В школу Димка явился, сохранив то доброе настроение, с которым уходил накануне из Ермолаевки. Но день этот обернулся для него многими неожиданностями. И причиной была Ксана.

Она вошла в класс перед самым звонком. Доставая учебники, глянула каким-то невеселым, отсутствующим взглядом. И в движениях ее была заметна усталость.

Словно бы нехотя выложила она книги, села и застыла, опустив руки на колени… Даже Валерка обратил внимание на ее странный вид. Подсунул Димке записку: «Что с ней?» Тот пожал плечами.

На переменах Ксана из класса не выходила, а когда, улучив минуту, Димка спросил: «Что-нибудь случилось?» – она, поглядев искоса, чуть заметно улыбнулась ему… Однако на уроке химии Димка убедился, что улыбкой этой она обманывала его.

Ксана не выспалась и была рассеянной. Припоминая вчерашнее, думала, что зря не подошла к танцплощадке. Теперь кто-нибудь наябедничает матери, что в парке ее не видели. Сказать: пробыла все время с дядей Митей – еще хуже… И от урока к уроку нарастало смутное беспокойство.

Она забылась до того, что не расслышала, как химичка назвала ее фамилию, хотя сидела против учительницы и глядела на нее.

Кто-то хохотнул. Седые, по-мужски лохматые брови химички поползли вверх. Она еще раз отчетливо повторила фамилию.

Заметно вздрогнув, Ксана поднялась и вышла к доске… Хорошо, что зазубрила накануне все формулы.

Димка надеялся поговорить с ней после уроков. Но, будто предчувствуя недоброе, Ксана, едва раздался звонок, подхватила учебники и первой, не оглядываясь, заспешила к домикам.

Свое не забывается, но себя не винят…

Как давно это случилось. Пришли на Долгую люди. И самый главный из них был тот, кого для дочери не существовало и не будет существовать… Все лето, расставляя то там, то здесь треноги, люди высматривали что-то в закрепленные на треногах черные трубки, что-то записывали, что-то мерили длинной стальной лентой, вбивали колышки… А он, голубоглазый, веселый, без трубки разглядел у подножия Долгой ее… Откуда он был? Из какого далека? Так много он знал, так много видел… Почему только, исчезая однажды, он позабыл ее взять с собой? Даже предупредить позабыл, что уходит…

А десять лет спустя после того, как она стала матерью, на Долгую опять пришли люди. И там, где ходил он, сколотили бараки. Однако его среди этих людей уже не было…

Сана извелась. Нервы ее, расшатанные и без того, теперь окончательно сдали, и совладать с этим она уже не могла. Каждый день с раннего утра начинало нарастать раздражение. Жизнь прокатилась где-то стороной, и ничегошеньки, чего ждала от нее красавица Сана, не пришло. Было время – хоть ждалось, а теперь и ждаться перестало…

И нельзя сказать, будто Сана не чувствовала, как все вокруг нее идет наперекосяк…

Вовсе не из ненависти преследовала она дядю Митю. Она могла кричать на него, могла изводить упреками, но он, с его безответным смирением, был нужен ей. И когда Митя ушел, она думала – вернется. Ну, не сразу, так через сутки, двое… И сначала хотела только покуражиться для виду, перед тем как пустить его, потом и куражиться раздумала… А потом поняла, что он ушел совсем. Теперь Ксана, всегда далекая от матери, стала уходить еще дальше. Дочь тоже покидала ее! И нервы Саны не выдержали.

Вообще говоря, взрыв нарастал давно. Но, пока дочь была дома, под рукой, пусть замкнутая, молчаливая, все казалось еще терпимо. А тут вдруг ее стало трудно удержать. В дом она возвращалась только по необходимости. А где-то на стороне… она была другой. И накануне Сана убедилась в этом.

Но какой бы взвинченной ни была, вчера она еще крепилась.

А нынче подошла к ней в своей монашеской юбке до пят, в неизменной фуфайке тетка Полина и спросила:

– Ай, никак, с зятьком тебя, Сана? – ласково так, елейно спросила.

– С каким таким зятьком? – Сана выпрямилась.

