Слушай ты, зомби. Верь мне. Я такое мог бы тебе рассказать – да, да, тебе, который потеет дурацкими ручонками на свой портфельчик ценных бумаг, на все эти акции быстрорастущих компаний. Один из десяти удачных взломов АТ&Т с двадцати резервных пойнтов, и ты думаешь, ты Страшный Нивел?[01] АТ&Т? Дурилка ты картонная, как бы мне хотелось тебе кое-что показать.

Говорю тебе, сюда смотри, папашка дохлый. Видишь, к примеру, ту пигалицу?

Вон там, в толпе. Она пялится на своих божков. Одна дрянная девка в городе будущего (ты не ослышался). Смотри дальше.

Она сдавлена телами, подпрыгивает, выглядывает, и душонка ее рвется из этих выпученных шаров. Люби! О, люби их! Ее боги выходят из магазина под названием «К востоку от тела». Эта троица красавцев, кровь с молоком, резвятся, как дети. Одеты потрясно! Видишь, как движутся над носовыми фильтрами великолепные глаза, как птицами вспархивают руки, как тают нечеловечески нежные губы? Толпа стонет. Любовь! Весь этот бурлящий мегагород, все это развеселое будущее без ума от своих богов.

Не веришь в богов, папаша? Погоди. Что б тебя не заводило, на все найдется в будущем свой бог – как на заказ. Слушай эту биомассу: «Я коснулась его ноги. Оу-у-у-у, я (прикоснулась) к Нему!»

Даже те, кто сидит под небесами в башне ВКК, любят богов – по-своему и из своих соображений.

А та вонючка на улице – она просто любит. Упивается их красивой жизнью, их загадочно пустыми проблемами. Никто ж не рассказывал ей о смертных, влюбленных в богов и кончивших тем, что превратились в дерево или во вздох. И за миллион лет ей в голову не придет, что ее боги могут ответить любовью на ее любовь.

А вот теперь она вдавливается в стену – это божки проходят мимо. Дорога им открыта, никто не бросается под ноги. В вышине покачивается и подпрыгивает камера голозаписи, но ее тень никогда не падает на их головы. Экраны витрин, как по волшебству, очищаются от тел, стоит божкам заглянуть в них, и нищий у них под ногами внезапно остается в одиночестве. Боги подают ему сувенир. «А-а-а!», – вздыхает толпа.

А теперь один из них выставляет всем напоказ клевые новые часики, и все трио пускается легкой рысцой, чтобы поспеть на шаттл – совсем как простые смертные. Шаттл останавливается ради них – снова волшебство. Толпа вздыхает, смыкается. Боги исчезли.

(В помещении, удаленном, – но не отсоединенном – от башни ВКК, отключается молекулярный мультивибратор и бегут ленты бухгалтерских счетов.)

А наша девчонка все не отклеивается от стены, пока отъезжают охрана и оборудование голозаписи. Обожание сползает с ее лица. Это хорошо, потому что теперь видно: она – из безобразных мира сего. Высокий монумент гипофизарной дистрофии. Ни один хирург к ней даже не притронется. Когда она улыбается, ее скула, половину которой покрывает пурпурная экзема, едва не цепляет за левый глаз. Ей не так много лет, но кому до этого дело?

Толпа теперь тащит ее за собой, позволяя заметить ее неравномерно искривленный торс и разной длины ноги. На углу она силится послать последний спазм нежности вслед шаттлу улетающих божков. Потом ее лицо опадает до привычного ему выражения тупой боли, и, натыкаясь на прохожих, она нетвердо ступает на подвижную ленту тротуара. Лента подходит к перекрестку. Девчонка переходит с одной ленты на другую, спотыкается, врезается в аварийные перила. Наконец она выползает на маленький пятачок, называемый парком. Спортивное шоу включено, прямо над головами в разгаре трехмерный баскетбольный матч. Но все, что она делает – это мешком обваливает свое тело на скамейку и скорчивается в уголке, а возле уха у нее проносится призрачный свободный бросок.

После этого ничего не происходит, если не считать нескольких движений руки, украдкой заталкивающей что-то в рот, но это совсем не интересует ее соседей по лавке.

