– Стейси говорит, что ты сердита на бабушку за то, что сегодня произошло. Это правда?

Я задумалась над ее вопросом и ответила:

– Не за все, что произошло. Только за то, что она заставила меня извиняться перед этой тупицей Лилиан Джин Симмз. Знаешь, мам, она не должна была этого делать. Папа бы никогда…

– Я не желаю слышать, что папа никогда бы не сделал! – рассердилась мама. – Или мистер Моррисон, или дядя Хэммер! Ты поехала с бабушкой, она поступила, как считала нужным, и поверь мне, моя милая барышня, ей ничуть не менее противно было так поступать, чем тебе.

– Да, может быть, – пробормотала я, – но…

– Никаких может быть.

– Да, мам, – уступила я, решив, что лучше я буду рассматривать рисунок на лоскутном одеяле, пока гнев у мамы в глазах не утихнет, а уж тогда снова поговорю с ней. Мама посидела немножко рядом на моей постели, потом взяла меня за подбородок.

– Бабушка не хотела, чтобы тебя обидели, – сказала она. – Это было единственное у нее на уме… сделать так, чтобы мистер Симмз тебя не обидел.

– Да, мама, – прошептала я, но потом опять вспыхнула. – И все равно, мама, у этой Лилиан Джин просто куриные мозги! Почему это вдруг я должна называть ее «мисс», будто она взрослая или важная персона?

Мамин голос зазвучал строже:

– Потому, Кэсси, что так все устроено в нашем мире.

– Как устроено? – спросила я осторожно.

– Ах, детка, пора тебе немного повзрослеть. Я бы хотела… Ну, ладно, неважно, что я бы хотела. Так уж устроено, и ты должна примириться, что во внешнем мире иные законы, чем у нас дома.

– Но, мама, это же несправедливо. Я ничего не сделала этой проклятой Лилиан Джин. Почему же мистер Симмз подошел и толкнул меня?

Мама внимательно поглядела мне в глаза и, не отводя взгляда, сказала твердым, ясным голосом:

– Потому, Кэсси, что он считает, что Лилиан Джин лучше тебя, и когда ты…

– Да? Эта сухая палка на птичьих ножках с гнилыми зубами? Змея подколодная…

– Кэсси, – мама даже не подняла голоса, однако тихо произнесенное мое имя поставило меня на место, и я замолчала. – Послушай, – сказала она, беря мою руку в свою, – я ведь не сказала, что Лилиан Джин лучше тебя. Я только сказала, что мистер Симмз так считает. Но он и в самом деле считает, что она лучше и Стейси, и Малыша, и Кристофера-Джона, и…

– Только потому, что она его дочка? – спросила я, решив, что, кажется, у мистера Симмза того, шарики за ролики заскочили.

– Нет, детка. Потому что она белая.

Мама крепче сжала мою руку, но я воскликнула:

– Фу, чепуха! Это ничего не значит, что белая!

Мама все не отпускала мою руку.

– Совсем не чепуха, Кэсси. И белая что-то значит, и черная что-то значит. Каждый, рожденный на этой земле, что-то значит.

Неважно, кто какого цвета, и нельзя сказать, что только из-за этого один лучше другого.

– Но почему же тогда мистер Симмз этого не понимает?

– Потому, что он из тех людей, которые, чтобы чувствовать себя сильней, считают, что белые лучше черных.

Я с удивлением поглядела на маму, не совсем понимая смысл ее слов. Мама сжала покрепче мою руку и стала объяснять:

– Видишь ли, Кэсси, много лет назад, когда нас, наш народ, впервые привезли в эту страну из Африки в цепях и заставили работать, как рабов…

– Как папу и маму нашей Ба?

Мама кивнула.

