Ткач Е.
      ТЕНТАЖИЛЬ
      Глава 1
      ОГОНЕК В ТУМАНЕ
      И опять этот пруд проклятый!
      Он кружил и кружил по парку в поисках выхода, но в который раз упирался в низкий берег пруда. А все этот чертов туман! На два шага вперед ничего не видно - кусты и деревья затянула густая млечная мгла, и все, что казалось простым и знакомым, растаяло, затаилось... Мир превратился в ловушку.
      Егор присел на обрубок ствола старой липы, залпом допил свое пиво и зашвырнул бутылку в темно-зеленую воду, над которой стлался туман. Где-то далеко раздался шлепок, булькнуло... Он закурил.
      Длинный, темноволосый, худой. Неловкий, оттого, что не знал как свыкнуться со своим ростом: за пошедшую зиму вырос сантиметров на десять... Острые скулы, нос прямой, с еле заметной горбинкой, четко очерченный рот... Он мог бы показаться парнем, что надо, если б не хмурое, кислое выражение, которое портило всю картину...
      Челка то и дело падала на глаза, и Егор её отгонял как назойливую муху, дергая головой. Поднял прутик и, расчистив носком кроссовки землю перед собой, начал чертить план местности.
      - Та-ак, - бормотал он, - вот здесь у нас парк. Так? Так. Слева поселок. Справа за парком дорога, за ней течет эта речка... течет-течет себе и обтекает холм, на котором усадьба стоит. Ага, хорошо... Это, вроде, понятно. Блин, совсем стемнело уже! И часы, как назло, остановились, отсырели, что ли? Ладно, хрен с ними, дядюшка новые купит! Взвалил на себя обузу - дорогого племянничка - вот пускай и отстегивает! Хорошо, предположим, я здесь, в центре парка. Значит, выход должен быть чуть правей. Там ворота, перед ними детская площадка, к воротам ведет аллея. И что? А ничего, ерунда получается! Раз сто уже все облазил - и никаких ворот. Парк-то вроде бы небольшой, а ему конца нет... Ладненько, разберемся. Надо было ещё пива взять, потому что без пива от всего этого просто одуреть можно!
      Егор извлек из кармана куртки ещё бутылку и в клочки ободрал кору молодого деревца, пока не открыл её. Пена плеснула на руки, он отряхнул их, вытер о траву, поднялся и двинулся вверх по отлогому склону, насвистывая "Желтую подводную лодку". Битлов он любил. А ещё "Роллингов". Потому что, по словам матери, их любил отец.
      Отца у Егора не было. Погиб, когда ему было пять. Мать весной вышла замуж, у неё теперь медовый месяц. Теплоход, круиз, новый муж. Ха! А он... Впереди целое лето, незнакомая местность, дядя Боря, которого Егор терпеть не мог. А что потом? А потом придется жить с этим, как его? - отчимом Аркадием Валентиновичем. Откопала мамашка американца из Киева. Свалил в Америку с Украины три года назад, теперь корчит из себя поборника здорового образа жизни: курить вредно, мясо есть вредно... Урод! А сам лысый и толстый. Мать собирается уехать с ним в Штаты: "Егорушка, там ведь совсем другая жизнь!"
      Он ей заявил: в Америку не поедет, пусть подавятся своим здоровым образом жизни! Но мать одного его в Москве не оставит, придется жить в Подмосковье с дядей. Конечно, у дяди обалденный коттедж, но тут даже школы приличной нет... Правда, осталось всего год отучиться, но год-то решающий, он ведь идет на золотую медаль...
      А, плевать! На все наплевать...
      ТОСКА!
      Вечер гас, свет померк - темнело. Он брел в тумане, увертываясь от деревьев - они прямо-таки наскакивали на него, вырастая из влажной белесой дымки. Колено до сих пор болело, Егор заметно прихрамывал. Эта шальная девица на велике вдруг вынырнула из тумана прямо перед носом, он даже отскочить не успел, и они оба свалились на землю.
      - Ой, извини! - ахнула она, подняв свой велосипед и разглядывая его вымазанную грязью штанину.
      - Вообще-то смотреть надо... да ладно, проехали.
      - Да я глядела, - оправдывалась девица, вертясь возле него, - но этот туман... просто ужас, ни с того, ни с сего! Хотя, в общем, понятно: сначала такая жара, что очуметь можно, в мае такой не бывает - на солнце под тридцать, не Подмосковье, а какие-то тропики! Потом ливень, гроза... вот земля и отпарилась, просто как в бане, оттого - и туман!
      Она трещала, как заведенная, а он тем временем внимательно её изучал.
      Очень живая, тонкая, она просто излучала энергию и болтала, не переставая, потряхивая густым темно-каштановым хвостом волос, собранных на затылке. Ростом девчонка была ему по плечо, и от этого ей приходилось все время задирать голову, а её улыбавшееся лицо запрокидывалось, будто для поцелуя... Широко раскрытые карие глаза, длиннющие загнутые ресницы... они так порхали, что у него даже в глазах зарябило! Он помог ей поднять тяжелый велосипед, обеими руками она крепко вцепилась в руль, и Егор заметил, какие тонкие у неё запястья. Кажется: дунь - переломишь!
      Трещала она от смущения - похоже, он ей понравился...
      - Ты правда в порядке? Ладно, тогда я поехала!
      Егор хотел спросить, как её зовут и где она живет, но промолчал. Просто кивнул ей и отвернулся. День был такой - уж больно хреново на душе! В другой раз он её бы так просто не отпустил...
      Она умчалась, а он стал кружить по парку.
      Наконец, парень все-таки напоролся на толстенный ствол липы и здорово приложился лбом. В голове загудело. Растирая лоб, сделал хороший глоток из бутылки и подумал, что как только выберется отсюда, вернется в поселок и возьмет ещё пива - там был круглосуточный киоск. Он понимал, что набрался здорово: эта бутылка была уже пятой... но какой смысл останавливаться - вся ночь впереди! Спать он не мог.
      - Классная ты девчонка! Как же тебя зовут? - бубнил он в пустоту. Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить... О, черт! - Егор споткнулся, потерял равновесие и едва удержал бутылку: пиво выплеснулось на траву.
      Вдруг стало холодно, и тогда Егор понял, что наступила ночь. Над головой повисло мрачное темное небо без единой звезды, в разрывах тумана стояла тьма. Он почувствовал себя совсем потерянным и одиноким и догадался, что окончательно заблудился. С первого взгляда .парк вроде был небольшой, но оказался совсем не таким, как кажется - он не хотел отпускать его, играл с ним, как кошка с мышкой. Может, парку тоже было тоскливо...
      Егор побрел вперед наугад и уперся в чугунную литую решетку. Край парка! Это уже кое-что, теперь можно двигаться вдоль решетки - рано или поздно будут ворота... Ого, дыра! Прутья решетки были раздвинуты. Егор протиснулся между ними и, перейдя пустынную асфальтированную дорогу, оказался на травянистой лужайке. Туман рваными облаками стлался кругом. Он тронулся наугад и скоро наткнулся на глухую кирпичную стену. Коттедж! Целый поселок новых коттеджей, многие ещё не достроены. Значит, ему в противоположную сторону.
      Он допил пиво, кинул бутылку в кусты и пошел, ускоряя шаг. Где-то впереди, в разрывах тумана блеснул огонек. Блеснул и пропал. Жилье? Егор почти побежал, его колотила дрожь. От выпитого развезло, все тело ныло, тяжелое, непослушное...
      Скорей бы в тепло!
      А, вон он, огонечек, светится впереди. Пропал... Вот опять появился. Стронулся с места, поплыл...
      - Что-то у меня совсем крыша поехала! - пробормотал Егор и припустил рысцой.
      Из густого тумана перед ним вырос небольшой двухэтажный дом, вытянутый в длину. В окне на втором этаже мерцал огонек. Правей в стороне угадывалось большое строение, укутанное туманом. Кругом штабеля досок, мешки с цементом, банки с краской... Строительство!
      - Так это, что, дядина усадьба?! - осенило его. - Выходит, я плутал тут в трех соснах! Отсюда до его дома рукой подать: обойти усадьбу, перейти дорогу - и вот они, хоромы дядюшки Бори!
      Он хотел было тронуться дальше, но неожиданно для себя подошел к двери под навесом и постучал. Никто не отозвался. Егор постучал ещё раз: громко, настойчиво. Он понемногу стал приходить в себя: мир вновь принял знакомые очертания дядюшкиных владений.
      Хриплый кашель. Шаги.
      - Кто там?
      - Откройте, пожалуйста!
      Дверь отворилась. На пороге стоял невысокий крепкий мужик лет за сорок с растрепанными волосами до плеч. Он был в длинном мешковатом свитере, шея обмотана шарфом.
      - Чего тебе, парень?
      Егор вдруг растерялся. Он и в самом деле не знал, зачем постучал в эту дверь. Что дальше? Уйти? Незнакомец уставился на него в упор, и взгляд его пристальных темных глаз исподлобья казался горячим.
      - Ладно, чего стоять, проходи!
      И больше ни слова не говоря, человек начал подниматься по лестнице, жестом приглашая следовать за собой.
      Пахло краской, свежей известкой - дом был только что отремонтирован: светлые стены недавно выкрашены, ступени и перила покрыты лаком, на всем ни пятна, ни царапинки. Только стекла на окнах мутные - их, видно, ещё не успели помыть.
      Незнакомец толкнул правую дверь на верхней площадке лестницы, и они оказались в небольшой полутемной комнате. У окна стоял круглый столик, перед ним - стул, на нем - несколько книг, раскрытая тетрадь с записями и свеча в старинном латунном шандале. У противоположной стены - кушетка, покрытая клетчатым пледом, в углу - кресло-качалка и включенный обогреватель. Над кушеткой две полочки, на одной - чашка, пакетик чаю, баночка растворимого кофе, стакан, кипятильник, кулечек с пряниками. На другой - книги.
      - В кресло садись, поближе к теплу, - кивнул Егору хозяин. - В мае ночи холодные.
      Хозяин этого жилища отшельника зачерпнул ковшиком воды из ведра, стоящего под столом, плеснул в чашку, сунул туда кипятильник, и скоро вода энергично забулькала. Тогда он опустил кипятильник в стакан и, взяв с полки баночку кофе, открыл крышку.
      - Тебе чай или кофе? Что пил-то, пиво? - Егор молча кивнул. - Тогда лучше кофе. Сразу в голове прояснится.
      Егор так же молча принял из рук хозяина горячую чашку с дымящимся ароматным напитком и сделал глоток. Он просто диву давался, с чего это тот парня с улицы угощает, вопросов не задает, и вообще, что за странный мужик такой...
      - Что, тоскливо? - спросил тот, когда его юный гость немного согрелся и огляделся. - Вот и мне, брат. Маюсь. Пару дней водочкой баловался, но от неё только хуже потом - хоть волком вой! Тебя как звать?
      - Егор. Ломов, - подумав, парень отчего-то добавил фамилию к имени.
      - А я Федор Ильич. Сторожу здешнее помещение. Вот уже двадцать четыре дня.
      - А вы... здешний? - спросил Егор и отчего-то смутился.
      Этот сторож совсем не похож был на сторожа. Странный какой-то. Честно сказать, Егор таких вообще не встречал. Умные, внимательные глаза, взгляд спокойный, открытый. Этот человек принял его, как равного, без тени насмешки и превосходства... Если он и был сторожем, то каким-то ненастоящим.
      - Вообще-то я издалека. Есть один город такой в Забайкалье - Иркутск. Полгода назад в Москву приехал, теперь вот здесь обретаюсь. - Он помолчал. - Ты сюда на каникулы? На дачу?
      - Вроде того.
      - Понятно. Думаешь, как убить лето? Ты ведь волк-одиночка, так? - он уселся на стул.
      - А как вы догадались? - Егор быстро, с удивлением вскинул голову его новый знакомый попал в самую точку.
      - Мы с тобой одной крови, ты и я! Так, кажется, звери учили Маугли? Одиночество - это, брат, как запах гари. За версту чуешь... Мы с тобой этой гарью здорово пропитались, только я прокоптился до полной готовности, а тебя только-только на угли бросили. Н-да. - Он опять помолчал, потом улыбнулся горьковатой улыбкой и прочитал: "Молчи, скрывайся и таи И чувства, и мечты свои... Лишь жить в себе самом умей..." Тютчев. Да, брат... А ты умеешь? Небось, думаешь, что умеешь.
      - Что? - не понял Егор.
      - Понимать себя. Кто ты, какой ты...
      - Думаю, что... да.
      - А чего так неуверенно? Нет, брат, честно сказать, мало кто это умеет. Вот смотри, что об этих строчках Тютчева Мережковский написал... он взял со стола книжку, раскрыл её, вынул закладку и прочитал:
      - "Вот чистейший кристалл того яда, которым все мы отравлены, наиболее противоположная христианству заповедь нелюбви. Страшная заповедь и всего страшнее то, что она не ложь: чтобы полюбить других, как себя, отдать себя другим, - надо сперва найти себя, познать себя, а кто смеет сказать, что он это сделал?"
      - Здорово! - вырвалось у Егора.
      - Здорово, да. А ты знаешь, кто такой Мережковский?
      - Кажется... поэт, что ли...
      - Н-да, поэт... он писатель, философ, жил в начале двадцатого века. Хотя этому в школе не учат. Слушай, а что сейчас молодежь слушает? Кто там в музыке современной лидер у вас, у него ещё имя какое-то странное...
      - Децл? Есть такой. От него многие тащатся. Я вообще-то рэп не люблю, терпеть не могу всяких дешевых прикольщиков. Правда, особо этим не хвастаюсь - делаю вид, что балдею от них, как и все...
      Странное дело: сам себе ведь не хотел признаваться, что под кого-то подстраивается, часто делает и говорит совсем не то, что хотелось... а тут выложил все одним духом!
      "Ну и дела... - хмыкнул он про себя. - День какой-то не такой или я не такой... Или все дело в этом заумном стороже?"
      - Ну а брейк-данс? Как тебе эта штуковина? Меня, например, это зрелище прямо-таки завораживает...
      - Да, обалденное! - согласился Егор. - Но чтобы классно танцевать брейк надо пахать с утра до ночи, а любой физической пахоте я предпочитаю компьютер и книжки. И вообще, с моим ростом и общей хилостью организма акробатикой заниматься не в кайф...
      - В чем хилость-то, не пойму?
      - Ну, худой, длинный... уже метр восемьдесят два!
      - Так это здорово! Вот только мышцы чуть-чуть подкачать - и полный порядок. Ладно, не о том речь. Ты мне вот что скажи: а зачем ты прикидываешься, что рэп тебе нравится? Чтоб не слишком отличаться от стаи?
      - Ну... наверное да.
      - Видишь, кое в чем мы уже разобрались!
      Федор Ильич, очень этим довольный, уселся на подоконник и распахнул окно - в комнате сразу пахнуло прохладой и сыростью. Туман истлел и пропал, соловьиная трель вспарывала немоту ночи, и от звуков этой ликующей песни Егору стало не по себе - он вдруг остро почувствовал свое одиночество.
      - Я понял так, что стадное чувство тебя все-таки душит, но ты вполне можешь рвануть вперед и не подлаживаться под серую массу, а их повести за собой, - продолжал Федор Ильич, покачивая ногой. - А хотелось бы этого?
      - Чего?
      - Быть лидером?
      - Н-не знаю. Не думаю.
      - О! Вот это уже интересно! Быть лидером - расхожий стереотип успеха. Все хотят, значит и я! А ты - нет, и это хорошо. Старик, а чего ты хочешь?
      - Вы как-то... - парень замялся.
      - Что, с ходу беру быка за рога? Так иначе и не разобраться! Просто надо иногда разговаривать с собой предельно откровенно. Вопросы задавать.
      - Себе?
      - А кому же? В этом-то все и дело, что мы чаще спрашиваем о чем-то других, не себя. А ведь сами знаем ответ. Правильный ответ - он внутри, только не всегда вылезает наружу. Надо просто поверить в то, что ты сам знаешь его... Ну так как?
      - Что как?
      - Чего бы тебе хотелось всерьез, по жизни? В твоем возрасте на такой же вопрос я ответил: всего!
      - Вообще-то... честно говоря, не знаю. Ну или... да нет, не важно.
      - Ну-ка, цепляй эту мысль за хвост! О чем ты сейчас подумал?