Но тебе любопытно, а? Ты спрашиваешь, что это за город? Такой будничный в БУДУЩЕМ?

Да ладно, здесь веселухи хватает, – и не такое уж это далекое будущее, папаша. Но пропустим пока всякие прелести НФ, вроде технологии голограммовидения, отправившей в музей радио и телики. Или всемирное высокочастотное модем-поле, отбрасываемое на планету спутниками с орбиты и контролирующее системы транспорта и связи по всему земному шарику. Поле – побочный результат разработки астероидов. Пропустим все это, мы следим за девчонкой.

Я дам тебе лишь одну подсказку. Может, ты уже заметил это в спорт-шоу или на улице? Никаких щитов и плакатов! Никакой рекламы!

Вот именно. НИКАКОЙ РЕКЛАМЫ. Глаза разуй. Оглянись по сторонам. Ни единого щита, вывески, слогана, мелодии, двадцать пятого кадра, надписи лазером по облакам, аннотации во всем этом развеселом мире. Брэндовые марки? Только в трехпенсовых диапроекторах в магазинах, да и кто назовет это рекламой. Ну, и кто ты после того?

Вот и поразмысли. Девчонка-то еще сидит.

На деле, она припарковалась прямо у подножия башни ВКК. Погляди вверх. Да нет, выше, и увидишь искры от пузыря наверху, нет еще выше, среди куполов страны богов и божков. Внутри пузыря – зал заседаний. Аккуратная бронзовая табличка на двери, – ВСЕМИРНАЯ КОРПОРАЦИЯ КОММУНИКАЦИЙ – не то чтобы это особо что значило.

Мне случайно известно, что в той комнате шестеро. Пятеро – формально мужчины, а шестого довольно трудно, но приходится, считать матерью. Они абсолютно ничем не примечательны. Их лица видели все на их свадьбах, эти лица покажут еще раз – на похоронах. Но ни в тот, ни в другой раз они ни на кого не произведут впечатления. Если ты ищешь тайных Вселенских Зловредов мира сего, брось это дело. Я знаю. Пресвятой дзен, уж я-то знаю. Плоть? Власть? Слава? Да их бы покорбило, услышь они такое.

Что им там наверху по нраву, так это чтобы все было аккуратненько, особенно в коммуникациях. Можно сказать, они жизнь положили на то, чтобы освободить мир от искажений. Их ночные кошмары – об информационных кровотечениях: каналы закупорены, планы недоосуществлены, искажения и мусор подступают со всех сторон. Их гигантские состояния лишь сплошные хлопоты, поскольку открывают новые горизонты хаоса. Роскошь? Они носят то, что надевают на них портные, едят то, что подают им повара. Видишь вон того старикана – его имя Ишем, – он попивает воду и морщится, слушая дата-шар. Воду прописали ему медики. Вкус у нее отвратный. А в дата-шаре проскакивает иконка с грифом «личное», а в ней – тревожные сведения о сыне Ишема, Поле.

Но пора спуститься на землю, все вниз и вниз, к нашей девчонке. Гляди!

Она кренится и – шлеп – уже растянулась на земле. Среди зевак наблюдается вялое волнение. Общий консенсус гласит: «мертва» – что девчонка, однако, опровергает, пуская пузыри. А вот сейчас ее увозит одна из превосходных машин «скорой помощи» будущего, эти – поистине не чета нашим, когда случаются поблизости.

В местной больничке обычные действия обычной бригады клоунов. Наша девчонка оживает ровно настолько, чтобы ответить на пункты вопросника, без которого никому не дадут помереть – даже в будущем. Наконец реанимация выплевывает ее на койку в длинной темной палате.

И опять некоторое время ничего не происходит, если не считать того, что глазки у нее слегка подтекают от вполне понятного разочарования: она все еще жива.

Но где-то один из компьютеров ВКК пощекотал другой, и ближе к полуночи начинается шевеление. Сперва возникает санитар, чтобы отгородить ее койку ширмами. Потом в палате изящной походкой появляется мужик в деловой двойке. Жестом приказывает санитару стащить с нее простыню и исчезнуть.

