Оглушительный рык.

Вопль – истошный, оборвавшийся.

Еще выстрел.

Громкий хруст.

Мастер обернулся прыжком, пистолет в руке. Деточкин сделал то же самое гораздо медленнее, но успел увидеть косматую тень, таранящую кустарник. Не к ним – в сторону.

Бах! бах! – пистолет выплевывал пули вслед твари, безнадежно отставая от стремительного движения. Палец Деточкина давил и давил красную кнопку на пульте, хотя она ушла в корпус до упора.

…Рука Гвоздя по-прежнему сжимала автомат – палец на спуске, но валялись и оружие, и рука шагах в пяти от их мертвого владельца. Обломок кости белел среди лохмотьев мышц предплечья.

Емеля был пока жив. Сидел на земле – до синевы бледный, с безумными глазами. Вцепился обеими руками в горло, словно хотел задушить сам себя. Вцепился изо всех сил, но кровь густо шла сквозь скрюченные пальцы, заливая камуфляж.

– Уроды… – прошипел Мастер. Умирающий Емеля его не заинтересовал – отвернулся, поднял с земли коробочку, ранее крепившуюся к затылку зверя.

Пуля, скользнув по черепу твари, деформировала приемник-преобразопатель. Электроды из платинового сплава (самые короткие) торчали во все стороны, как лапы раздавленного насекомого. Другие, длинные, – отломились, остались внутри мозга зверя.

Ноутбук был бесполезен. Если красная метка даже и'не погасла – все равно застыла на том же месте. Слежение за объектом шло методом пассивной локации – по сигналу, идущему с приемника-преобразователя.

Мастер отшвырнул коробочку, опасливо огляделся. Охота в любой момент могла возобновиться – на них. Где тварь, они не знали.

Неведение продолжалось недолго. Вой – громкий, со стороны близкого периметра. Мастер не сомневался и не раздумывал – подхватил автомат Емели, скомандовал Де-точкину:

– Бери тот ствол – и за мной!

Деточкин оторопело смотрел на оружие, стиснутое откушенной рукой. Губы дрожали.

– Живо!!! – рявкнул Мастер.

Деточкин наклонился за автоматом. Потрусил следом за Мастером. Не глядя, вслепую, отдирал от рукояти чужие мертвые пальцы. Вой оборвался.

Они выбежали к периметру – и остановились. Поливать очередями было некого. Наверху, на гребне стены, ветерок перебирал несколько клочьев длинной бурой шерсти, зацепившейся за шипы спирали.

– Прыгучий, сука, – неожиданно спокойно сказал Мастер. – Сколько он на воле продержится без ваших уколов?

– Ну так, это… электроды серебросодержащие… аргентизация уже началась… день, много два… и сдохнет…

Мастер сплюнул. За день-два объект может отмахать немало… Придется побегать по лесу с собаками, пока отыщется труп. Ладно, не страшно. Места глухие, безлюдные, хоть до Петербурга менее четырехсот километров. Никто чужой на мертвую тварь не наткнется.

Так что никакого ЧП. Маленькая техническая накладка, не более. Бывает.

Глава 2

Дичь…

Огромная косматая туша несется длинными прыжками. Не выбирает дороги. Кустарник трещит, гибкие ветви хлещут по морде.

Зверь счастлив – хотя не знает таких слов и понятий.

Исчезло отвратительное существо, вцепившееся в затылок и запустившее мерзкие лапы глубоко в мозг. Исчезла боль, заставлявшая зверя исполнять чужую и ненавистную ему волю. Затылок болит и сейчас – но это боль освобождения.

Голод. Зверь чувствует его постоянно – чудовищные мышцы сжигают чудовищное количество энергии.

Из тысяч самых разных запахов, доносящихся до твари со всех сторон, она выбирает один – запах еды. Меняет направление. Движется медленно, аккуратно ставит лапы – и взлетает длинным, многометровым прыжком.

Запоздало вскочивший с дневной лежки заяц бьется на клыках, верещит истошно. Огромные челюсти чуть смыкаются. Зверь рычит торжествующе. Пожирает добычу – со шкурой, со внутренностями. С трещащими на клыках косточками… Пищи мало. Голод приглушается, но не исчезает.

Тварь несется дальше, такими же огромными прыжками – по прямой, словно стремится к какой-то цели…

Затылок почти не болит. Регенерация закончилась.

Охотник…

Леонида Сергеевича Ивашова – фактического владельца охранно-розыскного агентства «Святогор» и вице-директора по безопасности концерна «Фарм-Трейд инкорпорейтед», 1952 г.р., судимого, неженатого, – все называли прозвищем Мастер. Прозвище это не намекало, что его обладатель в совершенстве владеет боевыми или иными искусствами, и не было дано в булгаковском смысле, – просто напоминало о конкретном факте биографии Леонида Сергеевича.

В молодости он действительно отработал несколько лет мастером производственного обучения в одном из ленинградских ПТУ. Более того, заочно окончил Герценовский пединститут и подвизался уже в должности преподавателя. Учил воспитанников он не только обращению с металлом и инструментами. Вернее – не только с мирным металлом и с мирными инструментами. Учил и законам волчьей жизни, первый из которых – верность стае.

…Постепенно под водительством Мастера сплотилась спаянная железной дисциплиной и повязанная круговой порукой команда преступников-малолеток – беспощадно-жестоких и видящих врагов во всех обитателях внешнего мира. Мастера они не просто боялись или любили – боготворили. Порой попадались (хотя дела просчитывались филигранно), шли в колонии и на малолетние зоны – но главного организатора не упоминали ни словом…

Впрочем, без урода семьи не бывает – и в 82-м году Мастер таки сел. Заложившего его пацана удавили в детской колонии. Ночью, куском провода. Душили медленно – по заключению судмедэкспертов, умирал не менее получаса. Потом изуродовали остывающий, перемазанный калом труп (перед смертью обделался) – выковыряли глаза алюминиевой чайной ложкой…

Дичь…

Мыслей у твари нет. Лишь самые простые, едва осознанные ощущения.

Голод. Голод. Голод. Голод. Запах. Другой. Вкусный. Пища. Туда. Осторожно. Осторожно… Прыжок! Пища. Хорошо. Но мало. Дальше. Дальше. Запах…

…Медведь (в отличие от незадачливого зайца) почуял тварь издалека – и не испугался. Он не привык бояться в своих владениях никого, кроме человека. Но опасностью – маслянистым железом, порохом, испарениями человеческого тела – со стороны приближающейся твари не пахнуло.

И медведь не сразу отвлекся от дела – от исследования внутренностей огромного муравейника и поедания его обитателей. Только-только закончилась пора жестоких медвежьих свадеб, сопровождаемых кровавыми драками между самцами – истощенные силы топтыгина нуждались в подкреплении.

Но чужой запах упорно приближался к хозяину леса. Медведь неохотно оторвался от муравейника, повернул морду, рыкнул предупреждающе. Раздался ответный рык.

Медведь поднялся во весь рост – обманчиво-неуклюжий, обманчиво-медлительный. Но способный сломать спину лосю или размозжить волчий череп молниеносным ударом лапы. Зарычал громко, угрожающе…

Тварь прыгнула.

Вооруженная огромными изогнутыми когтями лапа была быстра – но запоздала…

Тварь отлетела, отброшенная, предварительно выдрав из медвежьего брюха огромный кусок шерсти, кожи и мяса.

Ослепленный болью и яростью медведь ринулся вперед – не понимая, что всё для него кончено.

…Мясо. Много мяса. Кровавого, еще живого. Хорошо. Зверь жрет торопливо. Раны на его боку перестают кровоточить, затягиваются, рубцуются…

Охотник…

В 83-м году, на зоне, Мастер впервые убил человека, – сам, своими руками. Вогнал заточку, сделанную из гвоздя-двухсотки, в ухо спящему мужику, – ничего против него, в общем-то, по жизни не имея.

Затем, небрежно подпоров матрас, спрятал орудие убийства на шконке человека, от которого действительно хотел избавиться. Как и следовало ожидать, при последовавшем шмоне заточка была найдена.

