Но план не удался.
      - Эй, бездельники, все на кухню помогать маме готовить ужин, - повелел папа, возникший на пороге каморки Костика. - У неё был сегодня трудный день, так что не рассыплетесь, если немного поможете. Петр, если ты не торопишься, поужинай с нами, посиди пока здесь - почитай, пока эти двое совершают трудовые подвиги...
      - Не, я тоже пойду помогать.
      - Ну, как знаешь...
      Сене мама поручила чистить картошку, Костику - провернуть мясо через мясорубку, Слону натереть морковку. Они принялись за дело, стараясь все сделать как можно быстрей, чтоб поскорей отмучиться и исполнить задуманное.
      В самый разгар работы на кухне появилась бабушка.
      - Ксения, ну кто же так чистит картошку! - бабушка весь вечер сдерживала раздражение, только и ждала, к чему бы придраться, и теперь, выбрав жертву, ринулась на нее, как коршун на полевую мышь. - Ты погляди, сколько ты срезаешь, у тебя в отходы полкартофелины уходит, разве так можно?! Ни одна уважающая себя хозяйка этого не позволит, это расточительство, нужно быть экономнее... Вот, гляди как надо: чтобы шкурка была потоньше...
      - Хорошо, я постараюсь...
      - Мам, нас тут очень много на кухне, ты пока передохни, когда все будет готово, мы тебя позовем... - просительным тоном сказала мама Леля.
      - Ах, вас много! - бабушка уперла руки в боки, распаляя свой боевой пыл. - А я, значит, лишняя! Мне и слова сказать нельзя!
      - Мама...
      Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не телефонный звонок. Все сразу насторожились, притихли, папа подошел к аппарату и снял трубку.
      - Слушаю...
      В трубке что-то сказали резко и коротко, и папа медленно опустил трубку на рычаг.
      - Коля, они? Что? - мама стиснула руки.
      - Последний срок - завтра в десять утра. Я должен быть на той же скамейке на Патриаршем, на которой эти двое сидели... принести негативы.
      - Господи, что же делать, надо идти!
      - Я никуда не пойду! - загремел папа. - Я не позволю каким-то... мерзавцам диктовать мне условия! Я живу своей жизнью и не позволю в неё вмешиваться...
      - Коля, пойдем-ка! - мама решительно ухватила отца за руку и повлекла за собой. - Дети, вы тут сами хозяйничайте. Картошку - отварить, из фарша слепить котлеты и пожарить, морковку заправить майонезом и все это слопать! Справитесь?
      - Конечно! - в один голос бухнули все трое, глядя, как мама тащит в комнату брыкающегося отца.
      - Чего у вас тут творится? - выпучил глаза Слон.
      Глава 11
      МАМИН ВЫБОР
      Все-таки эти двое сорванцов смылись из дому, прихватив с собой папин фотоаппарат - приспичило им, понимаете ли, добыть фото "Призрачного стекольщика", а на остальное плевать. Вот гады!
      Мама с папой страшно поцапались, мама даже тарелку разбила и потом горевала ужасно: под руку ей попалась не простая тарелка, а знаменитый Кузнецовский фарфор с нежными голубыми цветочками... Папа лег спать на диване в гостиной, мама заперлась в ванной и долго там плакала - Сеня слышала, и ей было ужасно жаль маму. И папу тоже - он был весь такой белый, жалкий, худой, у него даже руки тряслись - Сеня видела... Его, как говорится, заклинило - ни в какую не хотел уступать, хотя, наверно, мама права: разве стоят какие-то там фотографии покоя семьи? Ведь эти уроды всей семье угрожали! Правда, папа считал, что не в фотографиях дело, а в принципе... Сеня решила, что в своей семье ни за что не пойдет на принцип всем от этого плохо, и папе - первому...
      Перед сном мама заглянула к дочери.
      - Не спишь?
      - Читаю... - Сеня отложила книжку и села в кровати. - Мам, ну как ты?