Все еще не в себе от транков, девчонка с усилием приподнимается. Крупные руки зажимают части тела, за которые и заплатишь, лишь бы не видеть.

– Берке? Ф. Берке, так тебя зовут?

– Д-да, – хрип. – Вы... полицейский?

– Нет. Полагаю, они здесь скоро будут. Самоубийство в общественном месте уголовно наказуемо.

– Простите меня...

В руках у него сенсор-рекордер.

– Семьи нет, так?

– Да.

– Тебе семнадцать. Один год в городском колледже. Что ты изучала?

– Яз-зыки.

– Гм. Скажи что-нибудь.

Нечленораздельный скрежет.

Деловой рассматривает ее. Вблизи он не столь уж элегантен. Типичный мальчик на побегушках.

– Почему ты пыталась покончить жизнь самоубийством?

Натягивая на себя серую простыню, она смотрит на него с достоинством мертвой крысы. Надо отдать ему должное, он не переспрашивает.

– Скажи, ты видела сегодня «Дыхание»?

Мертвая крыса (что недалеко от истины) или нет, но на ее лицо рвется все та же кошмарная гримаса влюбленности. «Дыхание» – эти три юных бога, культ неудачников. Два ноль в его пользу – он распознает это выражение.

– Хотелось бы тебе с ними познакомиться?

Глаза девчонки нелепо выпучиваются.

– У меня есть работа для такой, как ты. Тяжелая работа. Если будешь хорошей девочкой, все время будешь встречать «Дыхание» и всяких таких звезд.

Он сумасшедший? Она решает, что и впрямь умерла.

– Но это значит, ты не увидишь больше никого из тех, кого знала раньше. Нигде, никогда. В глазах закона ты будешь мертва. Даже полиция ничего не узнает. Хочешь попробовать?

Все это пришлось повторять, пока вставала на место ее огромная челюсть. Покажи мне огонь, пройду через него. Наконец отпечатки Ф. Берке уже в его сенсор-рекордере, мужик поддерживает мерзкое девичье тело без малейших признаков отвращения.

А потом – ВОЛШЕБСТВО. Внезапная и безмолвная пробежка санитаров, укладывающих Ф. Берке на что-то крайне далекое от больничных носилок; гладкое скольжение, как по маслу, в чертовски роскошную «скорую помощь» – живые цветы в кашпо! – долгий и плавный переезд в никуда. А никуда – теплое, и сверкающее, и доброе нянями и медсестрами. (С чего ты взял, что деньгами не купишь истинной доброты?) И чистые облака убаюкивают Ф. Берке в дурманящий сон.

...Сон, который сливается с приемами пищи, мытьем и снова сном. Сон с переходами в дремные полуденные часы на месте полуночи. Часы, полные мягких деловитых голосов, и доброжелательных (хоть и очень немногих) лиц, и бесконечных безболезненных гипоспреев, и странного тут и там онемения. А потом наступает черед укрепляющего ритма дней и ночей, ускорения, которое Ф. Берке не распознает как выздоровление, но знает лишь, что грибовидный нарост под мышкой исчез. А потом она уже встает на ноги и со все возрастающим доверием следует за этими немногими новыми лицами – сперва неуверенно, потом уже тверже держась на ногах, – неуклюже ступая по короткому коридору на тесты, тесты, тесты и многое другое.

И вот она наша девчонка, выглядит...

Если это возможно, хуже чем раньше. (А ты что, решил, это Золушка на транзисторах?)

В ухудшении внешности повинны гнезда электродов, проглядывающие среди реденьких волос, и еще другие места сплавления металла и плоти. С другой стороны, ошейник и хребтовая пластина – действительно плюс: по такой шее тосковать не будешь.

Ф. Берке готова приступить к обучению для новой работы.

И это обучение, которое происходит в ее палате, не что иное, как курсы очарования. Как ходить, сидеть, есть, говорить, сморкаться, как спотыкаться, мочиться, икать – и все это ВОСХИТИТЕЛЬНО. Как сделать одно сморкание или пожатие плечами очаровательно, безотчетно новым, отличным от любого, что уже есть в буферном файле. Как и говорил деловой, это тяжкий труд.

