Днем я безоговорочно верила в слово капитана Дердекена, а ночью не могла понять, как можно быть такой дурой.
      Днем я была уверена, что наша встреча с Лешкой стала на день ближе, ночью подсчитывала параллели и меридианы, предоставленные к услугам капитана Дердекена. Их было так много, что мною овладевало уныние, и я до самого утра ворочалась на постели.
      В общем, это была трудная неделя, но я дождалась ее конца.
      И когда в понедельник утром кто-то позвонил в дверь, я совершенно не удивилась. И даже не обрадовалась. Только разжалась цепкая лапа, всю неделю державшая мое сердце в жестких тисках.
      Я открыла дверь. Лешка стоял на пороге, мокрый, небритый и счастливый.
      – Привет, – сказала я.
      – Привет, – ответил Лешка. – Как дела?
      – Все путем, – ответила я. – А у тебя?
      – У меня теперь тоже, – ответил Лешка.
      Я прижалась щекой к створке открытой двери и осмотрела его так, словно видела впервые. Нет, неправильно...
      Осмотрела так, словно у меня вдруг открылись глаза.
      – Что ж мы на пороге разговариваем? – спросила я.
      – Не знаю, – ответил Лешка и обхватил мокрые плечи обеими руками. Его зубы выбивали громкую радостную дробь. – Можно войти?
      Я посторонилась и сказала:
      – Входи.
      Лешка вошел, и я закрыла дверь. На этот раз с нужной стороны.
      Иван сдержал свое слово и явился в милицию. Это был самый громкий процесс, когда-либо проходивший в нашем тихом городе.
      На суде я не была. Я не хотела видеть Ивана в клетке.
      Впрочем, наш журнал следил за ходом суда. Димка Копылов присутствовал на каждом заседании и говорил, что такого блестящего шоу не видел даже по телевизору.
      Иван сумел превратить суд в веселый фарс, причем, как ему это удалось – известно одному богу. Несколько судебных заседаний прошли под угрозой удаления из зала подсудимого за недопустимые замечания в адрес суда и свидетелей. Однако судья Ивана так и не удалил. Заседать без него было бы слишком скучно.
      На пятом слушанье Иван внезапно потерял всякий интерес к происходящему в зале. Он ушел в себя, в собственные мысли, и не реагировал даже на вопросы, заданные лично ему.
      Судья пару раз сделал ему внушение. Адвокат Ивана, страшно волнующийся молодой человек, извинился за своего подопечного. Но все было напрасно. Иван потерял интерес к этому действию пьесы и начал обдумывать следующее.
      Он немного оживился только на восьмом, «закрытом» заседании. Из Москвы прибыл внушительный научный десант во главе с известным и маститым академиком. Ему поручили разобраться в устройстве аппарата, генерировавшего инфразвук внутри органных труб.
      Разобраться в этом было сложно. Чья-то преступная рука разгромила студию «Осенней звезды» и даже подожгла ее.
      Я догадывалась, кто это сделал, но спросить не могла. Маленький Джокер исчез из города сразу после ареста своего хозяина.
      Академик со свитой проработали на руинах почти месяц. За это время успел выпасть и растаять первый снег. На городских улицах запахло елками, мандаринами и ожиданием Нового года.
      Через месяц слушанье дела возобновилось. Несмотря на огромный интерес, прессу и публику в зал не допустили:
      решили, что открытый технический доклад слишком сильно походил бы на самоучитель типа «Сделай сам»!
      Мой милицейский осведомитель рассказал, что на этом заседании Иван, до этого долго пребывавший в апатии, внезапно оживился. Он даже попросил ручку и бумагу, чтобы законспектировать речь академика. Ему отказали, но Иван не обиделся и технический отчет комиссии выслушал с большим интересом.
      После чего громко рассмеялся и выкрикнул:
      – А вот и не угадали!
      Говорят, академик смутился, как студент на экзамене. Впоследствии он просил Ивана о свидании, но Иван не пожелал с ним встречаться.
