Как только мы возвратились из дома отдыха, меня вызвал майор Попов.
      - Думаем назначить вас штурманом полка, - сказал он. - Как на это смотрите?
      Предложение было неожиданным для меня. Не хотелось расставаться с эскадрильей, которую полюбил. Да и летать в новой должности пришлось бы меньше.
      - Отрицательно смотрю, - ответил я и изложил свои соображения.
      - Но вас рекомендует командование дивизии, - возразил Попов. - Вам оказывают доверие, а вы...
      - Тогда придется согласиться, - ответил я без особого воодушевления. Только прошу разрешить летать на боевые задания с первой эскадрильей.
      - Разрешаю. Принимайте хозяйство у Анкудинова.
      Так я стал штурманом полка. Одновременно продолжал руководить эскадрильей, поскольку нового командира туда пока не назначили.
      Через несколько дней в полку появился невысокий худощавый капитан с залихватскими усиками. Он выглядел, как перед парадом, в своем отутюженном костюме и начищенных до блеска сапогах.
      - Капитан Джабидзе, - отрекомендовался офицер. - Назначен командиром первой эскадрильи.
      Пижон ты тбилисский, хотелось сказать. Ишь вырядился, а, спрашивается, зачем? Здесь не проспект Руставели. Но ничего такого я, конечно, ему не сказал, и, как потом подтвердилось, сделал правильно. Давид Васильевич Джабидзе оказался на редкость аккуратным, подтянутым человеком и отличным товарищем. Он всегда выглядел так, как в день прибытия. Мы невольно стали равняться на него, хотя и безуспешно. Никто из нас не мог добиться такого шика.
      - Солдат, душа мой любезный, должен быть картинкой, - говорил Джабидзе. - Защитнику Родины не к лицу неряшество.
      Давид Васильевич очень быстро нашел общий язык со всеми. Через месяц мы считали его уже своим человеком. Я радовался, что моя бывшая эскадрилья попала в такие надежные руки.
      Джабидзе пришел к нам с солидным боевым опытом. Сражаясь в небе Ленинграда, он проявил себя смелым и решительным воздушным бойцом. Однажды, например, ему и еще двум летчикам пришлось вступить в бой с пятнадцатью вражескими самолетами. Схватка была напряженной. И наши ребята, несмотря на пятикратное превосходство противника, сумели выйти победителями. В том поединке Джабидзе не только подбил вражеский бомбардировщик, но и заставил его сесть на ленинградский аэродром. А ведь сам он был тяжело ранен.
      После госпиталя Джабидзе попал в наш корпус, в соседнюю дивизию. Здесь он тоже умело и храбро сражался с врагом. Как-то четверка истребителей, в которую входили Давид Джабидзе и Спартак Маковский, встретилась с двадцатью бомбардировщиками противника и шестью "фокке-вульфами". Советские летчики смело ринулись в атаку. Одна пара связала боем вражеских истребителей, а другая - обрушилась на бомбардировщиков. В ожесточенной схватке Джабидзе и Маковский сбили по два самолета противника. Остальные, ошеломленные дерзкими атаками советских летчиков, беспорядочно сбросили бомбы и повернули назад. Врагу не удалось нанести удар по нашим войскам.
      Теперь вот этого бесстрашного воздушного бойца выдвинули на должность командира эскадрильи. Наша полковая семья получила хорошее пополнение.
      * * *
      В последнее время я перестал получать письма от матери, которая жила с младшим сыном в деревне под Уманью. Она перенесла тяжелую фашистскую оккупацию, чувствовала себя плохо, и ее молчание меня встревожило. Я попросил краткосрочный отпуск. Командир разрешил, но с условием, что я возьму с собой сержанта Кличко, которого тоже на несколько дней отпустили к родителям. Такой попутчик меня вполне устраивал: вдвоем путешествовать веселее, тем более с бортовым механиком...
      Вылетели мы на По-2 рано утром и к вечеру, преодолев пятисоткилометровый путь, приземлились около Умани. Поскольку горючее было на исходе, Кличко решил добираться до Кировограда на попутных машинах.