      - Да ладно... - парень отвернулся к стене и щеки его заалели.
      - Ты говори-говори, не стесняйся. Мне - можно.
      - Ну... - Егор поднял голову, взглянул на своего собеседника и подумал что, похоже, ему в самом деле можно доверять. - Я не хочу жить, как все.
      - Это как?
      - Ну, чтоб все было, как у всех: деньги там, всякие должности, иномарки и прочее. Женщины...
      - Вот это здорово: в первый раз вижу парня, который не хочет денег и женщин!
      - Да нет, не то чтоб совсем... - тут Егор вконец стушевался и сконфузился.
      - Ага, немножко денег все-таки не помешает? И ка-а-пельку женщин! расхохотался Федор Ильич, откидываясь на спинку стула и показывая ряд ровных белых зубов. - Прости, я смеюсь вовсе не над тобой, скорей над собой. - Он посерьезнел и упершись руками в колени, нагнулся к Егору. - Ты хочешь, чтобы все было настоящее? Без фальши? Чтоб не рвать жилы всю жизнь только ради того, чтоб доказать, что ты не хуже других?
      - Я хочу... чтоб было классно! Ну, интересно.
      - То есть, сам процесс важнее, чем результат?
      - Не знаю. Наверное...
      - Да, брат, мы с тобой два сапога пара. Я вот тоже хотел, чтоб жизнь была интересная. И было такое, да! Да, что там, мне казалось, что я сердце города, что во мне - его пульс, его ритм. Мои успехи были его успехами, а мои провалы он ощущал, как свои.
      - Как это? - удивился Егор.
      - Понимаешь, я режиссер. У меня был театр. Очень хороший театр! О нем знала вся страна и даже многие за её пределами. Знаменитый был театр, скажу я тебе! И я был знаменит. Здорово знаменит! Мой театр мог поспорить с любым столичным - московским, питерским... Блестящая пресса, рецензии в центральных газетах, обзоры в журналах, беседы со мной... Я купался в славе, обо мне снимали телепередачи, и многие известные режиссеры кусали локти, понимая, как им далеко до меня... До моего таланта, удачливости, смелости...
      - А потом? - затаив дыхание, спросил Егор.
      - Потом я решил, что мне этого мало - пора перебраться в столицу. Болезнь провинциала: в Москву, в Москву... Я бросил театр. Бросил все. Уехал. Меня приглашали на постановку многие, очень многие... я выбрал МХАТ.
      - И что?
      - А ничего. - Федор Ильич соскочил с подоконника, захлопнул окно и, пошарив в кармане куртки, висевшей у входа на гвоздике, достал смятую пачку "Беломора". - Вот, опять курю, а ведь бросил. Пять лет назад.
      - Федор Ильич, а вы... вы правда сами все это бросили: ну, театр, город, все! И вот так рванули на пустое место?
      - Понимаешь, все сложно. - Он закурил и стал мерить комнату быстрым упругим шагом. - Можно сказать, что... да, пожалуй, так будет правильно! что я как бы перегорел. Сжег пробки. Что-то внутри щелкнуло и... не в ту сторону меня потянуло. Показалось, что могу больше. Хотел доказать себе, что одолею и это - барьер столичности, эту кривенькую ухмылку столицы: фи, провинция! Думал, перерос свой театр, свой город. Мол, подавай покруче! Дурак!
      - Почему? Ведь это нормально, когда хочется большего.
      - Да, но что такое большее в творчестве? Больше спектаклей, картин, книг, ролей? Или все же их качество? Да и качество - слово неподходящее. Их живое тепло, понимаешь? А оно появляется, когда кровь свою в них перельешь, когда этим переболеешь... Вот скажи мне, друг милый, что это: если у тебя все внутри замирает, когда ты смотришь спектакль? Когда ты, пускай на пару часов, выламываешься из своей жизни и сталкиваешься с чем-то таким, чего в ней нет, а? Это что, качество - такой вот спектакль? Мастерство режиссера? Нет, старик, это тайна! И как оно получается, никто не знает.
      - И даже вы?
      - Я хороший ремесленник, я знаю, как поставить спектакль. Но не знаю, почему с каких-то моих спектаклей люди выходят потрясенные, все какие-то перевернутые и... живые, совершенно живые: с них слетает эта защитная оболочка, броня, за которой мы прячемся! Они чувствуют как в первый день, понимаешь! Душа глаза отрывает! А на других спектаклях этого нет. Те же актеры, та же пьеса, а все - не так. Мертвая ткань. Жизни нет. Вот почему это? Я, конечно, кое-что начал улавливать, но...
      - Но об этом старались не думать?
      - Понимаешь, устал я все время тянуть себя за уши. И так получилось, что тайна театра... я перестал звать её, ждать... Изменил ей. Мечтать перестал. Я забыл про то, что театр - это чудо. Просто устал. А Москва... она меня обломала. Не получилось, да. И это плата, понимаешь, плата за то, что я себе изменил. А верней испугался.
      - Чего?
      - Что со мной все кончено. Что я выдохся. Что все лучшее: годы, спектакли, женщины - позади. Мне показалось, что я, как пустой стакан. Был полный всегда: вот проснусь, гляжу - полный. И давай глотать. Или цветы поливать - не суть. А однажды раз: проснулся, а там ничего! Думал, источник-то не иссякает. А он взял и издох. Вот от этого я и сбежал испугался, что все увидят. Решил, что встряска, экстрим меня подхлестнут и вперед, в Москву. А она - хлесь по роже! Не вышло, прогнали... Я сторожить. Вот теперь сижу, думаю... "Молчи, скрывайся и таи..." А ты говоришь, интересно... Выходит, и это не главное. Нужно что-то еще.
      - Но все-таки, что?
      - Может, милость Божья?
      Федор Ильич так поглядел на Егора, что у того сердце дрогнуло: во взгляде этого сильного взрослого человека была... мольба. Какая-то детская. Точно он, Егор, мог вернуть ему эту утраченную милость.
      - Федор Ильич, я... - он не знал, что сказать, но понимал, что молчать нельзя.
      - Не беспокойся, я в порядке, - поднял тот руку. - Кофе хочешь еще? Нет? А знаешь... - внезапно какая-то странная улыбка мелькнула у него на губах. - Что если нам попробовать?
      Егор почему-то сразу завелся. Он готов был согласиться на все, что бы ни предложил этот удивительный человек, который был так откровенен с ним парнем с улицы...
      - Хочешь немножечко поиграть?
      - Во что?
      - В театр. В жизнь. Что-то понять, почувствовать... такое, чего пока ты не знаешь.
      - Пойди туда, не знаю куда? Класс!
      - Класс, говоришь? Хорошо! Может, это как раз то, что нужно.
      - Для кого?
      - Для меня. Для тебя. Для нас! Для кого-то еще... Мы попробуем поиграть в театр. Ты сможешь собрать ребят, человек пять-десять?
      - Думаю, что смогу.
      - Отлично! Старшеклассников твоего возраста. Кстати, тебе сколько?
      - Шестнадцать.
      - То, что нужно! Мы устроим театр здесь, в усадьбе. Будем репетировать, сыграем спектакль, у нас будут зрители... чего маяться без дела все лето!? Это будет здорово: старинная усадьба, старая пьеса и совсем молодые - вы. Которых никто не знает. И сами вы толком себя не знаете. Вот и узнаете кое-что... ну как, годится?
      - А получится?
      - Почему нет? Не боги горшки обжигают! Прямо завтра ребят приводи.
      - Я только вчера приехал и ещё никого здесь не знаю.
      - Ну, это не проблема: сходи на танцплощадку в парке или на волейбольную у пруда - познакомиться дело нехитрое. У нас есть другая проблема и она - посерьезней.
      - Это какая?
      - Понимаешь, к осени в усадьбе откроют дом отдыха. Частный. Ремонт в моем флигельке закончен, а в главном здании он все лето будет идти. Один оч-чень крутой человечек под себя это дело прибрал! А я тут все сторожу: и главное здание, и оба флигеля, тут же стройматериалов - до кучи! Так что проблема понятна. Она не в чем, а в ком.
      - Так в ком, я не понял...
      - В моем нанимателе, в этом самом крутом. Разрешит он нам тут в игрушки играть, это ведь его частная собственность! В райсовет за разрешением не пойдешь...
      - Разрешит! - улыбнулся Егор. - Он мой дядя!
      Глава 2
      СБОР ТРУППЫ
      - Эй, Егорыч, ты жив? Вставай, день на дворе!
      Резкий веселый крик, стук в дверь, дядина голова просунулась в комнату.
      - Ну, ты даешь! Подъем, у меня к тебе дело есть.
      Егор потянулся, зевнул, сел, спустил ноги на пол.
      Пол приятный, прохладный, в комнате тоже прохладно, хотя солнце, видать, распалилось вовсю: из щели в занавесках бьет косой луч золотой, на стене прозрачные отблески света. Стена как будто шевелится, движется под этими бликами, отвечая на ласку света. В луче мельтешат пылинки, занавеска дышит под слабыми дуновеньями воздуха, все живет, движется...
      Егор натянул майку, джинсы, отдернул занавески, распахнул окно в сад. Под окном ковер незабудок, анютины глазки, кусты жасмина, за ними беседка, увитая диким виноградом. Плети крепкие, гибкие, ещё голые, только кое-где вылезают упругие сжатые желтовато-оливковые листочки. За беседкой сад: вишни, яблони. Вишни цветут, и в комнате плавает легкий их аромат. А вот ещё запах знакомый, да сильный какой! Черемуха... Она далеко - за забором, участок большой, но все равно дух черемухи, лишь только ветерок доносит его, поглощает все ароматы, он сильнее других цветов...
      Егор вздохнул и сел на кровать. На душе кошки скребли. Казалось бы, чего напрягаться: живи и радуйся! Только какая-то острая колющая заноза засела внутри. Никому он не нужен! У матери своя жизнь, дядя Боря взял его к себе по её просьбе, из жалости... А чего не взять: денег у него куры не клюют, от одного лишнего рта с него не убудет и места хватает - вон какой дворец тут отгрохал: трехэтажный особняк с башней и зимним садом! Будет ещё бассейн строить... миллионер хренов! Туалетный король! Откупил в двух районах московской области право на строительство общественных туалетов, теперь не знает, куда деньги девать!
      Егор сам не знал, чего так на дядю взъелся: мужик он, в общем, был ничего - не жлоб... Но злился и все, ничего не мог с собой поделать! Черт, как же не хотелось ни с кем общаться! Сейчас тетя Оля, дядина жена, начнет приставать: как он спал, да во сколько вчера вернулся, да какие у него на сегодня планы... Когда он вчера вернулся, в доме все уже спали, только дяди не было - должен был появиться к утру. Вот и явился - не запылился, сейчас доставать будет.
      Егор нехотя толкнул дверь, вышел на крыльцо - в его комнатку вход был отдельный, она и ещё две соседние предназначены для гостей. Сел на ступеньку, закурил. Сейчас ор начнется: КУРИТЬ!!! НАТОЩАК!!! КАК ТЫ МОЖЕШЬ?!! Ну и пусть орут, ему наплевать. При матери он курить не осмеливался, а эти пускай привыкают - он не намерен плясать под их дудку...
      Н-да, прикольный вчера был мужик! А он тоже хорош: пива насосался и наобещал с три короба: ребят соберет, с дядей поговорит... Да, конечно, дал маху! Делать, что ли, нечего, кроме как в бирюльки играть?! Теа-а-атр, ядрена кочерыжка! Хотя в общем-то делать по правде нечего. Ладно, фиг с ним, с этим Федором Ильичем, хочет спектакль поставить во флигеле - пускай ставит, с дядей он поговорит, тот не откажет. А вот будет ли сам он, Егор, влезать в это дело - бабушка надвое сказала! Поглядит, что за народ тут тусется, можно с ними связываться или нет...
      - Егор, доброе утро! - тетя Оля копошилась в розарии. - Завтрак на столе, бутерброды в ростере подогрей.
      Он поднялся на веранду со стороны центрального входа. На яркой цветастой скатерти был сервирован завтрак - впору английского посланника угощать! Красная икра, лососина, прозрачный сыр с большими круглыми дырками, апельсиновый сок в хрустальном графинчике, в ростере - уже готовые бутерброды с карбонатом и ветчиной... Его тарелка накрыта салфеткой, как и заварной чайник. Готовый кофе чернел во включенной на подогрев кофеварке.
      Балдеж!
      Он снял салфетку с тарелки, налил себе кофе и подумал, куда эту салфетку девать: засунуть за ворот или положить на колени? Хмыкнул и отложил в сторону. Не будет он из себя ученую обезьяну корчить, не графья, перебьются!
      Он вспомнил, как они с мамой чуть не полгода ели одну пшенную кашу, а на обед - макароны с кетчупом. Маму тогда на работе сократили и она в палатке торговала на улице, а все деньги шли в уплату за её обучение на компьютерных курсах. Она тогда похудела страшно и поседела, с тех пор стала волосы красить, и все говорила: "Не волнуйся, милый, мы не будем голодать!" А теперь у неё есть этот уродский Аркадий, вилла под Бостоном, и каждое утро она будет бегать трусцой, считать калории, по субботам ходить в фитнесс-клуб, а по воскресеньям принимать у себя гостей - дружбанов этого лысого Аркаши, чтоб он сдох! - жарить барбекью на лужайке, играть с ними в карты и делать вид, что такая жизнь - просто предел мечтаний, и она жутко счастлива! А ведь это она как-то, смеясь, сказала ему, заглянув в его комнату: "Горка, как ты можешь в июле читать Достоевского - это же зимняя книга!" Она умела так тонко чувствовать, она была самой лучшей, самой удивительной - его мама... И если он уедет в Америку вместе с ней, ему придется глядеть, как она стареет, ведя этот размеренный образ жизни без забот и тревог, как тускнеют её глаза, которые так блестели в ночи, когда она вслух читала ему Диккенса...
      Он задумался, механически жуя бутерброд, и не заметил, как подошел дядя.
      - Старик, у меня к тебе просьба, - он уселся за стол и налил себе кофе. - Сможешь сходить в соседний дачный поселок, нужно передать вот эти бумаги одному человечку... Это недалеко, за речкой на том берегу... знаешь там ещё такие крутые коттеджи? - он протянул Егору плотный конверт.
      - Конечно, дядя Борь, нет проблем...
      - Участок девятый, это во второй линии, такой здоровенный домина, весь застекленный, в общем, шик-модерн! Хозяина зовут Марк Григорьевич, это мой архитектор, он проект реконструкции усадьбы мне делал. Кстати, у него сын твоих лет, познакомитесь. Ну все, я уехал, буду поздно, так что к ужину не ждите...
      Он отодвинул чашку, поднялся, - плотный, крепкий, уверенный, - кивнул племяннику и устремился к калитке.
      - Дядя Борь! - вскочил Егор и кинулся за ним по дорожке. - Тут к вам просьба одна...
      - Давай свою просьбу!
      - Она, собственно, не моя... Тут у вас во флигеле сторож живет, Федор Ильич... вообще-то он режиссер и хочет спектакль поставить. Ну, устроить что-то вроде любительского театра...
      - Ага! Значит, не смог усидеть в тишине и покое! Так за чем дело стало - пусть ставит. От меня-то что надо?
      - Надо, чтоб вы разрешили во флигеле или в усадьбе спектакль репетировать и играть, ну и там какие-то штуки для костюмов и декораций...
      - Ясненько! А ты, что ль, тоже актером заделаешься?
      - Ну... я ещё не решил, - пожал плечами Егор.
      - А чего решать - дело хорошее. А мы на тебя полюбуемся! Может, у тебя великий талант, а мы с тетей Олей на старости лет будем утирать слезы, сидя у телевизора и глядя, как ты Отелло играешь... Все, не буду, не буду!
      Он поймал косой взгляд племянника - в последнее время тот совсем не воспринимал шуточек на свой счет.
      - Так, давай по делу: репетируйте и играйте во флигеле на первом этаже, он пустой, а в самой усадьбе ремонт идет. Это - раз. Дальше, за всем, что понадобится, обращайтесь к Сан Санычу - это моя правая рука по части чего достать - снабженец, в общем. Полный списочек ему нарисуйте: материалы там, доски для сцены, ткани всякие - он вам все сделает в лучшем виде. Не человек, а волшебник, как вы говорите: отпад! Правда, его выловить сложно, на месте он не сидит, но часиков в восемь практически каждое утро в центральной усадьбе показывается. Ловите его - и вперед. Я распоряжусь, чтоб вам ни в чем отказу не было. А что, свой театр в доме отдыха - это вещь! Идея, что надо, молодец Федор Ильич, так ему и передай! Все усвоил? Ну, давай...
