Царевна Волхова

      Ермилов с нею и с детьми вел себя обходительно и весьма вежливо. Похоже, ему было неловко перед ними за недавнюю выходку жены. Сама Диана Павловна упорно не замечала Тасю, тем самым указывая ей на её место прислуга! Эля мучилась, болея за маму, ей было больно видеть все это. Но мама держалась, ни словом, ни жестом не давая понять хозяйке, что задета и что ведет себя та не очень-то по-людски.
      Вскоре после ужина Ермиловы уехали. Сергей Валентинович попросил Тасю как можно больше гулять с детьми и с Мишей пока по учебной программе не заниматься - дескать, парень и так перегрузился за последнее время, пускай отдохнет. Предупредил, что назавтра появятся двое его ребят, которые немножечко постучат и кое-что переделают. А восьмого марта ожидаются гости - довольно много народу. Приедет даже специально приглашенный человек, который праздничный стол подготовит. Шашлыки там, кавказская кухня... Он пригласил Тасю на праздник и она, хоть и довольно уклончиво, но все ж согласилась. Понимала, что Ермиловы - люди ей совершенно чуждые, но что же букой в сторонке держаться? Заниматься детьми, не найдя общего языка с их родителями, дело гиблое...
      И в самом деле на другой день явились двое ражих парней, которые перевернули и дом и участок вверх дном. Тася подумала: а согласованы ли все эти перемены с хозяйкой Любашей? Ведь, как ни крути, это все-таки её дача... Но решила, что это не её дело, и все время посвящала готовке, прогулкам с детьми и разговорам. Разговаривали, в основном, они с Элей. Сеня с Аней, как два близнеца, чуть ли не взявшись за руки, топали позади. Завершал всю их живописную группу Михаил, предпочитавший с независимым видом шествовать в арьергарде. Весь его облик выражал раздражение и недовольство в сочетании с покорностью судьбе: раз родители захотели учинить над ним этот эксперимент, передать под присмотр какой-то безвестной тетке - что ж, он подчинится. Тася не усматривала в Мише каких-то скрытых пороков и, в отличие от дочери, не ждала от него злобных выходок. Но Эля прямо-таки возненавидела парня. И, похоже, он отвечал ей тем же...
      Как-то в порыве откровенности Элька призналась маме, что ненавидит богатых! И заявила, что хоть ей и самой это неприятно, но поделать с собой ничего не может, злится и все тут!
      - А может ты им просто завидуешь? - чуть прищурившись, поинтересовалась Тася. - Вспомни, что когда-то и нас можно было причислить к богатым. Как сейчас говорят, к новым русским... Значит, и тебя тоже кто-то мог тогда ненавидеть просто за то, что у твоих родителей деньги есть ...
      - Не знаю, мам, - мрачно бросила Эля и закусила губу. - Может и так. Только, понимаешь...
      - Понимаю, - подхватила Тася. - Только чувство это - плохое, недоброе. Плебейское чувство. Люди разные, и неважно есть у них деньги или нет. Ведь сам Ермилов не хам, так?
      - Не хам, - согласилась Эля.
      - А вот жена его... сама видишь. Знаешь, для меня деньги никогда не были самоцелью. Скорее, наоборот - их присутствие в кармане того или другого было как красный сигнал светофора: стоп, сюда хода нет! Стремление набить карман всегда значило для меня какую-то узость и одномерность души. И как правило богатство дается тем, чья система ценностей далека от моей. Ты меня понимаешь?
      Эля кивнула.
      - А сейчас я думаю, что все это чушь собачья! Важно, чем живет человек, как дело делает - если честно, хорошо, если он других колесами напропалую не давит, то... почему бы ему и не богатеть? Правда, такое редко бывает. Но бывает! Вот Некрасов - он ведь богатейший был человек. Заводы имел. Что, от этого его поэзия стала хуже?
      Эля посмотрела на маму как-то... недоверчиво, что ли. Но ничего не сказала.
      - Просто нам трудно сейчас, девочка моя, - Тася крепко обняла дочь, прижала к себе. - Но мы выкрутимся. Так ведь?
      Эля засопела носом, обломала ветку у березы, мимо которой они проходили, и швырнула её на дорогу.
