- "Наши, наши"! - разозлилась Лида. - Чего мелешь, сама не знаешь! Как они сюда попадут-то? Перелетят, что ли?
      - Ну не перелетят, так перенесут...
      - Кто?
      Женя смутилась, тоже взяла камышинку и стала водить ею по земле.
      - Ну этот... Овсиенко, например. Он же говорил, что украдёт.
      - Болтаешь не зная что! - прикрикнула на сестру Лида. - Ты же сегодня дежурила в первую смену, во вторую - Аня, а в третью - я.
      Женя совсем опустила голову и повела камышинкой так, что та сломалась.
      - Да я немного вздремнула, - сказала Женя. Подняла голову, посмотрела на сестру.
      - Ну чуть-чуть, самую малость.
      Лида вскочила, будто её укололи:
      - Ты?.. Ты?.. Да как ты смела?!
      Была бы тут Жене хорошая взбучка, да в это время подошли Павел Андреевич с Елизаветой Петровной и с ними ребята.
      - Сегодня утром они подобрали в яме каких-то утят, - сказала учительница. - Может, это наши?
      - Нет здесь наших! - сердито ответила Лида. - Наши лысые, и у Кряки шрам на затылке.
      - Но вы же не могли осмотреть все двадцать тысяч! - возразила Елизавета Петровна. - Давайте поищем, может, и найдём.
      - Не надо искать, - сказала Дина. - Я сейчас проделаю опыт. Если Кряка здесь, он отзовётся.
      - А что это за опыт? - поинтересовался Юра.
      - Вот сейчас увидите, - ответила Дина. - Дайте мне тарелку.
      - Овсиенко! - скомандовал Огородник. - Ну-ка, живо тарелку!
      - "Живо, живо"! - недовольно проворчал Овсиенко. - Подумаешь, раскомандовался!
      Вот тарелки на столе стоят, пожалуйста, берите!
      И, сделав безразличный вид, отошёл в сторонку.
      Ему было явно не по себе. Насторожённо вслушиваясь в разговор, он проделывал руками какие-то судорожные движения: потирал их, прятал за спину, засовывал в карманы полосатых штанов.
      Дина подошла к столу, взяла тарелку, столовый нож.
      - Садитесь все, - сказала она, - и притворяйтесь, будто вы кушаете. Возьмите ложки.
      Павел Андреевич и ребята, смеясь и пожимая плечами, сели за стол, загремели ложками по пустым тарелкам.
      Лида, поднося ложку ко рту, внимательно смотрела на утят. Все занимались своим делом: кто хлюпал клювом в поилке, кто спал под навесом, кто ловил мух.
      - Ну и опыт! - нервно захихикал Овсиенко. - Они и внимания не обращают.
      Дина поднялась и, делая вид, что режет мясо, стала стучать ножом по тарелке.
      Среди утят произошло едва заметное движение. Один из них, самый крупный, крякнул, насторожённо поднял голову, за ним и другие утята тоже подняли головы, стали прислушиваться.
      - Ну давай, Динка, давай, чего тянешь! - нетерпеливо зашептала Лида. Видишь - головы подняли!
      Дина, заикаясь от волнения, сказала громко:
      - Надо пойти угостить Крякину шайку, что ли! И тут случилось непонятное: крупный утёнок подпрыгнул на месте, закричал и, расталкивая встречных, бросился бежать к столу, за ним хвостом потянулась свита из шести утят.
      Дина стояла, широко раскрыв глаза. Это был тот самый - большой и смелый утёнок.
      Подбежав, он вытянул шею и, топчась на месте, поднял такой крик, что взбудоражил всё стадо.
      - А ну-ка, ну-ка! - Лида нагнулась, схватила утёнка и, зацепив ногтями болтающийся у него на затылке лохмоток, потянула.
      Все ахнули от изумления - лохмоток легко отделился, и перед зрителями появился лысый, со шрамом на голове сам Кряка.
      - Так, - сказал Дима, - понятно. Вот почему, значит, когда я искал Овсиенко, его там не было. Зато в яме, где сидели утята, я нашёл вот это!
      И он протянул опешившему Павлу Андреевичу небольшой пузырёк с клеем, маленькие ножницы и кисточку.
      Павел Андреевич смущённо поправил очки на но су. Лицо его покрылось красными пятнами.
