3

Энергичные штатские лица и дельцы, возможно, заинтересованные не столько в применении цеппелинов для военных целей, сколько в массовых поставках, составляли лишь одно крыло моих критиков, второе состояло из специалистов.

Справедливости ради должен заявить, что скачкообразное развитие техники во времена постройки нашего флота вызывало оживленные дискуссии и затрудняло достижение компромиссов даже и среди специалистов. Любые наметки на будущее брались под сомнение. Всякий корабль уже в момент спуска становился в известной мере устаревшим, и критики не всегда хотели считаться с тем, что когда его начинали строить, нельзя было поступить иначе. В истории иностранных флотов мы также встречаем внутреннюю борьбу, как только начинается их развитие. Все же разделение адмиралтейства, произведенное при вступлении на престол Вильгельма II, явилось причиной внутриведомственных споров, – которые в течение многих лет нервировали меня больше, чем парламент или сама работа. Я находился под перекрестным огнем.

По принятии судостроительной программы верховное командование обиделось на то, что эта программа с ее линейным флотом совсем не соответствовала проекту создания заграничного флота, разработанному с участием командования{91}.

С другой стороны, я возражал против политической деятельности верховного командования флота, которая проявилась в манильском и делагоасском инцидентах{92}; я считал, что вполне достаточно, когда в политике участвуют два морских учреждения – имперское ведомство и кабинет. Данное мне при вступлении в должность естественное обещание прислушиваться к моему мнению по вопросу об использовании судов за границей не выполнялось. Я потребовал тогда передачи стационеров морскому ведомству, но мне не удалось добиться этого через кайзера. В этом конфликте противники использовали против меня вопрос о власти верховного главнокомандующего, которая, по их утверждению, оказалась бы ослабленной, если бы зависимый от парламента статс-секретарь получил слишком большие полномочия. Против этого утверждения мне трудно было возражать, и чтобы добиться своего, я решил извлечь из него пользу. Мне удалось добиться в Берлине ликвидации верховного командования, для чего я неоднократно подавал прошение об отставке, а также укреплял в кайзере убеждение в том, что его власть главнокомандующего не допускает существовавшего разделения функций между верховным командованием флота и имперским морским ведомством. Одна часть полномочий верховного командования была передана морскому ведомству, а другая поделена между морскими базами в Киле и Вильгельмсгафене и вновь созданным Генмором{}n». На это разделение функций пришлось пойти ввиду недостижимости идеала, которым является подчинение флота единому адмиралтейству, как это всегда было в Англии, да и у нас до 1888 года.

Незадолго до ухода Каприви я отсоветовал ему делить адмиралтейство. Каприви согласился с моим мнением. В последующие годы моей тактической работы я возлагал слишком большие надежды на организационные реформы внутри разделенных после Каприви ведомств, ибо не сознавал еще достаточно ясно, что недостатки в военной работе зависели не столько от организаций, сколько от людей. Когда я взял на себя руководство строительством флота, мне и большинству рассудительных офицеров было уже ясно, что в период творчества морское ведомство нуждается в иных полномочиях, чем в период застоя. Какую неограниченную власть вручили американцы Гетхальсу, когда он строил Панамский канал! Поскольку, однако, приходилось считаться с наличием у нашего флота множества начальников, следовало предпочесть разделение функций параллелизму между берлинским верховным командованием, чьи полномочия распространялись на весь флот, и морским ведомством. Естественно, что в процессе этой борьбы меня обвиняли во властолюбии и отходе от собственных суждений, высказывавшихся в период работы в верховном командовании. На самом деле, в зависимости от рода деятельности, мне приходилось вести борьбу против параллелизма с различных позиций, причем распыление сил продолжало давать себя чувствовать как проклятие, то здесь, то там.