      - Эй! - шутливо шлепнула её Тася. - Не потереть ли тебе кончик носа?!
      Глава 7
      СЛОМАННЫЙ ПРАЗДНИК
      - Мам, ты чего? Плохо себя чувствуешь?
      - Да нет, Эленька, все в порядке.
      - Но я же вижу! Ты вся какая-то перевернутая.
      - Не обращай внимания. Просто как-то... нехорошо на душе.
      - Что, мам, опять был сон?
      - Никаких снов. Спала как убитая!
      А Эля сегодняшней ночью опять видела тот же свой странный сон. Только плыла она теперь на поверхности... а вокруг плавали мертвецы. Мужчины и женщины. С белыми вытаращенными глазами. Колыхались на воде, точно отвязавшиеся лодки. Она проснулась в поту, ожидая того, что последовало вслед за тем её первым сном... но волка не было. Его не было в комнате. Но она знала, что он где-то рядом.
      С раннего утра восьмого марта Тася была сама не своя, места себе не находила. То ли близкая перспектива приезда толпы незнакомых людей, то ли ещё что... Да ещё этот снег! Он валом повалил с утра - и это восьмого-то марта! Скоро вся Загорянка была укрыта свежим пушистым покровом, сверкавшем при мягком свете неяркого солнца.
      Дети просились гулять, но она отказала: мол, в такую пургу и заблудиться недолго. Младшие во главе с Мишкой слонялись по саду и только Эля не отходила от матери.
      - Мамуль, может тебе принять что-нибудь?
      - Что? Сон-траву? - резко обернулась к ней мать.
      - Ну, не знаю... - смешалась девочка. - Может, что-нибудь успокоительное. Валерьянки там...
      - А, Элька! - Тася махнула рукой, зябко поежилась. - Сейчас приедут некогда будет кукситься.
      К ним вразвалочку, подражая походке отца, подошел Михаил. Руки в карманах, голова низко опущена и кажется вот-вот бодаться начнет. Взгляд изподлобья прищуренный. Нехороший взгляд.
      - Анастасия Сергеевна, надо снег разгрести. - Он кивком указал на полянку, окруженную елями, напротив веранды. - Отец сказал, мы на улице будем сидеть... шашлык, все такое... - он глядел на неё вызывающе, видно, страсть как хотелось позлить и довести "училку".
      - А ты сам что? Руки отсохли? Возьми лопату и разгребай! - выпалила вдруг Эля, с ненавистью глядя на этого маменькиного сынка.
      - А тебя ваще не спрашивают! - он сплюнул через зубы, повернулся на каблуках и пошел прочь, бросив Тасе через плечо. - Пойду пройдусь.
      - Миша! - окликнула его Тася.
      Никакого ответа. Он брел к калитке, не реагируя на её зов.
      - Миша, вернись!
      Даже малютка Анечка, почувствовав нараставшее напряжение, завертела головкой, глядя то на брата, то на свою няню. Эля вся напружинилась, готовая сорваться, догнать наглеца и сцепиться с ним...
      Между тем, он уж достиг калитки, постоял там с минуту и, точно раздумав, вернулся.
      - Если вы думаете, что можете мной командовать, - раздельно, зло проорал Мишка, - то...
      - А ну, заткнись! - гаркнула Эля, побелев от гнева. - Да, как ты смеешь говорить так с моей мамой?! Ты... - она сжала кулаки и стояла так, готовая броситься на мальчишку.
      Некоторое время они молча стояли друг против друга, сверкая глазами и задыхаясь от гнева. Было ясно: взаимная ненависть, возникшая как любовь с первого взгляда, должна привести к столкновению. На сердце у обоих полыхали молнии. И грозы было не миновать!
      Тася совершенно опешила. Она впервые видела свою дочь в такой ярости. Впервые услышала от неё грубо-презрительное: "заткнись"! Тася вдруг поняла, что её Эля, всегда такая сдержанная, ласковая и тихая, может быть совершенно иной. Что несчастья, свалившиеся на них, посеяли в её душе настоящую бурю. И что способна натворить эта буря, она, Тася, не знает...