Однако – задуманное не вышло. Заподозренный ходил в подручных у тамошнего авторитета, тот вступился, – и убийство взял на себя забитый и запуганный петух…

Но Мастер навсегда запомнил то небывало-прекрасное ощущение, когда после короткого движения твоей руки живое тело становится мертвым – и словно бы отдает тебе частицу души, или жизненной силы, или чего-то еще, – Мастер не задумывался над точными определениями. Но убивать ему понравилось.

Дичь…

Движения твари замедлились. Она не понимает, что происходит. Снова пришла боль – вцепилась миллионами коготков в каждую клеточку огромного тела. Тварь воет. Вой звучит почти жалобно. Массивная туша еще продолжает куда-то двигаться, словно надеясь убежать от боли.

Задние лапы (и вся задняя часть тела) отказывают внезапно. Очередной прыжок подламывается, зверь падает. Вой сменяется полузадушенным клекотом.

Судороги скручивают мышцы. Тварь бьется в конвульсиях. Рвет когтями передних лап сама себя – будто хочет докопаться до источника боли и выдрать его с кусками собственной плоти. Клочья шерсти летят в стороны. Через некоторое время конвульсии замирают. Туша лежит неподвижно. Мертво.

…Спустя два часа существо шевельнулось. Попыталось встать. Упало. Упрямо попыталось снова. Шерсти на нем уже не было – валялась вокруг спутанными комьями. С голого тела опадали сгустки розовой слизи…

Существо наконец утвердилось на четырех конечностях, прыгнуло – раз, другой. И свалилось. Прыжки были неуклюжими, неловкими. Непохожими на давешние стремительные движения. Существо зарычало. Поднялось на задние лапы. Шагнуло. Потом еще, еще, еще… Зашагало быстро и на вид целеустремленно, будто и в самом деле имело цель…

Охотник…

В 89-м он вышел на свободу – три года скостили за образцовое поведение.

Семь лет, проведенные Мастером за колючкой, преобразили страну. Наступили совсем иные времена. Из темно-загадочных глубин неторопливо всплывали на поверхность киты теневой экономики, превращаясь из ходящих под статьей цеховиков в законопослушных и уважаемых бизнесменов. А вокруг тех китов немедленно начинали роиться акулы, и барракуды, и пираньи – чей аппетит ограничивался исключительно размерами зубов и глоток. Голова кружилась от заманчивых возможностей и перспектив.

Чтобы восстановить команду, не пришлось даже прилагать излишних усилий. Былые ученики потянулись к нему сами – и приводили молодых волчат с подросшими зубками.

Пришедший первым мордоворот с литыми кулаками и стрижкой «ежиком» (семь лет назад бывший прыщавым пятнадцатилетним пацаном с садистскими наклонностями) вручил Мастеру подарок – аптечную склянку, залитую спиртом. В спирте плавали два человеческих глаза. Верный этот ученик носил прозвище Ахмед…

…Новая команда Мастера заявила о себе быстро и громко. Время было веселое – едва поделенную собственность тут же начинали переделивать по новой. Патронов никто не жалел, сообщения криминальной хроники напоминали фронтовые сводки. Закон Дарвина работал в чистом виде – сильные поедали слабых с аппетитным чавканьем… Запуганные бизнесмены выносили деньги на тарелках с голубыми каемочками. Казалось, так будет всегда.

Но ничто не вечно под луной. Как-то потихоньку, незаметно, исподволь беспредел цивилизовался. Приоритеты и ценности сменились. Доблестью стало не лихо перемочить на стрелке десяток коллег-конкурентов – но наладить с ними приемлемое сосуществование. Бизнес креп, складывались финансово-промышленные империи, королевства и графства, которые заводили свои службы безопасности, – и были уже не по зубам рыцарям утюга и паяльника…

