- Кока, не беги так - тебе нельзя. Если бы продавщица мне не сказала, что к ангелу многие приглядывались, а один - тот так завелся, что заявил: мол завтра с утра за ним явится, можно было бы так не спешить... Но мы должны быть там завтра перед открытием - и с деньгами, а то ангел опять от нас ускользнет.
      - Но ты ведь сама тогда настояла - отдать...
      - Боже, опять эта старая песня! Я...
      Она не успела договорить. Кто-то темный и невысокий барсом метнулся из подворотни, цапнул, рванул... и пропал в темноте. Оба даже крикнуть не успели - сумки у них больше не было!
      Глава 5
      ОККУПАЦИЯ
      Утром подул резкий ветер, потеплело и вчерашний снег развезло. Илья трусцой поспешал к магазину - он проспал и теперь немного опаздывал, да ещё оделся наскоро кое-как, и ветер продувал до костей...
      Алька стояла у входа: тоненькая, дрожащая, с покрасневшим носом. Руки она засунула глубоко в карманы пальтишка, воротник подняла, но все равно, видать, сильно промерзла.
      - Привет! - ему захотелось обнять её, отогреть, заслонить от холодного ветра, но он только, смущаясь, спросил. - Что, замерзла?
      - Не видишь, что ли? Я тебя тут жду уже десять минут, сейчас сдохну от холода!
      - Извини... будильник не прозвенел, - почему-то соврал он, не желая признаться, что будильника попросту не услышал. - Стариков не видала?
      - Нет. Я тут была ещё до открытия, не было их. Наверно сейчас подойдут... Пошли, что ли?
      И они вошли. Илья рванулся вглубь магазина, где вчера глядел на него с высоты бронзовый ангел... ангела не было.
      - Черт! Нич-чего не понимаю, - буркнул он, в растерянности оглядывая помещение.
      - Чего такое-то? - Алька потихоньку выделывала чечетку, пытаясь согреться. - Что-то не так? А где твои старики?
      - Сейчас!
      Парень подошел к пожилому смуглому невысокому человеку, очень стильно одетому, выходящему из подсобного помещения - судя по всему, владельцу антикварного магазина.
      - Простите, меня интересует бронзовый ангел... ну, подсвечник, бра, канделябр... не знаю, что!
      - А, понимаю... - пожилой склонил набок голову, улыбнулся. - У вас хороший вкус, молодой человек! Но боюсь вас огорчить: купили его. Вчера. Прямо перед закрытием.
      - Как купили, кто? - рявкнул Илья.
      - Человек купил. Очень радовался. Еще накануне взять хотел, но не было нужной суммы - вещь, знаете, не дешевая...
      - А пожилая пара: мужчина и женщина... такие - на других не похожие, они были сегодня здесь?
      - А, вспоминаю, вы вчера с ними заходили... Помнится, они так любовались этой вещицей... я их понимаю! Сколько лет в этом деле, а такое чудо довелось впервые увидеть... Нет, сегодня их не было.
      - Простите... так наверно не делается, но можно как-то связаться с тем, кто купил? Ну, есть у вас какие-то координаты его: телефон или адрес...
      - Увы, молодой человек, даже если б и были, этой информацией я бы с вами не смог поделиться - коммерческая тайна...
      - С-спасибо... - упавшим голосом проронил Илья и, понурясь, подошел к сгоравшей от нетерпения Але. - Пошли отсюда!
      - Ничего не понимаю! Слушай, хватит мне голову морочить, может, ты все объяснишь?!
      - Расскажу по дороге, пошли к старикам, похоже, они не пришли, потому что знают уже... Ох, и переживают, наверное!
      И они помчались к Козихинскому, съежившись и втянув головы в плечи ветер бил прямо в лицо.
      - Понимаешь, - орал Илья, кося глазом в сторону своей спутницы, - они знали Елену Сергеевну, представляешь?! Жену Булгакова, саму Маргариту! И вот она как-то звонит... тьфу-ты, ветер достал! Ну вот, звонит она и говорит Николай Валерьянычу: приезжайте, у меня для вас сюрприз! Ну, он едет... Она вместе с подругой своей, тоже старушкой, - Елена Сергеевна тогда уже старенькая была, это было где-то в конце шестидесятых... Ну вот, она открывает дверь, говорит: погодите, в комнату не входите... потом зовет. Ч-черт, ну и ветрило, просто рот затыкает!