Разговаривая, маленькой тетке Полине пришлось задирать голову.

– Анадысь твоя у леси гуляла. Я ж то ромашцу, то корюнка, то ищщо каки травки сбираю, – вкрадчиво улыбаясь, поведала она. – А туточки иду – они на лисапете. Этот – ста-атный такой парнишка-то. А Ксанка поперед. Чуток не впали! Ну, Ксанка на руки ему. Смеются! Я – стороночкой, что ж… Дело наше стариковское!

Бровью не повела Сана, губ не разжала, а внутри все колотилось: «Об этом уже половина Ермолаевки знает!»

– А то ищщо ране, – продолжала тетка Полина. – Иду себе с Катькой, пасу заодно поманеньку, а он, энтот, с лисапетом, – на взгорке, а Ксанка у низе уж. Я и не скумекала, что к чему…

Сана долго металась по комнатам, не зная, на чем излить свою ярость. «Выгоню! – в двадцатый или тридцатый раз повторяла она. – Вы-го-ню!» И, когда пришла дочь, Сана встретила ее у порога:

– Куда ты идешь? Разве есть у тебя дом?! А? Есть?! Нету! Иди к своему бродяге! Милуйся! Чего по лесу прятаться!

Ксане бы стерпеть, как всегда. Пассивность была ее единственным оружием. Но сказалось все напряжение последних суток, и, когда мать, выхватив из шкафа ее лучшее – белое, в голубых лепестках – платье, бросила его под ноги «Уходи!» – Ксана неожиданно сказала:

– Уйду…

– А-а-а… – Мать сгорбилась, протягивая к ней руки, и шагнула вперед, как бы с намерением схватить, разорвать на кусочки. Но вдруг опять резко повернулась к шкафу, и на пол полетели чулки, кофточки, белье… – Мотай! Чтоб духу не было! Все мотайте! Хватит мне горбиться на вас! Уходи и не возвращайся!

Ксана опустила портфель на пол у порога и молча вышла.

Ей бы прикрыть дверь за собой, а она не догадалась.

И уже выпорхнула на крыльцо тетка Полина, уже в щелку подглядывала из сеней Риткина мать…

– Осрамила мать на старости лет! Шалава!..

Опустив голову на грудь, Ксана почти бежала по тропинке.

Скорее в акации! Скорее с глаз!..

Как это нужно иногда – вдруг провалиться сквозь землю, и все. Нет ничего, не было, и не будет…

Слов, что бросала вослед ей мать, она уже не разбирала.

Димку немножко раздосадовало то, как ушла из школы Ксана: могла бы задержаться на минутку… Но подобными размышлениями он лишь отводил от себя другую мысль, которая пугала его: в домиках что-то произошло… Уйти от этой мысли Димка не мог и, пообедав кое-как, схватил велосипед.

Он одолел спуск, впервые не наслаждаясь ощущением полета, и, вместо того чтобы повернуть к Валерке, как думал раньше, круто свернул в противоположную сторону, на домики.

Его счастье, что навстречу попалась Ритка. Что-то в лице ее заставило Димку притормозить и остановиться.

Тряхнув пушистыми волосами, Ритка спросила, куда он.

– Так… – Димка махнул рукой вправо, на одну из тропинок, что петляли по склону Долгой. – Съехал, теперь назад.

– А!.. Я думала, ты еще куда. – Не только волосы ее, но вся она, казалось, пушится от неодолимого желания что-то сказать ему.

– Куда мне еще… – неопределенно проговорил Димка.

– Я думала – туда! – Ритка хихикнула, головой показывая в сторону домиков. Сделать лицо серьезным ей не удалось. Да она и не знала, каким должно быть лицо в этой щекотливой ситуации. – Ты там лучше не появляйся! Знаешь, какая тетя Сана? Прибьет, и все!

Димка напрягся.

– За что прибьет?

– Ой-й! – Ритку прорвало. – Там такой кавардак! Тетя Сана кричит, все разбросала! «Арестант, – кричит, – шахтинский, бродяга! Понаехали! – кричит. – Бездомные!» На тетку Полину: «Сплетница!» Тетка Полина ей про лес – ну, что (хи!) видела вас… А дверь нараспашку! Мама рассказывала. И по-всякому на Ксанку… Из дому выгнала, – заключила Ритка, спохватившись, что главного-то еще не сказала.