Но Ф. Берке оказывается способной. Где-то в этом ужасном теле таится газель, гурия, которая, если б не этот безумный шанс, была бы погребена на веки вечные. Смотрите, вот он, гадкий утенок!

Только та, что делает шаг, смеется, встряхивает блестящими волосами – это не совсем Ф. Берке. Ну да, Ф. Берке все это проделывает, но осуществляет она это через что-то. И у этого чего-то – все внешние данные живой девушки. (Тебя же предупреждали, это – БУДУЩЕЕ.)

Когда впервые открывают криокамеру, чтобы показать ее новое тело, она произносит лишь одно слово. Не в силах оторвать глаз и с трудом сглатывая:

– Как?

На самом деле, просто. Видишь, как Ф. Берке в своем мешке и шлепанцах ковыляет по коридору подле Джо, человека, ответственного за техническую сторону ее подготовки. Джо не пугает внешность Ф. Берке – он ее просто не заметил. На взгляд Джо – прекрасны системные матрицы.

Они проходят в полутемную комнату с огромным шкафом-камерой, похожим на сауну, и консолью для Джо. Одна стена комнаты стеклянная, но сейчас там темно. Только для твоего сведения: вся эта лавочка находится на расстоянии пятисот футов под землей возле того места, где когда-то находился Карбондейл, Пенсильвания.

Джо открывает сауну-камеру, которая теперь походит на большую поставленную вертикально раковину молюска со множеством всяких странных штучек внутри. Наша девчонка, как шелуху, сдирает рубаху и без тени смущения голой входит в камеру. С нетерпением. Она устраивается лицом вперед, всаживает электроды в гнезда. Джо осторожно закрывает дверь за горбатой спиной. Щелк. Она там ничего не видит, ничего не слышит и двигаться тоже не может. Она ненавидит эту минуту. Но как же прекрасно то, что наступает потом!

Джо уже за консолью, и за стеклянной стеной загорается свет. По ту сторону стены – комната, со всеми рюшечками и пикантными штучками, девчоночья комната. На постели небольшой холмик шелка со свисающей наружу тяжелой желтой косой.

Простыня шевелится, затем с шумом отброшена и расплющена.

На постели садится самая хорошенькая девочка, какую ты когда-либо видел. Она трепещет – ну прямо порно для ангелов. Она поднимает маленькие ручки, рывком подбрасывает вверх волосы, в сонной неге оглядывается по сторонам. Потом она не может удержаться и проводит ладонями по своим мини-грудям и животику. Потому что, понимаешь ли, перед тобой сидит кошмарная Ф. Берке, это она обнимает свое совершенное девичье тело, глядит на тебя восхищенными глазами.

А потом котенок выпрыгивает из кровати и растягивается на полу. Из сауны в затемненной комнате доносится сдавленный шум. Ф. Берке, которая попыталась потереть прошитый проводами локоть, внезапно задыхается в двух телах, в ее мышцах дергаются электроды. Джо жонглирует поступающими сигналами, бормоча что-то в микрофон. Суматоха позади, все в порядке.

Эльф встает, бросает премиленько-сердитый взор на стеклянную стену и входит в прозрачную кабинку. Ванная, что же еще? Она – живая девочка, а живым девочкам после ночного сна надо в ванную, пусть даже их мозги и находятся в шкафу-сауне в соседней комнате. А Ф. Берке – она не в сауне, она тоже в ванной. Проще простого, если иметь особый клей для замкнутой тренировочной цепи, которая позволяет ей управлять своей нервной системой на расстоянии.

