Он продолжал бить, а она, захлебываясь, кричала, вернее, хрипела слова молитвы, повторяя её со всей силой души, которая только в ней оставалась, словно вся вера, любовь и надежда воплотились в этих словах. Словно как щитом могли они заслонить её от ярости зверя, удержать на краю...
      Он бил и сипел: "Сейчас ты уснешь, сейчас ты уснешь!"
      И начал вдруг корчиться, будто в конвульсиях, замотал головой, обернулся вкруг себя как-то боком - тело все передернулось, точно сдвинулось что-то внутри, сорвалось. Он бил, а удары пошли вкривь и вкось стал промахиваться, и кулак уж не всякий раз достигал своей цели.
      Забормотал что-то невнятное, в ярости сцепил и поднял над головой кулаки, словно стараясь вернуть им точность удара. А потом оба этих сжатых молота обрушил вниз, целя ей по глазам... но удар пришелся в пол - мимо.
      Улучив мгновенье, Надя проглотила кровь и, выдернув из-под себя придавленную руку, стала быстро креститься. И совсем тихо произнесла с какой-то новой и для самой себя неожиданной твердостью:
      - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!
      Рамаз шатался над ней, собираясь с силами.
      И внезапно, - будто руку её подняли и повели, - Надя трижды перекрестила своего мучителя.
      Тот захохотал, но без прежнего клокотавшего рыка, а потом вдруг тихо завыл, шатнулся к запертой входной двери и, споткнувшись, осел грузно и тяжело, словно сраженный незримым оружием. Будто вдруг воздух из него вышел...
      Надя глазам не верила - её мучитель заснул, угас на пороге своего логова.
      Этого быть не могло! Но это было.
      Вся её разбитая плоть задрожала от явленного присутствия тайной защиты.
      - Силы небесные! - шевельнула она губами, с трудом поднялась на корточки, распрямилась и, то и дело оглядываясь, на цыпочках пробралась в комнату.
      Только б успеть, только бы он не очнулся! - стучало в висках.
      Она открыла окно, распахнула настежь и, сцепив зубы от боли, взобралась на подоконник.
      Слава Богу невысоко! Второй этаж - это пустяки, там внизу намело сугробы ...
      Спустила ноги вниз и - рывком на землю. Не удержалась, упала. Снег обжег лицо, но ожог его был не страшен, он был ласков и нежен - рыхлые перины зимы приняли перелетную пташку в свои объятья.
      Надя кое-как поднялась, выбралась из сугроба - в глазах было темно, правый глаз совсем заплыл, все лицо разбито... ей навстречу веял вьюжный колючий буран... земля плыла. Сделала шаг, другой...
      Неужели спасена? Господи, Иисусе Христе!
      - Надя! - кто-то кинулся к ней.
      Она не смогла разглядеть лица, но узнала голос... голос близкий, родной... и упала на руки подхватившего её человека.
      * * *
      Надя полулежала на заднем сиденье машины, мчавшей через пургу по незнакомому загородному шоссе. Впереди, рядом с шофером сидел Георгий, то и дело беспокойно оглядываясь назад. На коленях у Надя свернулся кот Ларион.
      Кот, сбежавший из жуткой квартиры, моментально учуял хозяйку, едва она оказалась на воле, едва коснулась пушистого лона земли, искрящего снежным сверканьем...
      Кот выбрался из слепого оконца подвала, где он притаился до срока, переводя дух впервые за долгие дни неволи. Он ждал - хозяйка появится снова! Она должна появиться...
      И кот оказался прав!
      А Георгий подхватил её там, под окном, из которого она прыгнула в снег, освещенный золотым кругом света единственного в округе уцелевшего фонаря.
      И теперь в машине, рядом с Громой, - теперь, когда она была в безопасности, силы покинули её, а душа словно бы вышла из берегов, разлилась над заснеженными полями, над подмосковными верстами... Изредка смертный ужас пережитого сдавливал ей горло и она прихватывала его рукой, словно удерживая крик.