      - Слушай, давай где-нибудь спрячемся от ветра и ты все спокойно расскажешь, - ухватила его Аля за локоть. - Невозможно же так!
      - Ага!
      Илья резко свернул к первому же попавшемуся подъезду, они вошли внутрь и сели прямо на лестницу - на ступеньки. Он закурил и продолжил, уже спокойней, не задыхаясь. Аля глядела на него во все глаза.
      - Он входит... а эти старушки держат этого ангела... ой, ты же его не видела - это нечто! Громадный, бронзовый, крылья раскинуты за спиной и руки - в обе стороны, а в руках - по здоровому канделябру на пять свечей. Он как бы летит, понимаешь... летит, и горит весь, и светит... в общем, балдежная вещь!
      - Слушай, здорово!
      - Да, и Елена Сергеевна говорит: вот, это я в комиссионном увидела и поняла - этот ангел, ваш, Коленька, он вам должен принадлежать! И вот, я его купила специально для вас, это мой вам подарок!
      - Ой, Илюшка, ведь бывает такое, а! А он что?
      - Ну что, обалдел, конечно, ангела подхватил - старушки его из последних сил уж держали, он же дико тяжелый... Ну вот, смутился ужасно, поблагодарил и потащил домой. А там сидит Анна Арнольдовна, видит эту штуковину, ахает, охает, в общем ужас как восхищается! А потом они стали думать, куда бы его повесить. Ну, он же сделан в виде люстры или настенного бра, светильника - что-то вроде того... Так и сяк пристраивают на стене никак не годится, здоровенный уж больно. Повесили над кроватью. И началось: она наутро кричит: ты, говорит, Коля, моей смерти хочешь! Дескать, специально повесил над головой, чтоб ангел рухнул и пришиб меня насмерть!
      - Но он же не хотел! - возмутилась Аля.
      - Естественно, не хотел. Но она так подумала. И они поссорились крупно, первый раз в жизни, представляешь! Этот ангел их чуть до развода не довел!
      - И что потом было? - Алины глаза стали круглыми, как виноградины, зрачки расширились и потемнели.
      - У них были друзья... ой, фамилию забыл. Известный писатель с женой, они оба теперь уже умерли... Ну вот, эти друзья только что получили квартиру, в которой ещё ничего не было, только стены и потолок: ни мебели, ничего, понимаешь? А Анна Арнольдовна Николай Валерьянычу и говорит: давай отдадим им этого ангела? Дарить дареное нельзя, неприлично, да ведь и подарок самой Елены Сергеевны - не кого-нибудь... А на время можно отдать, потом мы его как-нибудь заберем... Он согласился. И они позвали своих друзей, - а те только что поженились, и отдали им ангела.
      - Я бы ни за что не отдала! - сверкая очами, гневно воскликнула Аля.
      - Эй, молодежь! - дверь на площадке первого этажа отворилась, и на площадку высунулась лысая голова. - Давайте отсюда! Нечего тут обжиматься на лестнице - дети кругом... Живо, не то милицию вызову!
      - Да вы что? - закипая, вскочил Илья, сжал кулаки...
      - Пошли отсюда! - Алька потянула его за собой, а у выхода обернулась, присела и, приставив к ушам растопыренные ладошки, заорала: - Бе-е-е-е!
      И снова уличный шум, снова холод и ветер, и снова Илья Але кричит в лицо:
      - Эти друзья - молодожены-то - они из-за ангела чуть не развелись, поссорились насмерть! Утром к Николай Валерьянычу является молодая, вся от слез опухла и говорит: Борис, мол, - это мужа её так звали, во, вспомнил! Борис меня убить хочет, ангела этого повесил прямо над моей головой!
      - С ума сойти! - зашипела Аля.