      Дядя прыгнул в свой Джип, тот рванул с места и пропал за поворотом. А Егор стоял на дороге за высокой кирпичной оградой и не знал, радоваться или нет дядиному согласию... Отказал бы - и никакой головной боли, не надо суетиться, ребят собирать... Где он их возьмет-то, на улице?
      - Назвался груздем... - пробормотал парень себе под нос и побрел доедать свой завтрак.
      Поев, он нашел тетю Олю в оранжерее - она высаживала в грунт какие-то чахлые росточки из торфяных горшочков, выяснил во сколько обед и сказал, что пойдет прогуляться.
      Правее старой усадьбы было поле, за ним перелесок, там река изгибалась, а за ней, через деревянный мосток простирался дачный поселок "Клязьма" - недавно отстроенные фешенебельные дома и коттеджи. Сунув бумаги в задний карман джинсов, Егор закурил и, насвистывая, двинул в поселок. Дядя вчера начертил для него план местности, чтобы племянник мог свободно ориентироваться. Делал он это с особенным удовольствием: как-никак, в здешних краях слыл кем-то вроде хозяина - едва тут пронесся слух, что некий Борис Суханов купил усадьбу вместе с огромным участком земли, местные заправилы пришли к нему на поклон и признали за главного.
      Егор шагал по зеленевшему полю, размахивая руками, вертел головой по сторонам и думал, хотел ли он быть похожим на дядю... Так и не найдя ответа на свой вопрос, он вступил на шаткий мосток над Клязьмой и, дойдя до середины, оперся о перила и заглянул в воду. Грязная! Б-р-р-р... По воде разводы какой-то химической дряни, вода мутная, темная, у берегов бутылки, пакеты, всякий хлам...
      "Да, тут не искупаешься!" - подумал Егор и пошел дальше.
      Он быстро нашел нужный коттедж - тот выделялся не столько своими внушительными размерами, сколько оригинальностью, даже смелостью проекта и тщательностью подбора материалов. Дом будто парил над землей, расправив крылья, - два его боковых крыла были застеклены, застеклен и верхний этаж, сиявший на солнце. Его окружала зеленая стриженная лужайка, тут и там пестревшая куртинами ярких цветов. Перед домом росли две невысокие серебристые елочки, больше деревьев не наблюдалось. Все было ухожено, чистенько, аккуратно, на вылизанных дорожках - ни соринки, и от этого Егору сразу стало как-то тоскливо.
      "Как в крематории!" - хмыкнул он и нажал кнопку звонка у изящной литой калитки.
      Из дому вышел белобрысый широкоплечий парень в светлых шортах и широченной зеленой майке с надписью "Chicago Bulls".
      - Марк Григорьевич дома? - спросил Егор, хмурясь и изображая полнейшее безразличие к миру вообще и к парню в частности.
      - Его нет. А тебе чего?
      - Мне - ничего, - очень раздельно сказал Егор и добавил. - А вот моему дяде, Борису Суханову, кое-что нужно.
      - А-а-а, - уважительно протянул парень, - ты давай, проходи.
      - Мне некогда, - отпарировал Егор. - Вот, передай это Марку Григорьевичу, - он достал из кармана конверт.
      - Конечно, передам, отец скоро будет. А куда торопишься не секрет? А то я могу подвезти. Понимаешь, дохну со скуки!
      И парень состроил такую рожу, сморщив нос и ощерившись, что губы Егора невольно растянулись в улыбке. Вроде этот тип - ничего себе, почему бы поближе не познакомиться? На вид он был Егору ровесником.
      - Да мне надо на рынок, - соврал Егор. - А то у нас ананасы кончились.
      - Ананасов тут, старик, не достать, - расстроился белобрысый, приняв эти слова за чистую монету. - Это надо в Монино ехать или в Щелково... Хочешь - поехали!
      - Да ладно, хрен с ними - с ананасами! Прошвырнусь в поселок, погляжу, что да как - я, понимаешь, тут второй день всего, осмотреться надо. Есть тут клевые девочки?
      - А, так ты только приехал? - обрадовался парень. - Это надо отметить! Погнали в поселок, там правда делать особо нечего, но пива взять можно. Давай сюда свои бумаги, отцу на стол положу. - Он чуть не силой вырвал конверт из рук Егора. - Я сейчас!
      И не успел Егор слова сказать, парень умчался в дом и через минуту уже открывал ворота просторного гаража. В нем помещалось нечто отполированное и сверкающее ярко-желтого цвета. Мотор мягко заурчал и из гаража, плавно покачиваясь, выплыл новехонький "Опель".
      - Садись! - парень распахнул соседнюю дверцу. - Сейчас только ворота закрою...
      - Круто! - восхитился Егор и плюхнулся на обитое кожей сиденье. - Это отцовский?
      - Мой! - небрежно бросил белобрысый, отъезжая от дома.
      - У тебя, что, и права есть?
      - Обижаешь! - осклабился парень.
      - Слушай, мы же не познакомились, я - Егор.
      - Степан, по-простому Степ. Классно, да?
      - Обалдеть!
      Они мчались по трассе, вырулив на неё с грунтовой дороги, на скорости девяносто в час. Справа мелькнула река, овражек с пасущимися овечками, поселок недостроенных коттеджей, старый парк с прудом... Слева сплошной стеной стоял лес. Впереди показался указатель "Поселок Крупский" - Степ притормозил и свернул направо. Сначала поселок походил на простую деревню: покосившиеся кривобокие домики, садики с грядками лука и чеснока, разросшиеся кусты сирени. Дальше дорога пошла под уклон, они выехали на мост через Клязьму. Собственно за рекой и начинался фабричный поселок: старенькие двухэтажные дома с облупившейся краской, простыни, колыхавшиеся под порывами ветра, палисадники с чахлой зеленью, сберкасса, аптека, деревянные торговые ряды на площади. Это был местный центр: рынок, круглосуточный киоск, кафе, баня, дальше на горке утопала в зелени местная больница, а ещё дальше за горой стояла усадьба.
      - Слушай, а чего это поселок так называется: "Крупский"? поинтересовался Егор.
      - Ну, фабрика-то имени Крупской, вот в честь неё и поселок. Фабрика прядильная, отец говорит, раньше с неё пряжу прямо в бобинах воровали и продавали. И ещё из неё тапочки делали.
      - Странно как-то, - пожал плечами Егор. - Все переименовали, а тут на тебе - Крупский! Он, что, таким навсегда и останется?
      - Не знаю, - Степ свернул с дороги в ложбину к рынку и выключил зажигание. - Здесь вообще по-моему время не движется: ты погляди только на эти дома! А люди? Сидят себе на лавочках или водку пьют, как будто никакого там двадцать первого века - как было, так будет. И ничего не меняется.
      - Только пиво! - усмехнулся Егор.
      - Да, пиво в киоске тут классное, только его мало кто покупает дорогое для этих... крупцев. Пошли, возьмем по паре "Праздрой".
      - Предпочитаю немецкое, - выдал Егор. - "Баварию" или "Туборг".
      - Давай тогда ни по-твоему, ни по-моему: возьмем "Доктор Дизель" хоть и наше, но вполне сносное...
      - Идет.
      Они уже подходили к киоску, минуя рыночные ряды, когда люди в одной из очередей вдруг ахнули, послышалась ругань и возмущенные женские крики.
      - Ах ты, черт поганый, что ж ты делаешь!
      - А ч-че эта сука толкается! Я её щас... - хриплый пропитый голос.
      - Отвали от нее! - отчаянный мальчишеский крик.
      Ребята протиснулись к пятачку возле прилавка и застали такую картину: какой-то вдрызг пьяный мужик одной рукой тряс за плечо девчонку-подростка, другой старался ударить её по лицу, но невысокий парнишка в рубахе навыпуск вцепился в эту руку, как клещ, и пинал мужика коленом под зад. Тетки в очереди взвизгивали и пытались разнять дерущихся, но это у них не слишком-то получалось: оба мужчины - и старый и молодой не сдавали позиций.
      Егор опешил: при нем никто никогда ещё не осмеливался поднять руку на женщину, тем более такую юную и беззащитную... Все окружающее как бы перестало существовать: он видел только громадные, широко открытые, полные боли и ужаса глаза этой девочки...
      - Быстро в машину! - скомандовал Степ, увлекая Егора за собой.
      Он первым заметил двоих мужиков, как видно собутыльников нападавшего, которые, пошатываясь, спешили к дружку на помощь. Вид у них был озверевший.
      Оба парня вскочили в машину, Степ подрулил к прилавку, чуть не посшибав верещащих теток, кивнул Егору - тот сразу понял его без слов: он вылетел из машины и, отпихнув ногой мужика, схватил девчонку и парня и увлек за собой. Все трое через миг оказались в машине, мотор взревел, и скоро они пропали из виду...
      - Да, попили пивка! - невесело хохотнул Степ, выезжая на трассу.
      - Слышь, Степ, может, притормозить? - предложил Егор.
      Он видел, что девчонке нехорошо: она вся сжалась в комок, закрыла лицо руками, поднятые плечи судорожно вздрагивали. Парень, сидевший рядом, искоса поглядывал на нее, но не предпринимал никаких попыток её успокоить.
      - Успокой сестру-то, - обернулся к нему Егор, протягивая носовой платок.
      - Она мне не сестра, - буркнул тот. - Я вообще её в первый раз вижу.
      - Ну-ну... - хмыкнул Степ, - совсем интересно!
      Справа блеснула вода - небольшой прудик, окруженный деревьями. Степ свернул на обочину и, едва он притормозил, девчонка пулей вылетела из машины и побежала к пруду. Трое ребят выбрались на дорогу и закурили, присев на травку на склоне.
      - Ее, кажется, рвет... - Егор вытянул шею, наблюдая за происходящим на берегу.
      - Да, не смотри ты! - резко оборвал его защитник девчонки.
      У него было нездорового цвета лицо, какое-то серое, с яркими воспаленными прыщами на шее и подбородке. В глазах, узких, прищуренных, тлела злость. Он курил, не глядя на своих неожиданно подоспевших спасателей, и грыз заусенец на пальце.
      - Да, не сладко тебе бы пришлось... - протянул Степ, чтоб хоть как-то завязать разговор. - Эти двое, которые подгребали к дружку своему, были совсем никакие - в полном отрубе! Они же дикие - эти местные, у них мозги-то давно все пропиты...
      - Я тоже местный, - оборвал его парень и продолжал молча курить.
      - Слышь, тебя как звать-то? - не выдержал Егор.
      - Боб.
      - Борис, значит? Я Степ. А это Егор, - сказал Степ. - А как зовут твою девочку?
      - Откуда я знаю, - сквозь зубы процедил Боб, - я ж сказал, что в первый раз её вижу. Что, сто раз повторять? - он сплюнул на траву.
      - Слушай, старик, расслабься, мы же не наезжаем, наоборот, хотели помочь... Эти отморозки тебя бы так втроем отдубасили - мало б не показалось!
      - Ничего, справился бы... - сказал Боб уже не так злобно. - А теперь меня Крот доставать будет: что за крутые ребята подгребли на иномарке и какие у меня с ними дела...
      - А кто это - Крот? - поинтересовался Егор.
      - Ну, пацан один. Он в поселке всем заправляет.
      - А что, ты перед ним должен отчитываться?
      - Слышь, ты в это не лезь, не твое это дело! У нас своя жизнь и вам в неё с ходу не въехать... - с ноткой презрительного превосходства ответил Боб.
      К ним по склону поднималась девчонка. Она успела умыться и, кажется, несколько успокоилась, даже сумела изобразить подобие слабой улыбки.
      - Ну вот, все в порядке, - сказала она, оправляя свой джинсовый сарафан. - Ребята, спасибо вам. Я... - она ужасно смущалась и не знала, что говорить.
      - Все нормально, - улыбнулся Спеп. - Слушай, а с чего это он попер на тебя?
      - Не знаю! - воскликнула девчонка, и рот её опять начал кривиться. - Я в очереди стояла, хотела муки купить. Он влез. Я ему говорю, что моя очередь. Он развернулся и... - она всхлипнула и отвернулась.
      - Он ей по физиономии вмазал, - пояснил Боб. - Просто так! А я мимо шел. Ненавижу! - вдруг крикнул он, сжав кулаки. - Ненавижу все этих... - он задышал хрипло и тяжело, оскалив зубы, и вид у него стал совершенно бешеный.
      - Э, старик, расслабься, - тронул его Степ за плечо.
      Боб скинул руку, отскочил и глядел на ребят, как затравленный зверь.
      - Ладно, пора бы двигаться, - заметил Егор. - Кому куда? Степ, можем их подвезти?
      - Нет проблем, - кивнул Степ, пристально глядя на Боба. - Тебе куда? он обернулся к девчонке. - Кстати, меня зовут Степа, Степ. А тебя?
      Та вскинула на него глаза, они покраснели, но все равно казались огромными. Она была сутулая, полноватая, некрасивая, но ясные синие глаза, опушенные густыми ресницами, заставляли забыть об этом. Похоже, эта девчонка была не из слабохарактерных дурочек - старалась держаться, несмотря на пережитое потрясение...
      - Меня зовут Наташа. Таша... - добавила она тихо. - Я живу вон в том дачном поселке... - и указала рукой в сторону реки.
      - А чего я тебя раньше не видел, я же как раз там живу, в поселке "Клязьма"!
      - Нет, - улыбнулась Таша, - наш поселок подальше, за "Клязьмой". "Мир" называется...
      - А-а-а, - несколько разочарованно протянул Степ. - Понятно. Ну так, что, поехали?
      - Я пошел, - Боб шагнул вверх по откосу - к дороге. - Пора мне, увидимся...
      - Погоди! - подскочила к нему Таша. - Я даже не знаю, как тебя зовут! Если б не ты, он бы... Спасибо!
      Она ухватила его за руку повыше запястья и крепко встряхнула, как бы в знак благодарности. Парень немного оттаял, улыбнулся сумрачной хмурой улыбкой, взглянул на нее...
      - Да, чего там, делов-то... Если в поселке чего понадобится, спросите Боба, там всякий скажет. Улица Ленина, дом четыре, квартира двенадцать. Нам три звонка.
      - Боб, знаешь... - начал Егор и примолк.
      Не хотелось Боба вот так отпускать. Егор видел, что парень на взводе и неизвестно, что ждет его там, в этом благословенном поселке Крупский... А он смелый: не раздумывая, кинулся на помощь незнакомой девчонке, да ещё и подставился - какой-то Крот начнет доставать... Нет, это, конечно, не подвиг, но все-таки... вот он бы, Егор, наверное не стал вмешиваться.
      - Ребят, кстати, это и вас касается, - Егор вдруг вспомнил о своем поручении. - Там, на горке усадьба... ну, это все знают. Так вот, есть один человек - он режиссер театральный. Очень известный. Вот. И он предлагает всем, кто хочет, сыграть спектакль прямо в этой усадьбе. Ну во флигеле... Собраться ребятам, таким примерно, как мы, и репетировать, а потом сыграть настоящий спектакль со зрителями и всем, что полагается... даже билеты продавать будут, - присочинил он зачем-то. - Это же интересно! Хотите попробовать?
      - А что? Это идея! - хмыкнул Степ. - По крайней мере можно поприкалываться. Я - за!
      - А что... деньги будут платить? - небрежненько этак пробросил Боб.
      - Н-нет, не думаю, - опешил Егор. - Это же любительский спектакль, ради собственного удовольствия.
      - Тогда чего напрягаться-то... - пожал Боб плечами.
      - Но ведь если билеты будут, то наверно и какие-то деньги, - вставила Таша. - Надо просто узнать. А вообще-то я бы попробовала, - она опустила глаза и здорово покраснела. - Просто я как-то мечтала... ну, в общем, неважно.
      - Заметано, Таш, ты с нами! - потряс кулаком Егор. - Боб, давай, соглашайся! Уйти всегда можно.
      - Это-то да... - согласился тот, подумал немного, искоса взглянул на Ташу и мотнул головой. - Так когда собираемся?
      - Вечером, часиков в восемь у флигеля, - обрадовался Егор. - Я там всех буду ждать.