      И не удивительно.
      Посетителей у самого знаменитого преступника города было хоть отбавляй.
      Все экзальтированные городские дамы писали Ивану проникновенные письма. Говорят, что Иван, не вскрывая, отдавал их охране – посмеяться. И тюремная охрана веселилась так, как никогда «до» и никогда «после».
      Вообще, пребывание Ивана в тюрьме начало обрастать различными легендами и преданиями. Дердекен стал фигурой эпической, фигурой модной, таинственной, возбуждающей самые разные толки и слухи.
      Сам он был к этому глубоко равнодушен, и газеты, в которых ему отводились самые лучшие места, выбрасывал, не читая.
      Так же, как письма поклонниц.
      Мой милицейский осведомитель рассказывал, что Иван просил передать в камеру учебники по физике для высших учебных заведений. Нужно ли говорить, что в этой просьбе ему было отказано!
      Правда, наше демократичное правосудие предложило ему заменить специализированную литературу художественной. Любой, на выбор.
      Иван подумал и попросил «Мертвые души». Охрана сообщала, что книгу он прочитал от начала до конца, и не один раз.
      Не знаю, что он извлек из этого чтения. Прихотливый и непредсказуемый ум капитана Дердекена не поддавался никакому прогнозированию. А спросить у него самого мне это уже никогда не удастся.
      Несмотря на то, что Ивана судили долго и занудно, он оставался самым популярным человеком в городе. О нем говорили, о нем писали, в его честь создалась одна идиотическая молодежная организация. Ее глава и создатель добился свидания с Иваном в тюрьме, где и изложил ему дрожащим от волнения голосом основную идею «Сообщества молодых патриотов». Основная идея программы заключалась в борьбе с олигархами. Молодые патриоты торжественно клялись бороться с ними до тех пор, пока в России не останется ни одного богатого негодяя, и просили у Ивана согласия назвать сообщество его именем.
      Иван слушал визитера нетерпеливо и невнимательно. Когда посетитель закончил речь, Иван оглядел его и с удивлением заметил:
      – Ну и дурак же ты, братец! И общественники твои тоже.
      После чего окликнул конвойного и велел отвести его в камеру.
      Вот так «Сообщество молодых патриотов» увяло на корню, не успев расцвести.
      В город вернулась Ася Курочкина. Вернулась она не добровольно. Ее разыскали где-то в Сургуте у дальней родственницы матери. Выступать на суде свидетельницей Ася категорически отказывалась, пока ей не пригрозили вменить соучастие и шантаж.
      Но вернулась Ася только после того, как созвонилась с шефом, и он подтвердил информацию о том, что Дердекен арестован.
      Выяснилось, что Ася передала фотографии, сделанные в студии «Осенней звезды», не только Азику. После его смерти она продала негативы и обломок пуговицы Терехина его вдове, Ирине. Почему продала? Потому что испугалась и решила уехать из города. Было совершенно ясно, что Азик умер не случайно. Его убили так же, как убили Терехина. А становиться третьей жертвой у Аси не было никакого желания.
      Выходит, конверт с фотографиями и обломком пуговицы мне отправила Ира Трехина.
      Зачем?
      Этого я уже никогда не узнаю.
      Убийство Терехиной Иван взял на себя. Объяснил, что вдова шантажировала его фотографиями и «вещественной уликой», как называли в суде обломок терехинской пуговицы из слоновой кости. Таким образом, в протоколах судебных заседаний не мелькнуло даже тени маленького Джокера.
      Никто не сомневался, что Ивана приговорят «на всю катушку», как выразился Димка Копылов. Три убийства, совершенные без единого смягчающего обстоятельства да еще с применением современных научных достижений!
      Это пахло пожизненным заключением. Но никто так и не узнал, к чему приговорили Ивана.
      Потому что перед вынесением приговора Иван пропал из камеры.
      Как пропал? А вот так!
      Пропал, и все!
      Одновременно с ним из тюремного штата испарилось три человека, принятых на работу в течение той недели, которую Иван попросил у меня в виде отсрочки.