      Эту сцену оборвал шум колес, шуршащих по свежему снегу. К воротам подъезжал мощный "Лендровер". Ярко-красный, как свежая кровь. Урчанье мотора стихло, дверца водителя распахнулась, и косо падавший снег тотчас осыпал фигуру спрыгнувшего в сугроб человека. Он был в светло-голубых джинсах и легкой куртке, без шапки. Строен, изящен, невысок. Запрокинул голову, подставляя лицо нежным пушистым цветам зимы, и рассмеялся. Потом тряхнул головой, толкнул калитку и быстрым пружинящим шагом направился к дому.
      - С праздником, милые дамы! - он приветливо улыбался, разглядывая женскую группу, застывшую вкруг единственного доселе представителя мужского пола, чей взгляд все ещё метал громы и молнии. ( Сенечка возился где-то в доме. ) Две женщины были маленькие и одна большая. Он шагнул к ней и повторил.
      - С праздником! Давайте знакомиться. Я - Ваня. Вано. Прислан к вам на подмогу. Сейчас будем тут колдовать.
      Вано протянул руку, Тася в ответ - свою. Но он не пожал её, а, низко склонившись, поцеловал. Выпрямился. Его блестящие голубые глаза смеялись.
      - Очень рада, Вано. Я - Анастасия. Можно коротко - Тася. Вы завтракали? - она с трудом заставила себя переключиться на светский тон сердце било тревогу.
      - Не беспокойтесь. Одну минуту, - кивнув ей, он вернулся к машине, открыл багажник и извлек оттуда два необъятных баула. Сумками такие торбы не назовешь...
      - Вот, тут все необходимое для колдовства!
      - Вы колдун? - очень серьезно вопросил появившийся Сенечка, во все глаза глядевший на нового их знакомца.
      - Будем считать, что да! - тот присел на корточки, расстегнул молнию одной из сумок и извлек оттуда букет кремовых роз.
      - Это вам, Тася!
      - Боже, какая прелесть! - она зарделась от радости, разглядывая букет.
      - А это... - Вано покопался в сумке, нахмурился. - Неужели забыл? все женщины глядели на него с нескрываемым интересом.
      Слегка вьющиеся светлые волосы падали ему на лоб, и только прямой нос с характерной горбинкой выдавал в нем южанина. В каждом движении сквозила уверенность, сила и прирожденная грация. Тася отметила про себя, что даже у музыкантов не доводилось ей видеть таких красивых и чутких рук.
      - А, нет - здесь! - Вано выдохнул с облегчением и протянул Эле коробочку "Рафаэллы", а Анечке - целую упаковку шоколадных яиц "Киндер сюрприз".
      Они заулыбались, Эля смущенно поблагодарила, а Вано повернулся к Мише.
      - А вам, молодой человек, по случаю женского праздника расчищать снег перед воротами. А то ни одна машина сюда не пройдет. Надо же, погода какая! - он оглядел небосвод, затянутый глухой сизоватой пеленой. - Не хотят нам сегодня дарить солнышко. Ну ничего, мы это дело поправим. Главное, чтоб солнце в душе светило!
      С приездом Вано у всех на душе полегчало. Мишка нехотя побрел исполнять приказание. Ясно было, что он далеко не в первый раз видит Вано. И что тот занимает отнюдь не последнее место в иерархии тех, кто окружает его отца...
      Тася помогла Вано разобрать сумищи; в них оказались горы съестного, зелени, выпивки. Этого запаса могло хватить на целый банкет! Вано развил бешеную деятельность - и вот уже через полчаса в жаровне пылали дрова, дым, смешиваясь с летящим снегом, образовывал причудливую завесу, розоватый сок, стекавший с аккуратно нарезанных кусочков мяса, насаженных на шампуры, стекал в таз, а из выставленного на перила веранды магнитофона, разносились бравурные звуки. Штраус! И вальсы, звенящие торжеством, согревали воздух он теплел, наполняя душу предвкушением счастья. Начинался день, суматошный, будоражащий. Поистине весенний день!