      Боб постоял, протянул ему руку, крепко пожал, потом то же проделал со Степом и, завершив ритуал, бросил Таше:
      - Пока...
      Они глядели, как он зашагал по дороге в сторону своего поселка: невысокий, жилистый, хмурый, с дырой на замызганной старой рубахе и с выражением твердой решимости на лице.
      - Мы рождены, чтоб сказку сделать былью... - пропел Степ и осекся под взглядом Таши. - Ну, по коням!
      Ташин дачный поселок был зелен и тих. Старенькие деревянные домики тонули в цвету, повсюду плыл аромат сирени, мелькали жуки и бабочки, кругом ни души - казалось, они попали в один огромный таинственный сад, где время остановилось. Машину оставили у ворот, решили немного пройтись пешком и развеяться: после неприятного инцидента в поселке все трое чувствовали себя немного не в своей тарелке... Впереди на перекрестке промелькнул кто-то на велосипеде, Таша крикнула: "Мура!"
      Резкий шорох шин, радостный возглас, стук брошенного велосипеда... из-за поворота выбежала девчонка в яркой желтой маечке и джинсовых шортиках. Она мчалась так легко, точно была невесомой, звонкий смех её распугал тишину, и казалось, что сонное царство ожило - время проснулось, пошло... Это была та самая велосипедистка, что вчера налетела на Егора в тумане.
      - Я... представляешь, я в канаву свалилась! - выпалила она, смеясь, на бегу к Таше, и только тут заметила, что та не одна. - Ой, как вас много!
      - Мур, познакомься, это Степан, а это Егор. Они меня из поселка до дачи подбросили. А это моя подруга Мура.
      - Привет, - хором бухнули парни.
      - А, привет, - Мура кокетливо склонила набок головку и прищурилась. О, это ведь тебя я вчера торпедировала?
      Она откинула голову и расхохоталась, длинный хвост каштановых мягких волос маятником заходил за спиной, солнце вплетало в него золотистые нити. Егор глядел на неё и чувствовал, что сердце вдруг дернуло и понесло, как мустанг-иноходец, а желудок винтом свела судорога.
      Все было кончено... Он влюбился!
      - Мур, мы тут одну штуку затеяли, - сказал Степ, побрякивая ключами от машины, - можно будет классно поприкалываться...
      - Почему поприкалываться? - перебила его Таша. - Это и без приколов может быть интересно.
      - В общем, собираемся сегодня вечером возле усадьбы - тут один мужик хочет театр организовать... не хочешь актрисой заделаться? - продолжал Степ самым равнодушным тоном.
      - Театр? - её брови прыгнули вверх, лоб наморщился. - Обалдеть! Конечно, хочу. А вы все там будете?
      - Да и ещё парень один из поселка, - ответила Таша. - Слушай, а твой велосипед где?
      - Да там, на дороге валяется!
      - А никто не украдет? Лучше наверное взять его. Ребята, спасибо, что проводили, мы в общем-то пришли, вон мой дом... - Таша указала рукой на низенький салатовый домик, чья крыша едва виднелась в густых зарослях цветущей сирени. - Мы с Мурой придем, да, Мур?
      - Обязательно! - ответила та, с тем же кокетством склонив головку к плечу.
      - И ещё кого-нибудь с собой приводите... человек сто пятьдесят двести! - неудачно сострил Егор, брякнув первое попавшееся, что пришло в голову.
      Он хотел выглядеть, как можно развязнее, чтобы скрыть смущение, но голос предал - охрип.
      - Можно Юлю позвать, - предложила Таша.
      - И этого... жутко смешного... как его? - Мура наморщила нос. - Коста, кажется. А по-простому Костя.
      - Ладно, тогда до вечера... - баском бухнул Степ и кивнул Егору. Пошли!
      А тот стоял и глядел на девчонку в желтой маечке, которая шла к перекрестку, обняв подружку за плечи и нашептывая что-то ей на ухо. Обе вдруг обернулись, и Мура прыснула.
      - Пойдем, говорю! - Степ пихнул его в бок. - Так теперь и будешь стоять до вечера? Да, девочка - высший класс! Вижу, ты на неё глаз положил, но учти - тебе придется иметь дело со мной! Старик, ты чего, у тебя крыша поехала?
      Егор вдруг неожиданно для себя сжал кулаки и почувствовал, что совсем не владеет собой: он мог сейчас выкинуть, что угодно... Степ, глядя на него, даже отступил на шаг, а потом рассмеялся.
      - Слушай, не хватало, чтоб такие, как мы, мужики разодрались из-за девчонки! Да их, как грязи! Понравилась тебе - пожалуйста, я, что, против? Делов-то... Вот пива мы не взяли из-за всей этой катавасии - это плохо. Рванем в Монино?
      - Не, я пас, - покачал головой Егор. Ему хотелось побыть одному.
      - Ну, как хочешь! - Степ уселся за руль. - Садись, чего стоишь?
      - Я пешком пройдусь, - хмуро бросил Егор. - Значит в восемь - у флигеля.
      - Ладненько... - Степ пристально поглядел на него, усмехнулся, скривил губы и резко нажал на газ.
      Егор побрел по дороге, не глядя по сторонам. Потом сел у обочины, саданул по нагретой земле кулаком, рухнул в траву при дороге и затих, стиснув руками голову... Казалось, все в нем звенело от напряжения, и напряжение это могло прорваться и бурной вспышкой радости, - криком, смехом, прыжками, и настоящей истерикой...
      МУРА! Это имя вскипало в нем, пело, вспыхивало, и... падало в пустоту и горечь неуверенности в себе.
      ОН НЕ МОГ ЕЙ ПОНРАВИТЬСЯ!
      Вчера ему показалось, что она немного смутилась, глядя на него. Еще чего, бред! Чушь собачья! Наелся пивка - вот и померещилось. Кто он такой: длинный, нескладный псих-одиночка... А она? Она - чудо! Таких не бывает! По крайней мере он ещё не видал...
      И потом, он ни разу не целовался. А девчонки это просто нюхом чувствуют: опытный ты или нет... И чем быстрее бежало время, тем лучше Егор понимал, что переступить этот барьер все трудней... Ребята в классе уже ВСЕ перепробовали, и от их хвастливого трепа ему было совсем паршиво. А теперь? Теперь появилась та, ради которой он... да, все, что угодно! Но она сразу поймет, что он настоящий салага. Что стесняется. А от этого хочется сдохнуть... или укокошить кого-нибудь!
      А если этот Степ или кто-то другой начнет к ней клеиться, он его точно убьет! Хотя вообще-то лучше, конечно, себя: и зачем такому уроду землю топтать? Шестнадцать стукнуло, а он весь холодным потом покрывается при мысли о какой-то девчонке...
      - Да, плевать я на неё хотел! - заорал он, вскакивая, как ужаленный, и припускаясь вперед по дороге. - Мне вообще на все наплевать! В гробу я видал их всех!!!
      Кого именно он видел в гробу, Егор не очень хорошо себе представлял...
      Бедный парень так переволновался, что мгновенно заснул, когда лег почитать после обеда. Спал он долго и сон был тревожен. То ли кто-то гнался за ним в лесу, то ли он кого догонял... Мура ему не приснилась. И мама тоже... Но был с ним рядом кто-то другой, незнакомый, вел его за руку в темной чаще, плыл рядом, когда во сне Егор бросился в реку, чтобы переплыть на другой берег, уходя от погони. Этот незнакомец, кто он? Мужчина ли, женщина... он не знал.
      Проснулся с тяжелой головой, совершенно разбитый. Никуда идти не хотелось. Теперь затея с театром казалась глупой, ненужной - суетиться зачем-то, кого-то изображать... Он мечтал об одном: чтоб вернулся вчерашний день и чтоб день этот длился, длился...
      Свобода! Беззаботное и бездумное лето, которое ещё вчера томило своей пустотой, чередой ничем не заполненных дней, теперь представлялось желанным и несбыточным счастьем. Оно развеялось, как вечерний туман... Что ж, сам виноват: никто за язык не тянул - соглашаться. Кто его заставлял ребят созывать? Пришел бы сегодня к этому сторожу, извинился, сказал, что никого не нашел, да и сам раздумал играть в эту игру: и вот она - желанная свобода! Теперь надо тащиться ко флигелю, изображать оживление, толпиться среди чужих... Дичь какая-то!
      Он сам себе не хотел признаваться, что боится своей влюбленности, боится потерпеть поражение... Знал, что Мура наверняка оттолкнет его.
      Он поднялся, тяжко вздохнул, захлопнул раскрытую книгу, упавшую на пол подле кровати, оделся, наскоро перекусил и побрел к усадьбе. Ничто не радовало: ни высокое ясное небо, ни полыхавшее над кромкой леса предзакатное солнце, ни свежесть травы, ни блестевшая чуть поодаль река... Каждый шаг давался с трудом, точно прошел сто дорог.
      Он опаздывал. Он устал.
      На полянке в тени старых лип перед флигелем уже все собрались. На груде сваленных бревен сидел Федор Ильич, на нем был новый джинсовый костюм и кепочка, под которую он забрал свои длинные волосы. Он что-то рассказывал, ребята смеялись. На лавке под липой рядком сидели девчонки: Мура, Таша и ещё какая-то пигалица со смешными торчащими хвостиками. Степ вытянул ноги, развалясь на травке возле девчонок, Боб стоял перед Федором Ильичем, засунув руки в карманы, а чуть в сторонке на корточках присел какой-то парень, пухлый и маленький, как разваренная фасолина.
      Егор подошел ко всем, поздоровался, извинился, что опоздал.
      - Ну, похоже все в сборе... - поднялся Федор Ильич, спрыгнул с бревен. - Хорошо! Прежде всего я хочу поблагодарить вас, что не зная меня и толком не представляя, что будет, вы сразу откликнулись и собрались здесь. Значит в каждом из вас бьется авантюрная жилка, это здорово!
      Он принялся, не спеша, прохаживаться по полянке, иногда резко взмахивал руками, потом опускал их плавно, точно в замедленной съемке, казалось, этот человек похож на большую птицу, которая силится и не может взлететь. Ребята, не скрывая своего любопытства, разглядывали его.
      - Удивительно, как все меняется, - говорил Федор Ильич глуховатым баском, - ещё вчера я сидел в своей комнатенке и не знал, что сегодня мы встретимся. Вы пришли - и перед каждым из нас словно бы приоткрылась дверца - в лето, в жизнь, в будущее... Мы не знаем, чем окончится наша затея: можем разбежаться, поняв, что все усилия ни к чему не приводят, новая жизнь не рождается, - ведь театр - это всегда что-то новое! А можем продолжить это дело в Москве, создать свою студию... никто не знает.
      Он вдруг остановился, медленно обернулся, поглядел на ребят... потеплел, словно оттаял.
      - Знаете, как все неуловимо меняется, когда вдруг кто-то вам улыбнется в толпе? Вы распрямляете плечи, шаг становится бодрым и энергичным, а то, что тревожило, кажется ерундой... В общем, даже напрочь погубленный день оживает! Понимаете, нужно быть готовым к этой улыбке, она не случайна... это знак - о вас помнят, вас ведут! Я хочу, чтобы мы вместе научились считывать эти знаки, помогли душе стать более восприимчивой... Для этого существует много возможностей и одна из них - это театр.
      Он помолчал, внимательно разглядывая землю под ногами, поднял глаза, оглядел всех, кивнул каким-то своим скрытым мыслям...
      - Не хочу пугать вас длинными разговорами. Они будут, если вы сами этого захотите. А пока... пока я хочу два слова сказать о пьесе, которую мы будем ставить. Вот скажите, кто-нибудь знает о таком драматурге: Морис Метерлинк?
      Переглянувшись, ребята отрицательно покачали головами.
      - А, скажем, об актрисе Вере Комиссаржевской? О режиссере Мейерхольде?
      Та же реакция...
      - Значит я прав! Я хочу, чтобы вы хоть немного узнали о них, окунулись в удивительное время начала века... Прошлого века. Совсем недавно он был еше настоящим, никак не могу привыкнуть, что его больше нет...
      - Вы нам будете читать лекции? - ехидным голоском пропела пигалица с хвостиками.
      Егор невольно на неё разозлился: чего выступает, никто её за язык не тянул!
      - Нет, никаких лекций - вы сами попросите, чтоб я рассказал вам побольше! Думаю, что и разговора о пьесе сегодня не будет - сначала её прочтите. Она называется "Смерть Тентажиля". Вот! - Он достал из внутреннего кармана куртки книжку в темно-оливковом переплете. - Это сборник пьес Метерлинка. Завтра сделаю ксерокс, чтобы пьеса была у каждого, потом мы перепечатаем её по ролям. А сегодня могу дать кому-нибудь на ночь. Кто самый смелый?
      - А можно мне? - поднялась со скамеечки Мура.
      - Пожалуйста. Только завтра верни мне её до обеда. В два часа тут в конторе неподалеку будет свободен ксерокс...
      - Я обязательно принесу! Может, нужно как-то помочь?
      - Да, мы ведь тоже хотим что-то делать, - поддержала подругу Таша.
      - Не волнуйтесь, дел хватит! Нам нужно будет оборудовать помещение: сделать настил из досок, соорудить кулисы - завтра буду договариваться о стройматериалах, и как только их завезут - свистать всех наверх! Строить театр будем сами. И прежде всего, парни, дело за вами: кто-нибудь молоток в руках держал?
      Егор, Степ и Боб в один голос хмыкнули: дескать, ещё с пеленок!... И только толстячок опустил глаза, потом скосил их на режиссера и признался:
      - Вообще-то я ещё не мастак... но, думаю, научусь.
      - Нисколько не сомневаюсь! - подбодрил его тот. - Вот вам ещё две книжечки - разбирайте!
      Одну, о Комиссаржевской, взяла пигалица, другую, о Мейерхольде - Степ.
      - Ну вот, на сегодня все. Завтра после двух приходите ко мне за пьесой. А послезавтра, когда все прочтут, собираемся здесь в двенадцать. Всем все понятно? Спасибо, тогда до завтра. На прощанье хотел бы сказать: не удивляйтесь, почему я выбрал именно эту пьесу: пьеса странная. Думаю, никто из вас ничего подобного не читал... Потом вам станет понятна причина моего выбора. Мы собрались здесь, чтобы играть в игру, скучно не будет это я вам обещаю! Но игра эта не простая, от неё в жизни что-то изменится уж так устроен театр... Что-то произойдет!
      "Ага, изменится, как же! - подумал Егор. - Мама, что ли, в Америку не поедет или Мура в меня влюбится? Ждите ответа! Этого не может быть, потому что этого не может быть НИКОГДА!"
      Он весь напрягся и до боли стиснул руки в карманах, намереваясь подойти к Муре и о чем-то её спросить - не важно, о чем... Но Федор Ильич окликнул его - попросил узнать, когда дядя будет чуть посвободнее, чтобы обсудить с ним дела театральной студии...
      Он сказал: "нашей студии" точно она уже существовала и собравшиеся на полянке были не кучкой бездельников, а коллективом единомышленников, хорошо понимающих, что они делают и чего хотят...
      Когда Федор Ильич отпустил Егора, на поляне уже никого не было. Никогда он не чувствовал себя таким одиноким.
      Глава 3
      ПОДРУЖКИ
      Поздно вечером, когда в дачном поселке почти везде погас свет и покой нарушал только лай собак у сторожки, в окно Ташиной комнаты тихонько постучали. Она вскочила с кровати и отдернула занавеску. Мура!
      - Не спишь? Открывай окно, я влезу на подоконник.
      Таша распахнула створки.
      - Что-то случилось?
      - Руку давай! - Мура бросила в комнату какой-то пакет - с глухим стуком он брякнулся на пол. - Тяни, а то тут не за что зацепиться... Уф, порядок! - она спрыгнула на пол и отряхнулась.
      - Слушай, как ты меня напугала! - Таша все не могла успокоиться.
      - У, трусиха! Дрыхла, что ли?
      - Да нет, читала... ой, у тебя сзади юбка разорвана!
      - Да? - Мура мгновение созерцала распоротый край своей длинной цветастой юбки. - Ерунда, мама зашьет. Ну, теперь ясно - там гвоздь!
      - Где это ты умудрилась?
      - Наверное, когда перелезала через забор. Калитка-то заперта!
      - Естественно, время-то позднее, бабушка всегда запирает на ночь калитку. Так что случилось?