      «Да, – подумала я, узнав эту новость, – времени даром он не потерял.»
      Иван успел не только устроить на работу трех нужных ему людей, но и продать здание радиостанции одному московскому банку. Очень выгодно продать, кстати. И перебросить деньги на обналичку.
      Подозреваю, что маленький ядовитый Джокер добросовестно исполнил все хозяйские поручения.
      После побега Дердекена, городские органы правопорядка немедленно объявили проведение всех обычных операций: «Вулкан», «Тайфун», «Циклон», «Цунами», «План-перехват» и так далее.
      Были перекрыты все дороги, ведущие из города. На вокзалах и в аэропорту развесили фотографии Ивана, похожие на рекламные снимки, на автостанциях дежурили милиционеры в штатском.
      Увы! Исчез проклятый капитан Дердекен, просто как в воду канул!
      И лишь через неделю спохватились: а яхта? Яхта-то где?!
      Вот именно. Все как в поговорке: слона-то мы и не приметили.
      Впрочем, грех обвинять милиционеров в нерасторопности. Начинался период жестоких зимних штормов, и уйти в открытое море на маленькой яхте мог только сумасшедший.
      Или самоубийца.
      Моряки так и говорили: самоубийца. Но говорили это с оттенком невольного уважения.
      «Ледяную звезду» пытались найти с помощью вертолетов и аэросъемки. Дважды милицейский десант высаживался на яхтах, швартовавшихся в соседних портах, и дважды потом приходилось извиняться перед хозяевами за беспокойство.
      «Ледяная звезда» растворилась в неприветливом зимнем море.
      А потом началась обычная зимняя чехарда. Один шторм сменял другой, еще более сильный, море ревело и бушевало, швыряло на берег мусор, которым одарили его люди, обломки досок и расползающиеся мутные водоросли.
      Дальнейшие поиски «Ледяной звезды» были признаны бесполезными.
      Именно эта фраза, обведенная траурной рамкой, украсила первую полосу городской газеты.
      Это был негласный некролог капитану Дердекену и маленькому шуту по имени Джокер.
      Но даже после официально объявленной смерти эти имена еще долго не переставали тревожить воображение горожан. Одни считали Ивана жертвой обстоятельств, другие – хладнокровным убийцей, одни восхищались им открыто, другие исподтишка, одни жалели о его смерти, другие говорил, что лучше смерть, чем пожизненная каторга...
      Одним словом, ситуацию можно было охарактеризовать крылатой фразой известного английского драматурга: «Господа, я ухожу и оставляю вам свою репутацию».
      Иван исчез, но его тень еще долго витала над городом. Так долго, что успела превратиться в легенду. Еще одну легенду, о еще одном капитане «Летучего голландца», встреча с которым приносит гибель.
      – Я рад, что он ушел из твоей жизни, – сказал отец, когда я рассказала ему всю историю от начала до конца.
      Я промолчала. Мне было трудно разобраться в своих чувствах. Прошло слишком мало времени, чтобы окончательно померкло воспоминание о ярко-бирюзовых глазах на смуглом лице.
      – Надеюсь, ты в него не влюблена? – встревожился папа.
      Мне стало смешно.
      – Да разве так бывает? – спросила я. – У меня же есть Лешка!
      Папа подавил вздох и ответил:
      – К сожалению, бывает.
      Я придвинулась к отцу и спросила, понизив голос:
      – Ты про Алину, да?
      Папа повернул голову и посмотрел на меня с удивлением.
      – Откуда ты знаешь? – спросил он.
      – Она просила передать тебе привет, – ответила я неловко. – И вообще, она меня так разглядывала... Я догадалась.
      Отец промолчал. Я встревожилась.
      – Пап, ты прости, если я влезла не в свое дело. Я не хотела.
      Отец молча погладил меня по голове.
      – Ничего, – сказал он. – Ничего, Майка. Все позади.