      Эля что-то мурлыкала, моя овощи и перебирая зелень, - похоже, непогода в её душе сменилась оттепелью. А Тася вначале никак не могла рассеять утреннюю тревогу, которую усугубила стычка между детьми, но потом... минуты летели, подхваченные ликованием вальсов, цветы на столе легонько подрагивали в такт шагам, их полураскрывшиеся бутоны кивали ей и улыбались! И Тася подчинилась ритму вальса, ритму праздника, она откинула груз забот и поверила, попыталась поверить в то, что жизнь не кончена. Что она продолжается!
      И когда к воротам, покачиваясь на рессорах, подъехала вереница машин, стол, который накрыли они на веранде, мог порадовать глаз самого пристрастного художника. Красное и черное - эти два цвета составляли центр композиции; четыре глубоких хрустальных сосуда, наподобие чаш, полнились красной и черной икрой. С ними перекликались крупные яркие помидоры, разложенные на овальных блюдах и окруженные огурчиками, свежими и солеными. Они тонули в зелени - эти блюда - и каждое, как солдатики, охраняли вазочки с влажными маслинами и оливками. Семга, копченая лососина, упругие крепенькие креветки, красавец-омар, окруженный служками-раками... Бесчисленные сорта ветчины и копченого мяса, тонкими ломтиками разложенные по тарелкам, сыр всех сортов и оттенков - от молочно-белого до смугло-оранжевого... И это были только закуски! Всей той снеди, что поджидала своего часа в бесчисленных кастрюльках с прозрачными крышками, было просто не перечесть! И все это громоздилось на кухне, возле новой суперсовременной плиты "Бош", которую накануне установили Влад с Олегом.
      Ребята модернизировали ветхие Любашины владения и исчезли так же внезапно как появились. Надо сказать, владения эти и впрямь преобразились. Вместо старых, прогнивших и покосившихся, появились новые ворота на мощных чугунных столбах и низкий изящный литой забор с витиеватым узором по краю. В доме - камин, отопление, горячая вода и биотуалет. Ванную, правда, установить не успели, но привезли - салатовую, просторную... Кроме того, возле камина разместилась удобная плетеная мебель - кресла, столы, диванчик и кресло-качалка.
      И когда, хлопнув дверцей машины и заливаясь ненатуральным смехом в ответ на шутки одного из гостей, явилась Диана Павловна и быстрым взором окинула дом и сад, довольство отразилось на её загорелом лице. Теперь она могла сменить гнев на милость: за дачу, пускай и съемную, ей теперь не придется краснеть.
      И завертелось! Смех, шутки, звяканье посуды, громкая музыка. Кто-то привез кассеты, и Штраус был изгнан - его сменила Мадонна. Тасю и Элю знакомили с гостями и они тут же забывали как кого зовут... Ермилов коротко их поздравил, осведомился, как дети, и ринулся в водоворот приветствий и возгласов, похлопывая гостей по плечу и причмокивая от удовольствия. Хозяйка едва удостоила Тасю беглой улыбкой и оценивающим женским взглядом. А было на что посмотреть - Анастасия сегодня была чудо как хороша! Пережитое придало её лицу какое-то новое, пронзительное выражение, огонь светился в глазах, ещё более потемневших и пристальных. Она похудела и от этого фигурка её, стройная от природы, стала изысканно-утонченной, а врожденная грация сказывалась в каждом движении. И многие с изумленным одобрением вскидывали брови, поглядывая на нее.
      Тася не считала сидевших за столом, их было слишком много! И большинство - мужчины, причем кавказской национальности. Только один из них - сдержанный полный горец с презрительно изогнутыми уголками губ, с блестящей лысиной, опушенной полосой поседелых волос, с огнисто-сверкающим бриллиантом, вправленным в перстень-печатку, - только он был со спутницей: смешливой тонконогой девицей лет двадцати.
      Тася подумала, что остальные, должно быть, составляли его свиту. Во всяком случае, они обращались к нему с подобострастным почтением, а многие предпочитали и вовсе держаться на расстоянии. Про себя она прозвала его "Доном Корлеоне" и подумала: а таким ли уж безобидным бизнесом занимается её хозяин Сергей? Похоже, он тоже был в подчинении у этого кавказца.