      - Ничего особенного, просто поговорить надо... - отдышавшись, заявила Мура. - Твои спят уже?
      - Мама в город уехала, а бабушка спит, наверное. Тише, не разбуди! Она себя плохо чувствует.
      - Не бойся, я буду, как мышка. Холодно, бр-р-р! - она передернула плечиками, скинула босоножки и прыгнула к Таше в кровать. - Давай, тоже лезь, будем греться.
      - А это что? - Таша подняла с пола пакет.
      - То самое... книжка. Тащи её сюда! - командовала Мура, забираясь под плед.
      Таша послушно легла, укрылась... Она уже привыкла к проделкам подруги: та могла выкинуть, что угодно, и Таша предпочитала подчиняться её капризам, потому что любила свою своевольную соседку по даче и совершенно не выносила ссор.
      - Ну давай, рассказывай!
      - Понимаешь... - Мурин жаркий шепот щекотал Таше ухо. - Прочитала я эту пьесу... это такой ужас!
      - Да ты что?
      - Ага! Какой-то замок, какая-то башня... В башне сидит королева, которую никто никогда не видел. Сидит и всех пожирает.
      - Как это?
      - А так - думай, что хочешь. В этой пьесе вообще ничего не понятно. Там две сестры и старый правитель, сестры хотят спасти своего маленького братика Тентажиля и королеву эту жутко боятся. Они догадываются, что эта старая кляча, королева, хочет его - того, слопать! Ну, убить, в общем. А он только что прибыл на корабле...
      - Слушай, и мы ЭТО будем играть?
      - Так я о чем - просто бред какой-то! Слушай дальше. Они втроем сидят и охраняют спящего Тентажиля. Потом засыпают. Приходят служанки королевы, отрезают у сестер пряди волос, потому что брат в них как клещами вцепился... и тащат его. Сестры просыпаются - его нет. Самая смелая Игрэна идет по следу. Там какая-то жуткая дверь без щелей и засовов, за ней - Тентажиль. Игрэна стучит в дверь, толкает. Кто-то с той стороны хватает мальчишку за горло, наверно эта зверюга - королева. Но ничего не видно, потому что на сцене - только Игрэна и дверь. Ну вот, Игрэна вопит: поцелуй меня через дверь! Просит его отпустить... А потом, когда видит, что все, полный облом, кричит: чудовище, плюю на тебя! И всхлипывает.
      - И все?
      - И все!
      - Чушь какая-то... Нет, ну надо же! Ладно, давай почитаю. А может, ты чего не так поняла?
      - Да там и понимать нечего! Все, что можно, я тебе рассказала...
      Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, мотылек бился крыльями о края лампы, за окном ворожила ночь, смешивая лунный свет с ароматами цветущего сада...
      - Что это? - Таша вдруг вздрогнула, прислушалась.
      - Ничего. Тебе показалось. А что было-то?
      - Да нет, ничего... Так, звук какой-то.
      - Слушай... - Мура примолкла, потом сказала. - Как тебе наши мальчики?
      - Вроде нормальные. А что?
      - Ничего. Так спросила. Степ этот такой прикольный - просто обалдеть! И машина у него классная. Я вообще ума схожу, когда парень за рулем. Это на меня так действует... Таш, а ты не хочешь влюбиться, а?
      - Не знаю... я как-то об этом не думаю.
      - Врешь, об этом все думают! Ты что, замуж не хочешь?
      - Пока нет. И вообще, что в этом хорошего? Ты погляди на взрослых какие они все замученные... одни заботы. Все девчонки только и думают, как бы поскорей выйти замуж, а потом локти кусают.
      - Ну, так уж и кусают! Ташка, а почему ты от парней шарахаешься? Ты, что, их боишься? Ну, признайся!
      - Ни от кого я не шарахаюсь, просто... - она примолкла, нырнув под плед с головой.
      - Просто что? Ну давай, рассказывай, ты ведь знаешь - я никому...
      - Ну просто я уже однажды влюбилась, - призналась Таша. - А он... в общем, он захотел... ну, сама понимаешь!
      - Постели, что ли?
      - Ну да.
      - А ты?
      - А я сказала "нет". Боялась или... в общем, я не могла, понимаешь?
      - Очень даже понимаю. А он?
      - Он начал с другой девчонкой гулять. Сделал мне ручкой. И я... в общем, с меня хватит - ну их всех, у них только одно на уме!
      - Глупости, просто тебе идиот попался, это не значит, что все такие. Ты своего просто пока не встретила. А может, это кто-то из наших. Странно, да? Мы вчера только познакомились, а я их уже зову "нашими"!
      - Да, странно... В жизни вообще много странного. - Ташины глаза блеснули в полутьме. - И таинственного. И вот это мне больше всего интересно. А парни... наверное это придет. Но не сейчас, я знаю.
      - Откуда ты знаешь?
      - Чувствую...
      - Таш, а ты гадала когда-нибудь?
      - На чем?
      - Ну, на чем угодно: на свечке, на воске, кофейной гуще...
      - Не-а. Знаешь, говорят, не надо искушать судьбу.
      - Ну вот, опять ты всего боишься! Глупости, все гадают! А у тебя свечка есть?
      - Есть у бабушки.
      - Принеси, а?
      - Но она же спит.
      - А ты тихонечко...
      Таша покорно сползла с кровати и на цыпочках прокралась в комнату бабушки. Там, в ящичке её тумбочки лежали свечи - свет в поселке часто гас, особенно после грозы, и приходилось сидеть при свечах. Такие вечера Таша особенно любила. Она осторожно взяла свечу и вернулась к себе в комнату, прихватив спички.
      - На, зажигай. А на что мы будем гадать?
      - Сейчас придумаем! - Мура приладила свечку у края стола, зажгла... Давай на тебя. Когда в тебя кто-нибудь влюбится?
      - Мур, перестань, я не хочу! Сама это затеяла - вот на тебя и погадаем.
      - На меня? - она пожала плечиками с притворной покорностью - Ладно, давай.
      - А что давай - я не умею.
      - Это очень просто. Надо закрыть все окна и форточки, чтобы не было сквозняка, зажечь свечку, закрыть пламя ладонями и вызвать чей-нибудь дух.
      - Как это?
      - Очень просто: сказать, чей дух вызываешь, и спросить, здесь ли он. Если да, то пламя отклонится вправо, нет - влево. Хотя говорят, дух может соврать.
      - Зачем?
      - Ну, не знаю. Может, просто из вредности, а может у него какие-то свои планы - это ведь дело такое... Еще, говорят, может появиться не дух, а астральная сущность.
      - Это ещё что за зверь такой?
      - Таш, брось притворяться, ты же про это знаешь побольше меня!
      - Ну, читала кое-что... Мне кажется, в таких вещах, когда дело касается потустороннего, надо быть жутко осторожным. Об этом, кстати, везде пишут и предупреждают.
      - Ладно, проехали. Так начинаем?
      - Давай!
      Таша плотно прикрыла форточку, Мура зажгла свечу. В комнате было очень тихо, даже бабочка куда-то пропала. Огонек свечи горел ровно и ярко, освещая Мурины ладони теплым золотисто-розовым светом. Девчонки притихли, не отводя глаз от пламени.
      - Вызываю дух Веры Комиссаржевской. Дух, ты здесь?
      Пламя чуть поколебалось и отклонилось вправо.
      - Дух, скажи, кто-то влюблен в меня?
      Свеча ответила: "Да".
      - Это Степ?
      Пламя не шелохнулось.
      - Это Егор?
      Огонек свечи задрожал и так резко метнулся вправо, что пламя погасло...
      - Ой, Мура, с ума сойти! А почему пламя погасло и что это вообще значит?
      - Что Егор в меня втюрился по уши! - сообщила довольная Мура, сияя. Ой, чуть не забыла! Дух, спасибо тебе! Обязательно поблагодарить надо, а то обидится. И ещё по правилам ни за что нельзя задувать свечку - только гасить пальцами... Огонь этого не любит. Да, и ещё надо сказать: злой дух под землю, добрый - на землю. Ну вот, теперь все!
      - А что, Комиссаржевская - злой дух? Как-то не верится... засомневалась Таша.
      - Просто так надо сказать, когда закончишь гадание - мало ли, кто на самом деле явился, - может, нематериальная сущность, которая притворилась духом Комиссаржевской...
      - И все наврала?
      - Не исключено, хотя не думаю... Слушай, есть жутко хочется! У тебя нет чего-нибудь пожевать?
      - Есть на кухне. Сейчас принесу. А ты что, не ужинала?
      - Да мне как-то тогда не хотелось... Давай тащи, а то я сейчас умру с голоду!
      Минут через пять Таша появилась в комнате с двумя бутербродами: с сыром и с колбасой, и Мура накинулась на них с таким аппетитом, что у Таши у самой слюнки потекли...
      - Ну вот, порядок! Теперь можно баиньки.
      - Погоди, давай ещё о чем-нибудь поболтаем, - шепнула Таша, у которой сон как рукой сняло.
      - Ой, у меня глаза закрываются, - извиняющимся тоном промурлыкала Мура. - Я вчера всю ночь не спала - Агату Кристи читала, так что уже просто падаю. Завтра потрепемся, хорошо?
      - Ладно. Спокойной ночи. Ты осторожнее там, на заборе.
      - Не беспокойся, я теперь знаю - там гвоздь! Да, эти пьесы дурацкие оставляю тебе - изучай на досуге. Ну, пока...
      Она чмокнула подругу, влезла на подоконник и растворилась в темноте притихшего сада. Таша постояла у окна, вдыхая летучие ароматы цветущих вишен... так хорошо! Стояла бы и стояла... Но одной было как-то не по себе: кажется, кто-то притаился за углом и сейчас прыгнет... Она вздохнула, закрыла окно, задернула занавески и легла, подвернув одеяло под ноги и укутавшись: Таша любила сооружать из одеяла подобие кокона - так уютней! Взглянула на потухшую свечку, снова вздохнула...
      "Да, Мура права, я действительно боюсь влюбиться! - подумала она с грустью. - Ну, кому такая понравится: нескладная, толстая, да ещё и думает слишком много. Вот, Мурка - она себе голову не забивает, просто живет и радуется! Делает все, что хочет. Да, конечно, с ее-то внешностью..."
      Таша покорно вздохнула, протянула руку к ночному столику, взяла книгу, раскрыла...
      - С ятями, надо же! Так, что тут у нас? Не то, не то... А вот, "Смерть Тентажиля". Ну что ж, посмотрим...
      И она погрузилась в чтение.
      * * *
      Когда на следующее утро Мура легко, как птичка, взлетела на крылечко к подруге и направилась прямо к ней в комнату, путь ей преградила Ташина бабушка Надежда Николаевна.
      - Тс-с-с... - она приложила палец к губам. - Спит наша Таша. Я к ней в полдесятого заглянула - какое там... Дрыхнет, сонная тетеря! Небось читала вчера допоздна: на одеяле книжка раскрытая.
      - А может, проснулась уже? - предположила Мура - ей не терпелось увидеть подругу.
      - Ну, посмотри, а я пойду чайник поставлю. Пора уж вставать - день на дворе!
      В самом деле, было уже без пяти двенадцать... Мура приоткрыла дверь в Ташину комнату... та спала. Мура вошла, раздернула занавески - яркий солнечный свет плеснул в лицо спящей, та заморгала, прищурилась, села в кровати.
      - Ой, сон был какой! А сколько времени?
      - Скоро обед! - рассмеялась Мура. - Вставай, лежебока. Пора к режиссеру идти - книжку отдавать. Кстати, зачем ты эту Юлю противную позвала?
      - А чем она уж такая противная?
      - Ну, какая-то ненастоящая...
      - Мур, чего ты выдумываешь? - Таша, зевая, спустила ноги с кровати. Нормальная она девчонка, просто ещё маленькая... Ей же тринадцать лет.
      - Ну, не знаю... Я её сейчас встретила: она прямо вся так обрадовалась, как будто я ей сто рублей подарила... а глаза злые. И бегают, точно она чего-то украла! А ненастоящая она, потому что неискренняя. У неё всегда что-то свое на уме...
      - Да брось! - Таша быстро оделась. - По-моему, ты преувеличиваешь. Ну, любопытная она, я согласна, а вспомни, разве ты такой не была?
      - Я и сейчас такая! - надувши губки, выпалила Мура. - Только эта Юля двуличная! И завидует всем, вот!
      - Ох, Мур, ты чего-то сегодня не с той ноги встала!
      - Я-то с той, а эта Юля выглядывала что-то сейчас у тебя на участке. Шею вытянула, к забору прилипла... Она вообще все время подслушивает и подсматривает - сколько раз я её за этим занятием заставала, а ей хоть бы что - как с гуся вода. Улыбнется, вякнет: привет! - и пошла себе, как ни в чем не бывало...
      Мура выпалила все это одним духом и начала прихорашиваться перед зеркалом, поправляя волосы. Потом, тряхнув головой, обернулась к подруге.
      - Ну что, прочитала пьесу?
      - Ой, Мур, слушай... - Ташины глаза расширились и стали совсем огромными. - С ума сойти можно!
      - Это с чего?
      - Да, пьесы, Метерлинк этот - я их все прочитала. Слушай, мне так понравилось!
      - Да ну?
      - Ты просто вчера была не в том настроении - на них настроиться надо. Это просто здорово: так таинственно и так страшно... Люди живут, мечтают о чем-то... а рядом НЕЧТО! И оно их может сожрать. Ну, не в прямом смысле... Знаешь, потусторонние силы или там рок, судьба... Нет, Мур, ты перечти обязательно.
      - Перечту, куда я денусь - ещё роль придется учить. Интересно, кстати, кому какую дадут?
      - А ты бы какую хотела?
      - Я? Никакую! - Мура состроила капризную гримаску. - Таш, слушай... а как думаешь, это вчерашнее гадание - правда?
      Они не заметили, что кто-то подкрался к окну: на подоконник легла легкая тень.
      - Не знаю... Я вообще-то к таким вещам всерьез отношусь. Только...
      - Что только?
      - Мур, я бы тебе не советовала очень лезть в это. Ну, часто гадать.
      - А что?
      - Понимаешь, есть у меня тетя одна... тетя Женя, мамина двоюродная сестра. Так вот, она говорит, что тот, кто гадает, счастье прогадывает. Нельзя искушать судьбу, говорит, тем более вызывать всяких духов, из-за этого влипнуть можно.
      - Интересно куда? - фыркнула Мура.
      - Ну, в общем, я в это особенно не вдавалась. Но тете Жене я верю, знаешь, какая она умная!
      - Слушай, не бери в голову, чушь все это! А все-таки интересно, влюбился в меня этот Егор или нет...
      - Но свечка же ответила: "Да" - огонек отклонился вправо.
      - Таш, а давай ещё раз этот дух вызовем! Поподробней расспросим, а?!
      - Духов нельзя часто тревожить, это все говорят... Ладно, надо пойти позавтракать, а то и правда скоро в усадьбу. Мур, но какие пьесы, какие пьесы! Я совершенно не ожидала, я из-за них до утра почти уснуть не смогла. Жуткое что-то мерещилось и сон такой странный приснился, знаешь, там...
      Девчонки вышли из комнаты, и тот, кто подслушивал под окном, так и не смог узнать, что за странный сон снился Таше.
      Глава 4
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ
      Пока пьесу отксерили, пока все её прочитали, прошло два дня и кончился май - отшумел, залив землю дождем. Налетавший порывами ветер мял тяжелые гроздья сирени, рвал нежный цвет с яблонь и вишен, и дачные поселки пустели - многие сбежали в Москву. Но будущие студийцы стойко перенесли непогоду, с головой окунувшись в текст Метерлинка.
      Поначалу этот текст у многих вызвал то же недоумение, что и у Муры. Но потом все изменилось. "Семеро смелых", - так окрестил ребят их режиссер, и не заметили, как подпали под властное очарование магии пьесы, её ауры, её загадки, они увлеклись театром, увлеклись искренне и всерьез, и немалую роль в этом сыграл Федор Ильич.
      - Я знаю, что вы растеряны и ломаете голову: что за дурацкая пьеса, и почему мы должны в ней играть? Конечно, было бы проще поставить комедию или мелодраму, но я не хочу идти проторенными тропами - я хочу столкнуть вас с неизвестностью! Вы даже не представляете, сколько возможностей таит этот путь!