      – Ты ее любил, да? – спросила я шепотом, хотя дома мы были одни.
      Отец улыбнулся.
      – Ты знаешь, я ее до сих пор люблю.
      – Не может быть! – не поверила я. – А как же мама?!
      – Это разные чувства, – сказал отец. – Совсем разные. Алиной я... переболел. Это была даже не любовь. Это было какое-то сплошное безумие. Ее измучил, себя измучил... А ей это было не нужно. Знаешь, бывают такие люди, для которых сильная любовь окружающих...
      Папа поискал слово.
      – ...ну, не знаю... Как стены тюрьмы.
      – А для мамы? – спросила я.
      – А для мамы это стены дома, – ответил отец. Помолчал и добавил:
      – И для меня.
      – И для меня, – сказала я тихо.
      Взяла отца под руку, прижалась головой к его плечу.
      – А как вы расстались? – спросил я.
      – О!
      Отец засмеялся.
      – Не спрашивай. Стыдно вспоминать.
      – По-моему, Алина на тебя не сердится, – рискнула сказать я.
      – Алина просто не умеет этого делать, – ответил отец. – Ни любить, ни сердиться... У нее в этой жизни другое предназначение.
      – Какое?
      Отец неловко пожал свободным плечом.
      – Не знаю. Быть актрисой, наверное!
      – Но многие актрисы успешно совмещают и то, и другое!
      – Многие, – согласился отец. – Но не Алина.
      Он погладил меня по голове и договорил:
      – Поэтому я рад, что тебя эта болезнь миновала. Тот парень не создан для обычной жизни. Прости за высокий слог, он создан для бури. Мне бы не хотелось, чтобы ты всю жизнь прожила под шквальным ветром.
      – Не беспокойся, – сказала я и еще крепче прижалась головой к отцовскому плечу. – Я проживу жизнь в тихом оазисе.
      Отец рассмеялся и чмокнул меня в макушку.
      А через месяц мы с Лешкой поженились.
      Мы поженились в самом начале Нового года. Специально для того, чтобы все неприятности остались позади, и жизнь можно было начать с чистого листа.
      В день нашей свадьбы выпал снег. Город оказался закутанным в ослепительно белую горностаевую шубу, и мы, как сумасшедшие, носились по двору, швыряя друг в друга пригоршнями чистейшего январского снега.
      Еще через месяц я написала заявление «по собственному желанию».
      – В декрет уходишь? – ахнул шеф, прочитав мои каракули. Долгая привычка пользования компьютером привела к тому, что писала я, как курица лапой.
      – Вот еще! – вспыхнула я. – И не думала даже!
      – Тогда в чем дело? Да сядь ты, ради бога! У меня шейный радикулит, а ты возвышаешься, как елка!
      Я не обиделась. Я прекрасно понимала, что шеф непритворно расстроен.
      – Решила стать домохозяйкой? – ворчливо предложил шеф вторую гипотезу.
      Я уселась на стул посетителя.
      – Ну, правильно, – развивал гипотезу шеф. – Муж богатый, зачем тебе работать? Будешь валяться на диване, жрать конфеты и смотреть сериалы! Отъешь жопу, чтоб ни в одну дверь не влезала, а потом прибежишь поплакаться, что у мужа появилась любовница сорок четвертого размера!
      – Ноги? – договорила я.
      Шеф споткнулся на полуслове.
      – Не понял...
      – Я спрашиваю, сорок четвертый размер ноги? – перевела я. – Лешка, конечно, неравнодушен к крупным дамам, но не до такой же степени!
      Шеф невольно хрюкнул. Но тут же снова посуровел и сказал:
      – Вот ты хихикаешь, а все так и будет!
      Он наклонился ко мне и страстно вопросил:
      – Слушай, ты сама-то понимаешь, что это прямой путь к деградации?!
      – Понимаю, – ответила я.
      – Тогда какого черта...
      – Игорь Константинович, – перебила я. – Вы не дали мне договорить. Я не собираюсь валяться на диване и жрать конфеты. Я собираюсь работать дальше, но в другом качестве.