      Стол загудел, зазвенели бокалы, и началось! Минут через двадцать от возникшего было предвкушения праздника не осталось следа. Тася, сидевшая на краю стула возле дверей на кухню, пожалела, что согласилась присесть а не скрылась у себя, сославшись на нездоровье. Многие уже заметно подвыпили, другие старались от них не отстать, и все прелести разгула, сдобренного гортанными выкриками, неприличными сальными шутками и бабьими взвизгами были налицо...
      "Боже мой! - думала Тася, оглядывая сидящих и теребя стебелек черемши, и это - праздник?! Это - веселье? И мои дети должны на такое смотреть, слушать вой вместо музыки и ржание вместо смеха. А что я могу им предложить? Ни друзей, ни людей вокруг... Ты сама хотела одиночества, сама не принимала того, что окружало тебя. Кто ты? Как тебя называть? Мать-одиночка? Прислуга? Интеллигентка? Ха! Кишка тонка... В учителях не прижилась, творчество не одолела, не состоялась душа! Все теперь перевернуто. Прежнего больше нет, новое не наладилось. И средь этого хаоса чудища бродят, химеры... Их ведь и людьми-то не назовешь. Милые мои, бедные мои дети! Что может дать вам такая мать? Которая сама не больше чем дым, химера... Только химеры не пьют вина. А я пью. Вот назло себе и выпью!"
      И не дождавшись очередного тоста, она плеснула себе вина и залпом выпила. И вскоре поплыла по убаюкивающим сладким волнам забвения, перебирая в памяти любимые стихотворные строки и перестав замечать происходящее за столом.
      Между тем Эля все подмечала: через окно на кухне она могла наблюдать происходящее на веранде. Покормила малышей, поела сама и села за книжку, то и дело поглядывая из окна на маму. Былое оживление, показавшееся было на мамином лице, сменилось тоской и унынием. Она снова погасла. Только хмель понемногу оживлял её скулы нездоровым румянцем. Вано, как ни странно, куда-то исчез. Мишка восседал рядом с отцом, налегал на салат из крабов и изо всех сил старался держаться как взрослый. Это у него не слишком-то получалось. Он глупо хихикал, услыхав очередную сальность, а однажды не удержался и фыркнул, слегка оплевав подругу "Дона Корлеоне", сидевшую напротив. Та с негодующим видом поднялась и вышла из-за стола, наверное, чтобы замыть маленькое пятнышко, расплывшееся на её шелковой блузке. Ермилов что-то коротко бросил сыну и тот поспешно ретировался - похоже, его выгнали из-за стола. А хозяин, перегнувшись через стол, что-то горячо зашептал "Дону" и тот в ответ благосклонно кивнул. Тогда Ермилов вскочил и захлопал в ладоши, призывая всех сделать паузу и немного размяться.
      На расчищенной от снега площадке под елками устроили импровизированную танцплощадку. Перенесли на лавочку магнитофон, скинули плащи и куртки и, разгоряченные, возбужденные, принялись топтаться под "Модерн Токинг". Длинноногая девица, замыв пятно, вернулась в стаю и с азартом принялась дергать попой, обтянутой апельсиновой мини-юбкой. Она то и дело сбивалась с ритма и сталкивалась с танцующими: только теперь стало заметно, что девица пьяна.
      За столом осталась одна Тася. Полуприкрыв глаза и подперев щеку ладонью, она грезила о своем. На губах блуждала рассеянная полуулыбка, губы чуть-чуть шевелились: душа призывала на помощь исцеляющие ритмы стиха...
      - Дитер Бо-о-олен! - вопила захлебывающаяся от смеха девица, вихляясь возле смуглого крепыша с толстой золотой цепью на бычьей шее, сидевшего за столом по правую руку от "Дона Корлеоне". Тот, полуприкрыв глаза, похотливо улыбался, глядя на её вихляющиеся бедра, и курил сигарету, от которой исходил сладковатый приторный аромат.
      - Дитер... ха-ха-ха! Болен! Он всегда БОЛЕН! Он всегда... - повторяла девица как заведенная и, споткнувшись, рухнула на руки подхватившего её крепыша.