– Да, детка, как папу Люка и маму Рэчел, только они-то уже родились здесь, в штате Миссисипи. А вот их дедушка и бабушка родились в Африке, и, когда их привезли сюда, нашлись белые люди, которые были против всякого рабства. Однако другие белые, которым нужны были рабы, чтобы они работали на их полях, и белые, которые богатели, привозя рабов из Африки, стали говорить, проповедовать, что черные люди совсем не такие, как белые, и поэтому рабство нужно сохранить. Еще они говорили, потому нужно сохранить рабство, что оно научит нас стать, как белые люди, истинными христианами. – Мама глубоко вздохнула, и голос ее перешел в шепот. – Только они не потому обращали нас в христианскую веру, чтобы спасти наши души, а чтобы приучить нас к подчинению. Они боялись восстаний рабов, поэтому хотели, чтобы мы запомнили библейское учение, что рабы должны верно служить своим хозяевам. Но все равно, сколько бы нам ни внушали христианское учение, мы хотели только одного – свободы! Поэтому многие рабы убегали от своих хозяев…

– Папа Люк убегал, да? – подсказала я маме, вспомнив историю о том, как наш прапрадедушка убегал даже три раза. Его ловили и наказывали за неповиновение, но не убили только потому, что он знал, как лечить травами. Он лечил на плантации и рабов, и животных. – От него наша Ба научилась лечить, да?

Мама снова кивнула.

– Да, все верно, моя радость. Ему пришлось прятаться в пещере, как раз когда пришла свобода, я это знаю. – Мама помолчала, потом продолжала: – Только вот рабство оказалось для рабовладельцев таким выгодным, да и не только для рабовладельцев, что многие взяли и уверили себя, что черные люди совсем не такие люди, как все. И когда Гражданская война кончилась и маму Рэчел, папу Люка и всех остальных негров освободили из рабства, все равно эти люди продолжали думать по-своему. Даже северяне – белые из северных штатов, – которые победили в этой войне, даже они не считали нас равными белым. Поэтому и сейчас, хотя прошло уже семьдесят лет с отмены рабства, большинство белых думают о нас также, как тогда, будто мы не такие же люди, как они. А люди, подобные мистеру Симмзу, держатся за эти взгляды даже больше других, потому что им больше не за что держаться. Он верит, что раз он белый, он лучше нас, это помогает ему считать себя важным господином.

Мама разжала руку. Я поняла, она хочет, чтобы я что-то сказала.

У меня внутри словно все оборвалось, словно весь мир перевернулся вместе со мной. Но я снова вспомнила Лилиан Джин, волна гнева поднялась во мне, и я крикнула в ответ:

– И вовсе нет!

Я придвинулась поближе к маме, отчаянно надеясь, что она согласится со мной.

– Конечно, они ничем не лучше нас, – сказала мама. – Белые люди могут требовать от нас уважения, но то, что мы испытываем, не уважение, а страх. А вот чувства, какие мы испытываем к нашим людям, гораздо дороже, потому что это свободные чувства. Понимаешь теперь, ты можешь назвать Лилиан Джин «мисс», потому что белые люди велели так сказать, но можешь, например, в церкви называть и наших девочек «мисс», потому что ты на самом деле испытываешь к ним чувство уважения. Видишь ли, детка, мы не властны выбирать себе родителей и цвет кожи и какими мы рождаемся на свет, богатыми или бедными. Мы можем только решать, как нам поступать, как прожить эту жизнь, когда мы уже родились. – Мама взяла в ладони мое лицо. – И я очень надеюсь и молю бога, чтобы ты свою жизнь прожила как можно лучше.

После этого она обняла меня покрепче и натянула на меня одеяло.

Когда мама совсем привернула фитиль лампы, я спросила:

– Мама, а дядя Хэммер? Если мистер Моррисон его не остановит, что случится?

– Мистер Моррисон привезет его назад.

– Но все-таки, если он не сумеет и дядя Хэммер доберется до мистера Симмза?

Легкая тень страха легла на мамино лицо, однако тут же потухла вместе со слабеющим светом.

– Мне кажется… мне кажется, ты уже достаточно повзрослела за сегодняшний день, Кэсси, – сказала она, не отвечая на мой вопрос. – Все будет в порядке с дядей Хэммером. А теперь спи.