В конечном итоге результаты деятельности учреждений зависят от работающих в них людей. Лишь тот может решить великую творческую задачу, кто долго вынашивал в себе убеждение в правильности своих целей, и либо сам намечает в общих чертах путь к достижению их, либо по крайней мере полностью осознает, каков этот путь. К нему текут советы и предложения, и ничто не было бы более неправильно, чем отказ от тщательного рассмотрения их. Но решения должны выноситься тем учреждением, на которое возложена ответственность за проведение их в жизнь. Материальная часть, стратегия, тактика и подготовка во флоте настолько тесно связаны между собой и к тому же подвержены столь быстрым изменениям, что их никогда не следует разделять. Флот является чрезвычайно дифференцированным организмом – даже в большей степени, чем армия.

Постоянный обмен пригодными к службе в центральных учреждениях лицами между морским ведомством, Генмором и флотом лишал практического основания представления о том, что Генмор как управление морской стратегии может лучше судить о развитии ее, нежели морское ведомство. Желаемое почти безгранично и всегда противостоит осуществимому.

С течением времени были установлены более или менее удовлетворительные отношения с морскими учреждениями на суше. Удалось также ограничить естественное стремление балтийских и североморских баз к обороне берегов и прибрежной войне; это стремление могло быть удовлетворено лишь за счет строительства кораблей, то есть за счет военно-политического значения флота. Менее удовлетворительно сложились отношения с командованием флота Открытого моря, которое по мере расширения строительства приобретало все большее влияние и стало проявлять стремление к объединению под своим руководством всех плавучих средств.

Французы и англичане ставили командующего флотом во главе какой-нибудь эскадры и, таким образом, вручали ему непосредственную «власть в доме». У нас же со времен верховного командования сохранился обычай давать командующему особый флагманский корабль, не входящий ни в одну эскадру. Мы колебались в вопросе о том, какой обычай более соответствует современным условиям: наш или иностранный, оправданный историей войн. Я хотел решить этот вопрос на основе тактических опытов. Но тут я натолкнулся на непреодолимое сопротивление. Вопрос о флагманском корабле флота превратился в вопрос о функциях и полномочиях.

Немало забот готовило мне в этой области и исключительное значение, которое приобрела должность командующего флотом, при замещении которой после ухода Кестера – строгого педанта в стиле Фридриха Вильгельма I – кабинет не всегда руководствовался деловыми соображениями и во всяком случае не всегда проявлял большое знание людей. К этому нужно добавить, что развитие флота сильно ограничивало выбор, а служебный стаж должен был играть слишком большую роль. Из этого вытекало то неудобство, что сдав флот после трехлетнего руководства им, командующий приходил к естественному концу своей карьеры, и в дальнейшем не мог применить накопленный им большой опыт. Изучение французского флота – более доступного для нас, чем британский, привело меня к выводу, что смена командующего почти всегда сопровождается там изменением тактических воззрений и потерей большей части накопленного ранее опыта. Я считал, что собирание и использование этого опыта должно было являться основной задачей сухопутного отдела Генмора, однако власть командующего флотом постепенно устраняла этот отдел от живого участия в маневрах флота. Далее, если в армии существовало полезное соревнование между многочисленными командирами корпусов, то во флоте, где командующему флотом Открытого моря никто не мог возражать, его воззрения превращались в догму, а потребность в полезных дискуссиях не удовлетворялась. Чтобы поддержать творческую критику, которой императорские смотры не открывали достаточно широких возможностей, облегчить выявление натур, способных к руководству, и оживить поиски истины, противопоставив их муштре и красивым картинам боя, я требовал (но безуспешно), чтобы отдельным соединениям флота был предоставлен максимум самостоятельности и чтобы они объединялись лишь во время больших маневров, руководство которыми я рекомендовал поручать не командующему флотом, а одному из командиров, вне зависимости от служебного стажа.

Те, кто упрекают меня в том, что уже в мирное время я не обеспечил объединение флота под единым руководством, переоценивают мое могущество. Учитывая зависть различных флотских начальников и характер кайзера, я мог лишь ослабить, но не устранить вредные трения, порождавшиеся отсутствием единоначалия. Мне оставался только один путь: не допускать чрезмерного усиления влияния какого-либо из учреждений, подчиненных лично государю, поддерживать в кайзере уверенность в том, что никто не покушается на его прерогативы, и выражать надежду, что в случае войны монарх создаст единое руководство морскими операциями. Это был не организационный вопрос, как ошибочно полагают некоторые лица, а персональный.