      - Эй, вы слышите? Он БОЛЕН! Эй! - она обвела всех стеклянным блуждающим взором. - Эй! Почему там кто-то сидит за столом? Тан-цуют ВСЕ! и взмахнула руками перед лицом крепыша. - Гурам! Все... чтобы... танцевали, слышишь? Пусть эта... танцует. Давай ее... - девица икнула, закрыла лицо руками и, зашатавшись, отступила к скамейке, на которой стоял орущий магнитофон.
      Упав на нее, девица откинулась на спинку скамьи и, дергая в такт ногами, повернула ручку громкости до отказа. В этом грохоте теперь невозможно было расслышать ни слова.
      Крепыш, которого эта взбесившаяся кобылица называла Гурамом, вопросительно глянул на "Дона Корлеоне". Тот, еле заметно усмехнувшись, кивнул. Дескать, пускай девочка веселится!
      Гурам вернулся к столу и, склонившись над Тасей, что-то сказал ей и тронул за руку, увлекая за собой. Та резко вскинула голову, выдернула руку и вскочила, что-то гневно бросив навязчивому партнеру по танцам. Тот продолжал настаивать, уже не в шутку ухватив её за руку. Тася замахнулась, как видно, решившись влепить пощечину, но её взлетевшую руку кто-то неожиданно перехватил. Это был Вано, вынырнувший как из-под земли. Мягко улыбаясь, он что-то сказал, выпустил её руку и, не глядя, через плечо бросил Гураму два коротких слова на родном языке. Тот мгновенно ретировался и, выйдя за ворота, скрылся в салоне одной из машин.
      Надо сказать, что этой сцены Эля не видела. Ее вниманием целиком завладел Мишка, ошивавшийся возле мангала. Парень расковыривал палкой уголья и улыбался самой гнусной улыбкой. Он явно что-то затеял, решив отыграться за свое недавнее унижение. Эля, конечно, и внимания бы на него не обратила, если бы возле Мишки не стоял Сенечка. Минут пять назад братишка спустился по ступеням крыльца, привлеченный громкой музыкой, доносящейся из сада. Широкая доска на потемнелых старых канатах чуть раскачивалась под ветерком. Она словно бы приглашала присесть и покататься... Едва Сенечка появился на ступенях веранды, Мишка указательным пальцем поманил малыша и, взявши за руку, повел к качелям. И этот его манящий жест вкупе с хитрой улыбочкой насторожил Элю. Она уже накинула куртку, чтобы вернуть брата, как все её внимание поглотили дивные звенящие звуки. Рев магнитофона внезапно прервался: его кто-то выключил. И в наступившей тишине средь снежной белизны, бликов огня и танцующих огненных искр, поднимавшихся к небу, запела гитара.
      Эля сбежала по ступенькам в сад, в котором стало уже заметно темнеть, и увидела завораживающую картину: под густыми лапами ели стоял Вано, любовно прижимая к себе гитару, его тонкие нервные пальцы быстро перебирали струны. Что-то томящее, горестно-сладкое пела гитара, притихшие гости образовали круг возле танцплощадки, а в кругу... в кругу танцевала мама!
      Подол её длинной юбки взлетал и опадал долу, откинутый легкой ногой, стан клонился и выгибался, гибкий, упругий... Вдохновенное лицо сияло улыбкой, а глаза... о, они были ночи темней! И лучились они отблесками огня, который загадочней всех огней... горячий, неукротимый огонь сверкающих женских глаз!
      Она танцевала так хорошо, такой зачаровывающей силой полнились все движения, переходящие от плавного наговора к резким, исполненным дерзости поворотам и внезапным как смерть остановкам. Она ворожила в этом танце, пела без слов и, бросая вызов, словно призывала на свою бесшабашную голову гром небесный!
      Никто не мог оторваться от этого зрелища. Никто не видел, как из машины, сжимая в руке сотовый телефон, выскочил побелевший Гурам и, почему-то пригибаясь, побежал к своему боссу. И "Дон Корлеоне", услыхав Гурамову весть, как-то весь вытянулся, дернул шеей, уголком рта, отдал несколько коротких распоряжений и обвел мрачным подозрительным взглядом всех собравшихся на притихшем участке. На участке, где царила гитара и колдовала, танцуя, женщина с разгоревшимся вдохновенным лицом...