Насчет дяди Хэммера мама оказалась права. Когда я наутро проснулась и направилась в кухню – на запах поджаренной грудинки и только что выпеченных галет, – он уже сидел там за столом и пил кофе с мистером Моррисоном. Он еще не брился, и глаза у него были сонные, но, главное, он вернулся цел и невредим. Я пыталась представить себе, как выглядит сейчас мистер Симмз, но у меня не было случая спросить.

Я только успела сказать всем «доброе утро», как мама позвала меня в соседнюю комнату, где возле очага стоял таз с горячей водой.

– Поспеши, – сказала мама. – Дядя Хэммер собирается прокатить нас в церковь.

– В своей машине?

Мама свела брови.

– Право, точно не знаю. Он сказал что-то насчет Джека. Чтоб запрягали…

Моя улыбка увяла, но тут я уловила лукавый огонек в маминых глазах. Мама рассмеялась.

– Ой, мама! – Я тоже засмеялась и плюхнулась в таз с водой.

После умыванья я пошла к себе в комнату переодеться. Когда я снова вернулась к маме, она причесывалась; огромная шапка черных волос окружала ее маленькую голову. Я стояла и смотрела, как она уложила длинные густые волосы в пышный шиньон, который лег ей на затылок, и приколола его шестью толстыми шпильками. Потом, поправив шиньон, она достала голубое ситцевое платье с желтыми и белыми цветочками и длинным рядом блестящих пуговок от ворота до подола впереди. Тут она взглянула на меня.

– Как, ты еще не причесана?

– Нет. Ма, пожалуйста, сделай мне сегодня взрослую прическу!

Мама быстрыми легкими пальцами принялась застегивать верхние пуговки, а я нижние, медленно, не спеша… Я очень любила помогать маме одеваться. От нее всегда шел душистый запах солнца и мыла. Когда с последней пуговицей было покончено, она застегнула на своей тонкой талии узенький синий лакированный поясок и стояла готовая к выходу, только без туфель. Она выглядела такой хорошенькой.

– А где твоя гребенка?

– Вот! – И я взяла со стула гребенку, куда заранее ее положила.

Мама села в папину качалку, а я перед ней на коврик из оленьей шкуры. Мама разделила мои волосы пополам от уха до уха и заплела переднюю часть волос в косички на одну сторону, а заднюю – от самой макушки вниз. Потом скрутила каждую косичку в плоский круглый пучок.

У меня были слишком густые и длинные волосы, и самой мне не удалось бы сделать хорошо эту прическу, а мама сделала ее замечательно. Мне казалось, что с такой прической я буду выглядеть прекрасно. Когда мама закончила, я побежала к зеркалу, потом обернулась и поглядела на нее с улыбкой. Мама улыбнулась мне в ответ и кивнула одобрительно, отчего мое сердце наполнилось тщеславием.

– Мама, а когда-нибудь ты мне сделаешь прическу, как у тебя?

– Через несколько лет, конечно, – сказала мама.

Она расправила картонные стельки и вложила их в башмаки, чтобы уберечь ноги от грязи и камешков, которые могли забраться через большие дырки в подошвах. Потом поставила башмаки на пол и всунула в них ноги. Теперь, когда башмаки оказались подошвой вниз, да еще обули мамины ноги, никто бы не догадался, что скрывается под их блестящим верхом. И все-таки мне было обидно за маму, так хотелось, чтобы у нее было побольше денег, чтобы починить башмаки, а еще лучше, чтобы купить новые.

После завтрака Стейси, Кристофер-Джон, Малыш и я сидели перед затухающим огнем и с нетерпением ждали маму, бабушку и дядю Хэммера.

Дядя Хэммер одевался в комнате у мальчиков, мама вместе с Ба. Я проверила, готовы они или нет, и, убедившись, что нет, наклонилась к Стейси и прошептала:

– Как ты думаешь, дядя Хэммер выпорол мистера Симмза?

– Нет, – спокойно ответил Стейси.

– Нет?! – вскричал Малыш.

– Н-неужели ты думаешь, м-мистер Симмз выпорол нашего дядю Хэммера? – заикаясь, не веря своим ушам высказался Кристофер-Джон.