      В тот день, когда все собрались, прочитав пьесу, Федор Ильич встретил их на полянке. На этот раз он был необычайно строг и серьезен, на лице не было и тени веселости, а глаза горели каким-то лихорадочным нездоровым огнем. Он пригласил их пройти в пустое просторное помещение первого этажа, где предполагалось соорудить деревянный помост - сцену и разместить зрителей на длинных деревянных скамьях.
      Ребята вошли и ахнули: все окна были занавешены плотной тканью, не пропускающей ни луча света, в помещении было темно, а на месте будущей сцены горели свечи. Много свечей! Их колеблемые сквозняком огоньки создавали ощущение чего-то призрачного, по стенам плыли тени, углы зала тонули во мгле, и казалось, что пространство и время подчинились иным законам... Юные актеры уселись прямо на пол перед зажженными свечками, а режиссер стоял перед ними, взволнованный, вдохновенный... Он будто вырос, исполинская тень колебалась у него за спиной, блики огня играли на лице, отражались в глазах... Он показался им вдруг существом из иного мира.
      - Это лето, игра в театр дают нам шанс оживить воображение, поверить в возможность невозможного! Вера творит чудеса.... Я хочу, чтоб вы поняли: в вашей воле самим творить мир!
      Он помолчал, убедился, что ребята, затаив дыхание, слушают его, и продолжил.
      - Это известно: театр обладает способностью излечивать человека от страхов, от того, в чем он боится признаться даже себе самому. Переболев своим страхом, вы изживаете его. Представьте себе все самое жуткое, что только возможно, и нарисуйте себе королеву. Соберите все ваши страхи, - а они есть у каждого, уверяю вас! - и воплотите их в этом чудище, в этом исчадии ада - королеве, которая губит юного Тентажиля. Воплощенный кошмар, подстерегающий вас, - он таится в тиши, в темноте, но вы... вы, отыграв спектакль, покидаете сцену. Акт гибели совершится, но он совершится без вас!
      - А кто будет играть Тентажиля? - послышался тоненький голос. Вытянув шейку, приоткрыв рот, поднялась Юля.
      "Опять пигалица поперед батьки лезет!" - поморщился Егор.
      - Ты! - ответил Федор Ильич. - Ты и будешь у нас Тентажилем. Ведь он маленький, он - ребенок, ты подходишь и по возрасту и по росту. Тебе нет ещё четырнадцати, ведь так?
      - Д-да, - запнувшись, сказала Юля и села, вжав голову в плечи.
      - Ну-ну, выше голову! - улыбнулся режиссер. - Я вижу, кое-кто уже начал бояться. А бояться-то нечего! Все свои страхи переводим в воображаемый план, все! Самое худшее, что только можно представить, - это королева. Но её нет, она на сцене не появляется, поэтому ваш страх не опасен.
      - Но вы сказали, - отчего-то волнуясь, начала Таша, - что вера творит чудеса... Что происходит то, во что веришь. Я об этом читала и... - она проглотила ком в горле. - Если так, если мы все поверим в нее, то королева... она оживет!
      Но Федор Ильич сделал вид, что не слышал этих слов, и начал рассказывать притихшим ребятам о пьесе и её авторе.
      - Морис Метерлинк - редкий пример человека, который был по-настоящему счастлив. Любимец судьбы! Она улыбалась ему... Этот бельгиец глядел на жизнь детски-открытыми восторженными глазами, и жизнь в ответ наделила его всем, о чем можно только мечтать! У него была слава, богатство, здоровье, могущество... Изучая философию, труды мистиков и оккультистов, он работал и в области опытных наук: знал химию, ботанику, зоологию. Он словно стремился слить воедино противоположные взгляды на мир, и, похоже, достиг гармонии: мир казался ему светлым садом, полным непостижимого и таинственного. Он уверял нас: синяя птица счастья - здесь на земле! Оно достижимо - счастье, о котором грезят в мечтах, и достигнув его, душа способна подняться ещё выше - над прежними своими представлениями о нем.
      Режиссер медленно двинулся вдоль стены, и его исполинская тень тронулась за ним. Он скрылся в дальнем, неосвещенном уголке зала, и его глубокий волнующий голос теперь доносился из темноты.
      - Заметьте, его первые пьесы полны пессимизма. Человек в них бессилен перед игрой высших сил. Но он переболел этой детской болезнью, выдержал испытание и благословил жизнь во всей её полноте. И она ответила ему взаимной любовью... Его муза улыбается миру ясным открытым взором, она зовет нас к радости. Она знает, что мир отвечает тем, кто верит в него, нужно только уметь любить! Да, ему повезло: он родился в богатой просвещенной семье. Но сумел приумножить дарованное ему своей волей, трудом, верой в жизнь...
      - Вы сказали, он был богатый? - понурясь и ни на кого не глядя, буркнул Боб. - Так чего ж удивляться, что он был везучий? Счастье богатых любит!
      - Да, он был богат. Очень богат! - Федор Ильич вернулся к своим слушателям из темноты, и трепетный свет свечей вновь заиграл на его лице. Когда Станиславский приехал в Бельгию по приглашению Метерлинка, - он собирался поставить "Синюю птицу", - тот встретил его на станции за рулем собственного автомобиля. Константин Сергеевич сначала не узнал его, принял за простого шофера... Метерлинк повез гостя в старинное аббатство монастырь, который для себя приобрел. Зал с хорами, колоннами и изваяниями, кельи монахов, превращенные в спальни, бой старинных часов на башне, библиотека и церковка, шорохи спящего монастыря, кабинет писателя, выходящий на старинную затененную террасу... Средневековый колодец, утопающий в зелени, подземный ход... Метерлинк жил в обстановке, которую сотворил в своих снах, которую описал... Он мечтал поставить свои пьесы прямо в аббатстве, чтобы зрители могли переходить от одного места действия к другому, например, от колодца к башне... Так и было. Мечта стала реальностью! Да, он волшебник, но волшебство этого человека - его вера. Счастливая убежденность в том, что мир создан для радости. Упаднические настроения, так часто свойственные нам в юности, увяли, не принеся плодов. И все это я вам рассказываю для того, чтобы уныние и тоска не расцвели в вас пышным цветом. Чтоб вы смогли перекрыть им питание. Вера творит чудеса, повторяю вам! Помните о Метерлинке, помните о том, кто написал "Синюю птицу" - пьесу, в которой сказано, что царство любви на земле уже наступило... Для того мы и затеваем нашу игру в театр, чтоб эта вера осталась с вами...
      - Но почему же мы тогда ставим "Смерть Тентажиля", а не "Синюю птицу"? - спросил Егор.
      - Чтобы преодолеть то, что засело в нас - наши страхи. Нельзя двинутся вверх по лестнице, не одолев первых ступеней. А на них - смута, неуверенность, страх... Так прогоним его! А сейчас... - режиссер улыбнулся им простой домашней улыбкой и щелкнул пальцами, развеяв в миг ту атмосферу загадочности, которую сам же и создал. - Сейчас я прочту список действующих лиц и исполнителей. Роли, которые вы будете играть... Пожалуйста, каждый, кого я назову, подойдите сюда ко мне, и задуйте свечу.
      - Тентажиль - Юлия Говоркова!
      Маленькая веснушчатая девчонка со смешными торчащими хвостиками, которые при каждом шаге подпрыгивали у неё над ушами, робко подошла к режиссеру, наклонилась и задула свечу. Тотчас поплыл белый удушливый дым, извиваясь и тая.
      - Игрэна, сестра Тентажиля - Мария Уварова. Подойди!
      Мура отчего-то на цыпочках приблизилась к следующей в ряду свечке и задула её.
      - Белланжера, сестра Тентажиля - Наталия Осмоловская.
      То же проделала Таша.
      - Агловаль - Егор Майоров.
      Егор поднялся, отчего-то поколебался секунду, решительно подошел к свече и резко дунул. Пламя заметалось, но не погасло. Он повторил попытку, но задул свечку только с третьего раза.
      - Три служанки королевы - Степан Грибунин, Борис Соков и Константин Гущин.
      Все трое по очереди подошли к своим свечкам и погасили их, надувая щеки.
      - И последний - я, ваш режиссер, Федор Ильич Перкун.
      Он задул несколько свечей разом, и зал погрузился во тьму. Некоторое время было так тихо, что было слышно, как шмель бьется в стекло. Ребята какое-то время боялись пошевелиться и сидели, не двигаясь, ожидая от режиссера каких-то слов, указаний... Но их не было. Он молчал, и ощущение сгущающейся опасности все нарастало. Чудилось, что вот-вот вопьются чьи-то костистые холодные пальцы или загорятся во мраке огненные глаза... Когда, казалось, нервы больше не выдержат, послышался спокойный голос Федора Ильича и вслед за тем в зале вспыхнул электрический свет.
      - Молоцы! Вы выдержали испытание. Никто не спасовал, не задергался, а это хороший знак. Итак, мы начали! Пока здесь будут идти строительные работы, мы будем собираться в моей комнатке наверху и читать пьесу по ролям. Это называется застольный период. Определим сверхзадачу каждого, скрытый план роли, мотивы, которые движут персонажем... Работы предстоит много, попрошу не опаздывать и быть очень внимательными. Начало утренних репетиций в одиннадцать, а когда будет готова сцена, начнем репетировать по вечерам. Но сначала вам предстоит поработать над своим телом, сделать его послушным, сильным и гибким - без этого нет актера. Ну, в добрый час!
      И потянулись дни. Над рекой, над поселком, над дачами понеслись невесомые стайки тополиного пуха, июнь взлетел над землей, светлый и пьяный, кружа голову ароматом цветущих садов.
      Каждое утро в одиннадцать все собирались на полянке у флигеля и начинали терзать свое тело специальными физическими упражнениями. Растяжки, шпагат, наклоны корпуса чередовались с прыжками, перебежками и внезапными остановками, и тогда на поляне застывали семь застывших живых скульптур, старавшихся придать своим позам энергию и выразительность. Вставали к палке, прибитой меж двумя липами, и гнулись вперед до земли, потом назад, подняв над головой присогнутую в локте руку. Чертили по земле невидимые круги - ронд де жамб, приседали и вырастали на полупальчиках, кололи землю вытянутой в струну ногой - это называлось пике, раскрывали её точно в сторону и держали так, пока нога не начинала дрожать... А в конце бросали ноги с вытянутым носком вперед, вбок и назад - большие батманы.
      Все тело от этого страшно ныло, болело, мышцы стонали и требовали передышки, но с ребята с удивительным для непрофессионалов упорством преодолевали трудности, снова и снова бросаясь в бой.
      Федор Ильич был просто маг и волшебник. Он заразил своих юных учеников жаждой несбыточного - стремлением к красоте. Он говорил, - и голос его звенел над поляной, - о гармонии, о стремлении к совершенству, и ребята слушали его, раскрыв рот.
      - Спокойствие, довольство души - это смерть! - гремел режиссер. Обыденность убивает, а искусство - это шанс уйти от обыденности, возможность разжечь в душе огонь, с которым ничто не страшно! Но чтобы пробудить в себе искру Божью, нужно спалить свои прежние представления и желания. Нужно шагнуть в неизведанное! Я протянул вам руку - идите за мной!
      Он точно опоил их жгучим и терпким вином, и вино это оказалось отравленным - все семеро были прямо-таки одурманены игрой в театр! Они готовы были на все, лишь бы учитель признал их достойными той новой реальности, которая творит чудеса и зовется театром...
      Федор Ильич рассказывал о времени, когда Станиславский призвал совсем молодого тогда режиссера Всеволода Мейерхольда, чтобы вместе искать пути нового искусства. Собрали труппу, переехали в Пушкино под Москвой, поселились на дачах, сняли сарай для репетиций и начали работу. Новая театр-студия могла стать истоком нового искусства, способного подняться над бытом, свободного от жалких попыток копировать жизнь... Реализм, быт отжили свой век, - говорил Станиславский, - настало время для ирреального на сцене. И Мейерхольд начал ставить "Смерть Тентажиля".
      - Пошло почти сто лет, - говорил Федор Ильич. - Мы с вами, до этих дней незнакомые, вновь обращаемся к этой пьесе. Она была первой ласточкой, вестницей нового в нашем театре. Кто знает, каким началом станет она для нас? Но станет, я в этом не сомневаюсь. Эта пьеса - о власти неведомых сил, которые управляют судьбой человека. Люди почти ничего не знают о мире, в котором живут. Их жалко. Они такие растерянные, маленькие... Они игрушки в руках темных сил. Но Метерлинк, преклонявшийся перед красотой, сказал удивительные слова: "Прекрасное никогда не умирает, не очистив чего-либо. Ничто прекрасное бесследно не теряется." Его герои часто гибнут, да, это так... Но свет их души остается здесь навсегда. Мы с вами попробуем восстановить тот спектакль Мейерхольда. Да, попытаемся... Эта попытка - из области бесполезных с точки зрения логики. Я не смогу вам ясно и четко ответить: зачем все эти старания? Я не знаю... Знаю одно: человек, который живет одним разумом, превращается в автомат! Мы собрались не для этого. Надеюсь, я имею дело с людьми, которые не хотят ограничивать свою жизнь только пользой и выгодой, очень надеюсь!
      Он быстро нашел общий язык с Сан Санычем - бодреньким и энергичным весельчаком с круглым животиком, нависавшим над брюками, словно перестоявшее тесто. Тот поглядел на потевших у палки ребят, послушал, как они разбирают пьесу, сидя на бревнышках, и загорелся идеей помочь. Тут же появились доски нужной длины и размера, горы гвоздей, металлические кронштейны для подвесных осветительных приборов и занавеса. Двое ражих хлопцев с Украины, принялись, поплевав на руки, строить сцену. Мальчишки сначала вертелись возле, но хлопцы их отогнали, чтоб не путались под ногами.
      Федор Ильич съездил с Сан Санычем на какую-то базу и вернулся с огромным рулоном тяжелого гардинного плюша для занавеса. Его нужно было подшить, и девчонки после репетиций садились рядком на бревнышках с иголками в руках. Темно-синяя ткань сплошным ковром покрывала колени, шлейфом падала на траву, головки клонились к плечу, руки вспархивали над тканью, вонзали иглы, те выныривали и руки взлетали вновь... Все три выглядели такими серьезными, будто священнодействовали. Это было очень красиво - настоящая скульптурная группа!
      Но самым интересным оказалась читка пьесы. Вечерами все набивались в каморку Федора Ильича, устраивались кто где с экземплярами пьесы в руках, режиссер зажигал свечи - это был неизменный ритуал, - и они начинали.
      Пьеса с её недоговоренностью, тайной, атмосферой гнетущей опасности вовлекала в свой загадочный круг. Казалось, её герои стоят на краю пропасти и с ужасом ждут, что их кто-то столкнет туда! У всех читавших даже голоса изменялись - становились испуганными, приглушенными, глаза округлялись, точно воочию видели опасность, которая им угрожала.
      Полутьма, мерцанье свечей, блеск глаз... И приглушенный голос режиссера, говорившего медленно, будто во сне:
      - Первое действие. Входит Игрэна, держа за руку Тентажиля. Слушайте, что она говорит... "Вот мы, кажется, и одни, хотя здесь нужно быть всегда настороже. Тут подкарауливают приближение самого малого счастья. Однажды я сказала себе - сам Бог с трудом бы меня подслушал - я сказала себе однажды, что становлюсь счастливой... Этого было достаточно: вскоре после того умер наш старый отец, а оба брата исчезли, и никто на свете не мог бы сказать, где они. И вот я осталась одна со своей бедной сестрой и с тобой, маленький мой Тентажиль; будущему я не доверяю..." Она растеряна, она боится, Игрэна. И дальше: "Я много лет жила на этом острове, как слепая; все казалось мне обыкновенным... Здесь царила такая тишина, что спелый плод, упавший в парке, привлекал лица к окнам... И казалось, ни у кого не было никаких опасений... но однажды ночью мне стало ясно, что тут таится нечто иное... Я хотела убежать, но не могла..." Иное... но что? Она не знает. Никто не знает. Но это иное пугает, в нем угроза. Оно может разрушить не только счастье - оно губит жизнь! Как вы думаете, этот мрак, этот ужас - она, королева?
      Никто не ответил. Все сидели молча, задумавшись.
      - Это она... - шепнула Мура.
      - А по-моему нет, не она... - еле слышно прошелестела Таша. - Это что-то еще. Это то, что сильнее её. Она - только орудие зла.
      - Ты хочешь сказать, героям грозит само зло? Оно скрывается в пьесе? уточнил режиссер.