      - Да, так себе... Похоже, нам отсюда придется переезжать: эти из комиссии сказали, что дом аварийный, в фундаменте трещина и перекрытия кое-где проседают... Так что наша история со стояком - это ещё цветочки, они говорят, всех заливает! Весело, да? Оказывается, наш дом уже года два, как выселять хотели, все руки до нас не доходили, а сейчас вроде что-то в высших инстанциях стронулось, вот они и ходят по квартирам, жалобы собирают, чтобы дело ускорить
      - И что будет?
      - Дом поставят на капитальный ремонт, а мы переедем.
      - Куда? - насторожилась Сеня.
      - В этом все дело. По закону, если квартира приватизирована, то не могут выселить в другой район и должны предоставить равноценную площадь в своем районе. Но у нас закон - это ж фикция, плюнуть и растереть, поди доказывай свое право...
      - И что, нас могут выселить куда-нибудь к черту на куличики?
      - Будем биться! Наше право, не захотим ехать в Тьмутаракань, будем тут сидеть до победного... Правда хорошего мало: ведь в таких случаях и воду отключают, и электричество, так что это уж будет война самая настоящая... Долго такой жизни не выдержишь!
      - Мам, а может нам с тетей Маргошей объединиться?
      - В смысле?
      - Ну, она же одна осталась в трехкомнатной после смерти бабушки Дины, ей там ужасно грустно и одиноко... А если ей предложить съехаться? Ну, эту нашу квартиру или то, что нам за неё дадут, соединить с Маргошиной? Сменять на какую-нибудь шикарную в центре? Интересно, сколько комнат может из этого получиться?
      - Много, но дело не в этом. Захочет ли Маргарита? И отец... они ведь с ней не слишком-то ладят.
      - Ой, по-моему все это ерунда! - горячо запротестовала Сеня. - Они приживутся и... ой, как это я сказала, как будто они растения!
      - Вот именно, они из разных семейств, отец наш нежный и редкий цикламен, а Марго - сущий эхинокактус. Она боится холодов, он - жары!
      - Мам, а почему ты так о папе сказала... что он нежный и редкий. Он, что, изнеженный по-твоему? А по-моему совсем нет.
      - Не в этом дело, - мама в задумчивости глядела в окно: занавески Сеня ещё не задернула, и яркая круглая луна висела в чернильной густой пустоте... - Просто он из редкой породы мужчин, умудрившихся сохранить свой юношеский максимализм. Романтик! Не выносит, когда локтями толкаются, лезут по трупам... всей этой возни, понимаешь, без которой мужик ну никак не может, если у него честолюбие. А у папы на первом месте не честолюбие, а охи и ахи, духовные ценности и прочая требуха... Ох, Сенька, это я так со злости говорю, я это в нем ужасно ценю... и люблю его, ты же знаешь... Но вот уперся, что твой верблюд, ни тпру, ни ну! Это ж очень опасно! Но, как видно, Бог мужчину обидел, обделив его гибкостью, сдохнет, а с места не сойдет! Что ж нам делать, а?! Ума не приложу...
      - Мам, не волнуйся, все обойдется! - Сеня прижалась к маме, крепко-крепко обвила шею руками...
      - Ой, задушишь! - мама смеется, а в глазах - растерянность, грусть... - Ладно, милая, пора спать, утро вечера мудренее. Прорвемся, как думаешь?
      - Конечно, прорвемся, мамочка, все будет хорошо, вот увидишь. Я... мне знаешь что пришло в голову? - и Сеня кинулась к своей коричневой мыши, преспокойно висевшей на стене. - Мам, негативы-то у меня! Просто папа отнес в редакцию мои снимки, потому что его пленка оказалась засвеченной. И выдал их за свои. Он сказал, у меня здорово получилось! Снимки отнес, а негативы отдал мне. Вот, возьми их.
      Она расстегнула молнию на пузике мыши, вынула круглую белую пластиковую коробочку и протянула мама. Та взяла, задумчиво повертела в пальцах...
      - Я все думаю, Ксенечка, отчего мы так плохо живем? Ну, не плохо, а... непутево как-то. Ссоримся, суетимся, места себе не находим. И в душе - мало радости. Может оттого, что без веры? Живем точно тяжкую повинность отбываем... И многие так. А у других не так - у них глаза светятся. А ведь те же тяготы, те же заботы... Замечала ты?
