– С таким азартом вы спустите все свои дома, – вставил Бумба-Бумбелявичюс.
Веселым картежникам казалось, что господин Фиш хитрит и, если его хорошенько потрясти, каждому перепадет еще немалая толика. Они ему не позволят выйти из игры. Шутка ли – такой партнер! Но коммерсант, проигравший за четверть часа толстую пачку денег, был непреклонен. Он раскрыл пустой бумажник, развел руками и сунул его в задний карман.
– Ежели у вас не один дом, то, может быть, и не один бумажник? – ухмыльнулся Пищикас.
– Чтоб я так жил, больше ничего не имею!
– Ну и прижимистый же вы человек! – поддел его Пищикас.
– ?
– Позвольте провести небольшую ревизию ваших карманов?
– Пожалуйста!.. Извольте!.. – партнер встал, расстегнул пиджак и вывернул карманы.
– А мы умеем играть в долг, – не отставал Пищикас.
– У нас на этот случай найдется чистый вексель, – уговаривал гостя Уткин.
– Коли на то пошло, я могу дать вам взаймы, господин Фиш, – прижав локтем банкноты, соблазнял коммерсанта Бумба-Бумбелявичюс.
– Пас, пас… – нетвердо выговорил господин Фиш новый для него термин.
– Пас, так пас! – упавшим голосом сказал Пищикас. – Насильно мил не будешь. Вы свободны…
– Умоляю, не подумайте ничего дурного! – смягчил нажим Пищикаса Бумба-Бумбелявичюс, постукивая колодой по столу.
Убедившись, что карманы гостя и в самом деле пусты и приготовленный им куш уже лежит на столе, игроки с миром отпустили коммерсанта. Они приняли его извинения и вежливо раскланялись. Пищикас предусмотрительно запер за господином Фишем дверь, подмигнул Бумбелявичюсу и начал тасовать карты. Предстояло самое трудное – дележ добычи. Несмотря на всеобщее удовлетворение удачной охотой, каждый в отдельности был сильно озабочен и прикидывал, кому сколько перепадет из щедрого дара г. Фиша.
Сквозь густое облако дыма хрустальная лампа бросала на стол свет, обрисовывая головы Пищикаса, Уткина, Бумбелявичюса и Пискорскиса, Их лица были до предела напряжены, они выглядели усталыми. Редкие реплики, которыми они перебрасывались, были либо ничего не значащи, либо откровенно грубы, вызывающе злы и оскорбительны.
Пищикас, кусая папиросу, роздал карты по третьему кругу:
– Господа! В банке четыреста! Чем ответит господин Уткин?
– Половиной жалованья, господин Уткин, – оперся на плечо полковника Пискорскис.
– Чем мы ответим, господин Пищикас? – воззрился на бубновую семерку Уткин. – А если мы ответим… если мы скажем, что в банке чуть больше, господин Пищикас?…
– У него только в коммерческом банке больше тридцати тысяч… – заглянул в его карту Бумба-Бумбелявичюс.
– Опять подцепил какую-то рыбку?
– А как же, а как же!.. Ума не приложу, что мне теперь делать… Беру, господин Пищикас, беру…
– А рыбка-то с бородкой, солидная рыбка… – изучая карты Уткина, говорил Бумба-Бумбелявичюс.
– С задним карманом в брюках рыбка-то, ха-ха-ха!.. – рассмеялся Пищикас.
– С карманом… вот мы и прикар… Ума не приложу, что делать. Говоришь, в банке четыреста?
Лицо Уткина исказилось, а глаза перебегали с карт на разбросанные по столу банкноты. В одно мгновение он должен был решить трудный вопрос, пережить все радости выигрыша и разочарование проигрыша.
– Дурак ты, если не знаешь, что делать с рыбкой, которая плывет прямо в руки, – подкузьмил его Бумба-Бумбелявичюс.
– Может, в самом деле снять этот банк, господин Пищикас? – все еще не мог решиться Уткин.
– Снять, говоришь? Как тогда в Рокишкисе, в обществе мелкого кредита?…
Ха-ха-ха-ха! – снова подпустил шпильку Бумба-Бумбелявичюс.
Пищикас, держа в руках колоду, наблюдал за Уткиным, на лице которого словно бы отражались червонная семерка и цифра 400.