      Трудно найти слова, которыми бы можно было передать радость моей встречи с матерью и младшим братом! Мы не виделись пять лет. Рассказы, расспросы, слезы... И больше о том, что довелось испытать в фашистской неволе. Страшное это было время. Но мои земляки не мирились с издевательствами оккупантов. Одни сражались в партизанском отряде, другие всячески саботировали распоряжения гитлеровской администрации. Даже мой пятнадцатилетний брат Николай участвовал в этой борьбе. Когда немецкий хозфюрер Мюллер собрался бежать на запад, брат, рискуя жизнью, угнал подготовленную подводу в лес. Фашисту пришлось пешком и без награбленного добра драпать из деревни...
      Несколько дней отпуска пролетели незаметно. Надо было возвращаться в полк. Но тут-то и начались осложнения.
      Поскольку Кличко рядом не было, пришлось учить брата, чтобы он помог мне запустить мотор. А горючего в баках осталось очень мало, надо было экономить каждую каплю. И еще одна неприятность случилась: разворачивая самолет, деревенские парни перестарались и сломали хвостовой костыль.
      Кое-как я добрался до первого аэродрома. Пока заменяли костыль и заправляли самолет бензином, прошло несколько часов. Вылетел уже после обеда. Вскоре понял, что из-за сильного встречного ветра во Владимир-Волынский в этот день не попаду. Решил где-нибудь переночевать.
      Сел около небольшой деревушки. Уже стемнело. Постучал в дверь крайней хаты - ни ответа, ни привета. Снова принялся барабанить. Наконец встревоженный женский голос спросил из-за двери, кто я и что мне нужно. Долго пришлось объясняться, прежде чем меня впустили в хату.
      - Почему так долго не открывали? - спросил я пожилую женщину. Боитесь, что ли?
      - А как же? - ответила она. - Здесь по лесам разный народ бродит. Бандеровцы, сказывают, появились...
      Сообщение хозяйки меня не обрадовало. Я попросил ее сына сбегать за председателем сельсовета. Надо было организовать охрану самолета. Пока я укутывал "кукурузника" в брезентовый чехол, вернулся мальчик в сопровождении высокого бородатого старика.
      - Вы и есть председатель сельсовета? - с сомнением спросил я у этого человека, так непохожего на "власть".
      - А как же? Старостой избрали, - ответил он и, усмехнувшись, ни с того, ни с сего добавил: - Мой племяш у бандеровцев за главного. Вот меня и допустили до власти, чтоб он не грабил в своей деревне...
      "Ну и история, - подумал я. - Еще не известно, чем кончится мое пребывание здесь. Если бандеровцы узнают обо мне, они наверняка попытаются завладеть самолетом и расправиться со мной. Мне немало приходилось слышать об их черных делах. Что же делать?"
      - Помогите организовать охрану самолета, - попросил я старосту, стараясь не выдавать своей тревоги.
      - Не беспокойся, ложись спать. Охрана будет добрая...
      После скромного ужина я сходил к самолету, снял пулемет и установил его на столе, перед окном, напротив того места, где стоял По-2. Затем зарядил пистолет и прилег на лавку.
      На рассвете меня разбудили какие-то звуки, похожие на отдаленные выстрелы. Неужели бандеровцы? Не раздумывая, я бросился к пулемету.
      - Дядьку, вставайте! - послышался с улицы голос хозяйского сына. И он снова постучал в ставню.
      - Что случилось?
      - Дед вас требует.
      Ничего не понимая, выбегаю на улицу. Утренняя свежесть окончательно прогоняет сон. Гляжу на самолет и вижу: брезентовый чехол на нем стал белым от инея. Навстречу идет староста с палкой в руках. Вот она, оказывается, какая добрая охрана! Но что это? Дед в шубе и босиком. Не верю своим глазам. Ходить всю ночь по инею без сапог? А он виновато улыбается и говорит:
      - Прости, что разбудил. Совсем замерз.
      Вот так дед, вот так староста! А я-то еще сомневался в нем. На таких, как он, видно, и держится наша земля. Сделает доброе дело, да еще извиняется. Нет, это не племянничек его, выросший уродцем. Такие деды Советскую власть в обиду не дадут.
      - А почему ты босый, дедушка? Сапог, что ли, нет?
      - Да нет, - отвечает он. - Сапоги есть, только рано еще их обувать...
      Поблагодарив старосту за охрану самолета, я с помощью деревенских хлопцев запустил мотор и расстался с этими замечательными людьми. От встречи е ними на сердце осталась приятная теплота.
      Вернувшись в полк, я узнал новость: Ивану Федорову присвоили звание Героя Советского Союза. Заслуженная награда! Двадцать пять вражеских самолетов уничтожил этот храбрый и умный воздушный боец. А сколько выполнил он других сложных боевых заданий! Мы от души поздравили своего товарища.
      Стали думать, как доставить Федорова в Москву для получения награды. Поезда в прифронтовой полосе в то время ходили не регулярно, да и до железной дороги было далеко. Решили подбросить именинника на станцию самолетом. Так я и сделал.
      В конце ноября полк перелетел поближе к фронту - на аэродром Вышнице, расположенный на территории Польши. Мы впервые оказались за границей и, естественно, не скрывали своего любопытства. Всюду на вывесках пестрели имена владельцев магазинов и предприятий. От них веяло далеким, чуждым нам миром. Но трудовые люди были такие же, как у нас, - гостеприимные и отзывчивые. Встречали они нас радушно, как освободителей.
      На новом месте мы продолжали усиленно тренироваться, особенно в сложных метеорологических условиях. Совершенствовали тактические приемы борьбы в воздухе, учились ориентироваться и пилотировать самолет при ограниченной видимости, знакомились с вражеской авиацией и новыми способами ее действий.
      Погода была капризная, менялась порой по несколько раз за сутки. Часто аэродром закрывал плотный туман. В один из таких туманных дней погиб наш командир полка майор Попов. Он потерял в полете ориентировку и разбился.
      На место Попова назначили майора Михаила Васильевича Власова. До этого он служил в соседней дивизии. Невысокого роста, спокойный и уравновешенный, майор пришелся по душе летчикам. Будучи хорошим воздушным бойцом, он обладал всеми качествами воспитателя. Власов оказался, пожалуй, самым подходящим из наших командиров.
      В конце декабря мы перелетели на аэродром Гарволин, расположенный рядом с магнушевским плацдармом. Этот клочок земли на западном берегу Вислы был захвачен советскими войсками еще в июле 1944 года. С тех пор там непрерывно шли ожесточенные бои.
      - Быть наступлению! - говорили летчики, привыкшие к тому, что перед началом активных боевых действий полки корпуса перебрасываются поближе к фронту.
      Строить такие предположения позволяло и усилившееся передвижение войск: днем - на восток, ночью - на запад. Видимо, на магнушевском плацдарме, происходила смена частей, сосредоточивались свежие силы.
      С аэродрома Гарволин мы из-за плохой погоды летали очень мало. Наши самолеты тогда не имели таких приборов, которые позволяли бы уверенно действовать ночью и в облаках. Наземные радиолокационные станции тоже использовались главным образом в интересах воздушной разведки. Их не применяли для наведения истребителей на цель. Системы слепой посадки на аэродромах в то время не было. Поэтому и самые опытные летчики нередко теряли ориентировку. Мне, штурману полка, естественно, доставалось от командира за эти "блудежки".
      Несмотря на эти трудности, все мы жили близостью наступления. Каждый горел желанием сразиться с врагом и ускорить нашу победу.
      2
      И все же артиллерийская канонада утром 14 января 1945 года была для нас несколько неожиданной. Мы не предполагали, что наступление начнется без нашего участия. А в этот день погода стояла пасмурная. О полетах даже думать не приходилось.
      - Такого еще не бывало, - сокрушались летчики. - Наземные части ведут бои, а мы прохлаждаемся... В пехоту, что ли, податься...
      В первый же день наступления войска 1-го Белорусского фронта мощными ударами с магнушевского и пулавского плацдармов прорвали главную полосу обороны противника на этих двух участках. В образовавшиеся бреши были введены 1-я и 2-я гвардейские танковые армии. Ломая сопротивление противника, они устремились на запад.
      16 января погода несколько улучшилась. Снегопад перестал, и сквозь облака стали прорываться лучи солнца. Полк получил задачу прикрыть части 2-й танковой армии, вырвавшиеся на оперативный простор.
      Неустойчивая погода затрудняла действия и вражеской авиации. В воздухе изредка появлялись одна-две пары "фокке-вульфов", которые поспешно сбрасывали бомбы и скрывались. В бой с нашими истребителями они предпочитали не вступать. Такая тактика, естественно, не могла не вызвать у нас презрения. Казалось, в решающий момент войны, когда советские войска вот-вот вторгнутся на территорию Германии, вражеские летчики должны драться ожесточенно, не на жизнь, а на смерть. А они действовали пассивно и трусливо. Другое дело - наши, советские летчики. В грозном 1941 году, когда над страной нависла смертельная опасность, они проявляли невиданный героизм и самоотверженность.
      Вместе с другими в этот день поднялась в воздух эскадрилья капитана Джабидзе. Патрулируя над полем боя, летчики наблюдали за стремительным наступлением наших танковых колонн и не подпускали к ним фашистских истребителей.
      Когда они возвращались на свой аэродром, то увидели вражеский эшелон, идущий на запад. Его преследовали наши танки, ведя огонь из пушек. Но поезд продолжал двигаться, все больше и больше отрываясь от танкистов.
      - Поможем друзьям, - скомандовал по радио Джабидзе. - Шувалов, атакуйте эшелон!
      Четверка "яков" развернулась и устремилась вниз. После первых же очередей паровоз окутался белым облаком и остановился. Из вагонов посыпались темные фигурки. Истребители еще раз прошлись вдоль поезда. А к нему уже приближались танки...
      Поздним вечером руководящий состав полка вызвали на командный пункт. Майор Власов объявил:
      - Приказано завтра перелетать на аэродром Сохачев, захваченный танкистами. Так что мы обгоняем пехоту.
      Авиация впереди наступающей пехоты! Такого еще не было.
      - А как с горючим? - забеспокоились летчики.
      - Танкисты говорят, что его много. Трофейного... И вот мы подходим к сохачевскому аэродрому. Но что это? Из соседнего леска к самолетам тянутся трассы зенитных пулеметов. Недоумеваем: неужели свои так встречают? Когда сели, еще более удивились. Где-то рядом бухают пушки, стучат пулеметы, рвутся гранаты.
      - В чем дело? - спрашиваем у танкиста, встретившего нас.
      - Добиваем фрицев, - отвечает он, махнув рукой в сторону леска. - Уже дважды они пытались отобрать аэродром...
      - Это они нас обстреливали?
      - Они. Советую вам запастись оружием. Его у того вон ангара - куча. А то, неровен час...
      V Мы, конечно, не замедлили воспользоваться советом танкиста. Но пускать в ход трофейные автоматы и пулеметы не пришлось. Подошедшие на следующий день пехотинцы очистили район Сохачева от вражеских войск.
      На аэродроме фашисты оставили не только горючее, но и несколько исправных самолетов. Ими особенно заинтересовался Пасынок. Он ходил от машины к машине, залезал в кабины, что-то там делал. Такое внимание замполита к трофейной технике нас заинтриговало.
      - Уж не выставку ли хотите организовать, Тимофей Евстафьевич? спрашиваем его.
      - Да нет. Конька-горбунка себе ищу...
      Мы недоумевали. На что Пасынку немецкий самолет, когда у него есть наш, отечественный? Да еще какой - "як" последнего выпуска.
      - Запретили мне летать на боевых самолетах. - сокрушенно махнул рукой Пасынок. - Врачи говорят: от большой скорости в организме гайки отвертываются...
      Летчик лучше, чем кто другой, поймет летчика. Мы не стали успокаивать Пасынка - бесполезно, но все же решили помочь ему. Кто-то увидел в ангаре небольшой связной немецкий самолет, похожий на кузнечика. Его-то мы и вручили замполиту. Он стал летать на нем. Правда, не обошлось без курьезов. "Кузнечика" не раз обстреливали свои зенитчики, а однажды с ним пытались разделаться и наши истребители. Пришлось на крыльях самолета нарисовать звезды. Пожалуй, на "кузнечике" Пасынок и закончил бы войну, если бы инженер дивизии не отрубил хвост этому самолету, отработавшему все ресурсы.
      Вскоре на сохачевском аэродроме произвел посадку полк штурмовиков. Быстро заправившись горючим, "илы" ушли на задание. Сопровождать их поручили эскадрилье Джабидзе, с нею вылетел и я.
      Миновав реку Варту, у которой фашисты пытались остановить советских танкистов, штурмовики вышли к небольшой железнодорожной станции. Они подоспели вовремя: разгружался вражеский состав с боевой техникой. "Илы" с ходу пошли в атаку. К земле устремились десятки реактивных снарядов. Загорелся один вагон, второй, третий... Штурмовики продолжали атаковать до тех пор, пока станция не превратилась в море огня и дыма. Впечатляющее зрелище!
      Когда "илы" взяли курс на свой аэродром, в воздухе появились две пары "фокке-вульфов". Вместе с ведомым Казаком я отстал от сопровождающей группы, чтобы дать фашистам отпор, если они попытаются прорваться к штурмовикам. Но гитлеровцы не стали атаковать, кружась над разгромленной железнодорожной станцией. Да, не те пошли фашисты. Имеют численное превосходство, а не проявляют активности. Что ж, придется побеспокоить их. Вместе с Казаком разворачиваемся, подходим поближе и открываем огонь из "тридцатисемимиллиметровок". "Фокке-вульфы" шарахаются в сторону...
      После 20 января погода снова ухудшилась. То и дело идет мокрый снег, солнце закрывают плотные облака, низкие места окутываются непроглядным туманом. Полевые аэродромы раскисают, взлетать и садиться становится все труднее. И все же летчики полка регулярно вылетают на прикрытие танковых частей, приближающихся к границам Германии.
      Аэродромы меняем через два-три дня, чтобы не отставать далеко от танкистов. Пехота по-прежнему движется сзади. И вот мы перелетаем на аэродром Иновроцлав, расположенный южнее крупного польского города Быдгощ. Машенкина и меня сразу же вызвали в штаб корпуса, к генералу Савицкому. Предполагаем, что это неспроста. Так оно и оказалось.
      Когда мы вошли к командиру корпуса, он вместе с подполковником Новиковым рассматривал карту, висевшую на стене. Генерал поздоровался с нами, пригласил сесть.
      - Задание, которое хочу поручить вам троим, не совсем обычное, - сказал он. - Надо пройти над Берлином, показать немцам истребителей с красными звездами и сбросить листовки. До него немногим более трехсот километров. Как на это смотрите?
      Что за вопрос? Конечно положительно. Машенкин опередил всех:
      - Разрешите вылетать завтра, товарищ генерал!
      - Экий вы быстрый, - Савицкий улыбнулся. - А погода? Над Берлином можно наткнуться на аэростаты, да и звезды не очень хорошо будут видны с земли...
      - Посложнее задания выполняли, - поддержал Машенкина Новиков. - Все равно ведь к Кюстрину и Франкфурту летаем. А оттуда до Берлина рукой подать.
      - Не будем рисковать, товарищи, - сказал после небольшого раздумья генерал. - Улучшится погода - сразу же вылетите. А сейчас готовьтесь...
      И мы начали готовиться. Тщательно изучили географию Берлина, особенно ориентиры, познакомились с противовоздушной обороной города, наметили маршрут. Обращали внимание даже на мелочи. У всех было приподнятое настроение: советские истребители впервые должны появиться над столицей фашистской Германии. И не чьи-нибудь, а нашего корпуса.
      Наконец погода несколько улучшилась. Перестал идти снег, чуть поднялась нижняя кромка облаков. Получив разрешение на вылет, мы поспешили сесть в самолеты и подняться в воздух.
      Шли на высоте нескольких сотен метров. Два-три раза попадали под обстрел вражеских зениток. Однажды пришлось спикировать и прижаться к земле.
      К Берлину подошли с северо-востока. Нас никто не обстреливал с земли, и пролетавшие мимо вражеские истребители не уделяли нам внимания. Видимо, фашисты принимали за своих - фронт проходил в нескольких сотнях километров. Как только перед нами открылась панорама города, каждого охватило волнение. Это же логово фашизма! И над ним - мы, советские летчики. Хочется поделиться радостью с товарищами, поздравить их с таким незабываемым событием. Но выдержка берет вверх: договорились использовать радио лишь в исключительных случаях.
      Вот и центральная часть города. Отчетливо видны массивное здание имперской канцелярии, купол рейхстага, Бранденбургские ворота. Сбросив листовки, мы развернулись над парком Тиргартен и направились в сторону аэродрома Темпельгоф. Здесь по нас открыли сильный огонь зенитки, пошли на взлет две пары фашистских истребителей.
      - Снижаемся до бреющего, - спокойно скомандовал Новиков.
      Мы спикировали и над самыми крышами вышли к окраине Берлина. Затем взяли курс строго на восток. Домой возвратились без каких-либо происшествий.
      Как только мы произвели посадку, нас окружили летчики, техники и механики. Не скрывая зависти, они засыпали нас вопросами. Пришлось подробно рассказывать обо всех перипетиях полета и о том, что довелось увидеть.
      - Скоро все будем там, - ободряюще сказал Машенкин. - И победу справим, и насмотримся...
      В общежитии Машенкина и меня поджидали Анкудинов и Федоров. Их лица выражали загадочность.
      - Дорогие товарищи! - с улыбкой обратился к нам Иван Федоров. - Вы сегодня великие именинники. Поздравляем вас с первым берлинским полетом и считаем, что такое незабываемое событие надо обязательно отметить...
      Отступив на шаг, он энергичным жестом пригласил нас к столу. А там, как на параде, выстроилась батарея пузырьков с яркими этикетками.
      - Что это? - спросил Машенкин.
      - Заграничный ром, - не без гордости ответил Анкудинов. - Специально для вас приберегли...
      - А где взяли?
      - Танкисты подарили. За хорошее прикрытие.
      - Тогда наливай, - предложил Машенкин. - Никогда не пробовал рома, да еще заграничного.
      Анкудинов открыл пузырек и вылил его содержимое в кружки - Машенкину и мне. Второй поделил с Федоровым.
      - За успех, друзья! - Анкудинов и Федоров дружно опрокинули кружки.
      Выпил и я. В нос ударил больничный запах, язык обожгла горечь. Машенкин, пригубив кружку, состроил болезненную гримасу и вылил остатки питья в кадку с фикусом.
      - Гадость какая-то, хуже самогона, - сказал он. - А может, это не ром?
      - Как не ром? - удивился Федоров, взяв пузырек и ткнув пальцем в этикетку. - Тендлер расшифровывал, а он первый знаток немецкого в полку.
      - Конечно, ром не первого сорта, но пить можно, - поддержал Федорова Анкудинов.
      Однако пить никто больше не стал. На следующий день врач полка Гусаченко, зайдя в общежитие, обнаружил несколько пустых пузырьков.
      - Это что за медикаменты? - спросил он адъютанта первой эскадрильи Корюкова.
      - Порожняк из-под трофейного рома, - ответил тот. Врач внимательно осмотрел один из пузырьков, понюхал его и брезгливо поморщился.
      - Кто сказал, что это ром?
      - Все говорят. Комсорг Тендлер переводил.
      - Да здесь по-латыни, а не по-немецки, - засмеялся врач. - Это не ром, а примочка от потертостей кожи... для лошадей.
      Корюков раскрыл рот от неожиданности. По его лицу было видно, что в человеке боролись два авторитета: медицинский и комсорговский. Последний, видимо, все же брал верх, и Корюков спросил:
      - Это точно?
      - Как пить дать!
      Когда об этом случае узнали, то Анкудинову и Федорову проходу не давали.
      - Как насчет лошадиного рома? - встречали их вопросом. - Неплохо бы отметить...
      Анкудинов и Федоров смущенно улыбались. Бориса Тендлера не задевали: побаивались его острого языка.
      * * *
      Недолго полку пришлось находиться в Иновроцлаве. В конце января части 1-й гвардейской танковой армии вышли к Познани и захватили южный аэродром. Мы сразу же перелетели на него. Совсем рядом шли ожесточенные бои. Окруженные в Познани фашистские войска оказывали упорное сопротивление. Почти месяц потребовался на ликвидацию этого "котла".
      Познанский аэродром был оборудован, как говорится, по последнему слову техники. Бетонированная взлетно-посадочная полоса, такие же рулежные дорожки, капитальные ангары и склады. А совсем рядом - авиасборочный завод. Как нам рассказали местные жители - поляки, за несколько дней до прихода советских войск по заводу нанесли удар американские "летающие крепости". Дело было так. Самолеты-разведчики повесили над заводом дымный оранжевый круг. И вскоре в него с бомбардировщиков, летевших на большой высоте, посыпались бомбы. Завод фактически перестал существовать.
      Слушая рассказ, мы не могли скрыть своего удивления. Ведь американцы знали, что советские войска находятся поблизости и скоро займут этот район. Зачем же уничтожать завод, который можно использовать в интересах победы над фашизмом? И разве так поступают истинные союзники? Только впоследствии нам стала ясна такая дальновидная политика американского командования.
      Не только завод, но и окружавшие его дома рабочих пострадали от бомбежки. Следы пожаров, груды битого кирпича и стекла, поломанные деревья вот что осталось на том месте. Но зато стоял целехоньким старинный замок, находившийся в километре от завода.
      - Не иначе, барон здесь жил, - сказал кто-то из летчиков, когда мы подошли к замку, заинтересованные его готической архитектурой. - Теперь понятно, почему пожалели его американцы. Свой, небось, капиталист...
      К замку примыкал большой парк. В нем, казалось, были собраны все деревья земного шара: от северной березы до тропической пальмы. Для деликатных пород предназначалась стеклянная оранжерея.
      - Вот куда денежки народные шли, - возмутился летчик. - Один, как бог живет, а другие вкалывают. Непорядок...
      На окраине парка виднелось несколько прудов, расположенных амфитеатром и соединенных друг с другом шлюзами. Мы подошли к верхнему пруду и удивились: в нем было полно рыбы.
      - Люблю руками ловить, - сказал командир полка майор Власов и торопливо начал раздеваться. - Кто со мной?
      Мы переглянулись: мол, давай, рыбаки, выходи.
      Хотя таковых не оказалось, все по примеру командира разделись и полезли в воду. А она была холодной-холодной: весна еще только вступала в свои права. Как ни старалась наша артель, ничего не получалось: скользкие карпы не давались в руки. Чеховское "За зебры!" тоже не помогло.
      За этим занятием и застал нас пожилой поляк - то ли управляющий, то ли сторож. Он недвусмысленно махнул рукой: мол, вылезайте, чудаки, и следуйте за мной. Мы не заставили себя долго ждать. Старик подошел к верхнему пруду и открыл шлюз. Вода через сетку устремилась вниз, ее уровень начал быстро падать. Власов запротестовал:
      - Зря открыли шлюз, пропадет рыба.
      - Проше пане, теперь вшистско едно, - сказал старик и позвал сына, парнишку лет шестнадцати. Тот мигом притащил две вместительные корзины. Когда они оказались наполовину наполненными рыбой, старик бросился ко второму шлюзу. Но Власов остановил его:
      - Берегите рыбу и все остальное. Скоро придут настоящие хозяева...
      - Цо пан мови? - удивленно спросил поляк. Пришлось разъяснять, что теперь хозяева замка с его замечательным парком и прудами - польские трудящиеся. Они-то и распорядятся всем по своему усмотрению. Когда мы уходили, старик, обняв сына, долго смотрел нам вслед. Его лицо, иссеченное морщинами, было задумчивым. Кто знает, может быть, этот человек впервые за свою долгую жизнь почувствовал себя хозяином родной земли.
      * * *
      Обходим аэродром. Повсюду - танки, бронетранспортеры. Многие из них находятся в ангарах, а два танка замаскированы в кустах, у самой стоянки наших самолетов. Как и на сохачевском аэродроме, вооружаемся до зубов трофейными автоматами, пулеметами и гранатами. С тревогой посматриваем на свои самолеты. На земле они выглядят беспомощными.
      Едва летчики расположились на ночлег, как поблизости начали стрелять пушки и пулеметы, рваться снаряды: фашисты предприняли попытку захватить аэродром. Мы выскочили из дома, расхватали оружие и приготовились к бою. Но танкисты пушками и гусеницами быстро охладили пыл атакующих, хотя перестрелка не прекращалась до самого утра.
      На следующую ночь повторилась та же история. Однако танкисты опять были начеку. Видимо, фашисты решили надолго обосноваться в Познани, чтобы задержать здесь побольше советских войск и тем самым ослабить наш натиск на западе, около Одера.
      Как только погода улучшилась, возросла активность вражеской авиации. Небольшие группы "фокке-вульфов" стали появляться над советскими войсками, окружившими Познань. Они придерживались прежней тактики: на большой скорости и малой высоте подойдут к линии фронта, с ходу сбросят бомбы и сразу же скрываются. И мы не можем ничего сделать: только взлетим, а "фокке-вульфов" уже нет.
      Командование наземными войсками недовольно. И есть чем. Свои истребители находятся под боком, а вражеские бомбежки продолжаются, части несут потери.
      В конце дня майор Власов собрал руководящий состав полка. Вид у командира хмурый, недовольный. Наверняка из дивизии нагоняй получил. Да и без нагоняя совестно перед танкистами и пехотинцами: аэродром для нас захватили, а мы им не помогаем.
      - Сегодня ни одна из наших групп не сумела перехватить противника, Власов обвел собравшихся взглядом. - Так дальше нельзя. Давайте думать, что делать.
      Думаем, вносим предложения. Наиболее приемлемым признается мнение Джабидзе:
      - Надо патрулировать в воздухе весь день. Мелкими группами, поочередно.
      - На том и порешим, - заключил Власов. - Завтра с рассвета начинаем дежурить парами и звеньями.
      Новая тактика сразу же дала результаты. Нашим летчикам удалось перехватить первую группу налетевших "фокке-вульфов" и сбить один самолет. Через некоторое время история повторилась. Фашисты стали действовать осторожнее. Едва увидев наших истребителей, они наугад бросали бомбы и, не ввязываясь в бой, уходили. Настроение у танкистов и пехотинцев поднялось.
      - Совсем другое дело, - сказал Власов, когда мы собрались, чтобы подвести итоги дня. - А теперь разверните карты и будем снова мозговать...
      Несколько минут командир полка внимательно рассматривал карту, что-то подсчитывал. Потом неторопливо начал:
      - Обе танковые армии рвутся к Одеру. Через несколько дней на них навалится авиация, базирующаяся на берлинских аэродромах. Какая задача вытекает из такой обстановки для нашего полка?