– Ни то ни другое. Ничего, – ответил Стейси без объяснений, сердито дергая себя за воротник.

– Ничего? – переспросила я, разочарованная.

– Ничего.

– Откуда ты знаешь? – с подозрением спросил Малыш.

– Мама сказала. Я прямо спросил ее сегодня утром.

– А-а, – отступился Малыш.

– Но что-то должно было произойти, – сказала я. – Потому что дядя Хэммер и мистер Моррисон выглядели утром так, будто вовсе не ложились спать. Отчего же они так выглядели, если ничего не случилось?

– Мама сказала, что мистер Моррисон проговорил с дядей Хэммером всю ночь. Он заговаривал ему зубы и не давал ехать к Симмзам.

– Фу, чепуха! – воскликнула я.

Да, моя мечта о мести, пока Стейси говорил, постепенно растаяла.

Я уперлась локтями в колени, опустила голову в раскрытые ладони и посмотрела сквозь пальцы на тлеющие угольки. В горле у меня встал огненный комок, и возникло чувство, что я слишком маленькая, чтобы справиться с таким огромным разочарованием, и у меня не хватит сил, чтобы погасить нарастающий гнев.

– Это несправедливо, – сочувственно произнес Кристофер-Джон, легко похлопав меня своей пухлой ручкой.

– Конечно, – согласился Малыш.

– Кэсси, – мягко заговорил Стейси.

Поначалу я даже не подняла на него глаза, решив, что он будет продолжать в том же духе и скажет, что ему велели. Но он смолк, и я повернулась к нему. Он наклонился вперед, словно хотел сообщить тайну, и Кристофер-Джон с Малышом невольно сделали то же самое.

– Лучше радуйся, что ничего не случилось, – сказал он шепотом. – Потому что я слышал, как Ба вчера вечером сказала маме, что, если мистер Моррисон не остановит дядю Хэммера, дядю Хэммера могут убить.

– Убить? – откликнулись мы эхом под треск огня, который тут же погас.

– Кто бы посмел? – воскликнула я. – Уж не эти ли слабаки Симмзы?

Стейси начал было говорить, но тут вошли мама и Ба, и он сделал нам знак молчать.

Когда к нам присоединился дядя Хэммер, тщательно выбритый и переодетый в другой костюм, мальчики и я накинули куртки и двинулись к выходу. Но дядя Хэммер остановил нас.

– Стейси, сынок, это у тебя единственная одежка? – спросил он.

Стейси поглядел на свою выцветшую хлопчатобумажную куртку.

Остальные тоже посмотрели. Куртка была ему явно мала и, по сравнению с моей курткой и куртками Малыша и Кристофера-Джона, была в более плачевном состоянии, это все заметили. Только мы очень удивились, что дядя Хэммер спрашивает об этом, он-то уж прекрасно знал, что маме приходится покупать нам одежду по очереди, то есть каждый из нас должен был ждать своей очереди, чтобы получить новую. Стейси взглянул на маму, потом опять на дядю Хэммера.

– Да-а, сэр, – ответил он.

Дядя Хэммер посмотрел на него внимательно, затем, взмахнув рукой, приказал:

– Снимай ее!

Не успел Стейси задать вопрос «зачем?», как дядя Хэммер скрылся в комнате мальчиков.

Стейси снова поглядел на маму.

– Лучше всего делай, как он сказал, – посоветовала мама.

Дядя Хэммер вернулся с длинной магазинной коробкой, обернутой в блестящую красную бумагу, в какую завертывают рождественские подарки, с роскошным зеленым бантом. И протянул сверток Стейси.

– Ты должен был получить этот подарок к рождеству, но я думаю лучше вручить его тебе сегодня. На дворе холодно.

Покраснев, Стейси взял коробку и развязал ее.

– Пальто! – радостно воскликнул Малыш, захлопав в ладоши.

– Шерстяное, – с радостью отметила мама. – Давай, Стейси, примерь его.

Стейси быстро надел пальто. Оно оказалось ему слишком велико, но мама пообещала подкоротить рукава и сказала, что на следующий год он уже дорастет до него. Стейси, сияя, поглядел на пальто, потом на дядю Хэммера. Еще год назад он бы бросился обнимать и благодарить дядю Хэммера, но теперь, когда он стал мужчиной двенадцати лет, он просто протянул ему руку, и дядя Хэммер пожал ее.

– Идемте, нам пора, – сказала мама.

Мы вышли навстречу серому утру. Дождь уже прекратился. Чтобы не поскользнуться и не шлепнуться в грязь, мы осторожно ступали по усыпанной гравием дорожке, которая вела к конюшне, и сели в «пакард», вымытый и начищенный до блеска дядей Хэммером и мистером Моррисоном сразу после завтрака. Внутри «пакарда» все было нарядного темно-красного цвета. Я с мальчиками села назад. Мы оглаживали мягкие, дорогие сиденья, осторожно прикасались к причудливым дверным ручкам и к круглым оконным, в изумлении глядели на роскошные коврики под ногами, покрывавшие резиновые настилы. Мистер Моррисон в церковь не ходил и поэтому просто помахал нам на прощание с порога конюшни.

Наконец мы укатили.

Когда мы въехали на школьный двор и остановились, все прогуливающиеся перед церковью обернулись и уставились на «пакард».

Тут дядя Хэммер вышел из машины, и кто-то воскликнул:

– Ого, черт возьми! Это же наш Хэммер! Хэммер Логан!

Все тотчас окружили нас.

Т. Дж. прибежал вместе с Мо Тёрнером и Крошкой Уилли Уиггинсом, чтобы полюбоваться машиной.

– Это собственная машина дяди Хэммера, – с гордостью сообщил Стейси.

Но мальчики не успели вдосталь налюбоваться машиной, так как мама и Ба поторопили нас в церковь к началу службы. Только тут Т. Дж. заметил на Стейси новое пальто.

– Ему подарил его дядя Хэммер, – сказала я. – Здорово, да?

Т. Дж. пробежался длинными пальцами по бортам пальто и пожал плечами.

– Неплохое. Если только ему нравятся такие вещи.

– Неплохое! – вскричала я, возмущенная таким небрежным отношением к новому пальто. – Да это лучшее пальто, какое ты видел в своей жизни, воображала!

Т. Дж. вздохнул.

– Я же сказал, неплохое… если ему нравится быть похожим на пузатого священника. – И он вместе с Крошкой Уилли и Мо Тёрнером разразился дружным смехом и прошел вперед.

Стейси поглядел на свое пальто с чересчур длинными рукавами и широкими плечами, и улыбка на его лице погасла.

– Сам не понимает, что говорит, – вступилась я. – Просто завидует, вот и все.

– Да знаю я, – угрюмо прервал меня Стейси.

Когда мы проскользнули через толпу и сели на скамью перед Т. Дж., Т. Дж. зашептал:

– Вот идет его преподобие, – потом наклонился вперед и фальшивым голосом завел: – Как поживаете, преподобный отец Логан?

Стейси резко повернулся к Т. Дж., но я толкнула его в бок.

– Мама смотрит, – шепнула я, и он сел прямо, не оборачиваясь.

После службы Т. Дж. и все прочие залюбовались машиной, и мама сказала:

– Стейси, может быть, и Ти-Джей хочет прокатиться?

Но прежде чем Стейси успел что-нибудь ответить, я выпалила:

– Нет, мэм, нет, мама, он собирался… у него другие дела. – Потом тихо прибавила, чтобы не оказаться совсем врушкой: – Он, как всегда, должен идти домой пешком.

– Так ему и надо, – прошептал Малыш.

– Ага, – согласился Кристофер-Джон, но Стейси не отозвался и, мрачный, сидел у окна.

Солнце наконец вышло, и дядя Хэммер предложил покататься, прежде чем мы вернемся домой. Он проехал двадцать две мили до Стробери по Джексон Роуд – одной из двух дорог, ведших к городу. Однако мама и Ба запротестовали, чтобы он вез нас через Стробери, и потому он развернул свой большой автомобиль и поехал к дому по старой солдатской дороге – Солджерс Роуд. Предполагалось, что по этой дороге и дальше по мосту Солджерс Бридж однажды шагали восставшие солдаты, чтобы поддержать город, который мог попасть в руки армии северян – янки, но я что-то сильно в этом сомневалась. Ну кто, скажите, в здравом уме захочет захватить такой городишко, как Стробери… или, опять же, защищать его?

Дорога шла вверх-вниз и петляла. Мы неслись с большой скоростью, и дорожный гравий крепко барабанил по машине снизу, а вздымающиеся клубы пыли вихрем кружились за нами. Малыш, Кристофер-Джон и я вскрикивали от восторга каждый раз, как машина, вскарабкавшись на холм, вдруг ухала вниз, отчего душа у нас уходила в пятки. Немного погодя наша дорога пересеклась с дорогой на школу Джефферсона Дэвиса.

Дядя Хэммер остановил машину на самом перекрестке и, тяжело опустив правую руку на руль, указал другой в сторону магазина Уоллеса.

– Ух, хотелось бы мне выжечь это местечко!

– Хэммер, не смей говорить такие слова! – одернула его Ба, сделав большие глаза.

– Я, Джон Генри и Дэвид росли вместе. Мы с Джоном Генри даже сражались в последней ихней войне. А какая награда? Жизнь черного не стоит здесь навозной мухи.

– Я знаю это, сын, но такие разговоры пахнут виселицей, сам понимаешь.

Мама тронула дядю Хэммера за плечо.

– Есть ведь и другие пути… я тебе говорила, какие. Так что не делай глупостей. Дождись Дэвида, поговори с ним.

Дядя Хэммер глянул невидящими глазами в сторону магазина, вздохнул и повел машину от перекрестка к Солджерс Бридж. Итак, мы поехали домой кружным путем.

Мост Солджерс Бридж был построен перед самой Гражданской войной.

Он был деревянный, длинный и узкий, и каждый раз, как мне приходилось по нему переходить, я шла затаив дыхание, пока не перебиралась на другую сторону. Одновременно по нему могла проехать только одна машина, и, кто бы первым ни ступил на мост, считалось, что у него право первым и проехать, хотя не всегда это правило выполнялось. Уже случалось не раз, когда мы ехали в фургоне с мамой или Ба, мы были вынуждены пятиться назад, если какое-нибудь белое семейство въезжало на него даже после нас.

Как только показался мост, можно было четко рассмотреть другой берег реки, и мы все увидели, что пикап модели «Т», забитый рыжеволосыми детишками, первым вступил на мост и был готов пересечь его, но вдруг дядя Хэммер прибавил скорость и «пакард» с разгону въехал на скрипучую конструкцию. Водитель грузовика остановился, задержался на мосту не более секунды и тут же без единого сигнала протеста попятился с моста, чтобы мы могли свободно проехать.

– Хэммер! – воскликнула Ба. – Они ведь подумали, что ты мистер Грэйнджер.

– Ну и пусть. То-то они удивятся, когда разглядят нас на своей стороне, – сказал дядя Хэммер.

Съехав с моста, мы увидели, как Уоллесы, все трое – Дьюберри, Тёрстон и Калеб, – сделали нам с почтением под козырек, но тут же замерли, обнаружив, что это всего-навсего мы. Дядя Хэммер, соблюдая полное спокойствие и глядя прямо перед собой, тоже прикоснулся к полям своей шляпы, вежливо ответив на приветствие, и, больше не оглядываясь, покатил дальше по дороге, оставив Уоллесов молча глазеть нам вслед.

Стейси, Кристофер-Джон, Малыш и я весело смеялись, но холодный взгляд мамы заставил нас остановиться.

– Ты не должен был этого делать, Хэммер, – сказала она тихо.

– Уж очень подходящий случай подвернулся, сестричка. Вот и не устоял.

– Да, но однажды мы за это заплатим. Поверь мне, – сказала она. – За это мы заплатим.