      - Замечала, - вздохнула Сеня. - Я сама об этом иногда думаю.
      - Ну вот, значит ты меня поймешь! - обрадовалась мама. - Это взрослый разговор, но ты уже выросла, девочка, я хочу, чтоб ты знала... - мама продолжала внимательно изучать маленький футляр от пленки. - Я об этом думала - ну, чтоб пленку потихоньку от папы забрать и самой связаться с этими... деятелями. И поняла: да, по логике так и надо было бы сделать, я должна уберечь семью. Если у отца в голове что-то заклинило, значит, мне и карты в руки! Но подумала и решила - ни за что! Пускай нам всем будет плохо... в конце концов, не убьют же нас! А между нами с отцом сломается что-то. Порвется ниточка. Такая тонкая, хрупкая, сразу и не разглядишь, а на этой нити все держится. Это ж обман, предательство! Пусть с моей точки зрения он не прав - для него-то это важно, это его жизненный принцип, то, на чем он стоит! Пускай стоит он на шаткой, неверной почве, придуманной...
      - Ох, мам! - Сеня затаила дыхание.
      - И потом, я тут все наш с тобой разговор вспоминала... ну, о вере. Худо мне без нее. Ищу, ищу, а не знаю, где искать, как искать... в общем, подумала, нужно самой сделать шаг. К Богу, к вере. Сделать что-то такое... что в привычные рамки логики не укладывается. Понимаешь?
      - Ага!
      Сеня сидела на кровати и во все глаза глядела на маму. Мама впервые говорила с ней о таком.... как со взрослой. И это было так хорошо! Трудно и хорошо.
      - Вот я и решила: не буду я эту проклятую пленку брать, пускай будет, что будет. Не стану я своевольничать и творить, что хочу, пусть исполнится воля Божья. Сказано ведь: "Да будет воля Твоя!" - вот я и буду молится и просить Господа, чтобы помог, защитил...
      - Ой, мамочка, - восхищенно Сеня. - Какая ты...
      - Что, глупая, да? - мама краешком простыни утирала слезы, выступившие на глазах.
      - Нет, что ты! Ты умная. Нет, не то... ты по-моему нашла ту дорожку, о которой мечтала. И у тебя все получится! Я бы вот поступила по-своему, а ты - нет. И раз ты идешь поперек нормальной житейской логики, все будет хорошо, мам, Бог услышит тебя, я знаю! - она прошептала это тихо-тихо, но для обеих эти слова прозвучали так громко, что, казалось, их слышит весь дом.
      - Да, понимаешь, в этом все дело, - завелась мама, - живем, как хотим, делаем, что хотим, а потом удивляемся, что не жизнь, а кошмар получается. Сплошная путаница! А сказано между прочим, что жена должна мужу уступать, терпеть его, какой бы он ни был. Сама ведь выбрала, так что ж потом верещать - терпи, голубушка!
      - Но терпеть так трудно! Конечно, проще все делать, как хочется... и проще и приятнее. Но получается, что это неправильно, да?
      - Я где-то читала, что современный человек в рабстве у разума. И это страшно далеко увело его от небесного Иерусалима с его верой в возможность невозможного. И нужно спасаться верой - забыть о всяких привычных правилах, о том, что очевидно с точки зрения обыденной логики... подняться над этим.
      - Ой, мам а где ты это читала? Кто написал? - завопила Сеня и в испуге зажала рот ладошкой. - Я тоже хочу прочитать. У меня все время вертится что-то в голове, а ухватить не могу. Только жить по этим самым убогим правилам мне чего-то совсем не хочется!
      - Значит тоже ищи свой путь, говорят, он у каждого свой. А кто написал... не помню. Но вспомню, поищу и тебе дам прочесть. Обязательно! Там ещё говорилось... - мама поднялась и с улыбкой взглянула на дочь, чтобы вознестись, надо потерять почву под ногами... Хорошо, да?
      - Вот ты и теряешь? - Сеня взяла мамину руку в свои и прижалась щекой.
      - Пробую... - кивнула мама. - Заболтались мы с тобой! - она поцеловала девочку в нос. - Поздно уже, пойду, а то прямо с ног валюсь. Костик не спит, не знаешь?
