Еще сложнее ночью обнаружить самолет противника. Трудно и прицеливаться. Если это сделаешь неточно и откроешь огонь, то вспышки от выстрелов ослепят тебя настолько, что наверняка потеряешь цель.
      Потому-то ночной бой требует от летчика поистине ювелирного мастерства в управлении самолетом, острой наблюдательности, выдержки, инициативы и умения хорошо применять оружие.
      Как-то мне довелось вылететь ночью в район переправы. Хожу по большому кругу и пристально всматриваюсь в темноту. В стороне бродят лучи прожекторов. Вверху мигают звезды, внизу, на земле, мерцают вспышки артиллерийских разрывов и пунктиры пулеметных трасс.
      И вдруг совсем рядом, чуть выше, мелькнул темный силуэт бомбардировщика. Повезло, думаю, и спешу к нему. Вот уже четко видны красноватые струйки выхлопных газов. Накладываю перекрестие прицела на "хейнкеля" и... мой самолет попадает в прожекторный луч. В глазах запрыгали яркие сполохи. Не только противника, но и своего прицела не разгляжу. Торопливо нажимаю на гашетку, и вспышки выстрелов окончательно ослепляют меня. Попал или не попал? Резко отворачиваю истребитель и выскакиваю из прожекторного луча. Глаза понемногу свыкаются с темнотой. Оглядываюсь, но горящего "хейнкеля" не вижу. Значит, ушел. Приходится возвращаться домой с пустыми руками.
      Ну как тут было не обрушиться с проклятиями в адрес прожектористов! Когда же успокоился, подумал, то пришел к выводу, что они тоже не виноваты. Попробуй определи ночью с земли, где свой, а где чужой самолет...
      И все же мы приноровились к новой обстановке, начали сбивать вражеские самолеты. А если не сбивали, то прогоняли фашистов от переправы, заставляли их бросать бомбы куда попало. Переправа продолжала действовать!
      Для ночных полетов командование выделяло наиболее опытных летчиков. Остальные прикрывали переправу днем. Получилось так, что молодые летчики стали летать без своих командиров. Мы понимали опасность такой ситуации и тщательно подбирали пары. Когда же над переправой нависала особенно серьезная угроза, приходилось поднимать в воздух всех. И вот в один из таких дней не вернулся с задания Федор Тихомиров.
      Сбив над Сивашом "юнкерс", Тихомиров возвращался домой. Погода была пасмурной, и летчик слишком поздно заметил вынырнувших из-за облака "мессершмиттов". Один из них с короткой дистанции открыл огонь и изрешетил кабину "яка". Летчик был убит.
      Оборвалась молодая жизнь: Феде Тихомирову только что исполнилось двадцать лет. До сих пор я не могу забыть этого добродушного здоровяка с застенчивым взглядом и белесыми бровями. Ему бы жить да жить. Как все-таки суровы законы войны!
      Готовя освобождение Крыма, командование нашего фронта снова особое внимание стало уделять воздушной разведке. В ней принял участие и наш полк. Мы бороздили небо над полуостровом вдоль и поперек, вскрывали систему вражеской обороны, места расположения огневых позиций, наблюдали за дорогами. Предметом особого внимания были аэродромы. Места нахождения большинства из них знали, а о том, какие самолеты там базируются, сколько их, командование не имело достоверных данных. Во-первых, противник часто перебрасывал авиацию из одного пункта в другой, а во-вторых, он нередко использовал для взлета и посадки временные площадки.
      В этот период летчикам нашего полка пришлось "контактировать" с начальником разведки дивизии майором Цыбиным. Любопытный это был человек. С нами он держался всегда официально и напускал на себя такой вид, будто в его руках находились тайны, по крайней мере, десяти государств. Мы так и прозвали его - "тайна мадридского двора".
      Майор Цыбин был удивительно недоверчив к мнению других. Бывало, придешь к нему и скажешь, что там-то обнаружил аэродром. А он подозрительно посмотрит на тебя и заметит:
      - Обнаружил, обнаружил... А пленка есть? Нет? Так что же ты мне голову морочишь? Не могу же я положить на стол командира дивизии твои слова?
