелем. И раскатывало по квартире своим ходом с мерным жужжанием. Кресло было оборудовано массой приспособлений – Кравцову даже показалось, что в подлокотник вмонтирован экранчик мини-компьютера. Сохранить же подобную осанку в инвалидном кресле мог лишь человек, много лет проносивший военную форму.

– Что делать, – продолжал Архивариус. – По не зависящим от меня обстоятельствам пришлось сменить работу. Мышцы – какие остались – стараюсь поддерживать в прежней форме. А зрение вот отчего-то не портится, так что уж извините за отсутствие очков…