Мастер не повторил судьбу наиболее отмороженных коллег, не вписавшихся в новый расклад, – и мало-помалу отстрелянных и взорванных. Мастер вовремя понял, что время вольного кондотьерства прошло – и встал под чужое знамя. Был не последним человеком в крупном концерне, принадлежавшем старому знакомцу по зоне, раньше других понявшему, что самому делать бизнес выгоднее, чем доить бизнесменов. Вроде все шло хорошо, но… Но не хватало самого главного. Того бесподобного ощущения – когда одним движением руки делаешь живое тело мертвым, и выпущенная тобой душа проходит сквозь тебя, и сливается на мгновение с тобой, и заставляет все твое существо трепетать в безумном наслаждении…

Когда на горизонте замаячил «проект W» – от которого за версту шибало кровью – Мастер сделал все, чтобы взять его под контроль…

Глава 3

Птица – небольшая, пестрая – перепрыгнула с ветки на ветку, клюнула гроздь желто-зеленых ягод… Чок-чок – крикнула резким голосом.

Человек проснулся мгновенно. Открыл глаза и увидел птицу у себя над головой.

Дрозд, подумал он. Совсем молодой, слеток. А дерево – рябина. Незрелая… Что подумал при этом молодой дрозд – неизвестно. Вспорхнул, напуганный движением человека, улетел.

Человек поднялся на ноги, осмотрелся. Вокруг была лесная поляна, залитая солнцем. Мачтовые сосны, между ними низкорослые рябинки. Мягкий мох, кустики черники…

Лес, подумал человек с удивлением. Как-то он оказался в лесу. Зачем-то спал прямо на мху… Он опустил глаза, словно надеясь увидеть что-то, проясняющее этот факт. И обнаружил кое-что – отнюдь не добавившее ясности. Человек был полностью обнажен.

Он огляделся еще раз, внимательнее. Прислушался. Рядом и вокруг ни одежды, ни каких-либо других вещей. Звуков, выдававших близкое или далекое присутствие других людей, тоже не слышалось.

Интересные дела. Проснуться не пойми в каком лесу в костюме Адама, тихо-мирно уснув перед этим… Мысль оборвалась. Человек не вспомнил, где и как он уснул.

Оставался вариант, что такое экстравагантное пробуждение – на самом деле сон. Почему бы и нет? Разные сны бывают.

Человек подошел к сосне, провел рукой по необъятному стволу, отковырнул чешуйку коры. Размял в пальцах, поднес к лицу, вдохнул смолистый аромат… И решительно отбросил версию о сне. Реальность. Бредовая, но реальность.

Вариант: шутка. Милая дружеская шутка после попойки на чьей-то даче… На чьей? В честь чего был банкет? Человек не помнил ничего.

– Э-ге-гей! – прокричал он во всю силу легких.

Голос показался хриплым, громким и незнакомым. Эхо прокатилось над поляной – другого ответа не было.

Он присел на поросшую мхом кочку – привести мысли в порядок. И почти сразу поднялся. Как спал-то в голом виде? Шишки и иголки кололи неприкрытую кожу, муравьи тут же отреагировали на вторжение зудящими укусами…

Ладно, вспомнить цепь событий до момента обрыва пленки можно и стоя.

Через пару минут человек снова сел – нет, рухнул, – на ту же кочку, не чувствуя ни шишек, ни иголок, ни муравьев.

Он не сумел вспомнить ничего. Ничего из всей прошлой жизни. Даже своего имени – не сумел. Он знал и мог назвать любой из окружающих предметов – но понятия не имел, где, когда и как к негму пришло это знание.

Странно, но страха не было, растерянности тоже. Эти чувства остались где-то далеко позади, в непроницаемом тумане беспамятства.

Жизнь началась здесь, на лесной поляне – с чистого листа.

Надо было как-то жить…

Обнаженный человек шагал по лесу – быстро и на вид целеустремленно.

Хотя цель у него была одна – стараться идти по прямой, не сбиться на бессмысленное кружение. Ориентировался по солнцу, выбирал приметное дерево-ориентир, шагал к нему, повторял цикл снова… Рассудил он просто – прямой путь куда-нибудь да приведет. К ограде дачного поселка, тропинке, дороге, просеке. К людям. А думать о причинах сложившейся ситуации можно и на ходу…

Слово, обозначающее произошедшее с ним, всплыло почти сразу. Амнезия. Потеря памяти. Болезнь.

