КОГДА ТЕБЯ ЗОВУТ БЕЗЫМЯННЫЕ ВЕРШИНЫ

(Предисловие переводчика)

Между выдающихся восхождений последних лет покорение гималайского гиганта Чо-Ойю (8153 метра над уровнем моря) выделяется, как пример выдержки и товарищеской взаимопомощи. В 1954 году на штурм этого восьмитысячника выступил небольшой отряд во главе с известным австрийским географом и спортсменом Гербертом Тихи. Три австрийца (из них только два альпиниста) и несколько шерпов — вот и весь состав отряда. Если вспомнить, с какими силами — до десяти альпинистов и сотни носильщиков — выходят обычно на штурм таких вершин, можно понять, какая отвага и вера в свои силы и силы своих товарищей потребовались от восходителей.

Восхождение на Чо-Ойю оказалось серьезнейшей проверкой физических сил и душевных качеств участников, тех самых качеств, которых требует альпинизм и которые он воспитывает. Читая рассказ о том, как была взята вершина, невольно восхищаешься мужеством Герберта Тихи. С обмороженными руками, он был готов вдвоем с товарищем совершить отчаянную по смелости попытку достичь цели. Но едва ли не большее восхищение вызывает подвиг шерпов. Замечательный восходитель-ветеран Пазанг Дава Лама, участник пяти экспедиций на Джомолунгму и французской экспедиции на Аннапурну Аджиба, опытный альпинист Гьялсен совершили тяжелый переход с грузом, чтобы обеспечить отряд всем необходимым для штурма. Но и это не все! На следующий день Пазанг, отказавшись от законного отдыха, настоял на том, чтобы идти к вершине. Его смелость в соединении с выносливостью и упорством обеспечила успех броска. На всех трудных участках Пазанг помогал Тихи, и именно ему австрийцы в первую очередь и обязаны тем, что смогли ступить на заветную вершину.

…У этого подвига есть своя предыстория. Знакомясь с ней, мы узнаем, как сложилась спортивная и просто человеческая дружба австрийца Герберта Тихи и шерпов Пазанга, Аджибы и Гьялсена.

Годом раньше Тихи первым из европейцев прошел от столицы Непала — Катманду через весь Западный Непал до индийской границы. Четыре месяца, с августа по ноябрь, длилось это путешествие, во время которого участники собрали много ценных сведений, посетили уединенные деревни, узнавая черты быта и истории этого края, совершая восхождения. За эти четыре месяца произошло еще одно событие, которому Герберт Тихи в книге «Край безымянных вершин» придает едва ли не самое большое значение: здесь сложилась и прошла испытания дружба между руководителем отряда и его верными спутниками шерпами Пазангом, Аджибой, Гьялсеном, Пембой.

Двигаясь по маршруту Катманду — Джагат — Джомосом — Пелак — Тибрикот — Джумла — Рена — Чайнпур — река Сети — Кали — Индия, путешественники осмотрели много знаменитых горных массивов: Аннапурна, Дхаулагири, Канджироба Химал, Симине Химал, Патраси Химал, Саипал. Большая протяженность и сложность маршрута потребовали предельной спайки участников маленького отряда.

Что знал Тихи о своих спутниках к началу похода? Он слышал об огромном опыте Аджибы, знал, что Пазанг, еще в 1937 году штурмовавший с англичанином Спенсером семитысячник Чомолхари, считался среди шерпов лучшим восходителем наряду с Тенцингом и Анг Тхаркэем. Но в трудном путешествии он узнал их по-настоящему.

Сам Герберт Тихи просто и выразительно пишет об этом:

«В моем рассказе не будет никаких сенсаций. Правда, мы с предельно скромными средствами совершили первовосхождение на три шеститысячника и два пятитысячника. Правда, я был первым европейцем, который прошел весь Западный Непал, посетив совершенно неизведанные места. Но все это ничто по сравнению со счастливыми мгновениями, когда мы впервые увидели Дхаулагири с севера, когда мы любовались огненным закатом у подножия Сисне Химала и сухая желтая трава казалась объятой пламенем или когда я пожал на прощанье руку Пазанга и услышал его тихий голос: „Приезжай опять — теперь мы друзья“.