      Шеф от удивления выронил карандаш.
      – В другом качестве? – переспросил он недоверчиво. – Пойдешь в администраторы к мужу? Майка, не делай глупостей! Во-первых, ты хороший журналист, а какой из тебя получится администратор, никому не известно! Во-вторых, никогда не работай вместе с мужем! Это ж с ума можно сойти: и дома и на работе друг другу глаза мозолить! Не успеете оглянуться, как тошнить начнет!
      – Можно мне сказать пару слов? – кротко спросила я.
      Шеф хмуро умолк.
      – Я не собираюсь работать в Лешкином клубе.
      – Слушай, не тяни! – не выдержал шеф.
      – Лешка выкупил Терехинские компании, – выпалила я одним духом.
      – Да ты что!
      Шеф медленно откинулся на спинку стула. Его глаза изумленно и недоверчиво расширились.
      – Да ты что! – повторил он, медленно приходя в себя. – Вот это да!
      – Выкупил, – подтвердила я.
      – Все?
      – Все!
      – И телеканал?
      – И телеканал.
      – И журнал?
      – И журнал, и газету, – предвосхитила я последующий вопрос.
      – И ты теперь...
      Шеф не договорил. Я скромно потупилась.
      – И я теперь генеральный директор всего этого бардака.
      – Ничего, что я сижу? – почтительно спросил шеф.
      Я расхохоталась.
      Шеф покрутил в пальцах карандаш. На его губах забродила задумчивая улыбка.
      – Да-а-а, – протянул он. – Вот мы и конкуренты. Увела у меня лучшего рекламодателя, стерва. Чего хихикаешь?
      – Игорь Константинович, давайте дружить, – предложила я.
      – Да куда ж теперь денешься от твоей дружбы, – сердито огрызнулся шеф. – Придется дружить, мать! Придется! Соблюдать, так сказать, информационное равновесие!
      – Может, я еще и не справлюсь, – проявила я объективность.
      – Ну, да! – испугался шеф. – Только попробуй не справиться! Мне все равно придется с кем-то дружить! Лучше уж с тобой!
      Он подумал и вдруг ехидно сощурился:
      – Слушай, а где твой благоверный взял денег на такой роскошный свадебный подарок? Только не говори, что в своем яхт-клубе! Там столько денег не водится!
      – Вы забываете, что у моего благоверного появилась богатая бабушка! – веско напомнила я.
      Шеф досадливо хлопнул себя по лбу.
      – Ах, да!
      С уважением осмотрел меня с головы до ног и сказал:
      – Вот ты какой, цветочек аленький!
      – Да, – ответила я с несколько натянутой улыбкой. – Я такая ушлая.
      Это была чистая правда. Мать покойного Терехина, Наталья Александровна, обрушила на нас такой ливень материальных ценностей, что мы с Лешкой оказались погребенными под ним с головой.
      Честно говоря, и его и меня это немного раздражало и страшно смущало.
      Мы не хотели выглядеть избалованными благополучными детками, которым жизнь все поднесла на блюдечке. Но растолковать это женщине, которая считала, что осталась одна на свете, а потом неожиданно обрела родного внука, оказалось попросту невозможно.
      Она нас не слышала.
      Она смотрела на Лешку такими помолодевшими влюбленными глазами, что у него язык не поворачивался заявить бабушке:
      – Мне ничего от тебя не нужно!
      Сколько же радости было в этом бесконечном процессе заваливания внука подарками! Мы не могли обидеть Наталью Александровну своим бескорыстием.
      Поэтому нам пришлось стиснуть зубы до тех пор, пока эйфория немного уляжется. Надеюсь, это произойдет в обозримом будущем.
      Компании сына Наталья Александровна выкупила сама. И передала их Лешке в полное и безраздельное владение.
      – Это имущество твоего отца, – сказала она твердо. – Значит, твое имущество.
      Вот скажите: что можно на это возразить?