      И никто не заметил как маленький мальчик сел на качели, а другой, тот, что постарше, принялся эти качели раскачивать. Он с торжеством глядел на летящего вниз и вверх малыша, раскачивая все сильней... И только Эля, которая без отрыва глядела на маму, почувствовала вдруг чье-то злое присутствие. Точно её кто толкнул! Она зажмурилась и какое-то время боялась раскрыть глаза, потому что знала - волк здесь. Он совсем близко. И он сейчас кинется... вот сейчас! Она вдруг резко обернулась и увидела, что качели, на которых едва удерживается её братик, взлетают уж чуть ли не выше ели, что веревка трещит... И вот-вот...
      В этот миг из-за ели прыгнуло что-то большое, мощное - наперерез взлетавшему к небу Сене... Эля видела только горящие злобой глаза и оскал жуткий оскал волчьей пасти. Клыки чиркнули по канату, тот оборвался и полет малыша продолжился... только его больше не поддерживала доска. Он летел над поляной, и Эля видела его округлившиеся от страха глазенки и разинутый рот. Сдирая кожу, он упал прямо в ель, послышался хруст ломаемых веток и крик дикий крик этот все услыхали и звон гитары вмиг оборвался.
      В мгновение ока Тася была возле ели. Вано в три прыжка оказался возле неё и, опередив, рывком достал из изломанных, спутанных веток ребенка. Он осторожно положил Сеню на скамейку, тот задыхался от боли и крика. Все личико у него было расцарапано, правая ручка сломана, и из разорванной курточки, окровавленная, выпирала лучевая кость.
      Тася закричала, подхватила сына на руки и заметалась, не зная, что делать... Вано уже бежал к воротам, крикнув ей на ходу, чтобы она быстрей несла Сеню к машине. Через пол-минуты он уже заводил мотор, Тася осторожно укладывала рыдавшего малыша на заднее сиденье, а Эля...
      Дикой кошкой метнулась она к своему врагу и, повалив на землю, стала рвать зубами подлую руку, которая раскачивала качели. Она знала, не задумай зло этот маленький гаденыш Мишка, волк бы не появился. Он хотел, чтобы малыш свалился, хотел! - Эля ни секунды в этом не сомневалась, ведь помнила, какое выражение было на его кривившемся от злости лице... Волк подстерегал их, он только ждал своего часа - ждал, когда чья-то ненависть откроет ему дорогу... невидимую дверцу из его мира в наш мир. И волк появился. Ему приоткрыли дверь.
      И Эля терзала того, кто помог совершиться злу. Она оказалась намного сильней мальчишки, хотя он был крупнее её. К ним бежали. Но ярость её была столь велика, что Ермилов не сразу решился подступиться к этой вцепившейся в сына дикарке. Она брыкалась и лягалась ногами, обутыми в крепкие полусапожки на каблуке, и каблук этот не раз и не два отпечатался на теле отца, прежде чем он смог оторвать её от своего мерзавца сына!
      Глава 8
      ПРОВАЛ
      Теплое золотое свечение стало меркнуть и Эля открыла глаза. Белый свет ослепил её - чужой, неживой... Она вздрогнула и зажмурилась. Убаюкивающее свечение, которое окутывало её всю, куда-то исчезло.
      Она заставила себя снова открыть глаза. Белые стены, пол, потолок. Никелированная спинка кровати. Какие-то непонятные приборы, провода. Дергающиеся зеленые зигзагообразные линии на темном экране. Правая рука откинута, выпростана из-под одеяла. В ней - игла. От иглы тянется тоненькая прозрачная трубочка - к высокой стойке со штативом, на котором закреплена перевернутая вниз головой бутылочка.
      Тихо. Никого... Или есть кто-то? Неужели она? Эля чуть приоткрыла губы и беззвучно позвала её.
      - Где Ты? Не уходи...