      Особое мнение майор Цыбин имел и о качестве фотоснимков. Он признавал лишь те, которые сделаны с высоты пятьсот метров. Его вовсе не интересовало, что вражеские зенитные автоматы на этой высоте поражают цели довольно точно. И мы вынуждены были привозить такие снимки, какие он требовал.
      Однажды меня вызвали к майору Цыбину. Уткнувшись в карту, он строго спросил:
      - Аэродром Сарабуз знаете?
      - Бывал.
      - Так вот, надо его сфотографировать. И пленка чтобы была сам знаешь какая. В корпус буду докладывать.
      Ранним утром мы вылетели с лейтенантом Сереженко. Погода выдалась хорошая, сквозь высокие облака проглядывало солнце, видимость была отличной. Набрав солидную высоту, взяли курс на юг. Километров за двадцать перед Сарабузом нас начали обстреливать зенитки среднего калибра. Скорость мы держали большую, и снаряды рвались в стороне и сзади.
      Показался аэродром. На нем было много самолетов - бомбардировщиков и истребителей. "Вот так удача", - подумал я и пошел на снижение. У границы аэродрома на нас обрушился мощный шквал зенитного огня. Казалось, даже небо потемнело от разрывов. У меня, да, видимо, и у Сереженко, побежали по спине мурашки: так горячо нас еще не встречали. Но, выполняя указание майора Цыбина, я бросил самолет в пикирование и включил фотоаппарат.
      Как мы выбрались из этого огненного пекла, ума не приложу. Но зато я был уверен, что пленка получится, выражаясь словами начальника разведки, "сам знаешь какая". Правда, в наших самолетах оказалось много пробоин, у Сереженко вышла из строя радиостанция.
      Перед Сивашом ведомый подошел ко мне вплотную слева и стал показывать вверх. Я посмотрел в ту сторону и увидел, что справа над нами идет четверка вражеских истребителей. Выглядели они необычно: тупые носы, длинные фюзеляжи, обрезанные почти под прямым углом концы крыльев. Это были фашистские истребители "фокке-вульфы". Встречаться с ними сейчас, после такой разведки аэродрома, совсем не хотелось, и мы пошли своей дорогой. Но желание померяться когда-нибудь силами с этими самолетами появилось.
      Майор Цыбин, разумеется, остался доволен качеством фотопленки, привезенной мной. Когда же я заикнулся о том, в каких условиях ее пришлось добывать, он безапелляционно заявил:
      - Иначе и быть не может. Мы на войне, а не на крымском курорте!
      Что можно было на это ответить? Для Цыбина, как. впрочем, и для некоторых других, главным было добиться своей цели. А какой ценой она достигалась, их вовсе не волновало. Я не всегда понимал таких руководителей. Ведь задачу выполняют люди, они рискуют жизнью. И потому все, от кого это зависит, должны всячески беречь людей, добиваться победы с наименьшими потерями. Невольно подумалось: если бы майору Цыбину самому довелось выполнять свои указания, он наверняка бы заговорил по-другому. Но начальник разведки не был летчиком...
      По аэродрому Сарабуз в тот же день истребители корпуса нанесли мощный удар. Многие вражеские самолеты были сожжены и выведены из строя. Уцелевшие спешно перебазировались в другое место. Разведчики снова начали бороздить крымское небо.
      В вылетах на разведку запрещалось выполнять какие-либо другие задачи. Но мы, летчики, иногда нарушали это правило. И вовсе не потому, что были противниками фронтовой дисциплины. Нет! Мы просто стремились нанести врагу как можно больший урон. Такие нарушения допускались обычно после выполнения разведывательной задачи. Возвращаешься, бывало, на свой аэродром и встречаешь легкопоразимую цель. Ну как здесь удержаться от атаки?! И, чего греха таить: нередко за такие нарушения приходилось расплачиваться.
      Расскажу о случае, когда мне и Сереженко впервые пришлось встретиться в бою с "фокке-вульфами".