      - Так и пошло... Молодожены кое-как помирились и отдали ангела своим приятелям. Там та же история: слезы, вопли и старая песня: подозревают свою половину в самых гнусных намерениях, мол, покушаются на их бесценную жизнь! И ангел стал переходить из рук в руки... И везде - одно: люди его жутко боялись, шарахались от него, уверенные, что он непременно должен свалиться им на голову!
      - Неужели все так и было? Просто какая-то фантастическая история!
      - Хм, а чего ты хотела? Булгаков...
      - Но ведь это же не его ангел, это Елена Сергеевна купила! - Аля скакала возле Ильи, то обгоняя и забегая вперед, то обходя справа и слева...
      - Погоди, погоди, мы пришли. Давай-ка, отдышись, а то старики испугаются, подумают, мы из дурдома сбежали!
      Аля немного постояла возле подъезда, подставив ветру разгоряченное лицо, причесалась, кивнула Илье, и они поднялись на третий этаж.
      Дверь открыл Николай Валерианович. С порога стал слышен резкий запах нашатыря и каких-то лекарств. Старик был бледен как мел, лицо его прорезали глубокие темные складки, под глазами набухли мешки - ребята впервые видели его таким...
      - А-а-а, Илья, Алечка... Молодцы, что зашли.
      - Николай Валерианович, - уже понимая, что случилось что-то совсем нехорошее, начал Илья. - Мы хотели в магазине с вами сегодня встретиться, но вы не пришли и мы...
      - Неточке очень плохо, мальчик мой, поэтому нас и не было. Ночью скорую ей вызывал, хотели её в больницу, да она воспротивилась: нет, говорит, пусть будет, что будет, а на казенную койку - только мой труп!
      - Ой... - растерялась Аля. - Может, вам нужно что: в магазин сбегать или в аптеку...
      - Спасибо, деточка, все у нас есть. Только вот... - старик тяжело опустился на стул в прихожей. - Только ангела нет. Мы ведь к утру деньги хотели достать, чтоб его выкупить. Неточкины вещички несли... ночью... дельцу одному. Ограбили нас. Бесценные серьги её, колечко, шубку... все! он уронил лицо на руки, плечи вздрагивали... - Что ж это я! - старик с усилием поднялся, расправил плечи. - Хорош хозяин, даже раздеться не предложил! Проходите, милые, чайку сейчас соорудим...
      - Нет, спасибо! - Аля дернула Илью за рукав. - Анна Арнольдовне покой нужен... Мы попозже придем, когда ей станет легче.
      - Мы позвоним, мы каждый день звонить будем ... - Илья уже пятился к двери.
      - Н-да... - вздохнул старик, провожая их, - негоже нам падать духом, на все воля Божья. Упустили мы ангела и поделом - нельзя было никому отдавать! Ведь Елена Сергеевна от всего сердца... а мы... Чудо дважды не повторяется. Все, выпита жизнь, прожита! А вы приходите, ребятки и все нам рассказывайте, как там, в театре... Ведь это он, Михаил Афанасьевич! "Мастера" ставить решились, вот он рукой-то и помахал - ангела показал... И... осторожнее будьте, слышите? Осторожнее ради Бога! - кричал им вдогонку старик, высунувшись из двери.
      - Ну что, в студию? - мрачно спросил Илья.
      - А куда ж еще? - буркнула Аля. - Сегодня Марк Николаевич придет. Ох, как жалко стариков! И неужели ничего нельзя сделать?
      - Есть у меня мыслишка одна... - процедил сквозь зубы Илья.
      - А какая? - встрепенулась Аля.
      - Погоди, не гони волну, надо прокрутить её в голове как следует...
      И больше они всю дорогу до студии не проронили ни слова.
      * * *
      В студии стоял дым коромыслом. Длинная голова Витьки по кличке Мирон как всегда торчала из будочки-кассы в фойе. Увидев Альку с Ильей, он сделал страшное лицо, закатил глаза и замахал руками в сторону зрительного зала. Оттуда выскочил Макс, проорал: "Ну ваще, хрен знает что!" - и гигантскими прыжками поскакал наверх, в репетиционный зал. Он чуть не сшиб тумбообразную короткостриженную девицу с сигареткой в зубах, которая не спеша, по-хозяйски спускалась с лестницы. Вид у неё был самый довольный, похоже, она осматривала помещение. Из двери в зрительный зал в фойе выпорхнули две девицы: одна - с какой-то папкой подмышкой, смеющаяся, кудрявая и тоже довольная и другая, которая что-то очень настойчиво возражала первой, то и дело негодующе встряхивая прямыми длинными волосами. Сверху скатился Пашка с микрофоном и длинным шнуром и доверительно просипел сдавленным шепотом: "Не нравится мне этот глист!"