– Ну, господин Уткин, – поторопил банкомет, – индюк думал, думал да в суп попал.
– В суп, говоришь?… А мой один знакомый так торопился, что угодил туда, куда Макар телят не гонял.
– Бей, Уткин! – подсказал Бумба-Бумбелявичюс.
– Бить то бить, господин Бумбелявичюс… Легко сказать – бить, – медлил Уткин.
– Говоришь, дурака и в церкви бьют? – рассмеялся Бумбелявичюс.
– Дурака?… Да разве дурак успел бы за границу смыться?… По банку, говоришь?… Ну, чему быть, того не миновать. По банку!.. Карту, господин Пищикас!
– Так… – приподняв карту, чмокнул губами Уткин, – еще одну… бог троицу любит.
– Пожалуйста. Для хорошего человека добра не жалко.
– И еще одну, господин Пищикас… За компанию, говорят, и цыган повесился… Еще одну карточку… только маленькую!.. А теперь себе.
У Уткина был перебор.
– Себе, себе, господин Пищикас.
– Себе – это не тебе, – открывая на столе карты, говорил Пищикас, – пятнадцать… себе это не тебе… девятнадцать. Хватит, господин Уткин… Снимайте банк.
– Правильно, господин Пищикас. Банк мой, – швырнул карты и сгреб деньга Уткин.
Пищикас хотел посмотреть его карты, однако Уткин воспротивился:
– Что? Ты не доверяешь мне?
– А вы все-таки покажите, господин Уткин, – перешел на официальный тон Пищикас.
– Нечего показывать. Мой банк, и дело с концом.
– Попрошу показать карты, господин Уткин, – завопил хозяин.
– Господин Пищикас не верит мне на слово! Может, вы осмелитесь заподозрить меня в мошенничестве?! Я могу вовсе не садиться к столу. Я выхожу из игры. До свиданья.
– Из игры вы можете выйти, но пока не покажете карты, отсюда не уйдете, – пригрозил Пищикас; ему не верилось, что Уткин мог набрать двадцать очков.
Полковник не спешил раскрывать карты; он все время пытался сплавить куда-нибудь одну из них, однако на его лицо и руки были устремлены глаза всех. Приближалась катастрофа. Если б Уткин мог, он проглотил бы трефовую даму, но, как на зло, у него в глотке застрял какой-то дьявол и спирал дыхание.
– Шулер, – взбеленился Пищикас. – Вон из-за стола!..
– Господа, господа, так недалеко и до ссоры… – утихомиривал разбушевавшегося хозяина Бумба-Бумбелявичюс. – Неудобно, господа, войдите в положение – мы же интеллигенты, хотим культурно провести вечер? Стыдитесь, господа. Это нам не пристало. Мы же государственные служащие. С нас все берут пример.
– С шулерами не желаю знаться! – заметался по комнате хозяин. – Нет дураков, господа!
– Господин Уткин, – ласково уговаривал полковника Бумба-Бумбелявичюс, – положи на стол деньги, и пусть господин Пищикас успокоится. Мы же культурные люди. Ну, положим, ошибся господин Уткин. С кем не бывает? Конец, господа, конец. Выкладывай деньги на стол, господин Уткин, а господин Пищикас – банкуй!
Уткин неохотно вытащил из-под локтя 400 литов и гордо швырнул на середину стола. Остальные деньги он аккуратно положил во внутренний карман.
В банке было 800 литов. Бумба-Бумбелявичюс так упорно требовал положить деньги на стол потому, что у него был пиковый туз, и он надеялся сделать игру.
– По всем! – рявкнул он так, что Пищикас даже подскочил. – Карту!
Дрожащей рукой хозяин подал карту.
– Говоришь, в банке восемьсот… посмотрим… посмотрим, чья возьмет… – посерьезнел Бумбелявичюс, получив тройку.
Уткин, который хотел войти в долю к Бумбелявичюсу, отскочил, как от огня.
– Посмотрим… – прилагая все усилия, чтобы Пищикас не уловил его беспокойства, бормотал Бумбелявичюс. – Что ж, пожалуйте еще одну…
Пищикас, дожевывая чадящую папиросу, бросил карту на стол.
– И-ги, красавица… Намалевалась, осклабилась, как секретарша министра, – нес околесицу Бумбелявичюс. Его положение становилось поистине трагичным. Немного оставалось в колоде карт, которые дали бы ему очко. – Ну, еще одну картишку, так сказать, компаньона для дамы… Скоро свадьбу закатим… Приданое-то немалое. Пожалуйте еще одну… Вот и сваха с пирогами. Отлично, отлично… Давай-ка и тещу в придачу…
Губы и руки Бумбелявичюса тряслись; он перекладывал карты и так и сяк: то разворачивал их веером, то собирал, то осторожно приподнимал за краешек, то рассматривал издали, то подносил к лицу и поводил плечами, словно ему жал воротник. Достав платок, он вытер пот, высморкался, подтянул манжеты и бросил карты на стол.
– Себе! – сказал, укротив свои чувства, Бумбелявичюс. – Можно и проиграть; своему человеку проиграю, а не какому-нибудь шулеру. Так всегда в жизни – кому мед, а кому наоборот. Так и уравниваются балансы. Себе, господин Пищикас.
– Себе – это не тебе, – открыв туза, просиял Пищикас. – Ну, десятка! Явись! – перекрестил колоду повеселевший хозяин. – Призываю тебя, десяточка! Туз!!!
Три игрока оцепенели, словно пораженные громом. На столе лежало два бубновых туза.
– Так вот оно что!!! – захрипели гости, вперив налитые кровью глаза в хозяина. – Вот оно что!..
– Так кто же теперь, по вашему разумению, шулер, – угрожающе поднял кулак Уткин. – Я или ты, хрен!
– Кто жулик? – засучил рукава Бумба-Бумбелявичюс. – Уткин или ваша милость?
– Па-прашу взять свои слова обратно, – потребовал Уткин. – Откуда в колоде взялся второй бубновый туз? Па-прашу взять слова обратно или уложу, как собаку.
Пока Уткин хорохорился, Бумба-Бумбелявичюс смел со стола банкноты, положил в карман и, отталкивая полковника, пошел в наступление.
– Ты знаешь, что делают в приличной компании с такими типами, как ты? Засовывают голову между ног, связывают и пускают по лестнице.
– Извините меня, уважаемый хозяин, если я проведу местную ревизию, – говорил Бумба-Бумбелявичюс, ощупывая снизу стол. – Ага… ящик. Так… А тут что?… Ну-ка, ну-ка, – четвертый помощник извлек из-под стола еще двух тузов.
– Ах, вот как!.. – заскрежетал зубами Уткин. – Тайник!
– Поглядите!.. Поглядите… А тут что?… Эге!.. Целая колода! С такой галереей тузов можно жить припеваючи!
– Так кто же шулер? – снова замахнулся Уткин. – Друзей обманываешь! Ага!..
– Вот тебе жулик! – Бумба-Бумбелявичюс влепил Пищикасу звонкую пощечину. И в то же мгновение – Пищикас это заметил – из рукава разъяренного Бумбелявичюса вылетела, перевернулась в воздухе и упала на пол карта. Это была бубновая девятка, которую четвертый помощник утаил, чтобы скрыть перебор.
Бумбелявичюс сперва покраснел, как вареный рак, потом побелел, словно мел.
– Так кто же теперь шулер, господин Уткин? – выпятил грудь и гордо вскинул голову Пищикас. – Я вас спрашиваю – кто?
Воцарилась драматическая пауза. Она была похожа на затишье перед бурей.
Пищикас, который несколько минут назад чувствовал себя полностью разоблаченным и готовился к неминуемой расплате, воспрянул духом, убедившись, что его партнеры того же поля ягоды. Бывают в жизни моменты, когда подлецу становится легче на сердце от сознания, что окружающие – такие же грешники, как он. Напряжение спало, гроза прошла мимо. Пищикас почувствовал себя, как равный среди равных. Он вновь был в своем кругу, в своей семье.
– Господин Уткин! Господин Бумбелявичюс! – дружески произнес Пищикас. – Руку!
Три руки сжались в едином пожатии.
– Теперь разогни ладонь, – энергично потребовал Пищикас. – Хорошо. А теперь гни в другую сторону… Вот так…
– ???
Чиновники не могли понять, что от них нужно Пищикасу. А тот гнул свои пальцы и так и эдак, приказав Уткину и Бумбелявичюсу проделать то же самое.
– Ну? Попробуйте еще раз!
– Господин Пищикас, что с вами?… Простите… – попятился Бумба-Бумбеляви-чюс. Уткин ломал руки, глядел Пищикасу в глаза и глупо хохотал.
– Не гнутся, господа? – серьезно спросил Пищикас. – Я хочу еще раз напомнить вам мудрые слова господина директора. Будь он с нами, мы бы давно услышали их: «Пальцы гнутся только к себе…» Поняли?
Чиновники помолчали, посетовав на то, что они так часто забывают наставления Спиритавичюса, которые тот припас на все случаи жизни. Лишившись опеки учителя всего на несколько часов, они почувствовали всю свою беспомощность.
Чиновники мирно расстались. Утро пришло хмурое. Колокола на башне Военного музея монотонно вызванивали молитву «Мария, Мария».
На вершине демократии
– Граждане!.. Я еще и еще раз спрашиваю… что это за птицы, эти крестьянские ляудининки?
… Это волки в овечьей шкуре! Они замаскировались, выдумали себе такое название, чтобы втереться в доверие! Однако мы знаем, кто они такие. Они со-ци-алисты, а не крестьяне. Вот кто они! Большевики они, и больше ничего. Я вам выложу, как на ладони, всю их программу. Вспомните, граждане: они хотят ввести гражданский брак. Что они задумали, эти волки в овечьей шкуре? Они придумали сплошное бесстыдство: они хотят, чтоб ваши дети, как собаки, жили невенчанные, чтоб они плодили нехристей, чтоб они везли родителей, как падаль, на свалку и зарывали в землю без последнего колокольного звона!..
В толпе раздался ропот, послышались выкрики. Кто-то заорал: «Слазь с бочки, колокольчик святого Франциска!..»
– Вот видите! – простирая руку, кричал Бумба-Бумбелявичюс. – Крысы отозвались. Я ли не говорил?… Кто он, этот горлопан? Большевик!.. Он посягает на ваше имущество, на души ваших детей! Еще раз говорю вам… хорошенько всмотритесь и запомните номера наших списков! Всякие проходимцы будут вас морочить, будут искушать! Вот он, ваш настоящий орган, – кричал толпе Бумба-Бумбелявичюс, показывая газету христианских демократов «Ритас». – В ней золотыми буквами написано, что мы должны делать. Вслушайтесь! «Католик Литвы! Безбожники-масоны, прикрываясь именем крестьянских ляудининков, социал-демократов, прогрессистов и даже таутининков, сколотили общий фронт против католиков и католической церкви. Опасность велика. Бди!»
Кто-то стукнул Бумбу-Бумбелявичюса под коленки, и он свалился со скрипящей, шатающейся трибуны. На его место влез другой оратор, представитель левых. Бумбелявичюсу ничего не оставалось, как затесаться в толпу женщин, окружавших настоятеля, и настропалить их против своего врага. Бабы заорали во все горло. Но забурлили, зашумели мужики и прижали к стене костела богомолок, подстрекаемых настоятелем и Бумбелявичюсом. Началась потасовка. Освистанный финансовый чиновник вынужден был поспешно ретироваться с площади. Пробираясь задворками, он еще долго слышал смех толпы, видел перед глазами возмущенные лица крестьян. За Бумбой-Бумбелявичюсом, как испуганные куры, разлетелись в разные стороны богомолки. Оборачиваясь к толпе, они размахивали руками, высовывали языки и вопили: «Гореть вам на медленном огне! Чтоб под вами земля разверзлась, анцикристы! Балшавики!»
Бумба-Бумбелявичюс уселся в автобус и покатил в другое село, где ему также было поручено произнести речь. Четвертого помощника одолевало беспокойство: надо же было так случиться, что его прогнали, а известного деятеля партии ляудининков, взобравшегося после него на трибуну, встретили с распростертыми объятиями. Но ничего! Бумба-Бумбелявичюс еще покажет себя на митинге в другом приходе, где он, без сомнения, выступит более удачно.
Подпрыгивая, раскачиваясь из стороны в сторону и вытирая пот, Бумба-Бумбелявичюс готовился нанести своим идейным противникам сокрушительный удар. Проезжая мимо озера, он представил себе будущих слушателей рыбами, которых он должен опутать сетью. Но ему явно не везло; возле лесочка лопнула шина, шофер долго возился, пока залатал ее, и Бумбелявичюс опоздал на митинг. До местечка было еще далеко, а навстречу все чаще попадались возы с крестьянами, возвращавшимися домой. Когда он наконец добрался до села, то увидел лишь покривившуюся трибуну, увешанную оборванными цветными плакатами, и кучку подвыпившей молодежи, не обратившую на столичного оратора никакого внимания. Бумбелявичюс решил, не вылезая из автобуса, двинуться дальше, в Каунас, где его ждали не менее важные дела.
В последние недели Бумба-Бумбелявичюс был только гостем в инспекции. Спиритавичюс, чиновник старинного образца, считал исполнение непосредственных служебных обязанностей основным делом и сторонился политики. Он утверждал, что человек – существо ограниченное, что у него всего одна голова и две короткие руки, которыми не каждый в состояний обнять даже собственную супругу. Однако Бумбелявичюс пользовался расположением Спиритавичюса и всеми вытекающими отсюда льготами. Кроме того, его, как ретивого деятеля христианско-демократической партии, знал сам министр.
За день до выборов четвертый помощник появился в инспекции и созвал всех в кружок:
– Господа помощники и низшие чины. Не посрамите нашей инспекции и ее директора. Голосуйте за списки христианского блока!
Результаты выборов в третий сейм ошеломили Бумбелявичюса. Победили левые!
С самого раннего утра вся балансовая инспекция была на ногах. Хмурый, насупившийся Спиритавичюс ковылял из одного угла канцелярии в другой. Уткин, словно неживой, сидел за своим столом и гадал, скоро ли в Литву придут большевики; он мысленно носился вокруг земного шара, как оса вокруг яблока, и мучительно искал местечко, куда можно было бы скрыться от неминуемой расплаты. Пискорскис с Пищикасом, прищурившись, изучали опечаленное лицо Бумбелявичюса.
– Что, господин Бумбелявичюс, – остановившись, спросил Спиритавичюс, – вляпался, а теперь пыхтишь?
– Как это так, господин директор? – спокойно парировал Бумбелявичюс. – Вляпался, господин директор. Согласен. Но совсем не пыхчу…
– Сдурел, дружок… Старших слушаться надо!
– Почему сдурел? – поинтересовался тот.
– Если у тебя, сударь, столько ума, так не дашь ли мне взаймы? Месяц носился по селам, как наскипидаренный… Кто ты теперь? Жалкий хлюст-златоуст! Вот кто!.. Не сердись, господин Бумбелявичюс… Что ты меня, старую канцелярскую крысу, не знаешь?… Говорил и буду говорить: не суй пальца в дверь – прищемит. То-то и оно! Все мы дураки. Потому давай говорить, как равный с равным! Все мы, как вьюны в омуте. Когда попадешь на крючок, – неизвестно.
– Вспомните, господин директор, – оживился Бумбелявичюс, – мы как-то говорили о скрипке… чиновник есть инструмент, который…
– Единственным моим инструментом до сих пор был мозг, – горько усмехнулся Спиритавичюс. – А тебе цицилисты так сыграют, что запищишь, как пойманная крыса!
– Господин директор! – обиженно заговорил Бумба-Бумбелявичюс. – Мы всегда обязаны глядеть вперед. Утро вечера мудреней! Вчерашнего дня не вернешь. Что было, то сплыло. Наше дело маленькое – выполнять приказы господина министра. Это ведь, кажется, ваши слова, господин директор?
Спиритавичюс почувствовал себя неловко. Ему стало больно, что Бумбелявичюс, беззаветно преданный ему чиновник и, может быть, даже будущий зять, о благе которого он пекся больше, нежели о собственном, официально принадлежит к партии христианских демократов. Особенно обидно было ему еще и оттого, что Бумбелявичюс подал заявление совсем недавно, в разгар предвыборных страстей.
– Не послушался меня, заварил кашу – расхлебывай, – махнул рукой Спиритавичюс.
– Господин директор, – увиваясь вокруг Спиритавичюса, лепетал Бумба-Бумбелявичюс, – я и не думаю просить вашей помощи. Я еще не совершил в жизни непоправимых ошибок. А за мою совесть будьте спокойны. Наплевать мне на заявление, которое лежит в сейфе обанкротившихся крикдемов. Возьмите, господа, хотя бы такое дело: с какой любовью и радостью мы вносим в свою комнату первый букет весенних цветов. Проходит неделя, он вянет, и мы выбрасываем его вон… на помойку. Что сие означает, господа? Разве это не факт? Так и с убеждениями. Вы улыбаетесь? Вам смешно? А я не шучу. Если бы господин директор потребовал уничтожить протокол, который я вчера составил на оптовика из-за того, что он скрыл свои доходы и не рассчитался с казной, я бы выполнил приказ безо всяких колебаний. Разве я вам открываю что-нибудь новое? Ведь это же наша повседневная работа!
Бумба-Бумбелявичюс не был ученым человеком, однако у него были врожденное чутье и дар красноречия. Его рассуждения о поражении крикдемов, о приходе к власти социалистов, о назначении нового министра волновали чиновников и выводили их из равновесия.
– Так, значит, – сжимая худые белые руки, говорил Пискорскис, – министр… уже не министр!.. Значит, господин директор – не директор?… Я – не я?
– Директор – не директор?… – взъярился Спиритавичюс. – Ну, это мы еще посмотрим! Цыплят по осени считают!.. Правильно, господин Уткин?
– Некогда смотреть, господин директор, – сердито продолжал Бумба-Бумбелявичюс, – необходимо действовать! Действовать серьезно, хладнокровно, без промедления. Нужно осознать создавшееся положение и возрадоваться тому, что бог послал. Господь дал нам зубы – даст и хлеба, – говаривали вы, господин директор. Тактика, господа; самое главное – тактика!
Бумба-Бумбелявичюс, заложив руки за спину и погрузившись в тяжелое раздумье, мерил шагами канцелярию. Он был сейчас хозяином положения, и чиновники ловили каждое его слово.
– Господа. Я на собственной шкуре испытал: кратчайший путь к победе – наступление. Нельзя ждать, пока нападут на тебя.
Тишина стояла такая, что стук пишущей машинки можно было принять за треск пулемета. Пискорскис глядел в окно на двух подпрыгивающих на веточке пташек и втайне завидовал их свободе и счастью. Пищикас, вытянув перед собой ноги, разглядывал их самым внимательным образом, еще и еще раз обдумывая непреложный закон естества: любая часть человеческого тела гибка и способна двигаться в самых разнообразных направлениях. Уткин, сгорбившись за столом, на чистой стороне протокольного бланка рисовал огромную жабу с лицом Бумбелявичюса.
– Первая наша задача, – продолжал после долгого размышления Бумба-Бумбелявичюс. – принести поздравления новому министру, изъявить ему свою полную преданность и заверить, что мы находимся в его власти, – а дальше все пойдет как по маслу.
Все уставились на Бумбелявичюса. Он предложил такой дерзкий и одновременно вполне осуществимый ход, что чиновники сразу воспрянули духом. Каждый пришел к глубокому выводу: надо жить! А раз надо жить, надо уживаться!
– Сатана!.. – прошипел Спиритавичюс.
– Кто сатана? – зло переспросил Бумба-Бумбелявичюс.
– Я всегда говорил, что господин Бумбелявичюс чертово отродье. Хе-хе-хе!.. – ласково улыбнулся Спиритавичюс.
Бумба-Бумбелявичюс торжествовал. Его смелость и дальновидность повергли всех в изумление. Высокие сапоги, которые он переставлял по полу канцелярии, блестели в лучах жаркого майского солнца. Пышные, защитного цвета, галифе и голубоватый пиджачок придавали ему облик деятельного и трезво мыслящего человека. Он не гонялся за модой, как Пищикас; Бумбелявичюс, по его собственным словам, всегда докапывался до сути жизни, а не болтался на ее поверхности.
– А что, – пойдем да и выразим свои сердечные симпатии новому правительству…
– Симпатии социалистам? – как змеи вздулись две жилы на лбу Спиритавичюса. – Нет, господа!.. В моем доме еще пребывает господь! Против семьи не пойду!
Бумба-Бумбелявичюс изучающе глянул на Спиритавичюса, хотел промолчать, но не вытерпел и сказал:
– О семейных делах, господин директор, поговорим в другой раз. Теперь не время. А поздравить и выразить доверие придется. О-бя-за-тель-но!.. Я знаю: в одном из министерств кто-то хотел остаться при своих убеждениях… Фью – и на улице.
– Так оно и есть, господин директор, – вынырнул из-за спины Бумбелявичюса Пискорскис. – Неприятное это слово «фью»…
– Черт подери, – заерзал на стуле Уткин, – приходит первое число, получать жалованье… а тебе фью!..
– Придется выкупать вексель, – вставил Пищикас, – а в кармане фью.
– Ах, страшное это слово «фью»…
– Вот господин директор говорил о семье, – напирал Бумба-Бумбелявичюс. – Да, вы – почтенный глава семьи, любите своих домочадцев, а семья немаленькая, нужно позаботиться о ее будущем. Правда, у вас есть дом. Ладно. А кто вам мешает, позволительно будет спросить, второй построить?… Для сына… для дочери?… Следовало бы и об этом подумать. Передвинут еще на несколько классов вниз, что тогда делать? Вспомните, господин директор, что ваша семья…
– Довольно, довольно! – схватился за голову Спиритавичюс. – Делайте со мной, что хотите, валите все на мою бедную голову, волоките чертову шкуру, пишите и вывешивайте хоть на воротах ада. Аугустинас! Воды!!!
– Все готово, господин директор! Прошу господа, – сказал Пискорскис, извлекая из ящика стола большой лист бумаги, на котором среди разноцветных орнаментов был каллиграфически выписан следующий текст:
«Его превосходительству господину министру финансов.
Имеем честь поздравить ваше превосходительство от имени чиновников балансовой инспекции и выразить полную преданность демократии. Сегодня у нас большой праздник. Для культурного человека нет ничего дороже свободы совести. Темные силы чернорясников долгие годы сковывали наш порыв в неведомые дали. Вон торгашей из церкви! Да здравствует свобода и братство!
Да здравствует гражданский брак!
Чему быть – того не миновать, а литовцу не пропадать!
Все равно, освободим порабощенный Вильнюс!
Валио!!!
Чиновники балансовой инспекции».
Бумба-Бумбелявичюс просиял, распростер руки, обнял Пискорскиса, прижался головой к его груди и, похлопывая его ладонью по спине, сказал:
– Молодец, господин Пискорскис… С таким товарищем в огне не сгоришь и в воде не утонешь. Спасибо тебе, спасибо!..
Пышный приветственный адрес пошел по рукам чиновников. Все почувствовали облегчение.
– Подпишемся, господа? – осведомился Бумба-Бумбелявичюс.
– Что-о-о?! – протянул Спиритавичюс. – Подписа-а-аться?!
– А как же, господин директор?…
– У тебя на плечах голова, господин Бумбелявичюс, или пустой горшок? Ты знаешь, что такое моя подпись?! Моя подпись – святыня. Моя подпись – мой враг. Я ничтожество перед своей подписью! Если я скажу: «Вон! Чтоб твоей ноги не было в моем кабинете», клиент поморщится, выругается, но в конце концов уйдет. И шабаш. Ему неплохо, и мне хорошо. А попробуй я подписаться под этими словами! Ты понимаешь, что было бы тогда?!
– Совершенно справедливо, господин директор, – подскочил Уткин. – Что такое вексель без подписи – клочок бумажки! А поставь свою подпись – петля на шее!
– На всякий случай я предложил бы пока обойтись без подписей, – многозначительно произнес Пищикас.
– Ладно, господа! – согласился Бумба-Бумбелявичюс. – Кому мы доверим вручить поздравление его превосходительству? Я считаю, нечего откладывать дело в долгий ящик.
– Господину Бумбелявичюсу!!! – закричали одни.
– Господину Пискорскису!! – отозвалось несколько голосов.
– Господа! – прервал чиновников Бумба-Бумбелявичюс. – Я охотно беру на себя эту миссию. Я думаю, что и господин Пискорскис тоже должен войти в депутацию. Ведь он автор этого прелестного произведения. Но, господа, тут невозможно обойтись без участия младшего персонала, который также преисполнен счастья по поводу победы демократии. Я предложил бы в состав делегации госпожу машинистку.
Резиденция министра находилась неподалеку – стоило только пересечь двор. Делегация, во главе которой вышагивал Пискорскис с красной папкой под мышкой, вскоре очутилась в приемной. Ее встретил старый седоусый швейцар. На стульях, расставленных вдоль стен, скучали какие-то субъекты. Столкнувшись с одним из посетителей, который взволнованно прохаживался под министерскими дверьми, Бумба-Бумбелявичюс вздрогнул: это был тот самый деятель партии ляудининков, который на памятном митинге сменил его на трибуне. Перед Бумбелявичюсом раскрылась бездна. «Он же все слышал, что я говорил о ляудининках! Он, конечно, дружок министра! Он обо всем расскажет ему, и моей карьере крышка!» Неожиданная встреча была для Бумбелявичюса более чем неприятной. Он всеми фибрами души возжелал, чтобы разверзлась, если не земля, то хотя бы дверь клозета, надеясь шмыгнуть туда, запереться и выжидать столько, сколько потребует ситуация. Но, к его счастью, раскрылась другая дверь – ведущая в кабинет министра, и субъект, которого он больше всего боялся, исчез за таинственным, отшлифованным взглядами посетителей, порогом.
– Господин Пискорскис, – растерянно промямлил Бумбелявичюс. – Я вспомнил про одну мелочь… Мне до зарезу нужно быть сейчас в одной фирме… Я, наверно, задержусь там… Не могли бы вы вручить поздравление без меня?… Я считаю, что мое присутствие вовсе не обязательно. Вручите, отвесите поклон и уйдете. Ну так до свиданья!
Не успел Пискорскис прийти в себя, как Бумба-Бумбелявичюс скатился по лестнице и скрылся. Первый помощник смекнул, что Бумбелявичюс исчез неспроста, что он, плут, ловчит. Пискорскису встреча с министром тоже не обещала ничего отрадного. Его передергивало от мысли, что придется кланяться, угождать, улыбаться, когда на душе кошки скребут. Бр-р-р! – пробрала его дрожь. Он внимательно посмотрел на машинистку и решил, что осторожность никогда не повредит и что в конце концов с этой миссией вполне справятся младшие чины инспекции. Кому как не им вручать адрес? Это ведь так демократично! Министра приветствует низшее сословие! Превосходно!
– Знаете что?! Мне кажется, придется еще долго ждать. Видите, какая очередь?… У меня осталось небольшое дельце в канцелярии. Я мигом… А если не успею… Все изложено на бумаге… Вручите, отвесите поклон и уйдете… – Пискорскис торжественно передал красную папку машинистке и удалился по ковровой дорожке.
Гражданин, с которым Бумба-Бумбелявичюс не хотел встречаться лицом к лицу, недолго пробыл у министра; он повертелся в приемной и куда-то исчез. Из-за колонны появился Бумба-Бумбелявичюс.
– Вы все еще ждете? Где же господин Пискорскис? Ушел? Неужели?… Я думаю, мы не станем его ждать. Дайте сюда папку! Я пойду первым, а вы за мной!..
Бумба-Бумбелявичюс прижал локтем папку, проверил двумя пальцами узел галстука и взялся за резную ручку двери министерского кабинета.
Второй конец палки
Валериёнас Спиритавичюс боялся социалистов, как черт ладана. Результаты выборов в третий сейм он воспринял как глубокое несчастье. Тертый калач, он, правда, всегда умел приноровиться к изменившейся обстановке. Но бывали минуты, когда директор, одолев «лишнюю чарку», впадал в уныние; его мозг размягчался, и житейская мудрость отказывалась ему служить.
– Говорю вам, дети мои, – распинался перед чиновниками Валернёнас Спиритавичюс в отдельном кабинете нового столичного ресторана под поэтическим названием «Рамбинас»,
– через семь дней родится Христос и искупит все наши грехи и мирские несправедливости… Правда, господин Уткин?