Хорошо. Логично. Но что должен увидеть больной человек, придя в себя? Правильно – больничную койку и заботливый взгляд врача. На худой конец – медсестры. На совсем худой – равнодушно-скучающий взгляд соседа по палате. Но уж никак не чокающего на ветке дрозда…

Хотя…

Он ничего не смог вспомнить о болезнях, сопровождаемых амнезией, о других их симптомах. Мало ли какие психические сдвиги бывают. Мог войти в лес, как в собственную ванную, на ходу раздеваясь и развешивая на кустах одежду…

Такая версия совсем не нравилась человеку. И он вернулся к прежней, казавшейся более безобидной – к амнезии алкогольной. Головная боль и сухость во рту как будто подтверждали этот вариант. И где-то в глубине организма нарастала другая боль, непонятной природы, – но шагать пока не мешала…

…Тем временем прямой путь привел в глухолесье. Местность понижалась, сосны сменились мрачными елями и густым подлеском. Солнце сюда почти не пробивалось – и человек впервые почувствовал холод. Ветки царапали кожу. Вокруг гудели комары, но почему-то не кусали, он мимолетно удивился этому. Комары должны кусать – это он помнил точно.

Заросли становились гуще, он подумал, что выбранный способ передвижения может вывести не к просеке или тропе, а заманить в непроходимую чащу или болотную топь. Сменить направление? Ничего решить он не успел. Почти из-под ног с шумом выпорхнули птицы. Несколько, довольно крупные.

«Выводок рябчиков?» – неуверенно подумал человек. Вполне может быть, он не слишком хорошо успел их разглядеть. Может, и не рябчики, но наверняка что-то съедобное… Он внезапно понял, что за нарастающая боль глодала его изнутри. Голод. Самый банальный голод…

Птицы далеко не улетели. Расселись на ветках нескольких соседних деревьев и тут же исчезли – пятнистое оперение затерялось среди ветвей и листьев. Он видел только одну, которую проводил глазами: распласталась на сучке ольхи, застыла неподвижно. Человек приближался к ольхе осторожно. Подкрадывался. Но сам не понимал, зачем. Даже камня, которым можно было бы подбить предполагаемого рябчика, не было…

Расстояние сокращалось. Откуда-то со стороны – тонкий, едва слышный птичий посвист. Старка? Созывает вспугнутый выводок? Похоже на то: птица на ольхе шевельнулась, подняла голову – и снова замерла.

Человек прыгнул.

Длинным и высоким прыжком. Совсем чуть промахнулся по взлетевшей птице, рухнул на мягкий ковер мха – в руке осталось пестрое маховое перо…

Прыжок отдался в голове раскалывающей болью. Человек машинально поднес руку к затылку – и отдернул. Пальцы ощутили не гладкую поверхность кожи – нечто неровное, бугристое, отдавшееся болью… Запекшаяся кровь? Голова разбита? Вот и еще одна возможная причина амнезии…

Холод и голод стали ощутимее. Человек отбросил перо, посмотрел на точку, с которой прыгнул. Хмыкнул удивленно. По его смутным воспоминаниям подобный прыжок мог потянуть на олимпийский рекорд…

Впрочем, грош цена была сейчас его воспоминаниям.

Местность понижалась не к болоту, как он того опасался. К крошечному лесному ручейку, бегущему по дну тенистой, мрачной лощины.

Лишь услышав журчание, человек понял, как страдал от жажды. Проломился сквозь густую прибрежную растительность, спрыгнул в воду. Черпал ладонью, потом опустился на четвереньки, припал губами к холодной струе – и долго не мог напиться.

…По берегу он не пошел – русло сильно петляло, а подлесок у воды стоял непроходимыми джунглями. Человек поднялся на край лощины. Двинулся вниз по течению ручья, срезая изгибы русла.

Он понятия не имел, откуда знает это незамысловатое правило выживания для заблудившихся в лесу: всегда идти вниз по течению любых водных потоков. Но – знал. Ручьи впадают в реки, вдоль рек живут люди.