      Нам приказали сфотографировать аэродром южнее Джанкоя. Предупредили, что напрямую к нему идти опасно: на пути много зениток, часто барражируют вражеские истребители. Поэтому мы наметили обходный маршрут. Вышли на Арабатскую стрелку и вдоль нее направились на юг, будто интересуясь объектами на побережье. В районе Ички резко повернули вправо, к Джанкою, и пошли со снижением. Только здесь нас начали обстреливать зенитки. Но снаряды рвались где-то сзади: скорость истребителей была большая, к тому же мы маневрировали по направлению и высоте.
      Вот и аэродром. Он забит самолетами. Два из них пошли на взлет. Опоздали фрицы, думаю, и включаю фотоаппарат. Хорошая получится пленка, майор Цыбин будет доволен. Пронеслись над аэродромом и, прижавшись к земле, легли на обратный курс. Попробуй теперь догони нас...
      Вскоре показалась железная дорога, связывающая Джанкой с Армянском. А по ней шел поезд. Подумалось: а что, если попутно с ним разделаться? Вражеские истребители отстали, зенитки не стреляют, положения для атаки лучше не найдешь.
      - Атакую паровоз, - передал я Сереженко, и тот сразу же несколько отстал, выбирая удобную позицию для прикрытия ведущего.
      Набрав побольше высоту, я направил "як" вдоль железнодорожного полотна. Не спеша прицелился и дал очередь из пушки и пулемета. Фонтанчики разрывов взметнулись метрах в пяти от паровоза. "Ветер", - подумал я и, сделав поправку, снова нажал на гашетку. На этот раз очередь прошла по тендеру паровоза и первому вагону. Полетели щепки, а поезд, как ни в чем не бывало, продолжал двигаться. Вот оказия... Стрелять, что ли, разучился?
      Увидев мой промах, Сереженко зашел под небольшим углом к поезду и первой же очередью попал в паровоз. Тот окутался паром. "Надо добить", решил я и стал разворачиваться. А где же Сереженко? Взглянул в его сторону, и внутри у меня похолодело. Прямо на него пикировали два "фокке-вульфа". Надо что-то делать. Но что? И тут я вспомнил о слабом месте у этих истребителей: об ограниченности вертикального маневра и небольшой скороподъемности.
      - Паша, сзади "фоккеры", переходи на вертикаль, - закричал я и, дав мотору полные обороты, потянул ручку на себя.
      Мой самолет стрелой пошел вверх, но Сереженко замешкался, и в тот же момент ведущий "фокке-вульф" прошил его "як" пушечной очередью. Мало того, он продолжал сближаться, ведя огонь из пушек. Я мигом свалил истребитель на крыло и оказался в хвосте у фашиста. В спешке прицелившись, дал очередь. Но снаряды прошли перед носом "фокке-вульфа". Увидев трассы, вражеский летчик перестал преследовать Сереженко и стал в вираж. Его ведомый повторил маневр. Я снова приник к прицелу, усилием воли подавляя волнение. На этот раз длинная очередь одновременно из пушки и пулемета оказалась точной. Из спины "фокке-вульфа" показался сизоватый дым, а затем и пламя. Летчик сбросил фонарь, готовясь выброситься с парашютом. Его ведомый юркнул вниз. "Черт с тобой", - подумал я и спросил Сереженко:
      - Паша, как дела?
      Ответа не последовало. Я посмотрел в сторону, где должен был находиться самолет ведомого. Вот он, рядом. Но что это? "Як" как-то странно клюнул носом, чуть развернулся и с левым креном направился в сторону Сиваша.
      - Пашка, отвечай, что случилось? - закричал я, предчувствуя недоброе.
      - Ранен в руку, - послышался усталый голос Сереженко.
      - До дома дотянешь?
      - Дотяну.
      Я пристроился к Сереженко, тревожно посматривая за воздухом. Сейчас совсем ни к чему была бы встреча с вражескими истребителями.