      Аля с Ильей непонимающе переглянулись и вошли в зал.
      В центральном проходе у режиссерского столика стояли двое: Марк Николаевич и длинный худющий парень в потертых джинсах и свитере. Парень сгибался над Далецким знаком вопроса и что-то ему втолковывал, отмахивая рукой с сигаретой в сторону сцены. Тот слушал, кивал и мрачнел, следя краем глаза за суетливой толкотней в зале.
      Пашка уже смонтировал микрофон, проверил звук и передал микрофон Далецкому. Тот жестом пригласил всех рассесться по местам, выдержал паузу, прокашлялся и начал.
      - Хочу всех поздравить с началом репетиций над новым спектаклем по Михаилу Булгакову "Мастер и Маргарита" и представить автора инсценировки Антона Возницына, главного редактора молодежной редакции журнала "Я". У нас в студии теперь будут присутствовать на репетициях члены редколлегии молодежной редакции, прошу любить и жаловать!
      Он снова выдержал паузу и, повернувшись ко второму ряду справа от прохода, где сидели оживленные и совершенно незнакомые студийцам личности, провозгласил...
      - Ирина Грач, заместитель главного редактора! - кудрявая девица в штанах-галифе вскочила и обвела всех смеющимся взглядом.
      - Андрей Васнецов, ответственный секретарь! - со своего места выкарабкался добродушный толстяк, кивнул и опять втиснулся в кресло.
      - Ольга Чутко, Соня Стахова, Олеся Сомова, Анна Казанцева...
      Кроме первых двоих, коими оказались негодующая с длинными волосами и толстуха с задатками сестры-хозяйки, поднялись две девицы: высокая блондинка с мягким лицом и тонкая, небольшая, очень серьезная...
      - Та-а-ак, началось! - выдохнул Илья Але в ухо. - Эти члены тут все с ног на голову поставят...
      Она вжалась в свой стул и впервые с тех пор, как переступила порог студии, почувствовала себя неуютно. В висках застучало: Аля отчего-то страшно разволновалась. До этой минуты она мыслила себя Маргаритой, дышала ролью, жила ей. Раз десять перечитала роман, всего Булгакова... Это её роль! Аля почему-то была уверена, что Маргариту отдадут именно ей, а иначе и быть не могло! И вдруг огнем полыхнула мысль: не видать ей роли, что-то пошло не так...
      - Эти талантливые молодые критики прочтут вам курс, посвященный Булгакову. Инсценировка будет готова к первым числам апреля, а пока... ныряйте в Булгакова с головой, читайте о нем, впитывайте его, вживайтесь... Ну, в добрый час! А теперь я передаю микрофон Антону.
      - Кх-кх... - Антон боднул головой, под острыми выпиравшими скулами выкатились желваки, он оглядел всех, прищурил глазки и растянул тонкие губы в хитрой улыбочке. - Я понимаю, мы сильно смахиваем на фашистов, напавших на мирное селение... Но, надеюсь, это первое впечатление скоро пройдет. Мы с вами единомышленники, вы - команда и мы - команда, нам с вами нечего делить, у нас разная территория: у вас - сцена, у нас - журнальные книжки. Но мы - одно поколение. Мы вместе можем рассказать о себе больше, точнее, чем те, кто нас не знает и не находит с нами общего языка... Да, мы старше. Но ненамного... - он опять прищурился, в глазах забегали смешливые огоньки. - Мы только что окончили институт, вы заканчиваете школу... эти пять-шесть лет, которые нас разделяют, ничто по сравнению с вечностью. А спектакль, который вы ставите, и к которому, я очень надеюсь, и мы будем иметь какое-то отношение, как раз об этом - о вечных ценностях: о любви, верности...
