Ю. Н.ТЫНЯНОВ
      ПУШКИН и его СОВРЕМЕННИКИ
      СОДЕРЖАНИЕ
      Академик В. В. Виноградов
      О ТРУДАХ Ю. Н. ТЫНЯНОВА ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
      АРХАИСТЫ И ПУШКИН
      ПУШКИН
      ПУШКИН И ТЮТЧЕВ
      О "ПУТЕШЕСТВИИ В АРЗРУМ"
      БЕЗЫМЕННАЯ ЛЮБОВЬ
      ПУШКИН И КЮХЕЛЬБЕКЕР
      ФРАНЦУЗСКИЕ ОТНОШЕНИЯ КЮХЕЛЬБЕКЕРА
      ПУТЕШЕСТВИЕ КЮХЕЛЬБЕКЕРА ПО ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ В 1820-1821 гг.
      ДЕКАБРИСТ И БАЛЬЗАК
      СЮЖЕТ "ГОРЯ ОТ УМА"
      ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ
      ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
      КОММЕНТАРИИ
      УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
      Академик В. В. ВИНОГРАДОВ
      О ТРУДАХ Ю. Н. ТЫНЯНОВА
      ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
      ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
      1
      Талантливый писатель, тонкий и острый литературный критик, оригинальный теоретик литературы, особенно стихосложения и поэтического языка, выдающийся литературовед - Ю. Н. Тынянов до сих пор еще не стал объектом всестороннего исторического исследования. Правда, о нем написано много статей. Деятельность, мысли и образ его воспроизводятся на страницах воспоминаний его современников (Юрий Тынянов. Воспоминания, размышления, встречи. М., 1966. Серия "Жизнь замечательных людей"). Ю. Н. Тынянову отводится значительное место в общих очерках, учебных курсах и руководствах по истории советской литературы. Интерес к художественному творчеству Ю. Н. Тынянова и к его литературоведческим трудам в настоящее время очень велик. Историко-литературные труды Ю. Н. Тынянова до сих пор полны глубокого и живого интереса - не только историографического, но и научно-исследовательского. Острый ум, талант ученого-филолога, усиленный тонким художественным и критическим чутьем, блестящий писательский дар, широкая культура европейски образованного интеллигента - вот что поражает в научных произведениях Ю. Н. Тынянова. Все это те качества, отсутствие которых обычно обрекает литературоведа на творческое бесплодие, на компилятивный набор чужих мнений и на производство пустых - толстых и тонких - монографий и статей, стареющих не по дням, а по часам.
      Ю. Н. Тынянов в своих литературоведческих исканиях не пошел по этой утрамбованной дороге. Ему не надо было снискивать ученых степеней и званий.
      Чтобы углубить и наполнить более живым конкретно-историческим содержанием современный общественный интерес к личности и творческой жизни этого замечательного деятеля советского искусства и советской филологической науки, необходимо собрать и переиздать его ученые произведения и критические статьи. Начало этому важному предприятию уже положено новым изданием интереснейшей теоретической работы Ю. Н. Тынянова "Проблема стихотворного языка" (М., 1965) и некоторых его статей по советской литературе (с предисловием проф. Н. Л. Степанова). Настоящий сборник включает в себя не все труды Ю. Н. Тынянова по истории русской литературы, а лишь те, которые касаются развития русской поэзии в первые десятилетия XIX в. Кажется, проще всего можно определить общее содержание этого сборника названием: "Пушкин и его современники".
      Центральной темой, естественно, является Пушкин, его творчество, его литературные связи и отношения. Самая крупная по объему работа - "Архаисты и Пушкин" - оказала большое влияние на изучение творчества Пушкина и литературных направлений 20-30-х годов XIX столетия. Ю. Н. Тынянов отвергает обычное и общее для предшествующего литературоведения понимание литературной борьбы 20-х годов как борьбы романтизма и классицизма. По его мнению, "подходя с готовыми критериями "классицизма" и "романтизма" к явлениям тогдашней русской литературы, мы прилагаем к многообразным и сложным явлениям неопределенный ключ и в результате возникает растерянность, жажда свести многообразное явление хоть к каким-нибудь, хоть к кажущимся простоте и единству" (ср. психологическое определение романтизма у Белинского).
      В критике этой упрощенной концепции особенно ярко проявляется присущий Тынянову дар неистощимого анализа. Ю. Н. Тынянов был решительным противником литературных псевдотерминов - противоречивых, расплывчатых, а нередко и пустых. Вслед за своим героем В. К. Кюхельбекером он пришел к выводу, что важнее, чем деление писателей 20-х годов XIX в. на классиков и романтиков, - противопоставление карамзинистов ("германо-россов и русских французов") "славянам", архаистам. Архаисты, по словам Кюхельбекера, имели своих классиков (Шишков и Шихматов) и романтиков (Катенин, Грибоедов, Шаховской и Кюхельбекер). Если старшую группу архаистов (Шишкова, Шихматова, членов "Беседы" и современников ее, литературно ей родственных) можно в общественном и политическом отношении причислить к реакционерам, то младшее поколение архаистов в себя включало радикалов и революционеров. Но и ту и другую группу сближали некоторые черты их литературной теории и отрицательное отношение к поэтике и стилистике карамзинизма и его ответвлений или разветвлений (к принципам "приятности", "эстетизма", "фигурности", "перифрастичности стиля" и т. п.).
      Архаисты стояли за высокий слог с его архаизмами, за народность речи, за народную поэзию как базу развития национальной художественной литературы и за новые жанры.
      Между архаистами и карамзинистами обнаруживались резкие различия и в понимании путей развития литературы, и в отношении к разным поэтическим жанрам. Ю. Н. Тынянов замечает: "Низкий" и "высокий" стиль и жанры органически связанные между собою явления; "средний" же враждебен им обоим. Здесь связь между обеими тенденциями архаистов - к снижению и возвышению (одновременно) литературного языка". Особенно интересны и новы наблюдения Тынянова над стилями Катенина, Грибоедова и Кюхельбекера с их индивидуальными своеобразиями. Они сопровождаются широкими и многочисленными сопоставлениями с явлениями в русской поэзии 20-30-х годов XIX в. и в последующую эпоху. Так, по мнению Тынянова, "окольный метрический путь, избранный Катениным, широкой струей вливается в русскую поэзию в лирике Некрасова. Метрические пути, обходившие Пушкина и его эпигонов, естественно конвергировали, совпадали с путями, обходившими культуру пушкинского стиха в ее позднейших преломлениях. Вместе с тем "простонародный натурализм" Катенина, особенно сказавшийся в его лексике, ведет и к общему сходству Катенина с Некрасовым. Так в разные эпохи один тип лексики находится в соотношении, в корреляции с одним типом метрики. О "влиянии" здесь говорить, по-видимому, не приходится, но приходится говорить о некотором единстве, которого сами писатели могли и не сознавать. Это явление "совпадения", но вовсе не случайного, а вызванного глубокой аналогией исторических причин, явление, которое удобнее всего назвать "литературной конвергенцией". Ю. Н. Тынянов приводил некоторые аналогии, сближения катенинского стиля с некрасовским. "В лирике Катенина наличествуют черты некрасовского стиля. Он был как бы Некрасовым 20-х годов в характернейшем своей лирики, в балладе (ср. в особенности "Убийца")". Но тут же делается оговорка: "Конечно, это "преднекрасовское" зерно перемешано у него со многими другими" (ср., например, "иногда есть близость к парадной "народности" Алексея Толстого"). Тут же Тынянов заявляет, что Пушкин отбирал в поэзии Катенина именно "преднекрасовское", а в теории - основу этого "преднекрасовского".
      Принцип "литературной конвергенции" очень важен для исследования типологии стилей. Однако, заимствованный из лингвистики, из бодуэновской теории языка, этот термин лишен у Тынянова необходимой точности. Он не столько аналитичен, сколько субъективно-изобразителен, иногда, быть может, даже каламбурен. Например, в статье "О Хлебникове" Тынянов писал: "В самые ответственные моменты эпоса - эпос возникает на основе сказки. Так возникла "Руслан и Людмила", определившая путь пушкинского эпоса и стиховой повести XIX века, так возник и демократический "Руслан" - некрасовское "Кому на Руси жить хорошо". Любопытно, что, по словам Тынянова, "поэзия Катенина, вызывая оживленные нападки в 15-х и 20-х годах, к 30-м годам - мертвое явление". Но она оставила некоторый след в творчестве Пушкина. Например, Катенин борется за "строфу, нужную для высокой эпопеи (октаву)". В пушкинском "Домике в Коломне" нашла отражение полемика по этому вопросу. Пушкин вполне сошелся с Катениным в принципах построения самой октавы. Вообще же литературная деятельность Катенина при подходе к ней с флангов "романтизма" и "классицизма" кажется противоречивой. Будучи назван "романтиком" за свои "простонародные" баллады, он в 20-х годах становится в общем сознании "классиком" и ведет литературные войны с "романтиком" А. Бестужевым и "романтической шайкой". Сам же Катенин признавал деление поэзии на две, на классическую и романтическую, разделением совершенно вздорным, ни на каком ясном различии не основанном.
      Вершинный пункт деятельности младоархаистов - первая половина 20-х годов. Во второй половине этого десятилетия литературная конъюнктура изменяется. Происходит фактическое уничтожение ядра младоархаистического движения: в 1822 г. выслан из столицы Катенин, 1825 г. - год гражданской смерти Кюхельбекера, 1829 г. - год смерти Грибоедова.
      Пушкин в борьбе младших архаистов с младшими карамзинистами занимает не всегда и не по всем вопросам одно и то же место. Его позиция - очень сложная. До 1818 г. Пушкин может быть назван правоверным арзамасцем карамзинистом. 1818 г. - год решительного перелома и наибольшего сближения его с младшими архаистами. К этому времени карамзинистская языковая культура оказывается накануне кризиса. Происходит распад "Арзамаса" - этой своеобразной формы карамзинистского литературного общества. Это - годы работы Пушкина над "Русланом и Людмилой", поисков большой эпической формы. По мнению Тынянова, здесь на поэтический язык Пушкина, на его простонародность и "грубость" оказала влияние практика Катенина, просторечие его жанра "русской баллады" - "Ольги". Полемика вокруг "Руслана и Людмилы" как бы повторила полемику вокруг "Ольги" Катенина. Конечно, в этом утверждении есть сильное преувеличение. Поэтический стиль "Руслана и Людмилы" гораздо сложнее, синтетичнее, но какая-то доля истины в этой гипотезе Тынянова есть - Пушкин вышел за пределы карамзинской традиции. Недаром Кюхельбекер в 1843 г. писал в своем дневнике о "Руслане и Людмиле": "Содержание, разумеется, вздор, создание ничтожно, глубины никакой. Один слог составляет достоинство Руслана, зато слог истинно чудесный". Однако от Катенина Пушкин мог взять лишь общую тенденцию к демократизации слога. В связи с изменением своих поэтических позиций Пушкин остро ставит вопрос о необходимости решительного пересмотра взглядов на романтическую и классическую поэзию применительно к русской национальной литературе и связывает вопрос о романтизме с вопросом о новых жанрах (прежде всего "романтической поэмы" и "романтической трагедии") и о смещении старых жанров новыми формами.
      В течение 20-х годов борьба Пушкина с литературной культурой карамзинизма усиливается и углубляется. Характерно письмо П. А. Плетневу о "Борисе Годунове": "Какого вам Бориса и на какие лекции? В моем Борисе бранятся по-матерну на всех языках. Это трагедия не для прекрасного полу".
      Пушкин глубоко вникает в разные формы и жанры просторечия, он увлекается "прелестью нагой простоты" как одной из основ нового национально русского стиля.
      Придавая большое значение влиянию катенинской практики и теории на творчество Пушкина, Тынянов должен был признать: "Но все же между Пушкиным и Катениным пропасть и это пропасть в той стиховой культуре, которою владеет Пушкин и которую обходит Катенин... Пушкин различает принципы языка и самую литературную культуру". Он влил в литературную культуру карамзинизма враждебные ей речевые и стилистические черты, почерпнутые из архаистического направления. Он сам себя называл "скептиком" в литературе. Ему были ясны стилистические неудачи архаистов. По мнению Тынянова, в пушкинском "Подражении Данту" можно видеть сознательное пародирование катенинских переводов из Дантова "Ада". Характерно поэтическое состязание между Катениным и Пушкиным (у Катенина "Элегия" - 1829 г., "Старая быль" 1828-1829 гг., "Посвящение"; со стороны Пушкина - "Ответ Катенину"; вероятно, и "Анчар"). Оно подробно и глубоко освещается Тыняновым. Но едва ли соответствует пушкинскому замыслу такое обобщение Тынянова: "Моцарт" был "поэтом", которого Пушкин противопоставлял катенинскому Евдору и "старому русскому воину", превращенному им в Сальери". Анализ развития пушкинской поэтики на фоне литературного взаимодействия Пушкина с Катениным не отражает всего многообразия стилей великого поэта.
      Кюхельбекер, его жизнь, творчество, отражения его облика и его поэзии в сочинениях Пушкина рассматривались в нескольких историко-литературных исследованиях Ю. Н. Тынянова. В работе "Архаисты и Пушкин" эти вопросы еще не нашли такого всестороннего изучения и освещения, как в последующих публикациях Тынянова. Кюхельбекер, как и Катенин, был новатором, с самого начала он не пошел за господствующими литературными течениями. В продолжение всей своей литературной деятельности Кюхельбекер пытается прививать "новые формы"; каждое свое произведение он окружает теоретическим и историко-литературным аппаратом. Так, своим "Ижорским" он хочет внести в русскую литературу на новом материале форму средневековых мистерий; в Сибири он пишет притчи силлабическим стихом, отказываясь от тонического. На Кюхельбекера имел громадное влияние Грибоедов. В 1820-1821 гг. Кюхельбекер открыто примыкает к "дружине" Шишкова, увлекаясь красотами библии и библейскими образами. Литературным знаменем Кюхельбекера становится Державин. Он - сторонник высокой лирики, особенно жанра оды. В статье "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие" ("Мнемозина", 1824, ч. II) Кюхельбекер свои пародические характеристики элегического стиля конкретизирует указаниями на Жуковского. Он резко критикует язык карамзинистов, "небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих язык". Он стоит за самобытность русской национальной поэзии. Для Кюхельбекера "романтизм" синоним "народности".
      Пушкин был глубоко задет статьей Кюхельбекера, тем более что сознание необходимости перелома в лирике у него назревало еще раньше. Борясь за свободу выбора тем против "высокого искусства", Пушкин отчетливо сознает важность вопроса о сравнительной ценности жанров, но колеблется в его решении.
      Решительный ответ возродителю старой оды, другу своему Кюхельбекеру Пушкин дает в "Оде его сиятельству графу Хвостову" (1825).
      Ю. Н. Тынянов остроумно доказывает, что в этой оде дана пародия не только на оды графа Хвостова, но и на одописцев вообще, "причем в список их вошли не только представители старой оды, как Петров и Дмитриев, но и такой современный поэт, как Кюхельбекер".
      Любопытны наблюдения Тынянова над текстом пушкинской пародии, приведшие его к выводу, что здесь есть совершенно явный намек на стихотворение Рылеева "На смерть Байрона":
      Давно от слез и крови взмокла Эллада средь святой борьбы;
      Какою ж вновь бедой судьбы Грозят отчизне Фемистокла;
      у Пушкина:
      Где от крови земля промокла:
      Перикла лавр, лавр Фемистокла...
      Таким образом, "Ода графу Хвостову" явилась полемическим ответом воскресителям оды, причем пародия на старинных одописцев явилась лишь рамкою для полемической пародии на современного воскресителя старой оды Кюхельбекера и на защитника новой оды Рылеева".
      В заметке "О вдохновении и восторге" Пушкин пишет: "Ода стоит на низших ступенях творчества... Ода исключает постоянный труд, без коего нет истинно великого... Трагедия, поэма, сатира - все более ее требуют творчества (fantaisie), воображения - гениального знания природы". В IV главе "Евгения Онегина" (стр. XXXII) выдвигаются новые жанры: труба, личина и кинжал, т. е. стиховая драма. Таким образом, Пушкин в своей работе над языком "соединял принципы и достижения противоположных школ, подобно этому и тематический строй был ценен для него главным образом своим разнообразием и противоречивой спайкой высокого и низкого, стилистически приравненных, доставляющих материал для колебания двух планов".
      Круг вопросов, поставленных Кюхельбекером, затронут и в "Евгении Онегине". Тынянов внимательно следит за эволюцией образа Ленского и за приемами комбинации в его структуре некоторых черт Кюхельбекера.
      "Ленский первоначально рисовался крикуном и мятежником "странного вида". Но "мало-помалу первоначальный рисунок Ленского стирается; мятежник исчезает: перед нами элегик-ламартинист, против которого боролся как Пушкин, так и Кюхельбекер". Общее заключение Тынянова об образе Ленского таково: "Ленский - комбинированный "поэт" - "высокий элегик", причем в отступлениях по поводу элегии говорится уже вовсе не о высокой элегии (Языков)".
      "Итак, Пушкин сходится с младшими архаистами в их борьбе против маньеризма, эстетизма, против перифрастического стиля, - наследия карамзинистов и идет за ними в поисках "нагой простоты", "просторечия", но в одном из существенных пунктов литературной теории младших архаистов, в вопросе о воскрешении высокой лирической поэзии Пушкин резко разошелся с ними. Впрочем, даже самая полемика имела важное для Пушкина значение: обнажила основные проблемы поэзии, проблемы поэтического языка и жанров".
      2
      Исследование Тынянова "Архаисты и Пушкин" не дает полной картины истории пушкинской поэзии за первые три десятилетия XIX в. Оно в значительной мере оторвано от изучения общих процессов развития русского литературного языка в это время, когда устанавливались новые нормы его национальной системы. Роль Пушкина в этом движении была очень сложной, конструктивной и во многих отношениях основной. Включение и в этот процесс и в процесс развития русской художественной литературы деятельности защитников книжно-славянских языковых традиций и тонкая (нередко в силу увлечения преувеличенная) оценка их значения - все это составляет большую и важную заслугу Тынянова в русской историко-литературной науке.
      Но нельзя не видеть односторонности в тыняновском понимании эволюции творчества Пушкина и в тех представлениях, которые сочетались у Тынянова со стилистикой и поэтикой карамзинизма. Этот вопрос до сих пор еще во всем своем объеме и исторической сложности не исследован.
      И все же необыкновенная конкретность и точность исторических разысканий, относящихся к быту, событиям, фактам из жизни известных лиц, к их морально-общественному облику, идеологии и т. п., с одной стороны, и зоркая острота наблюдений и догадок, связанных с художественным стилем, с литературно-эстетическими явлениями, с другой, - вот что поражает в историко-литературных трудах Тынянова. Характеризуя лицейский "Словарь" Кюхельбекера, его состав, собранные в нем афоризмы и политико-философские размышления, его влияние на Пушкина, Ю. Н. Тынянов вспоминает запись о раскольнике Ветошкине, который стал необыкновенным ученым, в пушкинских "Разговорах с Натальей Кирилловной Загряжской" (12 августа 1835 г.) и тут же прибавляет: "Разговоры с Загряжской" имеют большое значение в вопросах пушкинской прозы. Метод непосредственной записи здесь доведен до предела интонационной точности".
      Но наряду с этими строгими методами Ю. Н. Тынянов иногда пользуется приемом внешних сопоставлений, скорей психологического, чем глубокого художественно-исторического характера. Например, открыв с большим искусством в образе Ленского некоторые черты Кюхельбекера и аналогии с его идеями и поэтическим творчеством, Ю. Н. Тынянов упорно ищет портретного тождества с Кюхельбекером и в изображении вспыльчивости Ленского, приведшей к вызову Онегина на дуэль. Он ссылается на современную Пушкину критику ("Московский Вестник", 1828, ч. VII, № 4), которая находила вызов Ленского немотивированным и называла "несообразностью" ("Взбалмошный Онегин, на месте Ленского, мог вызвать своего противника на дуэль, а Ленский никогда"). "Таким образом, - заключает Тынянов, - характеристика Ленского:
      Дух пылкий и довольно странный
      и его обидчивость в начале III главы оказались недостаточно сильными мотивировками внезапной дуэли". И отсюда - почти невероятный, во всяком случае неубедительный вывод: "По-видимому, ее мотивировали портретные черты прототипа, оставшиеся вне поэмы". Подчеркнув, что "вспыльчивость, обидчивость и "бреттерство" Кюхельбекера были анекдотическими", Тынянов приводит несколько анекдотов из "Семейной хроники" Л. Павлищева ("Воспоминания об А. С. Пушкине". М., 1890).
      Вот свидетельство того же Павлищева, которое кажется наиболее показательным и подходящим: "Обидчивость Кюхельбекера порой, в самом деле, была невыносима... Так, напр., рассердился он на мою мать за то, что она на танцевальном вечере у Трубецких выбрала в котильоне не его, а Дельвига... " "Случай с сестрой Пушкина был без всякого сомнения известен, - рассуждает Тынянов, - а он почти сполна совпадает с причиной дуэли Онегина и Ленского в романе". Все это, конечно, очень недостоверно и натянуто или, лучше, притянуто к литературному анализу композиции "Евгения Онегина".
      Биография и творчество Кюхельбекера, воспроизведенные с такой истинно художественной тонкостью и большой исторической проницательностью, с привлечением новых, неизвестных архивных, рукописных материалов - подлинное открытие Тынянова. Широко обрисованы французские связи и симпатии Кюхельбекера.
      Излагая любопытные отклики Кюхельбекера на творчество Лермонтова - в связи с чтением его произведений и статей Белинского о них, Тынянов доказывает остроту и историческую значительность многих суждений Кюхельбекера и самостоятельно развивает их. Таковы, например, наблюдения над отражениями стиля грибоедовского "Горя от ума" и стиля "Ижорского" Кюхельбекера в отдельных сценах, репликах и образах персонажей лермонтовского "Маскарада". Очень интересно подчеркнутое Ю. Н. Тыняновым замечание Кюхельбекера о лермонтовской "спайке" самых разнообразных чужих стилистических элементов и литературных позаимствований в одно органическое целое. Эту идею - независимо от Кюхельбекера - с большим блеском развивал проф. Б. М. Эйхенбаум в своей первой монографии "Лермонтов" (1924).
      Ю. Н. Тынянову было в высшей степени присуще чувство современности, творческое поэтическое восприятие исторических аналогий и соответствий. В статье "Проза Пушкина", подвергая анализу замысел и композицию "Арапа Петра Великого", Ю. Н. Тынянов останавливается па таких фразах: "Россия представлялась Ибрагиму огромной мастерской, где движутся одни машины, где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом. Он почитал и себя обязанным трудиться у собственного станка... Пафос этой вещи - новый человек, соратник Петра в деле преобразования, обладавший новой высокой культурой".
      Тыняновский анализ "Сюжета "Горя от ума" представляет собой необычайное сочетание тонкого критического чутья, основательного знания конкретно-исторической общественной ситуации и глубокого литературоведческого понимания авторского замысла и способов его художественного воплощения. Ю. Н. Тынянов убедительно показывает, как последовательно и художественно ясно - в драматическом воспроизведении представлены этапы развития общественного мнения о сумасшествии Чацкого, как типичен этот мотив "клеветы" для обывательско-дворянской, застойно-консервативной психологии той эпохи и к какому выводу ("он карбонарий") этот мотив приводил в своем крайнем воплощении. Следуя за Сенковским, Тынянов сопоставлял "Горе от ума" с "Женитьбой Фигаро" Бомарше. К истолкованию сюжета "Горя от ума" привлечены многочисленные общественные явления современной эпохи и портрет Якубовича ("В горах изранен в лоб, сошел с ума от раны"), и история с Чаадаевым, и жизненные обстоятельства Кюхельбекера, его бурные столкновения с обществом, толки о Байроне. Вместе с тем Ю. Н. Тынянову удалось доказать, что в "Горе от ума" совершен переворот в истории русской драмы - переход от изображения личностей к типам и новый смелый синтез комического и трагического, комедии и трагедии.
      Так на широком культурно-историческом фоне вырисовывается новая оценка, новый образ "Горя от ума": "Горе от ума" - комедия о том времени, о безвременье, о женской власти и мужском упадке, о великом историческом вековом счете за героическую народную войну: на свободу крестьян, на великую национальную культуру, на военную мощь русского народа - счете, неоплаченном и приведшем к декабрю 1825 г.".
      3
      Естественно, что центром или центральной базой историко-литературных исследований Ю. Н. Тынянова было творчество Пушкина. Сюда относится много частных его работ и наблюдений. Но и в этих трудах за отдельными, казалось бы, периферийными или специальными, узкоконкретными задачами Ю. Н. Тынянов умел открывать широкие исторические и теоретические перспективы литературной науки.
      Так, получило широкую известность очень важное для понимания развития стилей русской художественной прозы (например, Л. Толстого) наблюдение Ю. Н. Тынянова над структурой образа автора в пушкинском "Путешествии в Арзрум". По мнению Ю. Н. Тынянова, "главная стилистическая черта "Путешествия": объективность рассказа, нейтральность авторского лица". Автор как бы отказывается судить о иерархии описываемых предметов и событий, о том, что важно и что не важно, в результате чего получается искажение перспективы. Этот метод изображения и описания, несомненно, оказал влияние на автора "Войны и мира".
      В незаконченной статье "О композиции "Евгения Онегина" Ю. Н. Тынянов сначала обсуждает важный вопрос о структурных различиях поэзии и прозы. Он выдвинул такой принцип разграничения: "Деформация звука ролью значения конструктивный принцип прозы: деформация значения ролью звучания конструктивный принцип поэзии. Частичные перемены соотношения этих двух элементов - движущий фактор и прозы и поэзии".
      Поэтому прозаический смысл всегда отличен от поэтического; с этим согласуется тот факт, что и синтаксис и самая лексика поэзии и прозы существенно различны.
      Крупнейшей семантической единицей прозаического романа является герой. Но "герой стихового романа не есть герой того же романа, переложенного в прозу". Не надо фантазировать по отношению к "Евгению Онегину" о том, чего нет в тексте этого произведения. "Выпуск романа по главам, с промежутками по нескольку лет, - совершенно очевидно разрушал всякую установку на план действия, на сюжет, как на фабулу; не динамика семантических скачков, а динамика слова в его поэтическом значении. Не развитие действия, а развитие словесного плана".
      Эти тыняновские наблюдения и заметки не определяют и не разъясняют вполне композиции "Евгения Онегина". Но в них много остроумных мыслей. Все это настраивает на решительный пересмотр проблем композиции "Евгения Онегина", структуры образов его персонажей и специфических особенностей стилей этого романа.
      В статье "Пушкин и Тютчев" на основе тщательного анализа большого разнообразного материала раскрывается сдержанное, отнюдь не сочувственное отношение Пушкина к поэзии Тютчева, рисуется широкая картина развития русской поэзии в 30-е годы, идущей непушкинскими путями, и предлагается острая характеристика своеобразия тютчевского творчества с его тяготением к жанру "фрагмента", к индивидуализированной структуре образа, к общим философическим темам. "Стихи Тютчева связаны с рядом литературных ассоциаций, и в большой мере его поэзия - поэзия о поэзии".
      4
      Ю. H. Тынянов стремился понять общие закономерности развития пушкинского стиля. Он думал, что здесь коренится исток или начало всех течений в истории русской поэзии XIX в. Он видел, что современное ему изучение творческого наследия Пушкина движется часто по ложному пути.
      Трезвый, точный и методологически безупречный, в его историко-филологическом существе, тыняновский анализ тех любительских приемов, с помощью которых энтузиасты и партизаны пушкиноведения (например, Н. О. Лернер) стремились приписать великому нашему поэту понравившиеся им анонимные литературные тексты первых десятилетни XIX в., остроумен, беспощаден и очень поучителен.
      Проблема развития стиля Пушкина во всех разновидностях нашла свое воплощение и освещение в обобщающем очерке Ю. Н. Тынянова "Пушкин". Здесь Ю. Н. Тынянов дает яркую и во многом подтвержденную последующими разысканиями картину развития пушкинского творчества. Он справедливо отстаивает значение лицейской лирики Пушкина, подчеркивая, что "Пушкин никогда не отказывался от лицейских стихов". Переработка их в 1825 г. полна глубокого стилистического интереса. "...Пушкин считал лицейские стихи не подготовительной черновой работой отроческих лет, а вполне определенным этапом своей поэзии". Лицейская лирика Пушкина "неразрывно связана с периферией литературного течения, называемого "карамзинским". Трудно согласиться с Ю. Н. Тыняновым в его оценке и интерпретации пушкинской лирики послелицейского периода как непосредственного поэтико-реалистического и поэтически точного воспроизведения "конкретных жизненных обстоятельств". Тут он разделял широко распространенный и теперь предрассудок, что Пушкин был в искусстве реалистом почти от самого рождения. Впрочем, к понятию реализма здесь подмешивался далекий от него признак автобиографичности. Это смешанное антипоэтическое, а отчасти и антиисторическое представление и сейчас владеет сознанием многих из читателей и толкователей пушкинской поэзии. Но и здесь основное обобщение Ю. Н. Тынянова не потеряло цены и до сих пор: "Элегии, наряду с посланиями, явились у Пушкина жанром, уже не противоречащим большим задачам и большим жанрам литературы, эпосу и драме, как то было в поэзии непосредственно предшествовавшего периода, когда элегии с изображениями общих чувств и условных героинь превратились в мелочной жанр, жанр мелочей. Напротив, лирика стала у Пушкина как бы средством овладения действительностью в ее конкретных чертах и первым, главным путем к эпосу и драме" (см. "Безыменная любовь").
      Тынянов поднимает важную для раннего течения пушкинской поэтики проблему "литературной личности" (я бы сказал: "образа автора"). "Противоречивость лексических рядов", "эклектическая маскировка предметов", словесные излишества - характерные черты этой стилизаторской лирики. Кризис этого стиля и выход из него относятся к 1817-1818 гг. Выступают новые черты лирического героя и образа автора ("потомок негров безобразный", а затем "высокий поэт", ср. "Поэт и чернь" и др.). Изложение сжимается, выдвигается принцип "недоговоренности". "Слово стало заменять у Пушкина своей ассоциативною силою развитое и длинное описание".