- Приказывай, все сделаю... Ах ты, боже мой, напасть-то какая...
      - У моста придержи жеребца. Надо избавиться от конвоира. А тогда гони... Лошадь не подведет?
      - Не сумлевайся... Как стегану, сам черт не догонит. Как только мы спустились к речушке, я внезапно нанес солдату сильнейший удар в челюсть. Винтовка выпала у него из рук, и он упал на землю. Я спрыгнул за ним, подобрал свой паспорт и на ходу вскочил в тарантас.
      - Прихватить бы усопшего - и концы в воду, - крестясь, проговорил мужик.
      - Говорю тебе, гони правее моста!
      Возчик стеганул лошадь, тарантас пронесся через мелководную речушку, и позади остались огороды и курные бани. Разгоряченный конь стремительно мчал нас в гору, но хозяин придерживал его:
      - Не загнать бы жеребца. Слезай. Пройдись малость.
      Я спрыгнул на землю и, держась за тарантас, бежал рядом, пока дорога шла в гору.
      Сверху село - как на ладони. И мы видим, что внизу уже тревога: от поповского дома в нашу сторону скакали всадники.
      - Погоня! - вскрикнул крестьянин. - Садись!
      Немилосердно настегивая лошадь, он гнал ее к лесу.
      И когда из-за горизонта показались три всадника, размахивая над головами обнаженными шашками, я, не целясь, выстрелил из захваченной винтовки. Но не успел я ее перезарядить, как мы. были уже в лесу.
      Проехав немного по извилистой лесной дороге, мы остановились и прислушались. Наши преследователи решили, видимо, прекратить погоню, опасаясь выстрелов из засады.
      Выждав, мы пустили лошадь шагом и через час оказались на опушке леса. Вокруг многолетние дубы, некошеная трава, а дальше - ржаное поле до самого Шелашникова.
      - Пронесло, отец!..
      - Пронесло-то пронесло, - помолчав, ответил крестьянин, - да ума не приложу, куда теперь подаваться? Ведь моего жеребца в Исаклах даже малое дитя знает: первейшая лошадь в волости! Допытаются, и тогда я пропал. Меня жизни лишат, а семью по миру пустят.
      Стащил с головы шапку, заскорузлыми пальцами поскреб затылок и как бы про себя вполголоса произнес:
      - А что, ежели к товарищам в обоз? - Но сам испугался этой мысли и махнул рукой. - Не-ет! Отберут жеребца и спасибо не скажут. У них это запросто. Вот она, правда-то!
      Я стоял возле его телеги, смотрел на него и думал, как успокоить человека.
      - Иди в обоз, лошадь не отберут. А винтовку оставь себе на память.
      - Да кто же ты такой, скажи на милость? На красного не похож, а своей рукой белого солдата лишил жизни. Чудной какой-то, право слово, чудной!.. Можа, из тех, кто фальшивые деньги печатает? А? Задал ты мне думку, век не забуду твою подозрительную личность. Пропади ты пропадом со своей солью и с керенками, - с каким-то ожесточением произнес он и тронул лошадь.
      - Спасибо тебе, добрый человек! - крикнул я ему вдогонку.
      Но он будто и не слышал.
      За семафором, у входных стрелок, меня нагнала санитарная летучка, а когда я подошел к деревянному перрону разъезда, там уже суетилось много людей. Худенькая сестра милосердия с красным крестиком на белоснежной косынке меняла лакированные туфли на каравай черного хлеба, пожилая дама предлагала шляпу с павлиньим пером, мужчина с бородкой "гвоздем" выменивал офицерские бриджи на жареную курицу.
      Среди местных жителей и обитателей санитарного поезда, лузгая семечки, выделялись загорелые, дюжие, как на подбор, парии в пестрых деревенских рубахах, в сапогах военного образца и защитных брюках. Да это, наверное, разведчики белых, подумал я. Им ведь ничего не стоит захватить санитарный поезд, занять разъезд и держать его до прихода отряда. Надо предупредить командование!
      Я забежал в кабинет дежурного и торопливо набросал на клочке бумаги: "Вне всякой очереди! Симбирск. Штарм, Тухачевскому и Куйбышеву, копия Бугульма комгруппы Ермолаеву. На разъезде Шелашниково конная разведка белых. От села Исаклы подходит пехотный полк с артиллерией. Дрозд".
      - Немедленно передайте это по прямому проводу! - вместе с удостоверением контрразведки протянул я текст телеграммы начальнику разъезда.
      Как пойманная птица затрепетала в руке начальника бумага, вот-вот, казалось, вырвется и улетит.
      - Я не видел вашего удостоверения и депеши не видел и ничего не знаю, шепотом произнес он, возвращая мне текст телеграммы. - Немедленно уходите отсюда. Они уже контролируют разъезд и не спускают с меня глаз.
      - Тогда передайте по селектору в Бугульму только два слова: "Шелашникове белые".
      - Вас и меня прикончат на месте...
      Бегу к главврачу санитарного поезда. Он не то завтракает, не то обедает.
      - На разъезде белые разведчики. Нужно немедленно выбираться из ловушки...
      - А вы уверены, что это действительно белоармейцы? - без тени волнения спросил он и, вытащив из-за воротника кителя салфетку, не торопясь вытер холеную бородку. - Любопытно!..
      - Я их видел, и они, между прочим, вызывают не любопытство, а подозрение, - возмущенно заметил я.
      - Но если это и так, любезный, они не имеют права задерживать санитарный поезд с международными знаками Красного Креста.
      Где кончается преступная наивность интеллигента и где начинается явное предательство? - выбегая из купе врача, спрашивал я себя.
      Последняя надежда на машиниста: может, он согласится увести летучку в нарушение святая святых железных дорог - без путевки...
      Я бросился к паровозу.
      - За пятнадцать лет впервой слышу - ехать без путевки, - выслушав меня, ответил машинист. - А ежели из Клявлина встречный? Линия однопутная, да и туман еще не рассеялся. Столкновением может кончиться эта затея!
      Он допил кипяток, положил в железный сундучок консервную банку и поднялся.
      Подошли помощник с масленкой в руке и кочегар с шуровкой.
      - Что делать, ребята? - спросил машинист. В ответ молчание.
      - С ума сойдешь с вами! - разозлился я и стал спускаться с паровоза. Вот дадут вам беляки шомполов, тогда быстрее соображать станете...
      - Рискнем?! - предложил машинист. Помощник и кочегар согласились ехать.
      Санитарный тронулся без предупредительных звонков, не было и паровозного гудка. Медики бросились к поезду, на ходу цепляясь за поручни, лезли в вагоны. Набирая скорость, состав шел в Клявлино.
      Машинист и помощник, высунувшись из окон паровоза, напряженно всматривались вдаль, однако за молочной пеленой тумана ничего не было видно. Но вот лес кончился, впереди показались мельница и пристанционный поселок.
      - Спасибо вам, товарищи! - Я попрощался с паровозной бригадой и, спрыгнув на ходу, увидел стоявшего на перроне седоусого, в форменной фуражке, начальника станции.
      - Имею право пользоваться прямым проводом. Прошу немедленно вызвать Бугульму.
      - Вы же видите, я занят приемом поезда сумасшедшего машиниста! - не глядя на меня, прокричал начальник станции.
      Через минуту я был уже в комнате дежурного. Совсем юный телеграфист застучал ключом.
      - Бугульма не отвечает, - пожал плечами телеграфист. Но в это время морзянка заработала: "Все, что сообщили нам, передайте Полупанову, - читал телеграфист ответ Бугульмы. - Найдете его на станции Дымка..."
      С шумом распахнулась дверь, и в комнату вместе с начальником станции ввалилась группа военных.
      - Фершалиц с клизмами вперед, а нас с винтовками позади? Пойми ты, куриная голова, там нужны не ночные горшки, а винтовки! - убеждал один начальника станции.
      - Гидру контрреволюции - к стенке! - кричал другой, увешанный гранатами.
      - Не могу-с... Вначале приказано отправить санитарный. .. Запросите сами Бугульму, - как-то отрешенно твердил начальник станции.
      Я вышел на перрон. На первом пути стояла санитарная летучка, рядом небольшой состав с продовольствием для голодной Москвы, а за ними - воинский эшелон. Охрана не могла сдержать напор мешочников и спекулянтов - они заняли крыши, тормозные площадки, даже буфера вагонов.
      Санитарный вскоре тронулся на Дымку. Я вскочил на подножку классного вагона и поднялся в тамбур.
      Мимо проплывали исхоженные в детстве места.
      За горой - речонка Уксада, там мельница с большим деревянным колесом. У водосброса я когда-то любил ловить гольцов. Вон в той дубовой роще собирал желуди, а в этом березнике - грузди...
      Поезд мчался под уклон, оставляя позади перелески и необозримые поля ржи.
      Мелькнул разъезд Маклауш, на горизонте показались гумна родного Семенкина... Паровоз, напрягая последние силы, преодолел глубокую выемку перед станцией Дымка, неожиданно резко затормозил и остановился.
      Вдали послышались выстрелы.
      - Что здесь происходит? - спросил я путевого обходчика, стоявшего с красным флажком.
      - Кажись, погнали! - буркнул он в ответ.
      Я побежал к станции и между семафором и массивным зданием мельницы, которая, словно средневековый замок, высилась вдали, увидел цепочку моряков. В полный рост, с винтовками наперевес, они шли к большому деревянному дому под железной крышей. Когда я приблизился к ним, высокий горбоносый матрос крикнул, указывая на меня:
      - Гляди, братва, это ж, наверно, из их банды! Шлепнуть его, чтоб не путался!
      - Провокатор! В расход его! - поддержал горбоносого другой матрос.
      - Никакой я не провокатор, товарищи, я свой...
      - А откуда я могу знать, что ты свой? - стоял на своем матрос-верзила. - А ну бегом к нашему верховному! Он разберется, чи свой, чи беляк, - скомандовал он.
      Под конвоем меня отвели за угол какой-то постройки, и здесь я увидел бугульминского военкома Просвиркина: на его загорелом лице кровоточила царапина, воротник помятого бушлата был порван, бескозырка испачкана. Он что-то объяснял бойцам, показывая то на стоявшую невдалеке мельницу, то на группу моряков, которые только что собирались меня "шлепнуть".
      - Тимофеев? Ты откуда? - узнал меня Просвиркин.
      - Что здесь происходит, товарищ военком? - в свою очередь спросил я.
      - Сегодня утром тут беляки нашу дружину расстреляли... Потом расскажу, а теперь давай за мной - я с полупановцами захожу с фланга, чтобы прихлопнуть сволоту, засевшую в доме мукомола.
      - А чем давать-то? Вот все мое оружие, - и я потряс своим чемоданчиком.
      - Тоже мне... - выругался Просвиркин. - Бери его винтовку! - показал он на раненого матроса.
      Я схватил винтовку и побежал за Просвиркиным. Вместе с другими моряками ворвался в дом мукомола Печерского и угодил под дуло револьвера притаившегося в темном углу белогвардейца. Офицер несколько раз нажал на курок, но раздались лишь слабые щелчки - барабан был пуст. Выбив штыком из рук офицера оружие, я сгоряча чуть не заколол его и поднявшего руки мукомола.
      - Боже правый! Я вину свою сознаю, прошу пощады, требуйте, я все расскажу. Умоляю! - и мукомол упал на колени.
      Своим оружием он мог бы защитить и себя, и офицера, но струсил.
      - Я есть иностранец, у вас нет прав убивать пленного офицера! Вы еще будете ответить за меня, - неожиданно обнаглел чехословацкий офицер.
      - Именем революции! - выбрасывая руку с маузером, загремел Просвиркин.
      - Не торопись, - остановил я его. - Покойники уносят с собой то, что бывает нужно живым. Давай сначала допросим их.
      - Идет! Пусть рассказывает, гад, да только поскорей... Ну, говори все, как на духу! - прикрикнул он на мукомола.
      - Выкладывайте все, что натворили здесь, а пощады просите у них, показал я на вошедших в это время матросов, вместе с которыми был молодой парень с окровавленным лицом.
      - Назаренко!? - воскликнул Просвиркин.
      - Господи Иисусе! - перекрестился мельник. - Так его ж того... При мне это было...
      - Воскрес из мертвых! - подходя к мельнику, дрогнувшим голосом произнес Назаренко. - Воскрес, чтоб тебя судить...
      - Умоляю, примите во внимание...
      - Примем, примем, ты только не торгуйся и не тяни! - и Просвиркин потряс перед лицом Печерского маузером.
      - Я есть офицер, у меня нет даже маленького желания объяснять мальчишкам то, что имеет знать любой военный, - высокомерно заявил офицер. Нашему отряду приказ: занять эту станцию, и мы это сделали.
      - Это все? - закипая от гнева, проговорил Просвиркин и снова схватился за маузер.
      - Нет, нет, - умоляюще произнес Печерский. - Мы расскажем все как было, без утайки.
      Показания мельника дополнили рассказ случайно оставшегося в живых Назаренко. И тогда во всех подробностях мы узнали о страшной трагедии, разыгравшейся на этой маленькой станции.
      Трагедия на станции Дымка
      Вечером над станцией разразилась гроза. В полночь дождь прекратился, но вспышки молний то и дело вырывали из тьмы неясные очертания мельницы и опушку леса у семафора, где проходил большак на Бугуруслан.
      Недалеко от мельницы остановились взмыленные кони в городской упряжке. Седоки прислушались - лишь храп лошадей да крики совы нарушали тишину ночи:
      - Поспешим, господин Арнольд, - негромко произнес один из прибывших.
      Трое сошли с пролетки, стороной обошли будку стрелочника и крадучись направились к мельнице.
      - Кто там идет? - окликнул стрелочник Бонько. Но ему никто не ответил...
      Ступая по грязи, пришельцы остановились перед открытым окном дома мукомола, и один из них по-кошачьи мяукнул. Хозяин задул стоявший на подоконнике ночник и, всматриваясь в темноту, шепнул:
      - Сюда!
      Так в ночь на четвертое июля 1918 года в тылу у красных, на станции Дымка, в доме мукомола Василия Печерского появились белые разведчики. Там их уже ждали.
      Один из офицеров вынул карту и развернул ее на столе.
      - Итак, господа, операция начнется завтра. Проверим, все ли у нас готово... Наш первый отряд захватит Дымку и внезапным ударом в тыл красным парализует бугульминский очаг. Второй, с приданной ему батареей, овладеет разъездом Шелашниково и начнет развивать успех в сторону Мелекесса. В этом районе нас обязательно поддержат крестьяне. Затем нацелимся на Симбирск и Казань...
      - Не будем отвлекаться от главного, - остановил капитана господин Арнольд. - Основные наши силы ударят со стороны Уфы, что и решит участь всей Симбирской группировки красных. Давайте лучше поговорим о том, что еще надо сделать здесь для обеспечения нашего плана...
      В комнату вошла хозяйка дома, подошла к Печерскому и что-то тихо сказала ему.
      - Господа, - обратился он к гостям. - Нас ждет накрытый стол. Там и поговорим.
      Поклонившись в пояс, хозяйка первой вышла из комнаты, широко распахнув двери в столовую.
      После второй рюмки заговорил Печерский:
      - Мы не против революции, даже, скажу вам, господа хорошие, мы за: ведь земские управы могли бы получить законные права. Но с тех пор, как большевики захватили власть, - сущий разбой. Посмотрите, какую подлость учинили супротив меня: отобрали мельницу, реквизировали зерно и муку, а на прошлой неделе увели со двора двух рысаков... Рассудите сами, добрые люди, нужна нам такая революция?
      - Вы еще легко отделались, - посочувствовал ему господин Арнольд. - Они м*огли вас и к стенке поставить. Ведь им ничего не стоит расстрелять порядочного человека.
      - Упаси бог! - крестясь, проговорила жена Печерского. - Нечего сказать, дожили...
      - Как нечего сказать? - перебил ее Печерский. - Даже очень есть о чем сказать. Вот, к примеру, при нашей махонькой станции десять дружинников. Для начала хорошо бы старшего этой банды, Касперовича, того... - И мукомол выразительным жестом правой руки описал петлю вокруг шеи.
      - Касперович - жид? - спросил капитан.
      - Белорус, ваше скородие. Намедни их человек сто привалило с Полесской железной дороги. Из этой шайки и Касперович.
      - Из-за одного большевика не стоит рисковать. Чтобы избавить Россию от большевистской заразы, придется истребить не один миллион. Но это в будущем, а пока этим разбойникам, господин Печерский, вы должны улыбаться.
      Жирная шея мукомола налилась кровью, лицо побагровело. Было видно, что он сдерживает себя.
      - Ваш покорный слуга! Как прикажете, так и будем действовать.
      - Командование оценит ваши услуги, - пообещал Арнольд.
      - У вас в Бугульме найдется человек, на которого можно положиться? спросил капитан.
      - Что за вопрос? - ответил польщенный доверием хозяин.
      - Необходимо весьма секретно и спешно отправить в Бугульму письмо. Как надежнее: железной дорогой или на лошадях?
      - Поездом, - посоветовал Печерский, - только поездом! Устрою в два счета.
      Когда переговорили о всех неотложных делах и "гости" улеглись, Печерский побежал на станцию.
      - Как здоровье, Василий Кузьмич? Не заболели ли? - спросил его дежурный, удивленный появлением Печерского в столь поздний час.
      - Закури, Вася. Папиросы фабрики Зимина. Зоя Ивановна сберегла. В свое время вся Волга курила их. - Печерский протянул дежурному Василию Галишникову пачку папирос и зажигалку. - Не заболел ли я, спрашиваешь? Нет, бог миловал, а вот жена почитай всю ночь промучилась зубами. Сама страдает, и мне нет покоя. Сделай милость, отправь ее с попутным в Бугульму. Христом богом прошу тебя.
      В тот день поезда в сторону Бугульмы не было, и весь день Печерский провел на станции, как бы между прочим интересовался служебными телеграммами, прислушивался к разговорам по селектору...
      День четвертого июля клонился к вечеру. Из-под Уфы, где красные с трудом сдерживали напор противника, в Бугульму прибыл бронепоезд № 1 "Ленин".
      Пока паровоз запасался топливом, станция приняла тревожный сигнал: "Я Дымка... срочные меры..."
      Комиссар Бугульминского участка Крекшин просил повторить депешу, но Дымка молчала. И тогда командиру бронепоезда Гулинскому было предложено следовать на станцию Дымка.
      - Бронепоезд в разведку? - удивился Гулинский. - У командира полесского отряда Орла имеется для такого дела "блиндированная площадка".
      - Договорись с Орлом! - ответил комиссар. - Я не возражаю.
      - Выручай, Никифор, - попросил Гулинский. - Мои ребята с ног валятся. Уважь, пошли "блиндированную"...
      "Блиндированной" дружинники называли пульмановскую платформу, борта которой были обложены мешками с песком. Накануне ночью отряд Орла громил банду у станции Туймазы, где белогвардейцы пустили под откос поезд с продовольствием. Дружинники спасли драгоценный груз и только недавно вернулись в Бугульму.
      - Вот что, товарищи, - обратился Орел к бойцам. - Знаю, что устали, потому и прошу, а не приказываю. Кто хочет добровольно отправиться на разведку?
      - Я, - первым откликнулся командир взвода дружинников Сивцов.
      - И я, - вызвался вихрастый Коля Ковальчук.
      - Я тоже, - одновременно выкрикнули Сергей Назаренко, Кранцевич и Жидков.
      - Я, я, я!.. - послышались голоса.
      Вмиг к первым присоединились еще четырнадцать бойцов...
      - Слушайте приказ! Начальником команды назначаю товарища Сивцова. Взять винтовки, два станковых пулемета, патроны и сейчас же следовать на станцию Дымка!
      - Ясно! - ответил Сивцов и послал на паровоз Дениса Федоренко и Михаила Парфенкова, решив, что так будет надежнее.
      Ночь была тихая. Под монотонный перестук колес "песочницы", как в шутку прозвали "блиндированную", бойцов потянуло ко сну...
      На станции Дымка Сивцов отправился к дежурному. Было слышно, как он спорил с кем-то на перроне: "От вас, служивый, самогоном несет. Я доложу об этом комиссару..."
      - Ну что? - спросил Матвеев, когда Сивцов возвратился в "блиндированную".
      - Спрашиваю дежурного, почему не отвечаете Бугульме, а он крутит, подлец...
      - Ты уверен, что разговаривал с дежурным? - спросил Пискарев. - Я железнодорожников знаю наперечет, а голос человека, с которым ты спорил, мне показался чужим.
      - Да нет, я его знаю, - ответил Сивцов и, подумав, добавил: - Вот что, ребята, проскочим до Клявлина...
      Как было условлено с машинистом, он пронзительно свистнул, и паровоз дал гудок. Площадка покатила дальше.
      На станции Клявлино было спокойно, и Сивцов приказал возвращаться в Бугульму.
      Уже зарделся восток, когда "блиндированная", проскочив мимо открытого семафора Дымки, остановилась у пакгауза.
      - Гнетов! Узнай, почему нас приняли под рампу? - приказал Сивцов.
      Не успел Гнетов сойти на землю, как со стороны пакгауза ударили пулеметы. По бортам площадки забарабанили пули. От ручной гранаты, влетевшей через открытый верх, взметнулся столб песка. Один из дружинников застонал и пополз на середину платформы.
      - Огонь! Огонь! - командовал Сивцов.
      Застрочил пулемет Орлова. Несколько человек, пытавшихся окружить площадку, бросились прочь. "Блиндированная" рванулась вперед, но тут же остановилась: на рельсах громоздилась груда шпал.
      - Попали в ловушку. Драться до конца! - крикнул Сивцов.
      И снова на площадке взорвалась граната... Пыль и дым застилали глаза, но дружинники стойко отбивались и тогда, когда половина из них были ранены и контужены.
      Белочехи атаковали беспрерывно, пока у дружинников не кончились патроны.
      - Оставьте оружие и выходите по одному! Даю слово офицера, зла не причиним - отпустим по домам, - донесся голос с рампы.
      Белочехи поднялись из придорожной канавы и с винтовками наперевес окружили "блиндированную". Они набросились на еле державшихся на ногах бойцов, били их прикладами, выбрасывали из "блиндированной" на землю. Сивцов потерял сознание.
      - Кто ваш комиссар? - допытывался у дружинников офицер.
      - Нет у нас комиссара, - ответил Пискарев. - Я замещаю командира, я и в ответе за всех.
      Пленных повели к вокзалу. Печерский был уже здесь. Заложив руки за спину, он высматривал кого-то. Увидев среди дружинников Голункова, закричал:
      - Большевик! Это он увел моих лошадок! - Его маленькие глазки налились кровью. Он выхватил из кармана поддевки револьвер и направил его на Голункова.
      - Стреляй, гад! - Голунков разорвал гимнастерку и, обнажив грудь, шагнул вперед, глядя в упор на Печерского. - Бей в сердце, подлюга!
      Печерский дрожащей рукой несколько раз в упор выстрелил в Голункова.
      Смертельно раненный Голунков продолжал двигаться на Печерского.
      - Трясешься, гад? Трясись, трясись! Ты еще расплатишься за все!..
      Упал он только тогда, когда Печерский выпустил в него последнюю пулю из обоймы. Остальных пленных, которые еще могли стоять на ногах, пригнали на лужайку напротив мельницы.
      Босоногие ребятишки принесли воду. Лежавший в луже крови Гнетов, припав к ведру, жадно пил. Какой-то мальчуган притащил ковш. Гнетов подставил окровавленную голову:
      - Лей, братишка, и запомни все, что происходит здесь. А вырастешь, расскажи людям: своими глазами, мол, видел, как на этом месте бандиты расстреливали честных людей...
      Из ворот мельницы вышли солдаты с винтовками.
      - Молитесь! - крикнул чешский офицер и, выхватив из ножен шашку, встал на фланге.
      - Мы не верим в бога!
      - Вы коммунисты и потому сейчас будете расстреляны!
      - Простимся, друзья! - предложил Назаренко.
      - Кругом! - громко скомандовал офицер.
      - Отворачиваться от смерти не будем! - крикнул кто-то из дружинников.
      Юноши, взявшись за руки, так и стояли с поднятыми головами. Офицер взмахнул шашкой. Грянул залп. Кто-то застонал, кто-то судорожно забился, прощаясь с жизнью. Арнольд хладнокровно пристреливал тех, кто еще шевелился...
      Солнце было уже высоко, когда пришли солдаты с лопатами.
      - Надо было заставить их выкопать для себя яму. Господа офицеры торопятся, а нашему брату работа, - ворчали солдаты.
      Когда расстрелянных стали сваливать в яму, вдруг с воющим свистом пролетел снаряд.
      - Эшелон, красные!
      Солдаты разбежались.
      Артиллерийский обстрел усилился, послышалась частая дробь пулеметов. На станцию с грохотом ворвался бронепоезд "Ленин". Загремели разрывы гранат...
      В это время контуженный в голову дружинник Сергей Назаренко, приподнявшись, осмотрелся вокруг и пополз...
      Обходя фланг вражеской пехоты, моряки-десантники обнаружили расстрелянных и среди них полуживого шестнадцатилетнего Колю Ковальчука...
      "Свобода или смерть!"
      Белогвардейцы на станции Дымка дрались с ожесточением, то и дело переходили в контратаки. Им удалось забросать гранатами, а затем и подорвать переднюю платформу бронепоезда № 1, а пехотинцев Гулинского потеснить за семафор.
      Неизвестно, чем бы закончилась эта схватка, если бы не подоспел бронепоезд "Свобода или смерть!" с тремя сотнями моряков-десантников.
      Полупанов остановил свой бронепоезд за семафором, выслал вперед разведчиков, следом за ними - отряд моряков, а сам, забравшись на орудийную башню, стал рассматривать в бинокль позицию белогвардейцев. Шесть пушек и сорок пулеметов бронепоезда были наготове.
      - Шрапнелью... Прицел... Огонь! - наконец протяжно скомандовал Полупанов.
      Прогремел залп. Бронепоезд вздрогнул и попятился на тормозах.
      Белогвардейцы выкатили на открытую позицию полевые пушки, чтобы с ближней дистанции уничтожить подбитый бронепоезд Гулинского. Полупанов заметил это и, выручая попавших в беду "братишек", открыл по батарее белых огонь прямой наводкой...
      Завершила бой штыковая атака. Полупановцы внезапно ударили по белогвардейцам с фланга, и те не смогли устоять перед бесстрашными матросами в полосатых тельняшках, с развевающимися по ветру лентами бескозырок, с винтовками наперевес.
      После боя и допроса Печерского мы с Просвиркиным вернулись на станцию. Здесь уже шел митинг.
      - Товарищи! Обнаглевшая контрреволюция перешла в открытое наступление, она бросила нам вызов...
      Полупанов стоял у ствола еще не остывшей пушки перед толпой вооруженных матросов, красноармейцев, жителей пристанционного поселка.
      На его загорелом с рябинками лице чернели два пятна, шея и рука были забинтованы - ранило, когда корректировал огонь с бронепоезда.
      Я протиснулся вперед и, как только Полупанов закончил речь, поднялся к нему на площадку броневагона:
      - Командующий Бугульминской группой войск товарищ Ермолаев говорил тебе обо мне?
      Полупанов поднес руку к уху и посмотрел на меня воспаленными глазами.
      - Здесь шумно, браток, а я малость оглох - от пушек. Зайдем-ка в мой коробок! - Он взял меня за руку и повел в броневагон.
      Там было сумрачно. Полупанов приоткрыл смотровой люк. Мы сели у небольшого железного столика с прикованным к нему полевым телефоном. Я предъявил удостоверение и рассказал о событиях у разъезда Шелашниково... Выслушав меня, Полупанов достал из полевой сумки карту.
      - Значит, так! - размышлял он вслух. - Белочехов ты встретил в двадцати верстах от железной дороги в полдень. Сейчас что мы имеем? - он взглянул на большие карманные часы. - На моих купеческих шестнадцать. Чехи доберутся до разъезда, вероятно, только к вечеру. А мы часа через полтора, и никак не позднее, будем уже на месте!
      - Не опоздаете?
      - Ни в коем разе. Ведь на разъезде ты застукал глаза отряда, они и должны смотреть на двадцать верст вперед! К тому же у них переходы совершаются по всем правилам воинского устава: подъем, отвал, привал, жратва. А мне только свистнуть, и все готово к бою! Так что непременно успеем.
      - Чехи на подводах, и их много. Быть может, они уже заняли разъезд.
      Полупанов, подперев огромным кулаком щеку, удивленно уставился на меня.
      - К военному делу тебя приставили, однако ж ты плохо разбираешься, голубок, в нашей стратегии. Что такое чешский отряд в тысячу солдат с четырьмя пушчонками? - Он облизнул пересохшие губы и сплюнул. - Только мокрое место останется. Не таких потрошили, когда немец на Украине с нами тягался. А тут? Взвод - с фланга, остальные - в обход. И амба!
      - Какое же это окружение, если всего-то один взвод?
      - Взвод для отвода глаз. Он отвлечет на себя врага, а триста матросов с гранатами с тыла...
      Полупанов повернул ручку телефона, позвал кого-то.
      - Митинг кончать, - сказал вошедшему матросу. - Отчаливаем на разъезд Шелашниково.
      - Есть на разъезд Шелашниково! - повторил тот и скрылся за железной дверью.
      У бронепоезда уже пели "Интернационал".
      - Пора! - надевая бескозырку, сказал Полупанов. - Бывай здоров, браток! - Он снова крутанул ручку телефона и кому-то вполголоса приказал: Свистать всех по местам и полный вперед!
      Я открыл тяжелую дверь и выпрыгнул из душного, раскаленного полуденным солнцем броневагона. Человек пять в тельняшках, обнявшись, сидели на орудийной башне головного вагона. Пронзительно свистнул паровоз. Будто в ответ ему запела саратовская, с бубенчиками, гармошка. Несколько голосов подхватили "Яблочко". Поезд тронулся...
      * * *
      К вечеру на Дымку прибыл салон-вагон командующего Бугульминской группой войск Ермолаева. Командующий тут же вызвал Гулинского, командира Петроградского отряда Волкова и уездного комиссара Просвиркина. Вместе с ними пошел и я, чтобы действовать дальше с учетом сложившейся обстановки.
      Командующий выслушал командиров и стал многословно говорить о "штормах", которые бросили сухопутные "броненосцы" в пучину гражданской войны... Затем Ермолаев отпустил Просвиркина, Волкова и Гулинского.
      - Я направляюсь в Шелашниково, - сказал он, когда мы остались вдвоем. Если вам туда, можете ехать со мной.
      Я поблагодарил его.
      - А не могли бы вы заняться ближней разведкой? - вдруг предложил он.
      Я ответил, что у меня особое задание и отвлекаться на ближнюю разведку не могу. По возможности я обещал информировать командиров отрядов о добытых мною сведениях.
      - Поход белых на Шелашниково, захват Дымки, диверсия у станции Туймазы - это все звенья одной цепи, - вслух размышлял Ермолаев, барабаня по столу растопыренными пальцами.
      - Разъезд Шелашниково сейчас надежно прикрывает бронепоезд Полупанова! - заметил я.
      - Охрана полупановцами разъезда Шелашниково - игра вслепую. Слов нет, вам повезло, встретили отряд чехов, вовремя предупредили нас. За это спасибо! Но, дорогой товарищ, вы видели скорее всего лишь головной отряд. А каковы дальнейшие намерения противника? Допустим, полупановцы разделаются с этим отрядом, а что, если за ним более значительные силы? Боюсь, как бы в Шелашникове не повторилась трагедия Дымки.