      - Спит, спит давно, он уже полчаса назад засопел, я слышала! - Сеня поспешила прикрыть брата, которого давно след простыл...
      - Ну ладно, спи, детка! Спокойной ночи!
      И мама прикрыла дверь. А Сеня все не спала, все думала... Как ей хотелось, чтобы мамины молитвы исполнились! Чтобы они оказались под покровом высшей защиты... Чтоб никто не ссорился, не нервничал, и в доме воцарился мир и покой...
      Какая же мама смелая! Вот так понадеяться на высшую помощь - на журавля в небе и отпустить синицу в руках... Она представила себе, как мама мучилась, сколько ей пришлось пережить, прежде чем решиться, сделать шаг... И она отважилась. Шагнула в неизвестность. В пустоту... Стоит на ветру одна-одинешенька с открытой душой и просит о помощи, не зная, ответят ей или нет... Не зная, что станет с мужем, с детьми... Их собственная судьба будет ответом: услышал её Бог, или там, в небесах, пустота...
      А вдруг надо не молиться, а действовать? Решительно, смело, - может, только в этом и есть дерзновение?! История с фото - не шутка! И что будет завтра? Ведь эти бандиты, люди банкира или депутата, кто там их разберет, всерьез угрожают папе, его семье, а такие не шутят! Только ночью, в темноте, после всех волнений отшумевшего дня, она поняла, насколько все это серьезно. Прямо как в гангстерском фильме! Да, они играют с огнем!
      Странно, отчего вдруг сомнения в маминой правоте её одолели. Ведь как ей хотелось, чтобы неверующий папа, узнал обо всем, что знает она, его дочь, - узнал и ожил, поверил в царство небесное, в бессмертье души, чтоб он не боялся смерти... А мама без всяких подсказок, без всякого домового к Богу пошла. Зажмурилась, протянула руки и пошла... на ощупь, одна, в темноте.
      . И надо за неё радоваться, так отчего ж дочь не рада? Нет, рада, конечно, только... боится за маму. А вдруг мама разочаруется, вдруг с кем-то случится беда, ведь мама себе не простит! Говорят, пережить можно всякое, вот только как жить потом, когда знаешь, что все надежды напрасны и ТАМ ничего нет... Это убьет её.
      "Господи, пожалуйста, помоги маме! - молила она, стоя перед не занавешенным окном, сложив руки и глядя в темное грозное небо. - Она так хочет поверить, что Ты хранишь нас, что Ты ей ответишь... немо, без слов. Она ждет ответа, а для неё он в том, что вся эта заварушка с фотографией как-то сама с собой рассосется. Но это же чудо - если так будет! Одно из малых чудес, каких не счесть на земле, они каждый день, каждый миг приключаются, только не все это понимают. А я уже поняла. И тоже жду, Господи! И все это на моей совести, потому что из-за меня в доме у нас водворился Проша и выгнал старого домового вон... Вот дура-то! Тайн ей захотелось! Чудес..."
      Сеня вздохнула и неумело перекрестилась. Молитва её окончена, это ведь уже не молитва, когда злишься на себя и ехидно себя подкалываешь!
      - Будут тебе тайны, когда с кем-то из нас что-то случится! - бормотала она, забираясь в постель. - Мало тебе, ведь уж побывала в заложницах, так понравилось, что решила повторить, да?! Идиотка! Кретинка проклятая! Что теперь делать, как семью спасать?!
      Теперь, когда Сеня осталась одна, ей страшно хотелось поверить, что мама права, что Бог им поможет, но страх и сомнения грызли сердце. Она мучилась, не зная кто прав, а кто виноват и дошла до того, что пожалела о встрече с Прошей.
      Эти мысли всю ночь молотом стучали у неё в голове, бедняга заснула только под утро, когда уже стало светать... Заснула и приснился ей сон.
      Баба Дина с улыбкой шла ей навстречу по Миусскому скверу. Уселась на лавочку и жестом предложила внучке рядом присесть. Сеня присела, глядит - а местность вокруг совсем другая какая-то, незнакомая. Церковь, рядом старинные плиты надгробные, а вокруг никого... чуть поодаль длинное деревянное строение вроде барака. Ветхое, хлипкое, окошечки махонькие, в палисаднике на ветру белье на веревке полощется. Бабушка стоит, запрокинув голову, на небо глядит. Плывут облака...
      "Здесь хорошо, - говорит баба Дина. - Хорошо! Я тут подругу встретила. Говорим с ней и не наговоримся. Приходи сюда к ней. Она тебе тоже расскажет... Надо же, я здесь прежде никогда не бывала. Самый центр, а кажется, будто ты далеко, далеко..."
      Звонок будильника оборвал её сон.
      Глава 12
      МАТУШКА
      Бабушка позвала ее! Но где это место, куда идти? Сеня схлопотала от училки по инглишу запись в дневнике: "Не слушает учителя, рассеянна на уроке!" - потому что мысли её витали далеко-далеко...
      Церковь с маковками, старинные мраморные надгробья, старый деревянный барак... где это может быть? Судя по словам бабушки, где-то в самом центре Москвы. И что за подруга такая, у бабушки в последние годы не было подруг, они все умерли...
      А что если... Смутная идея забрезжила в голове. Проша... Его прежняя семья, в которой он жил и которую не уберег... Варвара-монахиня... она была казначейшей. Какой был её монастырь? Ясно, что женский. Какие в центре Москвы женские действующие монастыри?
      Она подошла к историку.
      - Илья Викторович, а какие в Москве были женские монастыри в самом центре?
      Историк с изумлением покачал головой:
      - Не думал, Ксения, что ты монастырями интересуешься. Новодевичий, можно сказать, почти в центре, Скорбященский на Новослободской, Марфо-Мариинская община на Ордынке, Алексеевский - первый женский монастырь в Москве, возле бурного ручья Черторыя построенный в Х1У веке... Теперь там восстановленный храм Христа Спасителя. Очень интересная у этого места история: когда Император решил возвести на месте Алексеевской женской обители храм Христа Спасителя в память о победе 1812 года, игуменью силой заставили покинуть обитель, и она прокляла это место. Дескать, отныне ничего здесь стоять не будет. И ведь сбылось проклятье: стали строить Дворец Советов - он стал оседать, строительство было остановлено, потом соорудили бассейн, - так это же пустота! Теперь вот храм стоит, только не любим он москвичами... Так, что еще... а, ну как же, Покровский на Абельмановке, Рождественский...
      - Ой, точно - он, а где это? - так и подскочила Сеня.
      - Возле Рождественки на спуске к Трубной площади - там его и ищи. Я тебе могу список книг составить, если тебя так монастыри интересуют... ты, случайно, не в монашки ли собралась?
      - Ой, Илья Викторович, спасибо вам! Я за списком к вам подойду, обязательно! А в монашки - да, нет пока...
      И после уроков девчонка рванула на Трубную.
      Место тихое, пустынное, двухэтажные строения, в которых, наверно, раньше были кельи монашек, а может и трапезная... Ох, как глубоко в землю церковь осела - вкруг неё траншея прорыта чуть ли не двухметровая... Сеня вспомнила, что когда уровень земли с долгим течением времени медленно поднимается, это называется возрастанием культурного слоя: не церковь осела, а земля за столетия вокруг наросла. А прежде уровень земли был значительно ниже, там, где фундамент церкви стоит.
      Все точно: вот и старинные надгробия со стертыми надписями. Плиты со сколами посерели от времени, и стоят одни-одинешеньки, никто не придет, не присядет, не вспомнит... грустное зрелище. А, вон чуть подальше и деревянное строение вроде барака. Все как во сне, значит сон вещий! Бабушка не зря её позвала. Осталось только найти ту, с кем баба Дина велела поговорить...
      - Я знала, что ты найдешь дорогу, - раздался негромкий голос у неё за спиной. - Ты пришла вовремя.
      Сеня стремительно обернулась. Сухонькая, почти бесплотная старушка стояла подле нее, и как только подобралась так неслышно?! Хотя, чего удивляться: шаги её мелкие, легкие, на ногах мягкие боты из войлока, вот и не слышно... Волосы гладко зачесаны и забраны под черный платок, он повязан почти по самые брови, только у глаз на ветру колышется белая прядка. Спина круглая, согнутая, руки трясутся, пальцы узловатые, скрюченные, кожа на них, как у черепахи...