      - О дьяволе... - в тон ему негромко хихикнула какая-то из его свиты, кажется, длинноволосая, но эти слова прозвучали вдруг неожиданно громко, отчетливо, потому что Антон на миг замолчал...
      Всем стало не по себе. Во всем происходящем было что-то неестественное, надуманное, все это чувствовали, пытались как-то отвлечься, не замечать... и вдруг этот смешок как будто сдернул покрывало с голого кривляющегося урода, и теперь он кривлялся открыто во всей своей омерзительной наготе...
      - Да, гм... - сглотнул Антон. - Я хотел бы вас познакомить ещё с одним человеком. Это актриса, Ольга Леонтьева, из студии "Группа людей". Актриса, между прочим, очень хорошая! Леля!
      Из кулисы на сцену, постукивая тоненькими каблучками, вышла невысокая гибкая девушка, остановилась, резко нагнулась в поклоне, резко выпрямилась, тряхнула густыми рыжими волосами и они рассыпались по плечам. Эффектное появление, ничего не скажешь! Антон подал ей руку, она спустилась в зрительный зал, подошла к Далецкому и, потупилась, изображая смущение. Тот поцеловал её руку, взглянул в глаза... теперь она взгляда не отвела смотрела в упор, чуть откинув голову. Глаза у неё были удлиненные, чуть раскосые, зеленоватые с желтизной. Взгляд дерзкий, вызывающий... Марк Николаевич приобнял её за плечи, повернул лицом к замершим в зале студийцам...
      - Вот наша Маргарита! - возвестил он, а она так и стояла, выпрямившись, откинув голову и с вызовом глядя в зал.
      - Итак, начали! Надеюсь, будем работать дружно... - завершил режиссер свою речь, но эти слова прозвучали как-то не слишком уверенно. - Спасибо, все свободны. Завтра в три первая лекция. Вот, пожалуй, и все.
      Он медленно повернулся и, не глядя ни на кого, вышел из зала.
      Аля вскочила и, уже не борясь со слезами, выбежала на улицу.
      Она летела к бульвару, почти ничего не видя от слез.
      Прощай, Маргарита!
      Глава 6
      НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА
      Под шальными порывами осеннего ветра ударил мороз и пошел первый снег, когда Микол обнаружил, что работа над инсценировкой закончена. Он растерялся: как жить? Сил на то, чтобы вернуться к прерванному роману, не было, начинать новую вещь - и подавно.
      Ровная стопка бумаги, лежащая на столе под лампой, молчаливо взывала к нему. Рядом ожидала пустая картонная папочка с беленькими тесемками. Требовалось положить рукопись в папку и куда-то её отнести. Но нести не хотелось.
      - Что ж, батенька, надо бы двинуться по театрам... - подхлестнул себя новоявленный драматург.
      Однако подхлестывание не подействовало - перспектива долгих и бесполезных блужданий по Москве с папкой подмышкой его не радовала. Ну, к кому он пойдет, скажите на милость? В театры, где знали его режиссером? К завлитам, которые самотека на дух не переносят? И что же он скажет им: вот, поглядите, принес...
      Он представил себе страдающий лик заведующего литературной частью, которому по штату положено пьесы читать. Завлиты пьесы читать не любят. Но очень хотят прогреметь. Не все, конечно, есть такие, которые просто жить без театра не могут. Но таких меньшинство. Нормальный завлит тоже хочет прославиться или, как уже было сказано, прогреметь. А прогреметь он может только в том случае, если откроет миру новое имя в драматургии - талант, как в свое время открыла Вампилова проницательная Елена Якушкина, бывшая в то время завлитом театра Ермоловой...
      Так что же он скажет, войдя в литчасть, скажите на милость? ( Если, конечно, его до литчасти допустят, а не предложат пьеску на вахте оставить... ) Он, кто, драматург? Беллетрист? Отнюдь. У него два женских романчика розовых в одной книжке вышли, разве это повод для того, чтобы завлитов своим присутствием беспокоить? Литчасть - место тихое, покойное, здесь отдохновение ума требуется, чтоб, значит, в ясном уме и трезвой памяти в театральные дебри погружаться. И всякий хороший завлит денно и нощно бдит, чтоб никакая отрава шумного мира нагло сюда не вторглась... Хотя, что говорить, от неё и тут не уйдешь - на то она и отрава, вздохнет, пригорюнясь, иной завлит и сокрушенно эдак отмахнется руками...
      Микол представил себя - заробевшего, бледного, мнущегося на пороге с инсценировкой в руках. И печальные завлитовы глаза, с укором глядящие на него... Нет, нельзя так ни себя, ни людей мучить! Надо по-другому как-то... А как?
      И снова в который уж раз возникло в нем затаенное: вот сейчас раздастся звонок, он пойдет открывать, на пороге окажется человек в длинном черном пальто, - почему-то Микол представлял его себе именно так - в длинном и черном... Он шагнет, окинет Микола пронзительным взором, чуть прищурится и скажет: "Я прочел ваш роман!" ( Хотя, каким это образом, спрашивается, он мог его прочитать, если сам Микол его не закончил?.. ) Поняв, что этот воображаемый пункт не слишком получается убедительным, Микол переигрывал сцену, и вошедший коротко бросал на пороге: "Слышал о вашей инсценировке. Будем ставить!" Тут Микол понимал - это уж совершеннейший бред - не от кого было его ирреальному гостю слышать об инсценировке... Вконец запутавшись, он находил единственное реальное оправдание своих мечтаний: театр - это магия, в нем не всякое поддается разумному объяснению, и если принять этот довод за точку отсчета, то случиться с ним может по сути все, что угодно...
      Придя к такому выводу, Микол несколько приободрился. А потом сам на себя накинулся: как он мог опуститься до такого, чтобы поверить алгебру гармонией, театр - логикой? Ладно, театр, - жизнь сочинителя?! Да ещё такого, который решился войти в пространство булгаковского романа... На это ведь может решиться только тот, кто напрочь лишен рассудочности, а попросту умалишенный!
      - Каковым себя и считаю! - гордо бросил в пространство Микол и стал думать, что же ему предпринять.
      Миколу отлично были известны следующие обстоятельства: если у автора нету имени, пьесу его ставить не будут. Исключение возможно в том случае, если пьесой внезапно и неизлечимо заболеет первая актриса или входящий в славу новомодный режиссер... Конечно, если бы безвестный драматург явился в театр с пьесой в одной руке и мешком денег или на худой конец банковским счетом в другой, ему бы раскрыли объятия. Денег и даже мешка у Микола не было, о банковском счете нечего и говорить... При этом, и пьесы-то по большому счету у него не было. У него была инсценировка. А бессмертный булгаковский роман инсценировали уже бессчетное число раз, так что он никак не мог претендовать на новаторство.
      Конечно, так сказали бы те, кто захотел бы ему отказать. А отказать ему наверняка захотели бы, это уж непременно, это как пить дать! Потому что возни с Миколовой инсценировкой, между нами говоря, предстояло столько, что не приведи Господь! Страшное дело! В ней причудливо переплетались фрагменты булгаковского романа, дневника, писем, воспоминаний и исследований о нем, Евангельские строки, кусочки из "Фауста", а также некоторые коротенькие комментарии, которые позволил себе Микол, и надо сказать, комментарии эти вылились столь удачно, будто сам автор романа их спросонья пробормотал, разбуженный грохотом и перебранкой соседей в небезызвестной квартире номер пятьдесят, приютившей его...
      Итак, в сотый раз задавшись фатальным вопросом: что делать? - Микол вдруг тряхнул головой и очнулся. Что делать, что делать - жить! Он уже позабыл, что это такое, в работе погряз... а годы ещё позволяют всякое... н-да! К такому выводу пришел Микол и принялся одеваться. Для начала он решил слегка переменить образ жизни - дело в том, что он не гулял. Совсем. Иной раз по два - по три дня вовсе не выходил на улицу, а после если и выходил, то в продуктовый магазин за хлебом и чаем - а чай он пил крепчайший, можно сказать, чифирь, пил весь день сряду и оттого только к ночи разгуливался, расходился и работу заканчивал иной раз под утро, когда слабенький робкий московский рассвет крался в окна...