      - Серёжа, - не поворачивая головы, сказал он, - ну-ка, объясни нам, что всё это значит?.. Ответа не последовало. Овсиенко исчез.
      НА ЛИМАНЕ
      На лиман перебирались целый день. В помощь ребятам дед Моисеич прислал работниц из колхозных птицеферм и счетовода - принимать утят.
      Овсиенко ни на шаг не отходил от щуплого, остроносого, с маленькими бегающими глазками человека. Вставая на цыпочки, тянулся из-за плеча, чтобы проверить запись.
      - И що ты тут подсматриваешь? - хмуря белёсые брови, с одесским выговором спрашивал счетовод. - Що я тебе, шарамыжник какой, что ли? Иди, детка, иди, не мешай!
      Но Овсиенко не отходил. Его тут поставили, тут он и будет стоять. После той злополучной истории с Крякой, когда Серёжу чуть не исключили из бригады, он стал особенно исполнительным. А тут ещё его личное желание добиться во что бы то ни стало девяноста шести процентов сохранности утят. У него уже было подсчитано, сколько он получит денег. Если к этой сумме да прибавить премию, то как раз получится мотовелосипед. Ну как тут было не стараться!
      Результаты подсчёта превзошли все ожидания. Сохранилось девяносто восемь с половиной процентов. А у девочек - девяносто девять. Обидно немножко, почему у девочек больше. Ну да ладно! Уж и это хорошо. На лимане уток сохранить проще, так что всё в порядке.
      Базы были одинаковые, но всё же, чтобы не было никому обидно, Павел Андреевич написал две записки, скрутил их в трубочку и дал Елизавете Петровне тянуть.
      Мальчикам достался баз № 2, девочкам - № 1. Так и расселились они в двух километрах друг от друга.
      Под кручей, на пологом берегу, огорожен проволочной сеткой загон с дощатым забором со стороны лимана. В заборе - разъёмный проход. Тут же стоит новая палатка на десять человек, рядом - врытый в землю стол, две скамьи и приспособленный под кухонный шкаф ящик с дверкой на ремённых петлях. Вдоль проволочной сетки - ящики с фуражом, бочки для месива. У берега - две плоскодонные лодки, в лодках - шесты, отталкиваться.
      Лиман раскинулся километров на тридцать. Воздух свеж и прозрачен. Далеко слева сквозь нежно-голубую дымку белеют стены свинотоварной фермы соседнего колхоза.
      Рядом с фермой, словно гриб боровик, застыла в задумчивой позе силосная башня с красной черепичной крышей. Километрах в семи, на противоположном берегу, тонули в зелени садов белые хаты станицы Ильинской. Справа, под крутым глинистым обрывом, уходил вдаль заросший чаканом и камышом пологий берег. Где-то там, в двух километрах, - баз мальчиков.
      Дед Моисеич, уезжая, предупредил девочек:
      - За утятами следите строго. Слева в трёх километрах - утиный баз соседнего колхоза. Смешаются - беда! Позор на всю Кубань. Учтите.
      Наступал вечер. В теплом влажном воздухе звенели комары. Утята, вытягивая шеи, кричали, толпились у дощатого забора, заглядывали в щёлки на поблёскивающую рядом воду. В ответ из лимана, будто предчувствуя недоброе, надрываясь, кричали лягушки.
      Девочки сидели у костра, ёжились, поводили плечами, хлопали ладонями по щекам - давили комаров. Комары в станице не редкость - кругом вода, лиманы. Но здесь - рта открыть невозможно! Дина, дуя на горячий чай, забывшись, потянула в себя воздух и тут же поперхнулась комарами. Аня Титаренко, словно в наказание за насмешливые глаза, была ужалена в веко. Глаз вздулся и заплыл.
      - Ну вот, - засмеялась Аня, разглядывая себя в зеркальце, - как в сказке у Пушкина. Теперь я Повариха.
      Не ложились долго - мешали комары, да и не хотелось лезть в душную палатку. А под утро, едва заснули, - суматошный крик в загоне.
      Выскочившая первая Вера Бирюк увидела испуганно сбившихся в кучу утят и вдоль проволочной сетки тени двух каких-то бегущих животных, похожих на крыс, только крупных.
      Вера взвизгнула, и ноги сами понесли её в палатку. Нырнула с разгона, налетела на Аню, и они пребольно стукнулись лбами.