– Как… выгнала? – бледнея, переспросил Димка.

Ритка испуганно поморгала, глядя на него.

– Так… из дому… – Кукольные ресницы ее хлопнули и, взлетев, застыли.

– Ну… ладно. Я поехал… – невнятно пробормотал Димка.

И через несколько минут он уже катил по тропинке в гору. Зачем он возвращается в Шахты, Димка не думал. Он еще ни о чем не мог думать. Все перемешалось в его голове, и сквозь муть перед глазами он видел только тропинку. Сказал Ритке, что поедет сюда, и ехал, нажимая на педали изо всей силы. Мир будто перевернулся вверх тормашками, и пока нельзя было ничего понять.

На лавочке возле дома сидел отец. Димка приткнул велосипед к забору и, дыша, как загнанная собака, опустился рядом.

– Осень-то нынче, а, сын! Хороша? – спросил отец, щурясь на солнце. – Хоть куда – бабье лето!

Димка облизнул пересохшие губы.

– Ты что как из корыта вынутый? – пригляделся к нему отец.

– Ксанку, пап… из дому выгнали…

Брови отца упали на глаза, к переносице.

– Чи-во?.. – тихо, с нотками угрозы в голосе переспросил он.

– Мать выгнала! Из дому, – в тон ему ответил Димка.

– Из-за тебя?..

Димка кивнул, опять лизнув губы. Отец вдруг хряснул кулаком по краю скамьи, так что доска под ним спружинила.

– Так что же ты рассиживаешь?! Где она сейчас?.. Не знаешь? Подвел девчонку под монастырь – и в кусты?!

Но Димка уже не слушал его. Схватив велосипед, Димка летел по дороге на Ермолаевку. И если бы теперь какая-нибудь баба с окраины Шахт, глядя на удивительного велосипедиста, что взвихрил дорожную пыль от вершины к подножию Долгой, покачала бы головой: «Бешеный!» – она была бы недалека от истины.

Ксана могла пойти к дяде Мите, но мать расценила бы это как вызов… И появляться на людях нельзя. Ей казалось, что уже все – в Ермолаевке, в Шахтах, в Холмогорах – знают о случившемся. И не было ей на земле убежища… Впрочем, когда она уходила из дому, когда по тропинке вдоль оград, вдоль акаций бежала от любопытных глаз, одна мысль наполняла голову – повеситься. Но мысль эта была скорее теоретической: что-то еще удерживало ее в жизни. Хотя о жизни, как таковой, она уже не думала. Все кончилось, все прошло. И даже легко было от ощущения пустоты вокруг. Лопнули неведомые связи, что каждодневно опутывали ее со всех сторон. Теперь она – как маленькая частица в безвоздушном пространстве, всеми забытая, потерянная. И умиротворенная своей потерянностью, и уставшая от нее… Больше уж никогда ничего ей не нужно.

У Валерки сделались круглые глаза, и мелко задрожали руки, как только Димка рассказал ему, что случилось.

– За вчерашнее?.. – Он машинально полез в карман, машинально расстегнул и застегнул пуговицу на воротнике, не отводя расширенных глаз от Димки. – А что… вчера?

Но медлить было некогда. Про вчерашнее Димка рассказал, когда они уже ехали по Маслозаводской улице.

– Ты жди меня здесь, – остановил его Валерка возле посадок. – Я сейчас… – И он зашагал по тропинке к домикам.

Не обращая внимания на дворы и окна соседей, будто ничегошеньки не произошло, будто уж, во всяком случае, он, Валерка, ни о чем таком знать не знает, поднялся на крыльцо, вошел в сени, прикрыв за собой распахнутую настежь дверь, и постучал.

– Здравствуйте, тетя Сана!

До его прихода она успела подобрать с полу раскиданное белье, но не уложила его в шифоньер, а как попало бросила на кровать и сидела теперь у стола, под фотографиями, лицом к двери.