Человек шагал механически, как заводная игрушка. Размышлять о причинах произошедшего перестал – нечего изощряться в пустых догадках. Способность логично мыслить его не покинула, но ничего не стоила без вводной информации. Ясно одно: ничто бесследно не исчезает и ниоткуда не появляется. Если на лесной поляне вдруг обнаружился голый мужчина – значит где-то он пропал. Значит, кто-то его ищет. Так что стоит побыстрее найтись. И для начала хотя бы узнать свое имя. Ему казалось, что воспоминания набухают в мозгу, готовые прорваться – и не хватает им лишь малого толчка…

Кое в чем человек ошибался. Но в одним был прав.

Его искали.

Весьма активно.

На песке валялась большая груда темно-бурой шерсти, отдельные клочья были отброшены на несколько метров. От комьев слизи – кровянистой, липнущей к подошвам – исходило зловоние. Больше ничего здесь, на песчаной осыпи, спускавшейся с поросшего соснами холма, не оказалось.

Два ягд-терьера, натасканные на одну-единственную дичь, тыкалась носами в находку и не желали идти дальше. Финиш. Конец следа.

– Это вы называете аргентизацией со смертельным исходом? – спросил Руслан. – По-моему, для этого есть другое определение. Ремиссия. Полная спонтанная ремиссия.

И он посмотрел на Мастера и Деточкина. Очень нехорошо посмотрел. Деточкин подумал, что глаза у него рысьи – зеленые с желтизной. Хотя меряться взглядами с крупными представителями семейства кошачьих главному технарю Лаборатории не приходилась. Но возникла такая вот ассоциация. Может, причиной тому была пластика Руслана – мягкая, хищная.

Мастера не испугал взгляд начальника службы безопасности. Они давно были не в особо дружеских отношениях – с тех пор, как у Лаборатории появились новые спонсоры и привели своих людей. В том числе и Мастера. Глухая вражда тлела почти год, но до серьезного конфликта пока не дошла. Пока. До позавчерашнего инцидента, в котором, как ни крути, были повинны подчиненные Мастера.

Ничего, думал Мастер, зыркай сколько угодно. Кончается твое время.

Деточкин попытался разрядить тяжелое молчание:

– Может, он того? Ну, сдох, в общем… А кто-нибудь нашел труп-то… Ну и забрал… Чего валятся, правильно?.. К участковому повез, скажем…

Его собеседники не удостоили ответом эту версию. Спецгруппа, прибывшая по срочному вызову вместе с Русланом, в разговоре не участвовала, стояла поодаль.

Потом они двинулись по следу, уходящему от кучи шерсти вверх, к обрыву. След оказался нечетким, высохший песок позволял лишь понять, что здесь кто-то двигался. Обрыв был невысок, наверху – тонкий слой дерна с торчащими корнями. Из-под него порой сползали новые порции песка, более влажного.

На одной такой мини-осыпи четко отпечаталась отнюдь не лапа – босая человеческая нога.

Он остановился резко, едва затормозив на краю обрыва. Это была река.

Отсюда, с высокого берега, открывался шикарный вид – человек не обратил на него внимания. Он высматривал главное. И не видел ничего – ни жилья, ни моста, ни пристани или причала… Лес на этом берегу, лес на том – низком, болотистом. Источником механического звука был старый, в потеках ржавчины, буксир, тащивший по реке баржу-лесовоз. До буксира было меньше километра, и он приближался.

Человек с трудом удержался от того, чтобы закричать, замахать руками, привлекая к себе внимание… Подумал, что никто не станет приставать с груженой баржей, увидев на берегу орущего нудиста, – почему-то в этом сомнений не возникало.

Придется нлыть.

Человек потер лоб, пытаясь вспомнить, входит ли искусство плавания в число его умений. Не вспомнил ничего и стал спускаться, почти скатываться с обрыва…

Солнце клонилось к закату, когда человек услышал слабый звук.

Лес был полон звуками, негромкими, порой непонятными, но этот оказался особенным. Механическим. Далеко впереди работало что-то, созданное людскими руками.

Он посмотрел на ручей. Русло уходило в сторону от направления, в котором слышался звук. Лощина за минувшие часы и километры стала шире и глубже, превратилась в огромный овраг с крутыми склонами. Человек, не раздумывая, расстался со своим журчащим проводником. Поспешил, позабыв про голод, головную боль и усталость – туда, откуда доносилось слабое тарахтение.

Деревья впереди расступались, редели. Лес кончался. Звук усиливался, слегка смещаясь. Шоссе? Поле с работающим трактором? Неважно. Он нашел, что искал – людей. Человек перешел на быстрый бег.

Глава 4

Гольцов матерился и драил палубу – причем первое делал гораздо энергичнее, чем второе. И виртуознее – замысловато-физиологичные, лексические конструкции изящно вплетали в себя Северо-Западное речное пароходство вообще и буксир БР-58 в частности; и романтику дальних странствий, на которую Гольцов так дешево купился; и утопленный поутру дюралевый багор, который Дергач пригрозил вычесть из невеликого гольцовского жалованья. Швабре, постоянно слетавшей с ручки, тоже порядком доставалось.

Большие и малые боцманские загибы, разносившиеся над палубой, отличались литературно-правильным построением фраз – Петя Гольцов перешел на третий курс литфака. Идя по стопам Джека Лондона, он трудоустроился на лето в речное пароходство – дабы познать жизнь и набраться впечатлений для будущих шедевров изящной словесности.

К концу третьего рейса Гольцов пришел к выводу, что ему гораздо ближе творческая манера Жюля Верна, как известно, описывавшего романтику далеких морей, не покидая уютного кабинета. Жизнь проплывала мимо, пока Петя приводил дряхлое суденышко в надлежащий вид – и познаваться как-то не спешила…

Потоки воды катились по наклонной палубе к низко сидящей корме буксира. Гольцов двигался за ними. Дело шло к концу.

Он отложил швабру, подхватил ведро, привязанное к веревке, замахнулся – действия сопровождались лихо закрученной тирадой, апогей которой должен был совпасть с вы-плескиванием воды за борт.

Над фальшбортом показалась рука – перед самым носом Гольцова.

Пальцы вцепились в нагретый солнцем металл. Изумленный Петька не успел сдержать богатырский замах – и щедрая порция грязной воды угодила в голову подтянувшемуся над фальшбортом человеку. Человек замотал головой, зафыркал, как кот, и перевалился на палубу.

Ведро звякнуло о деревянное покрытие. Гольцов открыл рот – и закрыл, ничего не произнеся. Онемел он не от страха, скорей от удивления.

Человек – рослый мужчина, с неестественно белой для летнего времени кожей, – протирал глаза и тоже молчал. Пауза затягивалась.

Сцена приобретала сюрреалистичный оттенок, усиливаемый тем, что незваный гость был совершенно голый. На нем не было не только плавок, но и не единого волоска на голове и теле – отсутствовали даже брови и ресницы.

Наконец, дар речи вернулся к Пете. И он постарался, чтобы речь эта оказалась достойна будущего писателя.

– Рад приветствовать вас на борту нашего скромного судна, – любезно сказал Гольцов, изобразив ручкой швабры некий приветственный артикул. – Простите, вы русалка мужского пола? Так сказать, Хомо Ихтиандрус? Или жертва кораблекрушения?

Мужчина молчал. Гольцов не знал, что сказать еще.

– Отскичь, Петруха! – услышал он. Не от гостя – из-за спины.

Обернулся, увидел – моторист Зворыкин выскочил, лицо перекошено, в руках обшарпанная «тулка», ствол нацелен в живот ему, Петьке.

– От…би, говорю! – рявкнул Зворыкин.

Петька отпрыгнул, сообразив, что целятся не в него.

– А ты – за борт, живо! Давай, давай! – орал моторист, делая угрожающие жесты одностволкой. – Не хрен тут! Взяли, бля, моду! Прыгай, сука! Пристрелю! Ни хрена за тебя, уркана, не будет!

Голый и безволосый пришелец прыгнул. Но не за борт – в сторону.