      Тревога так же быстро улеглась, как и поднялась. В наступившей тишине было слышно, как Вера и Аня, охая, растирали ушибленные лбы.
      - Слушай, Вера! - сердито спросила Аня. - У тебя по зоологии какая отметка?
      - П-пять, - чувствуя подвох, неуверенно ответила Бирюк. - А что?
      - Я бы на месте учителя двойку тебе пожалела бы. Ондатры испугалась.
      - Ну, теперь она хорошо запомнит ондатру! - засмеялась Елизавета Петровна. - Давайте спать, девочки, а то скоро вставать.
      Утром поднялись измученные, вялые. У Ани - распухший глаз, у Жени губа, у Дины на лбу, между завитушками каштановых волос, - шишки от комариных укусов.
      Елизавета Петровна, сидя на раскладушке, торопливо расчёсывала светлые, коротко подстриженные волосы.
      - Аня, сегодня ты дежурная, - : сказала она.
      - Да, да, я знаю, - ответила Титаренко. - Сегодня мне распоряжаться.
      Надела тапочки, накинула косынку на голову, вышла из палатки. И тут же возглас:
      - Ой, девочки, как тут хорошо-то! Выходите скорее!
      Лиман спал. Никем не потревоженная ровная гладь воды, словно в зеркале, отражала розоватое небо, стволы камышей, зелёные пучки чакана. Солнца ещё не было, но первые лучи его уже нанесли позолоту на далёкий горизонт, на прибрежные холмы, на макушки деревьев.
      Тут и там, словно пробуя горло, робко вскрикивали лягушки. Утята, задрав головы, топтались у проволочной сетки, просили есть.
      - Ути! Ути! - закричала Аня. - Сейчас, сейчас накормим! - и тут же распорядилась: - Всем! Всем! Всем! Кормить и поить утят! Вера, Дина, Женя, несите воды, остальные - корм!
      Сто двадцать наполненных кормушек опустели в пять минут. Наевшись, утята отходили в сторону, ложились, наводили порядок в своём нехитром туалете. Кому мало досталось, всё ещё бегали от кормушек к поилкам, стуча носами и хлюпая.
      Больше всех трудился Кряка со своей шайкой. Набив себе зобы, они, толкаясь, бесцеремонно пробились к дощатой перегородке и принялись громче всех кричать, чтобы выпустили к воде.
      Выпускать утят собрались все. Девочки волновались не меньше своих питомцев.
      Такой торжественный момент!
      - Прямо хоть оркестр выписывай, - сказала Аня, поднимая доски.
      Утята качнулись, загалдели и всей массой ринулись в широкий проход. Началась давка. Мутный водоворот из жёлтых утиных носов, чёрных бусинок глаз, грязного клочкастого пуха забурлил, закричал. Слабые были тут же опрокинуты, смяты, сильные лезли по головам, топча своих товарищей.
      Елизавета Петровна выронила ведро из рук:
      - Ой, потопчат, потопчат! Загораживайте скорее!
      Лида и Вера, перепрыгнув через загородку, закричали, замахали косынками, стали теснить возбуждённое стадо. Дина с Женей подбежали к выходу, присели, перегородили руками. Поток уменьшился. Поверженные, грязные, с выпученными глазами, утята поднялись, раскрыли рты, бросились к воде.
      Порядок был восстановлен. В проходе, мелькая клювами, неслась, извиваясь, всклокоченная узкая лента. Вбегая в воду, утята принимались сразу же плескаться.
      Становясь на дыбки, смешно махали кривыми отростками крыльев.
      Держались утята дружно, плотным стадом. Плавая среди чакана, ныряли в мелководье, далеко не от плывали. Девочки едва успели привести в порядок палатку, приготовить мешанину для утят, завтрак для себя, как ровно к девяти часам, точно по привычному графику, у база раздалось: "Пи-и! Пи-и!" - пришли покушать.
      Увидев утят, девочки ахнули: чистые, белые-белые, пушистые и даже важные.
      Второй завтрак был куда вкуснее. Густая мешанина из отрубей, комбикорма и костной муки.
      - Кушайте, уточки, кушайте! - раскладывая корм, приговаривала Юля Марьина.
      - Растите, уточки, растите на два пуда! - смеялась Дина.