– Явился?.. – Глаза ее сузились, на скулах обозначились твердые желваки. Королевой бы тете Сане работать где-нибудь, повелительницей, а не на маслозаводе.

– Я насчет уроков к Ксане… – только и сказал еще Валерка. Больше ему слова не удалось вставить.

– Явился?! – повторила тетя Сана, вставая. – Говоришь, ты был с Ксанкой в лесу?.. – Она выпрямилась и, чуть запрокинув увенчанную косой голову, медленно пошла на Валерку. – Ах ты сводник несчастный! Укрывать вздумал?! Дружка пристраиваешь?! Сгубили девку, паразиты! Гулякой сделали! Чтоб на мать плюнула, да?! Я тебя еще увижу здесь – как муху, придавлю, тихоня проклятый!..

Валерка выскочил за дверь.

Главное он узнал: Ксаны дома не было. А что там говорила тетка Сана про лес, Валерка не понял, да это было и не существенно.

Димка выслушал его, нервно покручивая руль и держа левую ногу на педали.

– Ладно, – сказал Димка, – ты иди домой, а я еще кое-куда… – И, не дожидаясь ответа, прыгнул в седло.

… Рубаха прилипла к спине, ноги от усталости дрожали в коленях и пот застил глаза, когда Димка подъехал к опушке леса.

Об отдыхе не думалось. Припрятал велосипед и, собранный, настороженный, двинулся в чащу. Не шел, а крался, обеими руками неслышно раздвигая кустарник…

Но поляна открылась перед ним пустой.

От деревьев лежали на траве длинные тени, и в косых лучах предвечернего солнца холодно искрился камень.

Димка огляделся.

Чужой, незнакомый лес безмолвствовал.

И от одинокого облака, застывшего над верхушками осин, и от желтого солнца, и от белесой голубизны веяло равнодушием, незыблемостью, покоем… Лес отгородился частоколом серых стволов от выгоревшей под солнцем поляны и чего-то ждал в таинственном безмолвии.

– Ксана… – тихо окликнул Димка. Ему никто не ответил. Тогда он позвал громче: – Кса-на-а!..

Эха в лесу не было. Крик уткнулся в пустоту, как в вату, раздался – и сник.

Тишина давила. И уже не остерегаясь, ломая на ходу ветви, Димка ринулся через колючий бурелом шиповника и вереска к балке.

В пахнущих прелью сумерках обошел вокруг дуба.

– Ксана!

Ее здесь не было.

Ее не было около озерца.

Димка вернулся на поляну и опять звал, почему-то уверенный, что она должна прийти, что больше ей некуда деваться…

И та же мысль, с которой ушла из дому Ксана, не давала ему покоя. Сначала он еще гнал ее от себя, но вместе с тем, как уходило время, она становилась все неотступней. И когда оранжевое солнце ткнулось в горизонт, когда загустели под деревьями неясные тени, он уже не мог совладать с собой. Звал:

– Ксана!.. – И в страхе глядел на деревья. Уходил далеко от дуба… и вдруг бежал назад, гонимый тягостными предчувствиями.

Не дыша вглядывался в мертвые ветви старого дерева.

– Ксана!.. – Кричать в быстро наступающей темноте он уже не решался и звал негромко, словно бы Ксанка должна находиться где-то рядом, в нескольких шагах от него, словно бы она не могла не услышать.

Наконец понял, что ждать ее в лесу больше нет смысла.

На опушку выбрался, как из ночи в день: солнце еще не скрылось за горизонтом и россыпью последних лучей окрашивало в желто-розовый цвет верхушки березовых стволов.

Чтобы не показываться у домиков, поехал тропинкой через Холмогоры и на подходе к деревне увидел дядю Митю. Затормозил.

– Дядь Мить… – Провел рукой по волосам, чтобы немножко их пригладить, изобразил на лице что-то похожее на беспечность. – Вы Ксанку случайно не видели? Где она?

Милиционер кашлянул, недоуменно приподняв плечи.

– Дома, должно! Где ж ей? А чего ты… – Договорить он не успел.

– Это я так, дядя Митя, просто! – крикнул через плечо Димка, уже оттолкнувшись от земли и опять набирая скорость.

Дядя Митя крякнул, глядя ему вслед, подергал себя за ус. Никак, голова у парня кругом пошла!

Димка обратился к нему впервые, и дядя Митя хотел спросить, из каких таких соображений он разыскивает Ксану в Холмогорах, если, по всему, гораздо надежнее искать ее в домиках…

Но Димка тем временем летел по тропинке от Холмогор к дамбе: он вспомнил еще одно место, куда мог бы наведаться раньше, и, влекомый последней надеждой, припадал грудью к рулю.

Ксана сидела на склоне дамбы, в кустах ивняка, на том низеньком черном пне, на котором они сидели вместе с Димкой, когда сорвало шлюз. Обхватив колени руками и слегка наклонившись вперед, она глядела в черную тину за полоской илистого наноса – в то, что когда-то было загадочным дном. Плакала.

Димка бросил велосипед, и тот с ходу влетел в кусты по другую сторону дамбы. Ксана обернулась на шум раздвигаемых ветвей и поглядела на Димку, не утирая слез, как будто знала, что это он.

– Я был на поляне… – с трудом объяснил Димка, проглатывая сухость в горле. – Я думал, ты придешь туда… – Осторожно подсел рядом.

А слезы все текли и текли из глаз Ксаны.

Димка тронул ее за плечо.

– Не надо, Ксана… Не плачь. А?

Она кивнула. Попробовала улыбнуться, дрогнув неслушными губами. Тыльной стороной ладони смахнула слезы сначала с одной щеки, потом с другой. Димка немножко отдышался.

– Я за тобой все горы объездил! – Он повернулся к ней, согнав неуместную улыбку с лица. Позвал: – Ксана…

Она щипнула какую-то травку у ног.

– Ты не расстраивайся, а?

Неслышно всхлипнув, сказала в землю:

– Вовсе я и не расстраиваюсь…

– Не надо! – поддержал Димка. – Ну, в общем, как-нибудь!.. А то я прямо испугался.

Она подняла на него глаза, улыбнулась сквозь слезы:

– Чего пугаться…

– Да ведь… какая ты. Я знаю, – сказал Димка.

Она опять неуверенно улыбнулась и, крепко надавливая ладошкой, утерла глаза.

– Мне бы надо сразу сюда, а я в лес… – еще раз покаялся Димка.

Ксана подобрала из-под ног сухую ветку и, машинально отламывая от нее по кусочку, роняла обломки на землю.

Потом неожиданно опять всхлипнула.

– Не надо, Ксан…

– Это я так… нечаянно, – сказала Ксана.

– Ты не сердишься на меня?

Она помотала головой: нет.

– Не расстраивайся, – повторил Димка.

И они надолго замолчали, сидя рядышком, плечо к плечу.

Что делать дальше, не знали оба и пока не думали об этом.

Сидели до полной темноты.

Леонид Васильевич, отец Димки, уже несколько раз поглядывал на часы. Жена заметила это.

– Опять наш загулял где-то?

– Придет… – неопределенно ответил Леонид Васильевич.

Но вскоре он отложил газету и, чуть помедлив, стал одеваться.

Быстрые спицы замерли в руках Димкиной матери, когда она увидела, что муж достает свой воскресный костюм и новые ботинки.

– Либо рехнулся, отец?

– Не совсем, но вроде того, – уточнил Леонид Васильевич, оправляя рубашку под пиджаком.

– Ты что, на свидание?

– На свидание, мать, на свидание! – весело подтвердил Леонид Васильевич. – Мы с Димкой по очереди теперь.

Спицы еще раз взметнулись, набрасывая очередную петлю, и снова замерли.

Димкина мать от растерянности так и не нашла что сказать, когда дверь за мужем захлопнулась. Хотела довязать начатый рядок, но, пожав плечами, встала и заглянула в шкаф, как бы для того, чтобы удостовериться, в самом ли деле исчез воскресный мужнин костюм.

Костюма в шкафу не было.

А Леонид Васильевич шел по дороге в Ермолаевку, прикидывая в уме, что ему действительно предстоит свидание, и свидание, судя по случайно дошедшим до него слухам, не из легких.