Петька, опасливо смотревший на ружье в руках Зворыкина – неужели пальнет-таки? – не уследил за прыжком. Увидел, что мужик оказался в другой точке палубы. Еще один прыжок – быстрый, едва уловимый глазом. Гольцов понял, что голый сокращает дистанцию рваным зигзагом и сейчас.

– Отставить!!! – громыхнуло над палубой.

Моторист опустил «тулку», автоматически выполнив приказ. Потому что голос, никогда не нуждавшийся в мегафонах принадлежал Прохору Савельевичу Дергачеву, капитану буксира БР-58.

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… – продекламировал Генерал с нехорошей улыбкой.

Эскулап молчал. Знал прекрасно – когда начальник начинает цитировать старые песни, то рот лучше лишний раз не раскрывать.

– Три дня назад банальный опыт по банальному телеуправлению банальным объектом весьма оригинально закончился, – сказал Генерал. – Объект перемахнул периметр и бесследно исчез.

Эскулап остался невозмутим:

– Что же тут оригинального? Дело Колыванова, вторая серия. Только закончится все быстро. Теперь без поддерживающих инъекций на воле долго не протянет.

– Уже не протянул. Перекинулся.

Эскулап не понял:

– Сдох?

– Пе-ре-ки-нул-ся. Как в старых добрых сказках про оборотней. Раз – и снова человек.

– Где он? Вскрытие проводили? Почему меня не известили сразу же?

– Хотел бы я знать – где? И хотел бы иметь уверенность, что все-таки потом сдох… Но с места, где произошла ремиссия, ушел на своих двоих. И протопал как минимум несколько километров. Дальше след потерян – на берегах болотистой речушки.

Эскулап молчал, переваривая услышанное. Потом спросил:

– Есть вероятность взять живым?

– Вероятность всегда есть. Но меня интересует другое: психическое состояние бывшего объекта. Кого мы сейчас ищем? Животное? Человека? Если человека, что он может помнить о своем недавнем прошлом?

Эскулап ответил осторожно:

– Не один из подвергнутых аргенторемиссии пикантропов вновь человеческую психику не обрел. Но, с другой стороны, никто из них и нескольких километров бы не прошел – быстро умирали, несмотря на все наши старания. Мне нужен этот экземпляр. Желательно живым. На худой конец – свежий труп.

– Ищем. Но места глухие, безлюдные. Сдохнет – и может месяцами под кустом валяться, на радость сорокам да воронам. Кстати: маленький, но интересный нюанс – беглый объект из партии «лямбда-2».

– Проще говоря – из «лысых»?

– Из них, из них… А это значит – если труп найдем не мы, то есть вероятность, что его идентифицируют. Небольшая, но есть. Поэтому я отзову Руслана из Логова, нечего ему по лесам шататься. Если наш потеряшка выйдет к людям, выйдет живым, и если кто-то и как-то его опознает – здесь все должно быть готово к встрече.

– А кто будет руководить поиском там? В Логове?

– Мастер.

Это короткое слово прозвучало в устах Генерала как ругательство. Эскулап сделал вид, что не заметил. Помолчал и сказал:

– Мне надо вылететь в Логово. Поднять все записи в лабораторных журналах, все результаты анализов и тестов, короче – перелопатить все, что делали с этим экземпляром.

У Генерала идея восторга не вызвала.

– Все записи и результаты можно доставить сюда, – сказал он сумрачно.

– Хочу все осмотреть на месте. В истории науки такое бывало – открытия делались не то что случайно, но просто по небрежности. Похмельный лаборант перепутал флаконы с реактивом, или намудрил с дозировкой…

– Хорошо. Поезжайте. Но одно условие: обо всех результатах – как положительных, так и отрицательных – не сообщать даже по нашим каналам связи. Доложите по возвращении. Мне. Лично.

Вот даже-как, подумал Эскулап. И ничего не сказал вслух.

Тридцать лет, подумал Эскулап, возвращаясь от Генерала к себе, в третий блок. Именно столько мы делали сказку былью. И сделали таки. Одна беда – сами не знаем, каким образом.