      "Прямо черепаха Тортилла!" - мелькнуло у Сени. Ей показалось, старуха-монахиня её видит насквозь - такой у той был пристальный взгляд...
      - Вы меня ждали? - спросила девочка, немного робея, но чувствуя себя так, точно они с этой женщиной давно знали друг друга.
      - Я тебя позвала, - ответила та и пошла, жестом приглашая следовать за собой.
      Старица шла, вернее плыла по земле, почти не касаясь её. Ростом она едва ли была выше Сени - ну, может, только чуть-чуть. И несмотря на согбенную спину, на дрожащие пальцы, Сеня и не подумала бы назвать её дряхлой. И уж совсем трудно было сказать о возрасте шедшей впереди, когда она на ходу оглядывалась и ободряюще улыбалась Сене, потому что глаза ее... нет, таких глаз старость не знает!
      У неё были детские глаза. Широко раскрытые и чуть удивленные, они светились ясным и ровным светом. Казалось эти глаза, окаймленные сетью морщин, были плотью от плоти небес, раскинувших свой прозрачный осенний шатер над их головами. Но этот свет был проникнут мудростью, любовью и добротой, которые вместе явлены на земле только в образе человеческом...
      Скоро они подошли к дощатому длинному домику, чьи окна были едва ли не вровень с землей - так глубоко этот домик врос в землю. Вошли... Низенький потолок, на окошках - горшки с геранью. В углу - деревянный топчанчик, прикрытый вытертым байковым одеялом, у стены - деревянный стол, по сторонам - лавки. На стенах несколько полочек, где стояли старинные книги в кожаных переплетах, глиняная посуда, да стопки льняного белья и полотенец. Ни шкафа, ни комода в комнате не было. На столе стояла керамическая вазочка с отбитым краем, в которой цвели васильки, по стенам на гвоздях висели пучки сухих трав и кореньев. В углу против входа в загадочном свете лампадки на Сеню смотрел Спаситель. Под этой большой иконой была другая поменьше Божья матерь с младенцем. Ризы этой иконы млечно светились отблеском жемчугов.
      Вошедшая села на лавку возле стола и пригласила девочку сесть напротив. Та уселась и поглядела на васильки, стоявшие на столе - ей никогда прежде не доводилось видеть таких синих и таких крупных. И откуда ж они здесь в Москве, да ещё в октябре...
      - Осень нынче теплая, вот они и не хотят с землей расставаться, ответила старица на немой вопрос своей гостьи, перехватив её взгляд. - Тут в канавке цветут. Чудо!
      Она улыбнулась какой-то детски-наивной улыбкой, и на душе у Сени стало покойно и хорошо. Робость её пропала, страх и подавно. Эта старушка казалась знакомой, родной...
      - Ну вот, Ксанушка, ты и в гостях у меня. Зови меня просто матушкой. Хочешь поесть, ты наверное после школы проголодалась?
      - Нет, что вы, матушка! Я в столовой пиццу взяла...
      - Ну, пицца - это одно, а у меня - другое. Вот - этот хлеб я сама пеку, он ещё теплый. И мед липовый, летнего сбора, его мне из деревни привозят. Настоящий мед - он продукт самый вкусный. Смотря на чей вкус, конечно, а на мой уж точно!
      Она вышла в закуток за стеночкой - видно, там у матушки было нечто вроде кухонки, и вынесла светлый пахучий калач с рыжеватой корочкой. В одном из горшочков на полочке оказался мед. Сеня боялась признаться, что мед она сроду терпеть не могла, - не хотела обидеть хозяйку. Но удивительное дело! - краюха хлеба, намазанная прозрачным золотистым медом, оказалась такой вкуснятиной, что Сеня и не заметила как уплела два ломтя, запивая их горячим душистым чаем с какими-то травами.
      "Почти как у Проши!" - подумала она, жуя за обе щеки, не совсем правда отдавая себе отчет, что значит - почти. У него ей было уютно, спокойно и все съестное было немыслимо вкусным, но здесь... нет, она не могла бы этого объяснить: впечатление было такое, что здесь она дома и сидит рядом с бабушкой, только та ни за что на неё не станет сердиться, поэтому сердце оттаивает и млеет, а душа мурлычет, будто соседский кот Тимофей. Вначале ей хотелось задать монахине кучу вопросов: как давно они дружат с бабушкой, почему она от бабушки ничего об этом не слышала... Но отведав чудесного мягкого хлеба и душистого чая, позабыла про них - говорить не хотелось, кажется, сидела бы так и сидела... Давно девчонке не было так хорошо.
      - Давно у меня гостей не было... - пока Сеня ела, матушка сидела задумавшись, глядя куда-то вдаль перед собой. - Ну что, поела? Вкусно? И слава Богу!
      Теперь она глядела на Сеню, и лучики морщин разбегались по лицу от этой улыбки. Сене особенно нравились в этом лице пухловатые треугольнички возле щек, образованные складочками и выпуклостями кожи, когда матушка улыбалась, - а на лице её все время светлела улыбка. И эти выпуклые улыбчивые треугольнички делали матушку ужасно родной, домашней, в них словно воочию явлена была та теплота, которая греет сердце при слове "бабушка"! Сеня и воспринимала свою новую знакомую как родную бабушку - как будто природа, изменив закону, по которому всякому дается только две бабушки, одарила Сеню ещё и третьей! Но по воле случая они встретились только сейчас. И жаль было, что столько времени потеряно зря пока они не знали друг друга, хотя... да, Сене казалось, что матушка знает о ней все, даже то, чего Сеня сама о себе не знает... И это её всеведение - оно не пугало, нет! - а просто не позволяло увиливать и лукавить, что частенько было для неё до сих пор делом привычным... И ещё одно вдруг подумалось ей: что встреча эта первая и последняя и другой не будет. Но мысль эту Сеня гнала и радовалась ощущенью близости и родства с доселе совсем незнакомым ей человеком. Оказывается, и так бывает!
      Когда, поев, Сеня смахнула в ладошку рассыпавшиеся на столе крошки хлеба, матушка кивнула на дверь: мол, птичкам вынеси. Та так и сделала, а вернувшись, почувствовала как сжалось сердце - время угощения да баловства кончилось, сейчас она узнает зачем матушка позвала ее... И угадывала, что разговор им предстоит нелегкий.
      Матушка, подойдя к ней, прижала к себе её голову и стала гладить легкой иссохшей рукой.
      - Садись, Ксения, поговорим. Время у нас короткое, а успеть надо много. Лишних расспросов, да разговоров вести мы с тобой не будем, ведь так? - испытующе глядя на нее, спросила матушка.
      - Так... - выдохнула едва слышно Сеня и опустила голову.
      - Тогда слушай меня, девочка. - Матушка села и привлекла Сеню на лавку рядом с собой. Обняла её и продолжала. - С бабушкой твоей очень в последние дни мы сдружились. Много она мне поведала, многое я ей. О встрече твоей с домовым мне известно.
      - Ой, так значит, бабушка знала об этом?! - Сеня, как ужаленная, подскочила на лавке.
      - Слушай и не перебивай. Будем отвлекаться - о главном поговорить не успеем. Так вот, скажу ещё раз, что знаю о встрече твоей с домовым. И хоть не скажу, что очень ей рада, но что ж теперь толковать: дело сделано - не воротишь... Всяко бывает! Надо нам с тобой эту путаницу теперь исправлять. Потому что оба вы так напутали, что и сказать нельзя!
      - Мы... с Прошей?!
      У Сени сердце оборвалось: да, она верно угадала - матушке все известно! Впрочем, её вины в этом нет, слово, данное Проше, она до сих пор держала и никому об их встрече не рассказывала. Так кто она - матушка? Ясно, что не простой человек, если ей все ведомо... Но спросить Сеня не решалась. Знала: если надо, матушка сама ей скажет.
      - Ты ведь уже догадалась, что угодила в очень неприятную историю, так?
      - Так, - призналась Сеня, чувствуя как у неё холодеют руки. - И что теперь делать?
      - Расхлебывать! Понимаешь, выгнав из дому прежнего домового, Проша твой завязал очень плохой узел, в котором сошлось множество судеб... Сделал это он по своей воле. И только его добрая воля поможет этой истории разрешиться добром. Или злом... Как уж постарается! Проша захотел чистым сделаться, отстать от нечисти, к которой по рождению принадлежит. Он много старался, тебя спас, отца твоего, клад монастырский помог вернуть, - это он молодец, кто же спорит?! Но сил у него ещё мало, а для того, чтобы добро людям нести, большая сила нужна. Зло всегда рядом. Оно повсюду здесь, на земле - в царстве Князя мира сего, то есть... не хочу даже называть его имени... Ты ведь догадалась, о ком я?
      Сеня, сжавшись, кивнула.
      - Так вот, рано радовался твой Проша. И своим необдуманным действием словно нажал невидимую пружинку, дверца захлопнулась и вся ваша семья, и чужая, и сам он оказались в ловушке. Знаешь, как в калейдоскопе складываются цветные картинки? Вот он и повернул невидимый калейдоскоп и картинка сложилась. Очень плохая картинка! И теперь надо снова повернуть невидимый механизм, чтобы все изменилось. А для этого понадобится много сил. Но сам он не сдюжит - совсем раскис, твоя помощь нужна. Ты готова?
      - Да, - снова кивнула Сеня, все ещё не решаясь взглянуть на матушку.
      - Хорошо. Тогда я тебе ещё кое-что скажу. Не страшно, когда совершаешь ошибку - это со всеми бывает. Страшно, когда дурное повторяется снова и снова, а ты уже не чувствуешь этого. Когда душа к нему привыкает... Тогда она костенеет, черствеет и перестает болеть. Ведь боль - это знак беды. Знак того, что творим мы что-то не то... Болит душа - значит живая! А когда уж не чувствует ничего - значит так засорена, что и не хочет очиститься. Опутали её злые силы...
      Матушка примолкла, а потом спросила, не выпуская Сениной руки из своей.
      - Скажи, когда ты раньше что-то скрывала от мамы, ты ведь делала это с удовольствием и без всяких укоров совести, так?
      - Так... - шепнула та, чувствуя как краска заливает лицо.
      - Видишь, твоя душа начала к этому привыкать, это стало для тебя нормой. А теперь, после того, как мама была с тобой так откровенна, когда ты поняла, что она верит тебе, ты сможешь ловчить с ней как прежде? Пускай в мелочах? Думаю, нет, не сможешь.
      - Не смогу, - кивнула Ксения.
      - Я знаю. А теперь скажу тебе очень важную вещь. Всякий из нас существует не сам по себе - он звено в единой цепочке рода. Каждой клеточкой, чертами характера и даже судьбой человек обязан этому роду. В этом он не свободен. Но свободен в другом: всякий день выбирать свой путь. Как выбрала твоя мама. Она поднялась на ступеньку выше в своем роду, чем её мать и твоя бабушка. Но бабушка другими своими поступками, тем, что сама наработала, сделала этот шаг твоей мамы возможным. Ты понимаешь, о чем я?
      - Кажется, да...
      - Не одно поколение готовит явление большого таланта, гения и просто духовно чистого человека. В таких - отблеск божественного огня. Им дано уловить частицу высшего знания, отблеск высшей красоты, они светят, как звезды! В их роду может быть цепочка ничем не примечательных людей, которые отличаются только тем, что думают о душе, трудятся над ней. Их невидимый труд приносит плоды - не сегодня и даже не завтра... они плодов не увидят. Но труд их вписан в священную книгу жизни. Это высокая честь - перевернуть в ней страницу! К таким относится твой отец.
      - Но папа очень талантлив, матушка! - воскликнула Ксения.
      - Это хорошо, что ты так его любишь. Талантлив, конечно! Человек может перешагнуть через одну, две ступени, рвануться вперед... если сумеет перепрыгнуть через самого себя. Если твой папа сам себе поможет... его талант проявится очень ярко, это повлечет за собой и успех... Тогда его жизнь изменится.