      Сели мы нормально. Рана у Сереженко оказалась серьезной, но кость не пострадала. Через месяц летчик был снова в строю. После этого полета я уже не стал рисковать при выполнении разведывательных задач...
      Первая встреча с "фокке-вульфами" еще более укрепила во мне уверенность, что и с ними можно вести успешную борьбу. Хотя этот орешек покрепче "мессершмитта", но и его можно раскусить. Надо только хорошенько знать его сильные и слабые стороны и не забывать о них в бою.
      ФВ-190, появившийся на фронте летом 1942 года, кое в чем превосходил Ме-109. Он имел более мощное вооружение (четыре пушки и два пулемета в основном варианте), солидную скорость (примерно шестьсот километров в час) и лучшую систему бронирования. К его недостаткам следует отнести худшую, чем у Ме-109, маневренность и скороподъемность, большие полетный вес и посадочную скорость. Отмечу, что летчики "фокке-вульфов" стремились уклониться от боя на вертикалях и предпочитали маневрировать в горизонтальной плоскости. Из боя они выходили или резким пикированием, или сваливанием на крыло.
      * * *
      На аэродроме Веселое вместе с нами базировалось одно из подразделений корректировочно-разведывательного полка. Мы крепко сдружились с соседями: вместе летали на боевые задания, вместе проводили короткие часы фронтового отдыха.
      Как-то капитану Анкудинову и мне поручили сопровождать самолет Ил-2, экипажу которого предстояло разведать и сфотографировать в Крыму участок железной дороги между Армянском и Джанкоем. Задание было несложное, времени на подготовку к нему дали достаточно, погода стояла хорошая. Словом, все благоприятствовало полету.
      Взлетели, набрали высоту и направились к Сивашу. Взглянули вниз, на переправу, - она стояла целехонькой. Вокруг нее, на мелководье, торчали хвосты и носы вражеских самолетов. А у торцов понтонного моста виднелись многочисленные воронки от бомб и снарядов. Да, нелегко живется тем, кто обслуживает переправу...
      И вот наша группа уже над железной дорогой. Экипаж разведчика предупреждает, что он начинает выполнять задание. Мы внимательно посматриваем за воздухом, готовые в любой момент прийти на помощь "илу".
      Справа появляется вражеский транспортный самолет. Хорошая цель, но мы не имеем права ее атаковывать. Не успели проводить взглядами "транспортника", как увидели двух "мессершмиттов", направлявшихся в нашу сторону. Приготовились к бою. Пара Анкудинова немного оттянулась назад, а я со своим ведомым стал набирать высоту и "захватывать солнце". Но в последний момент "мессершмитты" отвернули и быстро скрылись. Очевидно, не решились вступать в бой с нашей четверкой.
      Наконец разведчик закончил работу и, развернувшись, начал снижаться. Мы в недоумении: зачем? Ведь на небольшой высоте фашистские зенитные автоматы стреляют довольно точно. И в самом деле, вокруг "ила" стали рваться снаряды. Анкудинов спешит предупредить об опасности экипаж разведчика. Но тот все больше и больше прижимается к земле.
      Показался Сиваш, скоро наш аэродром. Но что это? "Ил" вздрогнул, накренился и, сминая голые кусты лозняка, приземлился на прибрежный песок. Пораженные нелепостью случая, мы начали кружить над самолетом. На наших глазах экипаж выбрался из "ила" и куда-то скрылся. По истребителям открыли огонь зенитки. Значит, это вражеская территория. Вот так история... И экипажу ничем нельзя помочь.
      Понуро плетемся домой, садимся. Доложить толком не можем: не знаем причину такого поведения экипажа разведчика. То ли у "ила" отказал мотор, то ли в него попали снаряды вражеских зениток, то ли летчик допустил ошибку в пилотировании - непонятно. Мы чувствуем себя неловко, хотя и понимаем, что не виноваты. Разведчик, которого нам поручили сопровождать, задачу не выполнил, экипаж или погиб, или попал в плен. Выходит, что и мы не справились со своим заданием...
      - Самолет сгорел? - спросил генерал Савицкий, прилетевший вскоре на аэродром.