      К мысли о перемене образа жизни Микола подвигнул матушкин чемодан. С трудом приподняв его, - а затеял он чемодан закинуть на антресоли, - Микол понял, что ослабел. Нужно собой заняться, нужно наладить режим, этак он скоро рукопись со стола сдвинуть не сможет! И тогда он решил гулять. Какая бы ни была погода, идти на прогулку без всяких поблажек себе - и нечего дурака валять, а то, ишь, разленился! Жизнь - она ведь тоже и сил, и творчества требует, её тоже придумывать и сочинять надо: куда пойти, кому позвонить, с кем встретится... И нельзя это - чтоб совсем без людей, глупо это... Что ж так - отшельником? - надо же, чтоб эмоции, впечатления, энергообмен, а то жизнь скоренько скрутит - сгниешь, зачахнешь, а этого ни в коем случае нельзя позволять, и с этим никто не поспорит - это сущая правда!
      Микол надел старенькое сильно потертое пальтецо, шарфиком замотался и вышел. На дворе похрустывал свежий ледок. Бодрило. Он зябко поежился морозец градусов восемь, не меньше, а в демисезонном пальтишке, знаете ли... Но решение принято - не повернешь же назад! Он скорым шагом устремился к Патриаршему, там его совсем просквозило, и Микол нырнул в знакомую подворотню на Садовой, где проживал три года любимый его герой Михаил Афанасьевич с супругой своей Тасей Лаппа, с которой он здесь и расстался, а себе нашел новую - Любовь Белозерскую, которую сюда же, на Садовую и привел...
      Подворотня была знакомая - это правда, Микол сюда не раз и не два захаживал, пробирался в подъезд, оглядывал сплошь исписанные и изрисованные стены, - молодежь очень этот подъезд любила и считала своим долгом непременно на этих стенах надпись оставить, вроде: "Воланд жив!" - и всякого прочего... Но - странное дело! - как ни поднимался Микол на пятый этаж к заветной двери пятидесятой квартиры, так оказывалась эта дверь заперта, а музей, бывший в квартире, закрыт - выходной или час неурочный или ещё что... Микол уж отчаялся в квартиру попасть, а из невеселых этих совпадений сделал один для себя убедительный вывод: Булгаков сердит на него и не желает впускать! Отчего на Микола сердился Мастер и почему не хотел в квартиру пускать Микол не знал, но догадывался: что-то делает он не так, может, ему и близко нельзя к письменному столу приближаться...
      "А вдруг мне надо жениться?!" - осенило однажды Микола, в тот самый момент, как в очередной раз застыл он перед наглухо запертой дверью... И отчего эта странная мысль пронзила его, он не ведал, только холодок ужаса пробежал по спине - это он отчетливо помнил, что было, то было!
      "Мастер, что ж это, зачем? - жалобно заныл про себя Микол и тут же ответил. - Уж он знает зачем, он-то трижды женился, и жены исправно о нем заботились, особенно Тася - без той он вообще бы пропал, один морфинизм его чего стоил, от которого она его чудом спасла!"
      Но в тот раз он с покорностью повернулся, спустился по лестнице, вышел вон и мысль, обжегшую холодом, сразу оставил. Подумал только, выходя на Садовую, гремевшую моторами иностранных машин, что, может, мысль эта вздор, и Михаил Афанасьевич вовсе не на то ему намекал...
      А в этот раз все было не так - на лестнице лежали какие-то трубы, слышался резкий запах вонючего газа, который используется для сварки, и на лестнице обнаружились трое крепкоплечих рабочих в синих добротных комбинезонах. Микол спросил у того, который сидел враскоряку, перегородив ему путь, открыто ли... Рабочий спросил: "Музей-то? Открыт!" - и немного отодвинул в сторону круглое свое плечо, чтобы Микол мог пройти.
      Тот внутренне ликовал: Булгаков пустил его!
      Дверь оказалась полуоткрыта. Там ходили какие-то люди, слышались голоса... Перед входящим открывался длинный коридор с рядом дверей по обе стороны. На столике напротив входа стояла большая стеклянная бутыль с узким горлом, а к ней прислоненная картонка с надписью: "Пять рублей ( для имущих )" Он извлек из портмоне десятку, засунул в горло бутылки, протолкнул... Там виднелась горсточка мелочи и одинокая бумажная пятерка.