Распределение постов между адмиралами на случай мобилизации также не было произведено заблаговременно.

Нация, не знавшая ничего о несовершенстве органов управления и компромиссах, вредно отражавшихся на производстве, возлагала всю ответственность на статс-секретаря, что я переносил с трудом. По вопросу об отсутствии единого адмиралтейства мне приходилось вести переговоры, а не действовать.

Особенно осложнялось мое положение в тех случаях, когда начальник кабинета фон Зенден, несмотря на свой рыцарский характер и страстное стремление возвысить флот, начинал вести самостоятельную политику в вопросах, касавшихся моего ведомства. О том, как действовали на меня постоянно менявшиеся группы и группировки, которые боролись между собой и, пользуясь необычайно активным участием кайзера в морских делах, буквально не давали мне покоя, позволяет судить следующая выдержка из письма, посланного мною принцу Генриху. Что касается тяжелых крейсеров, то мне еще не удалось убедить его величество в том, что выполнение высочайшей воли в этом вопросе было бы равносильно нарушению нашего закона о флоте…

Большинство безответственных господ, обсуждающих это дело, не уясняют себе положение вещей… Мы, право же, продали бы свое первородство за чечевичную похлебку, если бы стали менять основные принципы закона из-за одного крейсера. Такая мысль может прийти в голову начальнику кабинета, но не статс-секретарю, который понимает истинные интересы его величества и считает себя ответственным за них. Если раньше требования рейхстага не причиняли нам такого вреда, как отсутствие спокойствия и постоянные изменения проектов и мнений, то теперь мы завоевали в этой области определенное доверие, а это благоприятствует нашим требованиям. Мы дадим в руки оппозиции сильнейшее оружие, если она вновь получит возможность говорить о меняющемся военном искусстве, зигзагообразном курсе и т.д.

Прошу ваше королевское высочество всемилостивейше простить меня за то, что я обрисовал эти заботы, но я готов прийти от них в уныние, когда вспоминаю о тяжелом и опасном положении нашего государства, оказывающем свое естественное влияние на морское ведомство накануне внесения новеллы в рейхстаг, и когда, с другой стороны, вижу, как безответственные советники чудовищно увеличивают эти трудности и тем в конечном счете наносят вред интересам его величества.

4

Парламент не готовил нам таких трудностей. Самое необходимое было достигнуто; доверие рейхстага к решениям властей по оборонным вопросам определенно возросло. Всесторонняя информация и личные посещения кораблей, верфей и т.д. показали депутатам, как идет работа. После этого исчезли почти все противоречия между рейхстагом и правительством. К тому же моя относительная независимость от парламента нередко позволяла мне игнорировать придирки. При чисто же парламентской системе творческая работа властей была бы задушена такими национальными пороками, как мелочность, партийная зависть и чрезмерная склонность к иллюзиям. Парламентаризм особенно неспособен к строительству флотов, даже когда он ассигнует на них большие средства, как это было во Франции. В Англии строительство флота удается потому, что свойства нации и великие исторические традиции создали там для этого прочный фундамент. Уже в мое время парламенты любили покапризничать; они требовали большого количества потогонной работы и копания в мелочах, а также, как тогда говорили, «бирюлек, которыми можно было забавляться». Поэтому, чтобы иметь возможность настоять на своем в важных вопросах, мне приходилось уступать рейхстагу в неважных. Когда последние затрагивали, к моему сожалению, личные нужды офицерства, как это было при снижении расходов на стол, пострадавшие офицеры отнюдь не проявляли удовольствия, и единый фронт против зависевшего от парламента статс-секретаря приходил в движение. Впрочем, я всегда старался охранять интересы всех категорий личного состава.

