2

Новость сообщил Кларенс Хопкинс. Буквально за несколько минут до послеобеденного звонка он промчался через школьную лужайку и прокричал ее Стейси, стоявшему с Крошкой Уилли Уиггинсом, Мо Тёрнером и еще несколькими восьмиклассниками возле дерева, хранившего тень над колодцем. Своим криком он вызвал настоящий переполох. Все, кто прогуливался во дворе, испугались, что случилось что-то. Сынок, Мейнард и я тут же соскочили со ступенек корпуса для средних классов, чтобы присоединиться к нарастающей толпе. Малыш и Кристофер-Джон прибежали из мастерской, побросав там свои инструменты. Пока мы растолкали толпу слушателей, чтобы протиснуться поближе, Кларенс уже начал свой рассказ. Оказывается, он ходил домой обедать и узнал от своей мамы, которая узнала это от мистера Сайласа Лэньера, который только что вернулся из Стробери, что в следующем месяце состоится суд над Т. Дж. Эйвери.

– Ты уверен? – переспросил Стейси. – Они в самом деле собираются его судить?

– В-во… всяком… с-случае… так сказал… мистер Лэньер. – Кларенс никак не мог отдышаться после пробежки от дома до школы. – Он сказал, весь город гудит. Все белые обсуждают это. – Кларенс набрал побольше воздуха и продолжал: – Белые говорят, могли бы обойтись и без суда. Это мистер Джемисон постарался… и добился, чтоб был суд, вот…

– А папа говорит, ничего хорошего все равно не будет, с судом или без суда, – заметил Мо Тёрнер, тихий, добрый паренек, который на людях вообще-то редко высказывался, но чье мнение, однако, все уважали.

– Может, и не будет, – согласился Крошка Уилли, – а все-таки суда добились. Это же лучше, чем ничего, я так думаю.

Стейси нахмурился.

– Не уверен. Они ни за что не поверят тому, что скажет Ти-Джей, а тогда зачем суд?

Слова его прозвучали так горько, что никто даже не попытался ему возразить, и среди собравшихся воцарилось молчание. Потом Кларенс сказал:

– Я бы хотел пойти на этот суд.

Крошка Уилли поскреб в затылке:

– А цветных туда пустят, как думаешь?

Кларенс с удивлением вскинул брови:

– Почему бы нет? У нас же есть право…

– Какое сегодня число? – быстро спросил Стейси, не собираясь вникать в предположения Кларенса, какие такие у нас есть права.

– Десятое, – ответил Кларенс, и не думая обижаться. – Десятое декабря.

Мо обернулся к Стейси:

– Ты думаешь пойти? Если ты пойдешь, и я пойду.

Я с любопытством ждала, что Стейси ответит, но он ничего не сказал. Зазвенел звонок, и он покинул круг собравшихся. Мы все стояли и смотрели, как он идет, а потом и нас звонок заставил разойтись. Кристофер-Джон медленно зашагал в третий класс, а Малыш во второй. Сынок, Мейнард и я молча пересекли лужайку и направились к корпусу средних классов. Не произнося ни слова, мы проскользнули в наш четвертый класс и расселись по местам. Урок начался. Я открыла учебник, но на уме у меня был только Ти-Джей Эйвери.

В сухую погоду от школы до дома ходу всего час. В сырую – на четверть часа больше. Мало того что дорога была скользкая, еще приходилось карабкаться по крутому лесистому склону, чтобы проезжающая мимо телега или автобус не забрызгали нас. В тот день погода была прекрасная. Мы миновали второй перекресток и уже отсчитывали последние полмили до дома под прикрытием длинные теней грэйнджеровского леса. Наконец завиделся старый дуб, возвышавшийся, словно маяк, на краю наших четырех соток.

Сразу за дубом на восток раскинулся выгон, за ним шло хлопковое поле, мертвое после августовского пожара. Он начался на том самом месте и летел через зелено-красные стебли хлопчатника, поглощая превосходные подушечки хлопка, готового к сбору.