      Микол свернул налево - там в пустой комнате были картины - графика. Картины ему не понравились. Это был чужой мир - не его. И уж конечно, не того, кто жил здесь когда-то. Его мир рос из уюта, из теплой лампы под абажуром, звуков рояля и кремовых штор... Все зловещее, жуткое вырастало из трещины, образованной сломом этого мира... И трещины этой сам Мастер боялся, он её не выносил - оттуда тянуло холодом и мертвечиной. Оттуда явился Воланд, а вовсе не из аллеи разморенной жаром Москвы...
      Микол пошел в комнату напротив. Там было зеркало в раме, столик, стул, фотографии на стенах. От окна к потолку пролегала черная тень - силуэт чьей-то фигуры, вырезанный из плотной черной бумаги. И чья это была фигура можно было только догадываться, но ясно, что принадлежала она кому-то из свиты Воланда - Коровьеву, скорее всего...
      Микол приметил на столике большую толстую тетрадь для записи отзывов, сел и принялся листать. Скоро он так увлекся, что позабыл про время. Чьи-то тени, фигуры двигались подле него... Наконец, возмущенный одной из записей, он дернулся, размотал свой шарф, чтобы освободить шею, фыркнул и вскричал:
      - Черт знает что!
      - Простите? - склонилась над ним чья-то длинная худая фигура.
      Микол очнулся и повернул голову. Взгляд его встретился с острым колючим взглядом небольших серых глаз, которые вперились в него с высоты с исключительной пристальностью и вниманием. Глаза эти принадлежали чрезвычайно высокому и сутулому юноше с голой шеей, ходившим по ней кадыком и острыми скулами на гладком бритом лице.
      - Понимаете, это мерзость! И они будут потом говорить, что вся эта дрянь оправдывается в романе, что роман их подпитывает, и они последователи Булгакова! У него и так масса недоброжелателей, так ещё эти - масла в огонь! - кипятился Микол, елозя на стуле.
      - Совершенно с вами согласен! - поддакнул длинный. - Вы ведь о сатанистах? - он спросил это с таким вежливым и обыденным выражением, точно спрашивал, кто последний занял очередь за селедкой.
      - Я... - пожал плечами Микол, - я не думал, что это так... так...
      - Так реально, - кивнул сутулый и проглотил свой кадык.
      - Именно! - обрадовался Микол. - Думаешь, это что-то абстрактное, отвлеченное, и существует только в виде сюжета для триллера... А оно - вот оно, самое, что ни есть, настоящее - сатанисты! И они не боятся прямо и открыто о себе говорить.
      - Даже ещё и свой сайт оставили, - ткнув ногтем в тетрадь, ухмыльнулся высокий. Ухмылка вышла кривой и ехидной, а глазки совсем потонули в складках смеющейся кожи. - Гостеприимные ребята!
      - Михаил, - поднялся Микол и протянул руку. - Летов.
      - Антон Возницын, - с готовностью отозвался парень. - Вы к нему, - он кивком указал на портрет, - помолчать или дело есть?
      - Дело? - изумился Микол. - Ах, да, собственно... дело. Я к нему посоветоваться.
      - О, понимаю! - прищурился Антон.
      - А вы случайно не знаете, в какой комнате он жил? Я, видите ли, тут первый раз, - отчего-то застеснялся Микол.
      - В этой самой и жил, - сообщил Антон и прошил собеседника изучающим взглядом.
      - Ах ты! - так и подскочил Микол и растерялся. - А я инсценировку написал, - отчего-то заторопился он объяснить свое здесь пребывание. - По роману. Но не знаю, как теперь быть, куда ее... - он снова сконфузился.
      - Инсценировку "Мастера"? - вскричал Антон. - Ну, фантастика! Знаете, я журналист... репортер. Мы тут редакцию молодежную организовали при одном театральном журнале, знаете, молодые, талантливые ребята, горят... Так я этим делом сейчас как раз занимаюсь - театром, то есть. Я мог бы инсценировку вашу попробовать куда-то в театр пристроить. Вы как?