      Теперь, когда смерть миновала, она испугалась смерти. Теперь, ещё не в силах поверить, что стала свидетелем чуда, она испугалась... Чего? Быть может, несоразмерности своего малого грешного существа и той вышней защиты, которая явлена была ей и ради нее. Это несоответствие, этот стыд мучили больше физической боли, пугали сильнее изуродованного синяками лица. И это мучение она принимала как справедливое и заслуженное наказание за тот хаос, который она сотворила...
      Когда Гергий подхватил её на снегу, - он первым делом вытер ей кровь носовым платком, отнес на руках к шоссе, усадил на скамейку возле остановки автобуса, поймал частника и привез Надю к себе на Юго-Западную. Лида в это время где-то отсутствовала. Но и её присутствие не помешало бы ему помочь человеку, который оказался в беде.
      Грома вызвал скорую, врач осмотрел Надю и сказал, что ничего серьезного нет - ни переломов, ни разрывов внутренних тканей... только шок. Он уверил её, что это довольно быстро пройдет, только нужен полный покой и легкие транквилизаторы.
      Надя от них отказалась. Набрала номер Николая, повинилась во всем, все в подробностях ему рассказала и назвала адрес квартиры на Щелковской. И теперь, когда они выехали за черту города, Рамаза, наверное, уже взяли.
      Но об этом она не думала. Она замерла, застыла, боясь потревожить тот слабый свет, который занимался в её возмужавшей, переборовшей свой страх душе.
      - Как же ты там оказался? - недоумевала она, лежа на махоньком диванчике в Громином кабинете и прикрывая лицо, чтобы он не очень её пугался.
      - Еще накануне, когда ты меня на Войковскую вызвала, я понял, что у тебя что-то не ладно. Что ты в какую-то очень крутую передрягу попала. И наш ночной разговор мою догадку только ещё укрепил. А сегодня в театре... видела бы ты свое лицо! Совершенно дикое выражение... А когда после репетиции ты рванула куда-то, сломя голову, я понял, что надо подстраховать. Быть рядом... в общем, не знаю. Сорвался и поехал. Я ехал-то в соседнем с тобою вагоне метро. Ты стояла вся бледная и шевелила губами. Что-то кипело в тебе внутри, да так... В общем, с трудом я удерживался, чтобы не открыться, не подойти... Но не мог. Не хотел вмешиваться. Вернее, это ты не хотела! Так отстаивала тут на кухне свою самостоятельность... Это, мол, мое дело! Но я и сам догадывался, что это неведомое дело сейчас главное для тебя. Вопрос жизни! И ты должна чего-то добиться сама. Вот и добилась!
      Он улыбался, нежно, но настойчиво отводя её руку от разбитого лица и отирая его мокрым льняным полотенцем.
      - Ну вот,так уже лучше. А сейчас мы поедем.
      - Куда?
      - К моему другу на дачу. Там тебе будет покойно, там никто не потревожит. Считай, это твоя норка. Отлеживайся, сколько захочешь...
      И Надя не стала сопротивляться.
      По дороге они заехали к ней домой, забрали Горыныча и кое-какие вещи. Дома по-прежнему никого не было...
      И вот они ехали - Грома, щенок, кот и Надя. И деревеньки, разделенные пролегающей трассой на две половинки, летели мимо.
      И вот он - молчаливый притихший дом под сенью запорошенных елей. Оголенная старая лиственница охраняет крыльцо. Усыпанная её мягкими охристыми иголками и кое-где занесенная снегом веранда. Корка льда в позабытом ведре.
      Грома отпер дверь, - не без труда открыл, - примерзла. Провел Надю в комнату, где их поджидал холодный камин и медвежья шкура, распростертая подле него.
      Хозяева жили здесь редко - подолгу бывали в разъездах: Сибирь, Валаам, Европа, Америка... Они оба - муж и жена - были художниками. И работы их стражи покинутых стен - охраняли дом. Полупрозрачные дымчатые акварели работы Алены, и жесткая, чуть резковатая графика Ильи - он был известным книжным иллюстратором, а работы его ценились теперь за границей едва ли не больше, чем дома.