      Поели утята и опять ушли: бултыхаться у берега, ловить лягушат, доставать с илистого дна червячков. Через три часа пришли снова.
      Девочки встречали их с радостью. Они очень гордились, что приучили утят к дисциплине.
      - Какие вы умненькие, хорошие! - умилялась Юля. - С вами ни забот, ни хлопот!
      - Оказывается, совсем нетрудно утят на лимане выращивать, - сказала Дина. - Правда ведь, Лида?
      - Правда, правда! - согласилась Лида, взяла Кряку на руки, прижалась к нему щекой.
      Кряка вытянул шею и закричал: "Кря-кря!.." Дина захлопала от радости в ладоши, подбежала, затормошила утёнка:
      - А ну ещё!
      "Кря-кря!.." - прозвучало в ответ.
      - Урра-а-а! - закричала Дина. - Наш Кряка будет уткой!
      Известие это обрадовало всех. Девочки брали по очереди Кряку на руки и, смеясь от удовольствия, слушали её "кря-кря". Ну конечно, это утка! Селезни кричат совсем по-другому.
      С этого дня Кряку стали ещё больше баловать:
      кормить из рук, угощать всякими вкусными лакомствами. Вечером, во время ужина, Кряке разрешалось ходить возле стола, выпрашивать кусочки. И, когда ей вместо обещанного мяса, которое она очень любила, давали горелую корочку, Кряка злилась и норовила ущипнуть за голую ногу. Она была большой и важной, и на голове у неё рос хохолок. Как-то, в одно из своих посещений, дед Моисеич, прикинув Кряку на руке, сказал:
      - Два кило будет, не меньше. Хорошая, очень хорошая утка, породистая! Берегите её на племя. И шайку её тоже берегите. На выставку пойдут...
      Приехавший как-то к девочкам на лодке с уловом рыбы Серёжа чуть не лопнул от зависти.
      - Конечно, - сказал он, - с такими утками на любую выставку возьмут! и зло посмотрел на Кряку.
      "Противная утка! - подумал он. - Встретить бы где-нибудь в камышах да голову свернуть! Прославила на всю станицу. Только об этом и говорят. Хоть глаз не показывай".
      Наверное, Кряка взгляд Овсиенки оценила по-своему.
      "Кажется, он хочет чем-то меня угостить!" - подумала она и, дав сигнал своей свите, поплыла вслед удалявшемуся челноку.
      Серёжа, толкаясь шестом, смотрел вперёд и не заметил, как за ним, пробираясь среди редкого камыша, тянулась белая верёвочка из утят.
      Путь был непривычно большой. Так далеко Кряка ещё не заплывала, и поэтому она очень обрадовалась, когда увидела среди тёмно-зелёного чакана других уток.
      Поклонившись несколько раз и сказав скороговоркой: "Кя-кя-кя-кя!" Кряка принялась знакомиться. Свита её - сорок девять утят подплыли и тоже стали знакомиться. Со всех сторон доносилось оживлённое:
      "Кя-кя-кя-кя" (это кричали уточки), и что-то вроде звонкого шипения молодых селезней: "Кря-а-а-а! Кря-а-а-а!.."
      Но хозяева не очень-то были расположены к пустым разговорам. Они, словно по команде, перевернулись вниз головой и замахали в воздухе лапками.
      Кряка покрутила головой налево, направо, хотела обидеться", но передумала и только было примерилась нырнуть сама, как вдруг услышала своё имя.
      Кто-то, ахнув, сказал:
      - Кря-а-ка!..
      Кряка повернула голову: на челне с шестом в руках стоял Овсиенко. Выражение лица его было не очень-то добрым, поэтому Кряка, сделав предупреждающий знак своей шайке, отплыла на всякий случай в сторону.
      Серёжа задыхался от негодования. Два километра толкался он до девчачьего база да два обратно. Устал, натёр мозоли на ладонях, и вот пожалуйста - чужие утки да ещё эта вредная Кряка, из-за которой он уже пострадал.
      Всё сводилось к тому, чтобы гнать их обратно. Это значит - к четырём проделанным километрам прибавить ещё четыре. Да и гнать их как-то неудобно. А если кто увидит? Сразу же подумает, что здесь дело нечисто. Опять шум, опять скандал - и пропал тогда на веки веков мотовелосипед!
      У Серёжи от злости даже слезы на глазах навернулись.