      Мы с Лешкой до поздней ночи просидели на кухне, обсуждая внезапно свалившееся на нас богатство. Честное слово, оно принесло нам больше проблем, чем радости. В компаниях покойного Терехина работало почти двести человек, если считать внештатников, и всем им нужно было исправно платить зарплату. А если учесть, что после смерти магната дела пришли в некоторый упадок...
      Ох!
      Мы сидели на кухне и раскладывали ситуацию так и так.
      – Я не смогу этим заниматься, – говорил Лешка. – Пресса – это не мое дело. Во-первых, я ничего в этом не понимаю, во-вторых, просто не хочу бросать яхт-клуб! Майка, тебе придется засучить рукава.
      – А шеф? – спрашивала я безнадежным голосом. – Мне же придется уволиться! Как я могу его огорчить?
      – Предлагаешь огорчить бабушку? – немедленно вскидывался Лешка.
      Нет. Огорчить бабушку было невозможно. Бабушка – это святое.
      Вот так и получилось, что в неполные двадцать шесть лет я совершила головокружительную карьеру, став генеральным директором группы информационных компаний.
      Сказать, что мне было страшно, значит ничего не сказать. Я не привыкла отвечать за судьбы сотен людей. Я по-настоящему не привыкла отвечать даже за одну-единственную судьбу – свою собственную.
      На работу я шла каждый день с вибрацией в коленях. И норовила поскорей присесть, чтобы подчиненные не догадались, что у генерального директора дрожат поджилки.
      Впрочем, глаза боятся, а руки делают.
      Постепенно вокруг меня собралась команда грамотных людей, которые разумно распределили ворох обязанностей. Среди них был мой старый поклонник и однокурсник Вовка Сагалаев.
      Впрочем, ничего личного. Вовка отличный специалист с большим опытом работы.
      На этом я собиралась закончить свою историю, если бы не одно небольшое происшествие...
      Вру.
      Это было большое происшествие. Во всяком случае, для меня.
 
      Это случилось ясным июньским утром. Я приехала на телевидение довольно поздно – в одиннадцать. Но не потому, что проспала. Это слово давно и прочно исчезло из моего лексикона. Потому, что рано утром успела заехать в типографию и в редакцию детского журнала.
      Телевидение давно стало моим тайно любимым детищем. Мне нравилась суматошная атмосфера, царившая в редакциях. Нравились люди, которые там работали, нравились хохмачи-операторы, вечно разыгрывавшие новичков, нравились традиционные телебайки, которыми меня угощали старожилы.
      В общем, на телевидении я прижилась гораздо лучше, чем в редакциях печатных изданий.
      Я научилась небрежно произносить словосочетание «снимаем на хромакее», уяснила себе, какие цветовые сочетания «режутся» в кадре, и начала совершенно спокойно воспринимать ведущего новостей, сидящего перед объективом в строгом костюме и мягких домашних тапочках.
      В общем, можно сказать, что я стала на студии своим человеком.
      Вовка ввалился в мой кабинет еще до того, как я успела накрасить губы.
      – Начальству привет! – провозгласил он радостно.
      – Привет, Сагалаев, – сказала я. – Подожди минуту, дай дух перевести.
      Вовка насмешливо скривил губы.
      – «Дух перевести», – передразнил он насмешливо. – Не прибедняйся! Цветешь и пахнешь!
      – Спасибо, – ответила я и достала из сумки губную помаду. Мне пришлось встать так рано, что я не успела накраситься.
      – Ну, как жизня у вас, у богатых? – продолжал Вовка.
      – Нормальная жизня, – сказала я. – Только спать некогда.
      – Ну, да! – не поверил Вовка. – Не заливай!
      Я сложила помаду и сунула ее в сумку. Поставила локти на стол, уложила подбородок на сплетенные пальцы и посмотрела на Вовку прищуренными глазами.
      – Во сколько ты сегодня проснулся? – спросила я.
      – В половине восьмого! – ответил Вовка с добродетельным негодованием.