      - Нет, цел.
      - Нельзя оставлять его фашистам. И пленку - тоже.
      И снова мы с Анкудиновым поднимаемся в воздух.
      Теперь у нас необычная задача: уничтожить свой, ставший чужим, самолет. Делаем несколько заходов, расстреливаем почти весь боекомплект. Но "ил" не горит и не взрывается. Нас сменяют генерал Савицкий и Федоров. А "ил" опять не горит, несмотря на то, что весь изрешечен снарядами. Так и пришлось его оставить...
      Хотя и неприятным был этот случай, но он наглядно показал, насколько крепки наши самолеты. И не только штурмовики, но и истребители. Смотришь иногда и поражаешься: в крыльях, стабилизаторе и фюзеляже зияют пробоины, а машина благополучно садится. Мы, летчики, конечно, гордились отечественными самолетами, построенными заботливыми руками советских людей.
      Как-то вечером меня опять вызвал начальник разведки дивизии майор Цыбин.
      - Аэродром Сейтлер знаете? - этой фразой он обычно начинал разговор с летчиками.
      Я задумался. Уже месяц я колесил по Крымскому полуострову, искал аэродромы, наблюдал за движением поездов и колонн автомашин, засекал расположение вражеских штабов. Знал, как говорится, каждый кустик. Но аэродрома в районе небольшого местечка Сейтлер что-то не видел.
      - Нет, не знаю.
      - Плохо смотрите, - Цыбин метнул на меня осуждающий взгляд. - Завтра к десяти утра у меня должен быть снимок аэродрома. Он восточнее населенного пункта, километрах в четырех. С кем полетите?
      - Подумаю, товарищ майор.
      - Чего думать? Надо лететь с Сереженко.
      Не только я, но и Цыбин хорошо знал разведывательные способности Павла Сереженко. Тот прекрасно видел все, что делается на земле и в воздухе. А главное - имел феноменальную зрительную память. После разведки аэродрома он мог безошибочно доложить, сколько каких самолетов находилось на каждой стоянке, сколько зенитных точек вели огонь, и о многом другом.
      - Сереженко в госпитале, - ответил я.
      - Что с ним?
      - Ранен в руку после первого знакомства с "фоккерами".
      - При каких обстоятельствах? - допытывался Цыбин, и мне показалось, что неспроста.
      - Неудачный бой, - начал хитрить я, зная, что Цыбин любит раздувать ошибку до масштабов преступления. - Выполняли обычное задание.
      - Когда это было?
      - Двадцать восьмого.
      Цыбин заглянул в какую-то книжицу, полистал ее и возмущенно сказал:
      - Как это обычное задание? Вы вылетали на разведку! Это поважнее, чем сбить какого-то "фоккера".
      - Мы и паровозик прихватили, - уточнил я и тут же пожалел о сказанном.
      - Ах вот оно что! Нарушили приказ, отвлеклись от разведзадания. Теперь понятно, почему тогда плохую пленку привезли. Надо поставить этот вопрос перед командованием дивизии...
      Но вопрос так и не был поставлен. Видимо, из-за давности случившегося.
      На следующее утро мы с Кузнецовым вылетели на разведку. Взошедшее из-за Арабатской стрелки солнце раскинуло свои лучи по однообразному крымскому ландшафту. Апрель в этом году не радовал: было холодно и сухо. Сильные ветры, взаимодействуя с солнцем, начисто высушили крымскую землю, прежде чем на ней появилась первая весенняя травка.
      Мы прошли вдоль Арабатской стрелки, повернули на Джанкой, а затем взяли курс на юго-восток. Я начал внимательно присматриваться к местности. Вот Сейтлер, вот железная дорога на Керчь. Аэродрома нет. Направились вдоль полотна в сторону Феодосии. И здесь ничего не обнаружили. Вернулись к Сейтлеру и, снизившись до высоты восемьсот метров, сделали над ним один круг, второй, третий... Нет аэродрома. Подумав, что Цыбин без снимков не поверит результатам разведки, сфотографировали этот район.