И Тихи приехал опять, и дружба помогла им вместе совершить свой спортивный подвиг.

Предоставим слово Герберту Тихи. Отрывки из его книги «Край безымянных вершин» расскажут о некоторых, наиболее интересных эпизодах путешествия.

Л. Жданов

САМАЯ КРАСИВАЯ ДОЛИНА НА СВЕТЕ

Мы не могли пожаловаться на недостаток внимания. На склоне, вдоль вала, окружающего двадцать домов деревни Чхаркабхотгаон, выстроились местные жители; со всех сторон на наш усталый отряд были устремлены удивленные взоры.

Пазанг пошел договориться о ночлеге. Его встретили приветливо, и он скрылся в воротах. Мы остались ждать в кольце людей, не сводящих с нас больших вопрошающих темных глаз. Вернувшись, Пазанг сказал, что не советует ночевать в деревне: комнаты тесные, низкие и грязные.

Решили разбить палатки по соседству с валом, на площадке, обычно служащей током; высокая каменная стена защищала ее от ветра.

Тем временем спустились сумерки, ведя за собой леденящий холод. Пазанг снова направился в деревню купить дров.

В этом краю мало деревьев: Чхаркабхотгаон лежит на высоте 4200 метров над уровнем моря. Местные жители понимали, что долг хозяев обязывает их снабдить нас топливом, но кто захочет ни с того, ни с сего делиться с трудом созданными запасами или идти невесть куда за хворостом? Только жребий мог решить, кому же придется пожертвовать собой и отправляться за дровами, вместо того чтобы упиваться редким зрелищем: необычные палатки, странные люди, у одного даже желтые волосы!

Мужчины бросили кости, и двое проигравших покорно удалились.

И вот горит костер, поставлены палатки, но мы то и дело поглядываем на деревню. Надежно укрывшаяся за крепостным валом, она всем своим видом говорит о тепле и жизни, словно маленькое птичье гнездо на макушке могучего дерева., Из незастекленных окошек порой выглядывает слабый луч света.

Потянулись с пастбищ сотни овец и яков. Они долго теснились перед узкими воротами, и я понял совет Пазанга отказаться от ночевки в деревне: казалось, вернется с пастбищ скот — и людям просто не останется места.

Паломничество к нашему лагерю кончилось. Большинство мужчин занялись хозяйственными делами, женщины готовили ужин. Лишь ребятишки по-прежнему возились неподалеку. Они с увлечением играли в какую-то свою игру и прыгали на корточках, как лягушата, издавая странные звуки, время от времени прерываемые веселым смехом. Я попытался повторить их движения, однако после длительного перехода ноги почти не гнулись и мои неуклюжие попытки не вызвали восхищения зрителей. Шерпы смущенно улыбались — они явно считали, что должен же быть предел причудам белого человека!

Хотя мы поладили с местными жителями, но дети все же держались от нас на почтительном расстоянии. Вдруг каким-то образом Один малыш лет шести столкнулся со мной; он настолько увлекся игрой, что забыл об осторожности.

Наступила мертвая тишина, дети замерли в причудливых позах: что будет с несчастным, который задел чужака? Сам виновник тоже оцепенел от страха. На меня завороженно смотрели раскосые глазенки, в которых можно было прочитать историю многовековых страданий его народа.

Я погладил малыша по щеке. Это была очень грязная щечка, но мои пальцы ощутили живое тепло, и я с волнением ждал, что черты маленького лица смягчатся. Внезапно карапуз засмеялся. Из страшного чужестранца я превратился в нечто обычное и понятное. Он потерся щекой о мою руку и запрыгал вокруг меня. Победа!

Час спустя вся деревня знала об этом случае, и если на следующий день нам удалось по необычно низкой цене купить овцу, то в этом была и моя заслуга!

Утром мы обнаружили, что неудачно выбрали место для лагеря. Солнце, едва прогнав холодную ночь, тут же скрылось за бугром, и мы оказались в ледяной тени. Пришлось поспешно отыскивать теплое местечко, укрытое утесами от ветра.

Шерпы приготовили замечательный завтрак: кофе, жареную печенку и замороженное кислое молоко. Мы считали, что имеем право на пир: Чхаркабхотгаон, который мы так мечтали увидеть, оказался реальностью; теперь мы не сомневались, что пройдем весь Непал и совершим не одно большое восхождение.

Мужчины повели скот на скудные пастбища, и нас окружало теперь всего несколько любопытных. Деревня словно вымерла, лишь время от времени из-за вала доносилась глухая барабанная дробь.

Вместе с Гьялсеном — он всегда сопровождал меня, когда я шел фотографировать, — я проник в деревню. С плоской крыши одного из домов удалось сделать несколько удачных снимков нашего лагеря. Но звуки барабана манили меня дальше. Мы направились туда, откуда они доносились, держа в руках ледорубы — для защиты от собак.

В маленькой каморке сидел ссутулившись старик; тусклые светильники освещали изображение Будды. Невидящие глаза старца смотрели сквозь нас, он бормотал молитвы и стучал в барабан. Гьялсен рассмеялся, но я не увидел ничего смешного в набожности старого человека.

Вечером, когда мы собрались вокруг костра, Пазанг принялся расписывать свою родину — Соло Кхумбу. Эверест превратился в его устах в самую благодатную гору на свете: картофеля там столько, что его даже яки не едят, килограмм масла стоит всего две рупии, — короче говоря, истинный рай, особенно по сравнению с этим жалким краем. Он сказал, что я непременно должен навестить его в Соло Кхумбу, во что бы то ни стало!

— С удовольствием, — ответил я, — но туда так трудно и далеко добираться, а главное, дорого…

Я обещал Пазангу, что, если правительство разрешит мне еще попутешествовать по этой стране, я обязательно к нему приеду.

— И мы совершим большое восхождение, — подхватил Пазанг, — взойдем на очень высокую гору. Может быть, это будет наша последняя большая вершина — ведь мы уже оба немолоды! Ах, как было бы хорошо, если бы ты и в самом деле приехал! Подумай только, ведь за картошку тебе вовсе не придется платить!

Я попытался представить себе это и даже растрогался: ну конечно, мы возьмем большую вершину и объедимся картошкой! Ни одно правительство не сможет усмотреть в столь скромных намерениях ничего дурного, и мне, конечно, не откажут в визе на такое путешествие.

Мы наняли проводника и трех яков на следующий этап до Тибрикота. Однако проводник предупредил нас, что до самого Тибрикота вряд ли дойдет.

— Внизу, в долинах, очень жарко, слишком жарко для меня и для яков. Я пойду, сколько смогу.

Я возразил. Стоит ли опасаться жары в октябре, да еще на высоте четырех тысяч метров! Нет, наше путешествие, вероятно, будет очень приятным.

— И я так думаю, — вежливо ответил проводник. — Иначе зачем мне с вами идти! Я человек состоятельный…

…Снова утро и леденящая тень от бугра, снова жаркое солнце, приветливо-любопытные лица, вращающиеся молитвенные колеса[1] и, наконец, наш новый проводник со своими яками.

У него добродушное лицо и длинная косичка, держится он с большим достоинством. Когда яки были навьючены, пришла жена проводника и принесла пиалу с маслом. Муж низко склонил голову, любопытные затаили дыхание, воцарилась благоговейная тишина — и жена смазала ему маслом волосы и лоб. Это, видимо, должно было предостеречь от опасностей юга.

Вообще-то я нерадивый фотограф и потому упустил множество случаев сделать уникальные снимки. Но на этот раз я быстро оценил ситуацию. Ах, если бы эта женщина, ни разу до сих пор не видевшая белого человека, согласилась бы и меня смазать священным маслом, а Пазанг увековечил бы сей обряд на фотопленке! Получился бы снимок, который любой журнал поместит на первой странице!

Мне и сейчас стыдно, когда вспоминаю, что мыслил в тот момент как-то уж слишком утилитарно.

Так или иначе, жена проводника решительно отказалась смазать маслом меня, чужеземца. И как только мне могла прийти в голову подобная мысль?! Одно дело, муж, а кто такой я? Она так меня отчитала, что я поспешил отказаться от сенсационного снимка, и мы двинулись в путь.

Трудно рассказывать о последующих днях, трудно подобрать достойные слова и сравнения, но долину Барбунг Кхола, по которой мы следовали на юг, я назвал бы самой красивой на свете. Быть может, это преувеличение, но да простят мне его. Много долин видел я в Гималаях, и ни одна не может сравниться с этой.

В самом конце долины высилась северная вершина Дхаулагири (7500 м). Однако и без такого великолепного фона долина была бы изумительна.

Покинув каменистые равнины Тибета, мы медленно спускались вниз, навстречу небольшим кустам в огненно-красном осеннем наряде, на которых росли крупные сладкие желтые ягоды. Но их сторожили столь острые шипы, что нам пришлось умерить свой аппетит. Впрочем, и те несколько горстей, что нам удалось сорвать, были желанным добавлением к нашей однообразной пище.

Скоро мы разделились: проводник повел яков по долине, то и дело переходя вброд Барбунг Кхола, мы же шли по верху.

Внезапно впереди выросла отвесная стена, тропка скрылась в тесном ущелье. Шерпы уже вошли в него, и я слышал их смех. Потом стало тихо. В узком проходе царил мрак, а Пемба, шедший с большой ношей, застрял и теперь испуганно сопел, не в силах продвинуться ни вперед, ни назад.

Я стал толкать его сзади, Аджиба тянул спереди, и понемногу нам удалось вытолкнуть побледневшего Пембу на волю.

Далеко внизу, на противоположном берегу реки, мы увидели наших яков. Почти целый день мы двигались врозь, так как наша тропа извивалась вдоль крутых пропастей, по которым яки не могли пройти. Они шли вдоль самой реки, разливающейся все шире и шире.

Переправа через реку требовала от проводника известного искусства. Он ложился животом на спину яка, подтягивал ноги и полы своей шубы и таким образом переезжал на другую сторону.

Позже мне выдался случай самому испытать этот способ благодаря особой предупредительности проводника и шерпов, которые решили избавить меня от необходимости каждый раз снимать и надевать обувь. Скажу только, что я предпочту тридцать раз окоченевшими пальцами расшнуровывать и зашнуровывать ботинки, нежели повторить такую переправу.

Яки не такие уж крупные животные, но, когда тебе надо влезть на спину яка, а у тебя за плечами тяжелый рюкзак, як кажется великаном.

После нескольких неуклюжих попыток, вызывающих неудержимый хохот даже самых воспитанных шерпов, вам все же удается взобраться. Поскольку цель всех этих усилий — при переправе уберечь ноги от воды, то вы должны лежать на животе, задрав ноги кверху и судорожно цепляясь за вьюки. Несмотря на все неудобства, даже в таком положении испытываешь некоторое удовлетворение: все, что зависело от тебя, сделано, теперь дело за яком.

После двух-трех не очень энергичных попыток сбросить новую ношу животное покорно замирает на месте. Но замирает так, что даже самые громкие вопли проводника и угрожающие жесты шерпов не могут заставить его сдвинуться. Лишь после основательного пинка як оживает. Опустив голову, словно бык на арене, и колотя «всадника» хвостом по всем доступным местам, як ступает в воду.

Возможно, со стороны животное выглядит очень внушительно и воинственно, но тому, кто лежит на его спине, не до внешних эффектов: голова находится значительно ниже ног — и кажется, что вот-вот проскользнешь через рога в воду.

Почему-то этого не случается. Однако в тот самый момент, когда ездок уже начинает приободряться, его подстерегает новая неприятность: становится настолько глубоко, что як вынужден плыть. Правда, за ними укрепилась слава хороших пловцов, и многие дороги оказались бы совершенно непроходимыми, если бы не это драгоценное качество. Но все же в эти моменты испытываешь такое ощущение, словно лежишь в плоскодонке, которая вот-вот перевернется.

Разумеется, вьюк и одежду уже захлестывает водой, зато за ноги можно быть спокойным — скорее намочишь спину и плечи.

Наконец кошмар кончился. Несколько быстрых шажков, и як на берегу. Вы сваливаетесь с его спины, делая вид, что это ловкий прыжок, и, заметив, что до нитки промокшие шерпы стучат от холода зубами, решаете и в следующий раз предпочесть броду спину яка!

Кстати, хочу выразить свое недоверие физикам. Широко известно, что температура воды не может опуститься ниже нуля по Цельсию — тогда, мол, вода превращается в лед. Возможно, этот закон и действует в тех краях, где живут физики, но температура воды в Барбунг Кхола была, в лучшем случае, минус десять градусов.

Долина продолжала спускаться, над кустами засветились белые стволы березок. Мы разбили очередной лагерь, на высоте четыре тысячи сто метров.

У нас были дрова, костер и прекрасный обед — чай, масло, кровяная колбаса, жареная печенка. Но, самое главное, перед нами возвышалась северная вершина Дхаулагири.

Много гор приходилось мне видеть: Нангу-Парбат в Кашмире, Канч в тропических джунглях Сиккима, Кайлас, священную гору Азии, отражающуюся серебряной пирамидой в зеркальных водах озера Манасаровар. Но ничто не может сравниться с видом на семитысячник Дхаулагири со стороны Барбунг Кхола. В эти дни я жил в непрерывном опьянении красотой. И, разумеется, мы прикидывали, как совершить восхождение.

— Вон по тому гребню, затем через тот карниз, и мы уже на предвершинном гребне.

— Легкая гора, — подтверждал Пазанг.

Но мы видели только последние тысячу или две тысячи метров. А главные трудности скрывались внизу.

И все же я не сомневался, что здесь мы совершим большое восхождение. Карта показывала наличие трех семитысячников, и, судя по той же карте, ледники с северной стороны были не слишком крутыми. Наиболее доступной казалась вершина Чурен Химал высотой 7360 м.

Я постарался заразить своим увлечением Пазанга: показал ему карту, ткнул пальцами в горизонтали, обещающие пологий ледник, и заявил, что это совсем легкий «двадцатичетырехтысячник» — Пазанг привык считать в английских футах. Его умный, но в данном случае ничего не понимающий взор скользнул по карте. Затем шерпа сказал:

— Хорошо, легкая вершина, возьмем ее.

Несколько дней я оставался в плену собственной иллюзии, так как не мог еще правильно истолковать все хитросплетения карты…

А долина Барбунг Кхола становилась все великолепнее. Деревень не было, зато нам часто попадались культовые сооружения: ряды чортенов, каменных арок, сквозь которые можно пройти, лишь пригнув голову. И ни одной человеческой фигуры кругом! Здесь обитали одни боги, и надо сказать, что они выбрали себе неплохое место.

На склоне прямо против нас, очень крутом, с отвесными скальными массивами мы увидели маленькое строение — детский кубик среди утесов-великанов.

— Монастырь, — объяснил проводник.

— А как же ламы попадают туда? И чем они живут? — удивился я.

— Они летают по воздуху…

В Азии мне часто приходилось слышать о чудесных превращениях, при которых человеческое тело становится невесомым. Правда, сам я этого не видел, и лишь двое или трое из моих собеседников утверждали, будто лично наблюдали подобное явление. Нам это кажется невероятным, но послушайте, что сказал мне один крупный немецкий физик:

— Вы знаете, что такое сила тяготения? — спросил он. — Что это — волны? Волновые колебания? Мы можем ее рассчитать, но подлинная природа этой силы нам неизвестна. И я допускаю, что отдельные люди после длительных упражнений научились излучать волновые колебания, которые нейтрализуют силу тяготения. Я, конечно, не убежден в этом, но как ученый могу допустить такую возможность.

Вспомнив эти слова, я решил не спорить с проводником, а три дня спустя, когда мы вышли, наконец, к деревне, спросил у местных жителей, как бы мне пройти в монастырь.

— Чужеземцу незачем туда идти, — отвечали они, — монахи все равно улетели.

Они так и сказали — «улетели». Я несколько раз переспросил Пазанга, и он, мобилизовав все свои языковые познания, не подыскал иного слова, кроме того же самого: «улетели».

С каким бы удовольствием я использовал свои записные книжки, которые таскал с собой всю дорогу, именно в этой долине! По природе отнюдь не оптимист, я задолго до начала путешествия представлял себе различные несчастья: перелом ноги, вывихнутое плечо, поврежденный позвонок, в общем что-нибудь такое, от чего люди не умирают, однако надолго оказываются не в состоянии продолжать путь… Итак, я буду лежать больной, вдали от всякого жилья. Двух шерпов придется послать в Индию, двое других останутся присматривать за мной. Шесть недель, а то и больше мы будем ждать врача из Индии…

Представив себе все это, я и запасся бумагой: кто знает, может, и выпадает такая несчастливая возможность осуществить, наконец, свою мечту — написать книгу на покое!

В долине Барбунг Кхола я невольно поймал себя на мысли, что, если беде суждено случиться, пусть это будет здесь. Но все обошлось благополучно…

Миновав гору Мукут Химал (6700 м), мы под вечер третьего дня вышли к деревушке Шань-Ба.

По крутой деревянной лестнице я поднялся на плоскую крышу одного из домов и увидел маленькую девочку, которая разложила на одеяле для просушки ячий сыр. Заметив меня, она горько расплакалась; я же, увидев сыр, или, скорее, творог, почувствовал себя вдвойне голодным после однообразной диеты последних дней. Прежде всего, я попытался убедить ребенка, что меня не надо бояться, а когда это удалось, показал на сыр, затем на свой собственный впалый живот и рот.

Девочка оказалась смышленной. Она взяла столько творога, сколько умещалось в ее маленьких ручонках, и протянула мне. Я съел все, и снова грязные ручонки подали мне творог. Так повторилось несколько раз, пока я не наелся. Половина творога была уничтожена, девочка сияла от радости, а я думал: что-то скажут ее родители…

После короткого отдыха мы вышли из деревни и зашагали по горному склону. Виды один великолепнее другого открывались перед нами. Вершины, казавшиеся на карте отлогими и легкодоступными, острыми силуэтами вырисовывались на безоблачном небе. За Чурен Хималом поднимался на высоту семи тысяч метров могучий треугольник, увенчанный шапкой снега и льда. В сгущающихся сумерках он казался сказочным темно-синим существом с ослепительно сверкающим мешком на спине. Никогда в жизни я не видел подобной вершины. Какое счастье было бы идти по этому материализованному солнечному лучу высоко над окружающими долинами! Но глубокие пропасти сменялись скальными выступами. Неодолимый барьер преграждал нам путь в царство невесомого льда…

Ночь мы провели в деревушке Бинь-Динь, на высоте 3900 м. Нам предусмотрительно постелили у очага, однако посоветовали остерегаться злых собак и ночью без ледоруба не выходить. На ужин нам предложили чанг и жареную кукурузу.

Местные женщины носили головные уборы, которые сразу заставили меня вспомнить о моей родной Австрии. У нас в Инсбруке часто можно увидеть на головах у женщин «гольденес дахл» («маленькая золотая крыша»). И тут я обнаружил нечто очень похожее. Тонкие пластины золота, скрученные на концах в трубочку, лежали на волосах наподобие двухскатной крыши. По краю пластинки были выложены бирюзой и кораллами.

Я спросил, носит ли кто-нибудь еще в этих краях такие головные уборы.

— Нет, кажется, нет.

— А из чего их делают?

— Из золота, чистого золота, которое намывают из речной гальки. Ведь здесь живут бедные люди, у них нет денег на дорогие покрывала и одежды из Индии и Тибета. Вот и приходится довольствоваться золотом.

Я извинился за свою назойливость и сказал, что, конечно, покрывала и шерстяные платки — это очень красиво и даже модно, но, тем не менее, большинство женщин в Европе и Америке было бы неизмеримо более счастливо, имея головной убор из чистого золота.

Женщины смотрели на меня недоверчиво: подшучивает, небось. Да и можно ли ожидать иного от мужчины, у которого нет своей земли, который бродит кругом, как нищий, и выпрашивает плоды чужого труда, собранные на чужих полях!

Они закивали сурово и укоризненно. Солнечные блики играли на золотых скатах.

На следующее утро проводник предупредил, что может идти с нами только еще один день, до деревни Корк. Дальше будет уже так жарко, что ему придется возвращаться со своими яками домой.

С высокого склона мы спустились к берегу Барбунг Кхола и во второй половине дня пришли в Корк. Здесь проходит граница, ниже которой тибетцы не водят своих яков и овец, опасаясь погубить их. Правда, Корк лежит на высоте 3200 м, но высокие горы не подпускают к долине ветры.

Весь следующий день мы посвятили отдыху и разбору снаряжения. Местные жители продали нам мед, страшно сладкий и полный мертвых пчел. Мед быстро подорожал, как только они обнаружили, что он пользуется большим спросом. Первая пиала стоила одну рупию, а за вторую с нас запросили уже пять!

День отдыха я использовал для того, чтобы совершить восхождение на одну из ближайших вершин. Мне хотелось найти путь к вершине Чурен Химал. Но карта, на которой был обозначен большой отлогий ледник, ошиблась: все подступы к леднику преграждали покрытые снегом крутые скалы. Усталый и разочарованный, вернулся я вечером в лагерь…

Боязнь жары и малярии, казалось, преследовала всех местных жителей, и, распрощавшись с проводником, мы с большим трудом уговорили четырех коркцев проводить нас до Таракота. Так мы и двигались, нанимая в каждой деревне новых носильщиков.

Каждый раз, приближаясь к очередной деревне, мы строили большие планы. В нашем походном хозяйстве все время чего-нибудь не хватало: меда, куска мяса. муки. Когда мы спрашивали, можно ли купить тот или иной продукт, нам отвечали, что, конечно, но только не здесь, а в следующей деревне, где он имеется в неограниченном количестве.

— Мы бедные, а вот завтра вы приедете в Талкот (Дхалаун, Локондо), там есть все: куры, яйца, рис, мука — сколько угодно!

С Тибрикотом у нас были связаны особенно большие ожидания: на моей карте он выглядел настоящим крупным городом. И когда мы подошли уже совсем близко, я сказал Пазангу:

— Теперь уже недолго. Город рядом, может быть, за следующим поворотом.

— Может быть, — отозвался Пазанг, и мы решили дождаться носильщиков, чтобы войти в город в полном составе.

Вскоре они догнали нас, и Пазанг на всякий случай спросил:

— Далеко еще до Тибрикота?

— Так вот он, — последовал ответ, и носильщики указали на несколько домишек, ютящихся на противоположном склоне…

Последний отрезок пути мы одолели, ощущая легкое разочарование. И все-таки два дня. проведенные в Тибрикоте, останутся в памяти, озаренные ореолом радушия и гостеприимства.

Правда, поначалу все выглядело не очень многообещающе. Как обычно, мы спросили старосту; нас провели к старику, который в этот момент вытирал нос маленькой девочке. Столь незначительное событие, как прибытие альпинистского отряда, не могло прервать этого важного занятия. Лишь управившись с носом внучки, старик вопросительно взглянул на нас и заговорил таким оглушительным голосом, что мы невольно оторопели.

Однако голос этот не означал ничего плохого, просто староста был глуховат и, подобно всем тугоухим, старался говорить так, чтобы слышать самому.

Пазанг изложил наши пожелания: квартира, дрова, вода и немного еды. Он добавил, что у нас есть рекомендательное письмо от правительства, предлагающее оказывать нам содействие.

Помимо старосты, в Тибрикоте нашелся еще один грамотный человек — тоже старик, и тоже тугоухий. Вдвоем они принялись тщательно изучать наш документ — не потому, что не доверяли, а просто потому, что были счастливы возможности осуществить столь важный служебный акт. Правда, с очками у них явно было не ладно: они то и дело консультировались друг с другом относительно толкования отдельных знаков, причем от их голосов сотрясалась вся долина.

Мужчины, женщины и дети, покинув свои дома и поля, окружили нас. Мы сложили вещи на землю и сидели усталые, дожидаясь, когда будет расшифрован текст. Наконец они разобрались настолько, что можно было приступить к чтению документа вслух всему населению. Устремленные на нас глаза выражали робость и восхищение: мы прибыли из далекого Катманду, города, о котором здесь знали только понаслышке, и мы — друзья правительства!

Нас провели в просторный дом с чистой комнатой и крышей-террасой. Расстелили ковер. Мы сели на него вместе с представителями власти и, грызя тыквенные семечки, начали беседу. Обменявшись вежливыми фразами — я с восторгом отозвался о мощном голосе старосты и о воспитанности его внучки (она как раз карабкалась по моим небрежно раскинутым ногам), а староста подчеркнул, какая это честь для Тибрикота принимать столь важных гостей, — мы перешли к сути дела. Я спросил, можно ли будет купить продукты.

— Немного найдется, — ответил староста. — Хватит десятка яиц и трех кур?

Пазанг посмотрел на меня с восторгом, но, прочитав в моем взгляде именно то, что и полагалось прочитать догадливому человеку, сказал:

— Н-да, маловато, конечно. Но для начала сойдет. А фрукты есть?

Фрукты нашлись, мягкие темно-коричневые плоды величиной со сливу, очень приятные на вкус.

Утолив немного голод, рассчитавшись с носильщиками и исполнив все светские обязанности, в частности разрешив старосте заглянуть в объектив фотоаппарата, мы со всей энергией отдались ничего неделанию. Впрочем, шерпы постоянно находили себе занятия: кто чинил носки и ботинки, кто стирал, кто плотничал. Что же до меня, то я считал, что могу позволить себе улечься на сене и дать отдохнуть своим ногам. Как-никак, мы прошли не одну сотню километров!

Отдых продолжался и на следующий день. Мы покупали кур — по рупии за штуку! Они были не крупные и не жирные, но очень вкусные, особенно учитывая цену.

Староста обещал дать нам четырех носильщиков до Каигона, откуда мы намеревались еще раз попытаться совершить восхождение. К северу от деревни Каигон простирался целый хребет, на вершины которого, в большинстве не имеющие даже имен, не ступал еще ни один белый человек.

Патраси Химал, Сисне Химал, Канжироба Химал и еще несколько вершин, высотой от 6000 до 7000 метров ограждали громадную котловину; в центре ее, у подножия семитысячника, находилось большое озеро. Хоть я и относился с недоверием к непальским картам, но моему взору представлялась волнующая картина: мы разбиваем лагерь на берегу этого озера и штурмуем безымянный семитысячник…

Я осторожно расспрашивал старосту, есть ли горы на север от Каигона. Конечно, отвечал он, высокие снежные вершины. А озеро есть? Разумеется, — Дуд Тал, «Молочное озеро». От Каигона до него два дневных перехода. Там хорошие пастбища.