      - Может быть... да, наверное.
      - Да, - подхватил Егор, - служанки исполняют веления королевы, но она сама, похоже, служит кому-то еще. Потому что иначе все было бы проще: сидит злодейка в своей мрачной башне и хочет угрохать всех, кто может занять её место... ну, соперников, что ли. Потому что она опасается за свою безграничную власть. Но тут что-то другое. Тогда пьеса была бы проще, яснее: борьба за престол и все такое...
      - Молодец, ты очень точно уловил жанровую особенность пьесы: если бы тут была простая борьба за власть, не было бы всей этой таинственности, недоговоренности. Бах-бах, тюк-тюк ножичком или пулькой - и все дела! Это был бы банальный боевик, тупое мочилово... но не Морис Метерлинк. Не случайно королеву никто не видит. Зло невидимо. Да, королева в пьесе воплощение зла, но не само зло. Она служит ему, как ей служат служанки, тут Егор попал в самую точку. Вот как Игрэна говорит о ней: "Она не показывается... Она живет в своей башне совсем одна; а те, кто прислуживают ей, не выходят днем... Она очень стара; она мать нашей матери и хочет царствовать нераздельно... Она необъяснимо могущественна; и мы, живя здесь, чувствуем беспощадную тяжесть на душе... Тебе не следует пугаться и видеть дурные сны, мы будем бодрствовать над тобой, мой маленький Тентажиль, и ничего дурного с тобой не случится; но не удаляйся ни от меня, ни от сестры Белланжеры, ни от нашего старого правителя Агловаля..." Мы будем бодрствовать, говорят они... и засыпают. Дверь закрыта и днем и ночью дверь, за которой таится зло.
      Он помолчал и добавил очень спокойно и строго:
      - Эта дверь будет у нас на сцене, но никто из вас не окажется по ту сторону.
      - Никто? - не выдержала Мура. - А как же Тентажиль, ведь он в конце говорит с Игрэной, находясь ЗА дверью...
      - Я говорю о сути, - недовольно перебил её Федор Ильич. - А суть в том, что каждый из нас не переступит порог. Порог зла! Что от него ограждает, как ты думаешь, Таша?
      - Они говорят... нужно держаться вместе, - неуверенно ответила та. Игрэна говорит: надо восстать. Она не хочет больше жить в тени королевской башни.
      - А Агловаль говорит ей, что прежние - те, кто там жили, уже все испробовали. Но в последнюю минуту они теряли силу, - сказал Боб. - Он говорит, все напрасно. Нужно только обнять Тентжиля, обвить его руками и другой защиты нет...
      - И ещё там есть один интересный моментик, - стараясь выглядеть поразвязней, но за этим скрывая смущение, начал Степ. - Эти хорошие - они трясутся, охраняют Тентажиля, боятся дверей... И потом, когда Тентажиля уже утащили служанки и он оказывается за страшной дверью, Игрэна не может её открыть. А у служанок есть ключ! У них ключи от всех дверей! Значит получается, что злу все можно, для него нет ничего невозможного, а эти, которые обвивают друг друга руками, ничего не могут. У них нет ключей!
      - У них нет ключей... - очень тихо и медленно повторил Федор Ильич. Да, в этом все дело. Ну что ж, для начала неплохо! Вы начали потихоньку копать и скоро мы проникнем в самую суть. Мы определим сверхзадачу: о чем будет наш спектакль. Но не останавливайтесь, читайте пьесу снова и снова, всякий раз она повернется к вам какой-то новой своей стороной... Хорошо, на сегодня достаточно. Спасибо, все свободны!
      Так всякий раз заканчивалась репетиция - этими его словами: "Все свободны". Свободны... какое там! Они стали пленниками. Днем и ночью думали лишь об одном: о странной пьесе, о том, что в ней происходит, о свой роли в ней и о том, как чудесно стать совсем другим существом, научиться думать, дышать, жить по-новому... выйти на сцену! Об этом им много рассказывал Федор Ильич - человек, без которого они теперь не могли представить себе ни дня.
      Может быть, это было их лучшее время. Золотые деньки! Дни цвели, полные надежд, и ничто их не омрачало, ничто не тревожило. Жизнь смеялась, ластилась, и вела за собой. И детство легкой тенью маячило позади, а юность несмятой травой ложилась им под ноги...
      Егор уже не так мрачно глядел на жизнь, со Степа слетела маска презрительного превосходства, Боб словно перемолол в себе свою ненависть, девчонки порхали пушинками, а Коста позабыл о том, что похож на разбухший стручок... Они точно выпали из настоящего! Само время держало их за руку и нашептывало: все впереди! Все возможно. Все сбудется...
      И никто не знал, что это ласковое время уже отцветает, едва начавшись. Что дни, оттеснившие в душе смуту и детские страхи, уже на исходе - на смену детским спешат страхи взрослые.
      А пока Егор все твердил про себя слова Таши: "Она оживет!"
      Королева. Непонятное зло... Эти слова крепко засели у него в памяти. Он больше не копался в себе, не бередил свои раны - он летел, как на крыльях, к двухэтажному флигелю, где шли репетиции. Конечно, он рвался к Муре. Но не она одна стала причиной его волнений - Егор был болен театром.
      И он не стал исключением - для всех семерых началась новая жизнь.
      Глава 5
      ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
      Дядя Егора как-то обмолвился, что двадцать второго июня у Федора Ильича день рождения, и ребята решили устроить ему сюрприз. Долго ломали голову, что подарить, и Муру наконец осенило купить "живой ветер" - полые трубочки, которые так чудесно звенят при малейшем дуновении воздуха... Они продавались в киосках с разными восточными благовониями, душистыми маслами, пирамидками, фигурками и всякими разностями, и Степ обещал сгонять за ними в Москву. Сговорились, что девчонки займутся съестным, а ребята купят хорошего пива. Еще решено было взять большой торт и торжественно поднести имениннику вместе с зажженными свечками, чтобы он загадал желание и задул свечи.
      Составили список, кому чего купить, и долго считали, по сколько придется скидываться. Получалось, по пятьдесят рублей - меньше никак не выходило... Боб при этом заметно приуныл, а Степ эдак небрежненько бросил: "Не кисни, старик, я за тебя заплачу..." Боб вспыхнул, дико завелся и заорал, что подачки всяких папенькиных сынков ему не нужны, пускай Степ подавится этим полтинником... Потом понял, что выглядит идиотом, сплюнул сквозь зубы и сказал, что полтинник - это вообще не деньги!
      Решили собраться во флигеле вечером часов в семь, а до этого все подготовить. И началось - метались, высунув язык, от одного к другому, тащили купленные продукты на дачу к Таше - её бабушка вызвалась помочь с готовкой. Девчонки строгали салат, бабушка пекла пирожки с капустой, а ещё с луком и яйцами, ребята вертелись возле, облизываясь, пока их совсем не прогнали.
      Двадцать второго с утра девчонки принялись прибирать в зале - хорошо, что этот день был свободен от репетиций, выходной. Они подмели зал и сцену, водрузили на ней роскошное старинное кресло, которое для этого случая пожертвовала тетя Оля, по сторонам от него поставили две высокие вазы с цветущим жасмином, и сладкий, волшебный его аромат сразу заполнил все помещение.
      Все жутко волновались, - уж очень хотелось, чтоб учителю понравилась их затея. При этом топали и горланили так, что могли и мертвого разбудить не то что Федора Ильича, у которого был тонкий слух... Он спал наверху - об этом доложил Коста, посланный на разведку.
      Заперли дверь в зал, и Коста остался его сторожить на случай, если вдруг имениннику вздумается туда заглянуть - у него ведь были свои ключи. Степ с Егором поехали в поселок за пивом, Юля вызвалась ехать с ними, чтоб выбрать торт, а Таша с Мурой отправились на дачу за пирожками и всякой-всячиной, приготовленной со вчерашнего вечера.
      День выдался жаркий, душный, и девчонки еле передвигали ноги - так с утра набегались из-за всех этих суматошных приготовлений. Таша накануне пол ночи лепила пирожки с ветчиной из слоеного теста и ещё приготовила огромное блюдо селедки под шубой, так что почти не спала и чувствовала себя совершенно разбитой. Странно, такого с ней прежде не было: могла, зачитавшись, не спать всю ночь и потом нисколько не уставала...
      "Наверное, просто перетрудилась вчера на репетиции - ахилл потянула, нога ныла всю ночь, вот и теперь болит..." - подумала она, едва поспевая за Мурой, которая шла гораздо быстрей, а теперь исчезла в кустах за поворотом. Таша уже почти миновала кусты, когда оттуда вдруг послышался жуткий глуховатый вой, и что-то прыгнуло Таше сзади на плечи. Она вскрикнула, не удержалась и упала в пыль на дорогу... а позади раздался звонкий веселый хохот подруги.
      - Что, здорово я тебя напугала?!
      - Мур, ты с ума сошла, что за шуточки идиотские! - Таша поднялась, отряхнулась и возмущенно покрутила указательным пальцем у виска.
      - Извини, я не думала, что так получится... Перестаралась! Ну и здорово ты струхнула, признайся, а! - Мура опять залилась смехом, глядя на растерянное и бледное лицо подруги. - Ну прости меня, глупую, сама не знаю, почему мне взбрело это в голову. Таш, ну Ташенька, не обижайся, а? Миленькая, я же тебя так люблю! - Мура кинулась у ней на шею, зацеловала всю...
      - Ладно, только больше, пожалуйста, так не делай. Погляди, у меня все ноги в пыли!
      - Пошли искупаемся! Жарища жуткая, так что окунуться совсем не помешает...
      Они как раз вышли к реке. Та от жары совсем обленилась, текла неспешно и тяжело, а от воды тянуло каким-то неприятным резковатым запахом.
      - Чтобы я в эту гадость влезла! - возмутилась Таша. - Да ты что?!
      - Да нет, не в реке же купаться, пошли на пруд. Ну, тот, в парке... там вода более или менее ничего...
      - Ох, ну ладно, пошли.
      Они прибавили шагу и минут через двадцать очутились у ворот парка. В нем было на удивление пусто: обычно в заросших аллеях попадались мамаши с колясками или влюбленные парочки, а тут ни души... Прежде они бы не обратили на это внимания, но теперь, увлеченные странной пьесой, во всем видели что-то загадочное, необычное... Игра в театр подхлестнула воображение, и широко открытыми глазами они старались читать жизнь между строк, надеясь разглядеть такое, чего на простой обыденный взгляд в ней нет. Ждали: вот-вот увидят, почувствуют, а что - и сами не знали. И от постоянного напряженного ожидания душа уставала. Ныла душа.
      Девчонки брели в сонной зелени, окутанные летучими облаками тополиного пуха. Хотелось лечь в траву и уснуть... Какая-то тяжесть лежала на сердце, хотелось стряхнуть, отогнать её, но не было сил.
      Мура оттого и стремилась к воде, что знала: вода даст силы, поможет очиститься. Эта душевная смута последних дней уже не на шутку сердила её. Под сарафаном у Муры оказался ярко-розовый блестящий купальник, она, не раздумывая, кинулась в воду и поплыла, а Таша осталась на берегу. Скинула босоножки, потрогала воду ногой, нахмурилась и села у берега, обхватив руками колени.
      - Ой, Таш, так здорово! Плыви ко мне!
      - У меня купальника нет, - буркнула Таша, нехотя вошла в воду, прошлась вдоль берега и вернулась назад.
      - Ф-фу, кайф какой! - Мура вылезла из воды и с наслаждением растянулась в траве, глядя в небо. - Таш, ты чего киснешь, сегодня же день такой... праздник все-таки. Я прямо как заново родилась, водичка - это все-таки здорово!
      - Да, наверное, но мне что-то не хочется, - Таша кусала травинку. Так ты будешь альбомы эти читать?
      - Про Комиссаржевскую? - Мура уселась по-турецки. - Так их дядя Федор только тебе доверил. Под честное слово! Ты у него любимица, он на тебя возлагает большие надежды.
      - Глупости, он на всех возлагает. Вон, слыхала: вчера сказал, что хочет с нами работать в Москве, официально зарегистрировать студию... Мур, ты чего?
      Та вдруг закрыла лицо руками, а потом вдруг прыгнула к Таше и спрятала голову у неё в коленях.
      - Мурка, перестань, мне щекотно!
      Мура подняла голову, глаза её засияли.
      - Таш, ты никому не скажешь? Клянись!
      - Нет, ты просто ненормальная! Ну, клянусь.
      - Ой, Ташка, я, кажется, влюбилась! - Мура обвила шею подруги руками, прижалась к ней горячей щекой.
      - В кого?
      - Только помни, ты поклялась! В Федора Ильича! Я просто с ума схожу! Ой, Ташка! Он обалденный... и вообще... я буду актрисой! Ох, просто сдохнуть можно!
      - Мурка, так чего с ума-то сходить, это же здорово - будь! У тебя талант...
      - Нет, талант у тебя. А я... у меня не получится, - она сникла и отвернулась.
      - Почему это?
      - Я несобранная. А Ильич говорит, нужно силу воли иметь, и работоспособность, и ещё много чего... а я перепрыгиваю с пятого на десятое, сама не знаю, чего хочу, и вообще...
      - Но теперь-то ты знаешь... - успокаивала её подруга, чмокая в лоб и приглаживая растрепавшиеся волосы.
      У Муры на глазах заблестели слезы, она вся дрожала то ли от холодной воды, то ли от волнения.
      - Знаешь, у меня сердце, кажется, выпрыгнет! Это так сложно все... он же старый и он на меня ноль внимания... Я для него просто маленькая сумасбродная дурочка!
      - Ну, это ты выдумываешь. А потом, почему же старый? Ему всего сорок три - это ещё не старость. Сейчас такие браки в моде.
      - Вот, глупая, при чем тут брак?! Не надо мне никаких браков... или надо. Сама не знаю. И потом замуж меня никто ещё не зовет...
      - Так позовет... Вот будет у нас в Москве своя студия, ты в ней будешь первой актрисой, он режиссер... Так всегда и бывает, что они женятся.
      - Нет, я об этом не думаю. Просто... никогда не встречала такого человека, как он. Он же гений, Ташка! И он... ну, не знаю, самый умный, самый талантливый, самый классный из всех! Разве эти сопляки с ним сравнятся?!
      - Нет, не сравнятся конечно. Слушай, ты мне вот что скажи: а чего это ты вздумала, что актрисы из тебя не получится... Я вот читаю и думаю: знаешь, ты ужасно похожа на Комиссаржевскую!
      - Я?! Совсем ты поехала!
      - Правда, вот почитай - сама увидишь. У меня ещё два старинных журнала есть: "Галерея сценических деятелей" и "Вера Комиссаржевская" - Федор Ильич мне дал. У неё такие письма - обалдеть можно! Вот прочла - и хочется куда-то бежать, лететь... сделать чего-то особенное... Ой, Мурка... ты тоже клянись, что никому не скажешь!
      - Клянусь!
      - Я... давно мечтала актрисой стать. Только это была просто мечта всерьез никогда не думала... А теперь думаю иногда: а вдруг получится? Ведь говорят, что ничего случайного не бывает. А тут, как снег на голову, эти наши репетиции, спектакль, студия... А вдруг моя мечта - не мечта? То есть, ты понимаешь, вдруг она настоящая?!
      - Ташка, конечно, настоящая, тут даже думать нечего... дура, она ещё сомневается! Он же говорит - у тебя талант, тебе в ГИТИС поступать надо. Ты поступишь, я ни секундочки не сомневаюсь...
      - Но я же совсем не красивая. И толстая, как бревно!
      - Идиотка, совсем ты не толстая. И гляди, как похудела - килограмма на три, наверное...
      - На четыре.
      - Ну вот! И ещё похудеешь. И потом бывают актрисы вообще некрасивые вон, Барбара Стрейзанд или Джульетта Мазина. А от них глаз не оторвешь! И они на весь мир знаменитые.
      - Мур... я вообще-то говорить не хотела, но... - Таша запнулась и закусила губу.
      - Давай, говори, раз начала.
      - Понимаешь, это, конечно, здорово - наш театр, мечты, репетиции и все такое... но я боюсь, что-то случится.
      - Как это, не поняла?
      - Ну, с кем-то из нас. Вон, видишь: тучи, - она запрокинула голову, гроза идет. И я знаю, я чувствую: на нас тоже как будто что-то надвигается! Это наверно глупо звучит... А ты сама разве не чувствуешь?
      - Я... - Мура задумалась. - Может быть. Я просто не хотела об этом... Но если честно, то да, мне тоже что-то подобное кажется. И потом эта Юля...
      - Да, что тебе далась эта Юля? Девчонка, как все...
      - В том-то и дело, что не как все! Она шпионка, и ты это прекрасно знаешь! И потом она так к ребятам липнет, что противно смотреть. И к Степу, и к Егору, и к Бобу - ко всем. У неё совсем гордости нет!
      - Просто она жутко хочет, чтобы в неё кто-то влюбился, нормальное состояние. Мне, например, её жалко. У неё же просто кошмарная роль - этот Тентажиль несчастный! Сама подумай, ей ведь не позавидуешь!
      - Таш, да плевать на нее, мы о другом говорили...
      - Нет, Мур, не плевать. Мы теперь не просто соседки по даче - мы артисты. Труппа, театр..... Помнишь, что говорил дядя Федор об актерской семье: нужно друг друга поддерживать, вместе держаться. Так между прочим и в пьесе сказано, помнишь?
      - Помню, конечно. Только как-то... ну, не знаю, мне иногда от страха хочется волком завыть. И не понятно, почему это... Сбежать бы отсюда, плюнув на все, а ты говоришь, поддерживать...
      - Угу, у меня то же самое. Тоже иногда хочется брякнуть что-нибудь в таком роде: ребят, извините, но я больше с вами не играю. Но ведь нельзя!
      - Нельзя. Но если очень хочется, то можно, - невесело усмехнулась Мура. - Я иногда не понимаю, в самом деле я так балдею от всего этого или это мне только кажется?..
      - Ты хочешь сказать, что все, что ты мне только что рассказала: и про Федора Ильича, и про мечту стать актрисой - это тебе только кажется?!
      - Таш, не мучай меня! - Мура вдруг разрыдалась так горько, что Таша опешила, а потом кинулась утешать подругу. - Я во-обще... - всхлипывала та у неё на плече, - ни-чего теперь не... понима-аю...
      - Это все пьеса - она! - мрачно кивнула Таша. - В ней все дело. Тебе ничего не кажется - ты и вправду влюбилась и в театр, и в нашего режиссера, но пьеса... она хочет нас всех как бы того... прихлопнуть.
      - Как это? - Мура раскрыла рот, перестав всхлипывать.
      - Ну, это я неудачно выразилась. Просто ты погляди на всех... ребята такие напуганные, напряженные... шарахаются от каждого шороха. Вот как я там в кустах на дороге... И все эти разговоры про то, что надо изжить свой страх - это только одни разговоры, страхов все больше, они по-моему только растут от этого... И знаешь, - она понизила голос до шепота, - она ведь глядит на нас!
      - Таш, ты чего? Кто глядит, где, откуда?
      - Королева! Она там, за дверью, - оглядываясь, зашептала Таша. - Она как будто бы оживает, понимаешь? А потом совсем оживет!
      - Перестань, у меня мурашки по коже! - Мура вскочила, тряхнув волосами, ногой притопнула. - Ты что, специально меня пугаешь?
      - Но ты же сама призналась, что от страха выть хочется. А я уже стала собственной тени бояться...
      - Таш, а может... - Мура наклонилась, заглянув подруге в глаза, - нам во всем Федору Ильичу признаться? Сказать: так и так, мол, боимся... Может, он нам что-нибудь объяснит?
      - А знаешь... - Таша прищурилась, - мне иногда кажется, что именно этого он и хочет. Он сознательно добивается...
      - Но зачем? - Мура так вытаращила глаза, что они стали совсем круглыми.
      - А вот это нам надо выяснить. Может, он ловит кайф, глядя, как мы трясемся от страха. Но тогда он просто ненормальный какой-то, маньяк! Хотя по-моему для него это просто игра. Театр, что ты хочешь! Но если... - она облизнула пересохшие губы.
      - Что, если?
      - Если это что-то другое... то надо быть настороже. Что-то сошлось, понимаешь? Я не знаю, что именно, но только страх - он как тесто: поднимается, лезет, растет... наползает на нас. Вот увидишь, оживет он, Мур, оживет!
      - Тоже мне пророчица Ванга! - фыркнула Мура. - У меня от нашего милого разговорчика прямо в ушах зазвенело. Хватит болтать, пошли. Времени-то уже шесть часов! И дождь хлынет вот-вот...
      - Да, хорошо бы успеть до дождя... Неужели шесть, а я думала пяти нет... Давай скорей!
      - Все, вперед!
      И девчонки бегом понеслись на дачу. Тяжелая низкая туча, наползавшая с севера, медленно приближалась к окрестностям. Шла гроза!
      * * *
      Как ни спешили, все-таки дождь накрыл их возле самой усадьбы. Сразу вымокли с головы до ног: полило как из ведра! Кое-как отряхнулись, вытерли мокрые волосы, лица и руки и из последних сил втащили корзинки с закусками в зал.
      Заглянули с опаской: тут ли Федор Ильич, а вдруг опоздали? Но его не было. Все остальные уже собрались и торопливо заканчивали украшать помещение.
      Громыхнуло уже где-то рядом - гроза приближалась. Было слышно, как дождь поливает стены и крышу, колышется за окнами текучей прозрачной завесой... Таша с Мурой распаковали свои корзинки с пирогами, извлекли огромное блюдо, на котором красовалась селедка под шубой, украшенная лучком и укропом. На деревянных дощечках яркими пятнами разложили огурцы, помидоры, редиску и свежие пучки зелени.
      Коста, остававшийся сторожить зал, сообщил, что Федора Ильича так и не видать целый день - с утра сидит у себя наверху тихо, как неживой.
      - А может, он вышел, и ты его проворонил? - предположил Боб.
      - Да нет, там он, часа в два выходил на полчасика, потом к себе поднялся, я видел. Настроение у него плохое по-моему: шел понурый такой, на себя не похожий и что-то все бормотал, бормотал...
      - А может, мы все это зря затеяли? - сказала Таша. - Может, ему хочется одному побыть?
      - В день рождения? - хмыкнул Степ. - Вряд ли! Ну, народ, надо нам его расшевелить, настроение поднять, если оно и вправду хреновое. В день рождения одному... это ж сдохнуть можно! Ну чего, пойду, что ли, его позову?
      - Погоди, подождем еще, - остановила его Таша. - Может, сам спустится. Подарок приготовили?
      - Вот он, на двери висит! - Егор указал на желто-зеленые трубочки, прикрепленные к двери сбоку на уровне головы. - Думали подарок вручить в бумажку завернутый, но решили, что так будет лучше - пускай сам его снимет. Этот живой ветерок сразу так зазвенит... Ильич обрадуется! Слышите, вроде наверху ходит кто-то? Его ведь шаги?
      - Похоже его... - шепнула Юля.
      - Слушайте, а может не надо наш подарок вешать туда... ну, на эту дверь! - сказала Мура. - От неё у меня прямо мороз по коже! Ну её, давайте лучше так вручим, я бумагу подарочную принесла и ленточку.
      Она подошла к двери, приподнялась на цыпочки, сняла жалобно звякнувшие полые трубочки - "живой ветер" и принялась аккуратно завертывать в золотистую глянцевую бумагу.
      Они все спустились в зал и оглядели сцену, подготовленную к торжеству. Посреди неё торжественно пустовало высокое кресло, перед ним ковром стелилась самобранная скатерть, а позади наискось высилась недавно законченная дверь из последнего действия пьесы. Дверь, за которой по замыслу Метерлинка таилась смерть!
      Ее сколотили из толстенных досок пятидесяток, обстругали, ошкурили и покрыли морилкой. Это был единственный конструктивно выделенный элемент декораций: сцена была пуста, её украшал лишь задник из грубого холста, и только в пятом действии должна была появиться дверь, точно из ниоткуда. До того она скрывалась за натянутым полотном из холста, а когда свет вырубался, полотно быстро снимали, и дверь вдруг выступала из темноты. Слабо высвеченная софитом, мрачная дверь на башню... Из-под планшета сцены - из подземелья - к ней вели ступени, и Игрэна по замыслу режиссера, со свечой поднималась на сцену по этим ступеням, в отчаянии пытаясь отыскать Тентажиля. Она старалась приоткрыть дверь, найти в ней хоть малую щелку, но напрасно. Дверь не поддавалась.
      Федор Ильич придавал особенное значение этой двери, он говорил, что она - само воплощение рока. Все действие как бы подводит к ней - к неумолимой преграде, губящей все надежды. От одного её вида должно становиться не по себе... Надо сказать, рабочие постарались на славу: даже вблизи это сооружение производило жуткое впечатление. А уж из зала...
      "Зрители просто в штаны наложат!" - констатировал Степ, и с ним все без слов согласились. Не дверь, а настоящий монстр! Она была сделана по особому чертежу - отец Степа просчитал все с таким расчетом, чтобы сооружение казалось значительно мощнее и выше, чем на самом деле. Да плюс освещение - уж сколько режиссер колдовал над ним...
      И теперь включили боковой софит со специальным фильтром, который давал эффект какого-то зловещего мертвого света. От него на лицах пролегали глубокие тени, искажая черты почти до неузнаваемости... Юлька все вертелась у двери, поправляя гирлянды цветов. На обратом пути она попросила Степа остановить машину, побежала в поле, чтобы нарвать ромашек и колокольчиков, сплела из их длинные гирлянды и украсила ими мрачную дверь. Честно говоря, от этого та выглядела ещё мрачнее.
      Таша заметила, что Юля, как приклеенная, все торчит возле этой двери.
      - Юлька, что ты все вертишься там, оставь ты свои цветы - и так все классно! Иди лучше к нам. Ох, никак не придумаю, куда блюдо с шубой поставить...
      Но Юля, словно её не слышала. Она все ходила кругами возле двери и что-то шептала ей, тихонько и нежно поглаживая...
      - Гляди-ка, задабривает! - ухмыльнулся Степ, кивнув Егору на Юлькины странные действия, напоминающие какой-то магический ритуал.
      - Она её боится, - хмуро бросил Егор.
      - Кого, двери? - не понял Степ.
      - Ну да. На её месте я бы тоже боялся.
      Это правда, Юля боялась. Боялась смертельно. За дверью таилась смерть.
      Нет, не её, конечно, а Тентажиля. Но ведь она так старалась - она вошла в роль!
      Вот шагнет туда и... Что будет дальше, Юля не знала. И только молила, чтобы её пощадили...
      - Ребят, чего дядя Федор целый день там один наверху? - не выдержал Егор. - Мне это не нравится. Может, плохо ему или случилось что... Пошли, надо его позвать! Уже семь часов.
      Страшный грохот раздался над головой. На миг показалось, что рушится крыша. Гром! Он ударил так внезапно, подкрался так близко, точно хотел напугать их до смерти. Девчонки взвизгнули, присели от страха, ребята подскочили на месте и принялись поносить грозу самыми распоследними словами, пытаясь за бравадой и руганью скрыть испуг.
      Прежде они при девчонках так никогда не ругались и сами не понимали, в чем дело... Но ощущение близкой опасности стало вдруг таким явным, что захотелось немедленно кинуться бежать под проливной ливень, в грозу - не страшно, лишь бы подальше отсюда...
      - Ладно, рванули наверх, - решил Егор. - Подарок у кого? Взяли? Тогда - вперед!
      - Погодите, а торт? - остановил всех Степ. - Надо же свечки зажечь. И вообще - хорошо бы, чтоб неожиданно было, это ж сюрприз... О, придумал!
      Он подошел к Юле и стал с ней шептаться. Она вскинула на него удивленные глаза, вся сжалась, головой покачала. Он начал её убеждать, руками размахивать. Потом приобнял за плечи и чмокнул в щеку. Неловко так... Но она вся покраснела, как мак, пожала плечами... и согласилась.
      - Порядок! - довольный Степ вернулся к ребятам, поджидавшим у лестницы.
      - Эй, чего ты задумал? - спросила Мура.
      - Да так... идейка одна проклюнулась. Юлька из-за двери с тортом вынырнет, в нем свечки зажженные - вот Ильич обалдеет - отпад!
      - Никакого отпада, она же жутко этой двери боится! - вспыхнула Таша.
      - Порядок, все будет о'кей, она уже не боится, - заявил Степ с очень довольным видом. - Ну, пошли, что ли?
      - Что, всей толпой? - спросил Коста. - Может, кто-то один сначала к нему заглянет. Неловко как-то: сидит себе человек, не ждет никого, а тут вдруг - куча народу!
      - Да, пожалуй... - протянул Егор. - Я пойду, а вы тут, у лестницы подождите. А как мы с ним будем сверху спускаться и вы шаги услышите, Юльке махните, чтоб свечки в торте зажгла и на сцену из-за двери выползала. Ну вот, вроде все. Я пошел.
      Он пригладил волосы, выдохнул и начал подниматься по лестнице. Снова громыхнуло, но уже чуть поодаль, гроза кружила вокруг старой усадьбы, то отдаляясь, то приближаясь вновь.
      Ребята жались друг к другу, точно стайка цыплят в коробке. Они то посматривали наверх, то оборачивались, глядя в темноту зала. Свет в нем погасили, чтобы зажженные свечи на торте выглядели как можно эффектнее.
      Егор на цыпочках поднимался по деревянным ступеням. Он не хотел, чтобы там, наверху услыхали, что кто-то идет. Может, надеялся что-то расслышать... шаги, голоса. Егор отчего-то был совершенно уверен, что режиссер не один. И откуда взялась эта уверенность - понятия не имел... Знал - и все! Чувствовал.
      Приблизился вплотную к двери, ухом прижался. Тихо. А, нет - чей-то голос. Дяди Федора? Вроде нет - не его. Низкий, глухой, отрывистый... И слов не разобрать. Ага, вот, кажется, чуть-чуть пояснее...
      - Нет, нет, не хочу... Уходи! Оставь меня, что за гадость... гадость! Нет! О-о-ох!
      Егор не выдержал - приоткрыл дверь и увидел Федора Ильича, ничком лежащего на своем узком диванчике. На столе теплилась свечка. А на стене за кроватью шевелилась какая-то тень. И до того она была жуткая, что Егор, не разбирая дороги, с криком ринулся по ступенькам вниз.
      Ребята внизу приняли топот за знак: пора начинать торжество. Махнули Юле - она видела их, а они её нет, ведь она была в темноте, а они - на слабом свету, проникавшем из узенького окошка на лестнице.
      Махнули... и тут дверь в зал захлопнулась. То ли от сквозняка, то ли случайно кто-то толкнул... Таша попыталась открыть её, но дверь не открылась. Наверно упал крючок, которым запиралась она изнутри.
      Юлька осталась одна в темноте...
      Она стояла, прижавшись спиной к холщовому заднику, и держала в левой руке праздничный торт. В правой у неё была зажигалка. Руки дрожали так сильно, что девчонка боялась уронить торт на пол. Ужас душил её. И с каждой секундой он все нарастал. Казалось, вот-вот тьма сгустится и она увидит... увидит... чудовище! Что-то такое, чего невозможно представить... И ЭТО навалится на нее!
      Ей всего-то и нужно было в условный момент зажечь свечи и выйти на сцену, обойдя дверь. Выйти из-за двери. Только это...
      Дверь эта не открывалась. Никогда! Она попросту не могла открыться так задумана, так устроена - по ходу действия это было не нужно. Рабочие просто сколотили её, прибив к полу - и все.
      "Это только декорация, - успокаивала себя Юля. - Декорация... Она не страшная и мне нечего бояться. Совсем нечего..."
      Там, в отдалении, в проеме двери в зал стояли ребята. Их фигурки смутно маячили в полутьме. И вдруг что-то хлопнуло. Юлька осталась одна в темноте. В кромешной тьме! Она подумала, это знак: пора начинать. Маленькая, дрожащая девочка с двумя смешно торчащими хвостиками и веснушками на носу чиркнула зажигалкой и начала зажигать свечи. Ох, как их много! Сорок три! Она обожглась, слабо вскрикнула... И тут дверь перед ней вдруг начала открываться.
      Юля застыла на месте, приоткрыв рот. Хотела крикнуть, но голоса не было. Дверь открывалась, и там, там... в зале было что-то. Что-то черное, очень черное - чернее мрака. И ОНО стало двигаться на нее.
      Торт накренился и шмякнулся на пол. Свечи погасли.