      Сруб Илья сам собирал - перевез его из приволжской деревни. Помогали друзья - их у него было немало: и первый - Грома. У него были ключи от подмосковного дома, за которым он решился присматривать во время долтих отсутствий хозяев. Похвастался Наде, что вся внутренняя отделка первого этажа - его рук дело! А душу в этот дом вдохнула Алена.
      Занавесочки с оборками, самодельные плетеные абажюры и трогательные мягкие игрушки, рассаженные по углам диванов и кресел. Настенные коврики, вязаные полотенца и тряпичные лоскутные одеяла - все кроила и шила сама, а ещё вышивала подушки. И дом этот, долгие дни пустовавший и нежилой, согревал вошедших тем рукотворным теплом, той любовью, что вдохнули в него хозяева.
      - Сейчас камин затоплю, ты приляг пока...
      Георгий сновал взад и вперед, втаскивая в дом из машины сумки с продуктами, запасное теплое одеяло, Надины теплые вещи...
      Она медленно, не спеша, обошла дом, поднялась по крутой лестнице на второй этаж - там были две маленькие уютные келейки: одна - Алены и другая - Ильи. Ларион, бесмшумно переставляя свои шоколадные лапы, всюду следовал за ней, словно боялся, что может снова её потерять.
      - Грома, я хочу устроиться наверху. Можно? - оглядевшись, она спускалась в каминную, ладонь её плавно скользила по гладким деревянным перилам.
      - Ты там замерзнешь. Хотя вообще-то туда печная труба выходит - вон, смотри! Печку будешь топить? Она тут, внизу, в соседней комнате.
      - Обязательно - это ж такое удовольствие! И печь, и камин... А дрова где?
      - За домом у сарайчика в штабель сложены. Там в сарае и пила, и топор. Только они тебе не понадобятся - дров на целую зиму хватит. Топи - не хочу!
      - Как хорошо... - она вздохнула и начала разбирать сумку с продуктами. - Сейчас приготовлю ужин.
      - И не думай! Я сам. Тут направо - кухонка: и газ, и электроплитка, и даже керосинка есть. На случай, если отключат электричество и газовые баллоны кончатся. Тут такое бывает - с электричеством - правда, редко. А с газом все в полном порядке: два полных баллона есть - я глядел. Так что, не пропадем! Ты давай-ка ложись, вздремни часочек, пока я со всем разберусь.
      Слабые Надины возражения не возымели на Грому никакого воздействия: он проводил её наверх, в комнатку, на которой она остановила свой выбор - в спальню хозяйки. Там на стене напротив кровати висел Аленин автопортрет и акварелька с темно-лиловыми ирисами. А на тумбочке у изголвья стоял осенний, давно засохший букет в простой глиняной вазе.
      Она легла как была - в одежде, не решаясь раздеться пока дом не протопится, накрылась ватным стеганым одеялом и сразу уснула. А кот прыгнул к ней на кровать и принялся блаженно мурлыкать, свернувшись в ногах клубочком.
      * * *
      И приснилась Наде старинная усадьба, где балетное училище якобы разместили на летние каникулы, и она бродила по комнатам, раскрывая плотно сомкнутые двери - одну за одной... Там была мебель красного дерева, - вся резная, округлая, женственная, огромные вазы возвышались на столах и каминных мраморных досках, строгие орнаментальные росписи вились по стенам.
      С нею вместе по нескончаемой анфиладе комнат путешествовали одноклассники, а среди них - Маргота и Митька - её партнер по дуэтному танцу. Но потом они все исчезли куда-то - отстали наверное. А может быть, заблудились... И она продолжала свой путь одна. И неожиданно очутилась в спальне, где под раскидистым балдахином оказалась необъятных размеров кровать, почему-то покрытая вполне современным покрывалом с оборками из натурального шелка. Надя немедленно прыгнула на эту кровать, улеглась прямо посверх покрывала, и уже во сне своем тоже заснула... Но перед тем ей почудилось, что с расписного плафона над головой к ней склоняется чей-то лик - женский, светлый, сочувствующий. И улыбается...