А теперь давай проясним кое-что. Ф. Берке не чувствует, что ее мозг в сауне, она чувствует себя в этом миленьком тельце. Когда ты моешь руки, ты чувствуешь, как вода попадет тебе на мозг? Конечно, нет. Ты чувствуешь воду на руках, хотя это «чувство» – на самом деле набор потенциальных сигналов, проскакивающих в электрохимическом желе у тебя меж ушей. А попали туда эти сигналы по длинным импульсным цепям от твоих рук над раковиной. Именно так мозг Ф. Берке в шкафу чувствует воду на ее руках в ванной. Тот факт, что сигналы по дороге в мозг перепрыгнули через пустое пространство, не имеет ровным счетом никакого значения. Хочешь ученого жаргона? Это называется эксцентрическая проекция или сенсорная референция, и все это ты проделывал всю свою жизнь. Ясно? Но погоди, скажешь, откуда взялась эта девочка-кукла? Ф. Берке тоже задает этот вопрос, с трудом выдавливая слова. 

– Выращивают, – объясняет ей Джо. Ему плевать на отдел, занимающийся мясом. – Это – ОП, осадки плаценты. Модифицированные эмбрионы, понимаешь? Потом в них вживляют контролирующие импланты. Без Удаленного Оператора, или попросту Удаленки, они – просто овощи. Погляди на ногу – вообще никаких мозолей (он это знает, ему сказали).

– О-о, она невероятна...

– Да, недурная работенка. Хочешь, попробуем сегодня режим ходить/говорить? Ты быстро схватываешь.

И это правда. Отчеты Джо, и отчеты няни, и отчеты врача, и стилиста уходят наверх к тому, кто хоть и называется медиком-кибертехом, на самом деле – администратор проекта. Его отчеты, в свою очередь, идут в зал заседаний ВКК? Разумеется, нет! Ты думал, это и впрямь что-то крутое? Его отчеты просто идут наверх. Дело в том, что проекту дан зеленый свет, очень зеленый. Ф. Берке далеко пойдет.

Так что кудлатый человечек – доктор Тесла – должен инициировать процедуры. Досье на маленького котенка в центральном банке данных корпорации, к примеру. Рутина чистой воды. И график поэтапного внедрения, которое выведет Дельфи на мировую сцену. Это просто: появление на пару минут во внесетевом голографическом шоу или сериале.

Потом он должен расписать событие, которое будет финансировать Дельфи, и работать на нее. А это требует совещаний по бюджету, разрешений и допусков, координации. Проект Берке начинает расти и набирать людей. И есть еще пренеприятная проблема с именем, которая всегда доводит доктора Теслу до острой боли под гривой.

Имя оказывается странным: внезапно выясняется, что "Ф" в имени Берке означает «Филадельфия». Филадельфия? Сокращения: Филли? Пала? Пути? Дельфи? Это хорошо? Плохо? Наконец с оглядкой дают дорогу «Дельфи» («Берке» уже заменено на что-то, чего никто и никогда не запомнит).

Давай за мной! Мы на официальной проверке в подземных апартаментах – самая последняя из комнат, куда распространяется тренировочная цепь. Присутствуют: кудлатый доктор Тесла, зажатый меж двумя типами из бюджетного отдела, и тихий отеческого вида человек, с которым все обращаются, как с раскаленной плазмой.

Джо распахивает дверь, и робко входит она.

Их маленькая Дельфи, пятнадцати лет – и ни одного изъяна.

Тесла представляет ее собравшимся. Она по-детски серьезна: прекрасное дитя, с которым приключилось нечто столь чудесное, что каждый может почувствовать щекотку ее восхищения. Она не улыбается, она... сияет. Эта переполняющая ее радость – все, что видно от Ф. Берке, забытого неуклюжего остова в сауне за стеной. Но Ф. Берке не знает, что она жива – это Дельфи живет каждым своим теплым сантиметром.

Один тип из бюджета издает сладострастное сопенье и в ужасе застывает. Отеческий чин по имени мистер Кэнтл прочищает горло.

– Ну, моя юная леди, ты готова отправиться на работу?

– Да, сэр, – степенно ответствует эльф.

– Посмотрим. Кто-нибудь тебе объяснил, что ты будешь для нас делать?

– Нет, сэр. – Джо и Тесла потихоньку выдыхают.

– Хорошо. – Он оглядывает ее, пытаясь нащупать слепой мозг в соседней комнате.

– Ты знаешь, что такое реклама?

Он говорит гадкие вещи, он хочет шокировать. Глаза Дельфи расширяются, маленький подбородок вздергивается. Джо – в экстазе от того, какое сложное выражение удается проецировать Ф. Берке. Мистер Кэнтл ждет.

– Это, ну, когда они раньше говорили людям, покупать вещи, – она сглатывает. – Это не разрешается.

– Совершенно верно, – мистер Кэнтл торжественно откидывается назад. – Реклама, какой она была раньше, противозаконна. Показ иного, чем законное, использования продукта, предназначенный для увеличения его продаж. В прошлые времена любой производитель имел право навязывать свои товары любым способом, в любое время и в любом месте, какие мог себе позволить. Все средства массовой информации и большая часть ландшафта были захвачены экстравагантной конкурирующей рекламой. Сама реклама стала неэкономичной. Общество взбунтовалось. С введением так называемого Акта Барышника продавцы были ограничены, цитирую, «показом или самого продукта, увиденного в процессе его установленного законом использования, или в ходе продаж на территории продавца». – Мистер Кэнтл подается вперед. – Теперь скажи мне, Дельфи, почему люди покупают один продукт, а не другой?

– Ну... – очаровательная озадаченность на личике Дельфи. – Они... гм, они его увидели, и им понравилось, или они о нем от кого-нибудь слышали? (Вот здесь прощупывается след Ф. Берке: она не сказала «от друга или друзей».)

– Отчасти. А почему ты купила именно этот телоподъемник?

– У меня никогда не было телоподъемника, сэр.

Мистер Кэнтл хмурится; из каких канав они вытаскивают эти отбросы для Удаленок?

– Хорошо, какой марки воду ты пьешь?

– Просто ту, что течет из крана, сэр, – смиренно отвечает Дельфи. – Я... я, честное слово, пыталась ее кипятить...

– Господи милосердный, – мистер Кэнтл мрачнеет; Тесла цепенеет. – Ладно, как ты ее кипятила? На плитке?

Сияющая желтая головка кивает.

– Какой марки плитку ты купила?

– Я ее не покупала, сэр, – губами Дельфи произносит перепуганная Ф. Берке. – Но... я знаю, какая самая лучшая! У Ананги стоит «Берн-бэби», я видела название, когда она...

– Вот именно! – снова вдруг включается отеческое сияние Кэнтла; счет «Берн-бэби» к тому же довольно крепок. – Ты видела, что ею пользуется Ананга, и потому решила, что она, наверное, хорошая, да? А плитка и вправду хорошая, иначе такой чудесный человек, как Ананга, не стал бы ею пользоваться. Совершенно верно. А теперь, Дельфи, знаешь, что ты будешь делать для нас? Ты будешь показывать определенные продукты. Как по-твоему, звучит не слишком сложно?

– О, нет, сэр... – недоуменный детский взгляд; Джо злорадствует.

– И ты никогда, никогда не должна никому рассказывать, что ты делаешь, – глаза Кэнтла впиваются в мозг за этим соблазнительным ребенком. – Разумеется, ты спрашиваешь себя, почему мы просим тебя это делать. На то есть очень серьезная причина. Все товары и продукты, какими пользуются люди: еда, и медикаменты, и плитки, и пылесосы, и одежда, и машины – все это кто-то производит. Кто-то вложил годы тяжелого труда в их разработку и изготовление. Скажем, человек придумывает, как совершенно новым способом улучшить продукт. Он обзаводится фабрикой и станками и нанимает рабочих. Так вот. Что если у людей нет никакого способа узнать о его продукте? Молва слишком медленна и ненадежна. Может, никто и никогда не наткнется на этот его новый продукт и не узнает, насколько он хорош? А тогда он и те, кто работал на него, все они разорятся, верно? Так вот, Дельфи, должен же быть какой-то способ сделать так, чтобы большое число людей смогли взглянуть на хороший новый продукт, а? Как? Дать им увидеть, как ты им пользуешься. Ты даешь шанс этому человеку.

Хорошенькая головка Дельфи кивает со счастливым облегчением.

– Да, сэр, теперь я понимаю... но, сэр, это кажется таким разумным, почему они не позволяют...

Кэнтл печально улыбается.

– Переборщили, моя дорогая. История – как маятник. Люди реагируют излишне резко и принимают жестокие нереалистичные законы, которые пытаются растоптать жизненно важный социальный процесс. Когда такое происходит, люди знающие должны по мере сил продолжать делать свое дело, покуда маятник не качнется назад, – он вздыхает. – Законы Барышника – дурные, нечеловеческие законы, Дельфи, несмотря на все свои благие намерения. Если бы их в точности соблюдали, они бы посеяли смуту. Наша экономика, наше общество были бы безжалостно уничтожены. Мы вернулись бы назад, в пещеры!

Тут прорывается его внутренний огонь: применяйся буквально указанные Законы Барышника, он вернулся бы к набиванию банка данных.

– Это наша обязанность, Дельфи. Наш священный долг перед обществом. Мы не нарушаем закон. Ты будешь использовать продукт. Но люди нас не поймут, узнай они об этом. Они расстроятся точно также, как и ты поначалу. Так что ты должна быть очень, очень осторожной и не упоминать никому ничего из сегодняшнего разговора.

(А кто-то будет очень, очень острожным и станет тщательно отслеживать речевые цепи Дельфи.)

– Ну, теперь мы все выяснили? Наша маленькая Дельфи вот здесь... – он обращается к невидимому существу за дверью. – Наша маленькая Дельфи будет вести захватывающую жизнь. Она станет девушкой, на которую все смотрят. И она станет использовать такие чудные продукты, что люди будут только счастливы, что о них узнали, и тем самым Дельфи поможет тем, кто эти продукты производит. Ты внесешь поистине весомый вклад в общество. – Он добавляет после паузы: – Существо в темноте, наверное, старше этой куклы.

Дельфи переваривает все это с восхитительной серьезностью.

– Но сэр, откуда я...

– Ни о чем не беспокойся. За тобой будут люди, работа которых – подбирать для тебя самые достойные продукты, а твоя работа – в том, чтобы делать, как они говорят. Они покажут тебе, какие наряды надевать на вечеринки, какие солнцемобили или видики покупать и так далее. Вот и все, что тебе придется делать.

Вечеринки – наряды – солнцемобили! Розовый ротик Дельфи открывается. В изголодавшемся семнадцатилетнем мозгу Ф. Берке этика спонсорства продукта уплывает далеко-далеко.

– А теперь скажи мне собственными словами, в чем заключается твоя работа, Дельфи.

– Да, сэр. Я... Я должна ходить на вечеринки и покупать разные вещи и пользоваться ими, как мне скажут, и помогать тем, кто работает на фабриках.

– Ты забыла самое главное...

– О... Я никому не должна давать знать... ну, о вещах.

– Верно! Повезло той девушке, которая может веселиться вволю и при этом делать людям добро, а? – он озаряет собравшихся улыбкой. Немедленно следует движение стульев. Несомненно, все прошло удачно.

Джо, усмехаясь, выводит Дельфи: бедная дурочка думает, они восхищаются ее координацией движений.

Настало время Дельфи выйти в мир, и на этом этапе задействуют ходы наверх, и... Со стороны администрации – открываются реестры счетов, активируются субпроекты. Со стороны техподдержки – открывают допуск к зарезервированной частоте передач (модем-поле, помнишь?). А Дельфи ждет новое имя, имя, которое она никогда не услышит. Это длинная цепочка бинарного кода, которая спокойно крутилась себе в базе данных ВКК с тех самых пор, как однажды уснул и не проснулся некий Расчудесный Человек.

Мигнув, имя-код исчезает из цикла обращений, протанцовывает из импульсов в модуляции модуляций, со свистом проносится через фазирование и врывается в гигачастотный луч, устремленный к спутнику на синхронной орбите над Гватемалой. А оттуда луч изливается двадцать тысяч миль назад на землю, образуя всепроникающее поле структурированных энергетических потоков, обеспечивающее информацией точки съема по всему квадранту АмерКан.

С этим полем, если ты кредитоспособен, можно, сидя за ВКК-консолью, управлять настроенным на твою частоту экстрактором руды. Или если у тебя есть какие-нибудь простенькие полномочия – вроде умения ходить по воде, можешь закинуть свой эпизод в сетевое голошоу, идущее день и ночь в каждом доме, на каждом стадионе или курорте. Или можешь создать уличную пробку на весь континент. Есть еще вопросы, почему ВКК как святая святых охраняет эти коды доступа?

«Имя» Дельфи появляется как крохотная анализируемая неделимость в общем потоке, и она бы очень гордилась, узнай об этом. Ф. Берке это показалось бы магией чистой воды: Ф. Берке так и не поняла, как работают робокары. Но Дельфи – ни в коем смысле не робот. Зовите ее уолдо, анимированной куклой, если уж вам так неймется. Факт в том, что она просто девушка, живая девушка с мозгами не на своем месте. Несложная он-лайн система с большой скоростью передачи данных в реальном времени, точно такая же, как ты или вон он.

Смысл всего этого железа (и не так уж его и много по меркам этого общества будущего) в том, что Дельфи может выйти из подземных апартаментов – подвижная точка съема информации, стягивающая данные из вездесущего модем-поля. И она так и делает, восемьдесят девять фунтов нежной девичьей плоти и крови с несколькими металлическими компонентами выходят на солнечный свет, чтобы их отвезли в новую жизнь. Выходит девушка, у которой все есть, включая собственную свиту медтехов. Девушка делает несколько очаровательных шажков, останавливаясь, чтобы умилительно расширить от удивления глаза на нагромождение огромных антенн над головой.

Та мелкая деталь, что нечто по имени Ф. Берке осталось под землей, не имеет ровным счетом никакого значения. Ф. Берке совершенно не сознает себя и счастлива, как моллюск в раковине. (Ее постель уже перевезли в комнату со шкафом кукловода.) И Ф. Берке – вовсе не в шкафу; Ф. Берке сходит с аэробуса на легендарном ранчо, заповеднике в Колорадо, и зовут ее Дельфи. Дельфи глядит на живых волов вымершей породы шаролэ и самые настоящие хлопок и тополя, золотые на фоне синего тумана, и шагает по живой траве, отвечает на приветствия жены управляющего ранчо.

Жена управляющего давным-давно ждет приезда Дельфи и ее друзей, и по счастливой случайности здесь же съемочная группа голозаписи, снимающая ролик для любителей природы.

Теперь сам можешь дописать сценарий, пока Дельфи заучивает несколько правил структурной интерференции и о том, как обращаться с небольшим отставанием по времени, возникающим вследствие нового, в сорок тысяч миль парентезиса ее нервной системы. Совершенно верно, ребята с арендованным голообрудованием, разумеется, считают, что тени золотых тополей гораздо лучше смотрятся на бедре Дельфи, чем на воле. А личико Дельфи улучшает и горы, – когда их видно. Но любители природы почему-то не так рады, как ожидалось.

– Увидимся в Барселоне, котенок, – кисло говорит старший по группе, когда они пакуются.

– В Барселоне? – эхом отзывается Дельфи с такой очаровательной (совсем крохотной) задержкой в подсознании. Она видит, где лежит его рука, и отступает на шаг назад.

– Остынь, она тут не при чем, – устало говорит другой и отбрасывает со лба волосы с проседью.

Дельфи смотрит им вслед, когда они уходят грузить бобины с записью для отправки на обработку в ВКК. Ее рука блуждает по груди, которой коснулся мужчина. В подземельях под Карбондейлом Ф. Берке узнала кое-что новое о своем Дельфи-теле.

О различиях между Дельфи и собственной мрачной тушкой.

Она всегда знала, что у Дельфи почти нет чувства запаха или вкуса. Это ей объяснили: частоты вещания не хватает. Тебе же не нужно пробовать на вкус солнцемобиль, а? И слабая чувствительность кожи – с этим Дельфи тоже знакома. Ткани, от которых зудела бы даже собственная шкура Ф. Берке, кажутся Дельфи прохладной пластиковой пленкой.