      - Справа, выше - четыре "фоккера", - услышал я голос Кузнецова и взглянул в указанном направлении.
      Две пары истребителей шли на восток со снижением. Мелькнула мысль: а зачем они туда направляются, да еще со снижением? Ведь восточнее Джанкоя, по нашим сведениям, аэродромов нет. Что-то здесь не так. Развернулись и пошли в ту же сторону. Но горючее кончалось, и нам пришлось возвратиться домой.
      - Фотоснимки привезли? - спросил у меня Цыбин, как только мы произвели посадку. Он, оказывается, специально за ними приехал в полк.
      - Привезли.
      - Аэродром нашли?
      - Нет аэродрома.
      - Что вы мне голову морочите? - закричал Цыбин. - Как это понимать: снимки есть, а аэродрома нет?
      - Аэродром не найми, а местность, где он должен быть, сфотографировали.
      - Зачем она мне, эта местность? Ее на стол командиру дивизии не положишь. Что мне с вами делать?
      - А ничего, товарищ майор, - и я рассказал ему о своих предположениях относительно четырех "фокке-вульфов", которых встретили. - Сейчас заправимся и пойдем опять искать.
      - С этого и надо было начинать, - успокоившись, сказал Цыбин. - А то местность привез...
      Через полтора часа мы снова были в воздухе. В районе Джанкоя повернули на восток и снизились до восьмисот метров. Выше попадались кучевые облака, мешавшие наблюдению.
      Вдруг по нас с земли ударили зенитные автоматы. И в тот же момент я увидел самолеты, находящиеся в овальных капонирах. Много машин, несколько десятков. Считать их было некогда, требовалось быстрее уходить от аэродрома.
      - Андрей, пикируем! - крикнул я и бросил самолет вниз.
      Перед нами встала почти сплошная стена белых разрывов. Где-то внутри забился холодный комочек страха. Передернул плечами. Скованность исчезла. Торопливо дал из пушки две короткие очереди по стоявшему на открытом месте самолету и, едва не столкнувшись с заходящим на посадку истребителем, прошел над самыми крышами поселка. Оглянулся назад: Кузнецов был на месте. Порядок!
      Вскоре мы вышли на Арабатскую стрелку, прижались к самой воде и направились домой. Когда сели, я спросил Кузнецова:
      - Напугался?
      - Было дело. Как-то внезапно все вышло. А вы?
      - Тоже.
      Обнаружнв немецкий аэродром Ички, мы не сделали никакого открытия. Этот аэродром давно значился в материалах разведки, но был показан в другом месте. К тому же считалось, что на нем не базировались вражеские самолеты. Мы только лишь внесли некоторые коррективы в разведданные.
      На следующий день мне поручили вывести на этот аэродром, группу истребителей соседнего полка. Штурмовой удар был неожиданным для противника. Результат: несколько сожженных на земле и уничтоженных в воздухе вражеских самолетов.
      Начинался апрель. На Украине весна уверенно вступала в свои права. Припекало солнце, кое-где зеленела трава, реже хмурилась погода. Изредка гремел гром, и небо прорезали яркие трассы молний. Мы знали, что скоро загрохочут иные громы и засверкают иные молнии. Близился час освобождения родного Крыма.
      Звезды над Крымом
      1
      Едва на Сиваш упали первые лучи солнца, как воздух потряс мощный грохот артиллерийской подготовки. А вскоре над разбуженным заливом появились самолеты, шедшие курсом на юг.
      8 апреля 1944 года войска 4-го Украинского фронта начали разгром врага, окопавшегося в Крыму. Они нанесли одновременно два удара: вдоль Перекопского перешейка и с плацдарма на южном берегу Сиваша. Сломив сопротивление противника на его оборонительных рубежах, наша пехота стала продвигаться в глубь полуострова. Были освобождены Армянск и Джанкой.
      Через три дня в наступление перешла Отдельная Приморская армия. Освободив Керчь, она устремилась вдоль Черноморского побережья. К середине апреля враг был выбит из Евпатории, Симферополя и Бахчисарая. А передовые механизированные части вышли к внешнему оборонительному обводу Севастополя.
      В течение этой недели наш полк решал в основном две задачи: сопровождал бомбардировщиков и штурмовиков, прикрывал и поддерживал наступающие наземные войска. Вначале вражеская авиация действовала активно, пытаясь наносить удары по боевым порядкам наших частей. Но успеха она не смогла добиться. Советские летчики, прочно удерживая господство в крымском небе, срывали вражеские планы.
      Через два дня после начала наступления наш полк перелетел на небольшую ровную площадку за Сивашом. Здесь нас ожидала передовая команда технического состава, которая двигалась за вторыми эшелонами пехотных частей. Вместе с техниками и механиками летчики быстро осмотрели самолеты, заправили их горючим, пополнили боеприпасы и ушли в воздух. За первым вылетом последовал второй, третий...
      Перед вечером, когда мы произвели последнюю посадку, адъютант эскадрильи Петр Корюков доложил, что нам разрешено отдыхать. Мне нравился этот энергичный, неугомонный человек. В недавнем прошлом он был хорошим боевым летчиком, отмечен несколькими наградами. После тяжелого ранения старший лейтенант Корюков снова вернулся в авиацию. Став начальником штаба, он и здесь проявил себя с самой лучшей стороны. Добросовестно выполняя свои прямые обязанности по службе, адъютант добровольно взял на себя также заботы о быте и питании личного состава.
      Вот и на этот раз Корюков ухитрился почти на голом месте создать людям приличные условия для отдыха, организовать ужин и обеспечить всех топливом. Кто был на фронте, тот знает, как такая забота поднимает у бойцов боевой дух.
      Возле Сиваша наш полк пробыл недолго. Вскоре мы перелетели на другой аэродром.
      Со второй половины апреля началась непосредственная подготовка к штурму Севастополя. Проводилась разведка оборонительных рубежей противника, наземные войска пополнялись людьми и техникой, подтягивались тылы.
      Однажды под вечер всех комэсков вызвали в штаб полка. Там были наш новый командир майор Попов, сменивший Корнилова, и командир дивизии полковник Корягин.
      Комдив собрал нас затем, чтобы ознакомить со свежими данными о противнике. Он сообщил, что вражеская авиация сосредоточена в основном в двух местах: на мысе Херсонес и в районе поселка Шестая Верста. Там находятся преимущественно истребители, а бомбардировщики базируются на аэродромах Румынии.
      - Нашей дивизии, - сказал в заключение полковник Корягин, - поставлена задача - завтра же нанести удар по аэродрому на мысе Херсонес. В налете будут участвовать два полка - ваш и майора Рубахина. Вылет на рассвете.
      ...Мы стали готовиться к завтрашнему дню, а Федоров по приказу командира полка отправился на разведку аэродрома. Надо было уточнить место его нахождения, расположение на нем самолетов и нанести на карту позиции зенитной артиллерии.
      - Аэродром находится на косе за Севастополем, - доложил Федоров, вернувшись из разведки. - Самолеты стоят у самой воды, их не меньше сотни. Зенитчики по мне не стреляли, их позиции не обнаружил...
      Хотя доклад Федорова не отличался обилием сведений, он все же помог командиру уточнить план выполнения задачи.
      - Полк идет колонной, - объявил свое решение майор Попов. - Впереди эскадрилья Машенкина, замыкает колонну эскадрилья Федорова. На Херсонес выходим через Северную бухту. За Севастополем начинаем снижение. Бомбы сбрасываем с первого захода. Затем используем пушки и пулеметы. Дальнейшие действия - в зависимости от обстановки.
      ...Мекензиевы горы остались позади. Показалась Северная бухта, прикрытая редким туманом. Хорошо видны вражеские корабли на рейде, развалины Севастополя.
      - Растянуться в кильватер. Приготовиться к бомбометанию! - послышалась в наушниках команда ведущего группы полковника Корягина.
      И в этот момент по истребителям открывают огонь крупнокалиберные зенитные орудия вражеских кораблей. Сначала снаряды рвутся где-то в стороне и сзади, но постепенно разрывы становятся все ближе и ближе. Приходится маневрировать.
      Когда показался вражеский аэродром, майор Попов скомандовал:
      - Машенкину - южная стоянка, Тищенко - западная. Я атакую северную.
      Одна за другой восьмерки истребителей устремились вниз, сбрасывая бомбы. Над аэродромом взметнулись десятки разрывов, в нескольких местах вспыхнули пожары.
      - Рубахин, с востока приближаются "мессершмитты", - услышал я голос командира дивизии, когда выводил самолет из пикирования.
      - Вас понял. Атакую!
      Над аэродромом возникла своеобразная обстановка. Внизу, среди разрывов зенитных снарядов, кружили истребители нашего полка, атакуя стоянки самолетов. Чуть выше группа прикрытия вела бой с "мессершмиттами".
      Во время второго захода ловлю в прицел "юнкерса" и даю по нему длинную очередь. Вижу, как снаряды рвутся на его плоскостях и фюзеляже. Вдруг мой "як", словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, вздрагивает и начинает крениться. В него угодил снаряд зенитки. С трудом вывожу самолет в горизонтальный полет и направляюсь в сторону моря. Оглядываюсь: летчики эскадрильи идут за мной. Хорошо, думаю, все целы. И в этот момент в эфире раздалась команда полковника Корягина:
      - Задание выполнено. Уходим вдоль побережья.
      Едва мы успели произвести посадку, как над аэродромом пронеслась пара "фокке-вульфов". И сразу же рядом со стоянкой разорвалась бомба. А через несколько секунд, когда самолеты скрылись, грохнул второй взрыв - у командного пункта. От неожиданности мы на минуту растерялись, а потом бросились к щелям. Вот так штука! На штурмовку вражеского аэродрома фашисты немедленно ответили нам тем же.
      - Двухсоткилограммовые! - определил кто-то калибр бомб. - А одна - с замедленным взрывателем.
      - Находчивые, черти, - отозвался другой. - Момент для налета выбрали удачный: наши еще не успели заправить самолеты.
      Начиная с этого дня налеты гитлеровцев стали регулярными. Стоило какой-нибудь группе сесть, как на аэродром с большой высоты неожиданно сваливались вражеские истребители. Сбросив бомбы, они на бреющем стремительно уходили прочь. Мы пытались бороться с ними, стали выделять дежурную пару для прикрытия посадки, но эффект был незначительным. Фашисты, внимательно наблюдая за нашим аэродромом, все-таки умудрялись выбрать подходящий момент, для того чтобы преподнести нам сюрприз.
      Однако скоро налеты вражеских истребителей внезапно прекратились. Мы, конечно, не без удовольствия это восприняли и заинтересовались, кто же отучил фашистов от таких прогулок. Пристали с вопросом к Ивану Федорову, которого недавно зачем-то вызывали в штаб корпуса.
      - Верно, вызывали, - с лукавой улыбкой ответил Федоров. - А вы что, скучаете без гостей?
      - Брось туманить. Выкладывай, как было, - насели на него летчики.
      - Да очень просто. Караулили немцев неподалеку от их аэродрома. Как только они взлетали, мы прицеплялись к ним и учили их уму-разуму, - все так же весело продолжал Федоров.
      - Кто это мы?
      - Всего было пять пар, выделенных по распоряже_нию генерала Савицкого.
      * * *
      На наш аэродром села эскадрилья разведывательно-корректировочного полка. Старые знакомые! Анкудинову и мне было как-то неудобно смотреть в глаза летчикам после того злополучного случая с "илом". Но они поспешили заверить, что никакой обиды на нас не имеют, что, мол, глупо из-за нелепой случайности нарушать былую дружбу. Хорошие ребята, эти разведчики-корректировщики. И служба у них, пожалуй, потруднее нашей. Как ни говори, истребитель имеет больше возможностей вернуться с задания невредимым.