      * * *
      Когда Надя проснулась, вернувшись к реальности из двойного сна, голова уже почти не болела. Ларион тут же полез к ней на грудь, потягиваясь и выпуская когти, но хозяйка ему не позволила барствовать - хотела поскорее подняться.
      Она спустила ноги с кровати, наклонилась, чтобы придвинуть тапочки, и комната поплыла. Надя снова легла, часто-часто моргая, - пыталась прогнать мельтешащие черные точки, роившиеся в глазах. Вроде прошло. Она медленно поднялась, вышла на лестницу и, осторожно ступая по крутым ступенькам... не спустилась, нет, - вплыла в комнату. В каминную, которая с первого взгляда, - впрочем, как и все в этом доме, - полюбилась ей.
      Она ощущала себя как будто плавущей в вязком и жидком мареве, все движения были какими-то неуверенными и давались с трудом. А душу наполнил теплый пьянящий туман.
      Камин жарко пылал. Дрова, принесенные с улицы, плавились пенящимися водяными потоками и трещали скорым, дробным, каким-то пофыркивающим треском.
      Было уже очень поздно - час или два ночи. И ночь, царившая над землей, стояла стеной, заслоняя, отгораживая Надю от минувшего дня - самого долгого, страшного и самого важного дня в её жизни. А квартира Георгия на Юго-Западной, из которой утром шагнула она в этот день, и куда нежданно-негаданно возвратилась, словно бы поместила её бытие в сторожевые рамки квадрата.
      На столе, придвинутом поближе к камину, все было накрыто к жину. Откуда-то появилась свежая скатерть в бело-голубую клетку, по краю обшитая кружевной прошвой. В вазе - еловая ветка с шишками, на столе - латунная пепельница в виде лягушки с раззявленным ртом. В фарфоровой мисочке с синей каемкой - горка нарезанных кружочками помидоров в сметане. Сыр, ветчина. Отварная картошка на блюде. Сверху томился оплывающий кусок масла, растекавшийся ручейками по желтоватым, кое-где рассыпавшимся клубням. На деревянной доске - свежий мокрый пучок зеленого лука.
      Ларион вслед за Надей подобрался к столу и, весь напрягшись, обнюхивал это съестное богатство.
      "Где он лук-то достал? На рынке?" - почему-то именно эта мысль первой пришла ей в голову. Она растерялась. Такая забота была для неё чем-то давно позабытым и утерянным в кромешной мгле отлетевших дней.
      Подошла к столу, тронула послушно хрустнувший под пальцами стебель лука... и словно потайную кнопку нажала - на глаза навернулиссь слезы. Ей не верилось! Не верилось до сих пор, что все кончилось... Оттаивать оказалось делом нелегким.
      Дверь в кухонку была приоткрыта и оттуда доносилось шипенье, пыхтенье какой-то снеди на сковородке. Федор возился там, напевая песенку.
      Так здрвствуй, постаревшая любовь моя! Смотри
      как падает снежок...
      На листья клена, на берег Дона, натвой заплаканный
      платок.
      - Так, так... и так! - комментировал он свои действия, - судя по всему, выуживая приготовленную еду со сковородки и не замечая, что Надя сошла вниз.
      - Вот сейчас мы тебя подкрепим, ангел мой!
      ... И чуть не столкнулся нос к носу с Надеждой, подошедшей к двери на кухню. В одной руке у него была бутылка красного вина, в другой - тарелка с дымящейся курицей. И Георгий застыл на пороге, встретив взгляд её изумленных расширенных глаз.
      ... И секунды молчали, подчинившись велению паузы, и золотистые искорки Надиных глаз сверкали, окунувшись в его звездную синеву, - их взгляды слились.
      - Ты... - запнулась она, испугавшись, не веря - не смея поверить, что в судьбе её свершается поворот.
      - Все хорошо, все в порядке. Ты сядь! - он чуть не бегом поспешил к столу, чтобы поставить бутылку и курицу, а, разделавшись с этим, вернулся к Наде и бережно обнял её за плечи.
      - Ты отдыхай, родная. Все уже позади. Все! Только ты сейчас об этом не думай, не вспоминай...
      Так, приобняв её и поддерживая, и повел к столу. Усадил. Умчался на кухню, принес два бокала и зеленые вышитые салфетки. Разлил вино по бокалам и поднял свой.
      - Вот ты и свободна. За твой исход в Египет! Ты успела, ты все смогла... вот и земля обетованная! - и легонько притронулся к её бокалу своим, отозвавшимся слабым, точно испуганным звоном.
      - В землю обетованную с таким-то лицом... - Надя рукой прикрывала заплывший глаз.
      - Ничего - это пейзаж после битвы! Ты выиграла её, свою битву. Притом, дважды - второй раз, когда мне все рассказала. Там, у меня, на Юго-Западной...
      - Я тут не при чем. Ты понимаешь, что произошло чудо? Он... он уснул. Я молилась. И он уснул.
      - И все-таки это твоя победа. Чудо-то даровали тебе... И знаешь, это ещё цветочки! Разве такие битвы у нас впереди? Увидишь! Только, надеюсь, они уж будут без рукопашной... Победителей всегда ожидают новые битвы.
      - У... нас? - переспросила Надя, глядя себе в тарелку.
      - У нас. У двух половинок: у тебя и у меня. Только об этом - потом, ты сейчас ешь и спи. Ешь и спи! Поправляйся. А на лицо внимания не обращай дело пары недель...
      Из кухонки в комнату явился Горыныч, топая своими крепкими толстыми лапами в белых чулочках.
      - Ага, те же - и Змей! - рассмеялся Георгий, понялся, поднял щенка на руки и подошел к Наде.
      - Почеши нас, хозяйка! Мы только что с большим аппетитом поели и теперь хотим чуточку нежности!
      - Ой, какие же мы хорошие...
      И она с удовольствием исполнила поручение. Собака лизнула её в нос, Георгий остался этим событием весьма удовлетворен и заявил, что вассалу кавказской национальности на сегодня довольно милостей владетельной синьоры и теперь ему пора удалиться. С тем и отнес Горыныча в кухонку, где соорудил ему временную подстилку. Горыныч не возражал и сразу же уснул, а они приступили к трапезе.
      9
      Георгий курил, сидя в кресле, придвинутом почти вплотную к камину, и глядя в огонь. Надя по его настоянию полулежала на соседнем диване, высоко приподнятая на расшитых подушках, и старательно прикрывала платком донимавшее её своим безобразием больное лицо.
      - Хочешь, я расскажу тебе одну легенду? - вполголоса спросил Грома. Стари-и-и-инную! А?
      - Ужасно хочу! Рассказывай... - Надя расслабленно улыбалась в легкой полудреме, сытая и отогретая впервые за эти долгие зимние дни.
      - Ну, слушай. Это легенда старой Германии. Легенда о розе. Когда умер Карл Великий, его сын, Людовик Благочестивый, велел возвести церковь в городе Эльзе - в Саксонии - и приказал считать её самой главной на своей земле. И вот однажды... зимой... может быть, как раз в это время... - Грома помедлил и улыбнулся, - Людовик потерял на охоте свой нательный крест. Это был особенный крестик - в нем хранилась частица святых мощей... наверное, очень почитаемого в те времена святого. А может, и самого Христа, - мы не знаем... И, как ты понимаешь, этот крест был ему очень дорог. И вот он велел его всем искать и сам пустился на поиски... и, наконец, один из слуг разыскал. И как ты думаешь, где? Ни за что не догадаешься! Он нашел его на цветущем кусте роз! Представляешь, посреди зимы, в диком лесу цветет розовый куст, а на нем висит этот крестик! Я думаю, у слуги этого крыша поехала! Ну вот.
      Грома встал и зашагал по комнате, заметно волнуясь.
      - Ой, пожалуйста, дальше! Что было дальше? - Надя приподнялась на диванчике и забыла про свой платок...
      - Дальше было вот что, - он продолжал с нескрываемым, прямо-таки несказанным удовольствием. - Этот слуга, конечно, захотел снять крест с куста, но куст не отдал. Зацепил ветвями, шипами - не пустил, понимаешь? И слуга вернулся к Людовику, потрясенный невиданным чудом. И Людовик, узнав обо всем, сам отправился в лес и, добравшись до места, увидал чудесный розовый куст, а в глубоком снегу... четко отпечатанный план. Знаешь, такой глубоко прорисованный на снегу рисунок, который намечал точный план. План собора! И вершина собора на плане была как бы увенчана цветущим розовым кустом. Крестик так и висел на нем и сразу оказался в руках у владельца, едва тот к нему прикоснулся...
      Вернувшись в замок, Людовик тотчас же приказал построить на этом месте собор - точно по плану, чудесным образом указанному ему свыше... и непременно сохранить тот розовый куст!
      Собор был построен и стал он главным собором Саксонии. И с течением долгих лет куст превратился в настоящее дерево - древо роз, которое цвело, что ни год, из века в век. Вплоть до нашего! Вокруг собора вырос город теперь он называется Гильдесгейм. И кто знает, может быть, нам удастся там побывать и поглядеть, живы ли те легендарные розы...
      - Живы! Конечно! Я в этом не сомневаюсь... - Надя сияла! Озорной азарт юности светился в глазах - она, наконец, позабыла про свое обезображенное лицо.
      - Знаешь... - Георгий подошел к ней и, взяв её руку в свои, постоял так с минуту, задумавшись. - Символика розы очень загадочна. Но в этой легенде она знаменует начало строительства. И не чего-нибудь, а собора образа сокровенного горнего мира... А знаешь, в чем ключ к этому? Что самое загадочное на свете?
      Георгий теперь не смотрел на неё - он подошел к окну и вглядывался в ночную темень, освещенную отблесками живого огня.
      - Ой, гляди-ка, какие звезды! - и, быстро обернувшись к притихшей Наде, сказал. - Ведь это же прописная истина... Душа! Вот самая большая загадка. И я думаю вот что... - он вернулся к огню и сел, повернув свое кресло к Наде. - Я думаю, что по большей части все мы банальны. А тайна... она только в том из нас, в ком преображается роза. Знак божественного присутствия. А преображение - это работа. Долгая, нудная... Работа сознания - того аппарата, которым мы почти не умеем пользоваться. Этот приемник работает у нас на самых низких частотах, но есть пути к расширению диапазона. Да, я думаю так... Его можно расширить. И самый доступный путь, по-земному простой и грубый, - это страдание. Это наше, это как-то очень по-русски! Когда жизнь с тебя сдирает кожу, когда она выламывается из суставов и её нитевидный пульс истончается на шкале индикатора, ты обретаешь мужество взглянуть на себя, словно со стороны... а потом направить в нужное русло поток этих судорожных эмоций - тот хаос, который зовется "я". Цель одна - перекреститься, пасть на колени и завыть от чувства вины перед Отцом Небесным. И когда в самой сердцевине своего обожаемого, нежно любимого "я" ты почувствуешь зверя... вот тогда и произойдет твое сознательное рождение. И тогда ты впервые поднимешь голову и открыто, радостно взглянешь на Небеса! И двинешься вверх по лестнице туда, где дышит завеса, и силы души твоей станут расти, в ней окрепнет дух, неподвластный земному хаосу. Дух, который символизирует роза! А легенда... Конечно, в жизни трудно разглядеть чудеса. Но подобное и сейчас повсюду случается...
      - Ну, это ты чересчур! Повсюду... такого не может быть! - Надя выпалила это в запальчивости, чтобы хоть как-то прийти в себя, - слова Георгия и та спокойная убежденность, с которой он говорил, заворожили её.
      - Конечно, родная, это же просто бисер. Сияющий потаенный бисер... А он - везде. Только не всем открывается. Слышишь? Он звенит! Слушай как он звенит. Это идет Рождество. Надя, родная моя, смысл только в нем - в этом бисере. Остальное - игры, морок и тьма. И мне кажется, знаешь... - он улыбнулся совершенно по-детски, - преображение уже совершается.
      - Какое преображение? В ком?
      - В тебе, ангел мой! В твоей душе пребражается роза.
      10
      На следующий день рано утром Георгий наскоро перекусил и уехал.
      Накануне предупредив Надю, что уедет ещё до семи, он просил её не вставать, но она все же встала, услышав его шаги внизу. Спустилась, сварила кофе.
      Синяки её из багровых постепенно превращались в синюшные, что вполне соответствовало их названию, отеки почти исчезли и она могла улыбаться.
      - Через пару дней они станут зелеными, - утешал её Грома, - а потом желтыми... и тогда я приеду. В понедельник, через пять дней. В нашем сумасшедшем театре, как ты знаешь, все не как у людей - выходной в понедельник! Когда все нормальные работяги понуро тащатся к своим насиженным трудовым стульям... Ну, значит так. Еды тебе должно хватить на неделю. Если что, - магазинчик у края поселка имеется. Там, где мы на машине въезжали. Сориентируешься? Вот и отлично! Отоспишься, отъешься, - а там и я подберусь! Только ешь! Это приказ! Надо кушать как следует. Даешь слово?
      - Даю! - и в подтверждение этого Надя с хрустом куснула яблоко.
      - Значит, о бюллетене не беспокойся, все улажено - я с одним врачом уже договорился... Сделает все как надо! Диагноз: травма, полученная при автомобильной аварии. Эту байку я и в театре расскажу: мол, попала в аварию за городом, по дороге к друзьям на дачу. У них и отлеживаешься... Ничего, мол, страшного нет - недельки через две будешь как новенькая! Ну вот... А врач этот - Паша - он в местной больнице работает. Так что и печати, и даты - все совпадает. Голыми руками нас не возьмешь! Только ты тут потихоньку... лады? Помаленечку оживай. Как это говорят у вас, балетных, - в пол-ножки! Во, запомнил! Ты сейчас потихонечку в жизнь вползай... А уж потом засверкаешь! В полную силу! Это уж я тебе обещаю...
      - Слушай... - она замялась. - Меня наверное с роли снимут.
      - И не надейся! - он замахал руками. - Не отвертишься. Это ведь - не то, что по Москве за котами шастать!
      Не слушая его протестов, Надя все же пошла провожать его до автобуса. Остановка была как раз напротив того магазинчика, о котором он говорил, на краю дачного поселка. Надя надела темные очки, которые Грома прихватил для неё из дому, подхватила на руки Змея Горыныча, а Ларион, естественно, сам увязался следом. Так и шли они вчетвером по рыхлому глубокому снегу, начинавшему кое-где подтаивать. Наружный термометр показывал температуру около нуля - опять наступала оттепель.
      Тропинка утопала в сугробах, и Надя то и дело оступалась, проваливаясь в снег. Но это ей даже нравилось. Ей теперь все начинало нравиться! Какая-то светлая радость оживала в душе. Она и боялась в неё поверить, - а вдруг спугнет! - и в то же время грелась в тепле этого ещё слабенького тлеющего огонька. Она почему-то была почти уверена... да нет, слово "почти" тут не подходило, - знала и все! - что огонек тот негасим. Что его уже не задуешь, не зальешь ни водой, ни слезами... Да и слезы все вышли, истаяли как прошлогодний снег.
      И, прощаясь на остановке, Георгий точно так, как это было в её недавнем сне, перекрестил Надю, отступив на два шага назад. А она поклонилась, - не низко, скорей обозначив поклон, - но всею душой, всем сердцем... и он понял это.
      А вернувшись в дом, притворив дверь и заперев её на засов изнутри, она в чем была, - в сапогах, в шубейке, - поднялась в свою комнатку, где висела в изголовье кровати икона Троицы. И бухнувшись на колени, упала и долго лежала так неподвижно. А потом что-то занялось в ней - какая-то сила, шедшая напрорыв ... И сотрясаясь от дрожи, она зарыдала.
      - Господи, Боже мой,Ты прости меня! Прости за все окаянную, блудную дочь Твою... Господи! Недостойна я радости, недостойна любви! За что милуешь меня, за что спасаешь? Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий...
      Что-то прорывалось в ней, нарывом зревшее много лет, и покаянные слова, хлынувшие из самого сердца, были как грозовой ливень, озаренный молниями средь зимы...
      И потом, когда она поднялась, все в ней стало ясно и чисто, как бывает ясен и чист воздух после грозы. И сбежавши вниз по ступенькам, скинув шубку сапоги, Надя нашла ведро, тряпку, и стала драить и мыть весь дом. И к полудню закончив уборку, она помылась в тазу, легла и спала так долго и безмятежно, - без пробужденья и снов, - как спала только раз в жизни: на даче, на раскладушке под лиственницей, - сдав госэкзамены "на отлично", спала уже балериной, принятой в трппу Большого театра!
      Но то была юность её - восемнадцать лет! - и теперь, спустя десять, она вновь обрела полноту, но уже в новом качестве, на новом витке спирали... И прекрасней очищающей силы покаяния, прорвавшегося внезапно из самой глубины естества, Надя ничего в жизни своей не знала.
      "Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, Во Святей Троице Единому, славимому и поклоняемому, Отцу и Сыну, и Святому Духу, вся моя грехи, яже содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прешедшия дни и нощи..."
      11
      И все же не удалось ей "вползать в жизнь потихоньку"... В воскресенье - накануне Громиного приезда - её уединенную тишину нарушил нежданный гость. Человек в черном пальто. Коля Ставрополь.
      Только на этот раз он был не в пальто - на нем была короткая дубленка. Ударил мороз, наконец возвративший земле долгожданную зиму.
      Она увидала его в окно - он шел о тропинке к дому, подняв воротник и выпуская густые клубы пара. В руках у него белел удлиненный бумажный сверток.
      "Чему быть - того не миновать!" - решилась Надя и распахнула дверь.
      В свертке оказались цветы. Чайные розы. На крепких, усеянных мясистыми шипами, зеленых стеблях.
      - Вот... это вам. Могу я войти?
      Он не стал раздеваться. Отказался присесть. Был крайне вежлив и немногословен.
      - Не удивляйтесь, у меня просьба к вам. Небольшая. Намекните федералам... вашему человеку - ну, вы понимаете... Мы не хотим лишнего шума и не любим никому доставлять лишних хлопот. А с варягами сами разберемся. Только пусть дадут нам спокойно дышать. Не надо перекрывать кислород. Вот так, примерно, и передайте. Он поймет. А там... поживем - увидим. Ну... успеха вам! И забудьте об этой истории. И еще. Спасибо!
      - За что?
      - За то, что такая вы... сумасшедшая.
      Он ухмыльнулся, кивнул ей и вышел.
      А она так и стояла как вкопанная с цветами в руках, пока он не растворился в вечерних сумерках. Тугие бутоны, склонившиеся едва ли не до полу, легонько подрагивали. Надя положила их на стол и села на пол. Там, где стояла...
      Она поняла, что только теперь - в эту минуту - история кота Лариона кончилась. Кот был найден. Жизнь совершила круг и отпустила её. На волю!
      И на следующий день едва рассвело и золотистый ласковый свет лег на побеленные снегом крыши поселка, Надя, которая не спала всю ночь, быстро оделась и растворила дверь утру. Она вдохнула морозный воздух и пошла, а потом побежала - в жизнь, в свет. И когда за околицей дачного поселка она остановилась, чтоб отдышаться, то почувствовала вдруг, - физически ясно, что беременность её была мнимой. Что её не было и нет. И все хорошо... И если будет у неё ребенок, то не от Володи, нет! Но это уж - как Бог даст...
      А былая её убежденность, задержка - это был только страх, обретший материальность, подчинивший себе даже женский ритм её естества, ставший плотью её психики, её физических ощущений, продиктованных исступленным сознанием... Это морок и тьма проросли в её плоти, подмяли её под себя. Но то была только иллюзия...
      Надя сняла шапку, тряхнула головой, порыв ветра швырнул на разгоряченное лицо разметавшиеся волосы... и словно бы освобождаясь из незримого плена, все ускоряя шаг, она повернула назад, к дому.