Пожар уничтожил четверть годового урожая, а остальное почти все погибло от жара и сажи. Выгон, такой нежно-зеленый до пожара, огонь превратил в буро-коричневый. Пожар оставил отметину и на старом дубе. Пожар, который устроил сам папа, чтоб не допустить суда Линча над Т. Дж. Правда, никто, кроме нашей семьи и мистера Джемисона, не знал, что папа сам поджег поле. Было слишком опасно говорить об этом кому бы то ни было.

Дальше выгона пожар не перекинулся. Белые, которые собрались, чтобы повесить Т. Дж., вместо этого бросились на борьбу с огнем, пытаясь остановить его и не пустить на восток к грэйнджеровскому лесу. Ни один из шести тысяч акров[3] земли мистера Харлана Грэйнджера не пострадал.

Хлопковое поле было в ста футах[4] от нашего дома. Его отгораживала колючая проволока, которая бежала затем по тыльной стороны дома и до ворот палисадника. А дальше на запад каждую весну мы сажали кукурузу, соевые бобы, сахарный тростник и траву под сено. Пожар не тронул их, но это не имело большого значения, так как не сено, не соевые бобы и не тростник были нашим богатством. Наш доход целиком зависел от хлопка. Даже слишком уж зависел.

С подъездной дорожки мы сошли на тропинку, проложенную между высоченными камнями, и она привела нас к заднему крыльцу, с которого был вход прямо в кухню. На кухне, на своем обычном месте у железной плиты, мы нашли Ба. Она, стоя, помешивала что-то в горшке, от которого шел тяжелый дух вареной капусты. Достаточно было одного взгляда на нее, чтобы понять, на кого похож папа. Высокая, крепкая, ни намека на толщину, темная кожа того же орехового оттенка. Когда мы вошли, она обернулась к нам с улыбкой. Но при виде наших лиц улыбка быстро увяла. Годы научили ее угадывать неприятность, и она тут же захотела узнать, что случилось. Стейси рассказал ей про Ти-Джея, и, пробормотав: «О, господи», Ба продолжала рассеянно помешивать в горшке.

Стейси постоял, подождал и пошел за занавеску, отделявшую крохотную, как чулан, кухню от столовой, а потом в комнату справа, в которой он спал вместе с Кристофером-Джоном и Малышом. Они последовали за ним, а я осталась, чтобы спросить Ба, где мама, папа и мистер Моррисон. Выяснив, где они, я тут же отправилась через столовую и родительскую спальню в нашу с бабушкой комнату. Наконец я могла избавиться от школьного платья и влезть в любимые потертые брюки. Первым моим желанием было бросить платье на спинку стула, но, предвидя нагоняй за это, я готова была его повесить, когда услышала, как на подъездную дорогу свернул фургон, и, тут же решив, что делать в первую очередь, все-таки бросила платье на стул и выбежала из дома.

Наконец фургон остановился. Из него вылез мистер Моррисон. Он был такой огромный, больше семи футов, очень черный, а волосы седые. Несмотря на шестьдесят три года, мускулы у него были твердые, как железо. Улыбнувшись, он, как всегда, ласково поздоровался со мной низким, глубоким голосом.

– Привет, мистер Моррисон, – ответила я тихо.

Он вернулся к фургону и вытащил из кузова сенокосилку. Чтобы поднять ее, требовалось два человека, не меньше… Я молча следовала за ним по пятам.

– Что-то ты слишком уж притихла, Кэсси, – заметил он.

– Да, сэр.

– Что-нибудь случилось?

Я поглядела прямо на него.

– Ти-Джей… в следующем месяце у него суд.

Сначала мистер Моррисон как будто удивился, потом мягко погладил меня по голове своей огромной ручищей и произнес:

– Все лучше, чем ничего, Кэсси.

– Да, сэр, – ответила я.

Но мы оба знали, что ничуть это не лучше.

Из дома вышли мальчики и заговорили с мистером Моррисоном, он с тревогой смотрел на нас, потом мы вчетвером пересекли дорогу и направились к лесу. Шли мы на равномерный стук топора – он вывел нас через просеку, прорубленную в соснах, дубах и эвкалиптах, к широкой росчисти. Здесь живые деревья уступили место павшим, срубленным дровосеками с год назад.

Мама стояла у пруда и рубила дрова для нашей плиты. Она была высокая, стройная, с тонкими чертами лица и сильным подбородком. Трудно было представить, что у нее хватает сил на такую тяжелую работу – рубить увесистым топором деревья. Но внешность обманчива. Дочь испольщика, она родилась в Делте и была знакома с тяжелой работой. Когда ей стукнуло девятнадцать, она переехала в округ Спокан учить детей в школе, а еще через год вышла замуж за папу. И с тех пор работает не меньше его, так как нельзя запускать ферму. Когда папа уехал на заработки в Луизиану – на железную дорогу, – маме пришлось не только управляться с фермой, но и продолжать учить в школе. Она не бросала преподавать до тех самых пор, пока Харлан Грэйнджер не решил, что у нее опасные идеи, и ее уволили под предлогом, что она портит школьное имущество. Но все прекрасно знали, что не за это, а за то, что мама организовала бойкот против Уоллесов – двух братьев белых, которые держали лавку на плантации Грэйнджера. Грэйнджеру это пришлось сильно не по вкусу, а уж если Грэйнджеру что не по вкусу, он постарается принять меры.

Когда мы появились на росчисти, мама тут же перестала колоть и улыбнулась нам. Она всадила топор в бревно, стянула грубые кожаные рукавицы и размотала шарф, освободив волосы, собранные в низкий пучок на затылке.

– Что было в школе? – спросила она.

– Все нормально, – ответил Стейси, оглядываясь по сторонам. – А где папа?

Мама провела рукой по лбу и отошла к ведру с водой.

– Он там, подальше.

– Вы уже слышали, ма?

– О чем, дорогой? – Она сняла крышку с ведра и зачерпнула ковшиком воды.

– Про Ти-Джея.

Мама взглянула на Стейси, не отводя ковшик ото рта.

– Это будет в следующем месяце. Они собираются устроить суд.

– От кого вы узнали?

– Услышали в школе. Кларенс ходил домой обедать и там узнал. У них был мистер Лэньер, который сегодня вернулся из Стробери. Сказал, там все только и говорят об этом.

– Могу себе представить.

– Что это значит, мама? – спросил Кристофер-Джон. – Значит, Ти-Джея отпустят теперь домой?

Мама, даже не пригубив ковшик, вылила воду назад в ведро. У нее вдруг сделался такой усталый вид.

– Нет, это означает совсем другое.

– А что?

– Только то, что теперь они это проделают законным путем.

– Что проделают, мама?

В голосе мамы послышалась горечь, когда она заговорила:

– Суд означает, что Ти-Джей сможет теперь рассказать свою историю, а в суде будут люди, которые должны решить, говорит он правду или нет.

– Тогда он, конечно, вернется домой. – После такого заключения Кристофер-Джон просиял улыбкой.

– Нет… – Она обвела нас взглядом всех по очереди. – Нет. Это будут белые люди – слушать Ти-Джея в суде и выносить приговор. Найдется кто-нибудь, кто скажет, что рассказ Ти-Джея неправда. Это тоже будет белый… Там будет еще судья. И он белый. Все, все белые, понимаешь? – Она помолчала. – Ти-Джей не вернется домой.

– Но это же несправедливо! – возмутился Кристофер-Джон. – Ти-Джей ничего такого не сделал, а они говорят, его надо повесить.

– Постой, постой. Ты что же, считаешь, вломиться в чужую лавку – это пустяки? Так не поступают, так нельзя поступать. И нечего было Ти-Джею вообще водиться с этими взрослыми парнями, да еще белыми. Он сам прекрасно это знал, но был слишком упрям и никого не хотел слушать, поэтому и попал в беду. – Теперь ее голос звучал разгневанно, потому что она еще раньше предвидела, что с Ти-Джеем должно случиться несчастье, предвидела, но не смогла его предотвратить и была очень расстроена.

– Мама, а что будет с Ти-Джеем? – продолжал настаивать Кристофер-Джон. – Он умрет?

Мама обняла его тонкой рукой.

– Будем ждать и увидим, больше я тебе ничего не могу сказать.

Какое-то время мы все стояли молча, нарушали тишину лишь шорохи в лесу. Затем Стейси, пробормотав, что надо найти папу, обогнул пруд и направился к северу. Только он ушел, подъехал в фургоне мистер Моррисон и начал грузить дрова. Когда вскоре Стейси вернулся вместе с папой, мама только взглянула на него и спросила:

– Стейси уже сказал тебе?

Папа кивнул и, подхватив Малыша, подсадил его сзади в фургон и подал ему бревно, чтобы он откатил его в глубь фургона. Малыш быстро справился с бревном и потянулся за вторым.

– Папа…

Папа обернулся к Стейси. Мгновение Стейси колебался, потом выдохнул:

– Папа, я хочу пойти на суд.

Мама, шедшая с охапкой дров к фургону, остановилась как вкопанная, так что даже поленья полетели у нее из рук.

– Хуже ты ничего не мог придумать? – сказала она.

– Мама, но я должен пойти! Я нужен Ти-Джею. Я сам могу что-то сказать. Может быть, что он заходил сюда в ту ночь и…

– Так они тебе и поверят! Если ты встанешь и что-то там скажешь, будет еще хуже.

Но Стейси не хотел покоряться:

– Я же видел Ти-Джея в ту ночь. Я бы мог подтвердить его слова.

– Успокойся, – вмешался папа. – В ту ночь мы и так сделали для Ти-Джея все, что могли. И я тебе честно признаюсь, сын, больше мы ему ничем не поможем. Теперь он в руках правосудия, а закон, как и все остальное в этой стране, – для белых. Предположим, ты встанешь и скажешь в суде, что был с Ти-Джеем в ту ночь… Что ж, а в городе найдутся люди, которые подумают, что ты и был среди тех, кто вломился в лавку Барнета вместе с Ти-Джеем.

Стейси охватило замешательство. Он ничего не ответил. Даже изменился в лице. Он понял, как обстоят дела, и это потрясло его.

Продолжать разговор он не стал. Отошел, подобрал несколько поленьев и без слов погрузил их в фургон.

После ужина мы, как обычно, собрались все перед горящей печкой в комнате родителей. Каждый занимался своими вечерними делами. Позднее мы услышали на дороге шум мотора и переглянулись: мистер Моррисон, сидевший ближе к фасадному окну, встал и откинул занавеску. Вместе с ним мы уставились в темноту ночи и увидели, как с востока движется свет фар, осветивших дорогу, – чем ближе, тем ярче. Наконец машина сбавила скорость и свернула на подъездную дорожку. Мистер Моррисон подождал, пока водитель выйдет из машины, и тогда сообщил:

– Это мистер Уэйд Джемисон.

Не выключая передних фар, мистер Джемисон долго что-то перекладывал на сиденье, дольше, чем требовалось, чтобы уложить поудобнее портфель. Он всегда так поступал, если приезжал ночью: хотел дать нам возможность разглядеть, кто приехал.

С той ночи, когда случился пожар, мы не часто видели мистера Джемисона; мы слышали, у него самого были неприятности. Его попытка защитить в ту ночь Т. Дж. вызвала недовольство членов белой общины. Хуже того, через неделю после несостоявшегося суда Линча над Ти-Джеем сожгли его контору. Потом отравили его собаку. Ходили слухи, что угрожают не только ему, но и его жене. Правда, сам мистер Джемисон ни разу не упоминал при нас об этих угрозах. Он лишь твердо заявил, что происходит из старинной миссисипской семьи, так что самому дьяволу не выкурить его отсюда и не заставить отказаться от своих воззрений. Я ему верила.

Мама предложила мистеру Джемисону кресло-качалку, и он присел на минутку, положив, как обычно, ногу на ногу. Мистеру Джемисону было лет пятьдесят с хвостиком, но волосы у него уже поседели, глаза были серые и печальные. Вообще-то он был единственным взрослым белым, который мне по-настоящему нравился.

– Я ненадолго, – объяснил он, когда мама приняла у него шляпу и положила на постель. – Заезжал к Эйвери и решил, прежде чем возвращаться в город, заглянуть к вам, узнать, слышали ли вы, что будет суд.

Как всегда, мистер Джемисон сразу приступил к делу. Он, как и мы, прекрасно понимал, что наша дружба с ним и взаимная симпатия отличались от отношений, какие складывались у нас с соседями по черной общине.

– До нас эта новость дошла только сегодня вечером, – ответил ему папа. – Дети в школе узнали об этом.

Мистер Джемисон посмотрел на мальчиков, на меня, потом снова на папу.

– Председательствовать будет судья Хэвешек. Я-то пытался сделать так, чтобы был судья Форестор. Он хотя бы несколько шире смотрит на вещи. Но он занят в деле, которое слушается в Три Хилле. Обвинителем выступит Хэдли Макэйби из Виксберга.

Папа помолчал, прежде чем заметить:

– Не думаю, что это имеет большое значение: кто председатель, а кто прокурор, – разве не так? Ведь решает суд присяжных, и, боюсь, он уже вынес свой приговор задолго до того, как этот мальчик вломился в лавку Барнета.

Мистер Джемисон вздохнул и провел рукой по волосам.

– От судьи многое зависит… очень многое.

Папа пожал плечами.

– Вы, конечно, больше доверяете закону, чем я, само собой.

– Дэвид, у меня на уме еще кое-что, и, поскольку вот-вот состоится суд, я думаю, нам не мешало бы переговорить об этом.

У меня перехватило дыхание. Я посмотрела на Стейси – его взгляд был прикован к мистеру Джемисону.

– Это касается твоих детей.

На лице Стейси я прочла большое облегчение. И самой стало легче дышать. Стало быть, мистер Джемисон собирается говорить не о пожаре.

– Я беседовал с Ти-Джеем, и он рассказал мне про каждый свой шаг в ту ночь, когда был убит Джим Ли. Я знаю, что сначала он зашел сюда, и твои дети помогли ему добраться до дому. Мистер Макэйби тоже знает об этом. Однако мы оба считаем, что свидетельские показания Ти-Джея не должны касаться ничего происходившего после его бегства из Стробери. Если мы только коснемся этого отрезка времени, мы будем вынуждены затронуть и всю историю с попыткой линчевания, а Макэйби вовсе этого не хочет. Я же не хочу, чтобы ваших детей в любом случае втягивали в это дело.

Папа кивнул, а мама сказала:

– Мы очень благодарны вам, мистер Джемисон. Даже больше, чем вы предполагаете.

Мистера Джемисона, казалось, несколько смутили ее слова. Он сначала поглядел на нее, потом чуть заметно наклонил голову.

– Простите, мистер Джемисон, – заговорил Стейси, – а цветные могут заседать в суде присяжных?

Я ждала, что мама и папа упрекнут его, он ведь влез без разрешения в такой серьезный разговор. Но ничего подобного не случилось. Серые глаза мистера Джемисона встретились с глазами Стейси, за этим тут же последовал прямой ответ:

– Присяжных избирают среди тех, кто имеет право голоса, Стейси. А поскольку в округе Спокан цветных избирателей нет, то неоткуда взяться и цветным присяжным. Но если бы и был такой, его бы так обработали, что пользы от него все равно не было бы.

– Значит, Ти-Джею помочь ничем нельзя?

На какое-то мгновение мистер Джемисон уставился в пол, потом снова поднял глаза на Стейси:

– Сынок, могу только одно тебе обещать: я буду делать все возможное. Я добиваюсь, чтобы Ти-Джею разрешили давать свидетельские показания. Конечно, тогда он должен будет признаться, что принимал участие в ограблении. Но я очень надеюсь, мне удастся убедить присяжных, что не он убил Джима Ли Барнета. Если же мне не удастся представить его как свидетеля, мы вообще ничего не добьемся. Возможно, я сумею отвести некоторые обвинения прокурора, но это не решит дела. Ти-Джей обязательно должен выступить как свидетель.

– А если… если ему не поверят?

– Тогда будем обращаться с апелляцией в более высокий суд.

Стейси кивнул, не прибавив больше ни слова.

– Еще одно, Дэвид, – обратился к папе мистер Джемисон. – Кто-нибудь из вас собирается поехать на суд?

Папа вынул из кармана трубку, с силой выбил ее о ладонь, словно надеясь, что из нее высыплется табак, хотя вот уже несколько месяцев он сидел без табака.

– Не знаю пока. Эйвери наши близкие друзья.

– Мне это известно, – сказал мистер Джемисон, умышленно растягивая слова. – Белым в нашем округе тоже. Также им известно, как в городе к вам относятся. Это отношение к вам пока не изменилось, так что, если ты, или мистер Моррисон, или еще кто-нибудь из вашей семьи поедет в город, Ти-Джею будет только хуже. Эти люди не забыли про бойкот, в котором обвиняют вас. – Он помолчал и добавил: – И еще совпадение с пожаром…

Сердце у меня бешено заколотилось.

Папа взял трубку в рот. Когда дело касалось белых, даже мистера Джемисона, он не спешил говорить, а сначала все тщательно взвешивал. Вынув изо рта трубку, папа, чуть улыбнувшись, произнес с расстановкой:

– Вы думаете, я хоть на миг могу забыть об этом?

Мистер Джемисон тоже улыбнулся в ответ, показывая, что понял.

– Я никогда так не думал, Дэвид. – Он поднялся. – Что ж, пожалуй, мне пора возвращаться в город. В столь поздний час жена, наверное, ждет не дождется меня. Миссис Логан, если разрешите, откланяюсь. Моя шляпа… Спасибо.

Когда мистер Джемисон вместе с папой и мистером Моррисоном, которые вышли проводить его, покинул нас, Ба заметила:

– Нелегко ему будет помогать Ти-Джею при теперешних обстоятельствах.

– Возможно, даже труднее, чем он предполагает, – сказала мама.

Мы услышали, как отъехала машина, но прошло несколько минут, а папа и мистер Моррисон все не возвращались. Тогда Малыш подошел к входной двери и распахнул ее.

– Клейтон Честер, из дома не выходить! – окликнула его мама.

Назвав его полным именем, что случалось редко, она дала ему понять, что это приказ.

Малыш оглянулся на маму. Ослушаться он не посмел, но в глазах его стояла тревога: со дня пожара ему все время было страшно, что папа, или мистер Моррисон, или Стейси если ночью уйдут, то уже не вернутся.

– А папа…

– С ним все в порядке. И с мистером Моррисоном тоже. Закрой, пожалуйста, дверь.

Малыш повиновался, но от двери не отошел и, заслышав на ступеньках шаги, тут же распахнул ее.

Войдя и увидев Малыша у порога, папа вскинул глаза на маму и понял.

– Спасибо, сынок, – сказал он. Малыш весь дрожал, и папа взял его руку в свои. – Можно подумать, к нам пришел старик мороз и заморозил тебя. Знаешь что, бери-ка лучше книжку и садись сюда, поближе ко мне и к огню, чтобы согреться.

Малыш поспешил воспользоваться приглашением. Сбегав за книгой, он быстренько вернулся под папино крылышко, уселся на стул, который папа придвинул к себе, открыл книгу и только тогда взглянул на папу. Папа подмигнул, и Малыш заулыбался. Весь остаток вечера он не отходил от папы.

Дни накануне суда тянулись долго. Не думалось ни о чем, кроме Ти-Джея: что с ним будет? И в школе старшие ученики говорили только об этом. Каждую ночь я молилась и просила бога, чтобы он спас его. А однажды во сне я унеслась назад к жаркой августовской ночи, когда Т. Дж. заколотил в нашу дверь и Стейси, Кристофер-Джон, Малыш и я выскользнули в громыхающую грозовую темь, чтобы проводить его домой, но, как оказалось, чтобы предать его в руки толпы, собравшейся, чтобы линчевать его. Такой сон повторялся, иногда во сне я становилась Ти-Джеем и просыпалась с криком. Меня била дрожь, я не могла избавиться от чувства, что на шее у меня затягивается толстая веревка. Тогда Ба обнимала меня, а из другой комнаты приходили мама и папа. Но я не рассказывала им свои сны. Они были слишком похожи на правду.