      Она всегда окликала её "на ты". Всегда... Окликала в своем золотистом небытии, которое согревало её, успокаивая, вливая силы... Это небытие было таким ласковым, таким уютным! Ей не хотелось возвращаться. Хотелось одного: чтобы вновь являлись из прозрачного золотистого марева полные света и цвета картины. Чтобы снова и снова её навещала та, безымянная, не назвавшая своего имени. Эля боялась окликнуть её НЕ ТАК. Она знала - ошибка не то, что обидит её и не то, что спугнет... просто что-то собьется. И она не появится снова. Ведь в имени скрыта сущность - то, что делает красное красным, душу - душой и отличает одну от другой в её неповторимой сути. Непознаваемой здесь, на земле, в юдоли печали. Да, теперь Эля знала это.
      И когда появлялась она, та, чьего имени Эля не знала, все наполнялось смыслом. Смыслом и радостью. Даже то, что они почти не разговаривали друг с другом. Просто улыбались. И улыбчивая немота как бы соединяла обеих негласным и тайным уговором. Их согласие не нуждалось в словах - оно было ПО ТУ СТОРОНУ земного смысла.
      Эле порой казалось, что они играют в игру. Смысл этой игры был в продвижении к свободе. И Эля водила, а свобода, скрывавшаяся за светящимся силуэтом, то открывалась ей, то пряталась от нее. Ее светлая гостья помогала найти путь к освобождению. Эля уже научилась радоваться ненужности слов. И знала, что если ей не дано что-то понять, значит, она к этому ещё не готова. ПОКА не готова. Но она будет двигаться дальше и, если нужно, поймет. Все поймет... Поэтому не задавала вопросов, не пыталась вызнать священное имя. Она не торопилась. И в этом блаженном состоянии покоя пребывала вот уж немало дней...
      Она не ведала счета дням. Ее время вело отсчет от начала общения с той, что являлась к ней. И её ощущения можно было назвать блаженством. Земные прежние чувства Элю мало интересовали, она готова была совсем позабыть о них. Ей поведали о мире ином - он стоял на пороге, он готов был распахнуть перед нею дверь...
      Об этом мире поведала ей незнакомка. Та, которая обходилась вовсе без имени. Ее настоящее имя звучало на ином языке.
      Что-то стукнуло в отдалении. Чьи-то шаги. Ближе, ближе... Шаркнула дверь. Белое... белый халат.
      - Слава Богу! Она очнулась, очнулась!
      Снова шаги, ближе, ближе...
      Нет, она не хотела к ним возвращаться! С ними так пусто. Темно. Бездыханно так... Нет!
      Усилием мысли она призвала на помощь золотой теплый кокон. И он вновь благодатным покровом укутал её.
      Заведующий отделением, лечащий врач, медсестры, медсестры... И серая тень в белом больничном халате, просочившаяся в реанимацию как будто сквозь стены...
      - Что? Как она?
      Тасины руки дрожат. Затравленный взгляд перебегает от одного врача к другому. Что скажут они, всезнающие? Пророки этих больничных стен... Пятьдесят семь дней пробыла она здесь - пятьдесят семь мертвых, выжженных болью дней, которые её дочь, Елена, провела в коме.
      - Анастасия Сергеевна, наберитесь терпения. Это только начало, ей долго ещё выбираться. Но, кажется, мы идем на поправку!
      - Вы... - голос дрожит. - Вы уверены?
      - Сами знаете, уверенности тут быть не может. Я обязан, как врач, сомневаться. - Голос скуп и тверд. Голос зав отделением интенсивной терапии, а попросту реанимации, Бориса Ефимовича Покровского. - А вы, мой совет, поберегите себя. Вы же на призрак стали похожи, Анастасия Сергеевна! Ступайте, ступайте к себе. Машенька!
      Он только слегка наклонил голову, а уж чистенькая, светленькая медсестра Маша увлекала Тасю за собой в крохотную угловую каморку. Обходя все писанные и неписанные правила, главврач разрешил ей ночевать здесь на полу, на матрасе. Она это право вымолила!
      * * *
      - Маленькая моя! Эльчик... - Тася даже боялась дотронуться до родного своего существа, боялась спугнуть возвращавшуюся к дочери жизнь. - Эленька, ты... - она запнулась. - Ты меня узнаешь?
      - Ма-ма... - ресницы качнулись, на изжелта-сером обострившемся личике чиркнула тень улыбки.
      - Господи! Милая моя! - Тася, охнув, укрыла лицо в ладонях.