      - Противная, вредная утка! - застонал он, сжимая одеревеневшими пальцами шест. - Дать бы тебе сейчас по башке!..
      Кряка насторожённо закрутила головой.
      Крикнув тревожно: "Спасайся!" - она изо всех сил заработала перепончатыми лапками. Все сорок девять утят, мгновенно развернувшись, сразу же бросились удирать вслед за Крякой.
      Если бы их движение было направлено в сторону своего база, то Серёже осталось бы только шлёпнуть шестом по воде раза два, присвистнуть вдогонку, и всё бы обошлось без лишних волнений. Но тут, увидев, что Крякина стайка мчится в самую середину его стада, Овсиенко, желая её опередить, сильно оттолкнулся шестом.
      Раз! Два! Три!.. Чёлн полетел как стрела, аж в ушах засвистело.
      И уж так водится у уток: им непременно хочется быть там, где их не ждут. Увидев погоню, Кряка нажала ещё сильнее. Серёжа, пытаясь прибавить скорости, яростно ткнул шестом в дно и вдруг почувствовал, как чёлн, словно взбесившаяся лошадь, мчится вперёд, ускользает из-под ног, а шест, застрявший в илистом дне, тянет назад. Серёжа и глазом не успел моргнуть, как бултыхнулся в воду. Освобождённый чёлн, звонко хлюпая днищем, помчался вперёд, пересек Кряке дорогу и, уткнувшись носом в заросли чакана, остановился.
      Выдёргивая шест, Серёжа видел, как Кряка, резко изменив направление, повела свою стаю домой. Серёжа погрозил ей вслед кулаком:
      - Ну погоди ж ты у меня! Мы ещё с тобой встретимся!..
      КАК ЖЕНЯ ЛАПШУ ВАРИЛА
      У лимана уток обслуживать легче, поэтому дед Моисеич предложил разделить бригады на два звена, по пять человек. Дежурить по три дня, потом сменяться. Все с радостью согласились, особенно девочки.
      Хорошая Елизавета Петровна, очень хорошая! Она вместе с ними лазила по камышам, загоняла уток, замешивала корм, мыла утиную посуду, делила радости и невзгоды, но всё же она была старшая. А девочкам так хотелось самостоятельности.
      Елизавета Петровна не возражала.
      - И правда, - сказала она, - пора вам, девочки, всё уметь делать самим. И распорядок дня соблюдать, и обед вкусно сварить, и всё в чистоте держать.
      Назначила учительница старшей первого звена Аню Титаренко, забрала особой четырёх девочек и ушла.
      Проводив учительницу, Аня сразу же собрала подруг.
      - Девочки, давайте сделаем, так, чтобы у нас в палатке было чисто-чисто!
      - И красиво, - добавила Дина. - Чтобы как дома: вышивки были, на стенах картинки.
      - Пол мы выровняем, утрамбуем, обмажем, - подсказала Лида. - Я умею.
      - Ну, тогда за работу! - загорелась Аня. - Лида, тебе придётся съездить на велосипеде в станицу. Сейчас мы составим список, чего привезти.
      - Ниток для вышивания, - попросила Люба. - Разных.
      - А мне книжки, - сказала Женя. - Я сейчас напишу какие.
      Лида очень любила выполнять такие поручения:
      ездить в станицу на велосипеде. Поэтому она поспешно переоделась: надела лёгкие шаровары, кофточку, повязала голову белой косынкой, вывела велосипед, попробовала пальцем шины:
      - Ну, давайте список. Я готова!
      Лида уехала. Аня с Любой уплыли на лодках за утками, а Дине с Женей нужно было готовить обед:
      суп-лапшу с тушёнкой и компот. Но Жене не хотелось. Она сидела за столом перед старой, истрёпанной книжкой и, придерживая ладонью от ветра листы, тряслась в весёлом смехе над проделками Братца Кролика'.
      - Женя, давай разжигай костёр, а я пойду за водой, - сказала Дина, повязывая фартук.
      Женя, прервав смех, недовольно повела плечом.
      - Ну вот ещё! - возразила она. - Чего это ты вдруг взялась командовать? А может, я за водой хочу пойти!
      Дина развела руками:
      - Пожалуйста! Можешь идти за водой, а я костёр разожгу.
      - Ну я сейчас, - снова поворачиваясь к книжке, сказала Женя. - Дочитаю вот, тут мне немного осталось.
      - Ну и читай! - обиженно выкрикнула Дина. - Хоть до вечера! А я вышивать пойду.
      Сорвала фартук, бросила на стол и ушла в палатку.
      Женя вскочила, с треском захлопнула книгу:
      - Подумаешь, и слова сказать нельзя! Чуть что - обижается. Повариха какая нашлась! И без тебя сварю!
      Схватила висевшее на деревянной рогатине ведро, побежала к роднику за водой.
      Женя была очень недовольна собой. Зря обидела подругу. Ну ни за что! Нет, всё-таки с учительницей было лучше. Что скажет, то они и делают. Скажет кому-нибудь: "Разожги костёр!" - сразу же разжигают. "Принеси воды!" - принесут.
      "Засыпай макароны!" - засыплют и слова лишнего не молвят. А тут поссорились.
      Конечно, обидно немного: чего это она вдруг командовать принялась? Фартук надела. Главным коком хотела быть.
      В тени, под кручей, возле выкопанного родника, сидели лягушки, лупили глаза, ловили мух. Увидев Женю, пригнулись, подобрали ноги и - вжик-вжик! - полетели в заросшее тёмно-зелёной плесенью болотце. Плесень раздалась и тут же сомкнулась.
      Женя опустилась на колено и, придерживаясь левой рукой за врубленную в родник деревянную коробку, правой зачерпнула прозрачной, дышащей холодом воды. Вытащив ведро, поставила его и стала смотреть, как из-под зелёной плёнки осторожно высовываются любопытные лягушачьи глаза.
      Женя топнула ногой:
      - Вот я вас!
      Но любопытство сильнее страха. Зелёная плёночка в болотце покрылась кочечками.
      Раздвигая лапками плесень, лягушки высовывали свои широкоротые головы.
      - Ах, вы так?! - сказала Женя.
      Нагнулась, отломила от подножия кручи кусок влажной глины, отщипнула крошечку, скатала шариком и бросила в лягушку. Лягушка выставилась до половины, начала ворочать глазами. Женя бросила ещё. Лягушка - хлоп! подскочила, шлёпнула ртом, поймала ловко и тут же с брезгливой миной стала выплёвывать глину. Глупая лягушка! Она думала, что это муха.
      Женя расхохоталась, хотела бросить ещё, но, вспомнив, что нужно готовить обед, швырнула глину в болотце, схватила ведро и побежала, расплёскивая воду.
      Разжигая костёр, Женя, чтобы привлечь внимание Дины, нарочно громко запела песню. Но Дина не появлялась. Тогда Женя начала сердиться, ворчать, громыхать посудой: "Что я, в самом деле, одна всё должна делать? И костёр разжигать, и картошку чистить?"
      А Дина в это время в палатке чистила картошку. Дочистила последнюю, положила в тарелку, понесла.
      Костёр уже горел. И Женя, поставив на огонь кастрюлю с водой, сыпала на неё лапшу.
      Дина подошла сзади, посмотрела. Что-то уж очень быстро! Неужели вода закипела?.
      Но кастрюля была холодная - на закопчённых боках висели прозрачные капельки воды.
      - Зачем же ты сыплешь? - спросила Дина. - Вода-то не закипела!
      Женя сердито тряхнула косичками:
      - А тебя не спросили! Сказала - сама буду готовить, ну и сготовлю!
      У Дины на глазах навернулись слезы. Хотела помочь, а она... Поставила на скамейку тарелку с картошкой и ушла бродить вдоль берега.
      Женя покосилась на тарелку: "Ну вот, опять зря обидела! И чего я сегодня - не с той ноги встала, что ли? - Прикусив губу, почесала за ухом: - Что она насчёт воды-то сказала?.. Ну, подумать только, ведь не один раз с Елизаветой Петровной обед готовила, а как лапшу варить, в какую воду сыпать, не запомнила!"
      Женя взяла деревянную ложку с привязанной к ней длинной палочкой и принялась мешать. Кажется, ничего, всё нормально. Лапша разварилась, надо картошку закладывать, а когда прокипит - тушёнку.
      Сполоснула картошку, высыпала в кастрюлю и тут же спохватилась - надо бы порезать. Ну ничего, так вкуснее будет. Посмотрела торжествующе вслед удалявшейся Дине.
      "Ну и пусть идёт. Подумаешь какая! Ещё сама будет есть да облизываться".
      Подложив в костёр палок, Женя уселась за стол, раскрыла книгу. Ох, уж этот Братец Кролик[1]! Как он ловко провёл Братца Лиса! А как к смолистому Чу-челке приклеился!
      Хохочет Женя, косички трясутся, а из кастрюли пар валит и чем-то подгорелым пахнет. Покрутила носом - да, пахнет. Вскочила, схватила ложку, заглянула в кастрюлю. Кипит что-то мутное, не поймёшь. Пузырики какие-то лопаются, а из них - дым. Странно! Что бы это могло быть? Сунула ложку, а там, на дне, какая-то вязкая масса - не провернёшь. Стала мешать - сломала ложку. Тьфу ты! Вот беда-то какая!
      Что же делать? Долить воды?
      Взяла ведро, долила, помешала палочкой. Попробовать бы, да ложки нет. Лизнула палочку, поморщилась. Невкусно и дымом пахнет. Да, она забыла посолить! Черпнула горстку соли, бросила в кастрюлю. Опять помешала, опять лизнула. Фу, какая гадость! До чего же невкусно, хоть плачь! Нет, плохо без учительницы и без подруги плохо.
      Посмотрела, а Дина уже далеко. Всё равно никуда не денешься - надо звать. Скоро Лида приедет, девочки утят пригонят, а обед не готов.
      Женя поднялась, сложила ладони рупором, крикнула жалобно:
      - Ди-и-на-а-а!..
      Дина сразу же оглянулась, словно ждала, что её позовут, помахала рукой и побежала назад. Ещё не добегая, крикнула:
      - Вываливай всё из кастрюли, живо!.. Обед в тот день получился на славу. Девочки ели и хвалили, а Дина с Женей прыскали от смеха.
      Кряка со своей шайкой тоже была довольна: им досталась варёная с картошкой тестяная масса.
      АДОВА НОЧЬ
      Дед Моисеич не был у девочек дней пять и вдруг заявился. Лицо его выражало некоторое беспокойство. Хоть он и сам предложил Елизавете Петровне разделить бригаду на два звена, но всё же сомнения тревожили его. Как-никак, а девчонки.
      Глупые ещё, несмышлёные.
      Подойдя к обрыву, дед жадно всмотрелся и тут же облегчённо вздохнул. Там - внизу - всё было в порядке. Утята белой пеной окутали редкий прибрежный камыш. Сейчас стало их вроде больше. Растут не по дням, а по часам. Уже покрываются пером. Не успеешь и оглянуться, как будут настоящие утки.
      В загоне, и отсюда видать, тоже как будто бы всё в порядке. Кормушки с поилками стоят чинно - рядами. Значит, следят, не то что у мальчишек. Вспомнив ребячье звено, в котором он только что был, дед нахмурился, сердито покрутил носом. Ведь какие лодыри! Кормушки не моют, время кормления не соблюдают. Постели себе хорошо сделать не могут. Спят, как поросята, - стыдно смотреть! - на соломе.
      Распалившись неприятными воспоминаниями, дед спустился по крутой глинистой тропинке вниз. Девочки сидели за столом, кончали обедать.
      Увидели деда, вскочили разом, подбежали, обступили со всех сторон:
      - Здравствуйте, дедушка Моисеич! Вот хорошо, что пришли! Мы вас накормим сейчас.
      У нас и квасок есть холодный. Садитесь!
      У деда на сердце тепло сделалось, приятно, но он, чтобы не подать виду, нахмурил брови, окинул придирчивым взглядом загон и принялся скрести-пожелтевшими от курева пальцами небритый подбородок.
      - Нет, девочки, сперва я посмотрю, всё ли у вас в порядке. Если плохо, и есть не буду - уйду.
      В загоне было чисто, в кормушках тоже. Покрутив носом, Моисеич заглянул в ящики с фуражом, в кадушки. Всё в порядке. Корм прикрыт и не рассыпан, как на других колхозных базах.
      Девочки, молча переглядываясь, ходили за дедом:
      - Ну как, дедушка, всё в порядке?
      - Всё хорошо, всё в порядке, - признался дед и полез в карман за сигаретами.
      Вынул одну, покрутил в пальцах, ткнул в рот: - А ну, посмотрим, как вы живёте!
      Подошёл к палатке, откинул полу, да так и замер от удивления. Слева широкий топчан на двух человек раздулся от пышных соломенных матрасов. Подушки - горой, сверху - думочка. Белые простыни, покрывало с вышивками. Справа - прикоснуться страшно! - на трёх раскладушках пикейные одеяла, чистые наволочки. На глиняном полу - плетённые из чакана подстилки. У серой полотняной стены - столик, покрытый белой скатёркой, на столике книжки, патефон с пластинками, рукоделия.
      Опустил дед полу, постоял, подумал. Вынул сигаретку изо рта, не стал закуривать.
      Сказал только:
      - Ладно живёте, правильно. Молодцы, девчата!
      - Вот, а теперь садитесь обедать, - сказала Дина. - У нас борщ хороший, каша пшённая на молоке и с маслом.
      Пообедав и испив кваску, дед достал сигаретку и, закурив, с наслаждением затянулся. День клонился к концу. Утки, розовые от заходящего солнца, вышли на берег, тоненькой верёвочкой потянулись к загону.
      Девочки схватили вёдра, побежали кормить. Дед, щурясь от дыма, смотрел с удовольствием, как ловко управляются девчата. Намешали свежего корма, насыпали в кормушки, налили воды:
      - Ути! Ути! Ути!..
      В воздухе тихо, безветренно. Лиман застыл, превратился в зеркало, глубокое, бездонное. И, если приглядеться, там, в воде, можно рассмотреть обрывистую кручу, камыш с длинными коричневыми шишками, небо с розовыми облаками. Хорошо!
      Даже комар как-то к месту. Вьётся, поёт разбойную песню:
      "Ззз!.. Ззз!.."
      Моисеич повёл ладонью по шее, раздавил с десяток:
      - Вам, девчата, достаётся небось от комара-то?
      - Достаётся, дедушка Моисеич, - откликнулась Дина, доливая в поилки воды. - Но мы уже привыкли, не замечаем как-то.
      Моисеич усмехнулся, вставая:
      - Это вы ещё того... адову ночь не испытывали.
      - А что это за "адова"? - поинтересовалась Люба.
      - Ну, когда комар злой, как сатана, и когда он валит и валит тучей и кусается, как собака. Спать невозможно. Это вот и есть адова ночь... Ну, девчата, спасибо вам, я пошёл.
      Ушёл Моисеич, а комар, словно дед наколдовал, повалил, как из трубы. Тёплый влажный воздух звенел тонко и зло: "Ззз!.. Ззз!.." В ответ раздавалось:
      "Хлоп, хлоп! Шлёп, шлёп!.."
      Девочки, накрывшись простынями, ворочались на постелях, отбивались от комаров.
      Кто-то стонал во сне, вздыхал, отплёвывался, кто-то твердил:
      - Ведь это что? Едят! Живьём едят!..
      - Нет, я больше так не могу! - сказала Дина. - Загрызут, честное слово, загрызут! И что это они сегодня?
      Зашуршал матрас, скрипнул топчан. Белая фигура, поднявшись, встала, откинула полог, выскочила наружу. Вслед закричали:
      - Динка, закрой полог, комара напустишь!
      Снаружи было так же душно, как и в палатке. В небе, отбрасывая от яра чёрную тень, висела полная луна. В белесоватой воде скупо отсвечивались звёзды. Было тихо. Лишь изредка квакнет лягушка, ей лениво ответит другая - и снова тишина.
      Только звон в ушах: "Ззз!.."
      Глаза слипаются сами собой, и ноги подкашиваются. Так бы и уснула. А над ухом:
      "Ззз!.. Ззз!..
      Повела ладонью по лицу, посмотрела: на шершавых пальцах густо размазались комары. Нет, не уснуть сегодня!
      Подошла к ларю, откинула крышку, погрузила ру ки в зерно. Колючий овёс, шурша, расступился, охватил ласковой прохладой и как-то сразу успокоил зуд. Подумала:
      "Вот бы самой туда!.." - примерилась взглядом: ларь большой, как раз. Закинула ногу, перевалилась через край, раздвинула плечом податливую массу и сразу же уснула крепким сном.
      Утки взбаламутились ни свет ни заря. Подняли головы, уставились на палатку и разноголосым хором: