КОГДА ТЕБЯ ЗОВУТ БЕЗЫМЯННЫЕ ВЕРШИНЫ

(Предисловие переводчика)

Между выдающихся восхождений последних лет покорение гималайского гиганта Чо-Ойю (8153 метра над уровнем моря) выделяется, как пример выдержки и товарищеской взаимопомощи. В 1954 году на штурм этого восьмитысячника выступил небольшой отряд во главе с известным австрийским географом и спортсменом Гербертом Тихи. Три австрийца (из них только два альпиниста) и несколько шерпов — вот и весь состав отряда. Если вспомнить, с какими силами — до десяти альпинистов и сотни носильщиков — выходят обычно на штурм таких вершин, можно понять, какая отвага и вера в свои силы и силы своих товарищей потребовались от восходителей.

Восхождение на Чо-Ойю оказалось серьезнейшей проверкой физических сил и душевных качеств участников, тех самых качеств, которых требует альпинизм и которые он воспитывает. Читая рассказ о том, как была взята вершина, невольно восхищаешься мужеством Герберта Тихи. С обмороженными руками, он был готов вдвоем с товарищем совершить отчаянную по смелости попытку достичь цели. Но едва ли не большее восхищение вызывает подвиг шерпов. Замечательный восходитель-ветеран Пазанг Дава Лама, участник пяти экспедиций на Джомолунгму и французской экспедиции на Аннапурну Аджиба, опытный альпинист Гьялсен совершили тяжелый переход с грузом, чтобы обеспечить отряд всем необходимым для штурма. Но и это не все! На следующий день Пазанг, отказавшись от законного отдыха, настоял на том, чтобы идти к вершине. Его смелость в соединении с выносливостью и упорством обеспечила успех броска. На всех трудных участках Пазанг помогал Тихи, и именно ему австрийцы в первую очередь и обязаны тем, что смогли ступить на заветную вершину.

…У этого подвига есть своя предыстория. Знакомясь с ней, мы узнаем, как сложилась спортивная и просто человеческая дружба австрийца Герберта Тихи и шерпов Пазанга, Аджибы и Гьялсена.

Годом раньше Тихи первым из европейцев прошел от столицы Непала — Катманду через весь Западный Непал до индийской границы. Четыре месяца, с августа по ноябрь, длилось это путешествие, во время которого участники собрали много ценных сведений, посетили уединенные деревни, узнавая черты быта и истории этого края, совершая восхождения. За эти четыре месяца произошло еще одно событие, которому Герберт Тихи в книге «Край безымянных вершин» придает едва ли не самое большое значение: здесь сложилась и прошла испытания дружба между руководителем отряда и его верными спутниками шерпами Пазангом, Аджибой, Гьялсеном, Пембой.

Двигаясь по маршруту Катманду — Джагат — Джомосом — Пелак — Тибрикот — Джумла — Рена — Чайнпур — река Сети — Кали — Индия, путешественники осмотрели много знаменитых горных массивов: Аннапурна, Дхаулагири, Канджироба Химал, Симине Химал, Патраси Химал, Саипал. Большая протяженность и сложность маршрута потребовали предельной спайки участников маленького отряда.

Что знал Тихи о своих спутниках к началу похода? Он слышал об огромном опыте Аджибы, знал, что Пазанг, еще в 1937 году штурмовавший с англичанином Спенсером семитысячник Чомолхари, считался среди шерпов лучшим восходителем наряду с Тенцингом и Анг Тхаркэем. Но в трудном путешествии он узнал их по-настоящему.

Сам Герберт Тихи просто и выразительно пишет об этом:

«В моем рассказе не будет никаких сенсаций. Правда, мы с предельно скромными средствами совершили первовосхождение на три шеститысячника и два пятитысячника. Правда, я был первым европейцем, который прошел весь Западный Непал, посетив совершенно неизведанные места. Но все это ничто по сравнению со счастливыми мгновениями, когда мы впервые увидели Дхаулагири с севера, когда мы любовались огненным закатом у подножия Сисне Химала и сухая желтая трава казалась объятой пламенем или когда я пожал на прощанье руку Пазанга и услышал его тихий голос: „Приезжай опять — теперь мы друзья“.

И Тихи приехал опять, и дружба помогла им вместе совершить свой спортивный подвиг.

Предоставим слово Герберту Тихи. Отрывки из его книги «Край безымянных вершин» расскажут о некоторых, наиболее интересных эпизодах путешествия.

Л. Жданов

САМАЯ КРАСИВАЯ ДОЛИНА НА СВЕТЕ

Мы не могли пожаловаться на недостаток внимания. На склоне, вдоль вала, окружающего двадцать домов деревни Чхаркабхотгаон, выстроились местные жители; со всех сторон на наш усталый отряд были устремлены удивленные взоры.

Пазанг пошел договориться о ночлеге. Его встретили приветливо, и он скрылся в воротах. Мы остались ждать в кольце людей, не сводящих с нас больших вопрошающих темных глаз. Вернувшись, Пазанг сказал, что не советует ночевать в деревне: комнаты тесные, низкие и грязные.

Решили разбить палатки по соседству с валом, на площадке, обычно служащей током; высокая каменная стена защищала ее от ветра.

Тем временем спустились сумерки, ведя за собой леденящий холод. Пазанг снова направился в деревню купить дров.

В этом краю мало деревьев: Чхаркабхотгаон лежит на высоте 4200 метров над уровнем моря. Местные жители понимали, что долг хозяев обязывает их снабдить нас топливом, но кто захочет ни с того, ни с сего делиться с трудом созданными запасами или идти невесть куда за хворостом? Только жребий мог решить, кому же придется пожертвовать собой и отправляться за дровами, вместо того чтобы упиваться редким зрелищем: необычные палатки, странные люди, у одного даже желтые волосы!

Мужчины бросили кости, и двое проигравших покорно удалились.

И вот горит костер, поставлены палатки, но мы то и дело поглядываем на деревню. Надежно укрывшаяся за крепостным валом, она всем своим видом говорит о тепле и жизни, словно маленькое птичье гнездо на макушке могучего дерева., Из незастекленных окошек порой выглядывает слабый луч света.

Потянулись с пастбищ сотни овец и яков. Они долго теснились перед узкими воротами, и я понял совет Пазанга отказаться от ночевки в деревне: казалось, вернется с пастбищ скот — и людям просто не останется места.

Паломничество к нашему лагерю кончилось. Большинство мужчин занялись хозяйственными делами, женщины готовили ужин. Лишь ребятишки по-прежнему возились неподалеку. Они с увлечением играли в какую-то свою игру и прыгали на корточках, как лягушата, издавая странные звуки, время от времени прерываемые веселым смехом. Я попытался повторить их движения, однако после длительного перехода ноги почти не гнулись и мои неуклюжие попытки не вызвали восхищения зрителей. Шерпы смущенно улыбались — они явно считали, что должен же быть предел причудам белого человека!

Хотя мы поладили с местными жителями, но дети все же держались от нас на почтительном расстоянии. Вдруг каким-то образом Один малыш лет шести столкнулся со мной; он настолько увлекся игрой, что забыл об осторожности.

Наступила мертвая тишина, дети замерли в причудливых позах: что будет с несчастным, который задел чужака? Сам виновник тоже оцепенел от страха. На меня завороженно смотрели раскосые глазенки, в которых можно было прочитать историю многовековых страданий его народа.

Я погладил малыша по щеке. Это была очень грязная щечка, но мои пальцы ощутили живое тепло, и я с волнением ждал, что черты маленького лица смягчатся. Внезапно карапуз засмеялся. Из страшного чужестранца я превратился в нечто обычное и понятное. Он потерся щекой о мою руку и запрыгал вокруг меня. Победа!

Час спустя вся деревня знала об этом случае, и если на следующий день нам удалось по необычно низкой цене купить овцу, то в этом была и моя заслуга!

Утром мы обнаружили, что неудачно выбрали место для лагеря. Солнце, едва прогнав холодную ночь, тут же скрылось за бугром, и мы оказались в ледяной тени. Пришлось поспешно отыскивать теплое местечко, укрытое утесами от ветра.

Шерпы приготовили замечательный завтрак: кофе, жареную печенку и замороженное кислое молоко. Мы считали, что имеем право на пир: Чхаркабхотгаон, который мы так мечтали увидеть, оказался реальностью; теперь мы не сомневались, что пройдем весь Непал и совершим не одно большое восхождение.

Мужчины повели скот на скудные пастбища, и нас окружало теперь всего несколько любопытных. Деревня словно вымерла, лишь время от времени из-за вала доносилась глухая барабанная дробь.

Вместе с Гьялсеном — он всегда сопровождал меня, когда я шел фотографировать, — я проник в деревню. С плоской крыши одного из домов удалось сделать несколько удачных снимков нашего лагеря. Но звуки барабана манили меня дальше. Мы направились туда, откуда они доносились, держа в руках ледорубы — для защиты от собак.

В маленькой каморке сидел ссутулившись старик; тусклые светильники освещали изображение Будды. Невидящие глаза старца смотрели сквозь нас, он бормотал молитвы и стучал в барабан. Гьялсен рассмеялся, но я не увидел ничего смешного в набожности старого человека.

Вечером, когда мы собрались вокруг костра, Пазанг принялся расписывать свою родину — Соло Кхумбу. Эверест превратился в его устах в самую благодатную гору на свете: картофеля там столько, что его даже яки не едят, килограмм масла стоит всего две рупии, — короче говоря, истинный рай, особенно по сравнению с этим жалким краем. Он сказал, что я непременно должен навестить его в Соло Кхумбу, во что бы то ни стало!

— С удовольствием, — ответил я, — но туда так трудно и далеко добираться, а главное, дорого…

Я обещал Пазангу, что, если правительство разрешит мне еще попутешествовать по этой стране, я обязательно к нему приеду.

— И мы совершим большое восхождение, — подхватил Пазанг, — взойдем на очень высокую гору. Может быть, это будет наша последняя большая вершина — ведь мы уже оба немолоды! Ах, как было бы хорошо, если бы ты и в самом деле приехал! Подумай только, ведь за картошку тебе вовсе не придется платить!

Я попытался представить себе это и даже растрогался: ну конечно, мы возьмем большую вершину и объедимся картошкой! Ни одно правительство не сможет усмотреть в столь скромных намерениях ничего дурного, и мне, конечно, не откажут в визе на такое путешествие.

Мы наняли проводника и трех яков на следующий этап до Тибрикота. Однако проводник предупредил нас, что до самого Тибрикота вряд ли дойдет.

— Внизу, в долинах, очень жарко, слишком жарко для меня и для яков. Я пойду, сколько смогу.

Я возразил. Стоит ли опасаться жары в октябре, да еще на высоте четырех тысяч метров! Нет, наше путешествие, вероятно, будет очень приятным.

— И я так думаю, — вежливо ответил проводник. — Иначе зачем мне с вами идти! Я человек состоятельный…

…Снова утро и леденящая тень от бугра, снова жаркое солнце, приветливо-любопытные лица, вращающиеся молитвенные колеса[1] и, наконец, наш новый проводник со своими яками.

У него добродушное лицо и длинная косичка, держится он с большим достоинством. Когда яки были навьючены, пришла жена проводника и принесла пиалу с маслом. Муж низко склонил голову, любопытные затаили дыхание, воцарилась благоговейная тишина — и жена смазала ему маслом волосы и лоб. Это, видимо, должно было предостеречь от опасностей юга.

Вообще-то я нерадивый фотограф и потому упустил множество случаев сделать уникальные снимки. Но на этот раз я быстро оценил ситуацию. Ах, если бы эта женщина, ни разу до сих пор не видевшая белого человека, согласилась бы и меня смазать священным маслом, а Пазанг увековечил бы сей обряд на фотопленке! Получился бы снимок, который любой журнал поместит на первой странице!

Мне и сейчас стыдно, когда вспоминаю, что мыслил в тот момент как-то уж слишком утилитарно.

Так или иначе, жена проводника решительно отказалась смазать маслом меня, чужеземца. И как только мне могла прийти в голову подобная мысль?! Одно дело, муж, а кто такой я? Она так меня отчитала, что я поспешил отказаться от сенсационного снимка, и мы двинулись в путь.

Трудно рассказывать о последующих днях, трудно подобрать достойные слова и сравнения, но долину Барбунг Кхола, по которой мы следовали на юг, я назвал бы самой красивой на свете. Быть может, это преувеличение, но да простят мне его. Много долин видел я в Гималаях, и ни одна не может сравниться с этой.

В самом конце долины высилась северная вершина Дхаулагири (7500 м). Однако и без такого великолепного фона долина была бы изумительна.

Покинув каменистые равнины Тибета, мы медленно спускались вниз, навстречу небольшим кустам в огненно-красном осеннем наряде, на которых росли крупные сладкие желтые ягоды. Но их сторожили столь острые шипы, что нам пришлось умерить свой аппетит. Впрочем, и те несколько горстей, что нам удалось сорвать, были желанным добавлением к нашей однообразной пище.

Скоро мы разделились: проводник повел яков по долине, то и дело переходя вброд Барбунг Кхола, мы же шли по верху.

Внезапно впереди выросла отвесная стена, тропка скрылась в тесном ущелье. Шерпы уже вошли в него, и я слышал их смех. Потом стало тихо. В узком проходе царил мрак, а Пемба, шедший с большой ношей, застрял и теперь испуганно сопел, не в силах продвинуться ни вперед, ни назад.

Я стал толкать его сзади, Аджиба тянул спереди, и понемногу нам удалось вытолкнуть побледневшего Пембу на волю.

Далеко внизу, на противоположном берегу реки, мы увидели наших яков. Почти целый день мы двигались врозь, так как наша тропа извивалась вдоль крутых пропастей, по которым яки не могли пройти. Они шли вдоль самой реки, разливающейся все шире и шире.

Переправа через реку требовала от проводника известного искусства. Он ложился животом на спину яка, подтягивал ноги и полы своей шубы и таким образом переезжал на другую сторону.

Позже мне выдался случай самому испытать этот способ благодаря особой предупредительности проводника и шерпов, которые решили избавить меня от необходимости каждый раз снимать и надевать обувь. Скажу только, что я предпочту тридцать раз окоченевшими пальцами расшнуровывать и зашнуровывать ботинки, нежели повторить такую переправу.

Яки не такие уж крупные животные, но, когда тебе надо влезть на спину яка, а у тебя за плечами тяжелый рюкзак, як кажется великаном.

После нескольких неуклюжих попыток, вызывающих неудержимый хохот даже самых воспитанных шерпов, вам все же удается взобраться. Поскольку цель всех этих усилий — при переправе уберечь ноги от воды, то вы должны лежать на животе, задрав ноги кверху и судорожно цепляясь за вьюки. Несмотря на все неудобства, даже в таком положении испытываешь некоторое удовлетворение: все, что зависело от тебя, сделано, теперь дело за яком.

После двух-трех не очень энергичных попыток сбросить новую ношу животное покорно замирает на месте. Но замирает так, что даже самые громкие вопли проводника и угрожающие жесты шерпов не могут заставить его сдвинуться. Лишь после основательного пинка як оживает. Опустив голову, словно бык на арене, и колотя «всадника» хвостом по всем доступным местам, як ступает в воду.

Возможно, со стороны животное выглядит очень внушительно и воинственно, но тому, кто лежит на его спине, не до внешних эффектов: голова находится значительно ниже ног — и кажется, что вот-вот проскользнешь через рога в воду.

Почему-то этого не случается. Однако в тот самый момент, когда ездок уже начинает приободряться, его подстерегает новая неприятность: становится настолько глубоко, что як вынужден плыть. Правда, за ними укрепилась слава хороших пловцов, и многие дороги оказались бы совершенно непроходимыми, если бы не это драгоценное качество. Но все же в эти моменты испытываешь такое ощущение, словно лежишь в плоскодонке, которая вот-вот перевернется.

Разумеется, вьюк и одежду уже захлестывает водой, зато за ноги можно быть спокойным — скорее намочишь спину и плечи.

Наконец кошмар кончился. Несколько быстрых шажков, и як на берегу. Вы сваливаетесь с его спины, делая вид, что это ловкий прыжок, и, заметив, что до нитки промокшие шерпы стучат от холода зубами, решаете и в следующий раз предпочесть броду спину яка!

Кстати, хочу выразить свое недоверие физикам. Широко известно, что температура воды не может опуститься ниже нуля по Цельсию — тогда, мол, вода превращается в лед. Возможно, этот закон и действует в тех краях, где живут физики, но температура воды в Барбунг Кхола была, в лучшем случае, минус десять градусов.

Долина продолжала спускаться, над кустами засветились белые стволы березок. Мы разбили очередной лагерь, на высоте четыре тысячи сто метров.

У нас были дрова, костер и прекрасный обед — чай, масло, кровяная колбаса, жареная печенка. Но, самое главное, перед нами возвышалась северная вершина Дхаулагири.

Много гор приходилось мне видеть: Нангу-Парбат в Кашмире, Канч в тропических джунглях Сиккима, Кайлас, священную гору Азии, отражающуюся серебряной пирамидой в зеркальных водах озера Манасаровар. Но ничто не может сравниться с видом на семитысячник Дхаулагири со стороны Барбунг Кхола. В эти дни я жил в непрерывном опьянении красотой. И, разумеется, мы прикидывали, как совершить восхождение.

— Вон по тому гребню, затем через тот карниз, и мы уже на предвершинном гребне.

— Легкая гора, — подтверждал Пазанг.

Но мы видели только последние тысячу или две тысячи метров. А главные трудности скрывались внизу.

И все же я не сомневался, что здесь мы совершим большое восхождение. Карта показывала наличие трех семитысячников, и, судя по той же карте, ледники с северной стороны были не слишком крутыми. Наиболее доступной казалась вершина Чурен Химал высотой 7360 м.

Я постарался заразить своим увлечением Пазанга: показал ему карту, ткнул пальцами в горизонтали, обещающие пологий ледник, и заявил, что это совсем легкий «двадцатичетырехтысячник» — Пазанг привык считать в английских футах. Его умный, но в данном случае ничего не понимающий взор скользнул по карте. Затем шерпа сказал:

— Хорошо, легкая вершина, возьмем ее.

Несколько дней я оставался в плену собственной иллюзии, так как не мог еще правильно истолковать все хитросплетения карты…

А долина Барбунг Кхола становилась все великолепнее. Деревень не было, зато нам часто попадались культовые сооружения: ряды чортенов, каменных арок, сквозь которые можно пройти, лишь пригнув голову. И ни одной человеческой фигуры кругом! Здесь обитали одни боги, и надо сказать, что они выбрали себе неплохое место.

На склоне прямо против нас, очень крутом, с отвесными скальными массивами мы увидели маленькое строение — детский кубик среди утесов-великанов.

— Монастырь, — объяснил проводник.

— А как же ламы попадают туда? И чем они живут? — удивился я.

— Они летают по воздуху…

В Азии мне часто приходилось слышать о чудесных превращениях, при которых человеческое тело становится невесомым. Правда, сам я этого не видел, и лишь двое или трое из моих собеседников утверждали, будто лично наблюдали подобное явление. Нам это кажется невероятным, но послушайте, что сказал мне один крупный немецкий физик:

— Вы знаете, что такое сила тяготения? — спросил он. — Что это — волны? Волновые колебания? Мы можем ее рассчитать, но подлинная природа этой силы нам неизвестна. И я допускаю, что отдельные люди после длительных упражнений научились излучать волновые колебания, которые нейтрализуют силу тяготения. Я, конечно, не убежден в этом, но как ученый могу допустить такую возможность.

Вспомнив эти слова, я решил не спорить с проводником, а три дня спустя, когда мы вышли, наконец, к деревне, спросил у местных жителей, как бы мне пройти в монастырь.

— Чужеземцу незачем туда идти, — отвечали они, — монахи все равно улетели.

Они так и сказали — «улетели». Я несколько раз переспросил Пазанга, и он, мобилизовав все свои языковые познания, не подыскал иного слова, кроме того же самого: «улетели».

С каким бы удовольствием я использовал свои записные книжки, которые таскал с собой всю дорогу, именно в этой долине! По природе отнюдь не оптимист, я задолго до начала путешествия представлял себе различные несчастья: перелом ноги, вывихнутое плечо, поврежденный позвонок, в общем что-нибудь такое, от чего люди не умирают, однако надолго оказываются не в состоянии продолжать путь… Итак, я буду лежать больной, вдали от всякого жилья. Двух шерпов придется послать в Индию, двое других останутся присматривать за мной. Шесть недель, а то и больше мы будем ждать врача из Индии…

Представив себе все это, я и запасся бумагой: кто знает, может, и выпадает такая несчастливая возможность осуществить, наконец, свою мечту — написать книгу на покое!

В долине Барбунг Кхола я невольно поймал себя на мысли, что, если беде суждено случиться, пусть это будет здесь. Но все обошлось благополучно…

Миновав гору Мукут Химал (6700 м), мы под вечер третьего дня вышли к деревушке Шань-Ба.

По крутой деревянной лестнице я поднялся на плоскую крышу одного из домов и увидел маленькую девочку, которая разложила на одеяле для просушки ячий сыр. Заметив меня, она горько расплакалась; я же, увидев сыр, или, скорее, творог, почувствовал себя вдвойне голодным после однообразной диеты последних дней. Прежде всего, я попытался убедить ребенка, что меня не надо бояться, а когда это удалось, показал на сыр, затем на свой собственный впалый живот и рот.

Девочка оказалась смышленной. Она взяла столько творога, сколько умещалось в ее маленьких ручонках, и протянула мне. Я съел все, и снова грязные ручонки подали мне творог. Так повторилось несколько раз, пока я не наелся. Половина творога была уничтожена, девочка сияла от радости, а я думал: что-то скажут ее родители…

После короткого отдыха мы вышли из деревни и зашагали по горному склону. Виды один великолепнее другого открывались перед нами. Вершины, казавшиеся на карте отлогими и легкодоступными, острыми силуэтами вырисовывались на безоблачном небе. За Чурен Хималом поднимался на высоту семи тысяч метров могучий треугольник, увенчанный шапкой снега и льда. В сгущающихся сумерках он казался сказочным темно-синим существом с ослепительно сверкающим мешком на спине. Никогда в жизни я не видел подобной вершины. Какое счастье было бы идти по этому материализованному солнечному лучу высоко над окружающими долинами! Но глубокие пропасти сменялись скальными выступами. Неодолимый барьер преграждал нам путь в царство невесомого льда…

Ночь мы провели в деревушке Бинь-Динь, на высоте 3900 м. Нам предусмотрительно постелили у очага, однако посоветовали остерегаться злых собак и ночью без ледоруба не выходить. На ужин нам предложили чанг и жареную кукурузу.

Местные женщины носили головные уборы, которые сразу заставили меня вспомнить о моей родной Австрии. У нас в Инсбруке часто можно увидеть на головах у женщин «гольденес дахл» («маленькая золотая крыша»). И тут я обнаружил нечто очень похожее. Тонкие пластины золота, скрученные на концах в трубочку, лежали на волосах наподобие двухскатной крыши. По краю пластинки были выложены бирюзой и кораллами.

Я спросил, носит ли кто-нибудь еще в этих краях такие головные уборы.

— Нет, кажется, нет.

— А из чего их делают?

— Из золота, чистого золота, которое намывают из речной гальки. Ведь здесь живут бедные люди, у них нет денег на дорогие покрывала и одежды из Индии и Тибета. Вот и приходится довольствоваться золотом.

Я извинился за свою назойливость и сказал, что, конечно, покрывала и шерстяные платки — это очень красиво и даже модно, но, тем не менее, большинство женщин в Европе и Америке было бы неизмеримо более счастливо, имея головной убор из чистого золота.

Женщины смотрели на меня недоверчиво: подшучивает, небось. Да и можно ли ожидать иного от мужчины, у которого нет своей земли, который бродит кругом, как нищий, и выпрашивает плоды чужого труда, собранные на чужих полях!

Они закивали сурово и укоризненно. Солнечные блики играли на золотых скатах.

На следующее утро проводник предупредил, что может идти с нами только еще один день, до деревни Корк. Дальше будет уже так жарко, что ему придется возвращаться со своими яками домой.

С высокого склона мы спустились к берегу Барбунг Кхола и во второй половине дня пришли в Корк. Здесь проходит граница, ниже которой тибетцы не водят своих яков и овец, опасаясь погубить их. Правда, Корк лежит на высоте 3200 м, но высокие горы не подпускают к долине ветры.

Весь следующий день мы посвятили отдыху и разбору снаряжения. Местные жители продали нам мед, страшно сладкий и полный мертвых пчел. Мед быстро подорожал, как только они обнаружили, что он пользуется большим спросом. Первая пиала стоила одну рупию, а за вторую с нас запросили уже пять!

День отдыха я использовал для того, чтобы совершить восхождение на одну из ближайших вершин. Мне хотелось найти путь к вершине Чурен Химал. Но карта, на которой был обозначен большой отлогий ледник, ошиблась: все подступы к леднику преграждали покрытые снегом крутые скалы. Усталый и разочарованный, вернулся я вечером в лагерь…

Боязнь жары и малярии, казалось, преследовала всех местных жителей, и, распрощавшись с проводником, мы с большим трудом уговорили четырех коркцев проводить нас до Таракота. Так мы и двигались, нанимая в каждой деревне новых носильщиков.

Каждый раз, приближаясь к очередной деревне, мы строили большие планы. В нашем походном хозяйстве все время чего-нибудь не хватало: меда, куска мяса. муки. Когда мы спрашивали, можно ли купить тот или иной продукт, нам отвечали, что, конечно, но только не здесь, а в следующей деревне, где он имеется в неограниченном количестве.

— Мы бедные, а вот завтра вы приедете в Талкот (Дхалаун, Локондо), там есть все: куры, яйца, рис, мука — сколько угодно!

С Тибрикотом у нас были связаны особенно большие ожидания: на моей карте он выглядел настоящим крупным городом. И когда мы подошли уже совсем близко, я сказал Пазангу:

— Теперь уже недолго. Город рядом, может быть, за следующим поворотом.

— Может быть, — отозвался Пазанг, и мы решили дождаться носильщиков, чтобы войти в город в полном составе.

Вскоре они догнали нас, и Пазанг на всякий случай спросил:

— Далеко еще до Тибрикота?

— Так вот он, — последовал ответ, и носильщики указали на несколько домишек, ютящихся на противоположном склоне…

Последний отрезок пути мы одолели, ощущая легкое разочарование. И все-таки два дня. проведенные в Тибрикоте, останутся в памяти, озаренные ореолом радушия и гостеприимства.

Правда, поначалу все выглядело не очень многообещающе. Как обычно, мы спросили старосту; нас провели к старику, который в этот момент вытирал нос маленькой девочке. Столь незначительное событие, как прибытие альпинистского отряда, не могло прервать этого важного занятия. Лишь управившись с носом внучки, старик вопросительно взглянул на нас и заговорил таким оглушительным голосом, что мы невольно оторопели.

Однако голос этот не означал ничего плохого, просто староста был глуховат и, подобно всем тугоухим, старался говорить так, чтобы слышать самому.

Пазанг изложил наши пожелания: квартира, дрова, вода и немного еды. Он добавил, что у нас есть рекомендательное письмо от правительства, предлагающее оказывать нам содействие.

Помимо старосты, в Тибрикоте нашелся еще один грамотный человек — тоже старик, и тоже тугоухий. Вдвоем они принялись тщательно изучать наш документ — не потому, что не доверяли, а просто потому, что были счастливы возможности осуществить столь важный служебный акт. Правда, с очками у них явно было не ладно: они то и дело консультировались друг с другом относительно толкования отдельных знаков, причем от их голосов сотрясалась вся долина.

Мужчины, женщины и дети, покинув свои дома и поля, окружили нас. Мы сложили вещи на землю и сидели усталые, дожидаясь, когда будет расшифрован текст. Наконец они разобрались настолько, что можно было приступить к чтению документа вслух всему населению. Устремленные на нас глаза выражали робость и восхищение: мы прибыли из далекого Катманду, города, о котором здесь знали только понаслышке, и мы — друзья правительства!

Нас провели в просторный дом с чистой комнатой и крышей-террасой. Расстелили ковер. Мы сели на него вместе с представителями власти и, грызя тыквенные семечки, начали беседу. Обменявшись вежливыми фразами — я с восторгом отозвался о мощном голосе старосты и о воспитанности его внучки (она как раз карабкалась по моим небрежно раскинутым ногам), а староста подчеркнул, какая это честь для Тибрикота принимать столь важных гостей, — мы перешли к сути дела. Я спросил, можно ли будет купить продукты.

— Немного найдется, — ответил староста. — Хватит десятка яиц и трех кур?

Пазанг посмотрел на меня с восторгом, но, прочитав в моем взгляде именно то, что и полагалось прочитать догадливому человеку, сказал:

— Н-да, маловато, конечно. Но для начала сойдет. А фрукты есть?

Фрукты нашлись, мягкие темно-коричневые плоды величиной со сливу, очень приятные на вкус.

Утолив немного голод, рассчитавшись с носильщиками и исполнив все светские обязанности, в частности разрешив старосте заглянуть в объектив фотоаппарата, мы со всей энергией отдались ничего неделанию. Впрочем, шерпы постоянно находили себе занятия: кто чинил носки и ботинки, кто стирал, кто плотничал. Что же до меня, то я считал, что могу позволить себе улечься на сене и дать отдохнуть своим ногам. Как-никак, мы прошли не одну сотню километров!

Отдых продолжался и на следующий день. Мы покупали кур — по рупии за штуку! Они были не крупные и не жирные, но очень вкусные, особенно учитывая цену.

Староста обещал дать нам четырех носильщиков до Каигона, откуда мы намеревались еще раз попытаться совершить восхождение. К северу от деревни Каигон простирался целый хребет, на вершины которого, в большинстве не имеющие даже имен, не ступал еще ни один белый человек.

Патраси Химал, Сисне Химал, Канжироба Химал и еще несколько вершин, высотой от 6000 до 7000 метров ограждали громадную котловину; в центре ее, у подножия семитысячника, находилось большое озеро. Хоть я и относился с недоверием к непальским картам, но моему взору представлялась волнующая картина: мы разбиваем лагерь на берегу этого озера и штурмуем безымянный семитысячник…

Я осторожно расспрашивал старосту, есть ли горы на север от Каигона. Конечно, отвечал он, высокие снежные вершины. А озеро есть? Разумеется, — Дуд Тал, «Молочное озеро». От Каигона до него два дневных перехода. Там хорошие пастбища.

Я весь отдался своим мечтам. Сомнений нет. озеро на моей карте и есть Дуд Тал, о котором говорит староста. Наконец-то мы выйдем к подножию настоящей вершины! А уж если окажемся возле ледника, то дальше я спокоен: гора будет наша.

Я снова посвятил Пазанга в тайны карты: вот озеро, на высоте почти пяти тысяч метров над уровнем моря, вот вершина — 7000 метров! — а вот ледник. Ведь это же совсем легко, верно?

Должно быть, я говорил очень убедительно, потому что он даже забыл свое излюбленное «поживем — увидим» и только энергично кивнул в знак согласия.

Мы трогательно и громогласно попрощались со старостой, который, освободившись от тяжкого и сладкого бремени ответственности за благополучие чужеземцев, мог теперь полностью посвятить себя носику внучки.

И вот мы в Каигоне. С разрешения местного старосты разбиваем палатки на плоской крыше его дома. И почти сразу начались неприятные для меня открытия: из объяснений местных жителей вытекало, что «Молочное озеро» находится совсем не там, где указывает карта. Но, может быть, это просто не то озеро? По словам каигонцев, в двух днях пути по реке Ягдула тоже есть озеро, вокруг которого возвышаются снежные вершины. Я снова приободрился: кажется, мы придем, в конце концов, к нашим горам!

Близилось к завершению выполнение моего основного замысла — пройти через весь Западный Непал к индийской границе. Погода стояла превосходная, и можно было спокойно посвятить дней десять, а то и больше попыткам взять несколько вершин.

Местный пастух обещал показать нам дорогу. Оставалось только решить, брать ли продукты на две недели или на более короткий срок, чтобы ходить налегке. Второй вариант больше привлекал меня, и кончилось тем, что, захватив провианта на пять дней и оставив в Кантоне Аджибу и палатки, мы двинулись в путь. Аджиба чувствовал себя не совсем хорошо, и сам предпочел почетную обязанность охранять кассу экспедиции.

Сначала мы шли по хорошей дороге, потом, когда наш отряд свернул в долину Ягдулы, от дороги остался лишь один намек, а затем к намек исчез. Но пастух знал свой край, и мы продвигались очень быстро. Миновали горящие осенним золотом высоченные деревья грецких орехов, плоды которых оказались несъедобными — толстая скорлупа и почти никакого ядра. Еще выше лес исчез, остались лишь жалкие карликовые березки. Среди них мы и устроили привал. Это была довольно холодная ночевка: температура опустилась до восьми градусов ниже нуля, а мы ведь спали без палаток.

На следующий день вышли в котловину, но никаких снежных вершин не увидели: крутые высокие склоны заслоняли вид с обеих сторон. Под скальным выступом находилось летнее пристанище пастуха — довольно уютная пещера. Правда, в ней было низковато, но зато она надежно защищала от ветра и непогоды. Идеальное место для базового лагеря, да только есть ли смысл обосновываться здесь? Мы все еще не видели никаких вершин, хотя пастух, показывая на крутые склоны, уверял, что за ними поднимаются высоченные пики.

Я слишком волновался, чтобы оценить наш первый обед в пещере. Пока шерпы благоустраивали ее, я вышел и направился к перевалу, откуда, по словам пастуха, должен был открываться вид на снеговые горы.

Внизу простиралась пустынная, но удивительно прекрасная долина. Пещера находилась на высоте примерно четырех тысяч метров; перевал — метров на триста выше. Собственно, это был даже не перевал, а порог, за которым начиналась новая долина. Я ступил на этот порог и увидел целую цепь шеститысячников и семитысячников, столько, что нельзя было и думать о том, чтобы взять их за четырнадцать дней.

Что же, во всяком случае, мне удастся хоть навести порядок в географии и выяснить, не является ли помеченное на моей карте озеро тем самым, о котором говорил пастух.

Теперь я уже не сомневался в том, что базовый лагерь следует разбить именно тут, и счастливый возвратился к пещере, где мои спутники окружили дымный костер.

— Много вершин, — сказал я Пазангу. — Нелегкие вершины, но зато красивые. Мы остановимся здесь.

— Хорошие вершины? — спросил Пазанг, считавший хорошей ту вершину, которая требовала от восходителя максимум головоломных эквилибристических трюков.

— Очень хорошие, — ответил я, не подозревая даже, насколько я прав.

Подумав я решил, что самым правильным будет, если шерпы и пастух сразу же пойдут обратно в Каигон. Пусть принесут продуктов еще дней на десять, палатки и высокогорное снаряжение, а я тем временем разведаю все возможности для восхождений.

Я испытывал чудесное облегчение при мысли о предстоящем поединке с упрямыми гребнями и ледниками. Мысль о том, что наконец-то найдут себе применение кошки, все время болтавшиеся на рюкзаках, наполняла меня счастьем.

ШТУРМ БЕЗЫМЯННЫХ ВЕРШИН

Если учесть, что до возвращения шерпов могло пройти и три и пять дней — в зависимости от того, сколько времени понадобится им, чтобы закупить в Каигоне продукты и нанять носильщиков, — то мои запасы были более чем скромными: мешочек цамбы, мешочек муки, немного якового сыра, щепотка чая, горсть молотого кофе и мед с коноплей. Однако я обрадовался возможности несколько дней побыть одному; я был твердо уверен, что сумею все приготовить вкуснее, чем шерпы.

Мои спутники попрощались со мной, Пазанг обещал не задерживаться, и вот они уже скрылись вдали.

Пока мои друзья ходили в Каигон, я решил тоже не лениться. В первый же день я взошел на скалистый горб к северу от лагеря; отсюда открывался необычайный вид на сверкающие льдом пики. На следующий день я поднялся по западному склону долины на гребень, заслонявший вид снизу, и моим глазам предстала «Гора между двумя озерами». К сожалению, из-за дальнего расстояния нельзя было определить, доступна ли она для восхождения. Третий день я посвятил разведке в южном направлении, взобрался на ледник и увидел еще целый ряд вершин.

Итак, слова пастуха подтвердились, вершин оказалось больше чем достаточно. Оставался вопрос: сможем ли мы штурмовать какие-нибудь из них? И какие именно выбрать для попытки?

По вечерам я был занят «гастрономическими опытами», если можно говорить о гастрономии, когда располагаешь столь скромным выбором. Мне давно хотелось выяснить, нельзя ли, смешав цамбу и муку, испечь что-нибудь более похожее на хлеб, чем излюбленные шерпами сухие лепешки — чепати. Я мечтал о мягком хлебе, с коркой и мякишем. Шерпы еще увидят, что я отлично могу обходиться сам!

К сожалению, среди зерен кукурузы часто попадались камешки, которые Пазанг, с его ограниченным запасом английских слов, называл довольно метко — «скалы». Для перемалывания камней человеческие зубы не очень приспособлены, — во всяком случае, мои. Но, когда поздно вечером разбиваешь лагерь и суешь в рот что попало, мечтая поскорее лечь, не так-то просто избежать близкого знакомства с горными породами Гималаев… Эти ужины уже стоили мне не одного зуба.

Впрочем, было бы несправедливо взваливать всю вину лишь на одни кукурузные зерна. Существует еще нечто, именуемое тибетским сыром. Он приготовляется из якового молока, содержащего довольно много жира, и имеет форму палочек, которые твердостью превосходят корунд. Вкус этих палочек приятно-кисловатый. Может быть, какой-нибудь аскет с многолетним навыком и способен ждать, пока сыр сам растает у него во рту, однако, когда у вас сводит кишки от голода, трудно устоять против соблазна откусить хороший кусочек. А уж после этого ваши зубы с нежностью вспоминают мягкие гималайские камушки.

Помню, как в Чхаркабхотгаоне этот сыр расколол мне коренной зуб и набился в трещину. Сырная «пломба» оставалась на месте не только до конца путешествия, но и когда я вернулся в Европу. Дома я пошел к зубному врачу. Закончив операцию, врач заявил мне, что в трещине сидел… «осколок самого зуба». Мне не хочется дурно отзываться об этом дантисте, он ведь не знал, что такое тибетский сыр…

Итак, моим зубам пришлось уже пережить немало испытаний. И вот теперь я решил приготовить себе что-нибудь мягкое. Я смешал муку, цамбу, соль и воду, замесил на листе железа тесто, слепил булочки и поставил на огонь. Выждав положенное время, я снял булочки с огня, остудил их и принялся уписывать. Вкус занимал меня меньше всего — мягкость, вот о чем я мечтал! И действительно, под коркой оказался мягкий тягучий мякиш. Но вот что-то предательски хрустнуло у, меня на зубах. Странно, уж я ли не старался!.. Откуда попали камешки в булку? Я вынул твердый комочек и спрятал в карман, чтобы исследовать его позднее: костер прогорел — и я не мог ничего разглядеть. Затем стал жевать дальше, уже осторожнее. Что это? Еще камешек… и еще…

Теперь я стал прощупывать языком каждый кусочек и сразу ощутил какое-то изменение в зубах. Довольно скоро я пришел к выводу, что у меня во рту что-то не так: там, где была гладкая поверхность, нащупывались дыры. Ну конечно, тягучий хлеб вытащил расшатанные сыром и камнями пломбы.

На третий день мои скудные запасы стали подходить к концу. Тщетно всматривался я вдаль, пытаясь обнаружить свой отряд. Вышел на разведку, но скоро вернулся. На солнце было так жарко, что я разделся и лег загорать — первого ноября, на высоте 4000 метров! Долго я лежал, изучая местный животный мир. Несколько грызунов… На склоне вдали — стадо диких овец… И ни одной птицы.

Под вечер я вскипятил чай, использовав для заварки плоды, которые собрал на кустах возле пещеры. Получилось несладко и невкусно. Быстро стемнело, началась еще одна ночь в обществе крыс.

Утром четвертого дня я еще нетерпеливее всматривался вдаль, чувствуя, как вместе с голодом нарастает и раздражение. Шерпы ведь знают, что мне нечего есть, — чего же они прохлаждаются в Каигоне? Тоже, называется, товарищи!..

Я замерз и стал неуклюже подпрыгивать, пытаясь согреться. В этот самый миг и показался Пазанг. Он шел широким шагом, с внушительной ношей на спине. «Должно быть, несет куртку и спальный мешок», — решил я. Пазанг явно спешил. Увидев меня, он просиял:

— Остальные сейчас придут. Я принес еду! — И с этими словами он вытащил из рюкзака жареную курицу.

Никто не мог сравниться с Аджибой в приготовлении жареных кур! Я принялся пожирать ее, а Пазанг рассказывал:

— Мы не могли вернуться сразу. Целый день ушел на покупки. Мы несем шесть килограммов меда, муку, цамбу, на две недели конопли, двух кур и живую овцу.

Ничего не скажешь, постарались на совесть!

В довершение Пазанг сообщил, что захватил с собой Аджибу, а кассу сдал на хранение старосте.

Четверо носильщиков, столько продовольствия и снаряжения, — ну уж теперь против нас не устоят никакие горы!

Мы собирались сначала взойти на несложную вершину к югу от лагеря. Кстати, оттуда открывался хороший вид на окружающие горы.

Закончив приготовления, мы вышли из пещеры и стали подниматься мимо кривых березок, затем по большим лугам с огромными маками и дальше через скудные пастбища и осыпи. Лагерь разбили на морене. Не сразу удалось собрать среди камней достаточно льда, чтобы вскипятить чай.

В лагере было холодно и не слишком-то уютно, но зато нашему взору представился великолепный вид. Еще долго после того, как стемнело, далекие снеговые вершины сияли бело-желтым светом. Увы, того, кто позволил себе долго любоваться этим упоительным зрелищем, ожидала суровая кара: я окоченел от холода и вынужден был забраться в палатку.

На следующее утро солнце показалось очень поздно. Мы лишний раз познали, как важно ставить палатку в таком месте, куда солнечные лучи проникают пораньше. Конечно, вечером трудно угадать, где именно выглянет завтра солнце и как лягут тени, но стремиться к этому надо!

Аджиба, Гьялсен и Пемба стали переносить палатки. Мы с Пазангом начали восхождение.

Через моренный участок мы вышли на ледник. Здесь пришлось надеть кошки, однако страховка еще не требовалась. Первое восхождение прошло сравнительно быстро, и вот мы уже на вершине — 5600 метров над уровнем моря. Но здесь оказалось, что это всего лишь начало длинного гребня, простирающегося в западном направлении. Гребень венчала основная вершина, высотой около 6000 метров. Что ж, попытаемся взять и ее!

В три часа гребень привел нас к опасному месту. По обе стороны вниз, на глубину тысячи метров, обрывались крутые склоны, а снег здесь был неровный и рыхлый. Мы сели на «седло» верхом и продолжали движение таким образом, пока не добрались до твердого льда. Дальше требовалось вырубать ступеньки. Думаю, что мы справились бы с новым препятствием, но на это ушло бы немало времени, а солнце уже спустилось довольно низко. Нам нужно было успеть вернуться в лагерь. Предыдущей ночью стоял тридцатиградусный мороз — не могло быть и речи о ночевке под открытым небом без теплой одежды.

Мы повернули и приступили к спуску. В одном месте мы обнаружили, что можем значительно сократить путь, если скатимся вниз по крутому леднику.

Я спросил Пазанга, что он думает об этом.

Он долго и внимательно разглядывал обрыв, потом заявил:

— Лучше не пробовать. Неизвестно, что прячется вон там. — И Пазанг указал на маленький горбик.

Сам я был почти убежден, что на леднике нет больших трещин, однако не стал настаивать, и мы продолжали, напрягая последние силы, спускаться тем же путем, что поднимались.

В лагере нас встретили горячим чаем, и мы быстро повеселели. Пусть нам не удалось взять вершину, зато мы разведали местность, испытали друг друга в деле и прониклись взаимным доверием, а это в горах важнее всего. Я был очень доволен, хотя почти всю ночь не спал: несмотря на спальный мешок, я дрожал от холода. Рано утром градусник показал тридцать шесть градусов мороза.

Мы не стали снова пытать счастья на вершине, которая так легко отбила нашу атаку. Несколько западнее на том же гребне возвышался другой пик, и я предпочел попробовать взять его. Мы навалили на спину палатки, дрова и прочее имущество и перенесли лагерь в другой конец ледника.

Опасение лавин и камнепадов заставило нас разбить палатки прямо на льду, подальше от отвесных стенок. Двое шерпов остались работать в лагере, а Пазанг, Аджиба и я пошли разведывать подходы к вершине. Как это часто случается, трудно было отдать предпочтение какому-то одному пути. Мы видели два равноценных и одинаково ненадежных варианта. Первый путь вел к западному предвершинному гребню; дальше мы могли только гадать, но следовало опасаться больших расщелин.

Второй маршрут пролегал по почти отвесной стенке до полки, от которой до вершины, как нам казалось, было нетрудно добраться.

Мы избрали второй вариант — напрямик. Правда, этот маршрут выглядел труднее вначале, но зато легче у вершины. Пока не стемнело, мы занимались подготовкой — вырубали ступеньки в твердом снегу. Чудесно было работать в одной связке с гималайскими ветеранами Пазангом и Аджибой. Мы действовали согласно и четко, никто не указывал, не командовал, не поправлял — мы были единой связкой.

Ночь выдалась холодная и бессонная. Но вот взошло солнце, и к нам вернулись жизнь и бодрость. Аджиба еще до рассвета приготовил завтрак. Мы с Пазангом ели, не вылезая из спальных мешков. Нам двоим предстояло в этот день большое испытание, и за нами ухаживали, как за породистыми скакунами.

Мы взяли только свое личное снаряжение, а из еды — жареную коноплю и мороженый мед, палатки оставили.

Снег звучно скрипел под ногами. Запыхавшиеся и горячие, хотя подшлемник и покрылся ледяной коркой от дыхания, мы вышли к крутой снежной стене, которую видели накануне. Дальше двигаться можно было только с веревкой. Здесь, с северной стороны, снег оказался хуже, чем на позавчерашнем гребне. Тонкий наст легко проламывался, местами под белой снежной мукой скрывался идеально гладкий лед. Постепенно мы выбрались на льдистое ребро и продолжали подъем по нему с теневой стороны.

Далеко внизу, в бескрайной ледяной пустыне, крохотными точками выделялись две палатки. Я ощущал необычный душевный подъем. Нет, не честолюбие и не жажда рекорда побуждали меня идти на восхождение. Вершина была безымянная, она не входила даже в число гималайских гигантов. Если не вернемся в лагерь, надгробное слово будет очень коротким. Аджиба сурово произнесет: «Они не вернулись» — и все.

Вот пройдена еще одна веревка, еще… Ветер колет лицо ледяными иголками. Впереди — крутой горб. Мы стоим на пред-вершине.

Изумительный вид… На севере, на фоне синего тибетского неба, несколько белых пиков. На юге — бесчисленные цепи зеленых и голубых гребней; за ними, словно мгла, — Индия. На востоке — Дхаулагири, Аннапурна, Манаслу, а еще дальше угадывались очертания самой могучей из вершин — Джомолунгмы.

Но нам некогда любоваться. Собственно, вершина еще впереди. Мы не говорим, нам достаточно слышать частое дыхание друг друга. Шаг за шагом вперед… Нет, это уже не изнуряющая борьба с высотой — мы будто парим высоко над землей! До нас ни одно живое существо не приближалось к этой горе. И боги, управляющие погодой и снегом, преподносят нам бесценный дар: наши кошки врезаются в девственный фирн.

Полдень. Вот она, вершина, совсем близко. Мы знаем, что возьмем ее сегодня. Мы садимся на снег и закусываем коноплей с медом; толстые пуховые куртки превращают нас в два шара. Сейчас бы глотнуть чаю! Но стремление облегчить ношу побудило нас оставить термос в лагере. Я грызу ледышку.

А теперь — дальше. Лицо Пазанга искажается от напряжения. Я слышу его тяжелое дыхание. Он стал частью меня. Или это я часть его? У нас одно желание, одна цель, и нам сейчас не до того, вернемся мы в лагерь или нет…

Последний крутой подъем. Мы идем на короткой веревке. Сорваться здесь — значит погибнуть. Вдруг гребень уходит вниз. Кончился подъем, кончились трудности. Мы у цели.

Пазанг сам на себя не похож. Старое, изможденное лицо, тяжелое, свистящее дыхание. Он снимает правую рукавицу:

— Поздравляю, начальник!

Я произношу, задыхаясь, ответное приветствие, которое впоследствии стало у нас традиционным:

— Твоя вершина!

И жму ему руку.

Тишина, полное безветрие… Забыв о холоде, я делаю зарисовки, фотографирую, смотрю на альтиметр — 6000 метров — и вообще выполняю все то, что положено делать серьезному путешественнику. Правда, сейчас все это кажется мне почему-то совсем неважным.

— Назовем ее Пазанг-Пик, — говорю я и ударяю ледорубом о камень.

— Благодарю, начальник.

Я ложусь на спину рядом с Пазангом и гляжу в небо. Холод медленно проникает сквозь пух.

— Лучше идти обратно, — предлагает Пазанг.

— Да, лучше идти.

Мы отрываем взор от бездонной голубизны и смотрим на покрытый льдом острый гребень — звено, которое связывает нас с лагерем, долиной, жизнью. Осторожно делаем первые нерешительные шаги. Но снежный покров достаточно глубок.

Последнее трудное место… Я страхую Пазанга. Медленно скользит в моих руках веревка. Пазанг идет настолько уверенно, что мне не надо ее натягивать. Внизу простирается океан ледников и пиков. Скользящая веревка, словно струйка песка в песочных часах, — символ времени, которого не задержать, не вернуть… Я стою по колено в снегу, на мои глаза набегают слезы и в то же время я улыбаюсь.

Душу заполняет грусть, смешанная со счастьем.

Иду за Пазангом. Скоро мы вне опасности, страховка уже не нужна.

Пазанг видит мои влажные глаза.

— Устал? Сегодня трудный день.

— Да, очень трудный. Зато очень красивый.

— Очень красивый.

Скуластое лицо Пазанга сияет.

Я делаю несколько снимков, Пазанг идет к палаткам.

Истекают последние прекрасные секунды этого прекрасного дня. Я еще ощущаю тепло, которое согревало меня во время восхождения, слышу скрип снега на гребне у нас под ногами. А впереди — адски холодная, бессонная ночь.

Над лагерем не видно даже малейшей струйки дыма, хотя мы, экономя бензин, обычно готовим на костре. А впрочем, нет — вон вьется голубой дымок. И когда я, тяжело шагая, приближаюсь к палаткам, навстречу мне выходит с горячим чаем Аджиба. Пазанг уже держит свою пиалу.

Шерпы помогают мне снять кошки. Они тоже устали; целый день собирали дрова в долине. Мы почти не разговариваем. Они видели нас на вершине, и спрашивать не о чем. Они разделяют нашу радость, нашу усталость и наш успех. Холод пронизывает сквозь все одежды, я смотрю на термометр: — 17°. Съедаю немного баранины, она уже замерзла снаружи, и только внутри сохранилось тепло. Потом забираюсь в спальный мешок.

Холодная ночь, бессонные размышления… Наконец показывается солнце, рождая радостное предвкушение нового чудесного дня.

Мы идем обратно в долину, в наш пещерный лагерь, чтобы оттуда направиться к другой вершине, которую высмотрели сверху.

Приходится страховать друг друга, преодолевая коварные расщелины. Но вот можно снять и кошки. По скудной травке мы подошли к двум скалам, возле них разбили лагерь.

Весь следующий день мы посвятили разведке. Гьялсен и Пемба вернулись в пещеру за дровами. Пастух, согласно договоренности, продолжал носить хворост в наш «базовый» лагерь. Пазанга и Аджибу я попросил изучить ледяное поле, которое производило впечатление довольно серьезного препятствия, а сам пошел в южном направлении, где возвышалась на редкость соблазнительная вершина. Палатки оставались без присмотра.

Мы выступили рано утром. Я подошел совсем близко к облюбованной горе — впоследствии мы окрестили ее «Гора между двумя озерами» — и подумал, любуясь классическим совершенством ее форм, что эту вершину надо взять хотя бы из эстетических соображений!

Я высмотрел вполне подходящий, на мой взгляд, путь. Конечно, он сулил некоторые трудности, но не такие, чтобы мы не справились.

Итак, гора выбрана, маршрут намечен!

Когда я вернулся, лагерь был еще пуст — маленькие палатки среди пустынного ландшафта. Я разжег костер, чтобы вскипятить чай для шерпов, и в обществе костра сразу почувствовал себя веселее.

Пришли Гьялсен и Пемба с огромными связками хвороста. В пещере все оказалось в порядке, пастух был аккуратен.

Стемнело. Последний отблеск дневного света вспыхнул и погас на ледяном поле, которое должны были исследовать Пасанг и Аджиба. А они все не шли.

Гьялсен и Пемба готовили ужин. Казалось, они ничуть не обеспокоены отсутствием наших друзей, не вернувшихся из неизведанного океана льда и камня. Но я начал тревожиться и, надев пуховую куртку, вышел.

Я увидел их, не дойдя до ледника. Они двигались без веревки, на довольно большом расстоянии друг от друга. Я ускорил шаг. Первым шел Пазанг. Я постарался не показать, как волновался, вести себя так, словно мы встретились случайно.

— Все в порядке? Раста хеи? (Путь есть?)

— Все в порядке, — ответил он. — Раста хеи!

И тяжело зашагал дальше, измотанный поединком с ледяными глыбами и коварными ловушками.

Я сел на траву и стал ждать. Десять минут спустя подошел Аджиба. Он нес веревку и кошки, выглядел еще более усталым, чем Пазанг, но остановился возле меня и улыбнулся. Я улыбнулся в ответ.

Не нужно было никаких слов, чтобы понять, что Аджиба доволен прошедшим днем.

Он побрел к палаткам.

На следующее утро мы обменялись впечатлениями. Пазанг и Аджиба разведали путь через ледник и рассмотрели за ним много больших легких вершин.

Я нашел гору, красота которой превосходила все, что я видел раньше.

Увы, открытие Пазанга было важнее моего. С одной из обнаруженных им вершин можно было хорошенько рассмотреть всю эту неизученную горную систему. Пусть моя гора красивее, но она расположена на краю массива и лишена всякого значения, с географической точки зрения. Она просто красива — и все!

С большой неохотой я решил сначала попытаться взять гору Пазанга. Но перед этим требовалось как следует отдохнуть.

Мы отдыхали весь день. Гьялсен и Пемба массировали мне и Пазангу ноги, за завтраком и обедом нам доставались лучшие куски.

Пришел пастух. Он принес еще дров. Этот молчаливый, сдержанный человек доказал, что на него можно положиться.

Рано утром мы выступили впятером в поход. Гьялсен и Пемба несли больше других; им предстояло возвращаться в тот же день. Пазанг, Аджиба и я должны были возможно выше поставить палатку и после ночевки пойти на штурм.

Пазанг и Аджиба разведали отличный путь, и наш отряд двигался быстро. После обеденного привала мы поделили ноши Гьялсена и Пембы — по десяти килограммов на человека в дополнение к тому, что уже было.

Лагерь разбили в большом котловане на леднике. Сильно припекали солнечные лучи, отражаясь от ледяных стенок. Отчетливые следы говорили о том, что по соседству проходили мощные лавины.

Пазанг выбирал место с тщательностью, которая показалась мне чрезмерной. Я подумал даже, что он нарочно старается блеснуть познаниями, которые именно сейчас не так-то уж нужны. Но ночью мне пришлось в корне переменить этот взгляд.

Палатка стояла между двумя огромными трещинами. До конца дня все было тихо, зато с наступлением темноты и мороза поднялся страшный грохот. То и дело по склонам катились тяжелые глыбы льда. Могучий ледяной купол непрерывно сотрясался.

Осенние ночи особенно опасны для альпинистов. Резкие колебания температуры — в нашем котловане днем было значительно выше нуля, а два часа спустя градусник показал 20 градусов мороза — влекут за собой такое сжатие льда, что целые ледяные утесы отрываются и летят в бездну.

Несколько дней спустя мы разбили лагерь метрах в десяти от ледяной стенки. Весь день она вела себя совершенно спокойно, но, едва зашло солнце, стала бомбардировать нас кусками льда величиной в кулак.

Пазанг рассказал, что трагический конец немецкой экспедиции на Нанга-Парбат в 1937 году был следствием нежелания немцев прислушаться к советам шерпов, которые предупреждали об угрозе ночных лавин. Лагерь 4 они разбили возле ледника, казавшегося им совершенно безопасным. В ночь на 15 июня в этом лагере ночевали семеро немцев и девять шерпов. В двадцать минут первого на лагерь обрушилась огромная лавина и погребла всех. Часы погибших остановились одновременно, и это позволило установить момент катастрофы.

Я спросил Пазанга, откуда он может знать такие подробности, если все погибли. Он ответил, что один из шерпов в лагере 4 заболел и еще вечером спустился ниже. Он-то и рассказал, как было дело.

Да, у шерпов есть чему поучиться…

Утром я встал пораньше, чтобы разжечь примус и вскипятить чай. Было так холодно, что поминутно приходилось отогревать закоченевшие пальцы. Но примус не слушался. В конце концов Пазанг и Аджиба вылезли из спальных мешков, посмотрели с упреком на меня и мой примус, решительно взяли большой сухарь, облили его бензином и подожгли. Теперь можно было хоть растопить немного снега.

Хотя мне отлично известно пристрастие шерпов к чаю, я полагал, что в данном случае мы ограничимся одной пиалой на двоих. Однако я ошибся. Они непрерывно поливали сухарь бензином и добавляли в кастрюлю снега.

Я заметил Пазангу, что надо бы поторопиться, если мы хотим сегодня взять вершину.

— Без чая?

Его лицо выражало искреннее недоумение.

Шерпы продолжали греть воду. Просто чудо, как не сгорела палатка, а вместе с нею и мы. Наконец они добились своего — вода закипела. Мы насыпали и чай и кофе сразу, потом положили меду.

Подкрепившись этим «бульоном», приступили к сборам. Солнце уже осветило палатку. Ледник утихомирился, ночным тревогам пришел конец.

И вот мы с Пазангом выходим на штурм. Ветер и холод отбили у меня почти всякую охоту совершать восхождение, но Пазанг, которого до завтрака невозможно было сдвинуть с места, теперь пылал энтузиазмом. Я стал на страховку возле скального выступа, и он осторожно, но уверенно стал подниматься по ледяной стенке. Каждое его движение было продумано, он работал не торопясь, спокойно и методично. Первоклассный альпинист!

Настала моя очередь. Пазанг вырубил во льду ступеньки, не очень большие и не слишком часто — как раз в самых нужных местах. Скоро стенка стала более отлогой. Еще две веревки, и мы на гребке. Можно начинать собственно восхождение.

Как я и ожидал, дальше идти было довольно легко, и, сами того не заметив, как-то вдруг мы оказались на вершине. Два часа дня. Альтиметр показывает 6200 метров.

Отсюда хорошо различались Сисне Химал и вершина, возле которой на моей карте стояла пометка «7000». А где же озеро? Да нет, здесь, между горами, настолько тесно, что озеру такой величины, как обозначенное на карте, просто негде было бы поместиться.

Было очень холодно, я не испытывал никакого желания фотографировать, и мы почти сразу пошли обратно.

Не доходя палатки, я услышал голоса наших друзей:

— Будем снимать лагерь? Устроим ночевку ниже?

Я утвердительно кивнул. В несколько секунд все было собрано. Никого из нас не прельщала еще одна ночевка в этом месте.

Теперь мы разбили лагерь на краю морены. Не возобновляя поединка с примусом, пожевали меда со снегом, жареной крупы, холодной баранины и легли. Ночь прошла спокойно, хотя грохот на леднике почти не дал нам уснуть.

Утром мы продолжали спуск, даже не позавтракав. Лишь дойдя до ручья, сварили болтушку из воды и цамбы и наелись досыта.

В полдень отряд достиг главного лагеря. Здесь оказалось еще достаточно хвороста и продуктов, чтобы сварить настоящий обед.

Мы с Пазангом, как следует поработав три дня подряд, повалились отдыхать на согретую солнцем траву. Ведь на следующий день нам предстояло попытаться взять мою красавицу «Гору между двумя озерами»!

Сам я ни за что не заикнулся бы об этом первый, зная, что наш примус испорчен, а продукты на исходе. Но, пока мы спускались, вершина так и манила своим чарующим видом.

— Красивая гора, — произнес, наконец, Аджиба.

— Да, — отозвался я настороженно.

— Очень красивая гора, — подтвердил Пазанг.

— Жаль, — заметил я не очень твердо. — Примуса нет, еды мало… Жаль…

Шерпы помолчали.

— Очень красивая гора, — снова сказал Пазанг. — Можно разжечь костер из хвороста и масла. Будем есть мало. Может, попробуем? Уж очень жаль…

— Да, очень жаль, — откликнулся Аджиба.

Я готов был обнять их обоих, однако ограничился сухим:

— Хорошо. Пусть мало еды, пусть маленький костер, но зато мы возьмем вершину!

Это было на десятый день после нашей первой ночевки в пещере. Согласно договоренности, в этот день пришли четверо каигонцев, но, ожидая, что мы сразу же с ними вернемся, они принесли очень мало продовольствия. Только топлива было у нас вдоволь.

Я посовещался с Пазангом, и мы решили растянуть имеющиеся продукты на четыре дня, чтобы хватило и нам всем и каигонцам.

После этого я сообщил друзьям из Кантона, что им, возможно, несколько дней придется поголодать. Они согласились: пожалуйста, лишь бы им за все заплатили.

Я мысленно подвел итог: времени мало, запасы не ахти какие, но при удачной организации все же можно взять вершину.

И вот мы идем тем же самым путем, который я проделал в одиночку, несколькими днями раньше. Возле маленького озерка возвышалось много каменных чортенов. Пастух объяснил нам, что летом сюда приходят молиться паломники. Лучше всего было бы пересечь озеро напрямик, но оно замерзло не полностью, и лед был слишком тонок. По берегу тоже невозможно пробиться. Наконец мы обнаружили слева проход и поднялись по нему к нижнему краю ледника. Здесь, под защитой каменных глыб, разбили лагерь и отправили каигонцев обратно в пещеру, посоветовав идти медленно, чтобы не слишком проголодаться.

Нам нельзя было тратить время ни на длительные разведки, ни на ожидание хорошей погоды. Предстояло предельно напрячь силы и расходовать их наиболее разумным образом. И едва мы выбрали место для лагеря, как Пазанг, Аджиба и я пошли дальше, чтобы определить подходы к гребню.

Оказалось, что есть две возможности. Крутой, но не очень рискованный снежный склон подводил к самому предвершинному гребню. Второй путь вел через лед; он выглядел сложнее, но зато выводил ближе к вершине. Трудно было решиться. Я голосовал за более легкий путь — по фирну: если гребень окажется несложным, мы выиграем время. Пазанг стоял за второй вариант: если гребень над фирновым склоном окажется непроходимым, получится, что его путь короче.

Я продолжал стоять на своем. В дальнейшем оказалось, что гребень и в самом деле очень легкий, но Пазанг все равно остался недоволен, твердил, что надо было идти более красивым путем. Я отнес это за счет его извращенного пристрастия к опасным выступам и к таким углам подъема, которые максимально приближаются к отвесу.

Не буду, однако, опережать события. Итак, мы вернулись в лагерь и разработали план. План был, на мой взгляд, очень разумный. Завтрак — затемно. С рассветом мы с Пазангом выходим из лагеря. Трое шерпов снимают палатки и идут по нашим следам до гребня, где ставят большую, трехместную палатку. Оттуда они смогут просматривать весь путь до вершины. Если мы не достигнем ее к двум часам, они берут маленькую палатку, наши спальные мешки, продукты на одну ночь и— идут за нами. Поднимаются возможно выше, ставят для нас палатку и спешат обратно к месту своей ночевки. Таким образом, мы с Пазангом в случае нужды сможем переночевать неподалеку от вершины. Весь этот распорядок основывался на опыте наших предыдущих восхождений.

На деле оказалось, что можно было и не стараться так. Мы поднимались очень быстро — по фирну, затем вдоль скального гребня. Конечно, на гребне нам попадались участки льда, но настолько легкие, что мы обошлись даже без страховки.

«Гора между двумя озерами» оказалась безупречной красавицей. С каждым метром нам открывались все новые изумительные виды. Я так увлекся ими, что чуть не забыл поглядеть на альтиметр. Он показывал 6100 метров.

Далеко в долине, внизу, мы обнаружили изумрудно-зеленое озеро, очень похожее на то, которое наш отряд миновал накануне. Вот и готово название для горы: Дуи Тал Чули — «Гора меж двух озер»!

Несмотря на утомительное восхождение, мы с Пазангом счастлиаы тем, что целый день провели в поднебесье (слева — Герберт Тихи)

Спуск тоже оказался легким, скоро мы смогли прекратить страховку. Я дал Пазангу уйти вперед — хотелось побыть немного одному.

Сверху я видел, как он медленно карабкается на крутой горб, муравей на белой стене.

У самого лагеря нас встретил Пемба с горячим кофе. На этот раз я почти не ощущал усталости, а потому охотно вытащил из рюкзака фотоаппарат и сделал несколько снимков.

Еще ночь в палатках, и на следующий вечер мы встречаемся в пещере с нашими носильщиками, а через два дня возвращаемся в Каигон.

У нас были все основания считать удачными дни, проведенные в этом краю. Мы взяли четыре вершины, из них две выше 6000 метров, я смог внести поправку в карту горной системы, а самое главное — мы работали в замечательной обстановке товарищества и сплоченности.

Несколько раз мне приходилось видеть, как шерпы собирают на лугах растения, которые затем употребляют при готовке или как заварку вместо чая. И на обратном пути в Каигон мои спутники с величайшим усердием собирали какие-то бурые корешки.

Пока в деревне шли приготовления к пиру, я решил разглядеть эти корешки поближе, воспользовавшись тем, что шерпы разложили их для просушки. Под бурой кожурой оказалась белоснежная мякоть с очень соблазнительным запахом. Я посмотрел-посмотрел, потом очистил себе один корешок и принялся его уписывать.

Стоявшие поблизости каигонцы долго с недоумением глядели на меня, потом вдруг дружно расхохотались. «Должно быть, зелень тут не в почете, — подумал я. — Ладно, пусть их посмеются, не так уж много развлечений в Кантоне».

В это время пришел очень довольный Пазанг: ему удалось купить по дешевке два десятка яиц. Взглянув на меня, он воскликнул:

— Зачем ты ешь мыло?

Пазанг объяснил, что высушенные корешки растирают камнями, а полученный порошок кладут в воду при стирке, и он не уступает европейским стиральным порошкам. А поскольку мыло у нас кончилось, шерпы очень обрадовались, встретив в горах этот корень. Только зачем же его есть?..

Старая нелепая басня о туземцах, поедающих мыло путешественника, вдруг обернулась совершенно неожиданной стороной…

Note 1

Вращение колес с написанными на них священными текстами заменяет молитву.