      – Врешь! В половине девятого, не раньше, – уличила я.
      Вовка сконфуженно хихикнул.
      – Подумаешь, опоздал раз в жизни! Уже донесли!
      – Никто мне не донес, – спокойно ответила я. – Просто помню твои университетские привычки. Как дрыхнул до половины девятого, так и сейчас дрыхнешь. А мне приходится вставать в половине шестого. Сечешь?
      – Гладишь мужу брюки? – поинтересовался Вовка. – Не заливай! Не поверю!
      – И не собираюсь, – ответила я. – Для этого есть домработница. Просто в начале седьмого выходит утренний тираж, мне нужно успеть просмотреть его до того, как пойдет продажа. Мне типография пару раз такую свинью подложила, что я чуть не потеряла хорошего рекламодателя...
      – А-а-а, – протянул Вовка. – Помню, ты говорила.
      – Вот именно, – подтвердила я. – Об остальных проблемах рассказывать не буду, они тебе покажутся скучными... Ладно, давай по делу. Что с блоком новостей?
      Мы обговорили темы завтрашнего выпуска, я пообещала посидеть на монтаже вместе с режиссером, который хотел предложить новую структуру программы, и Вовка удалился.
      Я позвонила секретарше и попросила:
      – Леночка, если можно, кофе. Только покрепче и без сахара.
      – Одну минуту, – ответила секретарша. И тут же спохватилась:
      – Да! Майя Михайловна! Вас спрашивал какой-то человек!
      – Какой человек? – спросила я.
      – Не знаю, не представился.
      – Рекламодатель? – хищно обрадовалась я.
      – Вроде не похож, – засомневалась Леночка.
      – Ладно, давай его сюда. Разберемся.
      – Сейчас найду, – ответила секретарша. – Он где-то на студии бродит...
      Она отключилась, а я достала свои деловые бумажки и углубилась в них.
      Раньше юридические и финансовые документы вызывали у меня тошноту, смешанную с ужасом, но постепенно я научилась находить в этих текстах свою заковыристую прелесть. Наверное, я просто начала в них немного разбираться.
      Я успела забыть и про кофе, и про посетителя, который меня спрашивал, когда в кабинет вошла Лена с небольшим подносом. Поставила на стол кофейную чашку, спросила:
      – Позвать?
      – Кого? – удивилась я. Но тут же вспомнила и быстро ответила:
      – Зови, зови. И принеси еще одну чашку кофе. Хотя подожди! Может, он предпочитает чай, или сок.
      – Скорее всего, он предпочитает пиво, – откликнулась Лена.
      – Да?
      Я фыркнула. Интересно, что за посетителя привела ко мне судьба?
      – Давай его сюда, – повторила я.
      Лена вышла, придержала дверь и произнесла вполголоса:
      – Входите.
      В кабинет расхлябанной походкой вошел странный субъект, и я невольно поднялась ему навстречу.
      Он был высоким, тощим и ужасно загорелым. Причем, сказать, что он был загорелым, значит, ничего не сказать. Загар въелся в него намертво, вцепился, так сказать, на веки вечные. Кожу на лице субъекта испещряли мелкие оспины, под левым глазом красовался явственный свежий фингал. На плечах визитера болталась клетчатая рубашка с закатанными рукавами, под парусиновыми брюками-клеш светились пробковые сандалии.
      «Хорош!» – подумала я, с интересом разглядывая посетителя.
      В руках посетитель держал большой объемистый сверток.
      – Вы Майя Звягина? – спросил субъект.
      – Здравствуйте, – сказала я.
      Субъект немного смутился.
      – Здрасте...
      – Меня зовут Майя Звягина, – ответила я на его вопрос. – А как вас называть?
      – Мишкой зовите.
      – Михаилом, – поправила я.
      – Можно и так, – великодушно согласился посетитель. Его глаза быстро обшарили мой кабинет.
      – Вы тут главная, что ли?
      В его голосе сквозило неприкрытое неодобрение.