По мере того как увеличивались эскадры и германское побережье получало в лице флота надежную защиту, у моря отвоевывались все новые земли, сносились деревни, основывались новые города и строились огромные заводы, многочисленная флотская семья росла и вширь. Мы были единственным имперским учреждением, которое открывало широкие горизонты сотрудничества сотням тысяч людей, ранее державшихся узко-областнической точки зрения. Флот стал кузницей германизма. Пока бездействие в войне не истребило во флоте Открытого моря воодушевлявший его дух, по биению пульса этого флота можно было определить усиление Германии. Ни один флот мира не располагал таким человеческим материалом, как тот, который мы черпали из прибрежного населения, а также из числа моряков торгового флота, избавлявшихся на военной службе от своего космополитизма, и рыбаков, посылавшихся на малые корабли и возвращавшихся в свои деревни после отбытия военной службы с расширившимся духовным кругозором и профессиональным честолюбием. Поскольку наши проворные старопрусские балтийцы и крепкие жители побережья Северного моря уже не могли удовлетворить потребность в кадрах, мы обратились к населению внутренних провинций: служба на современных крупных кораблях не требовала таких мореходных качеств, как во времена парусников. Особенно отличались южно-германцы, а среди них эльзасцы. Для технического персонала служба во флоте под руководством наших прекрасных инженеров являлась высшей школой; наших кочегаров брали нарасхват промышленные предприятия{94}. Лучшие представители нашей молодежи пополняли офицерские кадры (вспомним командиров подводных лодок) с тем большей радостью, чем яснее вырисовывались наши будущие задачи. Постороннему трудно даже представить себе, какая напряженная работа велась во флоте. Нигде государству не служили с большей радостью и самоотверженностью. Мы чувствовали себя форпостом великого народа, приступившего с помощью своего государства к завоеванию свободы и равноправия с другими народами мира.

Вскоре мы удовлетворили самые насущные потребности и смогли расширить свои планы. По мере того как флот отрывался от казарм и родных берегов, он все больше срастался с нацией, которая нуждалась в этом; впрочем, еще и сегодня она не знает, каким сокровищем было для нее наше офицерство. Пусть те глупцы, обуянные манией разрушения, которые приветствуют ныне гибель старой Германии, попробуют создать организм, способный сравниться по своей силе и преданности идеалам целого хотя бы с одним этим институтом нашей старой Империи. Нити мировой политики сходились во флоте; поэтому мы должны были стать силой в народе. Когда впоследствии обстоятельства и лица, о которых я скажу ниже, привели к взрыву обеспеченного флотом мира, а обещанная флотом победа была упущена, нация опустилась настолько, что стала стыдиться собственных сил, и теперь находит удовлетворение в поругании того, что долго было ее гордостью и радостью.

В моих попытках поддерживать живой дух в организации дела и в моем стремлении следовать за постоянным изменением условий, определяющих эффективность флота, я часто натыкался на сопротивление обстоятельств и ведомств. С 1897 года некоторые адмиралы считали меня управляющим делами и заведующим снабжением флота, хотя мои личные интересы и вкусы относились к области руководства флотом. В результате мне приходилось видеть, не имея возможности вмешаться, много такого, чего я не мог одобрить.

Духовное единство, существовавшее во флоте в восьмидесятых и в первой половине девяностых годов, было в известной мере подорвано. Лица, призванные к руководству флотом в начале войны, вряд ли пошли бы на роковую уступку боявшемуся боя политическому руководству, если бы проводившаяся в последние годы политика специализации ведомств не помешала полному использованию накопленного нами прежде тактического капитала. Когда 30 июля 1914 г. я познакомился с оперативной директивой Генмора, я ужаснулся ее сугубой теоретичности, которая, рассматривая основные вопросы по частям, вытеснила в некоторых местах дух решительной инициативы. Все же у нас был хороший флот; он проделал гигантскую, хотя и не всегда целесообразную работу. Достаточно было правильной директивы, чтобы высвободить все силы и привести к победе флот таким, каким он был. Сердце обливается кровью, когда вспоминаешь обстоятельства, отбросившие германский народ во мрак после величайших достижений.

К удивлению Европы, Пруссия в восемнадцатом веке превратилась за несколько лет из незначительной составной части бессильного германского народа в великую державу, чем она была обязана развитию своей военной мощи и хорошему руководству королей из династии Гогенцоллернов.

Казалось, что Германской империи удастся наверстать упущенное и сделаться мировой державой благодаря быстрому созданию морского могущества, протекавшему при благоприятных обстоятельствах. Незрелость нации, не оценившей полностью серьезность и необходимость этого предприятия, напоминала о положении Пруссии восемнадцатого века, к которому нация в целом относилась еще менее сознательно.

Представим же себе, какой характер приняла бы прусско-германская история, если бы вместо Фридриха Вильгельма I и Фридриха Великого решения принимались крайне раздробленной военной администрацией, подчиненной почтеннейшей военной палате. Чего нам особенно не хватало, так это единого адмиралтейства.

5

Бросавшиеся мне время от времени обвинения в одностороннем и тупом увлечении линейным флотом основывались на недоразумении. В связи с запозданием исторического развития нашей империи мы поздно вышли в свет и в море. В сутолоке же мировых дел следовало ожидать столкновения интересов. Пока фундамент нашего могущества еще не был достаточно укреплен, было весьма важно избежать подобных столкновений, идя даже на ограничение нашей деятельности. Средством для достижения этой цели являлось создание флота и проведение определенной политики, которая должна была завоевать нам свободу морей и дать возможность потребовать равноправия. Таким образом, нашей и прежде всего моей задачей являлось создание морского могущества, что было бы невозможно без линейного флота. В первом десятилетии текущего столетия мы были вынуждены держать его на родине отчасти вследствие британских угроз. В этих условиях я считал вообще нежелательными (не говоря уже об их специфических недостатках) всякие заатлантические{95} экспедиции вроде китайского похода, выступления против Венесуэлы{}n» или агадирского инцидента, ибо они возбуждали зависть к государству, которое еще не достигло равноправия на море.

Однако в последние годы перед войной я предвидел наступление момента, когда стремление Англии к нападению на нас исчезнет и заменится деловыми отношениями на равной ноге. Это открывало перспективы большей свободы передвижения. Последнюю я считал желательной и из чисто служебных соображений. Прусский военный дух, на котором базировались и должны будут базироваться в будущем все национальное существование и высшая хозяйственная деятельность нашего народа, имеет одну слабую сторону: склонность к шаблону. Нужны были великие характеры и знатоки людей вроде Мольтке, Роона и старого кайзера, чтобы поддерживать живой дух в этой машине. Пруссаку надо время от времени подстригать холку, чтобы она не выросла слишком длинной. Также и во флоте перегруженным офицерам угрожала опасность окаменеть в прилежной, правильной, но механической работе, угрожала опасность потери перспективы. Краткость срока службы заключала в себе другую опасность для нашего линейного флота, почти не выходившего из отечественных вод: утомительная муштра угрожала уничтожить освежающий контакт с заморскими землями и людьми. Я хотел выработать из офицеров не просто служак, а людей, которые чувствовали бы себя как дома в берлинском обществе и вообще в свете. Самостоятельная деятельность за границей была особенно необходима для выработки в командующих эскадрами свободного универсального мировоззрения. К тому же объединение немцев на всей земле требовало содействия флота, о чем я уже говорил. Далее, я считал, что миссией флота является расширение кругозора немцев, живущих на родине, с помощью воззрений, приобретенных заграницей.

Наряду с укреплением связи между родиной и заграничными немцами он должен был углубить сознание нашего национального существования, которое в связи с ростом населения и промышленности не ограничивалось уже областью между Рейном и Вислой и все больше пускало корни в заморской деятельности.

Таким образом, вторая функция флота – заграничная служба – выдвинулась на первый план наряду с функцией ударной силы. Поскольку для этой службы не хватало крейсеров-стационеров, я намеревался придать отечественному флоту такую организационную структуру, чтобы части эскадр можно было долгое время использовать за океаном без ущерба для подготовки личного состава. Этого можно было достичь перераспределением рекрутов с таким расчетом, чтобы одна из эскадр оказалась в основном укомплектованной матросами, отбывавшими третий год службы. Однако этот проект натолкнулся на сопротивление командования флотом, которое вместе с начальником кабинета предпочитало высиживать яйца дома и протестовало против проведения подобного опыта даже на двух кораблях. Чтобы продемонстрировать на практике, какое значение имело появление в заморских странах наших новейших крупных кораблей, я убедил кайзера послать летом 1913 года два корабля типа «Кайзер» в Южную Америку. Мирная культурная миссия наших кораблей дала такие блестящие результаты, что более частые визиты нашего линейного флота становились в будущем неизбежными. Поскольку современный линейный корабль является маленькой промышленной выставкой, я имел основания ожидать, что этим путем удастся создать новые деловые связи для наших производящих сословий. Подобное развитие деятельности нашего флота само собой привело бы к превращению подходящих для этого пунктов наших колоний в опорные базы. Если исключить Циндао, я еще не брался за это дело, считая его пока несвоевременным и опасаясь распылять средства, отпущенные на флот.

Глава тринадцатая

Под властью кайзера

Почти неисчерпаемые сокровища любви, уважения к конституционной власти, которые Вильгельм I оставил своему внуку, делали кайзера решающей инстанцией, от которой зависел успех всего предприятия, имевшего целью завоевать для Германии духовную и материальную независимость от англо-саксов, охвативших мир подобно спруту. Кайзер Вильгельм II сознавал необходимость этого еще во время болезни своего отца, в чем я имел случай убедиться во время поездки на юбилей английской королевы. Уже тогда мысль его останавливалась на всех связанных с морем предпосылках существования Германии.

Однако если в царствование нашего незабвенного старого кайзера решение дел отличалось ясностью и определенностью, то при Вильгельме II на нем стала сказываться легкая возбуждаемость правителя. При его способности схватывать все на лету, впечатлительности, развитой фантазии и самолюбии всегда имелась опасность того, что безответственные влияния возбудят в нем импульсы, осуществление которых было бы невозможно или не гармонировало бы с общим направлением политики. Человек, занимающий высокое положение, должен всю жизнь работать над собой, чтобы научиться отличать мишурный успех от длительного. Ибо соблазнительное декоративное начало всегда трудно отделить от существенного.

Что значит форма, если нет идеи?

Но нет идеи, если формы нет.

Чувство реальности являлось важнейшей предпосылкой успеха всего предприятия, и поскольку кайзер сделал меня своим помощником, я считал своим долгом охранять постоянство курса, которого мы придерживались. Это стремление было заложено в моей натуре. Читатель, однако, поймет, что выполнять этот долг не всегда было легко. Характер кайзера был прямой противоположностью моему. Он с легкостью перебивал людям позвоночник (понятно, в переносном смысле). Мне удалось избежать этого. Кайзер, видимо, не считал возможным обойтись без моего организационного опыта; но я был для него неудобным подчиненным и в качестве такового прошел все стадии милости и немилости. Один знакомый как-то сказал мне, что в моем положении наиболее желательной является «стадия легкой немилости». Я, разумеется, воздавал кесарю кесарево. Я всегда старался удовлетворять выполнимые желания кайзера – даже и такие, которые правильнее было бы считать капризами, если только имел для этого финансовые возможности. Менее успешными были мои попытки ограничить декоративные зрелища и речи, и празднества вроде Кильской недели{97} и крещения кораблей, ибо кайзер считал их полезными для германской публики; я же думал больше о том впечатлении, которое они производили заграницей.

Во всех военных вопросах, касавшихся строительства флота, я оставался несгибаемым. Я не всегда мог говорить то, что думал, но был неизменно искренен с кайзером.

Среди вопросов, поднимавшихся кайзером, – а их было очень много – выделялись вопросы о технических конструкциях, о постройках, о береговых фортах и особенно о кораблях. Соображения о соответствии их целому и о деньгах легко отходили у него на задний план. Кайзер хорошо знал иностранные флоты и, глядя на них немецкими глазами, замечал скорее их преимущества, чем недостатки. Всякий, кто выражал недоверие к нашей материальной части, находил в нем внимательного слушателя. Он чертил с большим талантом и прилежанием схемы кораблей, размножал и давал множеству лиц в том числе и членам рейхстага, которые принимали их со смешанными чувствами.