      – Главная, – подтвердила я. – Да вы садитесь!
      – Ничего, я ненадолго.
      – Чай, кофе? – предложила я.
      Субъект быстро затряс головой.
      – Не пью, спасибо.
      Я задавила улыбку.
      – Чем могу служить?
      – Чего?
      Субъект в изумлении уставился на меня.
      – Зачем я вам понадобилась? – перевела я на человеческий язык.
      – А-а-а! Да мне-то вы не нужны, просто попросил один браток кое-что вам передать...
      И протянул мне сверток.
      Я с сомнением уставилась на плотную оберточную бумагу. В наше нелегкое время, отравленное террором, такие свертки доверия у граждан не вызывают.
      – Какой браток? – спросила я подозрительно. – Что в свертке?
      Михаил хихикнул.
      – Да вы не бойтесь! – сказал он снисходительно. – Это не бомба.
      – Надеюсь. А что там?
      – Разверните! – пригласил Михаил и сунул сверток прямо мне под нос. Я опасливо отодвинула подозрительный подарок на край стола.
      – Объясните, кто мне это передал?
      Михаил почему-то пришел в неописуемый восторг. Он хлопнул себя по коленкам и затрясся в мелком хохоте.
      – Ой, умора! – проговорил он сквозь смех. – Он так и сказал: ни за что не откроет, подумает, что бомба!
      Я начала терять терпение.
      – Кто сказал?! Слушайте, давайте говорить по-человечески!
      Михаил отсмеялся, всхлипнул в последний раз и достал из нагрудного кармана рубашки какую-то фотографию.
      – Вот, – сказал он. – Он велел передать вам эту фотку. Сказал, вы все поймете.
      – Кто «он»? – спросила я, машинально принимая снимок. – Имя у «него» есть?
      – Не знаю, он не назвался. Просто попросил передать, и все.
      – И вы согласились?
      Михаил удивился.
      – Конечно! Свой брат, моряк! По-русски говорит! Встретились у черта на куличках, на Каймановых островах! Да разве можно отказать?!
      Я вздохнула и поднесла фотографию к лицу. Это был яркий, удивительно удачный снимок, сделанный с какого-то возвышения. С него открывался восхитительный вид на прозрачную океанскую лагуну и берег, усыпанный мелким белым песком. Сквозь зеленую воду отчетливо просвечивали темные отмели и валуны, заросшие мохнатыми водорослями. А невдалеке от берега стояло небольшое белое судно...
      Колени мои дрогнули, подогнулись, и я медленно опустилась на стул, не выпуская фотографию из рук.
      На снимке была «Ледяная звезда». Я не могла прочесть название, яхта находилась слишком далеко, но ошибиться было невозможно.
      Это была она, точно она! «Ледяная звезда», обладавшая странным свойством не тонуть в зимнем море и не таять в теплом океане!
      Я осторожно положила фотографию на стол и подняла взгляд на посетителя. Меня не оставляло странное чувство, что все это происходит во сне.
      – Сядьте, – попросила я, и сама поразилась тому, как хрипло звучит мой голос.
      Михаил послушно присел на край кресла, стоявшего напротив стола.
      – Что он вам сказал? – спросила я.
      Михаил пожал плечами.
      – Да ничего! Узнал, что я русский, что скоро буду дома, узнал, где живу... Вот и попросил. Передай, говорит, браток, мелочишку на память. Я спрашиваю: а сам-то когда дома будешь? Не скоро, говорит. Вот и все.
      Я машинально взяла чашку с остывшим кофе и сделала судорожный глоток.
      – Он был один? – спросила я, почему-то избегая называть Ивана по имени.
      Михаил покачал головой.
      – Нет. Был с ним какой-то карлик...Такая маленькая ядовитая колючка, вспомнить страшно. Имя у него непривычное...
      Он сморщился, пытаясь припомнить трудно слово.
      – Джокер, – подсказала я.
      – Во-во! – обрадовался Михаил. – Точно! Джокер.
      Ухмыльнулся и спросил: