1

ЧЕРНАЯ БУРЯ

Стояла тихая октябрьская ночь. На вершине крутой скалы урожай кукурузы был собран, а стебли сложены штабелями, напоминая соломенные хижины. Яркая, серебристая луна сияла над спокойным морем. Вдали виднелся силуэт угольщика – брига «Френдшип», покачивавшегося на волнах. Его паруса казались флагами маленького войска, изготовившегося к сражению.

Сияние полной луны проникало в самую чашу леса, тесным кольцом окружавшего вершины скал. Низенькая робкая фигурка в черном монашеском одеянии и башмаках до колен, спотыкаясь, тащила длинный футляр из черной кожи, явно боясь отстать от высокого надменного мужчины с белыми, развевавшимися на ветру волосами.

Неподалеку, затаившись под кустом и мечтая о свежей зайчатине, дремала лисица; вдруг ее пробудил потревоженный чем-то олень – он вылетел из подлеска и ринулся в гущу и тьму Уайкского леса.

– Что это? – Коротышка замер, его голос дрожал и срывался. В страхе он уронил футляр на землю и судорожно вцепился в плащ своего спутника, стараясь держаться к нему как можно ближе в этой темной осенней ночи. – Оно здесь! – взвизгнул он пронзительно. – Я его вижу, оно вон там, между деревьями.

Высокий мужчина схватил его за ухо:

– Спокойно, Бидл. Мир обойдется без твоих воплей.

Коротышка прищурился, словно пытаясь разглядеть что-то во тьме, но при этом весь спрятался под плащом своего спутника. Бидл не любил темноту и терпеть не мог ночь. Пусть наслаждаются этим храбрецы, он же предпочел бы проводить ночи у камелька в трактире, слушая рассказы о дальних странах, о войнах в чужих краях, о контрабандистах, да еще попивая при этом теплое, пенистое пиво.

Но здесь, на вершине крутой горы, Бидл чувствовал себя чужим, он не принадлежал к этому миру. Лес был пристанищем страшилищ, злых ведьм, всякой нечисти и тулаков. Их-то Бидл боялся больше всего. Это были непонятные, невидимые создания тьмы. Они могут незаметно прокрасться к вам ночью, напустить на вас темную, удушливую мглу и лишить всякой воли к жизни. Люди рассказывают, что они забираются в дома через открытые окна и, словно темным одеялом, накрывают собой мирно спящую и ничего не подозревающую жертву. Стиснутая, сжатая со всех сторон, жертва уже не способна сопротивляться. Тулаки отнимают у человека все силы и наполняют его мозг чудовищными, кошмарными видениями. На самом деле эти видения и есть тулаки, и они будут преследовать несчастного до конца его дней. Тулаки оставляют человека обессиленным и безвольным, с провалившимися глазами из-за бессонных ночей, проведенных в постоянном страхе, что они вернутся.

Стоило легкому бризу шевельнуть побуревшую, хрусткую листву меж деревьев, как Бидл вцепился в плащ своего спутника еще отчаяннее.

– Это человек… или это… они? – Он выговаривал слова с трудом; его правая нога то и дело подворачивалась, веки нервно подергивались, во рту пересохло, язык словно прилип к нёбу.

– Они? – фыркнул высокий ему в физиономию. – Кто такие они? Ну?! Ты что, онемел? Что тебя так перепугало?

Бидл втянул голову в плечи и спрятал лицо в душных складках черного плаща своего сердитого компаньона.

– Там тулак, – выдавил он замирающим голосом, надеясь, что так они его не услышат.

Его спутник поднял руки и приставил ладони ко рту раструбом; сделав глубокий вдох, он взревел диким, утробным голосом:

– Тулак! Тулак! Тулак!

По лесу прокатилось эхо, лисица выскользнула из-под куста и мгновенно скрылась в подлеске. Над головами путников с деревьев взвилась устроившаяся было на ночлег стая черных-пречерных дроздов и закружилась над кронами, наполнив ночное небо резким карканьем; в лунном свете это похоже было на танец теней.

– О, нет! – воскликнул вне себя от ужаса Бидл. – Умоляю, отец Демьюрел, не произносите этого слова, они услышат, и придут, и схватят нас… Моя матушка говорила…

– Нас, Бидл? Ты сказал – нас»?! – резко оборвал Демьюрел укрывшегося под его плащом, дрожавшего всем телом слугу. – Я не боюсь никого и ничего на свете, а вот у них есть все основания бояться меня. Сегодня, приятель, ты увидишь, кто я есть на самом деле, но ты не обмолвишься об этом никому ни словом. Я повелеваю созданиями куда более страшными, чем тулаки. Посмей только заикнуться о том, что тебе предстоит увидеть нынешней ночью, и ты никогда больше не решишься сомкнуть глаз, сам не захочешь дожить до следующего захода солнца. Ну а теперь прибавим шагу, нас ждет дело; корабль ожидает свершения своей судьбы, я же – своей.

Демьюрел схватил Бидла за шиворот, рывком поднял на ноги и потащил по тропе вниз, к морю. Воспротивиться Бидл не мог. Он прислуживал викарию Торпского прихода уже двадцать лет. Когда ему исполнилось одиннадцать, его отослали служить Демьюрелу за пенни в неделю, на всем готовом; он спал в конюшне на свежей соломе и одну субботу в месяц мог не работать. Люди считали, что ему повезло, – хилый сухоножка, он был никому не нужен. Демьюрел оказался суровым хозяином, скорым на самую грубую брань, а еще более скорым на руку. Иногда Бидл пробирался в церковь и, укрывшись в заднем углу, слушал его гневные проповеди с кафедры, сулившие геенну огненную, вечное проклятие, кипящие котлы, наполненные кровью, змей и всяческие ужасы, кои ожидают неверующих.

Бидл, прихрамывая, бормотал про себя:

– Жестокости, мучения, кипящая кровь… нехорошая это работа… слишком черно, слишком холодно, слишком много…

Демьюрел высокомерно оборвал его шепот:

– Перестань бубнить, дело не ждет. Волоки эту свою ногу-палку поживее. Тогда мы, пожалуй, успеем взобраться на скалу, прежде чем бриг пройдет мимо.

Бидл попытался исполнить приказ хозяина и сразу соскользнул в грязь.

– Поаккуратней с футляром, слышишь? Я затратил много времени и много денег, пока не нашел то, что искал. Ну же, вперед: мы должны быть внизу, у подножия водопада, прежде чем взберемся на мой камень.

Бидл знал, что деньги, на которые Демьюрел купил этот черный короб, были не его деньги. Каждое воскресенье он клал себе в карман часть ренты и десятины, выплачиваемых деревенским людом.

Он припомнил ночь, когда этот длинный, черный футляр появился в доме викария. Дверь кабинета слегка приотворилась, и сквозь щелку Бидлу все было видно. Никогда прежде не наведывался в их края столь необыкновенный торговец. Его кожа была такой черной, что даже блестела. Хозяин трактирчика «Харт» рассказывал тогда, что из Уитби он прикатил в карете и был единственным пассажиром брига «Уайтхолл», который зашел в док накануне, прибыв из Испании.

Бидл украдкой следил, как чернокожий открыл короб и в мерцающем свете канделябров вынул из него длинную, сияющую металлическую колонку ростом с самого Бидла. Потом достал оттуда же руку из черного янтаря, ее кисть была сжата в кулак. Он вложил в кулак серебряный кинжал, инкрустированный двумя еще более черными кусочками гагата.

Никогда прежде Бидлу не доводилось видеть подобную красоту, образ этот навсегда запечатлелся в его душе. Гость вынул из-под плаща черную бархатную сумку и бережно положил ее на стол. Когда он открыл ее, Бидл разглядел два золотых крыла, простертых вверх за спиной маленького изваяния. Больше ему ничего не удалось увидеть, потому что Демьюрел поспешно встал из-за стола и захлопнул дверь. И он, и его гость вели разговор вполголоса. Бидл прижал ухо к двери и слушал.

Гость говорил с Демьюрелом по-английски вполне свободно:

– Я рисковал многим и одолел много миль, чтобы привезти вам это. Статуэтка обладает мистической силой, и они не остановятся ни перед чем, чтобы вернуть ее. Вы смелый человек, Демьюрел. Либо смелый, либо просто богатый глупец.

Бидл услышал смех своего хозяина.

– Я таков, каков есть. А теперь забирай свои деньги и уходи. Никому ни слова. Не бойся того, что способно разрушить тело, но бойся всего, что может разрушить душу. – Демьюрел помолчал, потом спросил: – Когда прибудет другой Керувим? [1]

Гость сказал чуть слышно:

– Скоро… они неразделимы. Керувим сам найдет вас.

Бидл услышал шаги в сторону двери и поспешил спрятаться за длинной шторой, закрывавшей окно в холле.

С тех пор минуло много ночей… И вот теперь Бидл и Демьюрел вышли из леса, укрывавшего горную тропу. Шум водопада и запах моря взволновали Бидла, он испытывал возбуждение, смешанное с тревогой. Демьюрел спустился вниз по веревочной лестнице, висевшей рядом с водопадом и тянувшейся вниз до самого берега, покрытого галькой. Бидл обвязал куском пеньковой веревки кожаный короб и бережно спустил его хозяину.

– Здесь! – крикнул Демьюрел. – Но времени уже в обрез. Поспеши, я вижу его паруса.

Бидл только что не скатился на береговую гальку с пятиметровой высоты: он совсем не желал остаться один у самого леса. Его трясло, по спине пробегали мурашки, а волосы на голове встали дыбом. Тулак может объявиться где угодно и когда угодно.

Демьюрел спешил к большой плоской скале, распластавшейся лишь в нескольких шагах от мягко набегавших волн. В ярком свете полной луны все вокруг приобрело темно-синий и серебряный блеск, от всего веяло холодом.

Бидл заметил, что скала напоминала открытую ладонь – словно чаша, готовая принять в себя море. В центре была выдолблена маленькая лунка. В боковине скалы были высечены три ступени. Ступеньки оказались слишком узки для его ног, так что ему пришлось карабкаться с помощью рук и колен.

– Живее, парень! – крикнул Демьюрел. – У нас остаются считанные минуты, иначе опоздаем.

Впервые Бидлу дозволялось увидеть все, что было в коробе.

– Только отступи подальше, Бидл, это сакральное действо…

Демьюрел вынул позолоченный столбик и вставил его в лунку посреди каменной чаши. Столбик был выточен из благороднейшей акации и обернут в пластины чеканного золота. Демьюрел быстро ввернул в него гагатовую руку и вложил в нее серебряный кинжал. Потом, опустившись на колени, открыл длинную, узкую потайную крышку внутри футляра и достал крылатую фигурку из чистого золота. Бидл даже хихикнул от возбуждения. В ярком сиянии луны фигурка таинственно поблескивала.

Демьюрел взглянул на Бидла и поднял золотую статуэтку над коробом.

– Это Керувим. Их только два в целом мире. Один теперь у меня, и нынче ночью я получу второго.

Бидл смотрел на дивное творение, которое Демьюрел держал в руках. Размером фигурка была не больше совы-сипухи, с золотыми крыльями, сложенными за спиной, и головкой прелестного ребенка с глазами – прекраснейшими жемчужинами.

– Отойди в сторону, Бидл. Сейчас мы приступаем к делу, – сказал Демьюрел.

Он шагнул к позолоченному столбику, положил левую руку на гагатовый кулак. Затем поднял Керувима правой рукой, повернув его лицом к кораблю, неслышно идущему на всех парусах сквозь ночь. Бидл видел красный и зеленый фонари с левого и правого борта; они то взмывали вверх, то ныряли вниз вместе с бригом, плавно рассекавшим невысокую волну.

Демьюрел громовым голосом прокричал в ночь:

– Волны и ветер, огонь и вода! Гром, молния, град, слушайте мою волю, слушайте мой приказ! Все сюда, с севера и со дна морского! Буря, шторм и сокрушительный ураган, швырните это судно сюда, на берег, доставьте мне Керувима!

Единственный всполох ярчайшего, белейшего света вылетел изо рта Керувима. Он ударил в море, но тут же взметнулся вверх, пока не достиг небосвода; раздался оглушительный треск, словно молния расколола небо и оно рухнуло на землю.

Бидл в страхе отскочил назад, потерял равновесие и полетел со скалы вниз, тяжело упав спиной на прибрежную гальку.

Несколько мгновений он лежал неподвижно.

– Что ты там копаешься, Бидл? Сейчас не время разлеживаться. Вставай, вставай же! – злобно закричал Демьюрел.

Бидл лежал на гальке и тихонько стонал, он сунул руку в карман своей монашеской хламиды, но нащупал лишь разбитую скорлупу и мягкое месиво холодного вареного яйца, которым собирался поужинать.

Стояла абсолютная тишина. Ничего не изменилось. Нигде ни малейшего движения, вокруг царило полное спокойствие. Парусник величаво скользил по тихо колышущемуся морю, держа курс на север.

И тут началось. Сперва тихонько, потом все громче и громче из морских глубин донеслось странно мучительное пение. Поначалу оно звучало чуть слышно, словно шепот, но постепенно усиливалось, становилось резким, пронзительным, не только терзая уши, но и впиваясь в самую душу. Из глубин черного моря поднялся хор селоток. Очнувшиеся от сна по зову священника, грациозно колышущиеся женоподобные видения пели и кружились вокруг брига.

Они взвивались на такелаж, цеплялись за паруса и стропы, все громче распевая свои песни. Их зеленые, как морская вода, длинные волосы струились за ними, растекались по волнам; их невидящие глаза неподвижно смотрели в густевшую ночную тьму.

Бидлу, который оказался позади скалы, были хорошо слышны их голоса; песнопения становились все громче и все страшнее. Бидл был слишком испуган, чтобы выглянуть из своего укрытия, он заткнул уши, лишь бы не слышать этих звуков, сводивших его с ума.

– Что они поют?! Их пение врезается мне в мозг, словно раскаленный нож. Прикажите им замолчать.

Бидл уткнулся лицом в кучу влажных водорослей, надеясь спрятаться в них от ужаса.

– Это песня глубин. Селотки зовут мертвецов поспешить к ним на праздник. И они будут петь до тех пор, пока бриг не разобьется о прибрежные скалы. Им нужно жертвоприношение, милосердие им неведомо. – Голос Демьюрела гремел над водами, преодолевая ветер, его глаза жадно вбирали развернувшееся перед ним действо.

Под пение селоток море становилось все более бурным. Волны вздымались выше и выше, то накатываясь на скалы Бейтауна, то отступая, – город был всего в пяти километрах к северу. Ночное небо все плотней затягивали тяжелые, черные тучи, в бушующее море то и дело врезались молнии.

Шторм нарастал, шестивесельные рыболовные боты, которые стояли на якоре в Бейтаунском заливе, вышвырнуло на подводные рифы, выступавшие на поверхность при каждом откате волны. Городской слип был начисто смыт; главную улицу в верхней части города заливали волны, колотили в двери домов, словно кулаки вербовщиков, вылавливающих мужчин, чтобы сдать их морю.

Вдруг море нанесло страшный удар по крутой скале, утес покачнулся, и тонны грязи и камней обрушились в бесновавшуюся воду. Шторм усиливался, под его напором жилые дома и лавки на Королевской улице рушились и падали в морскую пучину. Как только дома стали крениться и падать, увлекаемые водоворотом, мирно спавшие люди – мужчины, женщины, дети – проснулись. В ночной тьме раздавались крики о помощи, но никакие мольбы не могли быть услышаны в ревущем и грохочущем Немецком море.

Снопы серых и голубых лучей пробились сквозь разбушевавшуюся стихию. Призрачные фигуры, похожие на гигантских белых лошадей, выступили из воды, крушившей на берегу все подряд.

Небо совсем потемнело, полную луну накрыло тяжелой черной тучей, из нее то и дело вырывались зигзаги молний и со страшным грохотом ударяли в море. Одна из них, словно мечом, поразила бриг. Грот-мачта треснула и обрушилась на палубу; испуганные матросы вывалились из своих подвесных коек.

Они ринулись на палубу, и в это время рухнула вторая мачта, разломив палубу надвое и взметнув в воздух целый фейерверк обломков и щепок. Бриг вздымался и проваливался с каждой новой волной; одного из матросов подкинуло вверх, в следующий миг он оказался в ледяной воде и исчез навсегда.

– Точное попадание! – закричал Демьюрел; он хохотал и радостно потирал руки. – Еще один такой удар – и Керувим будет моим! – Он поднял повыше статуэтку и завопил нараспев свое заклинание: – Ветер, град, молния, гром и волны!

Море вздыбилось по его команде, каждый следующий вал был еще и еще выше. Черные буруны, словно кулаки, ударяли в борта, почти затягивая корабль в глубину.

Капитан брига прокричал команде:

– Привяжитесь! Всем привязаться, быстрее! Мы выбросимся на берег. Это наш единственный шанс.

Он резко повернул штурвал, и корабль понесло к берегу. Помощник капитана с трудом пробивал себе путь, борясь с волнами, прокатывавшимися по палубе. Хватаясь за обломки такелажа, он добрался до кормового люка и отбросил крышку.

Наклонившись, он вперил взгляд в темноту кубрика; оттуда на него смотрел темнокожий молодой человек, блестя яркими белками глаз.

– Возьми пустые бочонки и привяжись к ним, мы идем ко дну.

Его хриплый голос был едва слышен, заглушаемый ревом моря и пронзительным пением селоток.

В этот миг волна обрушилась на корму брига и сбила помощника капитана с ног; он упал в трюм вниз головой, с разлета ударившись о дно. Большой кусок мачты соскользнул в трюм вслед за ним и прижал его к рундуку. Он потерял сознание, и лицо его тотчас оказалось под водой. Молодой человек схватил два бочонка и, сорвав с рундука бечевку, которой чинят паруса, привязал их к беспомощному телу помощника капитана. Мутная, соленая вода плескалась о его ноги, брызги каскадом летели в открытый люк.

– Эй, как вы там, внизу? Все в порядке? – крикнул капитан в открытый люк. И тут же обернулся, увидев стремительно нараставшую над ним волну.

Море вздыбилось, это была гора воды, гора становилась все выше и надвигалась неумолимо. Огромная волна, каких ему не доводилось видеть никогда в жизни, подняла бриг с кормы и накрыла его весь, из конца в конец, сокрушила самую сердцевину и протащила сквозь дождь брызг к берегу. Она швырнула корабль на скалы, превратив его в щепки. Грохот крушения пронесся над бушующими волнами, эхом отдавшись в глубине леса.

Увидев гибель корабля, Демьюрел запрыгал по камню вокруг гагатовой руки.

– Теперь он мой, все мое, я желаю заполучить его еще сегодня ночью. Этой ночью, Бидл… Сегодня ночью Керувим должен стать моим.

Бидл смотрел на Демьюрел а снизу и видел, как страшно изменилось его лицо. Глаза викария сверкали, клубы зеленой дымки обволакивали его.

– У меня будут два Керувима. Они оба будут принадлежать мне! – вновь и вновь повторял Демьюрел.

Черная рука, укрепленная в акациевом столбике, светилась все ярче и ярче. Он рывком протянул волшебный столбик Бидлу.

– Смотри: рука говорит мне, что Керувим приближается. Как только я захвачу его, все могущество Бога перейдет ко мне. Больше никаких молений о милостях, никакого цыплячьего кудахтанья перед его алтарем. Как только оба Керувима окажутся у меня, Богу придется покориться мне!

Демьюрел выкрикнул все это в небо и спрыгнул вниз, на береговую гальку. С акациевой колонкой в одной руке.

– Ну-ка, вставай, Бидл, подождем явления моего Керувима. – С этими словами он схватил Бидла за ухо и потащил его вдоль берега.

Вдали, на прибрежных рифах, лежал потерпевший крушение бриг «Френдшип». Мачты были снесены, паруса и такелаж сорваны и свисали, словно тряпье, над успокаивающимся постепенно морем. Разбитый бриг отворил свое нутро, предоставив все палубы пыткам безжалостного моря.

Капитан лицом вниз покачивался на волнах. Он был мертв, как и вся команда, как и помощник капитана, хотя его поддерживали на плаву два бочонка. Их израненные тела покачивались на откатывающихся волнах, а селотки тем временем собирали их души, чтобы унести с собою в пучину. Шторм утих, черные тучи рассеялись, погасла и луна, скрывшись за западными холмами.

По всему берегу залива лежали обломки корабля, вынесенные подобревшими волнами. Демьюрел ходил вдоль берега взад-вперед, злость одолевала его все с большей силой.

Повернувшись лицом к морю, он вопил во всю силу легких:

– Иди же ко мне, моя прелесть, иди ко мне!

В руке у него по-прежнему был акациевый столбик. Однако сияние волшебной руки постепенно тускнело.

Бидл шел за ним следом, не отставая ни на шаг.

– Откуда вам известно, что он был на этом бриге? Откуда вы знаете, что ему следовало там быть?

– Он должен быть здесь. Прибыть нынешней ночью. Во всей вселенной существуют лишь два Керувима, они должны быть всегда вместе. И они обязательно находят друг друга, таков Закон. – Демьюрел бросил взгляд на корабль.

– А что, если он пропал во время крушения? Золото тонет, – сказал Бидл.

– Если это так, друг мой, тебе придется научиться плавать, не то ты отправишься тем же путем, что и они, и селотки совершат тризну и по твоей душе заодно.

И он указал своим длинным костлявым пальцем на разбитый бриг, лежавший на скалах.

– Но где же ты? Иди ко мне, иди ко мне! – вопиял священник над волнами.

Море не ответило ему. Ветер затих, и легкий прибой шуршал по прибрежной гальке. Бидл шел по берегу вслед за Демьюрелом, в набегавших волнах они искали Керувима. Его нигде не было.

2

ОТРАВЛЕННЫЙ АНГЕЛ

Наутро после того, как морские волны яростно накатывались на берег, круша все на своем пути, на севере, у самого горизонта, возникла яркая янтарная полоса. Кромки облаков окрасились в зеленый цвет, а свежеумытое утреннее солнце уже вставало кроваво-красным шаром. Казалось, все небо выкрашено было заново.

Обитатели Торпа высыпали на берег, осматривали разрушения и подбирали все, что, по их мнению, еще можно было как-то использовать. Обадиа Демьюрел, викарий Торпа и всех земель, что лежали к югу, ринулся в самую гущу копошившихся на берегу людей и вскочил на невысокий утес. Теперь он возвышался над толпой, разбиравшей обломки потерпевшего крушение брига – ящики, паруса, искореженные бочонки, разбросанные по всему берегу. Бидл, его слуга, хромал за ним следом; боль от вчерашнего падения терзала его сейчас еще острее, чем накануне. Разбитый «Френдшип» лежал на боку в сотне метров от берега, легкая зыбь плескалась вокруг него.

– Дамы и господа, мы стали свидетелями великой трагедии. Множество достойных людей, члены команды этого корабля, погибли в волнах, мы должны также похоронить наших земляков, жителей Бейтауна. Да не уподобимся мы кладбищенским ворам!

Каждое его слово было пропитано фальшью. Вокруг него столпились люди, одни роптали, другие стенали. Демьюрел повысил голос:

– Право на спасенное после кораблекрушения имущество принадлежит мне, вашему викарию.

– Весь мир принадлежит тебе, викарий! – выкрикнул из толпы юнец с парой стоптанных башмаков, связанных бечевкой и перекинутых через шею; громко засмеявшись, он нырнул в толпу и скрылся за спиной дюжего рыбака.

Рыбак схватил его за ворот ветхой, драной куртки и поднял в воздух. Воротник треснул, ткань вокруг шеи порвалась; мальчик колотил рыбака ногами.

– А ну отпусти меня, ты, мешок рыбьих костей! – кричал он.

Рыбак крутанул его с силой и бросил наземь; мальчик покатился к берегу, то поднимаясь на ноги, то оскальзываясь и снова падая, пока не угодил прямо в лужу у подножия камня, на котором стоял Демьюрел.

– Томас Баррик! – заорал последний. – Мне и так следовало знать, что это был ты, молокосос! У тебя не только молоко на губах не обсохло, но еще и зад мокрый!

Глядя на мальчишку, вскочившего на ноги и отряхивавшего сзади штаны, толпа захохотала. Он повернулся и зашагал прочь.

– Друзья мои, – продолжал Демьюрел, – проявим себя по-настоящему достойными людьми. Все, что вы отыщете, несите в дом вашего викария, и я составлю точный список находок. В канун Дня Всех Святых мы устроим распродажу на набережной в Уитби, а выручку разделим между всеми, кто сейчас находится здесь.

Несмотря на слащавую улыбку, лицо его оставалось недобрым и замкнутым.

Как подобает послушным прихожанам, бейтаунцы согласно кивали. Верзила рыбак крикнул:

– Викарий дело говорит! Соберем все, что удастся найти, и распродадим на набережной.

Рыбак, довольный собой, кивал самому себе. Томас обернулся и крикнул рыбаку:

– Ты заодно с палачом, а он-то водит тебя за нос. То, что ты соберешь, на торги не поступит. – Он посмотрел поверх голов на Демьюрела. – Вы только одно скажите, викарий, вы и с этой распродажи сдерете свою десятину? Как всегда?

– Не слушайте эту козявку! – закричал Бидл. – Мальчишка слишком ленив, чтобы потрудиться со всеми, и слишком упрям, чтобы признать это. Да только ему же оно выйдет боком, когда придется сухую корку жевать, если кто подаст.

Бидл сам был поражен, что выскочил с этакой речью. Еще минуту назад он и не собирался говорить ничего такого. Толпа одобрительно загудела, Бидл выпятил грудь, вдруг ощутив себя важной персоной. Его уши запылали, и он радостно подергал носом.

Томас поднял гладкий, круглый камешек.

– Я не против поработать, Бидл. Еще одно слово, и я собью эту бородавку с твоего носа. Где был ты в ту ночь, когда моя мама горела заживо в нашем коттедже? – Он отвел руку с камнем назад, прищурил один глаз и прицелился.

Какая-то старуха, не оборачиваясь, махнула Томасу рукой – уходи, мол, отсюда – и пожурила ласково:

– Хватит тебе, Томас, здесь не время, да и не место для таких разговоров. Оставь викария, пусть творит свое дело, не то окажешься перед магистратом.

– Мне-то хватит, но вы попомните мои слова: этот человек что-то замыслил, и замысел его не от Бога. Всем вам – каждому – это дорого обойдется, дороже самой жизни. – Слезы гнева выступили на его глазах, и он с силой швырнул камень в скалу.

Довольный Демьюрел улыбнулся Бидлу и тихо сказал ему:

– Пускай себе швыряет камни, но еще немного – и он узнает, что я Повелитель теней. И очень скоро его жизнь погрузится во тьму.

Томас повернулся и пошел вдоль берега по гальке в ту сторону, куда длинным языком вытянулись в море грязное месиво и глина из-под обрушенного утеса, отделив залив от Чертовой скалы. По глинистому склону он вскарабкался на скалу и свернул под покров леса. В голове бушевала жаркая ярость, он шел и глотал слезы, изо всех сил стараясь не заплакать.

Томасу Баррику было тринадцать лет. Всю свою жизнь он прожил в Торпе и никогда не бывал нигде дальше Уитби. Его отец погиб в море во время сильнейшего шторма, когда Томасу было семь лет. Он жил вместе с матерью в коттедже, арендованном у церкви. Собственно говоря, в этом домишке было всего две комнаты, одна над другой, и отхожее место во дворе, коим пользовались еще три таких же коттеджа. Деревни Пик и Торп принадлежали викарию. Каждый дом, постоялый двор, ферма и лавка выплачивали ему ренту, а также десятину – и десятина, взимаемая решительно за все, шла Демьюрелу лично, прихожане никогда ни единого пенни из этих денег не видели.

Теперь Томас был бездомным. После того как отец умер, а мать тяжко заболела, выплачивать ренту они не могли, Демьюрел же не ведал жалости. Томас шел по тропинке через Чертову скалу и вспоминал, как Демьюрел и его приспешники угрожали тогда матери, что вышвырнут их, не дожидаясь конца недели, если она не может платить.

Две ночи спустя, как только стемнело, он вышел из коттеджа и спустился к морю, чтобы собрать вынесенные на берег куски угля. И вдруг заметил дым. Он бросился назад, в деревню, и увидел, что их дом ярко пылает в ночи. Как раз в это время мимо проходили Демьюрел и Бидл. Мать Томаса лежала в телеге Лидли, накрытая одеялом. Миссис Лидли сидела с ней рядом.

– Не беспокойся, Том, с ней все в порядке. Мы отвезем ее в лечебницу. Там приглядят за ней, – сказала она.

– Очень жаль, Томас, – вмешался Демьюрел, – вам следовало лучше заботиться о моей собственности. Боюсь, это серьезное нарушение прав владельца. Придется вам обоим поискать себе другое жилье. – Он приподнял одну бровь. Губы искривились в довольной ухмылке. – Среди свиней в моем свинарнике место всегда найдется.

– Среди свиней?! – так и взвился тогда Томас. – Во всей округе есть только одна свинья, и это вы сами, викарий!…

Тропа, по которой он шел, была очень крута; он ухватился за кустик старой ежевики, чтобы подтянуться выше. Колючки впились в ладонь, но ярость заглушила боль. Наконец он нашел тропинку, что вела через лес позади Нэба и сворачивала вниз к заливу.

Томас любил этот залив. Здесь его ожидали приключения, берег был песчаный, никакой гальки. Формой своей залив напоминал лошадиную подкову, приложенную к морю. Во время отлива здесь оставалось множество чудесных маленьких озер в углублениях скал; они были полны водорослей, мелкой рыбешки и красных крабов. Это было место легенд – страшных историй, уводящих в глубь веков, рассказов о короле Генрихе и Робине из Лох-Сли, – обрамленное горной вересковой пустошью и бескрайним морем.

В течение нескольких последних недель залив стал также его домом. После пожара он поселился в просторной пещере, обиталище хоба деревни Торп. Каждая деревня имела собственного хоба – духа, умевшего принимать облик человечка. Хобы были маленькими темно-коричневыми созданиями с большими глазами, крошечными ушами и копной жестких черных волос – совсем как Бидл. Они обладали магической силой и любили потешиться над ничего не подозревавшим путником или тем, кто не оставил своему хобу еды либо денег.

Жители Пика говорили, что Бидл – сын хоба и зачат он был, когда его мать заснула однажды на Чертовой скале.

Хобы постоянно жили в какой-нибудь яме или пещере среди прибрежных скал. Говорили, что они умеют лечить все на свете – от желудочных колик до коклюша. Коклюш убил старшую сестренку Томаса, когда ей было два годика. Она захлебывалась кашлем несколько дней и ночей подряд и в конце концов умерла. Мать Томаса говорила, что это подкосило ее и жизнь потеряла для нее всякий смысл. Следующего ребенка, говорила она, они отнесут к их хобу.

Томасу было тогда пять лет; он прокашлял всю свою четвертую в жизни зиму, до пятого своего дня рождения на Благовещение, и к Страстному четвергу так ослабел, что не мог ходить. Тогда отец отнес его к хобу в Рансуик-Бей.

Все тельце ребенка намазали гусиным жиром, обернули в коричневую бумагу и толстое одеяло. Привязав сына к груди, отец пешком одолел пятнадцать километров. Они добрались до Рансуик-Бея уже за полдень. Отец, выйдя на берег, стал лицом к жилищу хоба и громко прокричал в темную дыру заклинание:

– Хоб! Хоб! У парня кашель… ну, этот… собачий. Сними с него хворь! Сними хворь! Сними хворь! – и после того бросил в дыру один пенни, поднял Томаса, шлепнул трижды по спине и пихнул его голову в дыру.

Томас все еще помнил тот отвратительный, одуряющий запах. В яме было темно, душно, она чуть ли не доверху была забита протухшей пищей, которую бросала туда старуха, присматривавшая за хобом. Томас судорожно вдохнул и зашелся кашлем, кашлял долго. Ему казалось, что он никогда уже не сможет дышать. Так он кашлял, пока его не стошнило. Но с тех пор кашель как рукой сняло.

Тогда Томас почувствовал себя обманутым. Проделать такой путь и даже мельком не увидеть хоба! Не мог же хоб быть таким уж крошечным. Ведь в той яме едва поместилась его голова, где же там быть еще и хобу. К Страстной субботе он убедил себя, что хоба не существует, но все-таки непонятно было, отчего исчез кашель.

Теперь он возвращался в свое временное пристанище, в заправдашную пещеру хоба, и собственные воспоминания уступили место мыслям о больной матери. Он-то имел все необходимое для жизни: плавник, чтобы развести огонь, папоротник, на котором можно было спать, свечные огарки, сворованные у Демьюрела, и хлеб – подаяние. Поскольку он был нищим, ему дозволялось брать хлеб, оставляемый благочестивыми прихожанами в церкви Святого Стефания. Каждую неделю ему оставляли каравай на столе в заднем приделе. Это была единственная милостыня, какую он получал, единственная милостыня, какая была ему нужна. Томас пообещал себе, что теперь, когда он нашел жилье, непременно навестит мать.

Томас знал, что до Дня поминовения усопших никто из деревенских и близко не подойдет к пещере из страха перед хобом. Он, торопясь, шел вниз по тропе через лес. Здесь тропинка полого спускалась к берегу. Сейчас деревья расступятся, и перед ним раскинется Бейтаун и все побережье.

Внезапно он услышал, словно кто-то скребется в лесу: казалось, какой-то крупный зверь точит когти о дерево. Когти яростно впивались в кору, царапанье, скрежет раздавались сверху, правее тропы, там, где деревья взбегали на скалу. Мальчик огляделся вокруг, но ничего не увидел. Он знал, в этом лесу не водится диких собак, но тут опять послышался скрежет, на этот раз позади него и гораздо ближе. Что бы это ни было, передвигалось оно по верхушкам деревьев, успевая при этом поскрести и поцарапать кору каждого. Звуки напомнили ему дворового кота, скребущего двери хлева в надежде поймать там мышь, только были они гораздо громче, и зверь – если это был зверь – намного крупнее.

Он зябко передернул плечами и поднял воротник, чтобы защититься от ветра, воющего среди деревьев. И тут услышал визг. От этого визга у него едва не лопнули уши, а грудь так сдавило, что он не мог вздохнуть. Томасу стало страшно, и он со всех ног бросился к пещере.

Чем бы ни было то, что преследовало Томаса, оно его нагоняло. Тропа, сбегавшая вниз с Чертовой скалы, была скользкой от утреннего морозца, и он бежал все быстрее, перепрыгивая через узлы выступивших через дорожку корней. Еще двадцать метров – и тропа раздваивалась. Правая вела к берегу и пещерам, та же, что шла прямо, – к вершине Нэба и дальше к морю. Он ухватился за дугу молодого деревца, оно крутануло его и вынесло на береговую тропу.

Томас засмеялся. «Меня никогда никто не поймает, ни человек, ни зверь», – думал он.

И тут вновь услышал, уже впереди, чуть ниже по тропе, все тот же визг. Огромные невидимые когти в бешенстве скребли дерево, впивались в мягкую древесину, нанося дереву глубокие раны, куски коры могучего дуба летели к ногам Томаса слева. Дневного света как не бывало, его обволокла глубокая тьма, и тьма эта как бы всасывалась в некую форму, преградившую ему путь к спасению. Солнечный свет был похищен с неба и обратился в темную тень. Эта тень медленно и отчетливо превращалась в некую невиданную и нереальную тварь.

Ноги Томаса буквально приросли к земли, со лба градом катился пот. Между тем чудовище начало принимать вполне четкую форму, наполняться содержимым, становилось почти твердым с виду, устрашающе возвышаясь над ним. Пульсирующая тень потянулась к Томасу, обволакивая его аурой мощи.

Собрав последние силы, он повернулся и бросился к Нэбу. Скоро он вылетел из-под деревьев на открытое место и побежал по узенькой тропинке, которая вилась вдоль скальных обнажений, отделявших Чертову скалу от залива. Он оглянулся на обломки потерпевшего крушение брига. Сейчас берег был пуст, за исключением единственной фигуры в церковном облачении; человек обеими руками держал над головой маленькую фигурку, сверкавшую в утреннем свете.

Между тем из леса опять послышался визг и отвратительный звук царапавших деревья когтей – тень-чудовище подбиралась все ближе.

Спасения не было. Оказавшись на вершине скалы, Томас попал в ловушку. Сзади было чудовище и лес; впереди, в тридцати метрах под ним, – море. Высоко над ним вздымались зубчатые крепостные стены жилища викария Демьюрела.

Кусты вдоль дорожки затрепетали, ветки отрывались от стволов и взлетали в воздух. Невидимое чудовище подобралось к самой кромке леса, между ним и Томасом оставалось лишь несколько шагов.

Томас чувствовал, как энергия и жизненные силы покидают его тело. Густой туман обволакивал его и сжимал все сильнее и сильнее. Веки стали тяжелыми, он хотел только одного – спать. И он уже засыпал с широко открытыми глазами и больше не видел окружающего его мира и не слышал моря. То и дело появлялись и исчезали темные образы; бесформенные лица в черных капюшонах склонялись к нему, смеясь и что-то вереща сквозь гнилые зубы. В оцепенении он чувствовал, будто ноги его отрываются от земли и он подымается в мглистом тумане. Черная рука сжимала его тело, он едва мог дышать. В своем забытьи Томас видел отца в ночь того страшного шторма. Отец боролся с волнами, которые с грохотом обрушивались на него и тащили вниз, все глубже и глубже.

Он видел сквозь тьму, как что-то тянется к нему.

– Иди ко мне, Томас. Иди ко мне. Держись за мою руку; она выведет тебя из темноты. – Это был густой, теплый, любящий голос его мертвого отца. – Борись, Томас, вспомни, я учил тебя, как надо бороться.

Томас безвольно поднял руку, делая попытку разорвать стягивавшие его, совсем обессиленного, толстые, черные путы тумана.

– Я не могу… Я хочу спать. Просто спать.

Его голос слабел, угасал. Силы покинули его. Он был опустошен, в нем уже не осталось жизни, а тени все кружились, все крепче пеленая его.

Внезапно раздался громовой взрыв. Туман рассеялся, и Томас ощутил, как его руки упали вдоль тела. Он увидел небо, потом море, потом скалу. Он падал с тридцатиметровой высоты на прибрежные рифы.

Море мгновенно обхватило его, ледяная вода обожгла кожу. Он уходил под воду все глубже и глубже, зелень водорослей вилась вокруг него. Он почувствовал, что воздух разрывает его легкие, и заколотил руками, ногами, стремясь скорей вырваться на поверхность, на свежий октябрьский воздух. Но не получилось. Его ноги запутались в зарослях водорослей, покрывавших каменистое морское дно. Он задерживал дыхание сколько мог, пока легкие выдерживали давление. Но потом сдался, закрыл глаза и выдохнул, зная, что больше вдохнуть не придется. Он перестал бороться с водорослями и закачался на волнах; длинные волосы закрыли его лицо, словно жидкой маской.

3

ТРИПТИХ

Томас проснулся в своей пещере, пещере хоба. Его приветствовал костер, наполнивший пещеру теплом и светом, и запах поджариваемой рыбы.

– Как?…

Он вымолвил это слово чуть слышно, а глаза его между тем озирали столь хорошо знакомую пещеру, в которой он жил последние несколько месяцев.

– Кто?…

От устья пещеры послышался легкий скрип гравия и легкие приближавшиеся шаги. Густая тень двигалась к нему по стене пещеры, становясь все больше. Томас опять скользнул под рваную попону и укрылся с головой.

– Ведь ты проснулся, верно? – Это был не вопрос, а, скорее, утверждение.

Томас медленно стянул попону с лица и ошеломленно уставился в глаза юноши с угольно-черной кожей и длинными волосами, круто завивавшимися до самых плеч и с поблескивавшими в них капельками душистого масла.

– Кто… – повторил Томас, но его прервал мягкий голос юноши, сразу ответившего ему на прекрасном английском языке.

– Меня зовут Рафа. Я увидел, как ты упал в море, и понял, что с тобой случилась беда. Я вытащил тебя, ты запутался в водорослях. – Голос Рафы звучал дружелюбно, спокойно. Помолчав, он улыбнулся. – Чувствуй себя как дома, будь моим гостем, – добавил он и обвел своими яркими глазами пещеру.

– Это не твой дом, – сердито возразил Томас. – Это моя пещера. Я нашел ее еще раньше тебя. Я живу здесь давным-давно. – Он подтянул к себе попону и, сузив глаза, смотрел на Рафу.

– Может, мне следовало оставить тебя морю, тогда я мог бы жить здесь один. Надеюсь, в этих краях не все люди так неблагодарны, как ты… Или они еще хуже? – Рафа засмеялся и перевернул на другой бок рыбу, медленно жарившуюся над костром на длинных хворостинах. – Хочешь есть? Или все еще сыт водорослями?

Томас был просто рад тому, что остался жив. Он вспомнил все, что пережил за это утро, вспомнил те злые силы, что старались лишить его жизни. Вспомнил чудище, гнавшееся за ним по лесу, и фигуру викария Демьюрела на берегу.

Рафа понял, что мыслями он далеко.

– Ты слишком много думаешь для своего возраста. Почему ты живешь здесь, а не со своей семьей?

Томас почувствовал, как глаза его налились слезами.

– Мне больше негде жить. Я потерял все – дом, семью, – и у меня нет денег, поэтому я живу здесь.

Он спрятал лицо в попону, в ноздри ударил запах лошадиного пота. Никогда еще Томас не видел такого человека. Рафе могло быть лет четырнадцать, а может, и двадцать. Он весь светился молодостью и удивительной улыбкой, которая словно озаряла мир. На нем было странное одеяние – то ли халат, то ли плащ, белая рубашка, на ногах – башмаки до колен. Его можно было принять за разбойника или контрабандиста.

– Откуда ты? Я никогда не видел таких… – Томас умолк, не умея найти слова, чтобы описать его.

Рафа не первый раз обращал внимание на то, как на него смотрят. Обычно это был ошеломленный или даже злобный взгляд; увидев цвет его кожи, встречный бросал ему что-нибудь грубое или делал вид, будто вообще не замечает его.

– Конечно, снаружи я не такой, как другие, но я говорю по-английски… и на многих других языках. – Помолчав, он добавил: – Я из Каша. Это в тех местах, которые вы называете Африкой. Я хочу вернуться туда как можно скорее… как только будет возможно.

Он опять повернул жарившуюся рыбу. Кожица похрустывала и шипела над костром.

– Я должен отыскать здесь кое-что, похищенное у моей семьи; после этого я вернусь. Ваше море холодное, и ваше солнце слишком слабо греет. Наверное, из-за этого вы такие бледные. Ешь рыбу, а потом я покажу тебе один секрет.

Томас занялся рыбой, а Рафа снял с шеи шнурок и достал из-под рубашки расшитый золотом мешочек. Раскрыв его, он бережно вынул из него камень – черный янтарь в изысканной оправе, по форме похожий на огромный миндалевидный глаз, – и протянул его Томасу.

– Там, откуда я родом, нам говорили: если мы постигнем дух Риатамы, старики наши будут видеть вещие сны, а молодым будут являться видения. Посмотри в него, моя маленькая рыбка, и скажи, что ты видишь.

Томас всматривался в темную глубь камня. Он увидел, как тьма медленно сменяется ярчайшей голубизной, словно ночное небо перед рассветом. Его глаза проницали все глубже, пока золотая оправа камня не стала как бы горизонтом некоего нового мира. Он мог отчетливо видеть похожие на кафедральный собор высокие каменные строения, высившиеся среди лесных дебрей. Огромные красные и зеленые птицы кружились над высокими деревьями. Сотни людей, таких же, как Рафа, собрались на ступенях самого грандиозного здания. Все они были одеты в белые льняные одежды со сверкающими золотыми ожерельями на шее. Длинные волосы, смоченные золотистым маслом, поблескивали в лучах утреннего солнца.

– Это мой народ, – улыбаясь, сказал Рафа. – Они собрались у Храма. И встретятся там с Риатамой. Риатама – наш великий учитель. Это он послал меня сюда и привел тебя, чтобы ты помог мне. Я поймал тебя, как рыбу. – Рафа засмеялся, его смех отразился эхом в пещере, тень колыхалась на стенах, лицо сияло в янтарном свете костра.

Испуганный Томас оторвал глаза от видения в волшебном камне и перевел взгляд на Рафу.

– Кто ты? Колдун? Только колдуны умеют делать такое. – Он вскочил. – Откуда ты взял, что я буду помогать тебе? И в чем? Я не хочу иметь ничего общего с колдовством. Тебя же за это повесят!

Томас почувствовал вдруг прилив храбрости. Возможно, Рафа старше его, но Томас об этом не думал.

Он решил: если Рафа действительно колдун, он убежит из пещеры немедля, даже голым. Ему показалось, что весь этот день был сном, от которого он вот-вот проснется; день, когда его преследовали, когда он едва не утонул и был спасен африканцем, который умеет показывать людей в янтарном глазе.

Рафа опять улыбнулся.

– Я не колдун, не маг и не волшебник. Все они исполнены злобы. А то, что есть у меня, дал мне Риатама. – Рафа взглянул Томасу прямо в глаза. – Посмотри в этот камень еще раз, моя маленькая рыбка. Он обладает всей силой добра. Риатама покажет тебе.

Томас не мог отвернуться. Он чувствовал, как в пещере от костра становится все жарче… и все ярче разгорался плавун. Теплая чернота янтаря влекла его взор к себе. Он увидел там, сквозь темные завихрения дымки, двух человек, одного – белого, другого – черного. Они бежали от храмового портала вниз по ступеням, бежали в лес. Белый человек нес в руках золотую фигурку, красивее которой Томас никогда не видел. На бегу человек закутал фигурку в свою пропитавшуюся потом рубаху и крепко прижал узел к груди. Внезапно картина изменилась, лес словно смыло белой бурлящей пеной. Томас увидел паруса корабля, дрейфовавшего взад-вперед вдоль берега под ураганным ветром. Волны налетали и с размаху крушили высокие мачты парусника. Оба грабителя, спасаясь от бушующей стихии, почти свалились в каюту под палубой, судорожно хватаясь друг за друга. Картина в камне опять изменилась: каюта поблекла, вместо нее открылся залитый светом свечей кабинет. Томас задохнулся. В янтарном глазу появилось лицо, которое было ему слишком хорошо известно.

– Демьюрел! – вскрикнул Томас. – Это Демьюрел!

– Ты знаешь этого человека? – В голосе Рафы появились требовательные ноты. – Скажи мне – мне это очень нужно. Ты его знаешь?

Впервые за их короткое знакомство Томас заметил, что Рафа словно бы стал другим. Казалось, он в нетерпении ждет чего-то крайне важного и неприятного.

– Это тот человек, которого я ищу, у него есть то, что он украл у моего народа.

Он старался держать себя в руках, но Томас без труда заметил волнение, вспыхнувшее в его глазах.

– Я его знаю, – ответил Томас. – Он обокрал так много людей, так часто крал все и у всех, что для него это не представляет труда. – В его словах были горечь и злость, накопившиеся за долгие годы нищеты, в которую вверг его семью Демьюрел.

– Я ненавижу его, так ненавижу, что мог бы убить его, как он пытался убить мою мать. – Томас буквально выплевывал слова ненависти. – Он называет себя служителем Бога. Но любой, кто верует в Бога, не стал бы поступать как он. Он живет обманом и ложью, и за это я называю его служителем Сатаны. Вся деревня в полной его власти, он хочет распоряжаться каждым из нас.

Рафа отозвался быстро:

– Он хочет распоряжаться гораздо большим, чем эта деревня. Если он и впредь будет идти этим путем, если сумеет поставить себе на службу то, что украл, тогда весь мир окажется в его распоряжении и он постарается отобрать власть у самого Риатамы.

Томас ничего не знал о Риатаме, да ему это было и не важно. Но он долго ждал минуты, чтобы расквитаться с его преподобием Демьюрелом, и теперь почувствовал, что, возможно, час возмездия близок. Томас гордился своим умением сражаться, ловить рыбу и проникать в тайники контрабандистов Бейтауна без их ведома. Он знал каждую пядь земли в деревне и в подземных ходах под домом викария. Что бы там ни украл Демьюрел, он сумеет украсть у него. Томас не отрывал глаз от догоравшего костра, стараясь не выдать своих мыслей.

– Итак, ты поможешь мне, я знаю, ты захочешь помочь мне, – взволнованно заговорил Рафа. – Кто он, этот Демьюрел? Расскажи мне все, и тогда мы составим план. – Рафа стремительно протянул свою сильную черную руку, схватил Томаса за запястье, не дожидаясь ответа, и заглянул ему в глаза– – Прежде всего скажем себе, что мы не отступим. Этот Демьюрел вовсе не слуга Господа, и он сделает все, что сможет, чтобы раздавить нас обоих. Мы сражаемся с высшими силами, духами и дьяволами. Демьюрел не просто человек, он тот, кто общается с миром мертвых, он – Повелитель теней.

Рафа еще крепче сжал запястье Томаса, а улыбка его стала еще шире.

– Сейчас я буду говорить с Риатамой. Закрой глаза.

Мнения Томаса он не спросил. Это был приказ, не просьба. Во всем облике Рафы появилось что-то властное, что-то такое, чему Томас не мог, да и не хотел противиться. Его заботило только то, что рука его, крепко сжатая Рафой, все больше немела, и еще беспокоил запах от чуть ли не тлевших уже над костром штанов. Подчиниться сейчас означало, что он может спасти свою руку и – при удаче – штаны. Томас зажмурился, но постарался оставить хоть узкую щелочку, надеясь увидеть, что должно произойти.

Рафа заговорил вдруг голосом гораздо более глубоким и сильным, чем прежде:

– Великий Риатама… Творец всего доброго, что есть на свете… да пребудет с нами Дух твой.

Он громко выкрикнул эти слова, и по пещере прокатилось эхо, отражая их силу. Томас открыл глаза, он хотел увидеть, как мечутся по стенам языки огня. По пещере кружился смерч, разоряя его лежанку и швыряя в воздух припасы. Ему чудилось, он стоит в глазе бури, а вокруг беснуется хаос. В центре пещеры огонь стал еще ярче, а вокруг все летело, кружилось в вихре: его книги, свечи, хлеб и попоны. Пока хватало сил, Томас держался за руку Рафы, а потом бездумно шагнул назад, в торнадо. Его подняло вверх и с силой швырнуло о липкую, склизкую стену. Он мешком рухнул на пол.

И вдруг из глаз Томаса брызнули слезы. Обессиленный, он лежал на полу пещеры, рыдая, и ему показалось, что невидимые руки развязали узел мучительных страданий в его груди, который он носил в себе долгие годы. Вся ярость, какая жила в нем из-за смерти отца, его ненависть ко всему миру и страх смерти – все плавилось, уходило, покидало его. Томас не понимал, что происходит. Затхлый запах водорослей, сырых стен и рыбьей чешуи вдруг сменился все одолевшим ароматом свежескошенной травы. В темной пещере он ощутил вдруг, как тепло летнего солнца ласково согревает его.

Откуда-то издалека до него донесся голос Рафы, обращавшегося к нему:

– Этому не противься. Позволь Риатаме коснуться твоего сердца, он знает, как много ты страдал. Ему известны все невзгоды твоей жизни. В Риатаме все мы найдем мир и покой.

Томас почувствовал теплую руку Рафы на своем лбу. Она успокаивала, как горчичные травяные компрессы, которые делала его мама. Тепло от ладони Рафы становилось все интенсивнее; оно пронизывало все его тело. Он не сопротивлялся, позволяя этому ощущению длиться и длиться, отчего казалось, что прошли уже долгие часы блаженного покоя. «Может, это все-таки колдовство?» – думал он про себя в полудреме.

Словно зная, о чем думает Томас, Рафа ответил:

– Не бойся, в этом ничего страшного нет. Не человек делает это и не магия темных сил. Сам я не обладаю никакой властью; это дар Создателя тебе. Прими его… Вдохни его… Позволь этому времени длиться.

Слова эти эхом отозвались в глубине мозга Томаса. И они повторялись неустанно, принеся с собой сон и сновидения.

Рафа накрыл мальчика попоной, подбросил плавуна в костер, сел позади и закрыл глаза.

Их разбудил грохот моря. Томас проснулся первым, при слабых отсветах догоравшего костра оделся. Его штаны похрустывали, были почти горячими и пахли морской водой. Рафа открыл глаза, и тотчас его улыбка осветила все, словно солнце.

– Тебе что-нибудь снилось?

Томас с трудом сдерживал новое для него чувство радости.

– Мне снилось много всего… мой отец… мать… вчерашний день. Все было словно наяву. Мне казалось, будто у меня выросли крылья. – Томас замолчал, улыбка сбежала с его лица, ему вспомнилось иное видение. – Мне приснился Демьюрел. Я знаю, почему ты здесь и зачем его ищешь. У него есть та фигурка, которую я видел в твоем камне… Он пытался использовать ее против тебя.

– Не бойся, это был только сон, но сны даются нам как предупреждение о том, что ждет нас, и о том, что в нашем сердце. – Рафа встал с самодельного ложа из папоротника. – Сны – это тени будущего или нас самих; их никогда не нужно бояться, они для того, чтобы мы задумались и обратили все к собственной пользе. – Он положил руку Томасу на плечо. – Где живет Демьюрел? Это близко?

Томас обдумывал, как быстрее добраться от пещеры до жилища викария.

– Отсюда примерно пять километров, но если ты не против идти в полной темноте под землей, тогда мы сократим путь до трех километров. В подземный ход можно попасть из леса.

Все подземные ходы были ему знакомы: по ночам он не раз помогал отцу выгружать контрабандное бренди, шелк и табак – все это доставляли на берег маленькие лодчонки. Его отец был рыбаком, жилось им трудно и бедно, и отец пополнял время от времени доходы семьи, подплывая к какой-нибудь французской шхуне и возвращаясь после с самыми удивительными вещами. Демьюрел даже с этого брал свою долю. Он называл ее вознаграждением за хранение. Но подразумевалась при этом не бутылка бренди для викария или табачок для ризничего. Нет. Демьюрел желал получать свою долю наличными, серебром или золотом.

«Нынче ночью, – думал Томас, – жадность Демьюрела станет его концом».

– Пойдем по подземному ходу, – решил Рафа. – Нельзя терять ни минуты.

У входа в пещеру мягкий голубой свет полной луны озарял камни, выложенные дорожкой к песчаному берегу. Томас видел янтарную полоску на северной стороне неба, она казалась ему яркой, но почти не давала света; ночь по-прежнему оставалась темной и угрожающей.

Воздух был свежим и чистым – какая перемена после сырости и дыма в пещере. Они шли через лес без помех. Томас обошел стороной тропинку, где он встретился с тулаком, и провел Рафу по самому краю скалы; слева от них было море, а лесная чаща справа.

Оставив залив позади, они стали взбираться по крутому склону к дому викария, который возвышался на вершине скалы, граничившей с полевыми угодьями деревеньки Пик. Деревья сплетались над их головами, словно узловатые пальцы на старческой руке. Сухие листья опадали с веток от легкого ночного бриза и шелестели под ногами. Крик старой совы, густой и хриплый, нарушил тишину, сухие ветки деревьев застучали друг о друга.

Томас свернул с тропинки и спустился в неглубокую лощину, вход в которую загораживал куст остролиста. Он оттянул назад колючую ветку, открыв устье подземного хода. Ход был прорезан в скале, достаточно широкий для того, чтобы по нему мог пройти человек с бочонком бренди, не поранив рук.

– Сюда, – шепнул Томас как только мог тихо, однако сова с громким уханьем сорвалась с дерева и метнулась прочь.

Внезапно из темноты на Томаса и Рафу налетела маленькая фигурка, схватила обоих сразу за горло и толкнула наземь. Они лежали рядом, лицом в мокрый папоротник и траву, в ноздри им ударил запах холодной земли, а сзади на их шеи наступили два каблука. Они попали в засаду и теперь оказались пленниками.

– Живо решайте: кошелек или жизнь? Что выбираете – пулю или нож?

Послышался знакомый щелчок, курок пистолета отвели назад, и Томас почувствовал холодное кольцо стального дула, приставленного к затылку.

– А ну-ка, гони монету, Баррик, не то твой дружок получит пулю в лоб!

Девчонка! И Томас ее знал!

– Убери ногу с моей спины, Кейт Коглан, или я буду колотить тебя по заднице до следующей субботы, да покрепче, чем это делает твой папаша.

Он попытался шевельнуться, но Кейт всем своим весом прочно прижимала его к земле.

– Где ты шлялся, Томас? Сегодня понедельник. По понедельникам я приношу тебе ужин. Я ждала тебя бог знает сколько часов.

Курок щелкнул еще раз, Кейт отпустила его, так и не подпалив порох.

– У меня гость. Я веду его к Демьюрелу, он хочет видеть викария. Ну, ты собираешься дать мне встать?

Кейт Коглан спрыгнула с их спин и села на кучку поломанных папоротников.

– А кто он, твой приятель? Он не из наших.

Рафа встал на ноги и отряхнул грязь со своей одежды.

– По правде сказать, я рад, что я не из ваших. Не прошло и суток, как я нахожусь в вашей стране, и то, как меня здесь встретили, не назовешь ни любезным, ни дружелюбным. – Он помолчал, окинул Кейт взглядом с головы до ног. – Для девочки, позволь тебе сказать, ты слишком похожа на мужчину. – И он указал на ее штаны и башмаки, отчетливо видные в свете луны.

Кейт Коглан тем не менее определенно была девочкой, дерзкой, скорой на расправу, но при этом, без сомнения, девочкой.

Томас поспешил стать между ними. Он знал, что еще миг – и Кейт вскочит на ноги и налетит на Рафу с кулаками, расцарапает его черную кожу.

– Что это ты с пистолетом, Кейт? Собралась поразбойничать на большой дороге?

– У отца прихватила, сейчас он уже надрался как сапожник, где ж ему заметить, что его пушки нет. Хочу разобраться с этими тенями, или магами, или как их там, кто бы из них ни встретился. – Она наставила пистолет на Рафу. – Кто ты – тень или просто не моешься? Никогда не видела таких, как ты.

– Он из Африки, и он спас мне жизнь, так что прекрати все это свинство.

Томас знал, как остра она на язык. Ее необдуманные слова пронзали как меч. Он взглянул на Рафу.

– Не тревожься, Томас. Мне приходилось слышать и кое-что похуже, причем от людей куда более страшных, чем девочка в мужской одежде. – Рафа улыбнулся. – Лучше пожалей ее. Из-за этой одежды у нее довольно собственных проблем.

Рафа подмигнул Томасу, и они оба поклонились Кейт.

– Ну, хватит! – прикрикнула она на обоих. – Давайте начнем сызнова. – Она помолчала, потом улыбнулась: – Я – Кейт. Томаса ты знаешь. Так кто же ты? – Встав с горки папоротника, она сунула пистолет за пояс и протянула Рафе правую руку.

– Меня зовут Рафа. Я из Африки. Это хорошая мысль – начать все сначала. – И он подал ей руку.

Кейт ощутила ее тепло, их глаза встретились.

– Мы собираемся выкрасть одну вещицу у Демьюрела, – нетерпеливо вмешался Томас. – Она принадлежит семье Рафы, и я решил помочь ему вернуть ее. Хочешь с нами? Твой пистолет очень кстати. Ты будешь тут на страже и, если что, выстрелишь – дашь нам сигнал, и мы успеем спастись.

Кейт вытащила из-под куста муслиновую сумку и бросила ее Томасу.

– Что ж, пожалуй. Но сперва – вот твой ужин. Хлеб, сыр и имбирный пирог. Лучше сейчас его съесть, чем после.

Они сели в лощине и разделили пищу. Рафа рассказал о своем путешествии и о кораблекрушении. Кейт не закрывала рта, забрасывая Рафу вопросами. Полная луна медленно спускалась к холмам на горизонте. Три тени сидели в заросшей травою ложбине, окруженной лесом. Томас встал и направился к остролисту. У самого ствола он стал разрыхлять землю носком башмака. Вскоре показался верх бочонка, закопанного поблизости от входа в подземелье.

– Нам понадобится свет, так что пусть будет свет. – Он наклонился, просунул пальцы под тугую деревянную крышку и, откинув ее, опустил в бочонок руку. – Мне очень жаль, Кейт, но здесь только два фонаря. Впрочем, не беда, ведь у тебя глаза как у кошки.

Он вставил фитиль и зажег его трутницей, которую нащупал на дне бочонка. Штормовые фонари осветили лес сверкающими золотистыми лучами.

Кейт закрыла бочонок крышкой.

– Нам не стоит оставлять никаких следов, и я не хочу, чтобы отцу стало известно, что я была здесь.

Ее отец служил на таможне. Он патрулировал берег от Уитби до Хейберн-Уайк, выискивая контрабандистов – по крайней мере, тех, кто забывал отдавать ему его долю бренди. Такова была жизнь в этих вересковых пустошах и на берегу. Тонкая черта отделяла закон от беззакония, добро от зла и сей мир от потустороннего. Что же до этой ночи, то одно она знала наверное: ее отец так пьян, что не будет ни знать, ни беспокоиться о том, где она.

– Только вы там поскорее. Я не собираюсь торчать здесь всю ночь. – И Кейт махнула им рукой, показывая, что пора двигаться. Она вытащила пистолет из-за пояса и взвела курок.

– Ты знай храни свой порох сухим, – отпарировал Томас, – и стреляй в каждого, кто вздумает идти следом за нами.

Он начинал осознавать, что это уже не игра; здесь все по-настоящему. Жизнь или смерть.

Рафа и Томас вступили в темный туннель. Они слышали, как со свода его капают капли. С каждым шагом становилось все холоднее и холоднее; фонарик освещал дорогу лишь на несколько шагов вперед и отбрасывал фантастические тени на стены. Томас прислушивался к каждому шороху, боясь обнаружить то лесное страшилище, а может, секретное убежище какого-нибудь хоба или чудовища.

– Знаешь ли ты дорогу, маленькая рыбка? – шепотом спросил Рафа.

– Мы идем по левому проходу. Здесь мы всегда оставляем деньги Демьюрелу. Тут, у железной двери, стоит каменный кувшин. Как только найдем его, найдем и дорогу к подвалу викариевой усадьбы… тогда-то и начнутся наши проблемы.

Рафа тут же прошептал в ответ:

– Помни одно: злые силы не останутся безнаказанными, но те, кто праведен, пребудут свободными.

Его слова, хотя и произнесенные шепотом, эхом отдались в туннеле. Испытывая лютый холод, они шли еще десять минут. Тяжелый запах сырости становился все сильнее. Под ногами Томаса что-то хрустнуло, он посмотрел вниз и понял, что ступает по костям мертвого оленя. Голова его и рога упали по одну сторону прохода.

– Должно быть, он заблудился. Тут внизу на много километров тянутся подземные ходы и пещеры. Поэтому контрабандисты и облюбовали их. Если попадешь сюда и знаешь дорогу, тебя никогда не поймают.

– О да, но если не знаешь дорогу, можешь погибнуть, как этот олень.

Рафа надеялся, что слова его не окажутся вещими. Он чувствовал всю тяжесть задачи, лежавшей на его плечах. Не кто иной, как он, ответствен за Томаса, а теперь еще и за Кейт. Они вошли в его жизнь, были посланы ему в помощь. Он обязан сберечь их.

Высоко над ними за огромным дубовым столом сидел в своем кабинете Обадиа Демьюрел, окруженный пыльными от времени книгами. На противоположной стороне стола напротив хозяина стояла колонка из акациевого дерева, обернутая лентами чистого золота. По правую руку хозяина приютилась крылатая фигурка украденного Керувима. В мягком свете свечей гагатовая рука начала вдруг чуть-чуть поблескивать. Сначала она светилась слабо и почти незаметно, но с каждой секундой свечение становилось ярче и ярче.

В дверь постучали. Задремавший Демьюрел проснулся.

– Войди, – сказал он.

Вошел Бидл, неся на подносе аккуратно нарезанное мясо, большие ломти каравая и огромнейший кувшин с красным вином.

– Ваш ужин, хозяин.

– Поставь в тот конец стола и пошел прочь, – брезгливо буркнул Демьюрел.

– Хозяин, – проскулил Бидл.

– Ступай, Бидл, пошел вон! – крикнул викарий.

– Хозяин… рука!

– У меня с рукой все в порядке. Убирайся, пока я не дал тебе крепкого подзатыльника. – Он схватил хлеб и запустил им в Бидла, угодив ему в левый глаз; крошки рассыпались по всему полу.

Но Бидл не отступился и сделал новую попытку, только на этот раз обеими руками прикрыл голову, боясь, что сейчас в него полетит сыр либо кувшин с вином.

– Хозяин… рука… черная рука… она светится.

– Что?! – вскричал Демьюрел, выплеснув красное вино в воздух, прямо над своей головой, и, резко повернувшись, увидел: рука буквально пылала, раскаленная почти добела.

Он бросился к Бидлу, притиснул его голову к своему животу, царапая пряжкой пояса бородавку на носу слуги.

– Живо! Мы должны приготовиться к приему нашего гостя. Я знал, что он не утонул вместе с кораблем, и вот он идет сюда. Будь благословен Пиратеон, черный повелитель вселенной!

– Что я должен сделать, хозяин? – спросил Бидл, суетливо подбирая с пола ломти хлеба и осушая ими лужицы красного вина.

– Ступай в подвал и принеси мне Руку Славы. Быстро, быстро, у нас времени в обрез.

В своем нетерпении Демьюрел не мог ждать, они помчались в подвал вместе. Из большого дубового ящика Бидл вынул завернутую в кусок шелка руку. Это была отрубленная рука повешенного убийцы, облитая воском, так что ее растопыренные пальцы можно было зажечь, как свечи. Как только их зажигали, все обитатели дома погружались в глубокий сон, пока «свечи» не догорали. Не засыпал лишь тот, кто нес руку сам. Демьюрел взял ее и зажег мизинец.

– Уходи, Бидл, не то ее чары подействуют и на тебя.

Демьюрел повернулся и направился к металлической двери, что вела в подземный ход. От фонаря на стене он зажег и все остальные пальцы. Они шипели и брызгали, их чары постепенно заполняли тьму. Демьюрел отворил тяжелую металлическую дверь, и Рука осветила черноту подземелья. Демьюрел шагнул в подземный ход.

– Приветствую вас, друзья мои, будьте гостями в моем доме. Войдите, разделите со мной мою трапезу, и мы все вместе насладимся чудесами этой ночи.

Томас и Рафа вжались спинами в стену туннеля, стараясь слиться с темнотой. Демьюрел заговорил опять:

– Ну, идите же, идите, не надо так скромничать, ведь я знаю, что вы близко. Я никогда ничем не наврежу вам.

Он криво ухмыльнулся, приподняв одну бровь, надеясь этим скрыть лживость своих слов. Они, затаившись, старались не дышать, боясь, что он обнаружит их.

– Если я не сумею найти вас… – Немного подумав, он договорил: – Что ж, возможно, тулак выманит вас из норы.

Несмотря на леденящий холод подземного хода, по лбу Томаса катились капли пота. Рафа почувствовал, как Томасу страшно, и взял его за руку. Глянув вниз, он понял, что их фонари тускнеют. Скоро они окажутся в кромешной тьме.

4

КОРОЛЬ-ДУБ

Спрятавшись под кустом остролиста, Кейт Коглан ожидала их у входа в туннель; вокруг не видно было ни зги. Она всегда говорила, что ничего не боится. Она не верила в привидения, в ночных чудовищ, не верила в самого Бога. Отец выбил из нее веру во что бы то ни было. Для ее отца она должна была в каком-то смысле заменить собой сына. Сына, который умер за два года до того, как родилась Кейт. Об этой смерти в доме никогда не упоминалось ни словом, о ней свидетельствовал лишь небольшой камень на кладбище, на вершине утеса; мать и сын были вместе – и в жизни, и в смерти.

Кейт всегда ходила в толстых, до колен, бриджах, в тяжелых башмаках и нескладной куртке; довершала наряд треуголка. Ее длинные волосы были стянуты на затылке конским хвостом, однако огромные голубые глаза и сияющая кожа все-таки выдавали, что это девочка.

Что до призраков, то Кейт была твердо убеждена: никаких призраков не существует. За свои четырнадцать лет она не видела ни одного, а то, чего она никогда не видела, никак не могло и навредить ей. Зачем бояться невидимого, когда всю жизнь мучения и боль приносили ей люди, ее окружавшие? Она часто спрашивала отца о жизни и о смерти. Ответом ей всегда было молчание либо крепкая затрещина. Он то и дело повторял ей одно и то же: «Все, что ты видишь в жизни, – это все, что в ней есть». Когда она была маленькой, он только сердито тряс ее, если она спрашивала о матери. И пьяно орал, что ее мать мертва, и хватит об этом, ее больше никогда не увидеть, она лежит в сырой земле, на потраву червям. «Если бы Бог был, – вопил он во весь голос, – зачем бы он забрал у меня сперва моего сына, потом жену? Милосердный Бог… Выдумка… Опора слабодушных…»

Кейт прикрывала голову и замирала, скорчившись где-нибудь в углу, а он в бессильной ярости расшвыривал все, что было в их скудном жилище. Потом он рыдал – долго, отчаянно – и в горе своем цеплялся за Кейт, но она никогда не умела плакать. Все ее слезы были задраены наглухо, похоронены на самом донышке ее души, как и далекие, потускневшие от времени воспоминания о матери. Ее лицо превратилось в каменную маску. Она больше никогда и никому не позволит навредить ей, и теперь, с пистолетом в руке, она готова была сразиться со всем миром.

Выглядывая из-за остролиста, она нацелила пистолет со взведенным курком в темноту. Из мрачной темноты туннеля до нее доносились повторенные эхом призывы Демьюрела. Она хорошо знала его голос. Оставаясь в своем укрытии, она думала о Томасе и Рафе, и с каждым новым выкриком Демьюрела, долетавшим до нее из верхнего конца лабиринта, ее тревога возрастала.

В темных очертаниях леса ее глаза начали различать странные контуры – они были везде, куда бы она ни взглянула. Дерево превращалось вдруг в гигантскую голову, облако – в лебедя, намертво прилепившегося к звезде, пучок травы виделся теперь костлявым кабаном, пробиравшимся сквозь подлесок. Кейт вглядывалась в темноту. И вдруг мороз пробежал по ее спине. Ночь смотрела на нее в упор!

С крохотной прогалины, всего в нескольких шагах от нее, пять пар сверкающих красных глаз уставились на куст остролиста. Кейт почувствовала, как вспотели ее ладони, – внезапно ее охватила паника. Она не смела пошевельнуться, боясь, что они увидят ее. Не смела проглотить ком в горле, боясь, что они услышат ее. Даже с такого короткого расстояния она не могла разглядеть их фигуры – видела только красные, устремленные в ее сторону глаза. Если это были контрабандисты, то такого камуфляжа ей видеть еще никогда не доводилось. Она определенно не слышала, как они подошли; просто появились, и все.

Кейт вдруг увидела, что вокруг каждой пары глаз возникли серебристые очертания неясных фигур и, словно миллионы крошечных искр, запрыгали над огнем. Они становились все ярче. Потом искорки стали сближаться. Потом закружились круговертью, словно никак не ощущаемый ветер раздувал догоравший костер. Становясь ярче и ярче, они меняли цвет, из серебристого становились красными, зелеными, синими. И наконец исчезли, столь же мгновенно, как появились. С ужасом она всматривалась в ночь. Ее глаза были словно прикованы к тому, что она видела перед собой.

На лесной прогалине возникли пять высоких фигур, одетых с головы до ног в металлические доспехи. На их головах были сверкающие шлемы в форме змеиной головы, сквозь прорези поблескивали глаза, сверкавшие, как алмазы. Два огромных клыка цвета слоновой кости торчали книзу из-под каждого шлема, словно клыки саблезубого тигра или давным-давно вымерших существ.

Нагрудники их доспехов подчеркивали каждую мышцу, длинный металлический гребень тянулся до самых локтей, наручи прикрывались перчатками из толстой кожи. В просветах между частями доспехов проглядывала кожа непонятных созданий. Темно-зеленая и безжизненная, она излучала мрачное мерцание, почти сливавшееся с ночью. На черных кожаных поясах, охватывавших их талии, были приторочены своеобразные короткие мечи с черными кожаными рукоятками. Самый меньший из пятерых держал перед собой круглый щит, покрытый серебром и инкрустированный сверкающими красными драгоценными камнями.

Из своего укрытия Кейт не могла различить черты их лиц. Она видела только горевшие красным светом глаза, устремленные на нее. Кейт прицелилась в голову самого крупного чудища и медленно, неслышно вдохнула воздух. Она была охвачена ужасом. Какой-то внутренний голос отчаянно вскрикнул: Спусти курок! Но она не могла шевельнуть даже пальцем, застыв от страха, окаменев, как статуя.

А голос внутри головы опять кричал ей: Спусти курок!

Но она и тут не могла шевельнуться. Пистолет все тяжелее оттягивал руку, словно что-то выталкивало его из ладони. Кейт хотелось лишь одного: с воплем ужаса бежать отсюда со всех ног. Но она знала: ей не пробежать и пяти шагов, как она будет схвачена. Знала, что стоит ей шевельнуть рукой, опустить пистолет – и чудища услышат ее. Собрав последние силы, Кейт держала пистолет перед собой. Она ощущала нараставшую боль в мышцах руки, боль растекалась от кончиков пальцев до самого плеча. Ей хотелось плакать, хотелось домой. И снова тот же голос прокричал в голове: Спусти курок!… Спусти курок!

Вся дрожа от страха, она попыталась нажать на спусковой крючок, но палец не подчинялся ей. По руке, снизу вверх, шла волна леденящего холода, как будто она и впрямь медленно превращалась в камень.

Чудища придвинулись друг к другу и забормотали, затрещали что-то на незнакомом ей языке. Они фыркали и порыкивали друг на друга, сойдясь между тем в кружок.

Она знала: еще мгновение – и она выронит пистолет. Внезапно из глубины туннеля донесся душераздирающий вопль. Кейт не сомневалась – это был Томас. Вслед за этим послышался топот: кто-то бешено гнался за ним вниз по туннелю, к выходу.

Кейт слышала, как бежит Томас, слышала его умноженный эхом отчаянный крик: «Нет! Нет! Нет!» Это был крик человека перед угрозой смерти, человека, спасающегося от зримого зла. С каждым мгновеньем он приближался.

Но не только Кейт слышала приближавшиеся крики. Чудища повернулись и стояли теперь лицом к входу в туннель, их глаза сверкали ярче прежнего, клубы зеленого пара при каждом выдохе вырывались из их ноздрей, тут же заледеневая в холодном ночном воздухе. Кейт не слышала никакого приказа, но все они одновременно выхватили свои мечи. После чего безмолвно растворились, укрывшись за густым кустарником вокруг поляны; их красные, поблескивавшие глаза неотрывно смотрели на устье туннеля.

Кейт слышала крики Томаса, бежавшего к ней, звавшего на помощь. Они отдавались устрашающим эхом, вырывались из туннеля, словно хриплый рев какого-то монстра, пробужденного внезапно от сна. Не было никакой возможности предупредить Томаса о том, что ждет его здесь. Кейт понимала, что, спасаясь от одного кошмара, он попадает в другой.

Наконец Томас выбежал их туннеля и рухнул на схваченную морозцем траву поляны. Он откатился в сторону, затем поднялся на ноги, задыхаясь, и торопливо закричал в ночь:

– Выходи, Кейт, вот-вот появится Демьюрел! Он распевает какие-то заклинания. Да выходи же!

Но Кейт не отзывалась. Оттуда, где она стояла, ей были видны глаза чудищ, глядевших прямо на Томаса из своих укрытий. Она хотела заговорить, но страх, неодолимый страх перехватил ей горло, словно темной холодной рукой.

Парализованная, она смотрела на Томаса, стоявшего в нескольких шагах от нее. Он был ее другом, которого она знала с раннего детства. Они росли вместе, вместе играли, вместе боролись. Он был для нее самый близкий человек на свете. Позади были невероятные страшилища, ожидавшие, когда пробьет их час сразиться.

– Скорее, Кейт, хватит совать нос в чужие дела! Я же знаю, ты спряталась здесь! – крикнул Томас. – Нам надо спешить, Демьюрел уже недалеко. Выходи, Кейт! – в отчаянии звал Томас.

Он увидел темный силуэт над поросшей травою кочкой у края поляны. Он разглядел контуры плеча и руку. В скудном свете звезд смутно различил поблескивание полированного металла.

– Я вижу тебя. Убери пистолет. Я знаю, это ты.

Фигура не шевельнулась, не ответила ему. Он шагнул ближе и пнул кочку ногой.

– Хватит, Кейт, выходи, нам пора уматывать отсюда – и поскорее. Мы должны взобраться вверх, к дому викария.

Желая заставить Кейт поторопиться, он еще раз пнул кочку ногой.

Пара ярко-красных глаз сверкнула ему в лицо, тускло осветив его. Фигура в доспехах стала медленно подыматься, становясь все выше и выше. Томас, словно прикованный, смотрел в красные глаза, а чудовище вырастало над ним, пока не достигло двух с половиной метров в высоту. Он слышал, как зашевелились и другие чудовища, выходившие из своих укрытий в лесу. Теперь он увидел: блеснувший за кочкой металл, который он принял за пистолет Кейт, был коротким мечом. Призрак стремительно вскинул меч над его головой, издав оглушительный, устрашающий рев. Томас почувствовал, как невидимая сила швырнула его на колени, и рухнул на влажную траву. Сейчас меч обрушится на него… Он ждал.

В лесу все затихло, странное чувство покоя охватило его. Все вокруг замерло. В его сердце не было страха. Томас не хотел больше бежать или сражаться. Он преклонил голову и ждал удара. Этот миг длился целую вечность. Никогда он не думал, что знакомый с детства лес станет местом, где придется ему умереть. Он считал, что смерть ожидает его в море, – так погиб его отец и много-много других мужчин его рода. Смерть в море была предопределением. С ранних лет он носил околоплодную сорочку, которую дала ему мать. Сорочка олицетворяла удачу и служила залогом, что ему не суждено утонуть. Это была единственная ценная вещь, принадлежавшая Томасу. Она стоила шесть гиней, не меньше. Но как может эта высохшая пленка, окутывавшая его при рождении, запрятанная в серебряную ладанку, уберечь его от мечей?

Он слышал прерывистое дыхание монстра, клубы холодного тумана, вырывавшиеся из ноздрей чудовища, окутывали его. И при каждом выдохе, равномерном, как тиканье часов, Томас ждал, что меч обрушится на него и лишит жизни.

Он понимал, что они ожидают лишь нужного момента, приказа, который раздастся в тишине, и тогда казнят его. Томас ждал. От стоявшего над ним чудовища тянуло леденящим, парализующим холодом. Он видел, как трава вокруг него, подернутая изморозью, покрывалась уже толстым слоем инея. Каждый листок, каждая травинка на поляне теперь были осыпаны белыми кристаллами инея, выпадавшего из тумана от дыхания призраков.

Холод становился невыносимым, Томас едва дышал, слюна в горле превращалась в лед. Он пополз вперед и упал у самых ног чудища, схватившись руками за бронзовые поножи. И тут, едва коснувшись монстра, он вдруг сумел заглянуть в его мир. На несколько коротких мгновений его мозг как будто отперли невидимым ключом.

Неожиданно Томасу стало известно, кто они и в чем их задача. Это были варригалы! Внутреннему взору Томаса открылась холодная, неприютно пустынная земля, откуда они явились. Там царила вечная темнота, бушевали штормы, метели, грозы. То был бесцветный, бесформенный мир ожидания. Варригалы были не мертвыми, но и не живыми, они просто существовали в ожидании приказов неизвестного властелина. Варригалы были особой расой воинов, подвластных во времени чарам того, кому дано пробуждать мертвых. Того, кому ведомы были забытые заклинания.

Внезапный выстрел вырвал Томаса из полузабытья. Его грохот казался бесконечным, шею сзади обдало жаром, а поляна наполнилась светом. Он услышал резкий удар свинца по металлу и почувствовал, как задрожал с головы до ног стоявший над ним варригал. Короткий меч упал в двух сантиметрах от головы Томаса, легко вонзившись в только что замороженную варригалом землю. Призрак грохнулся на колени и стал медленно падать вперед головой.

– Томас, беги! – закричала Кейт, все еще прятавшаяся под кустом остролиста.

Томас едва успел откатиться в сторону, выдернув из земли меч онемевшими пальцами; оторвав себя от холодной земли, он вскочил на ноги. С мечом в руке, он вглядывался во тьму и нанес удар в спину монстра, шагавшего в ту сторону, где пряталась Кейт. Меч прошел сквозь латы, словно горячий нож сквозь масло. Варригал упал, шипя и подвывая. Оставшиеся призраки повернулись к Томасу; подняв мечи, они готовились напасть на него.

– Кейт, давай! Бежим на мельницу Боггла! – крикнул Томас подруге, продиравшейся из-под остролиста на поляну. – Быстрее, Кейт, бежим!

Один из варригалов бросился на Томаса с мечом. Томас отбил удар, в ночном воздухе сверкнули зеленые искры. Вместе с Кейт он бросился бежать. Никогда еще ему не удавалось бежать так быстро. При этом он держал Кейт за руку, чтобы она не отставала. Они мчались через папоротники, которые цеплялись за них всеми своими острыми пальцами.

Они слышали, как на поляне кричат друг на друга варригалы. Потом все там затихло. Тишину нарушал только быстрый топот их ног по тропе, которая уходила в глубь леса. Они мчались среди деревьев, ничего не видя вокруг, по тропе, протоптанной оленями, в сторону мельницы Боггла. Они одолели уже почти километр. Томас остановился, хватая ртом воздух, не в силах бежать дальше. Оба опустились на землю, привалившись к огромному дубу. Здесь, в лесу, Томас слышал отчетливо только громкое «тук-тук-тук» своего сердца. Он посмотрел на Кейт, которая старалась и улыбнуться, и удержать слезы.

– Кто это был, Томас? Они меня заморозили, – прошептала она, тяжело дыша и с ужасом думая, что ее услышат.

– Кто бы они ни были, я знаю, что как-то все это связано с Демьюрелом. – Он постарался улыбнуться Кейт. – Это был хороший выстрел, он спас мне жизнь. – Томас ласково коснулся рукой ее лица. Какая она все еще холодная! – Ну, пошли, до мельницы осталось километра три, не больше. Там мы можем спрятаться.

– А как же Рафа? Ты хочешь покинуть его?

– Нет. Это часть нашего плана, – ответил он, по-прежнему тяжело переводя дух. – Когда мы добрались до потайного входа в дом викария, появился Демьюрел, высоко подняв что-то вроде горящей руки и бормоча проклятия. Фонари наши уже погасли, так что Рафа спрятался и стал им невидим, я же нарочно поднял шум, чтобы заставить старого скрягу погнаться за мной. Если повезет, Рафа спокойно проберется внутрь и поищет то, что должен разыскать. Если он не вернется до утра, отправлюсь туда и найду его.

Кейт взяла его за руку.

– Мне страшно, Томас. Я никогда не видела ничего похожего на них. Я застрелила одного… Мертвеца.

Томас понимал, что не должен выказывать страха.

– Жизнь изменилась, Кейт. Она уже никогда не будет прежней. Вернуться назад невозможно, и того, что случилось вчера, исправить нельзя. Это безумие. Что-то такое изменяет мир. В туннеле это чувствовалось вполне определенно. Там было ощущение чего-то очень злобного и неправедного. У меня сводило живот от ужаса. – Томас взял меч, подхваченный им у варригала, и покрутил, глядя на клинок, запятнанный теперь кровью варригала.

Кейт прошептала:

– Что же нам делать? Мой отец станет искать меня утром. Я не могу идти на мельницу, я должна вернуться домой.

– Домой? Если Демьюрела не остановить, ни у кого из нас не будет дома. Когда я коснулся ноги того чудища, мне открылось место, откуда он появился… Я каким-то образом заглянул в его мозг. – Он помолчал, посмотрел на Кейт. – Ты не понимаешь, Кейт. Демьюрел решил по-своему устроить будущее. Если ему все удастся, этот мир изменится, будет нам непонятен. Рафа сказал мне, что Демьюрел обладает властью вызывать мертвых, управлять ветром и морем и заставить тех чудищ, что мы видели на поляне, повиноваться ему беспрекословно. Пути назад нет; это не в наших силах. Мы должны помочь Рафе, потому что только он может остановить Демьюрела.

– Откуда ты знаешь? Ведь ты только что познакомился с ним. – Кейт начала всхлипывать. – Я хочу, чтоб все это кончилось, хочу опять вернуться к тому, что было прежде. Лучше бы мне никогда не видеть его со всеми его глупыми разговорами. Или он околдовал тебя? – говорила Кейт сквозь слезы. – Сегодня я что-то убила… Я видела, как оно умерло. Оно хотело убить тебя. Пожалуйста, Томас, сделай так, чтобы все это кончилось, прекратилось!

Она подтянула колени к груди, вся съежилась, стараясь сделаться маленькой-маленькой. «Если сейчас закрыть глаза, – думала она, – может быть, тогда закроется все, что случилось сегодня, и все исчезнет, как исчезает дурной сон с наступлением утра». Томас обнял ее за плечи. Он никогда еще не видел, чтобы Кейт плакала. Она всегда была такой сильной, так умела владеть собой, своими чувствами. Сейчас же она плакала, как дитя, как малец, который еще минуту назад хорохорился, похвалялся своей силой, будто напрашиваясь, чтобы кто-то более сильный и более властный пришел и побил его. В этом черном лесу они сидели молча, прижавшись друг к другу. Томасу тоже было страшно, но он не решался в этом признаться. Как могут они восстать против Демьюрела? Он был викарием, владельцем большого карьера, где добывался глинистый сланец, был судьей, наконец. Он олицетворял собой всю власть в мире Томаса. А Томас был совершенно бессилен – ребенок, бездомный и нищий, а теперь еще и преступник.

Он откинулся назад, прислонился спиной к дубу и сквозь голые ветви посмотрел в ночное небо. Король-дуб утратил былое великолепие; теперь настало время вечнозеленого остролиста. А красавец дуб потерял свою силу, как будто отдал ее земле. Вокруг повсюду лежали увядшие листья; выпавшие из чашечек желуди дожидались, когда с весною опять явится Зеленый Джек и пробудит их и над землей снова заплещется флаг новой жизни, флаг вечного возрождения.

– Мы останемся здесь до рассвета, – ласково говорил он тихо плакавшей Кейт, – а потом отправимся на мельницу. Постарайся заснуть. Я буду на страже.

Кейт не ответила, но спрятала лицо на его плече, сберегая тепло. Томас поднял грубый, потертый воротник своего пальто. В руке он держал меч и пристально вглядывался в темноту. Между деревьями ему видны были с севера огоньки Бейтауна под необычным светящимся облаком. Он старался не заснуть, но отяжелевшие веки сомкнулись, и тепло их помогло отстранить от себя страхи прошедшего дня. Мысли сменились сновидениями, реальность уступила место мечтам.

Земля казалась мягким ложем в конце долгого пути. Убаюкивая, тихо и ритмично поскрипывали ветки. Он теснее придвинулся к Кейт, ее волосы касались его лица. От нее пахло мылом, землей и порохом. Томас дышал спокойно, чувствуя себя в безопасности, зная, что у него есть друг.

5

ЗОЛОТОЙ АЛТАРЬ

Томасу снился сон. Было темно, как в гробу; он находился в холодном каменном помещении. Темнота давила его, сжимала, словно заворачивала в тугой саван. Далеко в углу вспыхнула свеча, посылая неверные блики через всю огромную комнату. Томас видел, что это просторный каменный зал с высокими сводами, раньше видеть такие помещения ему не приходилось. Потолок над ним был едва различим и поддерживался семью каменными колоннами, увенчанными вырезанными из камня же бараньими рогами. В дальнем конце зала Томас разглядел золотой алтарь с высоким крестом, украшенным драгоценными камнями. Вся его поверхность была инкрустирована яшмой, халцедоном, рубинами, топазами и хризолитами. Золотой нимб, казалось, парил в воздухе позади креста. Он был украшен семью прекрасными изумрудами. Томас двинулся к алтарю. Огромный голубой камень в центре креста вдруг почернел, когда же он подошел ближе, все драгоценные камни превратились в блестевшие голубые человеческие глаза, следившие за каждым его шагом.

От стены выступили вперед семь высоких крылатых фигур, облаченных в длинные, белые, струящиеся одеяния. Крылья у всех семерых изогнулись вперед и прикрывали их головы; они шли к алтарю. Каждый локон их длинных, золотистых волос сверкал металлическим блеском. Их темно-коричневая кожа красиво блестела. Они были сильные и смелые, ростом больше двух метров, с широкими плечами и проницательными темными глазами. Шагая в ногу, они запели речитативом, их сильные голоса наполнили все помещение. Слова звучали музыкой. Они вибрировали и создавали настроение, эхом отражаясь от толстых стен, наполняя глубоким ощущением покоя и мира. Томас непроизвольно покачивался в такт волнам звуков, колебавшихся в его теле, проникавших в душу. Он сцепил руки, сплетя пальцы, чтобы удержать их в покое. Он вбирал в себя каждое слово.

Святый, святый, святый. Покровитель гостеприимцев.

Небеса и земля полнятся твоей Славой.

Эхо песнопения пронизывало его тело. Поющие вновь и вновь повторяли эти слова, идя к алтарю. Один из них нес большой меч, второй – щит, третий – шлем. Томас, увлекаемый ими, подошел к алтарю ближе, как будто был вправе принять участие в этом ритуале. Как будто его влекло, независимо от его воли, к особому моменту в его жизни, который изменит его самого навсегда. Он не знал, видят ли его крылатые создания, да ему это было и не важно.

Они были словно и люди, но отчасти чем-то иным. При каждом их шаге зал вибрировал. Их белые одеяния сияли особенной чистотой, какой Томас никогда прежде не видел. Он не мог поверить, что это сон, – такое все было реальное, настоящее. В голове его прозвучал голос: Проснись, проснись.

Между тем он чувствовал себя бодрым, как никогда, живым, как никогда. В этом огромном зале, в этом сиянии, в самом присутствии крылатых существ было больше жизни, чем он мог себе вообще представить. Томас чувствовал, что кто-то смотрит на него, что не он один наблюдает этот ритуал. Обернувшись, он увидел, что справа от него стоит человек. На нем была, льняная туника, длинные просторные штаны и пара изящнейших, но притом самых необыкновенных туфель с серебряной чеканкой на носках. Человек этот был не белым и не черным, скорее, сильно загоревшим на солнце. У него были черные волосы, они вились и переплетались, как ветки боярышника. Человек улыбнулся и заговорил с Томасом, назвав его по имени; голос у него был теплый и звучный.

– Томас. Все это для тебя. – Он указал рукой на алтарь. – Ничего не бойся, Томас. Силы, с которыми тебе предстоит сразиться, они не из крови и плоти. Они правители тьмы и духи зла.

Мужчина взял Томаса за руку. Томас заглянул в его глаза и понял, что эти глаза – с креста, темно-синие, теплые, всевидящие, всезнающие. Он чувствовал себя перед этим человеком обнаженным, как будто тот знал о его жизни всё. Каждый секрет, каждая ложь, каждая дурная мысль были ему открыты. И тем не менее сжал руку Томаса и смотрел на него с ласковой улыбкой.

– Не бойся, – заговорил он вновь. – Что бы ты ни сделал, все может быть исправлено, вычеркнуто, прощено.

Томас отвернулся, не в силах смотреть этому человеку в лицо. Ему было стыдно. Он только теперь заметил, что одет в грязное тряпье, которое висит на нем, как рубище. Томас еще ниже опустил голову, он просто не смел поднять глаз.

– Кто вы? – спросил он, с трудом выговаривая слова. Его глаза по-прежнему смотрели вниз, на узор каменного пола; он ждал ответа.

– Я Король. Разве ты не слышал обо мне? И не узнаешь мой голос?

– Наш король жирный, жадный и безумный, – сказал Томас, не подымая глаз, не желая смотреть на того, кто стоял с ним рядом. – Он никогда не стал бы говорить с воришкой вроде меня.

– Я – Король, но не земной король. И ты должен только одно: верить в меня. Тогда я могу быть и твоим Королем, Томас. – И он нежно коснулся лба мальчика.

– Как же я могу не верить в тебя, если ты стоишь рядом со мной? Ведь я вижу тебя собственными глазами. Я никогда не сомневаюсь в том, что вижу.

– Ты веришь только в то, что видят твои глаза? Но в жизни есть много-много такого, о чем глаза рассказать нам не могут. Я знал тебя с тех пор, как ты только сплетен был в материнской матке. С самого начала времен я исчислил все дни твои.

Он смотрел на Томаса и улыбался.

– Ты можешь верить во что-то, но совсем не обязан следовать этому. Тебе легко верить в меня, когда ты стоишь здесь, в моем мире. Но во что будешь ты верить, когда вернешься в свой мир? Во что ты будешь верить, когда не сможешь видеть меня? – И Король положил руку на плечо Томаса.

– Я буду верить в тебя – и здесь, и в том мире, который придет потом.

Томас потянулся к Королю, и он взял его руку.

– Если ты веришь в меня, последуешь ли за мной?

Томасу трудно было говорить. Никогда еще не доводилось ему предстать перед кем-то подобным. Он нутром чувствовал исходящее от Короля, хотя и не высказанное словами, величие и власть. Теперь лицо его собеседника начало светиться, излучая чистый белый свет, этот свет наполнил комнату, купал Томаса в своих лучах. Он был так ярок, что Томас закрыл глаза и отвернулся.

– Мой Господин. Ты будешь моим Королем. Я последую за тобой.

Томас выговаривал каждое слово медленно, все ниже склоняя голову.

– Ты действительно понимаешь, что говоришь, Томас?

– Да, – не колеблясь, ответил Томас.

– Тогда подними голову и смотри. – Человек поднял его лицо за подбородок. – Открой глаза. Этот свет никогда не ослепит того, кто смотрит правдиво. Это свет вселенной. Свет, который невнятен тьме.

Томас открыл глаза. Помещение заполнилось крылатыми существами, все они склонились перед его собеседником, и все громче и громче звучали слова, произносимые ими нараспев:

Святый, святый, святый. Покровитель гостеприимцев.

Небеса провозгласили Тебя Королем.

Земля полна Твоей Славой.

Томас не понимал, что происходит.

– Кто они? – спросил он с сомнением в голосе.

– Это серавимы. Воинство Мулкута. Иди к алтарю. Там должно свершиться нечто важное.

Король повел Томаса к алтарю. Свет, излучавшийся Королем, отражался во всем зале. Не было никаких теней, темных углов, никаких тайн. Серавимы кольцом окружили Томаса и Короля. Все громче звучало пение. Подойдя к алтарю, Томас стал перед крестом, неисчислимые глаза которого светом своим проникали в его душу. У его ног лежала старинная книга с переплетом из чеканного золота, страницы были из толстого папируса. Книга открылась сама. Томас увидел имена, много-много имен. Страницы переворачивались одна за другой, и на последней странице он увидел, как появляется его имя, которое писала невидимая рука без чернил или гусиного пера.

– Это Книга Жизни. Тому, чье имя вписано сюда, не надо бояться смерти, – проговорил Король с улыбкой. – Сегодня ты получишь от меня два дара, Томас. Всегда носи их с собой. Они понадобятся тебе, когда наступит время.

Один из серавимов шагнул к Королю и вручил ему толстый кожаный ремень с золотой пряжкой. Король опоясал им Томаса.

– Это пояс истины. Твой враг будет лгать и обманывать тебя. Он и есть отец всякой лжи. Остерегайся его. Он кровожадный лев и будет разрушать твою душу. Держись моей правды, и тебе не грозит поражение.

Король взглянул на самого высокого и сильного серавима и знаком подозвал его к Томасу. Томас никогда не видел таких красивых лиц. Оно не было ни мужским, ни женским, ни молодым, ни старым. Черты его были почти прозрачны, и вместе с тем в них чувствовалась огромная сила.

Томас обратил внимание, что белое одеяние серавима было соткано нитью, каждый изгиб которой давал золотой или серебряный отблеск. Оно было перепоясано толстой живой ветвью. Нераскрывшиеся бутоны и зеленые побеги сплетались с темными ветвями рябины, плотным слоем охватывая талию и образуя крепкое кольцо и ножны, висевшие на нем. Крылья серавима мерцали и сияли. Они не были похожи ни на птичьи, ни на какие другие и отнюдь не выглядели неуместно на фигуре, столь сходной с человеческой. Казалось, они пульсировали, частично меняясь в размерах, как будто каждое биение сердца волшебного создания вселяло жизнь и в крылья. Серавим вынул из ножен золотой меч, взявшись за клинок обеими руками, поднял его над своей головой, потом медленно опустил и протянул Томасу. Король смотрел Томасу в глаза.

– Азрубель отдает тебе свой меч. Прежде чем принять его, подумай о битве, которая тебе предстоит. Не бери в руки меч до тех пор, пока не будешь готов к сражению. Сегодня ты вошел в возраст, ты стал мужчиной. Помни, Томас, верить в меня труднее, когда ты не можешь видеть меня, и труднее следовать за мной, когда ты предоставлен себе. Помни же эту ночь. Все, что от тебя требуется, – говорить со мной, и я отвечу тебе. Я всегда буду с тобой, до скончания времен.

Томас, не колеблясь, протянул руки и принял у Азрубеля меч, крепко взявшись за его рукоятку. Внезапно огромный зал погрузился во тьму. Томас почувствовал, как резко похолодало и засвистел холодный ветер. Он ничего не видел, глаза отчаянно искали хоть малейший проблеск света. Его окружала полная темнота… и полная тишина.

И тут послышался какой-то шепот. Сперва это было похоже на скребущихся крыс где-нибудь в дальнем конце зала. Затем шум усилился, зазвучали молодые голоса, смех, шутки. Вдруг он услышал всхлипывания ребенка, всхлипы превратились в плач, ребенок плакал в кромешной тьме.

Он медленно шел по каменному полу, осторожно передвигая босые ноги, и ему чудилось, что он слышит ими темноту. Со всех сторон раздавались шорох, шуршание, знакомые удары длинных хвостов по пыльному полу. Повсюду вокруг него возились крысы.

Осторожно ступая, он ощущал теплый, влажный мех под ногами – то был живой ковер, по которому он пытался сейчас идти. При каждом его шаге крысы бросались врассыпную, перескакивая через его босые ноги, хватая за лодыжки и кусая, прежде чем отскочить в сторону. Ничего страшнее Томас еще не испытывал, то был кошмар, кошмарнее всех прочих кошмаров. А шепот вокруг становился все громче. Между тем он никого не видел. Он слышал только потерянные вскрики, безостановочно взывавшие о помощи сквозь глухие рыдания. Чья-то рука в темноте коснулась его лица, другая схватила за ногу, третья вцепилась в волосы. Он чувствовал, как откуда-то из живота вздымается волна леденящего страха. Это был страх, от которого мгновенно пересохло во рту и задрожали губы. Страх охватил все его тело, совершенно лишил сил.

Вдруг он услышал, как кто-то чиркнул по трутнице, и вдалеке появился огонек свечи. Алтаря не было, серавимов тоже, только этот одинокий огонек. Томас вырвался из пут ужаса и медленно пошел вперед, держа меч перед собою. Меч был совершенно невесом и даже в этой тьме светился неземным сиянием, словно золотая полоска рассвета в кромешной ночи. Он увидел скрючившуюся фигуру, затаившуюся позади горевшей свечи.

– Ты кто? – громко крикнул Томас, но ответа не последовало. – Кто ты такой? – Томас рассерженно ударил мечом по каменному полу. Комната заколыхалась, словно под ним вот-вот разверзнется земля, он упал.

Каменный пол разверзся, и в проеме возникла церковная кафедра из черного дерева. Она медленно вздымалась через пролом, пока не оказалась выше головы Томаса. Единственная красная свеча на кафедре медленно роняла капли воска на каменный пол. За кафедрой стоял Демьюрел и смотрел на Томаса.

– Я захвачу в плен небеса, – заговорил он, – я стану превыше Бога. Я буду судьей на Страшном суде. Я вознесусь над самыми высокими облаками. Выше меня не будет никого. Весь мир будет поклоняться мне. – И Демьюрел закатился долгим-долгим хохотом.

Томас смотрел на подножие кафедры. Кейт и Рафа были привязаны к нему толстыми веревками, напоминавшими змеиные кольца. Каждый виток скользкой веревки шевелился и извивался вокруг ног их и рук, все туже прикручивая их к кафедре. Томас шагнул вперед и ударил по кафедре мечом. Она раскололась, словно черное стекло, острые осколки разлетелись по всему полу.

Демьюрел упал наземь и тотчас был окружен черными лисицами, которые выскочили из темноты и стали перед своим повелителем, как стражи, охраняющие хозяина.

– Ну же, вперед, мальчуган. Ты, кажется, намерен сразиться, так сделай еще шажок, если посмеешь! – закричал он с издевкой, а лисы пускали слюну и лаяли ему в унисон.

Томас шагнул вперед и поднял свой меч, готовый ударить Демьюрела по голове. Каменный пол под ним стал крошиться, превращаясь в песок. Отверзалась пропасть, Томас чувствовал, как его ноги скользят вниз. Он падал куда-то.

– Томас! – вскрикнула Кейт, внезапно проснувшись. Она увидела варригала, который выступил из темноты леса и замаячил над ними. Чудовище уже размахнулось, готовое поразить Томаса своим мечом. – Не-ет! – закричала она в темноту, глядя в ярко пылавшие красные глаза варригала на фоне едва занимавшейся зари.

Томаса словно выдернули из сна в реальность. Не долго думая, он ударил по уже падающему на него мечу. Металл зазвенел над самым его ухом.

– Кейт, беги! На мельницу!

Кейт выскочила из-за дуба и помчалась вниз по тропе. Варригал снова обрушился с мечом на Томаса, но он ловко отскочил, и меч врезался в ствол дерева. Могучий дуб еще сильней затвердел от мороза, кора и ветви покрылись белой наледью. Пока варригал старался вытащить меч, Томас полоснул его по ногам и, поняв, что есть шанс спастись, бросился вслед за Кейт.

Томас торопился, как только мог, и вскоре увидел впереди Кейт, бежавшую по тропе в сторону мельницы Боггла. В этот предрассветный час мир казался серым. Не было ни теней, ни красок. Томас оглянулся, его никто не преследовал. Он был зол на себя за то, что заснул, за то, что опять оказался в руках чудовища, что Кейт во второй раз спасла его.

– Кейт! – окликнул он ее. – Подожди меня, я не могу бежать так быстро, как ты. – Он тяжело дышал, надеясь, что она хоть приостановится.

– Ты помчался бы быстрее, если б видел, что за тобой гонится сам дьявол, – огрызнулась она, продолжая бежать со всех ног к мельничному ручью.

– Это он и есть, Кейт. Он самый. Но он нас не поймает. – И Томас схватил Кейт за плечо. – Стой. Нам надо поговорить.

– Каждый раз, как я говорю с тобой, это заканчивается тем, что кто-то пытается убить меня.

– Т-сс! – Томас закрыл ладонью рот Кейт, заставляя ее замолчать.

Вдали послышался знакомый топот: от моря вели лошадей вверх, на вересковую пустошь. Было слышно, как цокают по камням копыта.

– Контрабандисты! Быстро в лес! Они не должны нас видеть. – Томас столкнул Кейт с тропинки в папоротниковые заросли.

Согнувшись, они пробирались через подлесок, теперь их уже не могли увидеть. Лошади проходили мимо, одна за другой, каждую вели под уздцы. Во главе процессии верхом на огромном черном коне ехал мужчина. Томас всмотрелся, приподнявшись над папоротником.

– Это Джекоб Крейн, вернулся из Голландии, – прошептал он Кейт.

– Убийца Крейн, должно быть, удрал из-под виселицы. – Кейт не собиралась тратить время на контрабандистов. Она знала, этим людям нельзя доверять, они продали бы родную мать за литр джина. – Опустись пониже, не то они заметят тебя, – прошептала она Томасу и потянула его за рубаху.

Джекоб Крейн был стройный мужчина и одевался всегда изысканно. Черные кавалерийские сапоги из мягкой кожи, белоснежные рубашки, хорошего покроя сюртуки, а поверх непременно просторный непромокаемый плащ, какие можно приобрести только за хорошие деньги. При нем было два пистолета с кремневым замком, оба заряженные – один дробью, другой свинцовой пулей.

Внезапно он повернул голову и прислушался: из подлеска словно бы донеслись чьи-то голоса. Придержав коня, он всматривался в подымавшийся над кустарниками туман. Человек, который вел позади него первую лошадь, понял, что старается разглядеть Крейн.

– Это дракон дышит, мистер Крейн, вот что это такое. Он каждое утро подымается из земли вместе с рассветом, – проговорил он, для убедительности усердно кивая головой Крейну.

– Дракон дышит, говоришь? В наше-то время, в восемнадцатом веке? Драконы давно испарились, в лесу теперь никаких духов нет, кроме того пахучего духа, который мы везем в этих бочонках. Ну, едем, до трактира двадцать километров, а бренди уже нагревается.

Крейн, остановив своего коня, еще раз посмотрел в ту сторону, где прятались Кейт и Томас. Листья папоротников медленно покачивались взад-вперед.

– Кажется, мистер Агар, за нами следят. – Он выхватил пистолет из-за пояса и прицелился в заросли папоротника. – Выходите, или я вышибу вас из вашего убежища.

Томас и Кейт переглянулись. Томас знаком показал: не двигайся!

– А ты, видно, храбрее меня! Это твой последний шанс, или я стреляю. – Он обернулся к Агару. – Если это капитан Фаррел, сострижем его с дерева; а если дракон, можешь получить его на завтрак.

В этот момент что-то приподнялось в папоротниковых зарослях, Крейн выстрелил, звук выстрела разнесся по долине и улетел дальше, к морю. Старый олень взревел и, оттолкнувшись задними ногами, выскочил из подлеска и скрылся в спасительной чащобе леса.

– Вот твой дракон, мистер Агар, картечью в зад. – Засмеявшись, Крейн, пустил коня вверх по тропе.

Агар улыбнулся и бросил взгляд в ту сторону, где прятались Томас и Кейт.

– А вот ваш таможенный инспектор, – пробормотал он про себя в ответ. – Уж этот умник не промазал бы в двух оленят, мистер Крейн. – С этими словами он шлепнул лошадь, которую держал под уздцы, и она опять стала взбираться по крутой тропе.

Томас и Кейт оставались в своем укрытии, прислушиваясь к удалявшемуся перестуку копыт. По другую сторону ручья видна была мельница. Из трубы как раз начал подыматься дымок от только что разведенного очага. Они все еще прислушивались, пока топот лошадей не стих окончательно. Кейт заговорила первой.

– Он хотел застрелить нас. – Она сердито взглянула на Томаса и ущипнула его за ногу.

– Промахнулся бы. – Томас старался пропускать мимо ушей ее тревоги.

– Это был Джекоб Крейн, он убийца и контрабандист. Он не желает, чтобы кто-то знал, чем он занимается. – Кейт злилась. Она опять ущипнула Томаса, чтобы заставить его хоть как-то откликнуться на ее слова.

– Он не контрабандист, – наконец отозвался Томас, – а свободный торговец, и в этом нет ничего дурного. – Он замолчал, поднявшись над папоротниками и глядя вниз, на берег, через мельничный ручей. – Во всяком случае, у нас есть заботы поважнее, чем он. – Томас опять умолк и стал нюхать воздух.

– А что же с Рафой? Ведь Демьюрел мог захватить его! – И она опять ущипнула Томаса, еще крепче, чем прежде.

– А ну, прекрати! – Томас отбросил ее руку и опять стал нюхать воздух.

– Ты не слушаешь меня, ты думаешь о чем-то другом. – Она ткнула его в грудь указательным пальцем. – В чем дело, Томас? Почему ты не слушаешь?

– Я слушаю, но не тебя! Разве ты не слышишь?

Кейт навострила уши. Медленно, с первыми признаками рассвета, от деревьев стал подыматься неясный шорох. Вот раздалась дробь дятла со ствола огромного ясеня, громко запел дрозд, устроившийся на ветке дуба. Томас с улыбкой посмотрел на Кейт.

– Уже утро. За ночь мы сделали, что было нужно, мы остались живы. – Он громко расхохотался, но вдруг осекся, его взгляд упал на меч, лежавший у его ног.

Кейт заметила, на что он смотрит. Клинок меча был покрыт запекшейся кровью варригала. В первых лучах занимавшегося утра, принесшего им безопасность, это все же заставило их содрогнуться от страха. Кейт посмотрела на Томаса и схватила его за руку.

– Ты думаешь, они опять станут преследовать нас? – с тревогой спросила она.

– Думаю, да, но не при свете дня.

6

ЧЕРТОВА МЕЛЬНИЦА

Трехэтажная мельница Боггла, именуемая Чертовой, стояла на берегу небольшого ручья добрую сотню лет. Ее сложенные из грубо отесанного камня стены венчала красная черепичная крыша, кое-где покрытая толстым слоем зеленого мха. Огромное деревянное мельничное колесо над ручьем вращалось медленно, покряхтывая под тяжестью воды, жалуясь на судьбу, заставившую его выполнять эту работу. Оно вращалось безостановочно, недавно обитые металлом и свежевыкрашенные голубой краской ковши мутили воду ручья. От мельничного колеса тянуло приятной прохладой, в воздухе стоял острый запах только что помолотой муки, скотного двора и вяленого мяса. В углу рамы каждого из двадцати окон, выходивших на фасад здания, был выгравирован забавный лягушонок. Быстро светало, в окнах отражались золотые лучи всходившего солнца, казалось, на каменной стене развешаны большие квадратные пластины из чистого золота.

На другой стороне речушки, чуть выше и дальше от воды, стоял небольшой каменный дом. Около него был разбит огород, в нем копошилось несколько цыплят. Упитанный черный теленок стоял, прижав нос к низенькому плетню, которому надлежало удерживать его в загоне. Дверь коттеджа была так мала, что взрослому человеку пришлось бы согнуться, чтобы попасть в дом. Она была вытесана целиком из твердого дубового бревна. В причудливо извивавшихся линиях прочной доски из темного, узловатого, закаленного непогодой дерева внимательный глаз разглядел бы множество самых разных образов.

Коттедж выглядел приветливым и дружелюбным; из трубы вился дымок, указывая на то, что в камине уже разведен огонь и в доме тепло. Он так и манил к себе, суля безопасность и кров продрогшим от утренней прохлады Кейт и Томасу. Ребята прислушались – в доме пел мужчина. Это была песня о море, о приключениях и большой удаче.

Он пел с тяжеловесными интонациями и сильным иностранным акцентом – казалось, поющий крепко простужен. Голос то вздымался, то опадал, словно морской прилив. Иногда мужчина вдруг замолкал, потом опять продолжал петь, торопясь и проглатывая слова, потом повторял их не к месту и не ко времени. Пение, явно не слишком верное, временами прерывалось взрывами хохота, как будто человек подшучивал над собой.

Томас и Кейт слышали, как он отбивает такт чем-то вроде деревянной ложки по кастрюле. Громкое постукивание нарушило тишину утра, цыплята и теленок скучились у двери, словно приготовились к торжественному появлению хозяина.

Стукнула откинутая щеколда, из темной прихожей раздалось громогласное «добр-утра!», и из двери в огород выплеснулось долгожданное месиво. Цыплята наперебой старались обогнать теленка. Теленок сопел, погрузив нос в смесь зерна, хлеба и молока, а цыплята прыгали ему на спину, на голову, клевали в ноздри, надеясь отогнать его.

Мужчина не заметил Томаса и Кейт, стоявших у забора. Он выгреб из кастрюли остатки угощения для цыплят и, закрывая дверь за собой, опять затянул песню. Томас подошел к двери и три раза стукнул по темному дереву. Ответа не последовало. Томас постучал опять, теперь уже кулаком.

– Хозяин! Не могли бы вы дать нам немножко хлеба, чтоб подкрепиться? – прокричал он.

Сбоку открылось небольшое окошко, в нем появился нос хозяина; он понюхал воздух.

– Убийца? Кто тут убийца? – спросил он требовательно, густым горловым голосом.

– Нет здесь никакого убийцы! – крикнула в ответ Кейт. – Нам надо подкрепиться. Пожалуйста, дайте нам хоть сколько-нибудь хлеба.

Мужчина внимательно осмотрел их с головы до ног.

– Ну что ж, коли вам нужно подкрепиться, как же это не дать вам хлеба. Где это видано, чтобы прийти на мельницу да хлеба не получить, ну и жаркого в придачу. А чайку? Что скажете?

Оконце захлопнулось, а дверь отворилась. Мужчина еще раз оглядел Томаса и Кейт. Они были по уши в грязи, одежда вся в зеленых пятнах от папоротника. Не укрылся от него и тревожный взгляд Кейт. Томас быстро спрятал меч варригала за изгибом плетня.

– Входите, входите, не стоять же на пороге весь день. Входите, на дворе холодно, погрейтесь у огонька.

Мужчина говорил быстро, подталкивая их в просторную кухню. Она была аккуратная и чистая, с черной плитой у дальней стены. Два дубовых кресла были придвинуты к самому очагу, на одном, переброшенные через подлокотник, сушились штаны. Горевший торф озарял комнату теплым оранжевым светом, и дымок от него наполнял весь дом благоуханьем жирной земли. В воздухе стоял крепкий свежий аромат дрожжей, фруктового пирога и поднимающегося хлеба, напомнив Томасу приготовления матери к Рождеству. Комната была длинная, с темными балками под низким потолком и белыми, недавно оштукатуренными стенами. С балки над их головами висели на крюке два мертвых фазана, их красные, коричневые и золотистые перья блестели под лучами солнца, проникавшими через окно. За фазанами подвешены были большие, с корочкой, куски солонины – казалось, их покрыли толстым слоем коричневого воска.

– Усаживайтесь поудобнее, у вас такой вид, будто вы провели ночь под открытым небом. Как вы оказались здесь в такую рань? – Он замолчал и прикрыл ладонью рот. – Ну, я и грубиян! Меня зовут Рубен Уэйфут – мельник я, а это мой дом. И вы будьте как дома. – И он раскинул руки дружеским жестом.

Рубен Уэйфут был мощного телосложения мужчина, крепкий как бык, широкоплечий, с сильными руками. Кисти рук напоминали лопаты для угля, но при этом были хорошо ухожены и не лишены изящества. Несмотря на свою громоздкость, он не производил впечатления человека нескладного. Все в нем было ловко и аккуратно.

Хотя его одежда была сильно поношена и дважды перелицована, выглядел он джентльменом. На нем были старые камвольные штаны, некогда белая рубашка и толстый кожаный фартук со следами муки. В сущности, Рубен Уэйфут был весь в муке: его длинные белые волосы, большие уши и даже широкие, кустистые брови. Казалось, его засыпало снегом. И тем не менее главным, что привлекало к себе внимание, были его большие зеленые глаза. Они были мягкие, улыбчивые, добрые. Глаза человека, которому можно довериться, глаза хорошего человека.

– А теперь давайте-ка я угощу вас обещанным чаем и хлебом. У вас, ребята, такой вид, что вам бы очень кстати пришлось что-нибудь согревающее. У меня у самого двое парнишек. Они встанут через часок примерно. Они помоложе вас будут немного, но все равно большие уже парни.

Рубен открыл дверцу маленькой боковой духовки и вынул несколько толстых, хорошо поджаренных кусков мяса. Положив горячее на тарелку, он предложил его Томасу и Кейт.

– Приступайте, а я сейчас дам вам хлеба. Потом расскажете, что там у вас стряслось. Гости у нас бывают редко – ведь это Боггл Милл, Чертова мельница. – Рубен взял каравай хлеба, показал его им, потом разломил надвое своими огромными ручищами. – Ну, вот вам. Нет ничего лучше теплого хлеба с раннего утреца.

Он положил хлеб на тарелку и хлопнул в ладоши, отчего мука облаком взметнулась в воздух.

Они не заставили себя просить и набросились на горячее мясо и теплый хлеб, в то время как Рубен занялся утренней приборкой. Они наблюдали, как он подмел пол, потом расставил четыре прибора на длинном деревянном столе, стоявшем напротив окошка, которое выходило на залив. Рубен заметил, что Кейт следит за каждым его движением. Она уже собралась сказать что-то, но он опередил ее:

– Да, у меня есть жена – ведь ты это хотела спросить? Ее зовут Изабелла. Сейчас, пока близнецы спят, она собирает травы в лесу.

И тут же ответил на второй вопрос, который угадал по глазам: сама Кейт говорить не могла, у нее был полный рот.

– Близнецов зовут Беалда и Эфриг. Ты услышишь их раньше, чем увидишь. – И он указал глазами на потолок, на половицы, поддерживаемые балками, всего в нескольких сантиметрах над его головой. – А теперь и у меня есть вопрос. Что вы делали в этих местах? Ведь еще совсем рано.

Он как следует разглядел их. Грязные башмаки, следы пота и грязи на лицах, особенно же – глубоко затаившаяся в глазах тревога. Его густой голос и заметный акцент подсказывали, что он нездешний.

Томас и Кейт знали, конечно, о Чертовой мельнице, но окрестные жители заглядывали сюда редко и не любили о ней говорить. Люди верили, что в лесной долине живут оборотни. Это были странные создания, которые могли принять человеческий образ, а могли обратиться в какого-нибудь зверя. По-настоящему они людям не вредили, но все знали: оборотень непременно украдет все, что плохо лежит. Если, заблудившись, спросишь у них дорогу, они непременно пошлют тебя в противоположную сторону. Спросишь, как пройти к морю, а тебя направят в топкое болото, в опасную и коварную засасывающую трясину. Или спросишь, как попасть в Уитби, и не успеешь оглянуться, как окажешься на старой южной дороге, которая местами давно уже обрушилась в море. Поскольку никто не мог сказать с уверенностью, что видел оборотня, никто и не мог описать, как же он выглядит. Но одних только слухов было достаточно, чтобы как местные жители, так и приезжие обходили стороной Чертову мельницу и саму долину, которая связывала мельницу с морем у Чертовой Дыры.

Рубен сел, придвинув деревянное кресло поближе к огню. Он смотрел на ребят и ждал ответа на свой вопрос. Кейт проглотила наконец пищу и уже собралась отвечать, но Томас перебил ее:

– Мы просто заблудились в темноте, только и всего. Пошли не по той тропе, да так и не сумели найти дорогу назад.

Он взглянул на Кейт, желая, чтобы она подтвердила его слова. Томас не хотел лгать, но и открыть правду не хотел. Кейт напряженно кивнула, но чувствовала, что щеки ее пылают. Рубен смотрел на них. Он заметил, что Кейт смущена.

– Чего тут только не бывает в этих лесах по ночам. Двум парнишкам вроде вас оказаться здесь одним очень опасно, – проговорил он, понизив голос.

– Я не парень, – быстро возразила Кейт. – Я девочка. Меня зовут Кейт, а это Томас. И мы не заблудились, мы хотели убежать из…

– От свободных торговцев, контрабандистов, – вмешался Томас. – Мы шли по дороге и наткнулись прямо на них, они подымались к маяку, поэтому мы спрятались, убрались с их дороги. Не хотели, чтобы они нас схватили. – И он откинулся в кресле, довольный своим ответом.

Рубен кивнул, как будто бы соглашаясь с ним. Томас облегченно перевел дух и потянулся еще за куском хлеба.

– Гляжу я, грязь-то на ваших башмаках – это глинозем вроде. – Рубен кивком указал на подошвы Томасовых башмаков, облепленных толстым слоем красной глины. – В этих краях ее нет. Должно быть, вы пришли с той стороны залива. Довольно-таки длинная прогулка в темноте, особенно если не ведаешь, куда идешь.

Томас не знал, что ответить. Он сделал глубокий вдох и оглядел кухню, лихорадочно надеясь что-то придумать. Ложь составляла большую часть его жизни; вранье давалось ему без труда. Сейчас он спешно искал хоть что-нибудь, хоть какую-то фразу, за которой укрылась бы правда.

Внезапно за дверью возникло какое-то волнение, поднялся шум. Было слышно, как бегут по огороду, громко пища, цыплята. Потом во весь голос замычал теленок, должно быть, головой тычась в плетень. Дубовая дверь распахнулась, как будто неожиданный порыв ураганного ветра ворвался в дом. Рубен вскочил на ноги и широко раскинул руки с криком: «Изабелла, Изабелла!» Он выхватил у жены большую корзину, которую она несла на руке. Томас и Кейт едва не расхохотались, наблюдая эту странную и шумную встречу.

– Изабелла, у нас двое гостей. Это Кейт, а вот это Томас, – гремел Рубен, представляя их жестом. – Они потерялись в лесу, зато нашли дорогу сюда. Я тут подкормил их, они ж, бедняги, совсем замерзли.

Рубен говорил возбужденно и выглядел совершенно счастливым оттого, что снова видит жену свою, его глаза сияли, и весь он был переполнен радостью. Казалось, он просто взорвется от переполнявших его чувств, если не разделит их, не выразит открыто, как он счастлив. Рубен обхватил Изабеллу руками, она тоже обняла его, и он восторженно поднял ее, прижимая к себе.

Томас заметил вдруг, что на правой руке Рубена шесть пальцев. Не веря собственным глазам, он пересчитал свои собственные пальцы, решив, что он ошибся. Но нет. У него было пять пальцев, а у Рубена шесть. Томас покосился на Кейт, надеясь, что она тоже это заметила. Но она уставилась в пол, стараясь не смотреть на них. Он вдруг понял, что она никогда не видела, чтобы люди так любили друг друга.

Он подумал о своих родителях. Его отец вечно был в море, а по возвращении путь его лежал через трактиры «Дельфин», «Старый моряк» и «Голова коня». Он являлся в их маленький, тесный вечно неприбранный домишко, мимоходом ладонью трепал по голове Томаса, словно какого-нибудь щенка, потом плюхался в кресло, стоявшее у камина, и проваливался в глубокий, сдобренный джином сон.

Рубен и Изабелла, перестав обниматься, повернулись к Томасу и Кейт. Изабелла была такая же высокая, как Рубен, а то и чуть выше его, и вообще она была совсем не похожа ни на одну женщину, каких ему доводилось видеть. На ней было длинное зеленое платье с белым передником и черный дождевик. Длинные волосы отливали чистым серебром, каждая прядь сияла, как паутинка, прихваченная инеем. Ее кожа была цвета темной бронзы, загоревшая за долгие часы работы под палящим летним солнцем, в глазах и на губах играла улыбка, но определить ее возраст Томас не мог. Изабелла и Рубен стояли рядом, их контуры осеняло солнце, глядевшее теперь прямо в окно.

Изабелла смотрела на Кейт:

– Похоже, ты ходишь в этой одежке довольно давно. Пойдем, может быть, у меня найдется что-нибудь подходящее для тебя.

Она взяла Кейт за руку и повела вверх по лестнице. Размеры коттеджа были обманчивы. Томас заметил две лестницы, которые вели из кухни в разные части дома.

Рубен посмотрел на Томаса:

– Эта ночь в лесу, должно быть, показалась тебе слишком долгой.

Томас помолчал; ему не хотелось отвечать сразу, не подумав прежде, что следует сказать.

– Для меня это дело привычное. Последнее время я живу где придется. – Он замолчал, глядя в окно, потому что почувствовал, как задрожали губы, а к глазам подступили слезы. Он сделал глубокий вдох и впился ногтями в ладони. – Мой отец умер. Мама в лечебнице, – добавил он и протянул руки к огню: ему все еще хотелось согреть их.

– Печальная история. – Рубен помолчал, подумал. – Кажется, я слышал о тебе. Верно, ты тот самый парень из Бейтауна. Кое-кто из свободных торговцев говорил мне о тебе. Я слышал, ты настоящий боец. – Видя, как удручен Томас, Рубен засмеялся и тут же улыбнулся, стараясь вызвать улыбку и у Томаса. – А как это занесло тебя в лес? Я думал, тебе вольготней у моря.

– Из-за друга. – Томас опять помолчал. – Мы встретили друга.

– И этот твой друг все еще в лесу? – Рубен придвинул свое кресло к Томасу и наклонился вперед, чтобы быть к нему ближе. – А там ведь опасно. Никогда не знаешь, в какую можешь попасть беду. И это вовсе не контрабандисты, кто перережет тебе глотку во тьме.

Томас чувствовал на лице дыхание Рубена. Рубен почесал щетину на подбородке.

– Скажи мне, Томас, кого ты видел этой ночью?

– Мы никого не видели. Я никогда никого не вижу, когда не надо видеть. Я научился вовремя отворачиваться и выбирать не ту тропу, по которой навстречу идут свободные торговцы. Я никого не вижу, никогда. – Он откинулся в кресле назад, стараясь отодвинуться от Рубена, почувствовать себя свободнее.

– Хорошо. Иногда оно и лучше – не видеть никого и ничего не слышать, особенно вокруг Чертовой мельницы. К нам никогда не наведывались акцизные, и надеюсь, так будет и впредь, юный мистер Томас.

И тут сверху раздался грохот. Там разразилась битва, дощатый пол в комнате второго этажа закачался и затрещал, с потолка кухни посыпалась пыль. Коттедж наполнился дикими криками. На пол упало, вероятно, что-то тяжелое, тут же раздался громкий вопль, за ним тотчас последовал звук разбитого горшка.

Рубен взглянул на Томаса.

– Мои мальчики проснулись. Сейчас они явятся сюда.

Между тем шум сражения приближался. С дальней лестницы кубарем скатились вцепившиеся друг в друга мальчики, оба еще в ночных рубашках. Они молотили руками и ногами еще в воздухе, каждый старался оказаться внизу первым. При этом они непрерывно вопили и орали, осыпая друг друга грозными посулами.

– А ну, пропусти меня, не то я вышибу твои мозги через ноздри, если, конечно, там их найдется хоть сколько-нибудь! – орал Беалда.

– А ты, конечно, считаешь, что это ужас как смешно, да? Ну так посмейся и над этим! – И Эфриг уже нацелился угостить Беалду кулаком.

– Мальчики! – крикнул Рубен.

Его голос громыхнул в кухне с оглушительной силой, Томас не слышал ничего подобного. Мальчики застыли на месте и тотчас указали друг на друга.

– Это он! – воскликнули они одновременно и почти одинаковыми голосами.

Беалда возмутился:

– Я застукал его, когда он пытался выдернуть мне зубы, пока я сплю. Это уже в третий раз за неделю.

– Ну-ка, помолчите оба. Вы что, не видите, что у нас гости? – Рубен шагнул в сторону, чтобы не закрывать собой Томаса, стоявшего возле камина. – А теперь садитесь за стол, и я дам вам завтрак… Да следите за собой, выражайтесь поаккуратней – у нас в доме юная леди.

– По мне, так он больше на парня смахивает, – громогласно объявил Эфриг и подтолкнул локтем Беалду.

Оба захохотали.

Рубен знаком приказал им замолчать и сесть за стол.

– Само собой, это не девочка, это Томас. Девочка наверху с вашей матушкой, переодевается. Они наши гости, так что будьте повежливей.

– Ага. А ты, Эфриг, не вздумай выдергивать у него зубы. – И Беалда подтолкнул брата к столу.

Рубен с трудом удерживался от смеха, глядя на своих сорванцов. Оба они подскочили к длинной скамье у стола и ждали. Беалда улыбнулся Томасу беззубой улыбкой.

– Не бойся, Томас, они не станут красть твои зубы; их ведь нельзя продать Старой Бабке, как зубы Беалды и Эфрига, – говорил Рубен, продолжая накрывать на стол и вынимая из боковой духовки еще несколько кусков жареного мяса.

Томас разглядывал мальчиков. Их почти невозможно было отличить друг от друга. Беалда был чуть-чуть крупнее Эфрига, лицо пошире, волосы подлиннее. Оба были крупные ребята, и, хоть были они не старше девяти-десяти лет, с виду их легко было принять за шестнадцатилетних. На них были одинаковые ночные рубашки до колен, из плотного хлопка, застегивавшиеся до самого горла; на ногах – вязаные зеленые носки до колен и большущие ночные туфли из овчины, доходившие до лодыжек. Оба имели ухоженный вид, глядели тепло и приветливо, так что по всему было видно – их очень любили.

Рубен посмотрел на Томаса.

– Садись к столу, выпей с нами горячего крепкого чая. Только что завезен из Голландии.

Томас не заставил себя просить дважды. Он просто обожал этот напиток. За него сражались и даже убивали. Каждая унция попадавшего в их края чая доставлялась контрабандным путем, чтобы не платить пошлину; немало людей лишилось жизни ради того, чтобы привезти ящик чая. Томас любил наблюдать, как из чайника струится вверх душистый пар от только что заваренного чая, а потом насладиться вкусом горько-сладкого напитка.

Томас сел за стол и ждал чая. Он улыбнулся мальчикам, сидевшим рядом друг с другом и уплетавшим горячее жирное мясо, раздирая его пальцами, а потом хлебом вымакивая жир с тарелки.

– А ты и вправду продаешь зубы Старой Бабке? – спросил он, поглядев на Эфрига. – Я думал, что она ведьма.

Сверху, с лестницы, раздался голос Изабеллы:

– Да, они продают ей, и она в самом деле ведьма.

Томас посмотрел вверх и был поражен. Он увидел совершенно преобразившуюся Кейт. Ее длинные волосы были распущены и красиво расчесаны. На ней было длинное темно-синее платье с белым воротничком, на плечах – маленький красный жакет. Кейт улыбалась. Томас никогда не видел ее такой красивой.

– Если хочешь знать, Томас, мы действительно продаем ей молочные зубы мальчиков, когда они выпадают. Старая Бабка верит, что они обладают какой-то там силой…

– Она думает, что мы оборотни, – вмешался Эфриг.

Тут Томас заметил впервые, что у обоих мальчиков тоже по шесть пальцев, как и у их отца.

– А вы оборотни? – спросил Томас, не уверенный, впрочем, что действительно хочет знать это.

Изабелла ответила первой:

– Не думаю, что это важно, кто мы такие. Мы твои друзья, вот что важно. – Она подошла к столу и встала рядом с Рубеном. – Люди чего только про нас не выдумывают. Куда бы ни подавался наш народ, нас везде преследовали и изгоняли. Нас даже проклинали за дурную погоду, за то, что коровы хиреют, за то, что зерно дешевеет. – Она умолкла и посмотрела на Рубена.

– Моя жена говорит правду. Мы другие, но при этом такие же, как вы. За последние две тысячи лет наш народ рассеялся по миру на все четыре стороны. Везде, где возможно, мы беремся за работу, мы никому не вредим и стараемся жить в мире со всеми. Проблема в том, Томас, что люди начинают завидовать нам, если дела у нас идут хорошо. Оттого, что мы выглядим иначе и у нас другой язык, люди порочат нас, когда порочить-то не за что. Я не говорю, что мы совершенны, но разве мы похожи на каких-нибудь монстров?

Томас подумал, что Рубена Уэйфута уж никак нельзя назвать монстром. За то короткое время, что он знал их, все они были так добры. Рубен похлопал Томаса по спине, потом взъерошил ему волосы. Изабелла обвила рукой Кейт и притянула ее к себе.

– Судя по тому, что рассказала мне Кейт, вы не спали всю ночь. Можете выспаться в комнате мальчиков, а потом расскажете, что собираетесь делать дальше.

Изабелла подошла к камину, отодвинула с жара кипящую воду. Из бокового буфета вынула две простые белые кружки. Достала пучок зеленой высушенной травы, висевшей позади потолочной балки, накрошила ее в кружки, потом залила кипятком. Она протянула кружки Кейт и Томасу. Запах мяты, лаванды и ромашки окутал Томаса. Горячий пар ударил ему в нос, когда он вдохнул крепкий аромат. Он закрыл глаза, утопая в его остром благоуханье.

– Выпейте-ка этот настой. Он прогонит те мысли, которые помешали бы вам уснуть. И не беспокойтесь, это не отрава. Не меня ведь люди прозвали Старой Бабкой.

Томас и Кейт знали, что возражать не стоит. Томасу было легко с Изабеллой. Он всегда считал, что способен оценить человека по его глазам, а в ее в глазах была любовь. Изабелла взяла Кейт за плечи и повернула ее к лестнице.

– Ступайте наверх, вы оба. Нас ждет работа. Мы разбудим вас, когда придет время вставать.

Томас вслед за Кейт поднялся в комнату мальчиков. Она была большая и чистая, с двумя широкими деревянными кроватями, сработанными хозяином собственноручно. Комната так отличалась от уголка той пещеры, где спал Томас на свалявшемся матраце из конского волоса под толстой и грубой старой попоной. Он отпил из кружки и оглядел комнату, запоминая все, что видел.

Стены, как и во всем доме, были частью дощатые, частью оштукатуренные. В каждом квадрате штукатурки были изображены фигурки овцы или лисицы. По всей стене, где было окно, раскинулось невиданное дерево, нарисованное так, что казалось, будто оно уходит корнями в пол. Ствол поднимался от самого пола, его ветки со всех сторон обвивали окно, а пышные зеленые листья, казалось, можно было взять в руку.

С каждой ветки свисали нарисованные золотые шары, словно какие-нибудь заморские фрукты. Посредине каждого шара красивыми голубыми чернилами было написано слово на языке, которого Томас не понимал. Правда, иногда он находил, что и английские слова разбирать не просто, но эти принадлежали к какому-то иному миру. Картина занимала всю стену, и казалось, что ты сам часть этого дерева. Яркие живые краски – золотая, зеленая, желтая и голубая – переливались перед глазами.

Каждая ветка дерева переплеталась с другими, каждый золотой шар был связан нитью серебристой виноградной лозы с листьями. Слева луна садилась за холмы, справа золотой шар солнца подымался из моря. Внизу, у основания дерева, были изображены мужчина и женщина, державшиеся за руки. Между ними стоял ягненок. По нарисованной зеленой траве крался черный левиафан – полуящерица, полузмея. Его пурпурные глаза были устремлены на Кейт и Томаса, этот взгляд сопровождал их по всей комнате.

Они стояли, околдованные картиной, стараясь разглядеть и запомнить все мелочи и детали. Между листьями прятались детские лица. На каждой ветке было видимо-невидимо малых пичужек и ягод. С каждой секундой глазам открывалось что-то новое, словно картина рисовалась на их глазах.

Томас почувствовал зависть к этим мальчишкам, которые живут в такой великолепной комнате. У каждой кровати стоял маленький столик, а на нем свеча в деревянном, вырезанном собственными руками Рубена подсвечнике в виде небольшой зеленой лодочки. Пол был выложен из отесанных бревен, в уютном камине догорал торф.

Ни Томас, ни Кейт не произнесли ни слова. Они сели на кровати друг против друга, потом откинулись на спину, на мягкие матрацы. И оба мгновенно уснули.

Рубен и Изабелла сидели возле камина и ждали, когда наверху все стихнет. Беалда и Эфриг продолжали завтракать за столом напротив окна. Изабелла посмотрела на Рубена и знаком попросила придвинуться ближе.

– Они попали в беду, Рубен. Девочка рассказала мне, что в лесу за ними гнались какие-то странные создания. У нее есть пистолет, который она украла у своего отца, а когда я возвращалась домой, то нашла меч, припрятанный у телячьего загончика. – Она говорила негромко, чтобы мальчики не слышали ее. – Кейт сказала, что есть еще один парнишка, который пытается проникнуть в дом Обадиа Демьюрела, священника. Она сказала, что тот парень черный как ночь. Из Африки. – Изабелла говорила все так же тихо, но взволнованно. – Его зовут Рафа. Ты знаешь, что означает его имя. Он – дитя из Священной Книги. Он приехал сюда, говорила Кейт, чтобы найти что-то, украденное Демьюрелом.

Рубен потер руки, посмотрел на мальчиков, потом опять на Изабеллу:

– Рафа означает целитель. Надеюсь, юноша достоин своего имени. Я видел: страха в глазах у Томаса много больше, чем если бы они просто убегали от контрабандистов. Если ко всему этому имеет отношение и старый козел Демьюрел, то для двух парнишек и одной девочки дело это непосильное, но остановить их я не могу. Никого нельзя вмешивать в то, что мы здесь делаем. Помочь им мы сможем, Изабелла, но сейчас не время каким-то образом выступить против Демьюрела и его планов.

Рубен поднялся с кресла и стоял теперь спиной к очагу.

– Они захотят во что бы то ни стало выполнить то, за что взялись. Мы должны молиться за них, им потребуется помощь всех сил небесных, если они намерены вступить в конфликт со священником. – Рубен взял руку Изабеллы. – Давай уберем меч и пистолет. Когда они проснутся, мы увидим, что они собираются делать. Джекоб Крейн вернется нынче ночью; им следует отсюда уйти до его прихода.

7

ДАГДА САРАПУК

Дом викария всегда выглядел мрачным. Даже в самое светлое осеннее утро чудилось, что ночь все еще таится в его порталах. Его отличала особенная грубая красота, он словно высечен был в самой вершине скалы высоко над уровнем моря.

Демьюрел стал викарием Торпа обманом. Много лет назад он напросился в гости к викарию Дагде Сарапуку. Сам Демьюрел был в ту пору бродячим проповедником, пробавлявшимся грошовыми поучениями то с копны сена, то с какой-нибудь телеги, – словом, проповедовал везде, где рассчитывал найти слушателей. С той минуты, как он оказался в парке викариева дома на вершине скалы и увидел находившийся в пяти километрах оттуда Бейтаун, его заворожило мощное очарование самого дома-крепости и суровая красота окрестностей. Этот залив внизу, разбивавшиеся о скалы волны, бескрайние вересковые поля, подкрашенные занимавшейся зарей, перекатывавшиеся друг в друга зеленые холмы представились ему роскошным ковром, который раскинулся на многие километры. Он понял, что никогда не покинет этих мест. Любой ценой он должен стать здесь владельцем каждого камня и каждой травинки – хозяином Нагорного викариата. Он стоял на зубчатой стене с бойницами, высившейся над морским простором, и неодолимая жадность охватила его.

Темные помыслы и вожделение поглотили его целиком, вымыв из души все светлое и милосердное. Демьюрел изменился в мгновение ока. Каждая кроха доброты, каждая капля сострадания и каждый проблеск радости внезапно и необоримо превратились в лютую ненависть. Именно тогда он отринул Добро и предался Злу.

Оказавшись гостем Сарапука, Демьюрел в первую же ночь, когда хозяин выпил слишком много вина, подбил его устроить тараканьи бега на пари: чей таракан первым пробежит через огромный кухонный стол, тому и достанется все, чем Сарапук владеет. Сарапук выбрал самого крупного и толстого таракана из всех. Демьюрел нацелился на самого худого из бесчисленных насекомых, сновавших по каменному полу; его неверные после выпитого вина пальцы только этого и сумели поймать. Мини-хищников поставили рядом; Сарапук, объявляя старт, бросил на стол носовой платок. Демьюрел, закрыв глаза, молился про себя. Впервые в жизни он ощутил исходящую из него внутреннюю силу. Он почувствовал, что он не один, что в его тело вселилось еще какое-то существо. Словно он стал Богом и в его власти подчинить себе все стихии земли, огонь и ветер.

К величайшему изумлению Демьюрела, его чахлый, худой, длинноногий таракан накинулся на толстяка-соперника и откусил ему голову, оставив лежать на столе словно перевернутое шестиногое черное блюдце. А победитель проковылял через весь стол, завоевав Демьюрелу викариат и все живое, населявшее окрестные земли, насколько хватал глаз. Сарапук зарыдал, поняв, какую совершил глупость. Он потерял все. Демьюрел встал и высоко поднял руку, держа в пальцах победителя.

– Хвала тебе! Хвала тебе, мой маленький черный дружок! – вопил он, кружа по кухне и размахивая руками, пока не рухнул ничком на огромный стол. Во второй раз он был потрясен силой своего яростного желания. Он посмотрел на Сарапука и захохотал: – А ты, мой слабоумный приятель… утром тебя чтоб здесь не было.

Демьюрел потянулся через стол к Сарапуку и отпустил к нему своего таракана.

– А может, ты хочешь еще раз попытать счастья? Ну, так бери его. Даю тебе еще один шанс изменить судьбу в свою пользу. – Он откровенно насмехался.

Сарапук издал пронзительный вопль, в его глазах стояли слезы, губы дрожали. Он протянул трясущуюся руку к таракану, однако Демьюрел мгновенно схватил хилую тварь и, сжав ладонь, раздавил ее. Тварь благодарно хрустнула, когда ее скорлупа рассыпалась в его пальцах.

Это случилось двадцать пять лет назад, и с каждым годом сердце Демьюрела все больше наполнялось злобой.

Рафа спрятался в захламленном погребе дома викария между дощатыми ящиками с припасенными впрок яблоками, накрытыми мешковиной. Он протиснулся между двумя большими корзинами и накрылся пропахшей мускусом тканью. Так просидел он долгие часы, стараясь дышать совершенно бесшумно, надеясь, что его не обнаружат. Почти в полной темноте он слышал из своего убежища, как Демьюрел и Бидл, все удаляясь, ищут его. Много часов спустя они вернулись, с грохотом захлопнули металлическую дверь, которая вела из погреба в подземные переходы, проклиная всё и вся, ибо юных незваных гостей им так и не удалось схватить.

Рафа не мог знать, наступило ли уже утро. Однако из кухни, находившейся над его головой, слышно было звяканье кастрюль, противней и шарканье ног поварихи. Он прислушивался к каждому ее шагу. По походке определил, что она сильно прихрамывала и была очень грузной. Он отмечал ее неровную походку, когда она ковыляла по кухне, слышал, как прогибались под ней доски пола. По визгливому голосу он уже понял, что это женщина; она пронзительно требовала, чтобы Бидл убирался из кухни и никогда больше не смел торчать в дверях, заслоняя свет. Все это началось уже час назад, так что Рафа полагал, что сейчас, должно быть, раннее утро. Он провел в этом погребе почти всю ночь, стараясь не уснуть, и всю ночь молился. Горячо молился о том, чтобы Томасу удалось спастись, чтобы он не попал в лапы Демьюрела. Их план сработал: он находился в доме викария. Но судьба Томаса была ему неизвестна. Последнее, что он видел: Томас бежал по туннелю вниз, освещенный спереди слабым светом, чуть брезжившим от выхода из подземелья, а сзади его преследовал Демьюрел. В этот миг Рафа проскользнул в подвал и спрятался там.

Сидя в своем убежище, он думал о том, что делать дальше. Он знал: вернуть Керувима будет непросто. Слишком велика была его ценность, чтобы все прошло как по маслу. Знал он также, что желание Демьюрела владеть Керувимом столь безумно, что он не остановится ни перед чем, лишь бы удержать его при себе.

Он не знал, заперта ли дверь в подвал, не слышал, чтобы ключ повернулся в замке. Но знал, что скоро наступит момент, когда он должен будет пойти на риск и найти Керувима.

Просунув руку в ящик, что был с ним рядом, он вытащил большое крепкое яблоко и надкусил его, однако на вкус оно показалось деревянным и слишком залежалым. Рафа выплюнул откушенное, а яблоко положил обратно в ящик. Осторожно крадясь вдоль стены, он в темноте добрался до двери. Увидел полоску света, пробивавшуюся из-под нее. Ключа в замке не оказалось. Рафа взялся за металлическую ручку и медленно нажал. Раздался громкий щелчок, дверная задвижка отскочила.

Выйдя из подвала, Рафа увидел перед собой лестницу, десять каменных ступеней, которые вели наверх, к ярко освещенному коридору. Он поднимался, настороженный, останавливаясь на каждой ступеньке и напряженно прислушиваясь. Ему все еще слышен был голос поварихи, которая громко сетовала на свою незадавшуюся жизнь и посылала на голову Демьюрела всяческие проклятия, какие могла изобрести. Поднявшись на верхнюю ступеньку, Рафа увидел, что дубовая дверь в кухню открыта. Запахи варившейся рыбы и капусты наполнили воздух, пар кружился в дверном проеме клубами. Повариха стояла к двери спиной, повернувшись лицом к высокому окну, и мыла посуду в каменной раковине. Это была крупная, поперек себя шире, женщина в темно-синем платье и сером переднике, завязанном сзади тесемками. Рафа проскользнул мимо двери и медленно пошел по коридору. В дальнем его конце он увидел величественную парадную дверь. Над ней от верхней притолоки до самого потолка, высившегося в четырех метрах над головой Рафы, висело зеркало в золотой раме с огромной фигурой ворона, вырезанного в самой раме. Его длинные острые когти впивались в зеркало, а распростертые еще более длинные крылья опущены были вниз, охватывая зеркало с обеих сторон. Рисованные зеленые глаза ворона, казалось, неотрывно устремлены были на Рафу, пока он шел по коридору. Рафа еще раз взглянул на него, не совсем уверенный в том, что ворон не шевельнулся. На мгновение ему показалось: он видел, как птица встряхнула своим опереньем и тут же вновь замерла в прежней позиции. Как знать, вдруг эта громадина камнем рухнет вниз и вцепится в него своими мощными когтистыми лапами?

Рафа продолжал осторожно красться по коридору. Он знал, что в любой момент одна из этих грязных дубовых дверей может отвориться и Демьюрел схватит его. Он напряженно прислушивался, не поворачивается ли тихонько ручка какой-либо двери, не скрипнет ли дощатый пол. Далеко позади он слышал, как жалуется на судьбу повариха и с грохотом швыряет по кухне кастрюли. Наконец он добрался до парадной двери; теперь ворон оказался прямо над ним; раскинув крылья на всю стену под потолком, ворон, склонившись, смотрел на него, словно изготовился к битве. Справа от Рафы был боковой коридор, слева лестница; она вела на верхний этаж, а там, круто повернув, возвращалась, вторым ярусом, вниз. Рафа закрыл глаза и медленно, сознательно задерживая дыхание, сделал глубокий вдох. Постепенно успокаиваясь, он тихо проговорил:

– Риатама, веди меня.

Он открыл глаза и окинул боковой коридор взглядом. Из-под двери напротив волна толстого слоя пыли поднялась вдруг небольшим облачком. Рафа понял, что должен попытаться открыть эту дверь. Взявшись рукой за большой медный засов, он налег на него, и дверь начала отворяться. Ни на миг он не подумал о том, что в комнате кто-то может быть. Он просто знал: ему указан этот путь.

Войдя, он увидел очень большой письменный стол. По полу разбросаны были куски хлеба, на краю стола стоял кувшин с вином и лежало вразброс несколько старинных книг. Огромный застекленный эркер с выцветшими зелеными гардинами царил надо всем. Уже от двери Рафа увидел морской залив и вдали за ним – Бейтаун. Хотя день был светлый, комната была погружена в глубокую тень.

Комната была великолепна, но тем не менее наводила тоску, неприбранная и захламленная ее хозяином. Рафа быстро оглядел ее, но Керувима нигде не было видно. Он искал его в ящиках письменного стола и в большом матросском сундуке, поставленном в нишу камина. Там его тоже не оказалось. Внезапно Рафа услышал шаги – кто-то шел вниз по лестнице. Он понимал: спастись бегством невозможно. И еще послышались шаги с другой стороны, из коридора. Человек твердо ступал по мощным доскам пола, словно вбивая в него каблуки при каждом шаге. Это была решительная, целеустремленная, уверенная походка; шаги быстро приближались. Рафа знал: остались считанные секунды, чтобы успеть спрятаться.

Дверь распахнулась. Демьюрел вошел в комнату и направился прямо к письменному столу. Он сел в кресло, положил свои длинные худощавые ноги на стол и откинулся назад. Плотнее запахнув шелковую сутану, передернул плечами. Тут же появился Бидл и, как послушный пес, стал рядом с хозяином, ожидая приказаний. Его башмаки были покрыты грязью с минувшей ночи, он то и дело беспокойно потирал свои заскорузлые грязные пальцы.

– Ты упустил их, Бидл. Теперь мы даже не узнаем, кто они.

– Или зачем они были здесь, – подхватил Бидл.

– Ну нет. Они приходили за Керувимом. Они хотели украсть моего маленького золотого ангела. – Демьюрел поскреб подбородок и оглядел комнату. – И они попытаются еще раз, так что мы непременно должны узнать, кто они такие и кто послал их. – Он злобно ударил ногой по столу, и лежавшие на нем бумаги разлетелись во все стороны.

– Да только откуда начать поиски-то? Мы ж искали их всю ночь, но они как в воду канули, – говорил Бидл, в то же время пытаясь собрать с пола бумаги.

– Отыскать их будет не слишком трудно. Никто не узнает, что мы храним здесь, если ты не примешься снова болтать. – Приподняв одну бровь, он бросил на Бидла обвиняющий взгляд. – Пьяная болтовня будет стоить тебе жизни. Мы должны защитить свое сокровище, и во имя такого дела можно пожертвовать мелкой сошкой.

Бидл судорожно сглотнул. Он знал, что Демьюрел сдержит слово и, не колеблясь, убьет его, притом самым жестоким способом, какой Бидлу и не вообразить.

– Принеси магическую чашу. Может быть, Пиратеон сумеет направить нас. – Демьюрел сбросил ноги со стола, встал и подвернул рукава.

Бидл подошел к небольшому столику и вынул из ящика черную сумку. Потом достал из нее зеленую китайскую чашу с выгравированными на ней змеями, которые, свившись хвостами вокруг донышка, спиралью подымались вверх. Он поставил чашу на стол. Демьюрел протянул руку к верхнему ящику своего стола, вынул хрустальный сосуд с прозрачной жидкостью и вылил ее в чашу. Потом взглянул на Бидла.

– Кровь, Бидл. Нам нужна кровь.

Бидл беспомощно окинул взглядом комнату, потом испуганно, остекленевшими глазами уставился на Демьюрела.

– Да, твоя кровь, Бидл. Мне нужна твоя кровь. – И Демьюрел знаком велел слуге приблизиться.

– Но ведь у меня ее едва хватает на себя… лишней-то, право, нету… я же совсем иссохну, – взмолился он, чуть-чуть попятившись.

Демьюрел вынул из ящика стола перочинный ножик и повернул его острием к Бидлу.

– Думаешь, мне ведро крови надо? Только капля. Обещаю, это не больно.

Внезапно он рванулся к Бидлу и ловко схватил его. Затем подтащил к столу и, держа его правую руку над чашей, вонзил острый кончик ножа в большой палец. Выдавив две крупные капли, он лезвием ножа разболтал их в воде. Ошеломленный Бидл отскочил от стола и заухал как сова. Он сунул палец в рот и стал сосать его, похожий на большого толстого младенца.

– Ну-ну, приятель, подойди и погляди в воду.

– Вы обманули меня! Мне больно! И вы из меня выдавили всю мою кровь, – прошамкал он, с пальцем во рту.

Демьюрел протянул ладони над водоворотом в чаше. Закрыв глаза, он заговорил голосом, совсем не похожим на его собственный:

– Пиратеон-Кайкос-Теон-Анетеан…

Вода начала чернеть и бурлила все сильнее: казалось, в чаше бушует плененный шторм.

– Покажи мне, Пиратеон, черный властелин высших сфер, покажи мне их! – громко взывал Демьюрел.

Вода тем временем обрела цвет темного серебра и наконец вся застыла толстой льдиной. Бидл увидел отраженный в ней дом. Это был небольшой коттедж, стоявший в лесу на берегу речки.

– Я вижу, Бидл, они здесь, вернее, вот-вот будут здесь. Знаешь ли ты это место?

– Это коттедж мельника Боггла. – Бидл снова заглянул в чашу. – Так ведь туда два часа ходу… как можно увидеть его отсюда? – спросил он, дрожа всем телом.

– Магия, Бидл! Нам показывает это Пиратеон. Я потерял так много лет, идя неверным путем. Я так старался понять все, чему научен был с детства, а в конце концов оно оказалось ни к чему. Нет во всем этом ни силы, ни славы, только пустые слова. Я молил Бога, чтобы он дал мне какой-то знак. Ну, хоть претворил бы воду в вино, только для меня, но я не получил от него ничего. Меня учили возлюбить ближнего, как самого себя, и любить Бога всею душой. Но как можно любить того, кто восстает против истинного властителя мира, самого Сатаны? Как можно любить ближнего своего, если и себя-то самого не любишь?

Бидл совершенно оторопел, слушая эти речи. Демьюрел между тем продолжал, глядя в окно:

– Когда-нибудь ты, возможно, поймешь… Но по этому малому знаку, по воде и крови, я уже знаю, где они, и я остановлю их. Только одна вещь на этом свете стоит того, чтобы умереть за нее и это – власть. Власть над людьми, власть над стихиями и в конечном счете власть, которая позволит мне самому стать Богом. Благодаря моему Керувиму я уже могу управлять стихиями. Когда же оба они окажутся у меня, я изменю мир, по моему велению Бог умрет. На этот раз он будет пригвожден к кресту навечно.

Демьюрел с силой ударил кулаком по столу. Вода в чаше выплеснулась. Теперь это был уже не лед, и видение коттеджа исчезло. В чаше что-то замерцало, когда Демьюрел погрузил свои пальцы в воду и осенил себя пентаграммой. Последние несколько капель воды он брызнул на Бидла. Потом вдруг замер, посмотрел на матросский сундук и, содрогнувшись, заговорил тем же нездешним голосом:

– Бидл, вытащи отсюда сундук, запри его и сожги. – Он пристально смотрел на слугу. – Сейчас же, Бидл.

Слуга проковылял через всю комнату, взялся за медную ручку на боковой стенке сундука и поволок его по полу. Сундук был тяжелый и поддавался с трудом. Бидл изо всех сил тянул его по дощатому полу. Демьюрел пришел ему на помощь, и они вместе доволокли его до двери и вытолкнули в коридор. Вдвоем дотянули до парадной двери, потом на площадку. Бидл совсем ослабел, тяжелый сундук вырвался из его рук, покатился по каменным ступеням вниз и грохнулся на подъездную дорожку.

Рафа, оглушенный падением, вывалился из сундука в грязь. Демьюрел мигом набросился на него, схватил за горло и поднял с земли.

– Здесь негде спрятаться от меня. Неужели ты думал, что я оставлю Керувима там, где тебе удалось бы найти его?

Рафа не мог ответить, потому что священник все сильнее сжимал ему горло и в то же время держал навесу.

– Вы убьете его, хозяин! – крикнул Бидл Демьюрелу.

– Он был мертв уже в тот миг, когда вступил в этот дом. Впрочем, сейчас, пожалуй, не время и не место. Ведь в таких делах никогда точно не знаешь, Бидл. Быть может, живым он окажется нам полезнее.

Он крутанул Рафу и швырнул наземь.

– Тебе придется дать кое-какие объяснения. Ну-ка вставай и не вздумай бежать. У нас есть собаки, для них схватить тебя – минутное дело.

Рафа встал на ноги, и Бидл потащил его к двери в дом викария. Рафа не сказал ни слова насильникам и старался на них не смотреть, пока они тащили его обратно, в кабинет Демьюрела. Бидл запер дверь и взял из огромного пустого цветочного горшка прогулочную трость. Отвернув рукоять, вынул из нее длинный острый клинок. Демьюрел сел в свое потертое кожаное кресло и уставился на Рафу. Он обшаривал глазами каждый сантиметр его тела, примечал каждую деталь в его облике, каждую черточку, какие помогли бы определить, кто он такой и с какой целью сюда явился. Так прошло несколько минут, наконец Демьюрел заговорил.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Рафа молчал.

– Ты ничем себе не повредишь, если скажешь кто ты. В конце концов, почему бы нам не вести себя друг с другом цивилизованно? – Демьюрел изобразил улыбку. – По цвету твоей кожи я могу сказать, что ты не здешний. Ты раб?

Рафа по-прежнему смотрел в пол. В комнате пахло потом и заплесневелыми книгами. Она была неопрятной, холодной и жестоко-враждебной. Пол здесь не подметали годами, повсюду валялись осколки стекла, обломки разбитой посуды и засохшие огрызки хлеба. В углу возле двери видны были следы когтей огромной крысы, прогрызшей доски пола и обглодавшей их по краям. На всем лежал толстый слой пыли, похожей на серый снег, валивший всю зиму напролет. Годы небрежения и неухоженности подавили редкостную красоту комнаты, и это помогло Рафе с полнейшим бесстрастием выслушивать вопросы Демьюрела.

– А ну, парень, говори, кто ты! – рявкнул Демьюрел; улыбка исчезла с его лица, густой, утробный голос напоминал всхлипы сточной трубы. – Я умею заставлять людей говорить разными способами, и они не придутся тебе по нраву. Если хочешь знать, больше всего я ненавижу высокомерное молчание. Ты прибыл сюда, чтобы украсть Керувима?

Рафа глубоко вдохнул спертый воздух комнаты. Он поднял глаза на Демьюрела, защищенного столом, стоявшим напротив холодного камина.

– Украсть? Я приехал сюда не украсть, а забрать то, что принадлежит мне. Это правда. – Он смотрел прямо в глаза священнику и впервые разглядел его узкое, с резкими чертами, лицо.

– Правда… Что такое правда? Правда – понятие относительное. Ты здесь, спрятался в моем сундуке, шпионишь за мной. Единственная ценная вещь, какая у меня есть, была привезена мне одним из таких, как ты. И знай, я заплатил за нее хорошую цену. – Демьюрел фыркнул. – Итак, я полагаю, что ты явился сюда, чтобы украсть эту вещь у меня. Значит, Жебра Небура сказал тебе, что она находится здесь?

Демьюрел выхватил из ящика стола нож и направил его острие на Рафу.

– Небура вор. Он украл свое имя, а до этого украл Керувима. Он никогда не будет знать покоя, даже после смерти, – сказал Рафа.

Бидл подскочил, услышав столь непреклонный ответ, и взмахнул клинком, который просвистел мимо Рафы, чуть не задев его.

– Не смей играть со мной в свои игры! – взревел Демьюрел. – За воровство мы караем повешением, и на наших виселицах еще хватает веревок, чтобы накинуть их на твою хилую шейку. А теперь скажи мне правду. Кто ты и что тебе нужно здесь? – Демьюрел вонзил нож в столешницу.

– Я хочу получить то, что принадлежит мне, и оставлю вас со всеми вашими планами, какие вы вынашиваете. Отдайте мне Керувима, и я уеду. Больше у вас не будет из-за меня никаких хлопот, – ответил Рафа.

– Ты никуда не уедешь отсюда, приятель. Ты останешься здесь до самой своей смерти. Может быть, это будет завтра или послезавтра, но во всяком случае скоро. Один Керувим сейчас принадлежит мне, и очень скоро моим будет и второй И тогда мир изменится так, как тебе не снилось даже в самых кошмарных снах.

Он указал на небо за окном. С тех пор как разразился шторм, оно переливалось всеми цветами радуги; теперь странное свечение постепенно удалялось от моря к северу. С приближением рассвета на горизонте возникли оранжевые и зеленые мерцающие полосы.

– Смотри же сюда, приятель. Мир уже начинает меняться. Керувим обладает властью, которой тебе никогда не понять. Близится время, когда небо станет черным, а луна кровавой. На небе появятся знаки, которые и самых сильных мужчин заставят дрожать за свою жизнь. Даже твой Бог не в силах остановить то, что уже грядет. – Демьюрел встал, обогнул письменный стол, прошел мимо Рафы и остановился в эркере, глядя на залив. – И все это свершится по моей воле!

По-прежнему глядя на камин и пустое кресло Демьюрела, Рафа заговорил:

– Вы себе льстите. Или действительно не знаете, что вам не дано понять всю силу Бога, против которого вы восстаете… Разве вам не понятно, что он просто дозволил вам немного потешить себя тщеславием? Вы говорите о веревке, но единственный, для кого она предназначена, это вы. Бог придет, но придет затем, чтобы быть судьей, и вы будете взвешены на весах его и сочтены безумцем.

Демьюрел поднял с пола пустую бутылку, в два прыжка оказался позади Рафы и с размаху ударил его по затылку. Удар был нанесен безмолвно и неожиданно. Задев головой край стола, Рафа упал на пыльный и грязный пол, усыпанный объедками и мышиным пометом.

– Убери его отсюда, Бидл. Вся эта трескотня о Боге выводит меня из себя. И подай мне клеймо; мы оставим ему знак, который он не забудет вовеки.

8

КАУСТИК И ХОЛОДНАЯ КАПУСТА

Резкий запах, бивший в ноздри, дал Рафе понять, что он не умер. Это был запах каустика, от которого лились слезы, огнем жгло глаза и мучительно першило в горле. Он сделал вдох и тут же почувствовал, что задыхается в отвратительных запахах, поднимавшихся волнами вокруг него. То были запахи каустиковой серы, жженых морских водорослей и собачьей мочи.

Он лежал лицом вниз, в полной темноте, напрягая все силы не только для того, чтобы дышать, но также чтобы вернуть сознание. Рана в затылке непрестанно ныла, мучительная боль жгла огнем каждый нерв во всем теле. Правое плечо невыносимо горело, плоть словно отделилась от костей, изрезанная на тысячи кусков. «Если я чувствую боль, значит, все еще жив», – подумал он про себя, стараясь выплюнуть мокрую солому, набившуюся в рот, и грязь, каким-то образом застрявшую между зубами. Он ощутил вдруг резкий вкус аммиака во рту. К горлу подкатила тошнота; он проглотил ком и тут осознал, что его руки туго связаны за спиной.

Рафа услышал, что снаружи хлещет дождь и переговариваются о чем-то мужские голоса. Кто-то грубым голосом выкрикивал приказания, и крик этот напоминал лай свирепой сторожевой собаки. Было слышно, как ветер бьется об оконные ставни, то захлопывая, то распахивая их и колотя по стене с тяжелым «ба-бах… ба-бах… ба-бах». Издалека доносились слабые удары молота по металлу. Рафа открыл глаза, надеясь увидеть хоть какой-нибудь проблеск света. Мрак вился вокруг него, как густой туман, сквозь который не проникнет ни глаз, ни свет.

Рафа перевернулся и умудрился сесть, спиной прислонившись к холодной, влажной и скользкой каменной стене. Он уперся руками в мокрый пол, стараясь почувствовать свои кисти, чтобы понять, как крепко он связан. Откуда-то неподалеку, из кромешной тьмы до Рафы донесся чей-то тихий плач.

– Мир тебе! – проговорил Рафа. – Скажи мне, как тебя зовут.

Ответа не последовало, но всхлипывания не прекратились. Вдруг Рафа услышал бренчание и грохот железных цепей, которые волокли по каменным ступеням. Дверь распахнулась, и в помещение вломились двое в рыбацких сапогах и длинных грязных монашеских хламидах. Худой коротышка с кривыми ногами нес в руке фонарь. Второй, громадный, в рваной одежде толстяк, тащил пару железных оков и клепальный молоток.

При свете фонаря Рафа разглядел в углу мальчика – это он плакал там, свернувшись клубком и прикрывшись волглой соломой. На нем была затрепанная рубаха и рваные штаны; волосы свалялись от грязи, лохмами падали на лицо.

Тот, что пришел с цепями и молотком, схватил Рафу за волосы и рванул кверху, заставив встать на ноги. От него пахло пивом и холодной отварной капустой. Его грубое лицо было красновато-сизым, подбородок зарос серебристой щетиной.

– Пошли, парень. Демьюрел желает посадить тебя на цепь, чтобы ты не пустился в бега. – Он загоготал и тряхнул цепями перед Рафой. – Только не вздумай учинить какую-нибудь глупость. Отсюда только один выход – через парадную дверь, а она заперта.

Верзила поволок Рафу за волосы через все помещение, подтащил к стене и швырнул так, что он кулем рухнул на пол. Рафа вскрикнул от нестерпимой боли, когда раненым плечом, падая, проскользил по грубой каменной стене.

– Ах ты, боже мой. А ведь он, похоже, крепко надрался. Надо бы его малость освежить.

С этими словами толстяк подхватил ведро с нечистотами, стоявшее у его ног, и опрокинул омерзительную жидкость на голову Рафы.

– Вот теперь твой запах понравится любой леди. Ладно, давай-ка наденем на тебя эти железки.

Коротышка смотрел на Рафу с отвращением. Он не мог понять, почему Рафа так невозмутим. Не протестует, не пытается сопротивляться. В тусклом свете штормового фонаря Рафа, превозмогая боль, улыбался. Коротышка и верзила переглянулись, обоим хотелось добиться хоть какой-то понятной им реакции от юноши, которого они всей душой жаждали подвергнуть пыткам, хотели услышать его вопли. Они еще раз переглянулись, потом посмотрели на Рафу, который опустился на колени на волглую солому, набросанную на каменный пол.

Но прежде чем они успели приступить к действию, мальчик, валявшийся в углу, вдруг вскочил. Он саданул босой ногой толстяка сзади, так что тот свалился на пол, угодив головой в помойное ведро. Толстяк с трудом встал на ноги и ошалело кружился вокруг себя, все еще с ведром на голове. Наконец, издав приглушенный вопль, он сбросил ведро.

Мальчонка удовлетворенно захихикал, что было незамедлительно пресечено крепкой оплеухой, которой угостил его коротышка, отшвырнув мальца на пол. Тот, проскользив по холодному каменному полу, поспешил укрыться в своем углу, стараясь как можно крепче сжаться, уменьшиться до предела; при этом он изо всех сил прижимал руки к ребрам, так как знал: в любой момент на него посыплется град кулачных ударов и жестких пинков ногами.

Мальчонка издали вскинул глаза на Рафу. Между тем удары следовали один за другим, неожиданные, болезненные, безжалостные; оба палача били скорчившегося на полу ребенка ногами, молотили кулаками.

– Остановитесь!… Прекратите! – крикнул Рафа так громко, что по всему помещению прокатилось эхо. – Если вам нужно с кем-то воевать, воюйте со мной. Или вы смельчаки только против детей?

Коротышка, напоследок еще раз пнув мальчугана, рывком поднял его с пола. Оба злодея повернулись к Рафе, который кое-как поднялся на ноги и старался держаться, насколько мог, прямо. Коротышка оглядел его и захохотал.

– Мы с удовольствием угостили бы тебя так, что тебе было бы о чем подумать. Да вот беда: у викария Демьюрела сейчас возникли другие планы. Он не желает, чтобы хоть один волос упал с твоей головы. Так что мы не можем заняться тобой как следует. – Он помолчал, бросив на Рафу гаденький взгляд. – Н-ну, по крайней мере, пока что не можем.

И они направились к Рафе. Толстяк крутил цепь в руке. Рафа наклонил голову, ожидая удара. Толстяк схватил его за горло и отшвырнул к стене, а сам чуть ли не вплотную приблизил свою физиономию к его лицу. Он дышал ему в лицо гадким пивным перегаром и тер нежную щеку Рафы своей колючей щетиной.

– Слышь, парень, ничего бы не хотелось мне так, как прикончить тебя. Но тебя, как овцу, приготовили на заклание, и викарию желательно, чтобы ты оставался цел и невредим.

Он буквально выплюнул эти слова, и Рафа напряг мускулы шеи, сопротивляясь мощной руке громилы, готовой задушить его.

– Зачем тиранить детей? Потому только, что они не могут дать сдачи? – удалось ему выговорить, хотя толстяк еще сильней сдавил ему горло.

– Да тебе-то что за дело до этакой козявки? Парень тебя не слышит. И говорить не может. Глухонемой. Никчемная тварь, его следовало бы утопить при рождении. – Он помолчал, подумал, ухмыльнулся и договорил: – Как и тебя, впрочем…

С этими словами толстяк разжал руку, и Рафа упал на пол. Он сделал глубокий вдох, стараясь сдержать слезы.

– Вы не ведаете, что творите. Вы словно овцы без овчара. Вы уже не знаете, что существует добро, не так ли? – Рафа поглядел на ребенка. – Что он вам сделал? И все-таки вы обращаетесь с ним, как с животным.

Толстяк молчал. Он наклонился над Рафой и выхватил из-за пояса длинный узкий нож. Потом ткнул Рафу лицом в солому и быстрым движением разрезал путы на его запястьях. Подхватив юношу под руки, злодеи подняли его с пола, надели наручники и молотком заклепали их. Коротышка взялся за цепь.

– А теперь пошли, моя овечка. Поглядим на других овечек, предназначенных на заклание. Мы даже прихватим и твоего маленького дружка, будете рыться в глинистых сланцах на пару. Вот тогда мы и посмотрим, так ли сильно вы любите друг дружку.

Он вывел Рафу из комнаты и повлек вниз по каменной лестнице; следом за ним толстяк тащил за волосы мальчонку. Все вместе они вывалились из беспросветной тьмы подвала фабричной конторы и оказались снаружи среди бела дня. Поселок при фабрике выглядел обыкновенной деревенькой, расположенной сотней метров ниже дома викария, на плоском участке земли между морем и отвесной скалой и со всех сторон окруженной густым лесом. На востоке раскинулись две большие открытые выработки. Они были выдолблены за последнее столетие в глинистых сланцах миллионом покрывшихся язвами рук. На фоне прекрасной долины они представлялись двумя гигантскими рубцами, образовавшимися на коже земли. Грязный шрам красного камня выглядел инородным среди мягкой зелени и коричневых опавших листьев, покрывавших склон холма. Воздух полнился тяжелым дымом от медленно тлевших груд сланца. К нему примешивался стойкий запах застарелой мочи, жженых морских водорослей и серы.

Рафа с горечью смотрел на разоренную землю. Он чувствовал, как его охватывает гнев при виде замусоренной площадки, на которой ютились домишки рабочих с выбитыми стеклами и заляпанными грязью стенами. Повсюду, куда бы ни падал его взгляд, видны были только грязь и разрушения.

Высоко вверху удары бесчисленными кайлами, кирками, мотыгами, вгрызавшимися в камень карьера, служили постоянным напоминанием о том, в чем причина такого упадка. И, пока его волокли вниз по утопавшей в грязи тропе, он мог думать только об одном – о неутолимой жадности Демьюрела.

В холодном промозглом воздухе боль в плече Рафы еще усилилась. Видеть, что причиняет ему такую боль, он не мог, но чувствовал, что она пронизывает плечо до кости. Коротышка, увлекая его за собой с помощью цепи, все ускорял шаг, так что Рафа едва удерживался на ногах. И при этом мучитель ехидно вглядывался в глаза Рафы. Рафа улыбнулся ему, но встретил в ответ лишь презрение.

В конце площадки с хибарами высился большой каменный четырехэтажный дом под серой сланцевой крышей. Дом имел мрачный, запущенный вид, окна верхнего этажа были замазаны черной краской. Вокруг блекло-зеленой входной двери валялись самые разнообразные объедки. Две жирные вороны клюнули раз-другой, но, увидев людей, неохотно улетели прочь.

С обычной своей грубостью двое негодяев ногой распахнули дверь и втолкнули в дом Рафу и мальчонку. Они оказались в просторной комнате с длинным деревянным столом и скамейками вдоль него. В конце комнаты был камин, вырубленный в каменной стене. За решеткой потрескивал слабый огонь. Вдоль стен тянулись дощатые нары в четыре этажа, между ними едва можно было протиснуться. На всех этих хлипких дощатых настилах были соломенные матрацы, накрытые грязными одеялами.

В дальнем конце стола сидела жилистая рыжая женщина. Длинное, худое лицо покрывал толстый слой свинцовых белил. Губы были густо, но неровно, особенно у краев рта, намазаны карминной кошенилевой краской. Черная мушка, грубо, будто спьяну, нарисованная сбоку на подбородке, постоянно двигалась. Рафа смотрел на женщину и думал, что мушка и впрямь похожа на огромную черную муху, ползавшую по лицу.

Она сидела в широченном деревянном кресле ее ноги покоились на столе, в руке дымила длинная глиняная трубка. Струйки серого дыма плясали вокруг ее лица, запутывались в прядях рыжих волос, неряшливо свисавших на глаза. Возле ее ног стояла небольшая темно-зеленая бутылка из толстого стекла, наполовину уже пустая.

Женщина сразу всколыхнулась и нетвердо встала на ноги. Она поспешно одернула длинную юбку и застегнула ворот.

– Мистер Консит, мистер Скерри, чем я обязана этому неожиданному… удовольствию?

Мистер Консит, толстый верзила, ощерился в улыбке и отвесил претенциозный поклон, придерживая при этом завиток волос, выпущенный на лоб. Ему казалось, что он производит неизгладимое впечатление своими изысканными манерами.

– Обычное дело, миссис Ландас. Вот этот молодой человек хотел бы испытать на себе высшее гостеприимство под присмотром прекраснейшей хозяйки во всей округе. – Он пригладил пряди волос на обширной лысине. – Этот милейший молодой человек – гость викария Демьюрела и надеется найти у вас самый любезный прием. – При каждом слове, полном сарказма, на его губах пузырилась слюна.

– Оставьте его у меня, мистер Консит, заверяю вас, здесь он чудесно выспится перед тем, как приступить к работе.

Она положила свою трубку на стол и распрощалась с Конситом и Скерри, улыбаясь и махая им вслед рукой. Быстро пробормотав «до свидания, миссис Ландас», они удалились. Миссис Ландас, с ухмылкой на выбеленном лице, ринулась к двери и заперла ее за ними на все запоры.

Когда она обернулась, Рафа увидел, что ее настроение круто изменилось. Куда девалось приветливое выражение, куда девалась улыбка. Исходившая из нее злоба, казалось, прибавила ей роста. Ее грудь вздымалась, ярость искажала лицо, прорезая глубокие белые борозды вдоль бровей; она метнула взгляд на Рафу и мальчика и завопила:

– Не думай, парень, что здесь тебя ждет сладкая жизнь. Ты здесь затем, чтобы работать, миленький, и ты будешь работать! Чуть оплошал – окажешься в карцере.

Она указала на небольшую дощатую дверцу в противоположной стене. Мальчик не мог слышать, что она сказала, но по нему было видно, что он все понял. Он отступил от нее, постаравшись спрятаться за спиной Рафы.

– А ты, малец, даром что глухонемой, на сей раз тебе это с рук не сойдет. Знаю, ты не глуп и понимаешь сам, что теперь-то от меня не сбежишь.

С этими словами она схватила метлу, стоявшую за дверью, и бросилась на него, задев мимоходом плечо Рафы. Он содрогнулся от боли, зажав больное плечо. Неожиданно миссис Ландас остановилась. Бросив метлу на пол, она шагнула к Рафе и обхватила его рукой.

– Ты ранен. Что они с тобой сделали? – Ее голос опять изменился. Он стал добрым, ласковым, почти нежным; грубости как не бывало. – Дай-ка мне взглянуть, миленький.

Она стащила куртку с его руки и расстегнула рубаху, попробовала отлепить ее от раны.

– Лучше пока оставить ее как есть, – сказала она. – Я приложу мокрую тряпицу, рубаха-то прилипла к ране.

От ее дыхания Рафу обдало запахом дешевого джина и табака. У нее были кривые пожелтевшие зубы и колючие белые усики. Накрашенные губы пересохли, потрескались, белки глаз налились кровью. Она помогла ему дойти до кресла и знаком приказала мальчику принести мокрую тряпицу, указав на стоявшее под окном ведро.

Миссис Ландас стащила куртку со спины Рафы, насколько это было возможно, – наручники не позволили высвободить его руки из рукавов, – затем смочила рубашку мокрой тряпкой, которую принес ей мальчик, и осторожно отделила прилипшую к ране материю. Она внимательно рассмотрела рубашку.

– Какая тонкая ткань, очень тонкая. Я никогда такой не видела, она очень дорогая. Должно быть, ты очень хороший вор.

– Я не вор. Я потерпел кораблекрушение, – ответил Рафа.

– Можешь говорить что хочешь, но раз уж ты попал сюда, так не за добрые дела. Ну-ка, дай я посмотрю, что они сделали с тобой.

Миссис Ландас оттянула на его спине рубашку. На плече Рафы сзади зияла глубокая, покрытая волдырями рана с четко очерченной буквой «Д».

– О господи, господи! Он поставил на тебе клеймо. Когда он купил тебя? – крикнула она резким, как у чайки, голосом, пораженная жестокостью, с какой нанесена была рана.

– Он меня не покупал. Я действительно с того корабля, который потерпел кораблекрушение. Две ночи тому назад, в заливе, как раз на запад отсюда. Я не раб.

– Здесь порядок такой: коли на тебе это клеймо, значит, ты собственность Демьюрела. Это его знак, и никто даже не подумает оспаривать, что ты принадлежишь ему. Лучше научись думать как раб, иначе жить тебе будет трудней.

Она промыла рану мокрым лоскутом и перевязала ее самым лучшим из обрезков, которые подбирала возле кухни. Рафа понял, что он попал в некое пристанище для рабочих карьера и что миссис Ландас здесь начальница. Занимаясь поисками лоскутов ткани для перевязки, она, по-видимому, не раз прикладывалась к зеленой бутылке. Глухой мальчик старался держаться от нее подальше; свернувшись клубком на кровати в углу, он поглядывал вокруг большими круглыми, как у совенка, глазами.

Она закончила перевязку и с тоской поглядела на Рафу.

– Ох, как бы я хотела иметь своего мужчину. Чтобы заботиться о нем, ведь им иногда это нужно, и чтобы он заботился обо мне, когда я совсем состарюсь… – Ее верхняя губа задрожала. – У меня никого нет – ни единой души. – Она уронила лицо в ладони и разрыдалась. Ее настроение менялось постоянно, как прилив и отлив. В голосе вновь зазвучали злые ноты: – Если бы не этот паршивец, из-за которого я должна оставаться здесь, я могла бы быть настоящей леди. Мне не приходилось бы быть любезной с каждым пьяницей, который спускается сюда, чтобы хорошо провести время.

Она помолчала, опять села в кресло и подняла почти пустую бутылку джина.

– Если б не это, я не знала бы, что мне делать. Вот самый лучший мой друг, лучше быть не может, он согревает душу, от него становится веселее и…

– А он кто? – прервал ее Рафа, кивнув в сторону мальчика.

– Он никто, у него никогда не было имени, не было голоса, он не может тебя слышать. – Она помолчала. – Только на то и годится, чтобы подмести пол, отнести стираное белье… Но он то и дело удирает. Он удирает, его ловят, и так без конца.

Она бросила взгляд на мальчика. Рафа заметил, что глаза ее потеплели, в них не было злости, было почти сочувствие.

– Где его отец и мать?

– Насколько мне известно, его отцом может быть один из пятерых мужчин. Его мать пользовалась у мужчин успехом, ей всегда хотелось любить, да только она не знала кого. – Миссис Ландас говорила почти мечтательно.

– Значит, вы ее знали?

– И даже очень хорошо знала, но ее жизнь оборвалась одиннадцать лет и пять месяцев тому назад, и с тех пор он здесь. – Она поглядела на мальчика. – У меня к нему слабость. Хотя половину времени он доводит меня до полного бешенства, зато все остальное время люблю его безумно. Мне просто хочется, чтобы он услышал мой голос. – Вдруг она оборвала себя и с посмотрела на Рафу подозрительно. – Да что это такое? С чего это мне вздумалось выкладывать тебе всю подноготную! Ну-ка, пойдем, тебе надо отдохнуть, а мне еще немного джина не помешает. – Она взяла бутылку и вылила подонки в чашку. – Похоже, это будет твой еще самый легкий день в здешних местах. – Она кивком указала на стену. – Выбери себе кровать, все они полны блох. Чем выше взберешься, тем меньше тебя искусают и тем лучше выспишься.

Она помогла Рафе подняться с кресла и поддержала, чтобы он мог взобраться на верхнюю лежанку. Он лег на здоровое плечо – руки так и остались в наручниках – и опустил голову на деревянное изголовье. Соломенный матрац колол ему спину словно иголками.

Лежа на боку, он смотрел вниз, где миссис Ландас начала готовить ужин. На дворе смеркалось. Она зажгла, один за другим, фонари вокруг кухни и поставила на окно подсвечник. Глухой мальчик вертелся вокруг нее, складывал дрова, приносил муку. Она уронила на пол деревянную ложку, он подскочил, улыбаясь, быстро поднял ее и держал как трофей, добытый лично для нее. Они ласково посмотрели друг на друга, не подозревая, что за ними наблюдают. Миссис Ландас погладила его по волосам и, улыбаясь глазами, поцеловала в лоб. Рафа закрыл глаза, сон позвал его в другой мир. Все здешние звуки и вонь от карьера отступили; его поглотила пучина сна.

9

ПОВЕШЕННЫЙ

Внизу хлопнула входная дверь, и Томас проснулся. Весь дом дрогнул, как при малом землетрясении, пламя свечи заколыхалось, звякнул стакан на столике у кровати. Вслед за грохотом захлопнутой двери послышался мужской голос – это был голос властного и уверенного в себе человека, голос человека жесткого, обеими ногами твердо стоящего на земле. Он слышал этот голос раньше и, вероятно, никогда его не забудет. Это был Джекоб Крейн.

До Томаса доносились из кухни приглушенные голоса. Джекоб, понизив голос, что-то рассказывал Рубену и Изабелле. Томас встал с кровати и прислонился ухом к полу, пытаясь услышать, о чем идет речь. Кейт, ничего не подозревая, продолжала спать. Но как ни старался Томас услышать разговор внизу, ему удавалось разобрать лишь отдельные слова: нынче ночью… залив… повесили…

Это последнее слово особенно привлекло его внимание. Однажды его, тогда еще совсем ребенка, родители взяли с собой в Уитби посмотреть, как будут вешать Чарльза Мейхью. Мейхью, разбойник с большой дороги, был пойман после того, как ограбил карету, следовавшую из Йорка. Весь город высыпал тогда на пирс, чтобы посмотреть на самодельную виселицу и на осужденного. Томас помнил, что было погожее июльское утро, помнил, как пригревало солнце и какой острый запах рыбы и развешанных для просушки сетей стоял в воздухе. Чарльза Мейхью, вопившего во весь голос, приволокли из таможни с крепко связанными за спиной руками. Тычками заставили подняться на помост и накинули на шею петлю. По тому, как он вопил, как сопротивлялся, было ясно, что он отчаянно не хотел умирать. Толпа выдавила Томаса вперед. Юнец барабанщик стал выбивать дробь – единственное, что он умел. Толпа притихла. Мейхью вопил, рыдал, осыпал проклятиями палача и магистрат. Томас попытался отступить назад, скрыться в толпе, но это было все равно что пробиваться сквозь стену. При каждом ударе по барабану Томас ждал, что разбойника столкнут с помоста и он повиснет в петле мертвым. Этот миг тянулся целую вечность. Гул барабана разносился вокруг, как грохот от выстрела из морской пушки. Мейхью визгливо орал в толпу:

– Вы еще увидите меня, мой призрак станет преследовать вас, всех и каждого. – Он перевел глаза на мирового судью. – А ты… еще не прокричит петух… как ты будешь мертв!

Священник крикнул ему:

– Покайся перед смертью!

Но Мейхью больше ничего не успел сказать, так как его уже столкнули с помоста. Мгновенное падение тела, хруст позвонков в затянувшейся петле сопровождались прокатившимся по толпе испуганным вздохом. Так обрушивается на мол морская волна, взметая в воздух брызги, – толпа, словно от толчка, отшатнулась назад, затихла на миг и тут же разразилась яростным ревом.

Тело повешенного извивалось и вертелось на конце веревки, пока его не покинула последняя капля жизни. Несколько женщин били его палками по вихляющимся ногам, дети швыряли камни в еще теплый раскачивавшийся труп. Томас стоял молча. Он смотрел на тело этого человека и думал, куда же подевалась его жизнь. И что же это за мир, когда в единый миг всю энергию, всю сущность жизни можно задуть, как свечу? Томас думал о том, что это, должно быть, злой Бог, который дает человеку жизнь, хотя бы и самую тяжкую, а потом в мгновение ока отбирает ее и обрекает его на небытие…

Проснувшаяся Кейт оторвала его от этих мыслей. Она подтолкнула его ногой, подняла брови и сделала ему гримасу. Томас приложил палец к губам и шепнул:

– Тесс!

Он перевел взгляд на пол, давая понять, что старается услышать разговор там, внизу. Кейт опустилась с ним рядом, приложив ухо к щелке в полу. Между тем разговор на кухне продолжался. К нему присоединились даже Беалда и Эфриг. Кейт услышала, как Рубен назвал ее имя. Его низкий, хрипловатый от лакричника голос свободно проникал сквозь щель в полу. В этот момент Томас услышал скрип ступенек, кто-то поднимался к ним. Дверь распахнулась, в спальню влетел Беалда и, споткнувшись о Томаса и Кейт, растянулся на полу.

Он расхохотался так, как умел хохотать только он. Этот смех начинался в желудке и подымался вверх, словно лава к кратеру огромного вулкана, и затем выплескивался изо рта взрывами утробного хрюканья. Для своих лет он был просто великаном, и кисти рук у него были как у мужчины. Он встал и, все еще хохоча, схватил Томаса и Кейт и поднял их с пола.

– Мой отец хочет поговорить с вами внизу, – объявил он. – У нас посетитель. Он хочет вас видеть. У него есть новости о вашем друге.

Они понимали, что Беалда имеет в виду Рафу. Заспавшись, они забыли о своем друге. Теперь на них нахлынули воспоминания о минувшей ночи. Томас поглядел в окно. Нарисованное дерево обрамляло полную темноту. Значит, сейчас ночь. У Томаса было такое чувство, что время мира и безопасности подходит к концу, как прилив подымается к человеку, выброшенному на рифы. Он понимал, что им придется покинуть нынешнее убежище, приветливую мельницу Боггла, чтобы сразиться с Демьюрелом.

Пришлось волей-неволей спуститься вслед за Беалдой вниз.

Кухня была залита восхитительным янтарным пламенем свечей, несколько больших подсвечников украшали каминную полку и подоконник. Томас окинул помещение тревожным взглядом. Здесь были Рубен, Изабелла, близнецы и… Джекоб Крейн.

Крейн сидел возле самого камина, одетый во все черное с головы до заляпанных грязью сапог. Он наклонился вперед и пристально посмотрел на Томаса и Кейт своими узкими пронзительными глазами. Томас почувствовал, как в горле набухает ком от страха и он не может проглотить его. Он знал: Крейн не тот человек, с которым можно побеседовать без особой на то причины. И вот Крейн здесь, перед ним, он восседает в дубовом кресле и смотрит на него, как огромный черный зловещий ворон, выжидающий момента, чтобы прыгнуть и растерзать его в клочья.

Томас кивнул Крейну; Кейт постаралась держаться позади него, спрятаться в его тени. Крейн заговорил первым:

– Садитесь, вы оба. У меня есть новости о вашем друге… он сейчас в большой беде.

Крейн говорил медленно, подчеркивая каждое слово. Изабелла встала и, взяв от стола два стула, пододвинула их для Томаса и Кейт. Они смотрели на языки пламени, взгляд Томаса уходил куда-то вглубь, сквозь горячую красную завесу огня.

– Вы двое взялись за то, что вам не по силам, и вашего друга можете считать покойником. – Он сцепил руки, потирая сухие ладони. – То, что вы натворили вчера ночью, могло сделать меня бедняком, почти нищим. – И он метнул острый взгляд на Томаса.

– Мы только хотели попасть в…

Крейн мгновенно перебил его.

– Вы делали только одно – бегали по подземному ходу, где у меня было пятьдесят бочек бренди и двадцать четыре ящика чая, все только что привезено на лодке и дожидалось там, пока дадут хорошую цену. – С каждым словом он повышал голос. – Демьюрел понятия не имел, что все это там, пока не спустился в подземный ход, разыскивая вас и вашего друга. Вы стоили мне целого состояния. Все запасы чая и бренди – за один вчерашний вечер. Двести фунтов… довольно-таки дорогое удовольствие. – Он не отрывал глаз от Томаса.

Кейт едва сдерживала слезы, ее сердце отчаянно колотилось при мысли о том, что с ними сделает Крейн.

Узкое лицо Крейна исказилось от ярости. Словно бы каждый мускул двигался произвольно. Он все бешенее тер ладони, и они скрипели, словно песчаник, трущийся о дерево.

– Ну, и что теперь будет, Томас? Как ты собираешься расплатиться со мной?

Томас проглотил ком в горле.

– Скажите, что с нашим другом? Он жив? – спросил он.

– Считай, что уже мертв. Демьюрел сам сказал мне это нынче утром. Он выжег ему на плече клеймо, букву «Д», как рабу. Теперь он будет долбить сланец, пока не подохнет, от истощения или на висилице – значения не имеет.

Томас уже открыл было рот, но Рубен не дал ему заговорить.

– У мистера Крейна есть план, – сказал он примирительным голосом. – Мы рассказали ему все, что знаем о вас, и он намерен помочь. – Он помолчал, глядя на них обоих. – Это может спасти жизнь Рафе, и вам тоже.

– Кто сказал вам о Рафе? Мы не упоминали его имени. – Томас глянул на Кейт.

– Я сказала Изабелле, – отозвалась она. – Мне нужно было кому-нибудь рассказать. Из-за этих страшилищ… Они меня напугали.

Кейт заплакала, утирая слезы рукавом платья. Изабелла обвила ее рукой и прижала к себе.

– Колдовскими штучками Демьюрела меня не испугаешь, – проговорил Крейн презрительно. – Пусть призывает на помощь хоть все силы ада, я ни за что не позволю ему стать на пути моего бренди. Пусть кличет хоть самого Сатану, чтобы остановить меня, мы еще поглядим, как ему понравится свинцовый шарик или удар абордажной саблей. – Крейн засмеялся. – У меня двадцать ребят и быстрый корабль, который стоит на якоре там, в заливе. От вас мне требуется только одно: быть для Демьюрела приманкой, – и тогда я добуду вам вашего друга и то, за чем он приехал. Я хочу вернуть мое беспошлинное бренди и кое-что из тех денег, которые я платил старому псу последний десяток лет.

– Не верь ему, Томас. Мой отец говорил, что он вор и убийца. – Кейт шагнула к Крейну, она напоминала сейчас кошку, готовую вцепиться в него когтями.

Изабелла удерживала ее, но Кейт отбивалась изо всех сил. Крейн не шевельнулся, даже не отклонился в сторону.

– Твой отец, Кейт Коглан, – заговорил он, – такой же попорченный человек, как и я. Он помогал мне протащить контрабандой столько бренди и чая, что ими можно было бы заполнить весь порт Уитби. Он вытащил больше денег из моего кармана, чем тебе могло бы присниться, на эти деньги он кормил и одевал тебя после того, как умерла твоя мать.

– Лжец, лжец! Мой отец состоит в акцизном управлении, он служит королю. Он ловит контрабандистов! – кричала Кейт Крейну в лицо. – Он никогда не стал бы работать на вора и убийцу вроде тебя. Он честный человек, но тебе этих слов никогда не понять.

Крейн сидел и спокойно слушал, как она кричит на него. Потом взглянул на Рубена и показал глазами на входную дверь. Рубен встал, подошел к двери и широко распахнул ее. Холодный ночной воздух прокатился по кухне. Огоньки свечей заметались на сквозняке и как будто потускнели. Казалось, темнота снаружи вытягивает свет из коттеджа, вбирает его во все сгущающуюся черноту ночи.

Рубен спокойно говорил с кем-то, невидимым в тени. Кейт разглядела силуэт человека в убегающем из дома свете. Человек шагнул поближе к двери. Она увидела, что на нем грязная коричневая штормовка и промасленная китовым жиром шляпа, блестевшая в желтых лучах. Человек нагнулся, проходя в низкий дверной проем, и вступил в коттедж. Он остановился у двери, с его штормовки стекали на пол дождевые капли. Он поднял голову, снял шляпу. Кейт вздрогнула от изумления, увидев перед собой своего отца.

– Я думаю, не надо представлять вас друг другу, не так ли? Кейт Коглан, надеюсь, ты узнала отца даже при этом освещении. Войди же, мистер Коглан, присядь… Не сомневаюсь, ей очень хочется отхлестать тебя по щекам или засадить ногой по голени за то, что все эти десять лет ты водил ее за нос. Думаю, теперь она уже достаточно взрослая, чтобы узнать всю правду о тебе и обо мне.

Кейт смотрела на отца, не веря своим глазам. Стараясь удержать слезы, она проглотила ком в горле и вонзила ногти в ладони.

– Он тебя знает, знает твое имя! – крикнула она отцу. – Ты говорил мне, что он вор и что тебе хотелось бы увидеть его мертвым.

– Как ты думаешь, кто содержал тебя и кормил все эти годы? Нет, это не на те деньги, что я получал от акцизного управления. Если бы я не работал вместе с Джекобом, нас давно уже вышвырнули бы на улицу.

– Если бы ты не пил, нам вполне хватало бы на еду, и тебе не пришлось бы лгать, обманывать и воровать, отец.

– Если бы не смерть твоего брата, а потом и твоей матери, я никогда бы не стал ни пить, ни заниматься контрабандой. Но никому из нас не дано изменить прошлое, Кейт. И, как я слышал, ты сама оказалась сейчас по уши в беде. Не сомневайся, Демьюрел очень скоро выбьет из этого вашего друга признание, кто был с ним, и тогда обоим вам не миновать веревки. Я не хочу увидеть мое дитя болтающимся на виселице на Бекон-Хилл.

Он шагнул к Кейт и протянул ей руки. За всю свою жизнь он никогда не делал ничего подобного. Кейт видела, как дрожат эти простертые к ней руки. Он старался улыбнуться ей. Лицо его выглядело странно – не тот он был человек, для кого улыбка была чем-то естественным. Долгие-долгие годы ему даже и не хотелось улыбаться кому бы то ни было. Хмурый взгляд и резкое слово были единственным способом выразить свою любовь. Это – да еще слезы, которые он выжимал из своей пропитавшейся джином души каждый раз, когда впадал в пьяную меланхолию, оплакивая свою потерянную навеки жену.

– Я люблю тебя, Кейт.

Он выговорил эти слова.

– Если бы ты любил меня, то никогда не лгал бы мне.

Ее резкий голос скрывал ее истинные чувства. Ей хотелось подбежать к нему и сделать так, чтобы опять все стало хорошо. Но гнев, она чувствовала, буквально пригвоздил ее к полу. Она кусала губы, надеясь, что эта боль заставит уйти всю другую боль.

– Лгут все, Кейт. Это часть жизни. Это было бы слишком для тебя, тебе не справиться было с такой правдой. Поделиться тайной с ребенком и попросить сохранить ее – все равно что пытаться сохранить живой бабочку посреди зимы.

– Нет, ты не должен был лгать мне, я твоя дочь, я могла бы помочь тебе. Но ты хотел только одного – сосать свой джин, а когда уходил на работу, то на самом деле ты помогал Джекобу Крейну!

Крейн встал и подошел к ней. Она впервые увидела его так близко. Он был высокий, худощавый Из-под черной, с серебряными пуговицами куртки виден был белый воротничок рубашки. Светлые волосы спадали на лоб. На правой щеке был длинный порез, еще совсем свежий.

– Сейчас не время воевать друг с другом или вытаскивать на погляд прошлое. – Он посмотрел на Кейт и Томаса и положил свои сильные руки им на плечи. – Вы оба за многое должны ответить… и еще до рассвета вы можете все исправить. – Он помолчал, не спуская с них глаз. – Или на рассвете мы все будем мертвы.

10

ДУНАМЕЗ

Рафа не верил своим глазам. Он заснул в темном, почти пустом помещении, где, кроме него, были только миссис Ландас и мальчик, суетливо бегавший то туда, то сюда, зажигая свечи. Теперь же в этом работном доме было светло, сильно накурено, многолюдно и шумно от голосов сидевших за длинным столом людей.

Он смотрел вниз с верхней лежанки, словно зритель в каком-нибудь театре, наблюдающий с галерки то, что происходит на сцене. Публика, собравшаяся внизу, была одета в невообразимые лохмотья. Набившиеся в комнату мужчины, женщины, дети были чудовищно грязны и покрыты красной пылью – она проникала из карьера повсюду.

Многоголосый говор отдавался эхом в каменных стенах. Стол был заставлен пустыми тарелками. Все говорили одновременно и возбужденно. Все наелись досыта, дети играли перед ярко горевшим камином. Это был праздничный банкет оборванцев и нищих – картошка и турнепс с вываренной для запаха костью старой овцы. Остатки лакомства пристали к днищу большого котла, который висел над огнем, все еще паруя и булькая, рассыпая брызги, словно зев огромного черного вулкана.

Рафа заметил, что сидели за столом в определенном порядке; те, что постарше и не так запачканы, занимали места в дальнем конце стола, ближе к огню. Сама миссис Ландас восседала во главе его, покуривая только что набитую трубку и попивая джин и третьей варки пиво из большой пивной кружки. Рафа подумал, что она выглядит королевой, окруженной придворными.

Справа от нее сидел крупный, солидно выглядевший мужчина в сильно поношенной куртке и обтрепанной рубашке, со свободно повязанной красной тряпицей на шее; у него была мощная бритая нижняя челюсть и глубоко посаженные глаза. Он ни разу не улыбнулся и сидел, откинувшись на спинку стула, с угрюмым выражением лица прислушиваясь к разговорам вокруг.

Не разжимая зубов, он сказал миссис Ландас:

– Вы погадаете нам сегодня на картах, Мэри? Неплохо бы заглянуть в будущее.

Миссис Ландас кивнула молодой женщине, сидевшей слева от нее; та выдвинула ящик стола и достала сверток в голубой шелковой ткани. Миссис Ландас развернула его и вынула большую колоду фигурных карт.

В большой комнате сразу стало тихо: все смотрели, как она с умышленной медлительностью тасует карты. Миссис Ландас оглядела всех сидевших за длинным столом, улыбнувшись каждому.

– Так на кого же мы погадаем сегодня? – спросила она, еще раз обводя всех взглядом и стараясь говорить торжественно и серьезно. – Что-то расскажут нам карты про нашу жизнь?

Несколько детей постарше вызвались сразу и всячески старались привлечь к себе ее внимание. Миссис Ландас отрицательно покачала головой, давая понять: у вас, мол, еще нос не дорос. Дети, один за другим, отошли с разочарованным видом.

– Погадайте на Демьюрела, посмотрим, что ему скажут карты. В конце концов, его будущее – это и наше будущее, – предложил сидевший рядом с нею мужчина, выбивая свою трубку о подошву кожаного башмака.

– Мне-то все равно не выбраться отсюда, – прервала его одна из женщин, – пока не выплачу ему все, что задолжала. Так что расскажи нам, Мэри. То, что случится с ним сегодня, скажется на нас завтра. Если у него все будет хорошо, может быть, он отпустит меня и без выплаты ренты за семь лет, не потребует вернуть и те деньги, которые он еще раньше ссудил мне.

Каждый находившийся за этим столом был должником Демьюрела. Когда они не могли больше выплачивать долг, то перебирались сюда и работали в его карьерах от зари до зари за мизерную плату. А долг их лишь возрастал с каждым годом. Демьюрел взимал с них плату за все: за детей, за столованье и жилье, даже за инструменты, которыми они выбирали ему из карьера глинистый сланец.

– Ну, хорошо, хорошо, пусть будет Демьюрел! – громко объявила миссис Ландас и бросила карты на стол.

Это был знак глухому мальчику гасить свечи на подоконнике и над камином. Он прикрутил и лампы, и комната погрузилась в полутьму, из которой выделялся только силуэт миссис Ландас, осененный оранжевым отсветом камина.

– Все вы должны сейчас сосредоточиться на викарии, представить себе его лицо, и тогда я попрошу духа карт все нам поведать.

Сидевшие напротив нее почти не видели ее черт, так как камин был за ее спиной; только колышущееся пламя единственной свечки волнами пробегало по ее лицу, отчего казалось, что его выражение все время менялось. Она разложила карты на столе и накинула на голову свою шаль. По вечерам, когда трапеза заканчивалась и миссис Ландас успевала подкрепиться несколькими стаканами дрянного джина, она частенько развлекала людей своими карточными фокусами. Вертела так и эдак гадальные карты, сплетала воедино факты и вымысел, говорила людям то, что они хотели услышать, и поражала знанием тайных событий их жизни, сведения о которых черпала, исподтишка прислушиваясь к разговорам третьих лиц. Сегодня, думала она про себя, представление должно получиться лучшим из всех.

– Нет, вы все-таки не сосредоточились, из-за этого ничего не получается. Как же, по-вашему, я могу проникнуть в его дух, если вы не напряжетесь? Все мы должны сконцентрироваться, чтобы отворить дверь в будущее. – И вдруг заговорила быстро, закрыв глаза, гримасничая, взывая: – Дууух… говооории… сооо… мнооой…

Она при этом как бы подвизгивала, стараясь изменить голос, словно это говорил кто-то другой. Вдруг из темноты раздались три громких, сильных удара. Все за столом содрогнулись. Одна женщина быстро отхлебнула из стакана джин, другая схватилась за руку соседа. Дети сгрудились поближе к огню, боясь остаться в темноте.

Миссис Ландас, потрясенная неожиданным ответом из мира духов, приоткрыла один глаз и оглядела комнату.

– Кто это? Ты хочешь сказать нам что-то? – спросила она робко, изображая маленькую девочку.

Мужчина, сидевший с ней рядом, дрожал от волнения. И тут опять раздался удар, на этот раз один, он был громкий и решительный, гораздо сильнее прежних. Люди придвинулись друг к другу, стараясь держаться вместе.

– Мы хотим знать, что будет с викарием Демьюрелом. Ты можешь сказать нам?

Следующий удар был еще более сильным, чем предыдущие, заставив всех, в том числе и миссис Ландас, подпрыгнуть от страха. Теперь ее голос был на октаву выше из-за неподдельного испуга. Такого до сих пор не случалось. Духи ни разу еще не стучались к ним!

Миссис Ландас раскинула карты перед собой и, наугад отобрав несколько штук, стала открывать их, одну за другой.

– Вот место, где он обитает, он расскажет о жизни на небесах или в аду. – Она перевернула первую карту. На ней был изображен мужчина, одетый в сутану викария; стоя у алтаря, он держал в руках золотой сосуд.

– О, это Демьюрел, маг! – воскликнула она. – Духи всегда говорят о нем через эту карту. Теперь посмотрим, что стоит у него на пути. – И она взялась за другую карту. – Эта карта покажет все, что угрожает тебе, Демьюрел: меч или буря, любовь или честь.

Она открыла карту. На ней изображена была башня, в которую ударила молния, и человек, падавший с крепостной стены. Молча она перевернула еще несколько карт и разложила их вокруг первых двух. Каждый раз, открывая следующую карту, она бормотала что-то себе под нос, ее лицо выражало все усиливавшееся беспокойство.

– Что там, Мэри? Расскажи нам, что они говорят! – Человек, сидевший с ней рядом, дернул ее за шаль, требуя ответа.

Она открыла последнюю карту – там был искореженный скелет, окруженный кроваво-красными языками огня.

Впервые в жизни миссис Ландас стала исступленно молиться. Она проглотила рвавшиеся из груди рыдания и вся дрожала от страха, надеясь, что увиденное ею на картах никогда не осуществится.

– Мэри, что там такое, скажи! Что ты сидишь и ничего не говоришь нам?!

Она перевела дух и спокойно заговорила:

– Карты говорят, что близится сила, которая захватит эти места. Если ее не остановить, погибнет много людей. Грядет катастрофа, земля обрушится в море, и сам Сатана будет разгуливать среди нас. Каждому из вас грозит большая беда.

– Только если вы позволите этому случиться, – раздался из темноты голос.

Все обернулись, стараясь разглядеть того, кто посмел заговорить и нарушить магические чары. Рафа сидел на верхних нарах, опустив ноги вниз.

– Вы действительно верите в силу этих раскрашенных картинок? Существует гораздо более великий Закон, не тот, который якобы следит, как бросают кости или как ложатся карты. – С трудом он спустился с верхних нар и подошел к столу. – Каждый из вас заворожен тем, что слышит. Вы с готовностью верите в духов и не замечаете, что здесь кто-то, вполне реальный, просто стучал по краю нар. Никто из вас не готов обратить свой взор к Тому, кто действительно может дать вам свободу.

– Кто ты такой, чтобы болтать тут о свободе? Этот раб толкует нам о свободе! Да что ты о ней знаешь? – крикнул сидевший рядом с миссис Ландас мужчина.

– Что отличает тебя от меня? Я черный, а ты белый. Между тем мы во многом схожи, только ты готов покориться всему – в отличие от меня. Я никогда не буду рабом. И пусть на запястьях моих кандалы, но даже Демьюрел не может овладеть душой того, кто следует закону Риатамы.

– Для раба ты болтаешь слишком много, – не замедлил с ответом мужчина. – Мы-то знаем, какова будет здесь твоя жизнь и сколько ее осталось.

Все захохотали.

– Моя душа в руках того, кто послал меня сюда. Он знает, как распорядиться моей жизнью, чтобы она принесла благоденствие и не причинила вреда. Дала надежду на будущее. Эти карты лгут, они хотят запутать вас и заманить в ловушку.

Рафа наклонился над столом и взял карты. Он знал, что должен сказать этим людям правду. Миссис Ландас вскочила с кресла и попыталась выхватить у него карты.

Он отвел скованные руки в сторону.

– Они – зло, они уведут вас туда, откуда вам уже никогда не выбраться. Они противны Тому, кто послал меня сюда.

– Это кого ж ты злом называешь? Я перевязала твои раны, накормила тебя, приняла в своем доме, позволила тебе выспаться, когда ты должен был работать, и, по-твоему, выходит, я – зло! – сердито сказала миссис Ландас и только что не плюнула в него. – Это очень дорогие карты, они стоили мне больше, чем я получаю здесь за год. Убери от них свои грязные руки.

Миссис Ландас потянулась за картами, но он отодвинулся от нее. Она же была потрясена его вмешательством. В этом ее мирке она всегда была права, и только Демьюрел был ей указ. Никогда еще ей не бросали такой вызов. Миссис Ландас относилась к картам, как к пьесе и развлекательному ритуалу; кроме того, они давали ей возможность чувствовать себя значительной фигурой, обладавшей некими знаниями, недоступными другим. И вот ей говорят прямо в лицо: эти картинки – зло. Она смотрела на карты в его руках и не знала, надо ли отобрать их у него. Они как-то потускнели в ее глазах. Ей не хотелось даже прикоснуться к ним. В ней зародилось сомнение. Они потеряли свою невинность и перестали быть просто занятной игрой, которой ее обучила мать. При этом ее злило, что кто-то посмел с нею спорить и настаивать на своей непонятной правде в ее же ночлежке.

Было в Рафе что-то такое, что странно беспокоило ее, от чего ей было не по себе. В нем была уверенность, внутренняя убежденность. В нем чувствовалось истинное благородство, душевная чистота, светившаяся в его глазах и вселявшая надежду, несмотря на грязь, ее окружавшую.

– И что же этот твой «Он» собирается сделать? – набросилась она на Рафу. – Может он сделать нашу жизнь хоть немного лучше, вытащить нас отсюда? Может запретить Демьюрелу заставлять нас работать слишком много, кормить слишком скудно, вообще не платить нам? – Миссис Ландас каждый раз, задавая вопрос, резко тыкала указательным пальцем в грудь Рафы. – Где он, этот твой «Он», о котором ты говоришь? Мы можем увидеть его?

– А вы оглянитесь, миссис Ландас, – сказал Рафа, приподняв бровь. (Миссис Ландас круто повернулась, желая увидеть, что там, за ее спиной.) – Нет, нет, миссис Ландас, Он везде, Он вокруг вас. Видеть Его вы не можете, но Ему ведомы тайны всех ваших сердец.

– Кто ты такой? Откуда взялся? – воскликнула миссис Ландас, раздраженная его дерзостью.

Рафа посмотрел на лица столпившихся вокруг него людей; на всех написано было ожидание. Он понимал, что все ждут его ответа.

– Все это неважно. Сегодня же вечером тот, кто послал меня, покажет вам нечто такое, что навсегда изменит вашу жизнь.

Рафа шагнул к миссис Ландас, протягивая ей карты.

– А если мы не хотим ничего менять?

– Тогда Он откроет вам глаза, чтобы вы сами увидели, в какой навозной куче спят ваши души. – Он коснулся пальцем ее плеча. – Проснитесь. Восстаньте из мертвых. Дозвольте свету засиять в вашей тьме кромешной.

Глухой мальчик оттолкнул Рафу от женщины. Рафа обхватил его за плечи и толкнул к коленям миссис Ландас.

– Держите вашего сына, миссис Ландас. Он сейчас возвращается к вам. – Рафа положил обе ладони на голову мальчика. И не успела она ничего сказать, как он стал взывать к кому-то на непонятном ей языке: – Абба-секинах, эль Шаммах, соатзет-фей-исеехш фигиез.

Он говорил очень громко и внятно. Все подались назад, не зная, что он собирается сделать, испуганные страстью, с какой звучали эти его слова.

И тут стало происходить нечто странное и пугающее. Казалось, все здание заколебалось. Дети гурьбой кинулись под стол, взрослые переглядывались в полной растерянности. Громкий скрип заставил всех повернуть головы к входной двери – большая деревянная дверь медленно открывалась внутрь. Вдруг послышался громкий треск, дверь распахнулась, ударившись о стену. В комнату ворвались серебристые и белые молнии и дугой изогнулись, упираясь в стены и потолок; раздался грохот, напоминавший дружный мушкетный залп. Помещение наполнилось тонким золотистым туманом. Светящиеся шарики, оторвавшись от радужных дуг, запрыгали над головами испуганных зрителей.

Рафа, не обращая внимания на чудесные явления, свершавшиеся вокруг него, вновь и вновь повторял те же слова. Глухой мальчик вдруг стал раскачиваться, каждый мускул его и каждая жилка вздрагивали и трепетали под напором некой очистительной силы. Миссис Ландас вскочила на ноги, сбросив его с колен, и ничком упала на пол, спрятав лицо в ладонях и умоляя Рафу прекратить волшебство.

Теперь уже все лежали на полу, прикрывая глаза, чтобы защитить их от невыносимо яркого золотистого света, наполнившего каждый уголок помещения. Казалось, всех их придавило, уложило на пол нездешнее сияние. Каждая капелька тумана оказывалась тяжелее золота. Никто не в состоянии был шевельнуться: каждая жилка словно налилась свинцом. А золотистый туман медленно вился по комнате, принося удивительный покой и тишину. Мужчины, женщины, дети как будто погрузились в глубокий сон.

Тишину нарушил неожиданный громкий вопль – глухонемой мальчик кричал и восторженно прыгал по комнате. За всю свою жизнь он ни разу не издал ни звука, а сейчас вдруг радостно вопил и кружился, как щенок. Он кричал во весь голос, но тут же прикрыл уши, чтобы утишить боль в них от собственного крика.

Его заразительный звонкий смех вывел миссис Ландас из дремотного состояния, а также из убежища, найденного под столом, куда она протиснулась между двумя стульями. А мальчик скакал и кружил по всей комнате, смеясь и визжа от радости, – ведь он слышал собственный голос впервые. Она же смотрела на него со слезами на глазах и протянула к нему руки, зовя его к себе, зовя по имени, в самый-самый первый раз.

– Джон, иди ко мне, Джон, иди… Иди к своей маме!

Теперь она плакала навзрыд и все тянула к нему руки. Джон улыбался во весь рот, стараясь выговорить слово «мама». Он бросился в ее объятия. И они плакали вместе. Джон – от радости, миссис Ландас – счастливая тем, что может любить его открыто.

Ей было не важно, что произошло в тот момент, она теперь знала главное: ее любовь к сыну никогда не иссякнет. Миссис Ландас так давно уверила себя, что у нее каменное сердце, не способное ни любить, ни почувствовать себя любимой. За эти несколько мгновений все изменилось. Она узнала, что и у нее сердце из плоти и крови, и теперь вместо привычного неизбывного отчаяния испытывала огромную радость.

Между тем золотистый туман испарился столь же быстро, как и появился. Дети выбрались из-под стола, куда спрятались со страху; взрослые, мужчины и женщины, поднялись с пола. Все смотрели на Рафу. Джон и миссис Ландас стояли рядом у конца стола, осененные ярким пламенем очага. Никто не решался произнести ни слова.

– Как ты узнал? – спросила она Рафу, гладя Джона по голове. – Как ты узнал, что он мой сын?

– Это было в твоих глазах, Мэри. Глаза – окна души. Даже твоя ненависть к этому месту не могла загубить пробивавшийся сквозь нее росток любви. – Он вытер слезу, катившуюся по ее щеке. – Вот тебе человек, о котором ты молилась. Он может слышать тебя, а скоро научится и говорить с тобой. Он станет твоим будущим.

Миссис Ландас взяла у него гадальные карты.

– Думается мне, что никогда больше не захочу взять их в руки.

И она бросила их вместе с шелковой оберткой в ярко пылавший огонь. Они разлетелись в камине во все стороны. Одна карта вырвалась из адского пламени, приподнятая горячим воздухом, и упала на каменную плиту перед очагом картинкой вниз, словно выхваченная из огня невидимой рукой.

Рафа наклонился и поднял карту. Засмеявшись, он повернул ее так, чтобы увидели все.

– В следующий раз даже этот колдун не сможет так легко избежать своей судьбы. – Медленно переломив карту в ладони, он швырнул ее снова в огонь.

Никто не заметил, как в комнату прокралось через открытую дверь маленькое темное существо. C виду оно казалось лилипутом с длинным, белесым и узким, ничего не выражавшим лицом; его острые кривые зубы едва умещались в широком чуть не до ушей, рту. Скорее, это была тень. Местами непроницаемая, местами прозрачная. Она медленно продвигалась от двери по комнате осторожными, крадущимися шагами, неотрывно глядя на Рафу.

Человек с красным подобием шарфа на шее сидел в дальнем конце стола с открытым ртом. Он не совсем понимал происходящее и был совершенно ошеломлен увиденным. Между тем туманная фигура содрогнулась и, извиваясь, мгновенно вошла в его тело. Мужчина задохнулся и закрыл глаза, не зная, что с ним случилось, и не имея возможности позвать на помощь. Ему казалось, что он тонет и душа сжимается. Он ощущал нечто чужое в своем мозгу и чувствовал отвратительное влажное дыхание, исходившее от неведомого существа через его рот. Он опять открыл глаза, но на этот раз через них смотрело на мир ОНО; с этой минуты оно могло контролировать все мысли и действия тела, которое оказалось в его власти. Мужчина кашлял и задыхался от смрада, исходившего из его легких. Мерзкая тварь между тем смотрела из его глаз на Рафу, выжидая подходящего момента, чтобы прикончить его. На столе лежал разделочный нож. Рукою мужчины нечисть взяла нож и сунула в карман его же куртки.

11

КОЛОКОЛ, КНИГА И СВЕЧА

Крепко сжатым кулаком в перчатке Джекоб Крейн колотил в черную дубовую дверь дома викария; неподалеку во дворе большой белый щенок спаниель весело лаял, подвизгивая, на полную кроваво-красную луну, встававшую из моря.

Громкий стук эхом прокатился по пустому холлу и коридорам дома, пока в конце концов не добрался до ушей Бидла, задремавшего в кухне, уронив голову на стол. Он уткнулся лицом в ломоть намазанного маслом черного хлеба, начав было закусывать им несколько пинт теплого пива, которое прихлебывал весь вечер. Бидл обожал пиво не из-за жажды, а из желания почувствовать, как оно разбегается по сосудам и притупляет все горести мира. С годами он сам стал умелым пивоваром. Теперь он варил собственное пиво, используя особенные травы, которые собирал в укромных, только ему известных местах у Богглова ручья. Иногда он засушивал листья, а то и цветы, потом смешивал их с ячменем, сережками дикого хмеля, дрожжами и большим куском меда.

В этот вечер он понял, что совершил две ошибки. Первой ошибкой было то, что он принялся пить пиво до того, как оно перебродило. Другая же ошибка – он добавил в него слишком много валерианы. Сейчас ему ясно было только одно: навряд ли он сумеет открыть глаза из-за этой валерианы; они и оставались крепко закрытыми, поэтому он уже думал, что так и останется навеки в этом полусне, с непослушными губами и руками, которые представлялись ему чем-то вроде скатанных ковриков.

Гораздо более существенным было понимание, только что его посетившее, что из-за этого неперебродившего пива его чрево вот-вот разорвется. Так он, сонный, сидел, уронив голову на стол, и слушал доносившийся издали стук в дверь, как вдруг наполовину переваренное пиво нашло себе путь возвращения в мир, хлынув назад через рот. Бидл рыгнул громко, на всю кухню. Он сделал усилие поднять голову, до его сознания как-то дошло, что ему все же следует отозваться на упорный стук в дверь, который становился все громче и неистовей.

Наконец он оторвал голову от стола и стал отирать лоб толстым ломтем хлеба, полагая, что держит в руке мягкое влажное полотенце. Крошки хлеба прилипли к коже, но он не только не подозревал об этом, но вообще думать не думал о том, как выглядит. Он не мог избавиться от мыслей о красивых белых цветочках валерианы. В его полудремотном состоянии все, что он умудрялся видеть, делая усилия встать на ноги, было то маленькое растение, которое он собирал летним днем и еще подсунул под корешки фартинг, мелкую монетку, в вознаграждение Зеленому Джеку, а потом высушил все на кухне. Но в конце концов Бидл все-таки встал, что-то бормоча себе под нос.

Днем Бидл пиво пил мало, предпочитая чай, который крал у хозяина. Он всегда дожидался, по крайней мере, шести часов, прежде чем открыть затычку в большом деревянном бочонке и наполнить до краев свою кружку, потом еще и еще раз.

Пиво позволяло ему погрузиться в дрему, стать кем-то, кем он никогда не мог быть. Оно давало ему свободу мыслить, или, по крайней мере, он так считал, хотя в последнее время обнаружил, что нуждается во все больших и больших дозах, чтобы достичь того же блаженного состояния, как еще год назад. Он пил, и это помогало ему освобождаться от тоскливой беспросветности своего рабского существования. В такие минуты он чувствовал себя кем-то значительным, способным на нечто большее, чем постоянно собачонкой бегать за викарием. Но оживление это на самом деле вскоре проходило, и он становился еще более раздражительным и еще более неудовлетворенным своей жизнью.

Сейчас в нёбо ударила кислая смесь дрожжей и ячменя; все еще в полусне, он тем не менее понял, что в дверь стучат еще более яростно. Шатаясь, он выбрался из кухни и постарался прямо пройти длинный холл до конца. Грохот все нарастал. Бидла швыряло от стены к стене, он почти катился по коридору, хватаясь за каждую дверь по пути. Огромный золотой ворон, восседавший над входной дверью, смотрел на него сверху. Пьяный Бидл мог бы поклясться, что ворон пошевельнулся, расправил перья и приоткрыл один глаз. Добравшись до двери, Бидл ухватился за дверную ручку и медленно стал ее поворачивать. Но тут дверь распахнулась под мощным ударом, едва не отбросив его в сторону. В доме пахнуло холодным ночным воздухом; на пороге, освещенная колышущимся огоньком свечи, высилась высокая фигура Джекоба Крейна.

– Где твой хозяин? – нетерпеливо спросил Крейн.

Бидл, все еще одурманенный пивом, стоял с самым тупым видом.

– Хозяин-то? – Он помолчал, словно не зная, как ответить, и поглядел на Крейна, раскачивавшегося перед его глазами из стороны в сторону. – Думаю, он в постели… или вышел куда-нибудь… а может…

Крейн наклонился почти вплотную к физиономии Бидла и, глядя ему прямо в глаза, заорал:

– Тащи его сюда! Сейчас же!

Бидл старался сосредоточить свой взгляд на кончике длинного носа Крейна.

Такого ответа на свой вопрос Крейн совершенно не ожидал: Бидла громко вырвало, длинная струя зловонного месива шибанула ему прямо в ноздри. Он с отвращением отшатнулся. Но ответил мгновенно: рука в перчатке нанесла жестокий удар Бидлу в лицо, он проскользил на спине через весь холл и влетел прямо под большую стоячую вешалку, которая тут же и накрыла его.

– Грязная свинья, – холодно, с отвращением произнес Крейн, подойдя к распростертому на полу Бидлу.

– Простите, мистер Крейн, это все из-за пива. Никак не мог удержать его… – Бидл снова рыгнул, пытаясь доказать, что это просто несчастный случай. – Не могу удержать… Это эль… Иногда выворачивает меня наизнанку.

– В таком случае я посоветовал бы тебе не пить его, – раздался голос с верхней площадки лестницы. Там стоял Демьюрел, в черном халате и красном ночном колпаке. – Бидл, проводи мистера Крейна в кабинет, я сейчас спущусь. Принеси поднос с шерри.

Бидл встал на ноги, пытаясь сообразить, какая дверь ведет в кабинет. Все двери были похожи одна на другую, и он никак не мог уразуметь, куда же ему ткнуться. Поняв по его лицу, что парень совсем сбит с толку, Крейн сам открыл дверь в кабинет. Он взял свечу с подставки в холле и вошел, оставив Бидла в темноте.

Крейн сразу направился к окну и раздвинул шторы. Серебряный лунный свет хлынул в комнату, обдав все предметы таинственным сиянием. Он поставил подсвечник на большой круглый стол посредине комнаты и сел в кожаное кресло у камина. Вскоре к нему присоединился Демьюрел, он подбросил в огонь сосновое полено.

– И чем же я обязан этому ночному визиту Джекоба Крейна? – спросил он.

– Деньги, викарий. Язык жизни.

– Но я дал обет жить в бедности. Каким же образом меня могут заинтересовать деньги? – полюбопытствовал Демьюрел, с улыбкой склонив голову набок.

– Что ж, коли дело обстоит так, моя задача станет легче. В вашем погребе находится моя партия бренди, и вы желаете, чтобы я заплатил вам за одну ночь хранения. – Он жестко взглянул на Демьюрела. – Платить вам я не хочу. В обмен за «стол и кров» для моего товара я готов предоставить вам то, в чем нуждаетесь вы. – Крейн снял кожаные перчатки и аккуратно разгладил их на колене.

Несколько минут мужчины молча смотрели друг другу в лицо.

– Но в чем я, по-вашему, могу нуждаться? У меня есть все, чего я желаю.

– Желание… Странное слово в устах священнослужителя. Неудовлетворенные страсти, похотливое наслаждение от завоеванных позиций. Всяческого рода магия, колдовские фокусы, о которых не должно думать святым отцам. Нет, в самом деле, это слово никак не подходит служителю церкви. – Крейн стиснул перчатки в руке. – Ну, а если бы я сказал вам, что есть у меня пара людишек, которые охотно освободили бы вас от одного из подобных желаний, они имели бы для вас какую-то ценность? И какую?

– Вор есть вор, и они должны будут предстать перед властями, дабы ответить за свои преступления. – Демьюрел придвинул свое кресло к Крейну. – В конце концов, они сговорились украсть нечто весьма ценное, нечто такое, за что я заплатил хорошие деньги. Право, ваш долг, как истинного гражданина, передать их властям безвозмездно.

Неуловимо быстрым движением Крейн вскочил с кресла, выхватил кинжал из ножен и приставил длинный острый клинок к горлу Демьюрела.

– Я пришел сюда не шутки шутить, викарий. Итак: намерены вы заплатить за них или мне отпустить их? Один из них у вас, у меня двое остальных. За три сотни фунтов вы можете получить их всех. Я, разумеется, не допускаю мысли, что они однажды увидят изнутри зал суда, так что можете делать с ними все, что вам угодно. – Он плашмя провел клинком по горлу Демьюрела. – Слышу, вы собираетесь препроводить этих юнцов в ту вашу башню. – Крейн сделал паузу и жестом указал на окно. – Я видел, там, в вашем саду, копают вовсю, хотя сейчас вроде и не время для посадок. Впрочем, я думаю, все зависит от того, что за зернышки вы собираетесь закопать в землю. – Крейн приставил кончик лезвия к горлу Демьюрела, под подбородок, и слегка нажал.

– Три сотни фунтов, вот и отлично. Я велю Бидлу приготовить вам деньги. И когда же мои гости окажутся на моем попечении? – Демьюрел хрипло выдавливал каждое слово, боясь шевельнуться.

Крейн отвел кинжал от его горла и вложил в ножны, спрятанные под подкладкой куртки.

– Я приведу их сюда через час. И надеюсь, деньги уже будут ждать меня. Любой трюк – и вы окажетесь среди тех ваших саженцев. Понятно?

– Мистер Крейн, я никогда бы не пожелал обмануть человека, который умеет так блестяще изъясняться на чистейшем королевском английском.

– Скажите мне, Демьюрел, что это у вас за сокровище, ради которого они готовы жертвовать своей юной жизнью? – Крейн оглядел полуосвещенный кабинет, ища глазами что-либо ценное.

– О, сущая безделица, просто артефакт, привезенный сюда неким исследователем, религиозная реликвия, не имеющая никакой цены ни для кого кроме такого истинно верующего человека, как я, – не без колебания ответил Демьюрел, не зная почему Крейн задал ему вдруг такой вопрос.

– Я много путешествовал, объездил весь мир. Увидеть подобную вещицу мне было бы чрезвычайно интересно. – Крейн сунул руку в карман и щелкнул рукояткой кинжала, с улыбкой глядя на Демьюрела.

– Я могу это понять, – быстро проговорил Демьюрел. – Не думаю, чтобы кому-либо пошло во вред, ежели я покажу вам, что в действительности представляет собой эта моя маленькая причуда. – Повернувшись к двери, он громко крикнул: – Бидл, принеси-ка тот футляр из моей комнаты, нашему гостю угодно взглянуть на вещицу, из-за которой столько шуму.

Бидл сидел на полу в холле, все еще приходя в себя от пива и полученного удара. Он забыл даже принести бренди, заказанное Демьюрелом. Вообще забыл, где находится. Он старался оторвать себя от пола и в конце концов умудрился встать на непослушные, онемелые ноги. В сумеречном своем состоянии он не помнил, ответил ли он своему хозяину или нет.

– Бидл, пьянчужка-пичужка, поднимайся и принеси футляр. Мой гость ждет. – Громовой приказ разнесся по всему дому.

Хозяин и его гость слышали пыхтенье Бидла, карабкавшегося вверх по ступеням, а потом попытавшегося бежать по длинному коридору к кабинету Демьюрела. Тяжелые, глухие звуки давали им знать, как часто Бидл падал, споткнувшись о коврик, плохо пригнанную доску пола или о собственные ватные ноги.

– Есть у него маленькая слабость, – заметил Демьюрел и поднял глаза к потолку, услышав грохот над головой. – Любит выпить. В его жизни так мало удовольствий, что трудно отказать ему в этом.

– А в чем находите удовольствие вы, викарий? Деньги? Здоровье? Власть?

– Нет, нет и нет. Мои удовольствия самые простые, я льщу себя надеждой исполнить волю пославшего меня.

– Значит, это неправда, будто вы лжец, обманщик, а по словам некоторых, даже убийца? – смеясь проговорил Крейн.

Демьюрел не знал, что думать: уж не издевается ли над ним контрабандист? Проведя долгие годы в море, Джозеф Крейн обладал горячим нравом. Четырнадцатилетним мальчишкой его завербовали во флот. Он получил от вербовщика «королевский шиллинг» и проснулся в трюме парусника, державшего курс на Индию. В двадцать четыре года он сбежал с корабля и с тех пор зарабатывал деньги контрабандой, а при случае мог и перерезать глотку.

Наконец Бидл вернулся, таща длинный черный футляр, и положил его на стол посредине комнаты. Демьюрел поднялся с кресла и зажег еще одну свечу. Затем торжественно распаковал акациевый столбик и черную руку. Наконец он вынул и Керувима. Крейн смотрел на маленькую золотую фигурку с крылышками, сиявшую в лунном свете.

– Так сколько вы заплатили за это, викарий? – спросил Крейн равнодушно, как будто цена его не слишком интересовала.

– Немного. Эти поделки аборигенов, собственно говоря, настоящей цены не имеют. Для меня они… э-э… представляют чисто религиозный интерес. – Он поднял Керувима над столом.

– В таком случае что вы собираетесь делать с этой штукой?

– Верите ли вы в мир духов, мистер Крейн? – Демьюрел пристально смотрел ему в лицо. Потом, приглушив голос, продолжил: – Я имею в виду мир таких сил, о которых мы можем только мечтать?

– Не думаю, чтобы философский камень и черная магия каких-то там шлюх могли быть полезны для мира, в котором мы живем. Это современный мир; религия нужна слабым и невеждам, – смело возразил Крейн. – Все, чего я добился в своей жизни, это труд моих рук и кровь тех, кто стоял у меня на пути. В моей жизни нет места Богу и всяческим сверхъестественным фокусам-покусам. – Крейн приблизился к Керувиму, заинтересованный тонкой резьбой по золоту и глазами-жемчужинами.

Демьюрел Крейна не слушал:

– Подумайте о мире, где мы не были самыми могущественными созданиями… – Он повернул Керувима, не выпуская из рук, и статуэтка заблестела в лунном свете. – А теперь вообразите, что у вас больше власти, чем у самого Господа Бога, что в вашей власти распоряжаться стихиями, ветром, морем, даже определять время восхода солнца. Вообразите всю мощь такой власти… вообразите, какое удовлетворение… иметь возможность уничтожить любого, кто когда-либо чем-то задел вас. Какой совершенный, полноценный реванш, и при этом никто никогда не узнает, что это сделали вы. – Демьюрел положил фигурку в футляр. – Меня тоже никогда не удовлетворил бы камень, способный превращать вещи в золото, или жалкое кликушество каких-нибудь ведьм. Власть самого Бога – вот единственное, что удовлетворит меня.

Демьюрел положил в футляр акациевый столбик и черную руку и, опустив крышку, запер его. Затем опять сел в кресло, стоявшее у камина.

– Выходит, вы желаете не так уж многого, викарий. Я-то думал, что монаший люд призван служить Всемогущему, а не искать других, обходных путей.

– Все зависит от того, как долго он останется всемогущим. В самом деле, не вечно же ему цепляться за свою власть.

Демьюрел потер руки и подтолкнул сырое, тлевшее полено в огонь. Оно зашипело, разбрасывая искры и вспыхивая красными языками огня.

– Ну, вы смелый человек, если так говорите о своем Боге, Демьюрел. А кстати, вы в самом деле верите в мир духов, призраков и демонов? – Крейн подошел к окну и посмотрел на море, на видневшийся за заливом Бейтаун. Под светлым облаком в темноте мерцали огоньки рыбацких домишек. В заливе покачивался на волнах его собственный корабль, силуэт которого выделялся на фоне скал. – Вот это было бы чудом – заставить меня поверить во что-либо иное, кроме как в силу меча да пули из мушкета. Ничто не превратит свинец в золото быстрее. – Он отвернулся от окна и посмотрел на Демьюрела, который ворочал горящие поленья длинной медной кочергой.

– Я мог бы помочь вам, мистер Крейн, стать самым богатым человеком в мире. И вам больше не нужно будет скитаться по морям, рисковать своей жизнью. Вы сможете преспокойно сидеть у себя дома и наслаждаться всеми богатствами всех народов мира. – Он подошел к окну и стал рядом с Крейном. – Смотрите, это может быть вашим, и от вас потребуется только одно: работать на меня.

– Я как-то не думал, что графство целиком принадлежит вам. Полагал, что все это собственность короля, над которым Бог.

Он отодвинулся от Демьюрела, стоявшего сейчас неприятно близко. Викарий как будто старался подавить свое возбуждение, словно в ожидании некоего чудесного события, о котором известно только ему.

– Все меняется, мистер Крейн, все меняется. Вы это увидите нынче ночью. Приведите ко мне двух воришек, и это станет началом. Пойдемте на башню, я покажу вам то, что навсегда изменит ваш образ мыслей. – Демьюрел впился глазами в глаза Джекоба Крейна. – Вы были правы, когда сказали: кровь тех, кто стоит у человека на пути, может дать ему все, чего жаждет его сердце. Разве не возгласил однажды некий ребе, что человек, который любит свою жизнь, ее лишится, а человек, который свою жизнь в этом мире ненавидит, сохранит ее во веки веков? – Он помолчал; это было неприятное молчание. – Вы любите свою жизнь, мистер Крейн?

12

АЗИМУТ

Абадиа Демьюрел и Джекоб Крейн поднялись по каменной лестнице и ступили на широкую каменную плиту, служившую площадкой на верху башни. Демьюрел придержал Крейна за рукав куртки и подтолкнул Бидла, заставив его первым переступить порог. Хозяин и гость вместе вошли в просторную круглую комнату с узкими, продернутыми свинцовой проволокой стеклами окон. Луна тускло виднелась в окошках, отбрасывая зеленые и синие блики на каменные стены. В центре комнаты, посредине круга, начертанного на каменном полу, и между двумя каменными колоннами, поддерживавшими крышу, стоял деревянный стол, накрытый полотняной скатертью, с подсвечниками по обе стороны. Медная крыша над головами вошедших гремела и дребезжала под порывами ветра.

– Будьте как дома в моем святилище, мистер Крейн. Здесь сосредоточена куда большая власть, чем в любой церкви. – Широко открытыми полубезумными глазами он оглядел темную комнату Потом знаком предложил Крейну приблизиться. – Не бойтесь, здесь вам ничто не угрожает… пока.

Крейн ничего не ответил, предпочитая хранить про себя все усиливавшееся тревожное чувство. Он вступил в круг и подошел к столу.

– Прошу вас не касаться алтаря – священные руки, только священные руки! – Демьюрел был возбужден. Само пребывание в этой комнате наполняло его безумным чувством удовлетворения.

– Итак, что же это? Я полагал, вы совершаете богослужение только в церкви.

Крейн обвел взглядом круглую комнату. Повсюду священные знаки, алтарь, этот круг на полу, шестиконечная кобальтового цвета звезда на стене.

– Церковь всего лишь место, где произносятся лишенные смысла слова, обращенные к Богу, который их уже не слышит, – ответил Демьюрел. – В этом же месте сокрыт ответ. Бог в каждом из нас, и он жаждет выйти на свободу. Всем нам нужен только ключ, и власть перейдет к нам.

Демьюрел скользнул тыльной стороной ладони по накрывавшей стол скатерти и посмотрел на Крейна, стараясь угадать, каким будет его ответ. Крейн сунул руку под куртку и крепко сжал рукоятку кинжала. Вспотевшая ладонь ощутила холод металла. За свои тридцать два года Джекоб Крейн видел всякое, от его руки погибло много людей. В Демьюреле было что-то такое, от чего по его коже поползли мурашки и во рту стало сухо. Крейн мало чего боялся в жизни, но в присутствии этого человека у него сводило судорогой желудок и возникало желание убить его на месте.

– Итак, кому же вы поклоняетесь? Себе или кому-то еще? – спросил он коротко и замолчал, ожидая ответа Демьюрела.

– Бог, любой бог прежде всего должен быть достоин поклонения. Лично я никогда не считал, что наш Бог оправдывал все наши людские упования. Мы молим его об исцелении, но люди умирают; мы взываем о мире и покое, но получаем одни лишь страдания. Он призывает нас возлюбить врагов наших, но мы и сами с собой не всегда в ладу. Он лишает нас всех радостей жизни, но обретем ли мы рай после смерти? – Демьюрел вдруг сделал глубокий вдох и откинул назад свои длинные седые волосы. Взяв себя в руки, он взглянул на Бидла. – Я был слугой Всемогущего большую часть моей жизни, я страдал во имя его, подвергался осмеянию ради него и все-все отдавал ему. Но сделал ли он хоть что-нибудь для меня? Когда же я пришел сюда, то нашел здесь нечто другое… вернее, оно нашло меня.

– Что вы тут нашли, можете оставить при себе. Если это то самое место, куда я должен привести детей, пусть будет так. Но я должен быть уверен, что деньги у вас наготове, когда я приведу их, – ответил Крейн, уже зная: что бы Демьюрел ни делал, это было недобрым делом, и перед кем бы он ни преклонялся, это был не Бог.

Он повернулся, чтобы уйти; под курткой он по-прежнему сжимал кинжал, опасаясь ловушки.

– Не спешите так, мистер Крейн. Думаю, я мог бы показать вам нынче ночью такое, что изменит ваше суждение о чудесах. Вы человек мирской, вам нужны доказательства. Позвольте же мне не отказать себе в удовольствии продемонстрировать вам, что представляет собою мир в действительности.

Он сделал знак Бидлу, молча подпиравшему стену. Бидл отомкнул большой деревянный сундук, стоявший под одним из узких щелок-окон. Заскрипели металлические петли, крышка отворилась, и из сундука повалили клубы зеленой пыли. Бидл всем телом нагнулся над сундуком и едва не свалился внутрь, почти неразличимый в тумане, стараясь только, чтобы ноги его не оторвались от каменного пола. Потеряв было равновесие, он все же откачнулся назад, держа в руках и крепко прижимая к себе большой голубой камень. Став на ноги, он поднес камень к столу-алтарю и осторожно положил его на белую полотняную скатерть. Демьюрел обнажил свои кривые, неровные зубы в ликующей улыбке. Он возложил на камень обе руки, что-то бормоча про себя.

Камень начал разделяться на две равные половины. Демьюрел поднял верхнюю его половину, и открылось безукоризненное очертание человеческой руки, врезанное в камень и отполированное до яркого серебряного блеска. Очень медленно он вложил обе свои руки в проступившие в камне отпечатки. Они совершенно совпали. Он стал декламировать с пафосом:

Демьюрел склонил голову и пристально смотрел на свои руки. Внезапно из-под дубовой двери дохнуло сквозняком, взметнувшаяся пыль завихрилась вокруг их ног. Перед алтарем вздыбился все уплотнявшийся круговорот мусора, пыли. Из сердцевины с каждым мгновением возраставшего торнадо посыпались серебристые, зеленые, фиолетовые искры. Перед их глазами постепенно вырисовывалась юная девушка: сначала проявились ее голые белые ноги, потом подол зеленого платья, а затем и весь стан ее, и голова, как будто ее составляли из отдельных частей.

Крейн не верил своим глазам. Он отступил к стене, всеми силами стараясь как можно плотнее вжаться спиною в камень. Демьюрел, все так же держа руки на лежавших на алтаре половинках камня, не сводил глаз с фантома, который начинал наполняться некой субстанцией и принимать определенную форму. При этом викарий продолжал настойчиво бормотать что-то на неизвестном Крейну языке, терпеливо уговаривая призрак, требуя материализоваться, явиться.

Крейн смотрел на представшую перед ними девочку. Она была полутора метров ростом, с длинными светлыми волосами и сияющей белой кожей. Ее зеленое платье было перехвачено в талии золотым поясом, голову украшал венок из белой омелы и темных ягод белладонны. Безжизненные глаза были словно налиты чернотой. Глаза слепого, недвижимо устремленные на что-то, чего он не видел. Крейну лицо показалось знакомым. Когда-то, где-то он видел эту девочку.

– Ну, что скажете, Крейн? Даже собственные ваши глаза свидетельствуют о существовании иного мира. Можете ли вы отрицать это? – Он посмотрел на Крейна, потом на девочку. – Это дитя-призрак способно предсказать будущее. Ее имя Азимут, она из тех, что остановлены, задержаны между жизнью и смертью, прошлым и настоящим. Она – единственная, кому я могу верить. Азимут никогда не лжет.

Крейн заметил, что руки Демьюрела, которые он с силой вжимал в камень, дрожат. Он ничего не ответил; он чувствовал, как сжимается от страха желудок, и всеми силами старался удержаться в мире реальности. Переводя взгляд с Демьюрела на Бидла, потом на девочку, он еще крепче сжимал черенок кинжала. Демьюрел заговорил снова:

– Азимут, я вызвал тебя еще раз, чтобы ты сказала правду. Расскажи мне, что будет нынешней ночью.

Последовало долгое молчание. По медной крыше, громыхая и сотрясая ее, лютовал все усиливавшийся штормовой ветер. Крейн не сводил глаз с девочки, стараясь вспомнить, кто же она. Разум кричал ему, что он знает ее или ту, кем она была, прежде чем превратилась в Азимут. На его лбу выступили капли пота. Во рту пересохло от страха. Сдавленным, тихим голосом девочка заговорила:

– Будет так, как ты желаешь. Они придут сюда. Трое, которых ты ищешь, снова будут вместе.

Говоря это, Азимут оставалась недвижима, руки кротко сложены, как для молитвы.

– А что скажешь о Крейне? Можно ему доверять? – осторожно спросил викарий.

– За такой вопрос я перережу тебе горло, Демьюрел, – прервал его взбешенный Крейн. – Меня не настолько захватили твои колдовские штучки, чтобы я не сумел отделить твою голову от твоего тела.

Крейн шагнул к столу, выхватив кинжал из-под полы. Азимут протянула руку, словно желая остановить его.

– У этого человека правдивое сердце, и он не изменит своих намерений. Он приведет их сюда и оставит со всем тем, ради чего приехал. – Она повернула голову к Крейну. Ее мертвые, безжизненные глаза смотрели ему прямо в лицо. – Твоя жизнь меняется. Желание твоего сердца исполнится.

Крейн смотрел на девочку, зная, что видел эти глаза раньше, и совсем недавно. Он содрогнулся, не понимая, было ли это привидением или игрой ума. И тут вдруг вспомнил. Шесть месяцев назад он стал в док в Бейтауне, чтобы отремонтировать корпус корабля. Девочка, которую звали Эстер Мос, принесла тогда корзину рыбы для его команды. Он помнил ее глаза, волосы, теплую улыбку. Та девочка и была теперь Азимут. Она исчезла тогда где-то в скалах, ее тела так и не нашли. Крейн начинал понимать, как именно она погибла.

– Дайте ребенку покой, Демьюрел, пусть ляжет в могилу и пребудет в мире.

– Вы не понимаете, мистер Крейн. Азимут – большая редкость, не каждый ребенок способен на это, ее дух охватывает все, от горизонта до горизонта. Сколько понадобилось детей, чтобы обрести наконец ту, что нужно! Ту, что умерла в нужное время и в нужном месте. – Демьюрел говорил небрежно, словно речь шла о цене на хлеб, а не об убийстве.

– Это вы убили девочку в нужное время и в нужном месте. Чтобы использовать ее для вашей так называемой магии. Вы убили ее, чтобы она стала вашей рабыней, лишенной последней милости – обрести покой хотя бы после смерти.

– Что заставляет вас думать, будто убил ее я? Люди умирают и без чьей-либо помощи.

Крейн бросился на Демьюрела и, схватив за горло, притиснул к стене.

– У меня чешутся руки помочь вам присоединиться к ней. Кокнуть вас прямо здесь и сейчас, и черт с ними, с деньгами. – Одной рукой он сжимал горло викария, другою приставил кинжал к его щеке. – Обещай мне одно, священник. Когда все это закончится, ты отпустишь ее и возложишь камень на ее могилу.

Говорить Демьюрел не мог, он едва дышал. Поэтому лишь согласно кивнул головой, пытаясь в то же время оторвать пальцы Крейна от своего горла. Крейн ослабил хватку, и Демьюрел рухнул на пол, хватая ртом воздух. Крейн повернулся к Азимут. Призрак стал понемногу тускнеть у него на глазах. Азимут протягивала к нему руки, надеясь удержаться в этой жизни.

– Эстер! – крикнул ей Крейн. – Я освобожу тебя! Он заплатит за то, что причинил тебе.

Ее образ все таял в поднявшемся вновь вихре. Еще миг – и она так же внезапно, как появилась, исчезла вновь. Бидл скрючился возле деревянного сундука.

Демьюрел покатился по полу к алтарю, держась рукой за мучительно болевшее горло. Джекоб Крейн стоял на пороге с кинжалом в руке. Он с отвращением смотрел на них обоих.

– Я вернусь через час и приведу детей с собой. Смотрите же, чтоб деньги были готовы.

Крейн уже вышел было из комнаты, но тут же вернулся.

– И еще вот что. Если кто-то из вас вздумает схитрить, мои люди сожгут этот дом подчистую вместе с вами. Если вы предупредите акцизных, я все равно вернусь, чтобы полюбоваться, как оба вы висите на дереве, изрезанные на мелкие кусочки и оставленные на съедение воронам. – Лезвие его кинжала сверкнуло в мягком свете свечей. – Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, уверяю вас. Так что не доводите меня до крайности.

Громко топая, он сбежал вниз по винтовой лестнице. Его шаги по каменным ступеням гулким эхом прокатились в холодном ночном воздухе. Демьюрел, уцепившись за алтарь, с трудом встал на ноги. Он слышал, как внизу с грохотом захлопнулась дверь. Бидл все еще дрожал у деревянного сундука, спрятав лицо в ладонях.

– Вставай. Встань же! Он мог убить меня, а ты валялся здесь на полу, трясясь от страха.

Демьюрел выдернул из подсвечника горящую свечу и запустил ею в Бидла. Потом схватил подсвечник, пересек комнату, размахивая им, словно мечом, и несколько раз подряд ударил Бидла.

– Больше чтоб никогда такого не было, – хрипло орал Демьюрел, опять ударив слугу по жирному боку. – Ты обязан защищать меня, а не свою шкуру, червяк!

Следующий удар угодил в спину Бидла. Он громко взревел, умоляя хозяина пощадить его, но это было ошибкой.

Демьюрел окончательно разбушевался, он в бешенстве размахивал подсвечником, колотя по стене, по алтарю, по Бидлу; наносил удары по любым целям без разбора, держа оружие обеими руками и яростно вопя, пока, обессилев, не свалился на пол. Некоторое время он сидел, тупо глядя на причудливые узоры от зарешеченных свинцовой проволокой окон.

– Ступай, найди того парня и тащи его ко мне. У нас еще час до возвращения Крейна. Посмотрим, какие пытки он сумеет выдержать за это время. – Демьюрел пальцем выводил буквы на запыленном каменном полу.

– Но Крейн сказал… – слабым голосом проговорил Бидл, стараясь хоть немного прийти в себя после избиения.

– Мне нет дела до того, что там желал сказать этот контрабандист. Я твой хозяин, не он. Ступай. – И викарий швырнул подсвечник в грудь Бидлу. – Подними свою жирную задницу и выполняй, что тебе сказано!

– Деньги принести?

Демьюрел на минуту задумался, водя глазами по комнате, соображая, как поступить.

– Нет. В деньгах не будет надобности, за этим проследит варригал. В саване мертвеца карманы не предусмотрены, к тому ж в аду деньги и ни к чему. – И он залился похожим на лай хохотом, от которого по спине Бидла побежали мурашки. – А теперь поторопись, Бидл, пока я не послал в ад тебя, чтобы ты показал ему дорогу.

13

TEMPORA MUTANTUR [2]

И наступила ночь, холодный сырой воздух накрыл огромный карьер, промозглая мгла просачивалась в работный дом. Там все уже спали на узких деревянных нарах; дети постарше – каждый отдельно, а малышня укладывалась кто в головах, кто в ногах, на нижних нарах. Мужчины и женщины ложились где придется, не переодевшись, не помывшись. Постель миссис Ландас стояла у самого камина, отделенная от остального помещения занавеской из вытершегося голубого бархата. Толстая сальная свеча давала тусклый свет, а догорающий огонь в камине подогревал постепенно крепчавший душный запах пота.

Рафа дремал на своих нарах, то уничтожая блох на ногах, то обращаясь мыслями к дому. Громкие всхрапывания и детские всхлипы то и дело возвращали его к бодрствованию. Он устал, его терзала боль. Плечо горело от выжженного клейма, сердце наполняла тоска по бесконечно далекой родине. Он слышал, как завывает ветер, продираясь сквозь лесные заросли, а волны с ревом набрасываются на прибрежные скалы, рассыпаясь звонкими брызгами в ночи.

Он старался уснуть, освободить свой мозг, вырваться мыслями из этих мест, где он был сейчас узником, не думать о будущем, которое казалось столь неопределенным. Он молил Риатаму забрать его из этих мест, позволить вновь увидеть родной дом. Минул уже почти год с тех пор, как он покинул свою деревушку. Последнюю ночь он провел там под звездами, овеваемый теплым ветерком пустыни, наполнявшим своим дыханием лес и бороздившим легкие облака на глубоком и черном ночном небе. Он заснул тогда, убаюканный голосами женщин, распевавших псалмы, и потрескиванием костра почти в такт их пению.

Рафа позволил себе предаться мыслям о родине, хотя и знал, что воспоминания о любимом крае, которого ему так не хватало, и о тамошних людях, которых он с радостью обнял бы, вызовут у него слезы. Он чувствовал себя совсем одиноким. Ему хотелось коснуться чьей-нибудь дружеской руки, услышать приветствие, произнесенное дружелюбным африканским голосом.

Рафа знал, что здесь он чужой, цвет кожи как бы отделяет его от окружавших его людей. Здешние люди, думал он, бедны и телом и духом. Этой ночью все были очевидцами чуда – глухой мальчик стал слышать, – и все-таки они не уверовали. Казалось, они сами были слепы и глухи к тем знамениям, которые им предстали, а может быть, их околдовало неверие. Они предпочитали верить тупому духу гадальных карт и болтовне старой гадалки, чем уверовать в деяния Риатамы, живого Бога. Они словно были счастливы оставаться в своей нищете.

Рафа откинулся на свернутый валиком плащ, снова закрыл глаза и соскользнул в сон.

В этот миг мужчина, которым овладел дунамез, проснулся. Весь последний час, невообразимо долгий, он делил свой мозг с существом из иного мира. Насильно отодвинутый в дальний уголок собственного «я», он мог лишь наблюдать фантасмагории дунамеза, проскальзывавшие сквозь его сознание и абсолютно ему не подвластные. В его мозгу возникали сцены пыток, которым подвергал свои жертвы дунамез, служитель смерти: он наслаждался их муками, перебирался, перескакивал из одной жизни в другую, чтобы завладеть ею, руководить ее поступками, доводить до безумия, а потом преследовать до окончательной гибели того, в чьи тело и душу он вселился. Такой беспомощной жертвой его оказался на этот раз Сэмюэл Блит, бывший крестьянин, а теперь безнадежный должник Демьюрела, работавший на его сланцевой фабрике в Равенторпе. Беднягу трясло при каждом возникавшем в его захваченном злобной силой мозгу видении, которые дунамез заставлял его смотреть. Это было страшнее, чем детские ночные кошмары: Блиту казалось, что он сопричастен не только мыслям той силы, которая им овладела, но также и гибели всех когда-либо погубленных этой силою жизней.

Блит отчаянно сопротивлялся, стараясь освободить свой мозг от нечистой силы, закрыть глаза, не видеть истязаний. Он хотел позвать на помощь, но не знал, к кому обратить свой зов. И всякий раз, когда он пытался вернуть себе собственный разум и воспротивиться безумию, дунамез начинал нашептывать ему – это призрачное существо знало его имя, знало обуревавшие Блита страхи.

– Слушайся меня, Сэмюэл, – вкрадчиво нашептывал дунамез. – Делай то, что я подскажу тебе, и не противься, и скоро все это кончится! Я могу даже сохранить тебе жизнь.

Блит чувствовал, как этот голос эхом отдается в нем и каждый нерв, каждую мышцу сводит судорогой. Он хотел ответить, но голосовые связки не подчинялись ему.

– О, это пустяки, – все так же вкрадчиво шептало оно. – Я буду говорить за тебя. А ты просто сядь и слушай меня. В конце концов, тебе ведь нечего терять, а выиграть можешь все на свете.

Дунамез вывел его из дремотного состояния и раскрыл его веки. Руководимый неведомым существом, Блит отбросил покрывало, встал и направился к камину. Он согрелся у огня, а потом отодвинул занавеску, чтобы посмотреть на спавшую миссис Ландас.

– Огонь, огонь, – бормотало оно чуть слышно, – я не знал тепла целую вечность. Вам, людям, есть за что испытывать благодарность, у вас есть тело, которое можно согреть, потрогать, оно может трепетать от возбуждения. А моя жизнь так холодна, так одинока. О, насладиться жарким объятием себе подобного существа! – И дунамез рукою Блита погладил щеку миссис Ландас. – О моя прелесть, как же ты хороша…

И вдруг оно перестало нашептывать Блиту искусительные слова – дунамез разглядел на верхних нарах очертания тела спавшего Рафы. А Блитом внезапно овладели совсем другие чувства: желание, вызванное образом миссис Ландас, исчезло; теперь его обуревала ненависть. Он физически чувствовал лютую злобу своего насельника. Тело его затряслось. В мозгу бушевали зловещие замыслы призрака. Еще мгновение, и сквозь него вырвался бы яростный вопль, но в последний миг он был оборван неизвестно чьей властью. Мысли об убийстве метались в его заполоненном мозгу.

Дунамез опять зашептал ему:

– Если ты сделаешь это для меня, я оставлю тебя так же быстро, как и вошел. Возьми нож и убей его. Он не из ваших, он здесь чужой. Он заслуживает смерти – и ты сделаешь это.

Блит не в состоянии был сопротивляться. Он не владел собой. Он чувствовал себя беспомощным, просто зрителем, перед которым развертывается великая трагедия. Между тем он подошел к нарам, взял стул от стола, встал на него и вынул из кармана нож. Потом окинул взглядом комнату. Все до единого забылись глубоким сном. Воцарилась полная тишина. Было что-то неестественное в том. как люди спали. Словно все они были на грани смерти.

Он поднял руку над головой, неспособный противиться власти дунамеза, который контролировал сейчас каждую его жилку. Итак, время настало… Дунамез опять твердил ему:

– Убей его… прямо сейчас. Никто никогда не заподозрит тебя…

Блиту хотелось закричать во весь голос, убежать. Бывший земледелец по собственной глупости оказался в западне, он задолжал Демьюрелу семьдесят фунтов, но через десять месяцев опять был бы свободен. Если же сейчас подчинится, то окажется убийцей. Он посмотрел на Рафу, чья черная кожа блестела в свете свечи. Все еще держа над ним нож, Блит не понимал, почему Рафа должен умереть.

– Сделай это сейчас, – еще строже прозвучал в его голове все тот же голос. – Сделай, пока я сам тебя… Хоть один раз в жизни сделай что-то, чем ты будешь гордиться… Ты во всем потерпел неудачу, провал, не провались же и на этот раз.

Голос дунамеза звучал все настойчивей. Блит чувствовал, как призрак все сильнее нажимает на его руку, заставляя силой вонзить нож в Рафу. Блит боролся как бы с самим собой, изо всех сил напрягая руку, замкнув накрепко каждый мускул. Казалось, волею дунамеза рука его разломилась, раздвоилась.

– Ну же, Сэмюэл, действуй. Слушайся меня.

Блит не слышал больше ничего, кроме этого голоса, настойчиво звучавшего в его голове.

Дверь работного дома вдруг распахнулась, прервав жаркий, беспокойный сон миссис Ландас. Она мгновенно села в постели, одним движением задвинула занавески у кровати и вскочила на ноги. Дунамез сдернул Блита со стула на пол.

На пороге стояли Консит и Скерри в своих грязных черных башмаках и треуголках. Выглядели они жалкими, измотанными, продрогшими, явившись в четвертом часу ночи. Консит не улыбнулся, не сделал даже попытки как-то приветствовать миссис Ландас.

– Он желает сейчас же видеть темнокожего парня и ждать не намерен.

Пытаясь хоть немного пригладить спутанные волосы, миссис Ландас направилась к нарам, на которых спал Рафа.

– Не смейте обижать его, не то я не позволю вам его увести. Он столько сделал для меня, всю мою жизнь изменил, и я не хочу, чтобы вы или Скерри снова над ним измывались.

От ее громкого голоса все в комнате проснулись. Из-под грязных покрывал высунулись лица, все старались разглядеть, что происходит в едва освещенной комнате.

– Да пусть он вас хоть царицей Савской сделает, мне-то что. Демьюрел хочет видеть его, а чего Демьюрел хочет, то Демьюрел и получает.

Консит подошел к многоэтажным нарам, оттолкнув в сторону Блита, который, только что поднявшись с пола, шел к двери.

– Останься, Сэм, ты мне можешь понадобиться. Пойдешь с нами к башне, на случай, если он вздумает дать деру. Тогда разрешаю тебе хорошенько вздуть его.

Блит попробовал увернуться, но дунамез сильнее сдавил его изнутри и не позволил уйти.

Консит достал из-под монашеского плаща сучковатую дубинку.

– Ну-ка, подъем, подъем, индийский матросик. Пора сходить повидаться с твоим хозяином. – Он угрожающе помахал дубинкой перед Рафой. – И гляди, чтоб никаких шуток, не то мы мигом собьем тебя наземь, стоит тебе чуть-чуть податься в сторону. – И он похлопал дубинкой по своей ладони, поглядывая на Рафу из-под полей своей треуголки.

– Только без битья, мистер Консит, только без битья. Попробуйте тронуть парнишку хоть пальцем, и вы будете иметь дело со мной. – И миссис Ландас покачала своим длинным искривленным пальцем перед его носом.

– А Демьюрел за то, что вы станете ему поперек дороги, вышвырнет вас из этого местечка, который вы называете своим домом, – отпарировал Консит, протиснувшись мимо нее. – Спускайся со своего ложа, парень. Мы снимем с тебя оковы. – По-прежнему покачивая дубинкой, он вдруг с размаху саданул ею по стойке нар. – Ну-ка, Сэм, помоги мне стащить этого бродяжку с насеста.

Блит ответить не мог. Затаившееся в нем неведомое существо сжимало ему горло. Он только кивнул в знак согласия, чувствуя себя куклой в руках неловкого кукловода. Тем временем Рафа прилагал все усилия, чтобы спуститься с нар. Перевязка и крапивная мазь, наложенные миссис Ландас на его рану, прилипли к коже. Кровь из выжженного клеима сочилась, проступая сквозь рубашку при каждом движении.

Он мельком взглянул на Блита, потом стал пристально всматриваться в его глаза. Затем отвернулся но тут же посмотрел опять, еще настойчивее, чем прежде. Он притянул к себе его лицо и стал осторожно ощупывать, как будто старался отыскать некую сокрытую в нем тайну.

Трое вывели его из дома в холодную черную ночь. Рафа уже немного обвыкся в теплом и относительно комфортабельном работном доме. Какими бы неудобными и блохастыми ни были нары, все же на них как-то можно было лежать. Теперь же он с трудом тащился в ночь, пробиравшую холодом до костей.

Они гуськом поднимались на холм по узкой извилистой тропинке к дому викария; вязкая красная глина вцеплялась в ноги, затрудняя каждый шаг. Полная луна гоняла по небу редкие черные тучи.

С северной стороны – и над землей, и еще дальше, над морем, – небо нависало, пронизанное ярко-красными и желтыми всполохами – казалось, море горело. Блит держал Рафу за плечо и сильной рукой подталкивал его по тропинке вверх. Скерри шагал впереди, про себя проклиная тот день, что свел его с Демьюрелом. Далеко позади плелся Консит, через каждые несколько шагов останавливаясь, чтобы перевести дух и поглядеть на море.

– А на море-то штиль, Скерри… кажется, будто вот-вот и солнце взойдет, да только это же север и вообще рано еще.

Скерри остановился и тоже посмотрел на море.

– Да оно уже два дня и две ночи все такое же. Будто в море пожар. Эвон как светло, хоть читай. – И, повернувшись, он опять стал взбираться на холм.

«Только вот загвоздка, Скерри, туповат ты, чтоб книжки читать», – хохотнул про себя Консит, пыхтя и тяжело отдуваясь.

Блит шагал молча. Рафа по-прежнему присматривался к нему, понимая, что какая-то зловещая сила держит этого человека в своей власти. Ему доводилось видеть немало людей, которые позволяли злу подчинить себе их жизни; он обладал способностью почувствовать присутствие зла или инкуба, дьявола, по выражению глаз. Такие глаза смотрят сквозь вас, как если бы они принадлежали иному миру. Они не выносят прямого вызова и испытывают страшные муки, вплоть до полного разрушения, стоит лишь призвать Некое Священное Имя. Рафа знал, что под эгидой Риатамы ему не страшны никакие духи.

– Ты не можешь удерживать его вечно, – сказал Рафа, понизив голос. – Однажды ты должен будешь отпустить его. В конце концов, он-то не вечен.

Дунамез молчал.

– Как твое имя, дух? Скажи мне, кто ты?

«Блит» рванул Рафу к себе, лицом к лицу, больно натянув куртку на саднящем плече. Посмотрел вверх и увидел, что Скерри уже высоко, у самого гребня холма. Консит плелся сзади, в сотне метров от них. И тот и другой были слишком далеко, чтобы вмешаться, – время настало. Дунамез заговорил вдруг громко. Это был его голос, гадкой блевотиной вырвавшийся в ночной воздух. Блит чувствовал вибрацию этих звуков в своем горле, они изрыгались независимо от его воли.

– Меня ты не остановишь, парень, – прорычал этот голос злобно. – Я достаточно долго следовал за тобой, и сегодня мне выпал шанс задуть твой свет раз и навсегда. – Рука дунамеза, все яростнее сгребавшая куртку на груди Рафы, стремилась причинить ему как можно больше боли.

– Наконец-то ты осмелился заговорить. Демоны обычно тайком крадутся во тьме, страшась света. Так кто же ты, какой чин имеешь в вашей адской иерархии? Или ты всего-навсего кадет, комнатная собачонка какой-нибудь ведьмы? – Рафа смотрел инкубу прямо в глаза, которые вперились в него из глаз Блита. – Отчего ты так уверен, что я не назову все же имя Риатамы? Разве не пришлет он сюда целый сонм серавимов, чтобы извести тебя? – Рафа помолчал, пристально глядя Блиту в лицо. Инкуб не отвечал. – Я же знаю, кто ты, дунамез… А теперь дай мне пройти, прежде чем я произнесу то тайное имя, пред которым и ты должен будешь склониться. Он, может быть, даже сохранит тебе жизнь.

Блит чувствовал, как внутри у него извивается и корчится неведомое ему существо. Оно, это существо, оторвало его руку от Рафы и всунуло в его куртку, где ему удалось прежде спрятать длинный нож. Оттолкнув Рафу, он выхватил нож, полоснул им по воздуху. Нож чуть задел щеку Рафы. Блит, ничего не в состоянии остановить, ринулся к Рафе, оступившемуся на обочине тропинки, и попытался вонзить нож ему в грудь. Рафа успел схватить его руку, когда нож был уже совсем близко от его лица.

– Думаешь, что можешь остановить меня словом, парень? – прошипел дунамез. – Находясь в этом теле, я сам могу остановить что угодно. Могу поднять этими его руками сдохшую корову, а скоро подберу мертвого священника Кушитика и сброшу его в море. – Продолжая говорить, дунамез силился приблизить руку Блита к лицу Рафы. – Я хочу видеть твою кровь на этом ноже, а когда ты умрешь, я буду танцевать на твоей могиле. – Инкуб от ярости плевался слюной при каждом слове и хрюкал, как свинья.

– Именем… Риатамы… приказываю тебе: изыди! – в полный голос возгласил Рафа.

Его заклятье эхом прокатилось вокруг карьера, проникло в самую гущу леса, ветер унес его далеко в море. Блит поднялся на ноги и, спотыкаясь, пересек тропинку. Скерри повернулся и опрометью бросился вниз с холма. Консит карабкался вверх так быстро, как только позволяли ему его слабые, жирные и дрожащие ноги. В этот миг раздался душераздирающий вопль: дунамез выдрался из Блита, отшвырнув его прочь, словно кучу ненужного тряпья. Инкуб стоял перед Рафой, беспомощный, скрученный лучами света, которые все туже и туже обвивали его. Блит прикрыл рукой глаза, чтобы не видеть кошмарную тварь. Скерри, бежавший к ним по узкой тропинке, не мог поверить тому, что происходило на его глазах.

Рафа встал и глянул на жалкую фигуру, съежившуюся у его ног. Дунамез смотрел на него сквозь слюдяные щелки узких глаз и даже попытался улыбнуться, обнажив великое множество торчавших вперед кривых зубов, из-за которых едва мог говорить.

– Пощади меня, я не собирался причинить тебе зло – произнес он торжественным тоном. – Если ты меня отпустишь, я покину эти места и не нанесу никакого вреда. Позволь же мне удалиться и найти тех, кто будет носить меня в себе всю свою жизнь.

– По какому праву ты вмешиваешься в дела этого мира? Разве ты дал этому человеку возможность сказать тебе «нет»? – указав рукой на Блита, с возмущением спросил Рафа инкуба, корчившегося в световых тенетах, которые все туже сжимали его.

– Он человек, у него нет никаких прав. Люди отвернулись от Риатамы так же, как сделал и я. Мы упали с небес, а вы были изгнаны из райских кущ… обманутые змием. – Дунамез засмеялся, хотя дышал с трудом, через силу. – Что знаете вы, люди, о жизни? Шесть десятков лет, ну, еще десять, а что потом? Большинство из вас обречено на геенну огненную, бесплодная пустыня теней кишит неблагодарными душами. – Он замолчал и посмотрел на Скерри, который, окаменев, стоял в нескольких шагах от него. – А знаешь что? Разреши мне войти в него. Ну какой вред могу я нанести в таком-то теле? А он хоть попользуется немного мозгами. Я мог бы дать ему такую жизнь, какой он и не видывал.

Рафа властно протянул руку к дунамезу:

– 3амолчи, злой дух! Ты никогда бы ничем не удовлетворился. Вот почему вас изгнали с неба. Ты возжелал стать Богом и отнять власть у Риатамы. Даже сейчас вы строите коварные замыслы, вы виновники всех несчастий, которые сами же принесли людям этого мира. (Дунамез содрогался при каждом его слове.) Вы напоминаете праведникам об их прошлом. Теперь настало время вам самим найти свое будущее. – Рука Рафы по-прежнему указывала на инкуба.

Блит закрыл лицо руками, спрятавшись за кустом, а Скерри весь вжался в высокую густую траву на крутом склоне. Рафа повысил голос, теперь он звучал с такой силой, что вокруг вибрировал воздух:

– Властью Всевышнего приказываю тебе удалиться туда, где тебя ждут назначенные тебе муки… Прочь!

Пряди серебряных и золотых нитей все плотнее окутывали фантом, все новыми и новыми витками. Его тело стало совершенно черным, длинное белое лицо погрузилось в темно-серый туман, а потом весь инкуб окутался золотистой проволокой-паутиной, словно жертва невидимого паука, приготовленная к умерщвлению. Фантом верещал, всеми силами стараясь разорвать обвившие его путы. Вдруг вспыхнул яркий свет, и в этой вспышке дунамез исчез. Ночь опять была темной и безмолвной.

Блит и Скерри совершенно онемели: они были так перепуганы, что не смели выйти из своих укрытий. У подножия холма осторожно выглядывал из-за огромной скалы Консит.

– Не убивай нас, – взмолился он вне себя от ужаса. – Мы не хотим тебе зла. Отпусти нас, и мы сразу же уйдем.

Скерри приподнял голову из канавы, куда он скатился, а Блит лежал за кустом в высокой траве, бормоча про себя бессмысленные слова и надеясь рано или поздно пробудиться от пережитого кошмара. Рафа сел на большой камень у тропы и рассмеялся. Для него все это было лишь частью живой вселенной.

– Чего вы так испугались? Утром вы собирались бить и пинать меня ногами, извалять в грязи. А теперь прячетесь, словно малые дети, которым впервые приснился кошмар. – Он поманил пальцем Консита, приглашая его выйти из-за скалы. – Подойдите же, ведите меня к Демьюрелу, я еще не кончил дела с этим старым псом. У него есть нечто, принадлежащее мне, и теперь настало время вернуть это.

Блит сел и посмотрел на Рафу.

– Ты тоже дух, такой же, как тот, который захватил меня? – спросил он полуобморочно, едва выговаривая слова от страха.

– Как может один дух прогнать другого духа? Может ли войско сражаться с самим собой?

– Но тогда какая сила позволяет тебе совершать такое? – Блит поднялся на ноги и, стоя в траве, смотрел на Рафу, чей силуэт вырисовывался в лунном свете. – Ты-то кто такой, что за существо?

– Я такой же человек, как и ты, никакими особыми силами не владею, ни колдовством, ни магией.

– Но тогда как ты сделал это? Как сумел? Тот страшный дух, может демон, хотел убить тебя – как же тебе удалось уничтожить его?

– С помощью Риатамы – единственного истинного Бога. Знаешь ли ты о нем? – Рафа понимал, что этим людям ведомы только предрассудки и они мало что знают об истине.

– Ты говоришь – Бог. Но как ты можешь знать о чем-то, что так далеко отсюда? С чего бы этому Риатаме ведать о ком-то вроде меня? Я же простой арендатор. – Блит замолчал и посмотрел на Скерри, выбиравшегося из канавы. – Мы с ним оба бывшие арендаторы; мы все потеряли, все ушло Демьюрелу. Рента дорожала и дорожала, и никто из нас не мог ее выплатить, так что теперь мы должники, все равно что узники, нас взяли в работный дом сторожами. – Он опять взглянул на Скерри, надеясь, что и тот что-нибудь скажет, но потом продолжил: – Так с чего бы этому Риатаме заинтересоваться такими людьми, как мы? Бог ведь… он для богатых людей в затейливых нарядах, у которых большие дома. Все они святоши, в церкви сидят впереди в креслах со спинками, а мы пристраиваемся на свободных местах позади всех, так что ничего оттуда не видим, не слышим. Зачем мы Богу?

– Может быть, как раз поэтому. Разве вы никогда не слышали, что Бог любит вас? Разве вы никогда не смотрели на море и не дивились Его творению? Вы думаете, что весь этот огромный мир есть просто случайность?

Рафа протянул руку Блиту и помог ему выбраться из спутанной травы.

– Может, в твоей стране все так и есть, но здесь… – Блит стоял, глядя в землю. – Я думал обо всех этих вещах, но потом поглядел на грязь на моих башмаках, на овец, подыхающих в поле от бескормицы, подумал о ренте, которую я не мог выплатить, и понял, что в жизни наверняка есть только одно: смерть и церковный налог, который мы платим Демьюрелу. В конце концов, разве он не служитель Бога? Он викарий, значит, тот человек, который должен бы указывать нам путь, но единственное, что он делает для нас, – предоставляет нам стол и жилье в работном доме.

Блит поднялся на ноги и сел на камень рядом с Рафой. Оба смотрели на море. Скерри стоял позади них, ломая голову над тем, что ему следует сейчас делать, а Консит тем временем, пыхтя, взбирался к ним по крутой тропе. Рафа обнял Блита за плечи.

– Кто бы ни был этот человек, но только он никакой не служитель Господа. Он служит чему-то другому, но не Риатаме. Он вор и лжец. И за все это он ответит.

Вдруг заговорил Скерри, его голос дрожал:

– Ты же просто парень как парень, откуда ты, такой молодой, знаешь так много?

– Знать Риатаму – значит познать мудрость, и тот, кто знает Его, научится понимать. Это все, что нужно человеку для жизни. – И Рафа улыбнулся Скерри.

– Но как можем мы узнать его? Ведь он где-то там, на своих небесах, а мы внизу, в этом аду.

– Открой глаза и скажи мне, что ты видишь.

Скерри подумал, что над ним смеются.

– Я вижу небо, море…

– Нет. Скажи мне, что ты видишь на самом деле.

Скерри помолчал, огляделся.

– Вижу темноту и свет.

– Есть здесь и что-то еще, – тихо проговорил Рафа. – Перед дверью твоей жизни стоит Риатама, он стучится к тебе. Если ты слышишь его призыв и отвечаешь ему, он разделит с тобой твою жизнь и пребудет с тобою всегда. Он может освободить тебя от нищеты твоей, даст тебе свободу стать тем человеком, которого он создал, а не тем, кем ты стал.

Консит, отдуваясь, карабкался к ним снизу, его жирные ноги дрожали от усталости, опухшее лицо стало багровым. Рафа посмотрел на него.

– Я хочу, чтобы вы отвели меня к Демьюрелу. Не говорите ему о том, что видели. Когда я останусь с ним наедине, уходите отсюда, из этих мест. Вы будете свободными людьми. Ступайте и начните новую жизнь, начните все сначала, сами отыщите для себя Риатаму. – Он перевел взгляд на Блита. – Ты узнал зло и даже подпал под его власть. Могущество Всевышнего сделало тебя свободным. Помни: он освободил тебя, и это значит, что ты действительно свободен.

Сильный ветер гремел в сухих зарослях вереска вдоль тропы. Трое мужчин переглянулись и уставились на Рафу, не зная, что же им делать.

– Теперь отведите меня к Демьюрелу. Судя по знамениям на небе, время близко.

Рафа сам повел их вверх по холму, сквозь густую тьму небольшого леса, потом через лужайку перед домом викария и мимо трех могил, только что выкопанных в холодной черной земле.

14

ЧЕЛОВЕК-ФАКЕЛ

Некоторым людям храбрость дается легко, но Томасу и Кейт она досталась дорогой ценой. В полном одиночестве они прошагали девять километров от мельницы Боггла до лесной поляны с западной стороны Ступ-Хилла [3]. В самом центре поляны был круг, напоминавший чашу; вокруг него выстроились древние каменные столбы. Каждый из них был похож на палец, проросший из земли. В лунном сиянии они отбрасывали длинные тени на пучки вереска, росшего в канавах.

Изабелла дала Кейт длинный черный плащ; девочка завернулась в него, спасаясь от свежего ветра, дувшего с моря и приносившего запахи соли и морских водорослей; она старалась держаться поближе к Томасу. Крейн приказал им дождаться его возвращения, и тогда он пойдет с ними на поиски их друга.

Кейт все еще злилась на отца за то, что он был в сговоре с Джекобом Крейном и много лет помогал ему прятать контрабанду. Ведь это значило, что он жил ложью, говорил одно, а делал другое, служил в акцизе и был контрабандистом.

Кейт думала: а может быть, он обманывал и во многом другом и ее ждет еще немало сюрпризов, которые обнаружатся этой ночью? Она потеряла всякое доверие к нему, да и ко всем остальным тоже.

Ей никогда не жилось с отцом легко. Прежде всего – это его непробудное пьянство. Самая пустячная вещь приводила его в ярость, он кричал на нее, вопил во весь голос и в конце концов заливался слезами. Долгие годы Кейт считала, что виновата во всем она, что каким-то образом ответственность лежит на ней. Ей никогда не жилось так, как хотелось бы, она никогда не могла позволить себе быть просто ребенком, играть, бегать. Ей выпал другой жребий: сызмальства готовить, чистить, стирать, латать и штопать. Отец требовал этого. Хотел, чтобы она была в доме матерью, служанкой – только не дочерью.

В этот вечер она узнала, что он жил двойной жизнью, и поняла, что ее отец был постепенно отравлен смертью ее матери, чувством вины, болью, а теперь еще и обманом. «Это не моя вина, не моя вина», – твердила она про себя, думая об отце и о том, как он предал ее.

Ветви деревьев постукивали друг о друга при каждом порыве предутреннего бриза. Глаза ее старались проникнуть в обступавшую их темноту: она напряженно ждала сигнала от Крейна и его людей.

Вскоре они услышали лошадиный топот. Томас взглянул на нее и ободряюще улыбнулся. Он обнял ее за плечи и прижал к себе.

– Что бы ни случилось, Кейт, я всегда буду с тобой. Когда мы были в лесу, я увидел сон. Я встретил одного человека. – Он задумчиво помолчал, потом продолжил: – В общем-то, он был не просто человек… я думаю, это был Бог. Он говорил со мной, и мое имя появилось в одной книге. Оно писалось прямо на моих глазах. Он сказал мне, что он Король и что, если я поверю в него, мне уже никогда не придется бояться смерти. Как думаешь, что все это значило?

Кейт не сразу смогла заговорить. Слезы подступали к горлу.

– Как мы вляпались во все это? – вдруг выпалила она. – Как не сообразили, что добром это не кончится?

Изо всех сил она старалась сдержаться, не разреветься. Смесь злости и страха, ощущение беспомощности и безвыходности слились в неизъяснимое предчувствие нависшей над ними катастрофы.

Между тем кавалькада продиралась между деревьев; Томас и Кейт ждали, когда лошади выйдут на поляну. Внезапно по небу прокатился глухой рокот грома, от которого содрогнулась земля у них под ногами. У противоположной стороны поляны заржала лошадь, и тут они увидели, что из леса выезжает один из людей Крейна. Он направил лошадь в середину каменного круга, придержал ее и несколько секунд оглядывал все окрест.

– Выходите, – сказал он охрипшим от рома голосом, увидев Томаса и Кейт. – Выйдите вперед чтобы я видел вас обоих.

Томас подошел к нему, сделав знак Кейт, чтобы она держалась за его спиной. Он чувствовал все нараставшее недоверие к Джекобу Крейну и его людям.

– Где Джекоб Крейн? – спросил он всадника.

– Сейчас будет здесь. Он должен сперва отыскать вашего друга, а потом сразу вернется за вами.

– А что, если мы передумали? Что, если бросимся в лес и сами найдем своего друга? – спросил Томас.

– А что, если я срежу тебя вот этой абордажной саблей, юный Томас, прямо здесь и сейчас?

Из глубокой тени, падавшей от основания крупного камня, в трех шагах от места, где они стояли, выступил Крейн. Оба, Томас и Кейт, так и подскочили от страха.

– Я был здесь все время, ожидал, когда ты явишься. Что тебя задержало, Мартин? – обратился Крейн к всаднику. – Не мог найти дорогу из трактира? – Ответов Крейн не ждал. – Ну, а вы двое? Уже подумываете дать деру? Я-то считал, вы готовы сражаться. Найти своего друга и спасти мир – или не так? Что заставило вас изменить решение? – Он сыпал вопросами, словно стрелял картечью, и не интересовался ответами. – Вашего друга я нашел, но, если хотите вернуть его, извольте делать то, что я вам скажу. – Он смерил их суровым взглядом. – Даже если вам покажется, что вы не можете, вы должны верить мне, что бы ни случилось.

– Откуда нам знать, что мы можем вам верить? – спросил Томас.

– Что ж, знать наверняка, что сделает кто-то другой, нельзя. Могу сказать только одно: чтобы поймать крысу, нужна свежая приманка, но и ловец не должен забывать о капкане. – Он повернулся к сидевшему на лошади. – Возьми десять человек и поезжайте вперед к дому викария. Займите позиции в саду возле башни. И пусть один мушкет будет постоянно нацелен на дверь башни. Видеть вас не должны. Я поеду следом с этими двумя и с остальными моими людьми.

Крейн шлепнул ладонью коня по спине. Мартин мигом повернул коня и легким галопом пустил его через поляну в лес. Ночной воздух наполнился топотом других лошадей и голосами всадников: оставив укрытия, они затрусили вверх по узкой тропе, что вела к усадьбе викария.

– Ну так, теперь о вас. Сидели вы когда-нибудь вдвоем на лошади? – Крейн зашагал через поляну к лесу. – У меня есть для вас кобыла, без седла, так что вам придется вцепиться в нее мертвой хваткой. И будьте начеку, в нее иной раз словно дьявол вселяется. Она просто сбросит вас, если сумеет. Это наша единственная свободная лошадь, вернее, единственная, которую мы сумели украсть из конюшни Молли Рикетс.

Они шли через поляну; огромные стоячие каменные глыбы выглядели блеклыми в лунном свете. Кейт то и дело озиралась вокруг, пугаясь любого звука со стороны леса. Она вглядывалась во все сгустки теней, боясь узнать в них красноглазых создании, которые гнались за ними в минувшую ночь.

– Что это за место? – спросила она. – Мне никогда не разрешалось приходить сюда, говорили, что здесь живут мертвецы.

Крейн засмеялся:

– Это сказка, просто для того, чтобы держать тебя подальше от мест, где прятали свои запасы свободные торговцы. Некоторые говорят, что здесь находятся гигантские часы, которые отмечают путь во вселенной; другие верят, что сюда сходятся поклониться древним богам давно вымершие расы. – Вдруг он заговорил серьезнее: – До нынешнего вечера я ни за что не поверил бы в подобные вещи, однако теперь… не уверен.

Дойдя до конца поляны, они увидели двух лошадей, привязанных к дереву. Крейн резко свистнул и застыл в ожидании. Из леса раздался ответный свист.

– Это мои люди. Они не любят сушу, предпочитают иметь палубу под ногами, когда дело доходит до сражения. Будем надеяться, что сегодня им не придется воевать.

Крейн помог ребятам взобраться на лошадь и неслышно отошел к другому коню. Томас крепко вцепился в поводья, а Кейт обхватила его за пояс.

– Что бы ни произошло, езжайте прямо к усадьбе викария. Если мы разминемся, я встречу вас там. – И Крейн легонько тронул каблуками бока своего коня.

Лошади и всадники медленно продвигались в кромешной темноте леса. К ним, один за другим, присоединялись люди Крейна и следовали за ними по извилистой тропе, которая шла высоко над морем, через лес, вдоль заболоченной местности. Джекоб Крейн вскоре почувствовал подсознательно нараставшее сомнение, что-то подсказывало ему, что все идет не так, как надо, и чем дальше кавалькада продвигалась в лес, тем больше укреплялось в нем ощущение, что за ними следят. Он гордился тем, что всегда опережал на шаг таможенников и капитана драгунов Фаррела. За все годы, что он занимался контрабандой, его не поймали ни разу. Нередко он встречался с ними лицом к лицу, но никогда не попадал им в руки. Не всегда это зависело от его ловкости как наездника, моряка или вояки. Крейн знал цену своей способности убеждать, знал власть денег или цену бочонка бренди для нужного человека. Он знал, что угрозы не менее действенны, чем сами действия, и что репутации убийцы зачастую вполне достаточно, чтобы получить все желаемое.

Но здесь, в лесу, он знал только то, что они не одни. Он был не склонен поддаваться страху, но этой ночью с каждым следующим метром, который они одолевали, в нем нарастала тревога. Это было тошнотворное, грызущее чувство, что все идет не так, как надо, все возрастающее опасение, граничившее со страхом. Лошади тоже забеспокоились. То одна, то другая начинали испуганно вздрагивать, взбрыкивать на каждом шагу, вскидывать головы, хлестать из стороны в сторону хвостом и всхрапывать, косясь в темный лес, передавая друг другу свой страх, словно переговариваясь на своем языке.

Томас и Кейт уже поняли, что кобыла, на которой они ехали, хотела сбросить их и убежать в ночь, спастись от страшилищ, которые преследовали их во тьме. Кейт крепче держалась за Томаса а Томас изо всех сил натягивал поводья, не позволяя кобыле вскидывать голову. Однако она так сильно сопротивлялась, что поводья глубоко впились в его ладони. Лошадь дрожала, неровно переступая, и тревожно всхрапывала.

– Что происходит, Томас? – спросила Кейт спокойно, не желая, чтобы кто-нибудь догадался, как ей страшно.

– Наверное, лошади чуют что-то в воздухе, – ответил Томас. – Они боятся.

Джекоб Крейн повернулся в седле и спокойно проговорил:

– Смотрите прямо перед собой. Нас преследуют. Их пятеро слева от нас и штук семь справа. Думаю, они ждут момента, чтобы напасть. Если они хорошо знают это место, то дождутся, когда мы выберемся на следующую просеку, и набросятся только тогда. – Он протянул руку и схватил за кожаную уздечку их кобылы. – Я буду придерживать ее пока что. Не хочу, чтобы вы сбежали до времени.

– Что нам делать, мистер Крейн? – спросил Томас.

– Тот меч, что ты принес к Рубену, он с тобой?

– Рубен отдал его мне, когда мы уходили.

– В таком случае советую быть готовым воспользоваться им. Защищай девчонку и береги спину. Сражайся храбро и не дай им напасть во второй раз. Помни, парень, либо ты, либо они.

– Кто нас преследует? – вмешалась Кейт.

– Может быть, таможенники, драгуны или что-то, что Демьюрел наслал на нас. Кто б они ни были, они умеют передвигаться бесшумно. Они были с нами все время с тех пор, как мы покинули каменный круг.

Томас и Кейт поняли, что предположение Крейна, будто там могли быть таможенники или драгуны, было просто неуклюжей попыткой подбодрить их: лошади не были бы так испуганы.

Лес начал редеть, и наконец открылась поляна. Из жирной черной земли выступали из-под толстого слоя мха скальные обнажения. Высохшие деревья сгибались под порывами ветра, сбрасывая сучковатые безжизненные ветки на густые заросли вереска. Тропинка, выведшая их из леса, спускалась в небольшую лощину под стайкой деревьев. За скалами, высившимися над оврагом, виднелась высокая одинокая фигура, стоявшая неподвижно, обрамленная ярким светом полной луны.

Томас увидел ее первым и инстинктивно дернул поводья. Кобыла отчаянно рванулась. Но Крейн твердой рукой держал ее за узду.

– Не беспокойся, я его видел, – прошептал он.

– Кто это? – спросил Томас.

– Во всяком случае, не таможенник и не драгун. Они-то никогда не стояли бы вот так, на виду. Этот по меньшей мере два с половиной метра ростом.

– Что же нам делать? – спросила Кейт; в ее голосе звучала неприкрытая тревога.

– Ждать, пока я не скажу, а тогда помчаться отсюда как ветер. Не останавливаться. Если кобыла вас сбросит, вскочить и бежать со всех ног. У башни вас встретит Мартин. Оставайтесь с ним, Мартину можно довериться, он хороший человек. – В его голосе звучала сила и истинная забота о них желание приободрить.

Ни Томас, ни Кейт не могли произнести ни слова в ответ. Кейт судорожно обхватила Томаса, ей хотелось только одного: чтобы все это кончилось. В этот миг фигура, стоявшая на гребне холма, вспыхнула ярким оранжевым пламенем, взвившимся высоко в воздух. Клочья соломы, тряпья, горящих ивовых прутьев вылетали из огненного столба с потоком горячего воздуха, а потом падали искрами в догоравший костер.

– Это виккамен. Кто-то хочет запугать нас. – Крейн задохнулся от неожиданности. – Бегите, быстрей! – крикнул он, когда первая стрела из арбалета пролетела во тьме над их головами и ударила в скалу в нескольких шагах от них. Стрела разлетелась вдребезги, словно стеклянная. Тут же вторая просвистела в воздухе откуда-то сзади и, попав в дерево, рассыпалась в пыль. За первыми последовали новые выстрелы, еще и еще. Воздух наполнился иголками раскаленного стекла, со свистом пролетавшими над их головами во всех направлениях.

– Они решили загнать нас в ущелье, это навесная стрельба, они не хотят попасть в вас. – Крейн отпустил уздечку. – А ну, вскачь, дьяволица, вперед! – крикнул он кобыле.

Лошадь вскинула голову, всхрапнула возбужденно, прижала уши, дико вытаращила глаза. Потом взметнулась, ее ноги почти вонзились в мягкую землю – Томас и Кейт едва не слетели наземь, – и понеслась к ущелью так, что копыта едва касались земли.

Как только лошадь умчалась галопом, виккамен запылал на скале над ними, освещая тропинку оранжевыми и красными бликами. Там, наверху, был словно совсем другой мир. Серебристое сияние луны, свет от пылавшего чучела из соломы и тряпок, густые тени, отбрасываемые деревьями и скалами. Воздух и земля, огонь и вода творили невообразимое, реальность отступала.

Кейт с отчаянной силой вцепилась в Томаса, ее плащ на ветру плескался и хлопал у нее за спиной. Лошадь галопом неслась по узкой тропе, которая внезапно круто скатилась в глубокую черную лощину, куда не проникал даже свет луны. Томас с трудом удерживал поводья; лошадь вслепую перескочила груду сухих веток и заросли папоротника и бешено рванула через густой подлесок, в темноте потеряв тропу. Запутавшись ногами в сухостое и папоротнике, она вдруг с силой поддала задом, надеясь высвободить задние ноги из растительных пут, и сбросила Томаса и Кейт на землю.

Томас вскочил на ноги, мгновенно выхватил из-за пояса короткий меч и принялся рубить папоротник, чтобы освободить ноги лошади. Как только ему это удалось, она встряхнулась, сбрасывая приставшие к коже последние веточки ежевики, и галопом умчалась вверх, оставив ребят в ущелье одних.

Томас упал рядом с Кейт, она лежала, плотно завернувшись в длинный черный плащ. Стояла мертвая тишина. И непроглядная темнота. Они лежали не шевелясь, ни он, ни она не произнесли ни слова. У Томаса перехватило горло, он почти потерял голову от беспокойства. Ведь он взялся помогать Рафе из мести. Не по доброте душевной не потому, что хотел кому-то помочь в трудную минуту. Он понял сейчас, что на самом деле он хотел только утереть нос Демьюрелу. И вдруг почувствовал, как что-то в нем изменилось и продолжает меняться – что-то неудержимое, как прорастающее горчичное зерно.

Он воткнул кончик короткого меча в землю.

– Нам надо идти. Если мы останемся здесь, то кто бы ни шел за нами, он может схватить нас. С меня уже довольно засад в темноте.

И вдруг он расхохотался, сам не зная над чем. Он просто чувствовал, что его буквально распирает от смеха и все нутро содрогается. Смеясь, он уже смеялся над тем, что смеется. И от этого становилось так хорошо! Неудержимое ощущение радости охватило его. Он хотел унять его, втиснуть внутрь, в себя, но сила радости побеждала, от нее уже болели бока. Томас опять сел на папоротник. Все, что он мог видеть внутренним оком, было лицо Короля, который улыбался ему. И тогда он понял: что бы ни случилось – не важно, бояться им нечего.

Задыхаясь от смеха, он сумел выговорить:

– Мы должны уходить, Кейт.

– Рада видеть, что тебе все это кажется таким забавным: измучиться до полусмерти, спасаясь от погони, грохнуться в глухом лесу с лошади, которая тут же убегает. Очень смешно. Ну, продолжай, что еще отыщешь смешного?

Кейт была в ярости. Это было ее излюбленное состояние.

– Я не знаю, почему смеюсь. Просто не могу удержаться. Знаю одно: все обернется к лучшему. Больше ничего не приходит мне в голову. Все оборачивается к лучшему для тех, кто знает Короля… Так было в том моем сне.

– И этот сон спасет нас? – спросила она.

– Я думаю, спасет, Кейт. – И, чуть помолчав, продолжал: – С тех пор как я встретил Рафу и увидел тот сон, я осознал, что мы живем в мире, который совсем не такой, как я думал. Это все равно как если бы я был слепым и вдруг прозрел. Я просто жил как придется и думал только о себе, о том, что у меня есть, что я собираюсь делать. (Легкий ветер зашуршал в папоротниковых листьях.) Теперь я знаю: в жизни есть что-то большее, чем я. Я обещал помочь Рафе вернуть ему вещь, украденную Демьюрелом. Почему это важно, не знаю, но знаю: так оно и есть. Это что-то такое, ради чего стоит жить. Впервые в моей жизни я нашел нечто такое, во что можно верить, что-то, дающее надежду, что-то, что есть истина.

– Но что же теперь будет, Томас? Когда я пошла с тобой, у меня и в мыслях не было, что я увижу такие вещи, я просто думала, что мы проберемся в усадьбу викария и там найдем нужное Рафе. – Кейт встала и откинула плащ. – Я пошла не из-за Рафы и не из-за того, что он хочет выкрасть принадлежащее ему, я пошла потому… – Она замолчала и опустила голову.

– Так почему, Кейт? – спросил он.

– Теперь это не важно. Мне кажется, я потеряла рассудок, когда нажала на собачку пистолета и застрелила ту тварь.

Томас смотрел на Кейт. Он почти не различал ее лица в темноте. Протянув руку, он нежно коснулся ее щеки. Увидеть, что она улыбалась, он не мог.

– Мы должны идти, Кейт. Я не знаю, где они, позади нас или нет, не знаю, куда ускакал Крейн. Мы пройдем по этому ущелью понизу и потом к усадьбе викария… Увидим, правда ли, что Мартину можно довериться.

Кейт взяла его руку.

– Ты ступай вперед, мне нужно кое-что сделать. Я сразу же тебя догоню.

– Я не оставлю тебя в темноте, подожду чуть подальше, на тропинке.

С этими словами Томас повернулся и через подлесок спустился в ущелье. Кейт подняла плащ с земли, стряхнула с него грязь и терпеливо ждала в темноте.

Несколько минут спустя наверху, над оврагом, показался варригал, он был один. Он пронизывал тьму своими кроваво-красными глазами, которые видели ночью, как днем; чернота ли, солнечный день – ему было все равно. Глубоко в овраге, между двумя деревьями, он увидел низко пригнувшуюся фигуру в плаще, стоявшую на коленях, словно на молитве. Варригал натянул тетиву арбалета и установил серебристо-стеклянную стрелу на деревянную подставку. С бесстрастной четкостью он поднял массивный арбалет из черного металла и прицелился. Мгновенным движением гнусная тварь нажала на ворот, и стрела скрылась во тьме.

Это был мощный удар. Стрела пронзила цель сзади. Варригал удовлетворенно засопел и, пробираясь сквозь папоротниковые заросли, спустился по склону оврага к своей жертве. В грязи между двумя остролистами скомканный плащ покрывал нечто безжизненное. Варригал вскинул свой меч и одним ударом пронзил ткань и самое тело жертвы. Из-под плаща вылетели свитки сухой травы и груды поломанных листьев папоротника. Кейт, оставив свой плащ, которым укутала обломок толстой ивовой ветки и папоротник вместе с травой, исчезла.

15

ЧУДО

До рассвета оставалось еще два часа, однако новость о случившемся ночью уже проникла в коттеджи рабочих и на самый карьер, распространяясь неудержимо, как пожар.

Рассказ о чуде передавался из уст в уста, от мужчины к женщине, из дома в дом. Его обсуждали во дворе пивовара и у бродильных чанов. Люди подолгу не расходились, передавая всем и каждому слух о том, что глухонемой мальчик стал слышать и заговорил. Миссис Ландас взволнованно рассказывала всем встречным и поперечным о чуде, случившемся с ее сыночком, она демонстрировала его как трофей, гордо объявляя, что этот замечательный мальчик – ее сын. Она смыла с лица своего белила и черные мушки, расчесала волосы и теперь, при свете занимавшейся зари, выглядела совершенно обновленной. И никакого джина на завтрак, никакой трубки. Она попыталась даже оттереть коричневый налет на зубах. Для миссис Ландас этот новый день стал действительно началом новой жизни, которую она хотела разделить со своим сыном.

– Можешь считать меня дурой, – сказала она своим сиплым голосом молодой девушке, стоявшей на пороге коттеджа рядом с работным домом, – но я, право, чувствую, что помолодела на десяток лет. – Ее грудь надрывно хрипела, словно раздрызганная гармошка. – С той минуты, как этот черный паренек сделал моего сынка таким хорошим, я все время улыбаюсь. Ты должна повидаться с ним, он настоящий джентльмен, просто ангел. Он говорит такие слова, от которых все внутри у тебя вроде как очищается.

Стоя на пороге соседки, она поглядела вверх, туда, где высоко над карьерами виднелась усадьба викария. Темно-фиолетовые штормовые тучи, словно высокие горы, уже заполняли все небо, сквозь них изредка тускло мерцала луна. Однако фасад усадьбы освещал странный ослепительный свет, идущий от линии горизонта. Стекла всех окон стали красными и оранжевыми. Казалось, высокая башня, чуть ли не касавшаяся верхушкой самого неба, вроде Вавилонской башни, дерзко противостояла надвигавшейся буре.

Миссис Ландас, вытирая руки о передник, сказала девушке:

– Не знаю, зачем Демьюрелу понадобился этот паренек; надеюсь, он не сделает ему ничего дурного. Уж очень много детей уходили туда, и ни один не вернулся. – Ее глаза были устремлены на приближавшиеся грозовые тучи. – Не верю я в эти сказки, что их, мол, посылают в море юнгами или в Лондон на заработки. Демьюрел что-то сделал с ними… Я молюсь, чтобы снова увидеть этого черного юношу.

Она вошла в коттедж и закрыла за собой дверь: с черного неба уже хлынул дождь.

Рафа и три его спутника спрятались от дождя под ветвями огромного тиса, стоявшего против входа в башню. Консит неловко прислонился к стволу дерева.

– Вот что, парень, не надо тебе идти туда, не надо, – сказал он. – Ты можешь еще убежать и разыскать своих друзей, если пожелаешь. – Он оглянулся на двух своих товарищей. – Мы тут вот… поговорили… После всего, что случилось ночью, мы не слишком-то уверены, что поступаем правильно. Мы не хотим выдать тебя викарию. Мы хотим, чтобы ты ушел, и ушел прямо сейчас. В Уитби ты можешь нанять судно, и оно доставит тебя, куда только пожелаешь. Главное, увезет тебя отсюда.

Остальные двое согласно кивнули.

– Нет, я не убегу и не покину этих мест, пока не заберу с собой то, ради чего приехал. То, что дороже всякого золота. – Он указал на дверь в башню. – Что бы там, внутри, ни произошло, я знаю: Риатама будет со мной. Во всяком случае я должен войти туда. Обязан.

С этими словами Рафа вышел из-под тиса и зашагал к башне. Гроза разбушевалась вовсю, капли дождя, словно град, тяжело падали с багрового неба. Рафа один подбежал к входу в башню, схватился за рукоять тяжелого латунного кольца и повернул ее вправо. Он услышал, как болт выскочил из паза и дубовая дверь со скрипом отворилась.

Медленно, шаг за шагом, он осторожно подымался по каменным ступеням лестницы, лишь последний пролет которой слабо освещала свеча. Наверху он увидел другую дубовую дверь, из-за которой доносились приглушенные голоса Демьюрела и Бидла. На секунду он остановился и поднял руку, чтобы постучать; он хотел показать им, что не боится, и, что бы они ни делали, это не заставит его ни с горечью удалиться, ни рассердиться. Рафа знал: он в опасности, страшной опасности. Но он должен совершить то, что ему поручено. За этой дверью находятся ответы на все вопросы, какие он задавал себе. Он преодолел много километров по суше и по воде, чтобы попасть сюда, к этим людям. Он обещал это своему отцу Аврааму, он поклялся ему на ступенях Храма. И он не вернется домой с пустыми руками.

Рафа почувствовал, что в его жилах быстрей пульсирует кровь. Он понимал: это происходит от возбуждения и страха. Капли пота выступили на лбу, смешавшись с каплями дождя, пробившими себе дорожки сквозь его густые черные кудри, пока он бежал от тиса до башни. «Как мне войти к ним? – думал он. – И что я там увижу? Что произойдет?»

Все еще колеблясь, он взялся за ручку и быстро распахнул дверь. Густые волны застоявшегося ладана хлынули к двери. Рафа вглядывался в полутемную комнату, вдыхая едкий запах прогорклой мирры, от которого жгло глаза и чувствовался дух разложения. Он отшатнулся. В сумраке он различил фигуру Демьюрела, стоявшего у алтаря. На нем была длинная белая сутана, перехваченная на талии толстой черной веревкой, завязанной узлом. Волосы были стянуты сзади лошадиным хвостом, отчего черты его лица еще более заострились. Возле алтаря поблескивал позолотой акациевый столбик с вставленной в него каменной рукой. Посредине алтаря стоял Керувим, его жемчужные глаза сверкали в свете алтарных свечей. Вдоль стены расставлены были три кресла с переброшенными через подлокотники золотистыми шнурами.

Бидл суетливо метался по комнате с тканой золотом сумкой, набитой свежесрезанной травой. В руке у него был маленький золотой серп. Хозяин и слуга замерли и уставились на Рафу, освещенного заметавшимися на ветру огоньками свечей, дым которых вился вокруг него.

– Кажется, вы хотели видеть меня? – спросил он, стараясь, чтобы голос его не дрогнул.

Демьюрел, казалось, был совершенно потрясен, увидев на пороге Рафу. Он вглядывался в темноту за его спиной, надеясь разглядеть там своих людей. Потом метнул взор на Бидла, который в растерянности уронил золотой серп на пол.

– А где же?… – заговорил было Демьюрел.

– Ваши люди остались снаружи, под большим тисом. Они обдумывают сейчас, как им распорядиться оставшейся жизнью. Сегодня они покидают эти места, я освободил их. Они полностью выплатили тебе свои долги, Демьюрел. – Рафа почувствовал, как изнутри наливается силой, а страх уползает прочь.

– По какому праву ты освобождаешь людей? Они ничем не обязаны тебе, а мне обязаны всем. – Голос Демьюрела источал злобу, он брызгал слюной от ярости. – Все они жалкие трусы. Как только покончу с тобой, я приволоку за волосы этих трусливых, ничтожных тварей. Ну-ка, возьми его, Бидл, тащи сюда.

Бидл стоял в нерешительности, не зная, что делать. Он посмотрел на Рафу, потом на Демьюрела.

– Да не стой же ты, кретин! Тащи его сюда! – взревел Демьюрел.

– Стой где стоишь, Бидл. Отныне ты не обязан подчиняться его приказам. Ты тоже можешь стать свободным человеком. Почему ты считаешь, что он имеет над тобой какую-то власть? – Рафа переступил порог и направился к алтарю.

– Не слушай его, Бидл, он хочет задурить тебе голову.

– Что знаешь ты, Демьюрел? Ты слышишь, но не понимаешь того, что слышишь. Глаза твои видят, но ты слеп. Ты так сосредоточен на себе, что душа твоя заскорузла и не видит нужд людей, которых ты сделал своими рабами. Я приехал сюда как свободный человек, я не раб и намерен уйти отсюда с Керувимом. Отдай его мне сейчас же.

Демьюрел и Бидл взглянули друг на друга и расхохотались. Внезапно дубовая дверь захлопнулась, и Рафа задохнулся от невыносимо сгустившегося запаха ладана.

– Ты смел, но глуп. А ты не подумал о том, что я узнаю, кто ты есть на самом деле? Жебра Небура сказал мне, что Керувимы не могут существовать раздельно. Мне пришлось затратить немало времени, чтобы понять, что один из них мог быть сделан из золота, другой же – из плоти и крови. У Бога странное чувство юмора, не правда ли? – Он умолк, глядя на Рафу. – Ты и есть тот Керувим, которого я поджидал. Вместе вы дадите мне власть над стихиями. Мне подчинятся море и небо. Я могу наслать засуху на одну страну и потопить в наводнении другую. По моему повелению море может поглотить целый флот. Ты только подумай, какова цена подобной власти. Я стану самым богатым человеком в мире. Короли и принцы склонятся передо мной. Власть, обеспеченная Керувимами, будет продана наивысшему претенденту. – Демьюрел почти визжал от возбуждения. – А знаешь ли, что доставит мне величайшее удовольствие? Твоему Богу придется опять просто сидеть на своем троне, смотреть на происходящее и лить слезы.

Он схватил золотого Керувима и еще крепче прижал его к себе.

– Неужели твой Бог не понял, что ему конец? Люди устали от него, они вообще забыли о нем. Деньги… власть… черная магия. Они-то и есть новые боги, и ключи от всего Царства в моих руках.

Рафа ждал, пока Демьюрел закончит свою речь, одним глазом посматривая на Бидла, наклонившегося, чтобы поднять с пола серп.

– Неужели ты думаешь, что людям больше ничего не нужно от жизни? Бессмертным это тебя не делает. Ты не сможешь забрать все с собой, когда придет смерть.

– Смерть! Приятельница старого дуралея. – Голос Демьюрела звучал покровительственно. – А ты глупей, чем я думал. Нынешней ночью со смертью будет покончено. Властью, обретенной от Керувимов. Мне уже никогда не придется дрожать от страха, вновь представ перед Богом. Бог внутри намного сильнее бога снаружи. Такова истина нынешнего века. Я желаю властвовать силами, о которых тебе почти ничего не ведомо, и ты не сможешь остановить меня.

С этими словами Демьюрел украдкой вытащил из-под алтаря длинный пистолет и отвел назад затвор. Ударник громко щелкнул.

– Думаю, это заставит тебя повиноваться мне. – Демьюрел засмеялся и кивнул подобострастно изогнувшемуся Бидлу.

Бидл проковылял через комнату к Рафе. Он осторожно взял его за руку и подвел к трем стоявшим у стены деревянным креслам. Толкнув Рафу на среднее кресло, он поспешно связал его запястья и ноги золотым шнуром. Шнур глубоко врезался в запястья, грубо прижав их к твердому дереву.

Внизу хлопнула входная дверь, и по лестнице тяжело затопали – шаги были слышны даже на самом верху башни. Демьюрел повернулся к Бидлу.

– Посмотри, кто там; мы не желаем, чтобы нас беспокоили.

Бидл подошел к двери и взялся за ручку, но в этот момент дверь распахнулась и отшвырнула его в сторону, прижав к каменной стене. В круглую комнату вошел Джекоб Крейн, мельком взглянув на темную кучу на полу – это и был Бидл. Демьюрел явно удивился, увидев Крейна. Его взгляд остановился на расплывавшемся кровавом пятне на плече и руке Крейна, однако он ничего не сказал.

Крейн поглядел на Рафу.

– Так это и есть причина всей суматохи… По виду египтянин. Я бы не стал с ним связываться, Демьюрел. С такими, как он, связываться не стоит. Это к несчастью. – И Крейн шагнул к Демьюрелу.

– Счастье придет от Люцифера [4], – оборвал его Демьюрел. – А этот на яркую утреннюю звезду не похож. Где остальные? – спросил он требовательно.

– Я пришел за деньгами. Дети внизу. – По тону Крейна было ясно: с этим человеком шутки плохи.

– У нас тут небольшая проблема, мистер Крейн. Вам придется подождать. – Демьюрел указал на связанного Рафу. – Он занял у нас слишком много времени. Бидл проводит вас в дом и отдаст вам ваши деньги. Приведите детей: их друг ждет их, я тоже.

– Не вздумай водить меня за нос, викарий. Только учую подвох, и твой слуга будет у тебя ухмыляться своим вторым подбородком, от уха до уха. – Крейн сделал жест рукой, показывая, как перерезает глотку. Демьюрел направил на него пистолет.

– Что помешает мне убить тебя прямо сейчас, а денежки оставить себе?

– Давай, жми на ударник, – сказал Крейн. -А потом мои молодцы подожгут бочку с порохом, что стоит возле двери, и подкинут эту твою башню прямехонько в иной мир. – Он усмехнулся. – Вот тогда все мы узнаем, есть ли там Боженька на самом деле. – Повернувшись к Бидлу, он подмигнул и схватился за плечо. – Вставай, слизняк, хватит валяться на полу, ползи-ка вниз по лестнице, как сумеешь. От этой вони меня вот-вот вырвет. – Он повернулся к Демьюрелу. – Как только получу деньги, пришлю детей сюда. Что будешь делать с ними – твоя забота.

Бидл, ухватившись за дверную ручку, вскарабкался на ноги и поковылял за Крейном вниз.

Рафа сквозь наполнивший помещение дым смотрел на Демьюрела. Тот стоял перед алтарем и поднимал верхнюю часть камня Азимут. Затем приставил обе части одну к другой.

– Очень скоро, мой темнокожий друг, я буду иметь все, что хотел всегда. Как только появятся твои друзья, все произойдет наилучшим образом. – Его тонкие губы растянулись в улыбке.

– Они не сделали тебе ничего плохого. Зачем ты впутываешь их во все это? Разве не достаточно меня? – отозвался Рафа.

– Достаточно? Человеку никогда не бывает достаточно. В конце концов, три сердца лучше, чем одно. Ты все еще не понял, что речь идет о жертвоприношении? Даже твой Бог знает это. Полноценное, отличное и удовлетворительное жертвоприношение ради отпущения греха – разве не так? – говорил Демьюрел под грохот и дребезжание башенной крыши, которую сотрясал бушевавший снаружи шквальный ветер.

Рафа не замедлил с ответом:

– Ты не был готов принести столь великую жертву и никогда готов не будешь.

– О жертвах мне все известно. Всю мою жизнь я то отказывался от одного, то избавлялся от другого. Но теперь мое время настало, – ответил Демьюрел.

В этот миг дверь открылась, Крейн втолкнул в комнату Бидла, за которым шли Томас и Кейт. Двое его людей стерегли у двери.

– Гляди, викарий, вот эта парочка, которая тебе нужна, вот она, и в прекрасном виде. Делай с ними что хочешь.

Крейн подтолкнул ребят к Демьюрелу.

– Мне нравятся люди, которые умеют держать слово, – отозвался Демьюрел.

– Слово? Он обманщик и лжец. Контрабандист! – выкрикнула Кейт.

– Привяжи их к креслам, Бидл, и выставь отсюда этого бездельника с его людьми. Нас ждет работа. – Демьюрел навел пистолет на Крейна. – И без фокусов, мистер Крейн; я владею этим оружием не хуже вас.

– Все они твои, викарий. Делай что хочешь. Я получил мои деньги, мой корабль ждет меня с поднятыми парусами.

Крейн повернулся и сделал своим людям знак покинуть помещение. Сам он уходил, пятясь и не спуская глаз с Демьюрела и его пистолета.

– Прошу прощения, мои юные друзья, но дело есть дело, а жизнь просто пар и ровно ничего не стоит по сравнению с этим: тридцать штук королевского серебра! – Он улыбнулся Кейт и вышел. Башню сотряс последний порыв ураганного ветра.

– Очень подходящая погодка. Я люблю бурю, она заставляет трепетать сердце. – Демьюрел повернулся к Бидлу. – Приготовь их для ритуала.

В эту минуту лучи солнечного света проникли в узкие оконца, разноцветно отразившись в заполненном дымом воздухе.

– Слишком поздно, хозяин, – громко вскрикнул Бидд. – Мы потеряли время, уже рассвет. Это утро.

– Еще одна ночь – и мы упустим полнолуние! – рявкнул на Бидла Демьюрел. – Привяжи их покрепче. Приготовь комнату, а к ночи мы вернемся. Думаю, стоит перетерпеть еще один нудный день ради того, что должно свершиться. – Демьюрел снял с себя длинное белое одеяние и набросил его на алтарь. – Когда все закончишь, не забудь проверить, хорошо ли запер дверь; один день они продержатся и без пищи – какая, в сущности, разница, прибудут они толстыми или худыми туда, куда отправляются.

Демьюрел вышел из комнаты, оставив Бидла управляться одного: навести порядок на алтаре, поставить Керувима посредине и загасить свечи.

Покончив с делами, Бидл остановился и посмотрел на Кейт, стараясь разглядеть получше ее черты. Он приблизился к ней, волоча свою сухую ногу. Наклонившись к ее лицу, он заглянул ей в глаза и ласково провел рукой по щеке.

– Ты такая красотка, это будет большая потеря. Все, чем могла бы ты стать, все, что могла бы сделать, исчезнет навсегда завтра, к тому времени, как взойдет солнце.

– Оставь ее в покое, уродец, – крикнул Бидлу Томас. – Только тронь ее еще раз, и я сдеру все твои бородавки… – Он старался ослабить путы, прикрутившие его к креслу. Однако с каждым движением они затягивались все туже.

– Я буду делать с ней все, что захочу, – окрысился Бидл на Томаса, – и с тобой сделаю нынешней ночью что захочу. Подожди, пока взойдет луна, и сам увидишь, что он приготовил для всех вас.

– Не слушай его, Кейт, пусть болтает что хочет. Они не посмеют тронуть никого из нас, – сказал Томас, изо всех сил стараясь держаться храбро. Он повернулся к Бидлу. – Как только ее отец найдет нас, мы уйдем – поминай как звали.

– Ее отец много лет подряд кормился из кармана Демьюрела. Как ты думаешь, кто стоит за всем тем, что происходило с Демьюрелом? В один прекрасный день он становится судьей, на следующий – священником, а по ночам – укрывателем всей контрабанды, какая только появлялась здесь за все эти годы. Так что хозяин здесь не твой отец, а викарий – вот настоящая власть в этих краях. Да если бы не Демьюрел, вы оба тоже жили бы теперь в работном доме, долбя сланец в карьерах, так-то, юная Кейт. – Размахнувшись, он дал Томасу пощечину тыльной стороной ладони. – Что же до тебя, то самое лучшее для любого из Барриков быть утопленным при рождении… Впрочем… они обычно умудряются утонуть сами, еще не дожив до сорока. – Бидл загоготал, довольный собственным остроумием, пока Томас боролся с охватившим его гневом.

– Оставь его, Томас, – тихо проговорил Рафа. – Его собственный язык погубит его. Доброе слово поможет унять гнев, а для него это все равно что посыпать горящими угольями его голову. Поверь, есть более важные вещи, чем его злость.

– Это правильно, Томас. Слушай своего черного друга. Может быть, это последний голос, который ты услышишь в этом мире.

Бидл взял с алтаря свечу и пошел к двери. Возле нее стоял маленький деревянный ящик с латунной задвижкой. В крышке ящика было несколько дырочек. Бидл переступил порог и ногой отбросил крышку ящика. Что-то, находившееся в ящике, сердито зашипело.

– Может быть, это вас развлечет, пока меня не будет с вами. Они ненавидят общество, особенно детей. – Бидл еще раз пнул ящик ногой, и над его стенками появились головы трех гадюк, потревоженных от сна. Они быстро-быстро высовывали свои языки, их глаза обегали комнату. Тупые коричневые головы гадюк покачивались, стараясь уловить, откуда идет тепло. Бидл быстро закрыл за собой дверь.

– До скорой встречи, друзья, – крикнул с лестницы Бидл. – Я принесу свечу, когда стемнеет.

В помещении было холодно. Смесь дыма от застоявшегося ладана и сальных свечей висела в воздухе тяжелым коричневым туманом. Всходившее солнце еще не давало достаточно света, и в помещении, оставшемся без свечи, было совсем темно. Только тени передвигались, спутывались, и возникал образ древней королевской усыпальницы Змеи шипели от холода в своем ящике, свертываясь кольцами и переползая одна через другую. Время от времени они поднимали головы над деревянной стенкой, но дальнейших действий не предпринимали. Томас смотрел на алтарные свечи и наблюдал, как подымается дымок от притушенных фитилей. Ему казалось, что он видит блуждающие огоньки, которые пляшут над озером в середине лета. В его сознании чередовались картины прошлого, разные времена года. Вспоминалось ощущение тепла на лице или когда холодный ветер не дул в спину и не замерзали пальцы. Или как они плавали с Кейт допоздна, наблюдая, как мечутся над гладкой водой стрекозы, то опускаясь на лилии, то зависая в воздухе, словно создания нездешнего мира. Они часами сидели на берегу, следя за рыбешками, стремительно заглатывавшими катышки хлеба, которые бросала им Кейт.

Они часто говорили тогда о капитане драгунов Фарреле, о том, как он однажды ночью поймал сразу двенадцать контрабандистов. Они делились друг с другом своими сокровенными тайнами, и казалось, так будет вечно, и он принимал все это как само собой разумеющееся. Томас думал тогда, что его жизнь никогда не кончится, но сейчас, под крышею башни, когда он был привязан к креслу и ожидал возвращения Демьюрела, мозг его заполонили мысли о собственной смерти.

Томасу не раз приходилось видеть смерть. Он видел трупы многих моряков, выброшенные на берег залива. Смерть была ежедневной гостьей Бейтауна. Она принимала форму болезни или истощения, бури или трагедии.

Сейчас он понимал, сколь драгоценен каждый вздох. Он заметил, что напряженно следит за собственным дыханием, за каждым биением своего трепещущего сердца. Томас посмотрел на Кейт. Она сидела, закрыв глаза, опустив голову чуть ли не к самому полу. По ее щеке катилась одинокая слеза. Он повернул голову к Рафе и увидел, что тот напряженно смотрит на чуть-чуть светлевшие, хотя и затемненные краской стекла узких окон. Рафа что-то шептал про себя, его слов Томас не мог расслышать; видел только, что губы его ритмично шевелятся, – это было как беззвучная песня. Томас не знал, что сказать. Он знал только, что должен нарушить молчание, хоть что-то произнести вслух. В его сердце поселилась беспомощность и безнадежность. Он чувствовал, что все силы мира восстали против него, подавляя его и уже одерживая над ним победу. Исчезли все человеческие страсти, сменившись только одним – ужасом перед молчанием и незнанием.

– Что они сделают с нами? – спросил Томас.

– Они нас убьют, – спокойно ответил Рафа.

– Почему? – Томас с трудом выговорил это слово, в горле внезапно стало сухо, словно в прокаленной пустыне.

– Почему человек убивает человека с тех пор, как покинул Эдем? Почему Каин убил Авеля? Некоторые носят это в своем сердце от рождения, – медленно проговорил Рафа. – Другие приходят к тому же от горечи и озлобленности.

– Но почему нас? – настойчиво спросил Томас.

– Не столько вас, сколько меня. Я единственный, кто ему нужен, не вы; вы и не должны были оказаться здесь, и я никогда не должен был просить вас помочь мне. Мне следовало явиться сюда одному. Ваша кровь ляжет на меня. – Рафа повернулся к Томасу и постарался ободряюще ему улыбнуться.

– Но он не может убить нас – люди узнают об этом! – воскликнула Кейт со слезами в голосе.

– Мы не первые, и не мы будем последними, – проговорил Рафа, глядя на Кейт. – Этот человек никогда не успокоится, он хочет завладеть всем миром и править им с помощью какой-то забытой магии, которая в конце концов обернется против него и погубит его. Только тогда мы увидим лицо подлинного злодея, кто стоит за всем этим. – Он помолчал. – Хотя тогда уже может быть слишком поздно.

– Но я не хочу умереть, умирают старые люди… глупые люди! – резко воскликнула Кейт. – Позволь Демьюрелу получить то, чего он хочет… тогда он отпустит нас.

– Демьюрелу нужен только я. Он хочет, чтобы я умер. Если я умру, он станет сильнее. Как мы привязаны к этим креслам, так будем привязаны к нему после смерти. Наши души никогда не найдут упокоения. Он будет вызывать нас к себе, и мы должны будем отвечать ему, мы окажемся в ловушке между жизнью и смертью, между рабством и свободой.

– Я ничему этому не верю. Жизнь – это единственное, что можно видеть. Как он может владеть тем, чего нет? – сказала Кейт сердито.

– Чему бы ты верила или не верила, Кейт, все же не можешь отрицать ту истину, что каждый из нас – это тело, душа и дух. Ты можешь протестовать против чего угодно, Кейт, но внутри ты – дух, а он вечен. Ты была сотворена Риатамой, чтобы жить в этом мире, а потом, в другой форме существования перейти в иной мир. Это истина, и истина сделает тебя свободной. – Рафа почти кричал, его слова эхом разносились по комнате. – Не бойся того, что разрушает тело, но бойся того, кто разрушит твою душу. – Рафа резко вывернул свои туго стянутые запястья; его взгляд упал на дощатый ящик около двери. – Одна змея сбросила человечество в ад; может быть, три помогут ему спастись и вернуться в рай.

16

КОЛДУНЬЯ ИЗ БЕЛОЙ ПУСТОШИ

Крейн сидел верхом на коне и наблюдал, затаившись в лесу, как Бидл вышел из башни и через засыпанную гравием площадку направился к задней двери дома викария. Из своего укрытия Крейну были отлично видны дорога на Уитби, его бриг в заливе и сланцевый карьер.

Последние капли дождя барабанили по засохшим листьям, которые вцеплялись в ветки деревьев как руки мертвецов. Крейн поднял воротник штормовки, вынул из седельной сумки клеенчатую шляпу и надвинул ее на глаза, так что видеть мог только из-под ее полей. В седельной сумке был еще полевой бинокль и три сотни фунтов в зеленом бархатном мешочке, стянутом крепкой бечевкой, который он получил от Бидла. Большие увесистые гинеи прощупывались через ткань. Он взвесил мешок в руке, потер друг о друга монеты. Подумал: денежки-то ни за что.

Его взгляд то и дело возвращался к той комнате под крышей башни. В свете занимавшейся зари он увидел, что узкая каменная стена соединяет башню с усадьбой викария и служит как бы опорой. Круглая крыша башни была из толстой листовой меди, позеленевшей за долгие годы от ветров и соленых испарений моря. Опорные балки были обиты металлом и выглядели как указатели на компасе. Ему, так много лет проведшему в море, было ясно, что указывают они на север, юг, восток и запад. На верхней точке крыши был установлен длинный металлический столб; от него, как жирная линия, проведенная карандашом, уходила под карниз крыши железная полоса.

Вдали, за заливом, постепенно светлело, над горизонтом уже пробивалась золотистая полоска, освещая снизу мрачные штормовые тучи, простиравшиеся над волнами, готовые вот-вот отгородить солнце от земли. Солнечные лучи перескакивали с тучи на тучу, танцевали на гребнях волн. На севере возникло и все разрасталось странное сияние. Казалось, небо расколото надвое. От горизонта до зенита выросла янтарно-зелено-красная колонна света, как бы поддерживая пылающее облако.

Крейн пристально осмотрел всю линию горизонта с севера на юг, там, где море сливалось с небом. Он пытался понять, что это за необыкновенное облако. Собственно, это было даже не облако, а лишь странное сияние. Множество удивительных явлений видел Крейн за свою жизнь, но это далеко превосходило все виденное им ранее. Он понимал, что здесь было нечто сверхъестественное, что в самой форме и направленности света чувствуется некая сила, которая скоро проявит себя.

Оглядывая окрестности из своего лесного укрытия, Крейн не мог выбросить из головы то, что довелось ему испытать этой ночью. Явление Азимут неотступно тревожило его мысли. В утреннем свете он все еще видел ее лицо, умоляющий взгляд, ее страстное желание остаться в мире, который она теперь потеряла. Это явление духа перевернуло его представления о мире, поколебало его недоверие. Оно заронило в него некое зерно, и зерно это в течение нескольких часов проросло и, все разрастаясь, словно плющом обвивало его душу.

Крейн сознавал, что в его ненависти к Демьюрелу сочетаются некоторый хитроумный замысел и восхищение. Ненасытность Демьюрела, его таинственность и жажда власти взбудоражили обычно невозмутимого Крейна, и что-то похожее на зависть пронзило его. Джекоб Крейн не любил испытывать это чувство: оно свидетельствовало о том, что кто-то одержал над ним верх. Для него же, чтобы справиться с проблемой, существовал единственный путь – освободиться от нее. Каким угодно способом.

В этом мире Крейну нужно было только одно: деньги. Мальчишкой он видел, как наслаждаются жизнью богатые, и завидовал тому, сколько всего они могли приобрести за деньги. Он видел, как люди воевали и умирали из-за денег, как предавали даже самых близких своих. Да хоть все на свете – за звон золотых монет в бархатном мешочке!

Каким-то образом Демьюрелу удалось захватить все это себе. Крейн с радостью перерезал бы ему горло и украл все, что у того было. Предложение Демьюрела получить власть над миром все еще звучало в ушах Крейна. Что, если это правда? Что, если этот человек может дать ему все, что он видит сейчас перед своими глазами? Навсегда забыть вкус соленой морской воды, разъедающей кожу, забыть ночи, когда Немецкое море швыряет тебя с койки на пол. Все это можно изменить… но какой ценой? Крейн противился мысли сотрудничать с Демьюрелом, продолжать идти тем путем, которым он и шел до сих пор. Его жадность боролась с его же почти бессознательным чувством справедливости. Крейн всегда жил своим умом, никогда не терпел чьих-либо приказов, подчинялся только своему нраву и никогда не останавливался перед тем, чтобы ответить на чьи-то аргументы двадцатью сантиметрами холодной стали. Если же он станет партнером Демьюрела, все это придется предоставить другому, он же должен будет делать то, что – он знал это – для него невозможно: довериться.

Крейн вновь и вновь прокручивал в уме эти мысли, рассматривал со всех сторон каждый вопрос, у него возникавший. Он старался мыслить четко и ясно, однако воспоминания о минувшей ночи и глаза Азимут врывались, как ураганный ветер с моря. Он опять слышал ее голос, моливший его, взывавший к нему из могилы.

Из своего укрытия он видел ухоженную площадку перед усадьбой викария, ряды клумб, обрамленных квадратами невысокого зеленого кустарника. Между двумя самыми дальними клумбами он заметил три свежие неглубокие ямы. Он еще раз оглянулся на башню, потом посмотрел на свой бриг. И свистнул, давая сигнал своим людям. Из глубины леса тотчас последовал донесенный ветром ответный свист. Вскоре из подлеска вышло несколько человек во главе с Мартином; взглянув на Крейна, Мартин заметил проступившую через куртку кровь.

– Что стряслось, капитан? Кто-то из этой чертовщины достал вас?

– Верно сказано, Мартин. Достал меня сзади и прошил насквозь. Горит, как раскаленная сковорода. – Он сделал паузу. – Мы кого-то потеряли?

– Киркби и Рэндел не вернулись. Думаю, они остались позади, чтобы попытаться остановить эту нечисть, что преследовала вас. С тех пор мы их не видели. – Мартин жестом указал на вересковые заросли вверху, над лесом.

– Сколько потребуется человек, чтобы обобрать этот дом до нитки и доставить добычу на корабль?

– Не думаю, что у парней хватит духу, капитан. После всего, чего они навидались ночью, у них только и речи что о колдовстве… Они говорят, старая Мэг обернулась зайцем, это она гналась за вами. – Мартин бросил взгляд на остальных парней; они испуганно молчали.

– Сколько раз я должен говорить вам, что бояться старую Мэг нечего и никакой она не оборотень. Все это бабьи сказки. Да и кто испугался бы кролика? – Крейн насмешливо фыркнул.

– Что-то такое здесь было прошлой ночью, капитан, мы все это видели. – Мартин в упор смотрел на Крейна. – Этот виккамен, который горел там… ну, и потом другие твари. Тут не фантазии наши, капитан, и не суеверие.

– Ты убедишь меня, Мартин, только если приволочешь какую-нибудь нечисть и покажешь мне. – Крейн старался не проявлять своих истинных чувств. – Сейчас утро. Ночным видениям здесь уже нечего делать. Зато есть денежки, которые надо заполучить, и есть корабль, чтобы доставить их в Голландию. Позаботься, чтобы ребята подкрепились как следует. Киркби и Рэндела нам придется оставить на вересковом поле. Идя с нами, они знали, что их ждут рискованные дела. Когда придем в Голландию, осушим за них бочонок.

– Тут вот еще что, – сказал Мартин. – Здесь трое новеньких, они хотят плыть с нами. Говорят, что работали на сланцевом карьере. Мы обнаружили их неподалеку, они укрывались от урагана. Говорят, будто иноземец освободил их и они уже не служат Демьюрелу. Чего только не рассказывают – мол, парень этот на такое способен!… Ни о чем другом и говорить не могут. Замыслили пробиться в башню и освободить того парня. Что будем с ними делать? – почти с усмешкой спросил Мартин.

Стоявшие за его спиной Скерри, Консит и Блит беспокойно переглянулись и отступили на шаг назад.

Крейн не ответил. Он слушал Мартина вполуха, так как заметил внизу группу всадников, быстрым аллюром подымавшихся по узкой тропе к усадьбе викария. Утреннее солнце сверкало на начищенных до блеска пуговицах и защитных наплечниках, ярко высвечивало красно-белые мундиры. Шпаги, букли и подбородочные ремни покачивались в такт цоканью подков великолепных серых коней. Впереди отряда, с интервалом в два лошадиных крупа, шла большая черная кобыла. Ее всадник был одет в такой же мундир, что и остальные, но, кроме того, к одному его плечу был пристегнут короткий гусарский ментик, а за спиной висел длинный мушкет. На голове его красовалась шляпа с короткими полями и черным пером, развевавшимся на ветру.

– Так это?… – понизив голос, спросил Мартин Крейна.

– Это одно неоконченное дельце, вот что это такое. – Крейн дотронулся до раненой щеки.

– С чего бы это капитану Фаррелу завтракать с викарием? – спросил Мартин.

– И тем более сейчас, когда у них под ногами подземный ход, набитый моим контрабандным товаром, – отозвался Крейн. – Двадцать драгунов верхом на отборных лошадях, одетые как на праздник – при том, что наш бриг стоит в виду Бейтауна… Что он затеял с Демьюрелом?

– Может, надеется получить отпущение грехов? – сказал Мартин, подъехав к самой кромке леса. – Едет к викарию, чтобы тот умолил Бога простить его за нанесенный вам удар по щеке в Уайкском лесу.

– Фаррелу понадобится, кроме Бога, еще кое-кто, чтобы получить прощение. Пока я ношу на своем лице эту отметину, никогда не забуду, что он мой должник. Одна-единственная удача, и он хвастается всем и каждому, как он меня отделал своей шпагой. Надо было заколоть его на месте, и с этим было бы покончено раз и навсегда. Еще один убитый драгун, для мира невелика потеря. – Разговаривая с Мартином, Крейн не спускал глаз с кавалькады, приближавшейся к усадьбе викария. – Пожалуй, Мартин, сейчас у нас людей недостаточно, чтобы взять их. Да я и вообще не люблю драться при дневном свете. Не люблю смотреть на лица тех, кого пропорол своей шпагой. Ночью куда лучше, драматичнее. – Он засмеялся.

Капитан Фаррел въехал во двор викария и привязал кобылу к рейке возле башни. Крейн наблюдал, как Бидл, ковыляя, выкатился из двери, спеша приветствовать гостя, и пригласил его войти. Остальные драгуны, спрыгнув с коней, спутали их и отпустили, сами же пошли в длинную конюшню. В этот миг все мысли Крейна о том, чтобы помочь Демьюрелу, растаяли, как утренний туман.

– Мартин, оставь мне двоих, а со своим отрядом отправляйся в море. Пересечешь залив. Когда окажешься на расстоянии пушечного выстрела, выпусти ядро прямо по усадьбе. После того сразу же поворачивай на север и брось якорь позади Несс-Пойнта. Там он вас не увидит. Жди меня три часа. Если же я не появлюсь, иди на Уитби.

Крейн вынул из-за пояса пистолет и проверил, есть ли порох.

– Что вы собираетесь делать, капитан? – спросил Мартин.

– Не знаю. Одно обещаю точно: в полночь Фаррел и Демьюрел будут укрыты в холодной земле, разделив на двоих одну из могил, которые он велел приготовить. – Крейн жестом указал на усадьбу. – Там остается много такого, чего не стоит оставлять, ему слишком много известно; колдун он или нет, магии своей ему будет маловато, чтобы остаться в живых. – Крейн указал на Скерри, все еще стоявшего в нескольких шагах позади Мартина, в густой лесной тени. – Эй, ты, подойди. Расскажи-ка мне, что такого особенного в этом африканском парне?

Скерри посмотрел на Консита, потом на Блита. Оба молчали, словно набрав в рот воды. Тогда, не глядя на Крейна, – ему хорошо были известны его репутация и нрав, – он все-таки заговорил, хотя голос его дрожал:

– Он совсем другой, особенный. Он может делать такие вещи и так говорить, что люди от этого вроде как меняются. Он целитель, он как будто знает, что у тебя в голове.

– Выходит, он колдун и чародей, что ли? – спросил Крейн.

– Нет, капитан, он не колдун, он говорит, что они все дурные люди, и еще он не любит гадальные карты и всякие там сеансы. Убедил в том и Мэри Ландас, правда. – Скерри глядел вниз и скреб носком башмака землю. – Он исцелил глухого парнишку с рудника и изгнал какого-то гадкого духа из Блита.

– Так оно и есть, – подтвердил Блит. – Эта нечисть проникла в мой мозг, понукала меня убить черного парня. А он подошел и громко велел ему убраться прочь, и я стал свободным.

– Неужто весь мир сошел с ума? – спросил Крейн Мартина. – До минувшей ночи я думал, что призраки – это просто сказки, которыми мы же стараемся держать людей подальше от наших тайников с контрабандой. А тут, куда ни повернись, всюду привидения, призраки, всякая адская нечисть. Скоро вы объявите мне, что и сами, все, как один, обратились к Богу, чтобы он защитил вас.

– Что ж, капитан, – медленно проговорил Мартин, – кое-кто из нас уже давно подумывает о том, что хорошо бы послушать проповеди в Уитби. Говорят, мистер Уэсли скоро вернется.

– Уэсли! – повысив голос, воскликнул Крейн. – Этот человек, дай ему волю, отвратит вас от женщин, выпивки и контрабанды. Когда он в прошлый раз приезжал в Бейтаун, я потерял половину моей команды. У тебя с головой не в порядке, Мартин. А я-то считал, что ты будешь последним, кто клюнет на все эти религиозные штучки. Ладно, понадеемся, что как попался, так и выскочишь – быстро. А теперь берись за дело, надо подготовить посудину. Я съезжу на Чертову скалу, оттуда проберусь в подземный ход и нанесу визит Демьюрелу. Я обещал старому Рубену, что привезу детей обратно. Впервые в жизни хочу сдержать слово. Возьму с собой Скерри и Блита: они знают карьер и черного парня. Может, он и меня обратит, как и вас, – пошутил Крейн.

Мартин взял с собою своих людей, и они скрылись под темным покровом леса. Джекоб Крейн продолжал наблюдать за усадьбой, а Скерри и Блит сидели на стволе упавшего дерева, ожидая приказаний. Долго ждать им не пришлось.

Крейн достал из седельной сумки подзорную трубку и направил ее на усадьбу. Ему хорошо была видна комната, которую он называл кабинетом; в эркере, окно которого глядело на залив, за небольшим столом завтракали Демьюрел и капитан Фаррел; Фаррел сидел спиной к окну. Длинная прядь его напудренного парика упала ему на плечо. Демьюрел, судя по всему, говорил пространно, при этом широко и возбужденно жестикулируя.

– Так вы двое… вы хорошо знаете карьер и поселок? – спросил Крейн, не повернувшись к Скерри и Блиту: он ни на минуту не отрывал глаз от трубки.

– Как не знать. Мы проработали там… слишком долго, – ответил Блит.

– Но достаточно ли хорошо знаете, чтобы достать мне пороху? – спросил Крейн.

– Ничего нет проще, – сказал Скерри. – Думаю, его там, на складе возле бродильного чана, хранится вдоволь.

– Мне нужен бочонок пороха, несколько длинных фитилей для взрывов и хоть что-нибудь перекусить. Да смотрите, чтобы вас не схватили. Через два часа встретимся на Чертовой скале. С вами все. Отправляйтесь.

Со своей удобной для наблюдения позиции, верхом на коне, Крейн не спускал глаз с усадьбы, следя за беседой Демьюрела с Фаррелом. Было ясно, что она была отнюдь не спокойной. Они грозили друг другу пальцем, стучали кулаками по столу, наконец Демьюрел вскочил, отшвырнув назад стул, и, наклонясь к Фаррелу, дернул его за край ментика. Фаррел с силой оттолкнул его, и Демьюрел с размаху сел на стул, тряся головой. Они спорили, но о чем, Крейн угадать не мог. Он протер глаза, чувствуя усталость, однако боль в плече поневоле заставляла ободриться при малейшем движении лошади.

Неприятное чувство, возникшее где-то под ложечкой, дало ему понять, что он в лесу опять не один. Его конь, только что спокойно пощипывавший ростки на огородных грядках, вдруг замер, потом вскинул голову, прижал уши; его ноздри трепетали. Крейн огляделся. Лес полнился обычным утренним шумом. Внизу, на поляне между лесом и карьером, он увидел Скерри и Блита, которые шагали по траве вдоль ограды, где тропа резко спускалась вниз к небольшому ручейку. Много правее шла гужевая дорога; лошади тащили пустые вагонетки вверх к карьеру, где их нагружали глинистым сланцем, который они свозили вниз на переработку.

Крейн был уверен, что кто-то был рядом с ним. Его конь беспокоился, фыркал, бил копытами, скреб землю. Крейн опять огляделся и взвел курок пистолета, что был у него за поясом. Чтобы добраться до Чертовой скалы, он должен был поехать на юг через Стейнтондейл, а затем вернуться к морю около Белл-Хилла. Это путешествие заняло бы у него час времени. Там он мог оставить коня, а потом взобраться по узкой козьей тропе на просторную поляну; когда-то, в далеком прошлом, сюда рухнула с утеса, с высоты ста двадцати метров, огромная масса земли, и образовалось неприветливое, поросшее утесником плато.

Лишь немногие решались посещать это место. Ходило множество рассказов о людях, которые так никогда и не вернулись оттуда, об их душах, скитающихся по узким тропинкам, которые выводили на опасные, покрытые грязью утесы между плато и морем. Чертова скала всегда соответствовала своему прозванью. Здесь рождались легенды о тулаках – непонятных существах, которые слишком сильно желали проникнуть в мир людей и принести в него всяческие ужасы, неприятности, хаос.

Оставшись один, Джекоб Крейн почувствовал, как напряглись его нервы; теперь легенды не выходили у него из головы. Ощущение, что за ним наблюдают, усиливалось с каждой минутой. Он легонько пришпорил коня и, повернув его, решил ехать по тропе опять вверх и дальше, к Белой Пустоши. Оставив позади темный лес и выехав на открытое место, залитое солнечным светом, он почувствовал облегчение. Гроза ушла далеко к югу, и он мог видеть теперь издали крутые завесы, обрушивавшие град на руины крепости, высившейся над заливом в десяти километрах от того места, где ехал Крейн.

Вспомнив о неприятном чувстве, охватившем его в лесу, он пожал плечами и постарался усмехнуться про себя, чтобы окончательно избавиться от пережитого страха. Белая Пустошь была и впрямь пустынна, лишь кое-где паслись овцы между торфяниками и скальными обнажениями. Крейн подъехал к останкам виккамена. Он весь рассыпался. Несколько веточек ивы лежало на земле нетронутыми огнем. При свете дня это место выглядело совсем иначе, чем ночью. Он искал долину, где случилось нападение, и, спешившись, повел коня под уздцы, надеясь найти в траве обломки стрелы, которая пронзила его руку и затем разбилась о скалу.

На залитой солнцем земле он обнаружил обломки нескольких маленьких расколотых вдребезги стрел, которые выглядели как осколки алмазов или литого стекла. Итак, все это было на самом деле – никакой фантазии или мистических галлюцинаций. Магия ни при чем. Теперь он имел доказательства. Рана в предплечье и осколки стекла, разлетевшегося вокруг скальных обнажений, были свидетельствами, в которых он нуждался.

Крейн поднял несколько кусочков разноцветного стекла. Каждый осколок ошеломляюще переливался оттенками зеленого, красного, кобальтового и пурпурного цветов. Никогда не видел он до сих пор ничего, сделанного рукой человеческой, что сравнилось бы своей гипнотической красотой с этим стеклом.

Вдруг он услышал пение, оно раздавалось из-за груды камней. Видеть он никого не видел, но слышал женский голос. Это была горестная жалоба, женщина оплакивала свое умершее дитя. Возле груды камней стоял высохший куст, все листья опали с его мертвых, сухих ветвей. Высотой он был в человеческий рост, и на каждой веточке качались записки, послания, привязанные нитками или ленточками, чьи-то волосы, имена, написанные на пергаментной бумаге, завернутые в тряпицы моления – все это болталось на ветру, то ли чтобы их унес ветер, то ли чтобы услышало какое-нибудь глухое божество. Подарки – фигурки животных из высохшего хлеба – покрывали камни, сложенные горкой возле ствола. Все это шуршало и стучало о сухие ветки под утренним бризом.

Песня становилась все громче, но поющую женщину Крейн по-прежнему не видел. Тогда он пошел на голос, оставив позади груду камней у деревца, спустился в овраг, поднялся по противоположному его склону и, наконец, увидел ее. Она сидела на камне, торчавшем среди вереска, как костяшки сжатого кулака. Крейн удивился, почему раньше не заметил ее. Эту скалу было видно сразу, как только он вышел из леса на простор Белой Пустоши.

Женщина продолжала петь, поддерживая голову руками; рыжие космы падали на лицо. Одета она была, как жена рыбака: накинутый на плечи платок прикрывал грубо сшитое длинное платье, спереди – фартук из мешковины.

Крейн поднялся к женщине и остановился перед ней. Он видел ее огрубевшие руки, закрывавшие лицо, видел пальцы со сломанными ногтями, перебиравшие и машинально скручивавшие пряди волос. Пение превратилось в унылое жужжание, вновь и вновь повторявшее один и тот же мотив:

– Она ушла, ушла навсегда, сюда не вернется уже никогда.

– О ком ты, женщина? Что ты здесь делаешь одна? – спросил Крейн.

– Она ушла, покинув меня, ее увезли далеко-далеко, – пропела женщина в ответ.

– Посмотри на меня, женщина. Может быть, я помогу тебе найти ее, – сказал он.

Женщина яростно затрясла головой, так и не взглянув на него, только крепче вцепившись пальцами в волосы, у самых корней.

– Она ушла, ушла навсегда, ее не найти никогда, – пропела она, почти прокричала ему свою песню. – И я буду приходить на Белую Пустошь, покуда она не вернется домой, не вернется в мое сердце, к ожидающему ее очагу.

Крейн взял ее руку и заставил посмотреть на него. Она противилась, прикрывала глаза, отрывала от себя его руки. Вскочив на ноги, она оттолкнула Крейна.

– Оставь меня, оставь же меня, – сказала она. – Ты приходишь сюда и говоришь мне, что нужно делать, когда вокруг тебя кружится нечисть, готовая унести твою душу… Как у нас говорится, кое-кто здесь желает полакомиться твоим сердцем.

Женщина посмотрела на Крейна. Ее незрячие глаза, закрытые бельмами, не видели здешнего мира.

– Женщина, ты слепа, как же ты можешь видеть подобные вещи?

Она посмотрела на него незрячими глазами так, словно знала о нем решительно все.

– Чтобы видеть смерть, глаза не нужны, не нужны и губы, чтобы говорить о ней. А теперь оставь меня, я хочу петь для моей доченьки. Вдруг она сейчас проходит мимо, и я не хочу упустить ее.

Женщина снова запела, и ее стенания напоминали вой ветра в зимней ночи.

– Послушай меня, женщина. Кого ты ищешь? Может быть, я в силах помочь тебе, я зрячий, я вижу этот мир. – Крейн опять приподнял ее голову, желая увидеть ее лицо.

– Чтобы видеть сей мир, нужно больше, чем просто глаза. Они должны уметь заглянуть в будущее, и в потусторонний мир тоже. – Она протянула руку и коснулась его щеки, проведя пальцем по шраму, оставленному шпагой Фаррела. – Так это ты, раненный сталью, ты, увлекаемый дьяволом. С упрямым сердцем и несгибаемой волей… Ты здесь, на моей пустоши, у моего дерева. Капитан Джекоб Крейн, покойся в мире. – Мягко, как только могла, она погладила его по щеке.

– Нечего петь мне заупокойную, покуда я все еще дышу и душа не покинула моего тела, – возразил Крейн. – Я вполне жив-здоров и намерен таким остаться.

– Как долго ты можешь бороться с тем, чего не способен видеть? Как долго они захотят следовать за тобой, вместо того чтобы схватить тебя? Дай мне стекло от той стрелы, положи его в мою руку.

Она протянула ему раскрытую ладонь. Крейн вынул из кармана осколки и вложил ей в ладонь. Он смотрел на ее грубую кожу. Она сжала осколки в кулаке и стала растирать их.

– А теперь смотри, капитан Крейн.

Она раскрыла ладонь, стекла не было. Осталось лишь немного красной пыли, похожей на высохшую грязь. Женщина подняла руку, и ветер заиграл над стеклянной пылью.

– Ты смотри, милок, смотри, – пропела она. И вдруг сдула порошок с руки в сторону Крейна.

Он мгновенно вскинул руку, защищая лицо. Стекляная пыль заплясала вокруг него, отскакивая от кожи и вновь кружась, меняя цвет и форму, образуя нечто черное и крылатое. Оно кружило теперь над его головой, хлопая крыльями и каркая. Рукою в кожаной перчатке Крейн попробовал отбросить неведомую тварь.

– Пусть ее, капитан Крейн, птица не причинит тебе вреда. Она реальна лишь настолько, насколько ты хочешь ее вообразить, – проговорила женщина.

Крейн перестал молотить кулаком воздух. Птица взлетала все выше и выше, то взмывая, то опускаясь вместе в порывами ветра, гулявшего над пустошью.

– Во имя какого бога ты проделываешь все эти штуки? – спросил он женщину. – Зачем так мучишь меня?

– Ты сам мучишь себя, Джекоб. Ты никогда не доволен тем, что имеешь, или тем, кто ты есть. Твое сердце не ведает покоя, ты человек, у которого нет друзей. Тебе никогда не понять слова «любовь», но все же есть в тебе зернышко надежды, крошечное горчичное зернышко, которое только и ждет, чтобы прорасти. – Она потрепала его по плечу. – И делать тебе нужно только одно: учиться. Ступай на перекресток Рудда на скале Ригг, и ты увидишь свое будущее.

– Какой демон сидит в тебе? Мне следовало бы разрубить тебя прямо здесь и сейчас за колдовство.

– Ничего хорошего из этого не получится, Джекоб Крейн. Просто явится кто-то другой, потом еще и еще другие. Взгляни на небо – или не видишь, что скоро время наступит? В мире кое-что происходит. Силы зла перестанут пугать, люди вернутся к этому деревцу, чтобы найти силы в самих себе. – Женщина опять запела, зовя свою дочь.

– Зачем говорить загадками? Скажи мне, кто твой хозяин! – потребовал Крейн и уже вскинул руку, готовый ударить женщину.

Но ее не было. Он огляделся, но нигде ее не увидел. В огромной Белой Пустоши он стоял один. Потом он вновь услышал ее голос из-за той груды камней возле ее священного дерева; голос по-прежнему звал дочь вернуться. Он кинулся туда и бросил взгляд на тропинку, что спускалась от Белой Пустоши к скале Ригг. Вдали он увидел женщину, бредущую между камней; ее шаль и длинные рыжие волосы развевал ветер. Вокруг нее вилась черная ворона, то припадая к земле, то взвиваясь в небо с каждой нотой ее песни; наконец он потерял ее из виду – она скрылась за кустами рябины, отмечавшей границу Уор-Дайка.

17

КЕРУВИМ

Капитан Фаррел не любил, когда на него кричали. Он был человек военный, обязанный исполнять приказы, предпочтительно свои собственные. За это утро он получил столько оскорблений от Демьюрела, что уже не мог их переварить, и наконец вышел из себя.

– Полагаю, вы считаете, что я полный профан, викарий, однако же я свое дело знаю, и вам менее всего требуется поучать меня, как поймать такого негодяя, как Джекоб Крейн. В конце концов, разве не я чуть не прикончил его в лесу прошлой ночью?

– Да, – отозвался Демьюрел. – Я видел царапину на его физиономии.

– Царапину? Да он был уже полумертв, когда я расправился с ним! – возмутился Фаррел.

– Что ж, если такого человека можно счесть полумертвым, тогда всем нам есть на что надеяться. Да он живее вас и меня, вместе взятых. И мне это не слишком нравится. Я хорошо заплатил вам, чтобы вы его убили, однако вы не выполнили свою работу. А теперь скажите мне только одно: вы намерены ее выполнить в ближайшее время или мне следует поручить ее кому-либо другому? – взорвался Демьюрел, стукнув кулаком по столу.

– Что за спешка? Такие вещи требуют времени. Как хорошее вино, которое надо смаковать, а не проглатывать залпом, – заявил Фаррел, оскорбленный до глубины души.

– Ждать?! Вы это мне предлагаете? – взвился Демьюрел. – Я не могу больше ждать: он должен быть убит сегодня же ночью, а его посудина взорвана, черт возьми. Каждую неделю, выглянув из окна, я вижу, как она идет на всех парусах в Бейтаун и выгружает свой контрабандный товар… чего там только нет! Или вы не понимаете, что нас – и вас и меня – вышибают из торговли, притом из торговли всем самым ценным?! Ваша обязанность пресечь контрабанду, не допускать, чтобы это жулье распоясалось.

– Тогда я прежде всего должен арестовать себя… и вас, конечно, – сказал Фаррел, полагая, что ответил весьма остроумно.

– Не будьте идиотом. Неужто вас ничему не учат в армии? – Демьюрел умолк и перевел дух. – Мы с вами оба в деле. Это дело – контрабанда, и мы должны покончить с соперниками, – проговорил Демьюрел вне себя от ярости, но Фаррел лишь спокойно стряхнул пылинку со своего ярко-красного мундира и горделиво подкрутил длинные усы.

– Прошу вас, капитан Фаррел, выполните наш уговор. Убейте его. Мне все равно, как вы это сделаете, можете взять его измором, если пожелаете, но я требую: он должен умереть. Сбросьте его со скалы, пусть его растопчет стадо баранов, делайте что хотите, но прошу вас: УБЕЙТЕ ЕГО! – орал Демьюрел так, что Бидл, сидевший за дверью, заткнул уши.

– Я полагал, это могли бы сделать вы сами, викарий. Вы прожужжали мне все уши со своей сверхъестественной властью и магией. Уж верно, у вас имеется подходящий заговор или заклятие, чтобы выполнить это самому? Вы, верно, могли бы вызвать какого-нибудь духа ада, чтобы напугать его до смерти да в ад и отправить? Таким образом мои драгуны могли бы остаться в стороне: кровь на мундире выглядит не слишком приятно, знаете ли. – И Фаррел улыбнулся Демьюрелу.

– Вы… вы фат и денди. Вы просто баба, самодовольный фигляр, не лучше грошовой ведьмы. Мне нужен был человек, чтобы сделать это, и я решил, что вы как раз тот человек. Никто не станет использовать магию ради дела, которое может быть выполнено своими руками. Магия – вещь особенная, прекрасная, восхитительная. Это все равно что создавать изумительные картины. И при этом не тратить краски.

Фаррел посмотрел на Демьюрела, потом перевел взгляд вниз, на море. Корабль Крейна стоял в заливе недалеко от берега. В лучах утреннего солнца это было красивое зрелище.

– Что мне во всем этом? – спросил он. – Я знаю, речь идет о чем-то гораздо большем, чем контрабанда. Так каков же ваш план? – Фаррел вопросительно приподнял бровь.

Фаррел догадывался: Демьюрел затевает нечто от него тщательно скрываемое. Фаррелу вообще не нравилась солдатская служба. Ему не хватало лондонского общества. Здесь, на севере, ему казалось, что его отделяют тысячи километров от всего, что он знал и любил, к чему хотел вернуться как можно скорее. Отец купил ему капитанский чин, чтобы выручить из неудачной любовной истории. Он стал военным временно, лишь затем, чтобы спасти лицо семьи, он собирался скоро вернуться. Но минуло с тех пор девять лет, а он все еще оставался на севере, на этом скалистом мысе, выдающемся в Немецкое море, охотился за контрабандистами, не своим голосом орал приказы и тяжело топал по грязным дорогам от Бейтауна до Уитби. «Нет, – думал он, – такая жизнь не для джентльмена».

– Допустим, я расскажу вам одну историю, фантастическую сказку… Способны вы удержаться и не пересказать ее ни единой душе? – спросил вдруг Демьюрел.

Фаррел был заинтригован. Он ответил не сразу. Не спеша оглядел кабинет, чтобы выиграть время.

– Если это правдивая история, я готов уважать конфиденциальность, – ответил он. – Ну а если это сплетни барменш, какой смысл держать их про себя.

– Потому что это сказание о власти, и слова в нем – это живые слова, которые могут пустить корни в наших душах. Эти слова могут изменить самую сущность мира. Каждое такое слово подобно стреле, способной пронзить сердце. – Демьюрел придвинул свое кресло ближе к Фаррелу. – Всякий раз как они произнесены, стрелы вылетают, чтобы творить свое дело в мире. Нам они не подвластны им нельзя указать цель, они сами найдут свою собственную мишень. Они всегда попадут в точку.

Фаррел кивком предложил Демьюрелу продолжать.

– Я понял вас так, капитан, что вы готовы сохранить мою тайну? – спросил Демьюрел.

– Кажется, тут что-то большее, чем трижды понюхать закапанный пивом передник. Я сохраню услышанное про себя. А все-таки, что, если я проговорюсь? – поинтересовался Фаррел.

– Тогда тот самый дух ада, который вы предлагали мне напустить на Крейна, настигнет вас в темноте и разорвет ваше горло еще до того, как вы умрете, – приятно улыбаясь, сообщил Демьюрел.

Фаррел поднял руку к шее и почесал горло.

– В таком случае я буду нем как рыба.

– Отлично. Эта история буквально сжигает меня изнутри. Вы единственный человек, кому я решаюсь сказать, что должно произойти. Решать, где истина, предоставляю вам. – Он наклонился к Фаррелу и знаком предложил придвинуться ближе. – Представьте себе два войска, сошедшиеся в битве лицом к лицу, притом одно войско сильнее другого. Капитан слабой стороны медлит, пасует. Несмотря на это, его войско сражается храбро и уже почти побеждает противника. Внезапно посреди сражения капитана захватывают в плен. Его увозят с поля боя, убивают и бросают. Положение меняется, меньшее войско побеждено и разбегается кто куда, словно овцы, оставшиеся без овчара.

– Продолжайте. Итак…

– Много лет спустя пошли слухи, что капитан жив, – каким-то образом могущественные чары вернули его к жизни, – и битва вот-вот готова разгореться вновь. И тут вы обнаруживаете, что у вас есть оружие, способное остановить его; с этим оружием вы становитесь, в сущности, командующим самой грозной силой, какую видел когда-либо мир. Вы владеете ветрами и морями. Одним-единственным словом вы можете остановить время. Это оружие обладает такой мощью, что сам Господь Бог склонится перед вами и все его ангелы припадут к вашим ногам. Как бы вы поступили?

Нервический смех душил Фаррела; однако он чувствовал, что все это не розыгрыш и не россказни колдуна. Его глаза впились в лицо Демьюрела, отыскивая хоть какой-нибудь знак, что в его речах правда.

– Я бы… я бы… я бы знал, что делать, и молил бы Господа, чтобы подобное никогда не случилось.

По лицу Демьюрела он уже понял, что это не пустой вымысел. Знал: Демьюрел верит, что все это правда.

– И у вас есть такое оружие? – спросил он викария, отнюдь не уверенный в том, что стоило задавать ему подобный вопрос.

– Капитан Фаррел, вы человек военный… Разве такое оружие существует? – вопросом на вопрос ответил Демьюрел.

– Если бы существовало, оно стоило бы всего золота мира. Никакая армия не могла бы противостоять такому оружию. Мне почему-то не кажется, что вы говорите иносказательно. Оно существует? – И Фаррел опять приподнял бровь, не зная, каков будет ответ.

– Оно существует и находится здесь… в башне. Однажды я уже испробовал его с самыми невероятными результатами. Оно подхватило корабль и швырнуло его на берег, разломив пополам, как ребенок сломал бы веточку. Думать, что оно умещается в твоей ладони и при этом обладает такой властью, что весь космос вынужден покориться ему!… – Демьюрел возбужденно захихикал.

– Но как эта штука действует? – спросил Фаррел.

– Пока что я и сам толком не знаю. Тут вопрос веры. Могу лишь представить, что оно концентрирует в себе некую забытую силу в форме, невиданной в течение многих тысячелетий и ни на что не похожей. Керувим не использовался со времен Моисея.

– И он у вас здесь? – спросил Фаррел.

– Да. Полагаю, вы пожелаете взглянуть на него? – предложил Демьюрел.

– Я хотел бы знать, что вы намерены с ним делать.

– Мой дорогой друг, с его помощью я намерен делать все, что захочу, когда захочу и в отношении того, кого захочу. Я мог бы заставить такого человека, как вы, быть со мной заодно. Каждому генералу необходим капитан.

– Каждый капитан нуждается в вознаграждении, – ответил Фаррел.

– Это мелочь, не стоит и говорить. В какой стране вы хотели бы властвовать?

Весь вид Демьюрела свидетельствовал о том, что он не шутит. Он выглядел взволнованным, словно мальчуган, нежданно-негаданно ставший обладателем высочайшей награды. Он был не в состоянии держать это про себя: ему было необходимо хоть кому-нибудь продемонстрировать свое могущество, а Фаррел в его понимании ближе всего подходил к понятию «друг». Демьюрел не способен был проявлять теплые чувства к кому бы то ни было и знал это. Его холодность защищала его от необязательных жизненных сложностей. Он находил всякого рода связи слишком утомительными, слишком требующими внимания к себе. Их надо было поддерживать, развивать, терпеть. Этого он не умел. Когда он был малым ребенком, у него была мышка, которую он держал в деревянном ящике. Несколько дней он забавлялся с ней, позволяя крохотному зверьку взбегать по его руке, залезать под одежду. Потом мышка ему надоела. Он в последний раз закрыл ящик и схоронил его в саду. Больше он никогда не вспоминал о крохотной зверюшке, предоставив ей самой позаботиться о том, как умереть. Повзрослев, он с еще большей легкостью игнорировал страдания ближних и сам подвергал их страданиям.

– Кто еще знает об этом оружии? – спросил Фаррел.

– Из тех, кто имеет значение, только Джекоб Крейн. Но даже ему не известна его истинная ценность. Крейн человек, не способный верить. Он бессердечный негодяй, кто, ничтоже сумняшеся, продал бы родного отца, если бы таковой у него был, – ответил Демьюрел. – Как только он перестанет болтаться у нас под ногами, мы сможем делать все, что захотим.

– Есть тут все же одна мелочишка, которая весьма касается меня. – Фаррелу не хотелось задавать этот вопрос Демьюрелу, но все ж он не удержался. – Что может помешать вам убить меня, как только вы получите эту власть?

– Ничего. Абсолютно ничего. Вы должны просто мне верить, – ответил Демьюрел, вынимая часы из жилетного кармана. – У меня там в башне кое-кто есть, я хотел бы показать их вам. Они пытались выкрасть Керувима и теперь ждут наказания. Я также могу показать вам нечто такое… что поможет вам понять, какой властью я действительно обладаю.

18

LATET ANGUIS IN HERBA [5]

Змеи лежали в открытом ящике возле двери, свившись в клубок. В помещении было холодно от ледяного ветра, проникавшего снаружи из-под дубовой двери, и змеи почти не шевелились, лишь изредка какая-нибудь из них поднимала голову и, высунув длинный язык, подозрительно втягивала в себя воздух.

Кейт, Томас и Рафа некоторое время еще говорили о том, что ждет их, когда вернется Демьюрел. Потом все замолчали, каждый ушел в себя, справляясь с собственными страхами в одиночку.

Кейт попыталась ослабить веревку, которой стянуты были ее запястья, но скоро поняла, что привязана к креслу чрезвычайно надежно. И все же, ощущая свою полную беспомощность, она испытывала все возрастающий гнев, который лишь укреплял ее решимость ни за что не поддаться Демьюрелу. Этот гнев поддерживал в ней неотступную мысль о побеге: или бежать, или, как-нибудь изловчившись, нанести тяжелую, мучительную, неизлечимую рану Демьюрелу в последние мгновения ее жизни. Она соображала, как это сделать, внимательно осматривала комнату, но единственно подходящим оружием могли бы стать подсвечники. Потом ее осенила другая мысль: ведь после того, как Крейн предал их, никто их не обыскал! У Томаса оставался меч варригала, спрятанный за спиной, под одеждой. Радуясь тому, что дети пойманы, Демьюрел и Бидл ничего не заметили. Кейт старалась представить себе, как высвободит свои руки, дотянется до Томаса, возьмет меч и нанесет роковые удары колдуну и его подручному.

Она подергала золоченые шнуры, обвивавшие ее запястья, но они лишь крепче затянулись, врезаясь в кожу. Казалось, стоило ей подумать о бегстве, как шнуры угадывали ее мысли и медленно, точно извивающиеся змеи, все туже и туже затягивали узлы. Только тут она поняла, что задуманный побег может и не получиться.

Томас больше не мог молчать. Долгих два часа он слушал бормотание Рафы, не зная или не понимая, что же он говорит. Томас глубоко осознавал беду, в которой они оказались, и считал это своей виной. Он не должен был довериться Джекобу Крейну. Когда они спаслись из той лощины, он должен был отвести Кейт прямо домой, а не ждать Крейна. Он чувствовал себя круглым болваном, и этот плен, в котором они оказались, был ему наказанием.

По его мнению, самым верным способом спастись было заключить сделку с Демьюрелом, умолять его вернуть им свободу. Конечно же, он не откажет. Демьюрел знал Томаса с младенческих лет. Томас выслушал бесчисленное множество его проповедей, часами, не шелохнувшись, до конца высиживал службы в холодном храме, на самых неудобных скамьях. Неужто викарий способен убить человека, которого знал? Томас откинулся на спинку кресла, его туго связанные руки совсем онемели. Он вдруг понял, что была в Демьюреле одна сторона, тайная, мрачная, жестокая сторона души, которую он скрывал от всего мира. Собственное будущее уже не казалось Томасу таким уж ясным. У него не было никого на свете, кого он мог бы позвать на помощь. Никого, кто ворвался бы сюда и спас его. Он надеялся уже только на то, что виденный им сон окажется правдой, что ему не надо бояться смерти, ибо, уверовав в Короля, он обретет вечную жизнь. Это было его единственной надеждой.

Все это время Рафа смотрел на стену с затаенной улыбкой на лице, сконцентрировав все свои помыслы на Риатаме. В какой-то момент он понял, что Кейт и Томас устремили свои глаза на него и вслушивались в слова, которые он повторял вновь и вновь:

Рафа оборвал псалом и обратил глаза на Кейт и Томаса.

– Отвечу прежде, чем вы спросите: это песня для Риатамы, она из его Книги, – сказал он. – Я молюсь, беседую с ним; это помогает узнать его волю.

– И что же он тебе говорит, этот Риатама? Что всем нам предстоит умереть? – резко спросила Кейт. – Если это все, что он сказал, тогда что от него толку; с тем же успехом ты мог бы беседовать с потолком или говорить просто в воздух. – Она сделала еще попытку оторваться от кресла, но веревки лишь глубже врезались в ее запястья. – Это твой Бог загнал нас сюда, ну так когда же он собирается нас отсюда вызволить? – требовательно спросила она.

– Пробовала ли ты когда-нибудь обратиться к нему или твоя злость всегда заполняет твой рот до отказа? – усмехнулся в ответ Рафа.

– Я много раз обращалась к Богу, только он никогда меня не слышит, – заявила она сердито. – Когда моя мама умерла, я каждый день просила его вернуть ее, но этого так и не случилось. Если он Бог, почему же он такой глухой? Или ему дела нет до таких людей, как я?

– Он любит тебя больше, чем ты можешь себе представить, но вера начинается с приятия, с осознания, кто ты, и понимания своей бренности. Вот тогда ты увидишь силу и величие Риатамы. В нашей слабости мы обретем его силу, в нашей бедности – его богатства. Только в нем мы найдем вечный покой и мир. Он самое могущественное существо во всем творении Божьем. – Рафа смотрел на них со светлой улыбкой.

– Но тогда почему ты собираешься умереть с нами вместе, если твой Бог так могуществен? – спросила Кейт.

– Много людей лучше меня отдали свои жизни во имя его, – спокойно ответил Рафа. – Все мы умрем, это неизбежно. Гораздо важнее знать, куда мы отправимся, перейдя Мост Душ.

Рафа видел, что Кейт восстает против его слов. Ее глаза пылали гневом.

– Слова! – выкрикнула она. – Пустые слова, которые ничем не могут помочь, слова придуманного бога. Я не хочу умереть. Я хочу дожить до старости и потом заснуть и не проснуться. И тогда я не буду знать, что случилось или где я буду. Как можешь ты доказать, что он действительно есть?

– Нужно верить, – сказал Рафа. – Одно маленькое зернышко веры. Хотя бы что-нибудь, чему ты доверишься. И поверишь. Тебя слишком долго мучили, ты ослепла от боли. Отбрось это. Позволь тому, кто может принести мир, излечить твою душу.

– Как могу я поверить во что-то, о чем ничего не знаю? – Кейт заплакала. – Мне страшно, мне так страшно. Я просто хочу, чтобы все это кончилось.

Томас чувствовал, как внутри у него все сжимается от горя за Кейт. Они так много разделили всего в их короткой жизни, а теперь он знал, что они останутся вместе и в смерти. Ему хотелось закричать во весь голос: «Остановите это!» Хотелось обнять ее, защитить, как она всегда защищала его. Она всегда была такой сильной. Он почувствовал себя бесполезным, поняв, что он бессилен спасти ее. Всегда именно Кейт находила в себе силы, она ободряла его, помогала выдержать все, следила, чтобы он был одет и накормлен, когда он ютился в пещере на берегу залива. Она приносила ему еду, каждый день вселяла в него волю к жизни.

Когда умер его отец, именно Кейт, сама еще ребенок, обняла, обласкала его, внесла умиротворение в душу. Она избавила его от страха одиночества, от боли и чувства потери, которые пришибли его. Она была для него всем, а сейчас она плакала рядом с ним, и слезы катились по ее щекам, падали на каменный пол.

Томас понимал, что и сам вот-вот заплачет. В горле набухал ком, он уже не мог его проглотить, глаза горели. Он попробовал сделать глубокий вдох, чтобы не заплакать, но от этого стало только хуже. Он издал рыдание, от которого вывернуло все нутро, грудь заходила ходуном. Горячие слезы брызнули из глаз, как ни пытался он подавить нараставший приступ панического страха, который охватил все его тело. От страха дрожала каждая жилка, сердце гулко билось в груди. Он плакал о себе, о Кейт, о том, что предстояло им испытать. Он чувствовал, что тонет в своем горе. Змеи зашелестели в ящике, издавая шипение в ответ.

– Мой Спаситель, мой щит, Тот, в кого я верю. Силой Слова Твоего спаси нас! – неожиданно вырвался у Томаса крик; он не знал, откуда пришли эти слова, но страстно надеялся, что Король из его сна услышит их, что он существует в этом мире реально, он не видение, не плод его фантазии.

И в тот же миг его объяло мощное и блаженное чувство покоя. Слезы высохли, отчаянный страх быстро отпускал его душу. Он увидел внутренним взором лицо Короля – оно улыбалось ему.

Томас слышал над башней знакомые крики чаек, но вдруг они стали громче, резче, отчаянней от чего по спине у него побежали мурашки. До сих пор он лишь однажды слышал такие заполошные крики птиц, когда он ушел далеко в море в отцовской лодке. Он наблюдал, как огромная зловещая стая морских птиц яростно раздирала тело маленького полумертвого кита, беспомощно качавшегося на спокойных волнах. Он видел, как они отдирали плоть от костей и как море покрылось китовым жиром и недоеденными внутренностями.

Через узкие окна башни ему были видны только мелькающие силуэты сотен морских птиц, кружившихся в небе. Их истошные крики становились все громче, казалось, теперь их уже тысячи, они закрывали небо и солнце. Слышно было, как они садились на крышу башни, скрипя когтями и стуча клювами по металлу.

– Мой отец говорил, что эти птицы – души рыбаков, утонувших в море, которые возвращаются в те места, откуда улетели в небо, – сказал Томас.

– Мой отец говорил, что когда мы умираем, то улетаем прямо к Риатаме, чтобы быть с ним рядом, а те, кто говорит о возвращении сюда, в эту жизнь, дурачат сами себя… как и те, кто их слушает, – резко возразил Рафа.

Вдалеке загудел набат, эхом донесшийся с карьера. Его гулкое, зловещее «донг… донг… донг» возвещало о беде. Колокол, установленный на крыше конторского дома, своим мрачным гулом призывал всех, кто был в поселке и в карьере, бежать к усадьбе викария, спасать ее.

Кейт тревожно смотрела в окно.

– Чего они хотят, что им нужно? – заговорила она первой, видя, как все новые тучи птиц садятся на металлическую крышу башни и скребут, скребут по ней когтями, словно тысячи попавших в ловушку крыс.

И тут они услышали, почувствовали чудовищный грохот. Сперва им показалось, что это гром, донесшийся с дальних холмов. От него содрогнулась башня, закачался Керувим на алтарном столе и подсвечники. Змеи попрятали головы в ящик, кресла заскользили по каменному полу.

С каждым содроганием башни на головы им сыпалась дождем штукатурка, птицы тучей взмывали в воздух, оглашая окрестности резкими воплями. Балки, поддерживавшие крышу, подпрыгнули на каменных опорах, стены башни закачались, это видно было простым глазом.

– Землетрясение! – закричал Томас.

Кейт оглянулась, она явственно услышала рядом с собой голос, назвавший ее имя.

– Это Риатама. Он услышал вашу молитву, и от гнева его затряслась земля. И вздыбилось море, – сказал Рафа. – Птицы знали, что происходит, еще до того, как мы почувствовали содрогание земли. Мы должны выбраться отсюда, пока не рухнула башня.

Кейт первой услышала шаги – кто-то с трудом карабкался вверх по лестнице.

– Слушайте… кто-то идет сюда, – проговорила она тихо; из-за отчаянного птичьего гомона ее почти не было слышно.

Дверь отомкнул Бидл; он вошел, бросил взгляд на свернувшихся в клубок змей. Его лицо выражало панический страх. Кейт воспользовалась моментом.

– В чем дело, Бидл? Твой хозяин послал тебя, чтобы выполнить его грязную работу?

– Ему нужен Керувим… Сказал, здесь он в большей опасности… Скалы на Норт-Чик и половина Бейтауна рухнули в море. – Бидл говорил отрывисто, он не хотел оставаться в башне ни одной лишней минуты.

– Так забери и нас с собой, – сказала Кейт. – Я уверена, он не хочет, чтобы мы погибли, если башня рухнет. Не мог же он задумать такое, верно?

– Про вас он ничего не сказал, велел только принести статую, что я и делаю, – фыркнул Бидл раздраженно.

– Но если заберешь с собой и нас, он будет тебе только благодарен. Ему нужен Рафа живым – по крайней мере, до нынешней ночи, только тогда он сможет выполнить весь ритуал, – торопливо объяснила она.

Бидл колебался. Он был растерян. Он стоял и смотрел на них, привязанных золотыми шнурами к креслам; по его глазам было видно, что он в замешательстве.

– Ежели я стану вас отвязывать… по одному… – Он замолчал, чтобы немного подумать. – Что помешает вам попытаться бежать?

Кейт взглянула на Томаса и Рафу, ее глаза говорили: «Молчите, говорить буду я».

– Мы останемся здесь до конца, что бы ни случилось, – сказала она. – Но ты, Бидл, как ты чувствуешь себя, как же это тебя втянули в такое? Ведь ты хороший человек, мой отец всегда отзывался о тебе хорошо. Я уверена, ты не можешь быть заодно с этим Демьюрелом в том, что он задумал.

Бидл покосился на Кейт, он увидел, что она смотрит на него по-доброму.

– Иногда я и сам не знаю, – попытался изобразить улыбку Бидл. – Меня словно бы что-то хватает за шиворот, и я иду и делаю все, чего желает Демьюрел. У меня не было бы ни дома, ни работы, если б не он.

– Без него ты мог бы иметь намного больше, – сказала Кейт, побуждая его к бунту и понимая, что сказала достаточно, чтобы заронить зерно сомнения в его мозг.

Разговор был прерван новым толчком, от которого задрожала башня. С потолка и стен посыпалась им на головы известковая пыль. Бидл схватил Керувима и заковылял к двери.

– Ты не оставишь нас здесь! Башня может рухнуть в любую минуту! – крикнула ему вдогонку Кейт.

Бидл застыл, потом поставил Керувима на пол. Повернувшись, он подошел к Рафе.

– Должно быть, она права. Викарий не очень-то будет доволен, если все вы будете для него потеряны. Я прошу у вас только одного: вы не причините мне никакого вреда, понятно? – И он начал развязывать золотые шнуры, и каждый узел сопротивлялся его пальцам, словно предупреждая его об опасности.

Он развязал Рафу, затем Кейт и Томаса. И тут-то понял свою ошибку. Кейт ловко сунула руку Томасу за спину и выхватила короткий меч варригала, которого Бидл не заметил. Холодная сталь сверкнула перед его глазами, и он успел увидеть на лезвии пятна крови. Бидл отскочил к алтарю и поднял руки.

– Пожалуйста, не убивайте меня. Я сделаю все, что вы захотите, – только сохраните мне жизнь, – взмолился он, надеясь, что над ним сжалятся. – Я помогу вам бежать, покажу, как выйти отсюда.

– Никакой помощи нам не нужно, – сказала Кейт. – Что будем делать, Рафа?

Ответ пришел сразу – башню сотряс еще один толчок. Птицы взвились в воздух, оглашая все вокруг резкими криками и как бы предупреждая о неотвратимом несчастье.

– Мы не можем оставить его здесь, иначе его ждет та же судьба, что и нас. Мы обязаны сохранить ему жизнь. – Рафа схватил Бидла за шиворот. – Ты выжег на мне клеймо раба, ты призвал людей, которые избили меня, и посадил под замок по воле твоего хозяина. – Он помолчал и пристально посмотрел Бидлу в глаза. – Я прощаю тебя за все, что ты сделал, пусть это не стоит между нами.

Бидл ничего не ответил, он опустил голову и тупо уперся взглядом в каменный пол.

– Возьми этих змей, похоже, они знают тебя, – распорядился Рафа, подтащив Бидла за шиворот к двери. – Бери ящик. Это займет твои руки, а змеи могут нам пригодиться. Я возьму Керувима. Демьюрел считал, что в его руках Керувим будет всесилен, но даже вообразить не мог, какая сила заключена в нем, когда он свободен.

Кейт едва сдерживала свои чувства, она только что не подпрыгивала от возбуждения, дрожащей рукой держа меч перед Бидлом.

– Он ответил мне! – сказала она Томасу. – Ты можешь считать, что это был гром, но я слышала Его голос, Он говорил со мной!

Ее глаза наполнились слезами, на этот раз от радости, взыгравшей в ее сердце. Рафа понимал, что она чувствует. Он положил руку на ее плечо.

– Мы все еще не выбрались из этой каши. Я не знаю, что успел Демьюрел натворить, используя Керувима. Он мог выпустить на волю разную нечисть и силы, которые я должен остановить. – Он посмотрел на Томаса и Кейт. – Теперь вы можете уйти, а можете остаться и досмотреть все до конца.

Рафа замолчал, ожидая ответа. Они переглянулись, потом повернулись к Рафе.

– Мы пойдем с тобой, – тихо проговорила Кейт. – Мы участвуем во всем этом, как и ты.

19

ЗОЛОТОЙ ВОРОН

Тело разбойника раскачивалось от легкого бриза в метре над головой Джекоба Крейна. Петля туго стянулась вокруг шеи повешенного, болтавшегося, словно забытая кукла. Крейн посмотрел на извалянное в грязи тело, перевел взгляд на совершенно новые башмаки. С удивлением отметил, что их не украли. Это были башмаки джентльмена: из черной кожи, с серебряными пряжками. Осматривая труп, он заметил явные следы оспы на разлагавшемся лице: вздувшиеся щеки, покрытая глубокими язвами кожа. Это и был ответ на его вопрос: никто не станет обдирать человека, болевшего оспой. Крейн удивился, как они решились его повесить, не побоявшись подхватить заразу. Он вспомнил слова той женщины с Белой пустоши и теперь, оказавшись здесь, на перекрестке Рудда, нашел ответ. Так это ждет и его: смерть от оспы?… Или, повешенный, он будет раскачиваться здесь под осенним ветром, и никто не похоронит его, и не будет у него семьи, чтобы оплакать его уход?

– Ну, а ты? – обратился он к трупу. – Кого опечалила твоя смерть? Или нам с тобой предстоит стать братьями там, после всего? – Крейн тронул поводья коня и зашагал по тропинке к берегу. – Покойся с миром, товарищ. Увидимся в аду! – крикнул он, обернувшись к трупу, раскачивавшемуся на ветру.

Несколько минут он продолжал идти вдоль узкой лесной тропы через Аггл-Вуд, потом решил, что снова сесть на коня будет вернее. Поначалу, когда земля дрогнула в первый раз, он хотел было вести коня под уздцы, не понимая еще, что происходит. Он посмотрел на север, где вздыбленное облако разрасталось вверх и вширь, на восток и на запад, через все небо, словно огромный веер. От него исходило сильное свечение, оно было ярче утреннего солнца, хотя и не давало тепла. Крейн глянул под ноги и обнаружил, что у него две тени: одна – на север, другая – на юго-восток.

Он ехал по изрытой колеями дороге и вскоре увидел Чертову скалу. И опять почувствовал, что он не один. Он обернулся назад, через поле, на тропу. И уже не сомневался, что за ним наблюдают. По верхней кромке скалы тянулась узкая тропинка, для лошади слишком узкая. Она круто спускалась вниз, к плато, извиваясь то назад, то опять вперед, вниз под скалу, и исчезала в подлеске, прикрытая невысокими деревцами и кустиками ежевики. «Здесь запросто можно спрятать целую армию или корабль, до отказа груженный бренди», – подумал про себя Крейн.

Взяв седельную сумку и перекинув ее через плечо, Крейн оставил коня на вершине скалы и медленно стал спускаться по тропе. Почти сразу он оказался под покровом густого леса. Через лес шла хорошо утоптанная зверьем дорожка. На некоторых деревьях он заметил странные знаки, глубоко выдолбленные в коре; это насторожило его. Опять вспомнилось пророчество женщины в вересковой пустоши. Лицо повешенного с выжженным оспой глазом врезалось прочно в его память. Он достал из-за пояса пистолет и взвел курок, уверенный, что за ним неотступно следует кто-то, пробираясь через подлесок.

Он не хотел неожиданно оказаться добычей человека, зверя или вовсе неизъяснимых тварей, поскольку теперь Джекоб Крейн вынужден был в силу обстоятельств расширить свой кругозор и включить в него некий новый мир разной нечисти и призраков, которых не вмещало его воображение.

Двигаясь осторожно, он шел по тропе через лес. Сверху его прикрывал шатер густой листвы. Глянув сквозь ветви, он увидел фигуру мужчины, находившегося гораздо выше его, на вершине скалы. Крейн остановился и достал подзорную трубу. Его тревога все возрастала. Через линзу в латунной оправе он увидел человека ненамного старше себя, с длинными черными волосами и маленькой бородкой, с головы до ног одетого в черную кожу, в белой гофрированной рубашке. Человек смотрел вниз, туда, где скрывался Крейн, улыбнулся ему и, подняв руку, легонько помахал ею. Крейн посмотрел опять, но человек исчез.

Вскоре Крейн был у тайного подземного хода, который вел со скалы в усадьбу викария. С поляны он увидел Блита и Скерри. У их ног стоял штормовой фонарь и небольшой деревянный бочонок. Порох!

Крейн заторопился к ним.

– Хорошо сработано, парни, это как раз то, что нам нужно. Вполне достаточно, чтобы стряхнуть старого Демьюрела с кровати. Если ему не хватило нынешней встряски, – сказал он.

– Скала возле Норт-Чика рухнула – целиком ушла в море… и еще половина Бейтауна, – сообщил Скерри.

– А что мой корабль?

– После оползня, когда земля ушла в море, поднялась большая волна и прокатилась через весь залив, – сказал Блит, посмотрев на Скерри. – Мы видели, как вода ударила в ваш корабль, подбросила его, словно пробку, потом снова опустила, как будто ничего и не было. Весь карьер тряхануло. Казалось, наступил конец света.

– Это может случиться скорее, чем вы думаете, парни, – сказал Крейн, подойдя к бочонку с порохом. – Давайте-ка двинем в подземный ход, и пусть старый пес получит самый неожиданный подарок за всю свою жизнь. Или мне следовало сказать – смерть?

Крейн вступил в подземелье первым. Со свода падала капля за каплей, стенки были покрыты толстым склизким мхом. Когда все трое вошли в туннель, Крейн остановился и поглядел назад, на свет. Он ждал.

– Что-то не так, капитан? – спросил Блит.

– Просто жду. Мне кажется, кто-то слишком интересуется нашим путешествием. Хочу убедиться: то ли за мной кто-то следит, то ли все эти события за последние два дня малость размягчили мои мозги.

Под защитой тисовых ветвей и густого кустарника, закрывавшего их со всех сторон, Кейт стояла, направив меч варригала на Бидла, который держал в дрожащих вытянутых руках ящик со змеями. Рафа и Томас выглядывали из подлеска, стараясь разглядеть драгунов.

– Какой дорогой мы пойдем, Томас? – спросил Рафа. – Через дом и подземным ходом или по тропе вниз, к карьеру?

Томас несколько секунд размышлял, взвешивая оба предложения.

– Через дом и подземный ход. Так мы меньше будем на виду, но, возможно, попадемся Демьюрелу в лапы.

– Я помогу вам выбраться, – предложил Бидл.

– Нет, Бидл, – резко сказала Кейт, по-прежнему направляя меч на него. – Думаю, мы не можем доверять тебе. Мы возьмем тебя с собой, а как только выйдем из усадьбы, отпустим на все четыре стороны. Так что веди себя тихо, не то я обрежу тебе уши и сделаю из них сумку, – засмеялась она; теперь, когда они вырвались из башни и спасение казалось возможным, она почувствовала прилив новых сил.

Кейт подумала о своем коттедже, стоявшем на вершине скалы в Бейтауне. Ей хотелось знать, все ли там спокойно, хотелось разыскать отца.

Рафа смотрел на облако, от которого разливалось сияние по всему небу.

– У нас мало времени, дня два самое большее, – сказал он. – Демьюрел, использовав Керувима, что-то уже сделал с миром, сам того не понимая. Он мог даже выпустить глэшанов. Если они на свободе, они найдут нас.

– Кто такие глэшаны? – спросил Томас.

– Это такие твари… никогда не хотел бы я с ними встретиться. Злобная нечисть, вам и во сне не приснилось бы, какие ужасы способны они творить в этом мире. Еще до начала времен глэшаны восстали против Риатамы. Они хотели завоевать родину для себя, но серавимы вступили с ними в борьбу, и многие из них полегли в боях. Их предводитель был сброшен на землю, и с тех пор он стал соблазнять, искушать людей. Но Риатама победил глэшанов в Битве Черепов, свершилось Великое Пленение глэшанов, и они потеряли почти всю свою силу. Их вождя звали Пиратеон; он стремился завладеть Керувимом со дня его сотворения. Мой род всегда охранял его от Пиратеона, но один из наших же людей помог привезти Керувима сюда и продать его Демьюрелу. – Рафа говорил спокойно. – В мире существует два Керувима, один сотворен из золота, другой из плоти. Теперь мы оба оказались среди вас.

– Так вот почему Демьюрел хочет убить тебя, – сказала Кейт.

– Да, и если ему это удастся, глэшаны опять станут воевать с Риатамой. С Великим Пленением будет покончено. Демьюрел верит, что Керувим – это просто магическая игрушка, которая будет исполнять любую его прихоть. Но Пиратеон никогда не позволит ему возвыситься над собой. Демьюрел даже не подозревает, какая над ним нависла опасность.

– Что произойдет, если Демьюрел сделает это?

– В Книге написано, что луна станет источать кровь, небо почернеет, а на землю упадет звезда, которая отравит моря. По всей земле хозяйничать будет чума, войны и землетрясения разрушат все города. И тогда земля окажется в плену у Пиратеона на тысячу лет. И всем нам лучше умереть, чем жить в эти времена. – Рафа отступил назад, глубже в тень большого тиса, боясь быть услышанным теми, кому не следовало; друзей же своих поманил к себе поближе. – Демьюрел станет жертвой собственной жадности. Пиратеон потребует себе все, что ему положено. Он попытается захватить Керувима как можно быстрее, пока луна в своей полной фазе.

– Но как же его остановить, если нас только трое? – спросила Кейт Рафу, не спуская глаз с Бидла.

– Есть такой праздник, который справляется в этой стране под названием Сэмхейн; другие называют его Хэллоуин. В праздничную ночь врата, которые не выпускают глэшанов в этот мир, едва прикрыты. К тому времени я должен покинуть страну вместе с Керувимом. Власть Пиратеона ограниченна, он не может быть в двух местах одновременно. Он не всесилен и опирается в своих делах на последователей; все эти их гадальные карты, сеансы, колдовство – лишь часть его мошеннических трюков. Те, кто исполняет его волю, будут уничтожены вместе с ним, – сказал Рафа, прижимая к груди Керувима.

– Тогда мы должны доставить тебя в Уилби. Мы можем быть там уже ночью и утром первым делом переправить тебя на корабль, – сказал Томас. – Так давай поспешим; Демьюрелу даже в голову не придет, что мы через его дом пройдем в подземные ходы. Оттуда мы выйдем на берег и во время отлива переберемся в Бейтаун.

Про себя он подумал, что это легче сказать, чем сделать. Двадцать драгунов сидели в конюшне между тисовым деревом и задним входом в усадьбу. Капитан Фаррел и Демьюрел устроились, вероятно, в одной из комнат, выходившей в длинный коридор, а тот, в свою очередь, мимо кухни вел вниз, в подвал и дальше – в подземный ход. Доверять Бидлу было нельзя. Стоило ему крикнуть хотя бы один раз, как все драгуны тотчас будут на ногах; если же он решит подождать, пока беглецы окажутся в доме, то может просто позвать Демьюрел а, и тут уж им не спастись.

Томас взял у Кейт меч и кольнул Бидла.

– Вымолвишь только одно слово, и я насажу тебя на этот меч, как на вертел, ты понял? – Он изо всех сил старался, чтобы угроза звучала как можно более зловеще. – Я это сделаю, Бидл, от этого зависит моя жизнь.

Бидл быстро окинул всех троих взглядом. Они были грязные, усталые. Рафа, несомненно, испытывал боль от выжженного на плече клейма и удара по голове. Где-то внутри у Бидла возникло непривычное чувство – своей ответственности за них. Он понимал, что частично заслужил проклятье за боль, причиненную этому парню. Это чувство было ему неприятно. Он смотрел на Рафу и вспоминал слова, которые тот сказал перед тем, как они покинули башню.

«Как ты можешь простить меня, после того как я так жестоко поступил с тобой?» – спросил он.

«Так повелел Риатама», – ответил Рафа.

«Но я не знаю ни тебя, ни таких, как ты. Я был готов к тому, чтобы еще больше зла причинить тебе, – так как же ты можешь говорить, что прощаешь меня за все?» – шептал он едва слышно своим скулящим голосом; бородавка на носу нервно подергивалась.

«Если бы я не простил тебя, я изменил бы самому себе. Горечь разъедает человека изнутри. Я мог бы навсегда возненавидеть тебя за то, что ты сделал со мной или сделал бы потом, но что хорошего вышло бы из этого? Я стал бы таким же злобным, как ты и твой хозяин. Ты слишком долго держался за полы Демьюрела, а ведь он шел по пути зла. Ты не сделал ничего, чтобы остановить его, и на твоих руках кровь, ибо ты был соучастником».

Эти слова хлестали Бидла, как хлещут розгами по ногам. Ответить ему было нечего.

– Ну, так как же теперь? – спросил Томас Бидла. – Если ты подымешь голос, я проткну тебя мечом насквозь, срежу бородавку с твоего носа и вставлю ее в брошь.

– Я даю вам слово, уж сколько бы оно там ни стоило в ваших глазах… даю слово, что буду молчать, – ответил Бидл.

– Ему верить нельзя, – шепотом проговорила Кейт. – Давайте привяжем его к дереву и оставим здесь, а сами пойдем своей дорогой.

– Сам не знаю почему, но мне кажется, лучше бы нам взять его с собой. Если нас обнаружат в доме, мы всегда сможем отдать его жизнь в обмен на наши, – сказал Рафа.

– Я покажу вам, как пройти в подземный ход. Обещаю дать вам час времени, прежде чем я явлюсь к Демьюрелу. Чтобы вернуться со скалы сюда, мне потребуется как раз столько времени, так что вы можете быть спокойны, – вмешался Бидл, когда Томас хотел было что-то сказать.

– Значит, ты даешь слово сдержать свое обещание? – спросил Рафа. – Тогда мы возьмем тебя с собой. Покажи нам дорогу. Если ты нас предашь, отвечать тебе придется перед Риатамой.

– А еще ответишь вот этому мечу, – тихо прошептал Томас Бидлу на ухо. – Может быть, я по годам еще мальчишка, но за последние две ночи я научился быть мужчиной. Он-то может простить тебя, Бидл, но мои запястья все еще горят от веревок, которыми ты связал их.

Все вместе они вышли из-под укрывшего их старого тиса и разросшегося вокруг него густого кустарника, прокрались по усыпанному гравием двору к задней двери дома викария. Драгунов, отдыхавших в конюшне, было не слышно, только переминались с ноги на ногу их лошади. Бидл бесшумно шагал впереди, все еще со змеиным ящиком в руках. Томас шел следом, с мечом, втянутым в правый рукав, готовый выхватить его мгновенно при малейшем признаке опасности.

Бидл провел их в дом. Двигаясь как можно неслышнее, они вскоре оказались в коридоре, который вел к кухне, подвалу и, в конечном счете, в подземный ход. Демьюрел не подавал никаких признаков своего присутствия. В доме царила мертвая тишина. В кухне не пахло стряпней. Повариха не гремела кастрюлями. Дом казался пустым.

– Здесь никого нет, – чуть слышно прошептал Бидл. – Вышли посмотреть на рухнувшую скалу в Бейтауне. Верно, стоят перед домом.

Они вздохнули с облегчением, узнав, что их бегству ничто не помешает. Рухнувшая скала означала, что в карьере нет ни людей, ни лошадей. Все стояли наверху, глядя на оползень и растекавшуюся по заливу грязь, а главное – на огромную красную тучу, излучавшую все более яркое сияние. Длинный коридор отвратительно смердил холодным мясом и протухшей рыбой. Он был темный и мрачный. Через каждые несколько метров в укрепленных на стене деревянных подсвечниках тускло горели маленькие свечки, их слабые огоньки судорожно метались каждый раз, когда мимо них проходили. Свечи отбрасывали длинные тени на сырые стены. Через окно в конце коридора вливалось красное зарево. Оно отражалось в огромном зеркале, укрепленном на стене, и отбрасывало тусклые блики на золотые перья распростертых во всю ширь крыльев ворона. Бидл остановился и сделал знак остальным сохранять полную тишину.

Боясь быть обнаруженными, они ступали почти неслышно и наконец вышли из коридора в освещенный холл. Дверь в кабинет Демьюрела была закрыта, лестница, ведущая вверх, пуста. Золотое изваяние огромного ворона над входной дверью настороженно смотрело вниз, в проход, ведущий в холл. Это был долгий путь – от входной двери через холл, в кухню и дальше вниз, в подвал. Вдруг загрохотало, загудело – новый толчок потряс дом. Они ускорили шаг – в такт ускоренному биению их сердец. От волнения у всех пересохло во рту, ослабели ноги. Каждый сдерживался изо всех сил, чтобы не закричать невольно, не побежать.

Рафа обернулся и увидел лицо Томаса. Оно выражало все возраставший страх. Он перевел взгляд на Кейт – девочка закусила губу, тревожно сдвинула брови.

В этот миг сзади, у входной двери, раздался грохот. Бидл обернулся первым. На лице его появилось выражение крайнего ужаса. Золотой ворон рухнул на пол и теперь пытался встать, встряхивая перья. Он был живой! Из золотой головы золотые глаза смотрели прямо на них, огромный золотой клюв словно клевал воздух. Ворон тряс своими золотыми перьями и, сделав по направлению к ним два огромных шага, начал расправлять крылья.

Не сговариваясь, они бросились бежать, Бидл со своей сухой ногой ковылял как мог. Скоро он отстал от всех, и тут золотой ворон подскочил к нему, словно к настигнутому в степи кролику; Бидл уже ожидал, что могучая птица вот-вот схватит его и растерзает своим мощным золотым клювом.

– Бегите, спасайтесь, я постараюсь задержать его! – крикнул Бидл и швырнул ящик со змеями в ворона.

Три гадюки поползли по дощатому полу, но мгновенно были разорваны в клочья гигантской птицей. Бидл ковылял со всей скоростью, на какую был способен, распахивая по дороге все двери по обе стороны коридора, чтобы задержать ворона.

Рафа и остальные слышали позади громыхание: птица-великан захлопывала одну дверь за другой на своем пути. Томас остановился и посмотрел назад. Он увидел отчаянно ковылявшего к выходу Бидла и чудовищную птицу, настигавшую его. Он выхватил меч из рукава и бросился назад к Бидлу.

– Не валяй дурака, парень, спасайся сам, – крикнул Бидл безумным голосом.

И, влетев в открытую дверь кухни, захлопнул и крепко запер ее за собой. Ворон подскочил к двери, ударил в нее железными когтями, они вонзились в дерево и бешено драли его, так что щепки разлетались по всему коридору. Томас слышал, как Бидл подтаскивает к двери и громоздит друг на друга стулья, чтобы защитить себя от атаки.

– Беги, беги вниз, в подвал! – донесся до Томаса глухой крик Бидла, едва слышный в грохоте ломаемой мебели и раздираемой в щепы двери.

Томас не мог покинуть его. Он знал: еще несколько секунд – и гигантская птица проломит дверь и разорвет Бидла.

– Иди-ка сюда, жирный цыпляк, попробуй меня схватить! – крикнул Томас птице и взмахнул мечом варригала над своей головой.

Ворон перестал терзать дверь, повернулся и уставился на него. Двухметровое чудовище почти полностью перекрывало коридор вширь, его длинные металлические когти впились в дощатый пол, оно готово было ринуться на мальчика.

Томаса охватила паника. Рафа и Кейт были уже в подвале. Он остался один. И тут Томас услышал голос, он шел прямо из его сердца.

– Я буду с тобой всегда, до скончания века.

Это был голос Короля!

Ворон ринулся на Томаса с потрясшей его быстротой. Томас отступил назад, не зная, что делать и как сразиться с этой тварью. Он подскочил и мечом ударил по перьям, но без какого-либо результата. Птица вцепилась клювом в его куртку, подняла в воздух и со всего размаху раз за разом колотила его об стены коридора. Томас ударился головой об угол двери и уронил меч. Ворон швырнул своего противника на пол, шагнул вперед и поставил огромную когтистую лапу ему на грудь, уже нагнув голову, чтобы рвать его тело своим острым клювом.

Теряя сознание, Томас услышал песнь серавимов:

И вдруг живой яркий свет как будто пронзил его тело, окружил со всех сторон; Томас открыл глаза. Он увидел, что находится внизу длинной каменной лестницы, окруженный серавимами. С верхнего конца лестницы на него смотрел Король.

– Желаешь ли ты продолжать борьбу, Томас, или придешь ко мне, вернешься домой? – Голос был мягкий, теплый, дарующий ощущение покоя. – Выбор за тобой. Я стоял у порога твоей жизни, и ты слышал мой зов; теперь ты можешь прийти ко мне и разделить пищу со мной.

Томас испытывал неодолимое желание оставить этот мир и уйти к Королю. Он оглянулся и увидел свою жизнь, застывшую во времени. Он видел дом викария весь, целиком, видел его изнутри, как будто все стены исчезли, видел обставленные комнаты и совершенно неподвижных людей, как если бы время и впрямь остановилось – словно в кукольном домике, в какой-то детской игре. В темном проходе ворон замер над его телом в то мгновение, когда уже готов был накинуться на него. Бидл стоял на кухне у двери. Рафа и Кейт были на полпути вниз, в подвал. Демьюрел и капитан Фаррел находились в середине подземного хода и теперь собирались вернуться в подвал: они были там, когда все затряслось, и поспешили спрятаться поглубже, в подземном ходе.

Со своего места, возле райских врат, Томас увидел, что Кейт и Рафа вот-вот будут схвачены Демьюрелом. Сейчас ворон убьет его, а потом отправится за ними. Им некуда бежать, кроме как прямо в руки поджидавших их Демьюрела, капитана Фаррела и его людей.

– Позволь мне вернуться туда и бороться, я должен предупредить их. Если я не вернусь, задача выполнена не будет. Прошу тебя, мой Король, разреши мне вернуться к ним, – сказал Томас.

– Прекрасно, иди же, но действуй быстро. Ты должен упредить ворона и первым нанести удар. Сила зла находится в его сердце, это источник его жизни. Моим именем смело нанеси удар ему в сердце.

И в единый миг все исчезло – яркий свет, серавимы и лестница. Сырой воздух прохода наполнил ноздри Томаса. Он на ощупь подхватил меч варригала, упавший на пол. Ворон подпрыгнул, растопырил когти, готовый обрушиться на него сверху и вонзить когти ему в грудь. Томас открыл глаза и во всю силу легких крикнул:

– Именем Короля… исчезни!

Он ударил мечом в грудь мерзкой твари, в то время как когти ворона уже рвали его плечи. Меч пробил металл и вонзился в сердце огромной птицы. Она издала длинный, громовой, пронзительный клекот и, расслабив когти, рухнула на бок. У Томаса на глазах металл распадался и плавился пузырями, отчего доски пола начали тлеть, а от мокрых стен повалил пар.

Томас видел, как ворон превратился в человека. У него был огромный нос крючком, ослепительно белое лицо и ярко-рыжие волосы. На нем была кожаная куртка, бриджи и высокие сапоги. Томас заметил, что его зубы были из чистого золота. Темно-синяя жидкость толчками лилась из его разверстой груди с каждым биением слабевшего сердца. До последних минут своей жизни он пронизывал Томаса пристальным взглядом своих кошачьих глаз. Это был яростный взгляд, исполненный ненависти… Наконец последний удар сердца унес чудовище из этого мира.

– Томас! – отчаянным голосом крикнул Рафа – Что ты сделал?! – Он смотрел, застыв, на мертвое тело, распростертое на полу. – Ведь это глэшан. Злобная тварь. Итак, Великому Пленению конец. Если они здесь, значит, где-то неподалеку и Пиратеон.

При этих его словах дверь из кухни открылась, и, перебравшись кое-как через груду стульев, горшков и кастрюль, щеток и всего, что могло бы помешать чудовищу ворваться в кухню, появился Бидл.

– Ты убил его… ты спас мою жизнь, – выговорил он, рыдая.

– Демьюрел и Фаррел в подвале, с ними еще двое, – сказал Томас. – Можно отсюда каким-нибудь другим путем выйти в подземный ход? – спросил он, повернувшись к Бидлу.

Бидл подал им знак последовать за ним в кухню. Пройдя по выложенному каменными плитами полу к кладовой в дальнем конце кухни, Бидл толкнул камень-холодильню, вделанный в стену. В стене отворилась небольшая дверца, в нее мог протиснуться человек небольшого роста. От дверцы три ступени вели вниз, в темноту. Бидл взял с полки фонарь и с помощью трутницы зажег фитиль, вывернув его как можно больше.

– Этот ход выведет вас к Чертовой скале. Остерегайтесь этого места, там толкутся нечистые твари, которые подвластны Демьюрелу. Спешите берегу со всех ног. – Он посмотрел на Рафу, прижимавшего к себе золотого Керувима. – Поскорее покинь эту землю и забери эту вещь с собой, здесь ей не место.

– Пойдем с нами, Бидл, ведь ты можешь уйти с нами, – сказала Кейт, потянув его за рукав.

– Нет. Я останусь здесь и отвечу Демьюрелу. Я ведь должен еще закрыть изнутри тайную дверь, так что пойти с вами никак не могу. А теперь поспешите: он скоро будет здесь.

Томас взял меч и фонарь и повел остальных в темноту. Бидл толкнул тот же камень, и дверца захлопнулась за их спиной. Он вымел подальше упавшие на пол кусочки штукатурки и, не обращая внимания на торчавшие у порога ноги глэшана, стал наводить порядок в кухне. Заслышав шаги из прохода, он весь напрягся в ожидании того, что будет дальше.

20

ПИРАТЕОН

В подземном ходе долго царила полная тишина, не считая мерного «кап-кап-кап» срывавшихся с потолка капель. Свет фонаря падал на мокрые каменные стены и плиты, которыми выложен был покатый ход.

Здесь пахло морем, застойными лужами между скал, дохлой рыбой и непросыхающей грязью. Каждый шаг отдавался эхом, было смертельно холодно. Томас крепко сжимал фонарь и меч. Он не хотел, чтобы их захватили врасплох. Кейт шагала между ним и Рафой; последний шел, положив ей на плечо свою теплую руку, и то и дело оглядывался, всматриваясь в темноту.

– Молчите, ни слова, – чуть слышно прошептал Томас. – В таких ходах малейший звук будет повторяться и повторяться, разлетаясь на целые километры.

И точно: его слова шелестели еще долго, как будто перешептывались призраки-дети.

Они шли вслед за Томасом по уходившим вниз каменным плитам, надеясь, что он выбрал нужное направление. Томас знал: пока ход идет вниз, он выведет их либо к скале, либо на берег. Если они выберутся к скале, они спасены. Если же окажутся на берегу во время прилива, то будут заперты в пещере, не имея никакого иного выхода, кроме как дожидаться здесь отлива.

Томас это знал даже слишком хорошо. Несколько лет тому назад он был отрезан от суши приливом, который накрыл песчаный берег и скалы под Бейтауном. Ему удалось вскарабкаться на пик ушедшего под воду утеса, и он просидел там долгие часы, видя, как волны, одна за другой, взлетают к нему, стараясь утащить в морскую пучину.

Именно в тот день и обнаружил он этот ход к усадьбе викария, а также нашел свой первый бочонок бренди, запрятанный среди скал у самой кромки воды. С тех пор он стал здесь завсегдатаем, появлялся и днем, и ночью. Он плыл от берега к судну, стоявшему на якоре неподалеку, потом возвращался и с натугой взбирался по подземному ходу повыше с ящиками чая, шелка и джентльменского зелья. Это снадобье представляло собой густую зеленую жидкость в темных бутылках, и пахло от него дохлыми кошками. Его отец говорил, что делают эту жидкость из горькой полыни и человек от нее теряет разум. Это, говорил он, любимый напиток Демьюрела.

Издалека снизу доносился шум морского прибоя. Они остановились и прислушались. Кейт почудилось, что по мокрому камню скрипят башмаки нескольких человек. Она не решилась сказать об этом вслух, но, коснувшись плеча Томаса, указала при слабом свете на свои ноги и в глубь хода.

Томас кивнул. Он тоже слышал вдали, в темноте, звуки шагов. Знаком показал: продвигаться как можно осторожнее. Идя первым, он старательно вглядывался в каждый камень или выбоину, чтоб не споткнуться. Из головы у него не выходила мысль о том существе, которое он убил. Он испытывал гордость, но и страх. Его мучило видение Короля; оно было так реально, как будто он и вправду стоял у райских врат. Это было нечто большее, чем сон. Если глэшаны существуют, значит, кроме убитого, есть еще и другие, и эти другие будут преследовать их. Он знал, что им нужен Рафа и Керувим. Томас беспрестанно возвращался к этим мыслям и задавал себе вопрос: победит ли его верность Рафе страх смерти?

Звяканье металла о камень, эхом пронесшееся по всему ходу, заставило их замереть. Спрятаться было негде. Что бы ни было причиной этих звуков, они приближались. На мокрых стенах уже запрыгали блики, отражавшиеся от еще далекого штормового фонаря. Томас быстро прикрутил фитиль своего фонарика почти до предела и прикрыл его полой куртки. Они оказались в кромешной тьме. Между тем свет, приближаясь, становился все ярче. Некое существо, пыхтя и отдуваясь, карабкалось по крутому подъему. Оно то и дело кашляло и отплевывалось, только что не блевало в темноте. Томас держал меч наготове, прижавшись к стене подземного хода. Он все еще ощущал спиной зарубки в скале, где пробивали проход. Чудище шаркало в темноте, поднимаясь по каменным плитам; казалось, множество ног топает, плюхает по мокрым камням.

Кейт затаила дыхание, со страхом ожидая, что сейчас предстанет перед ее глазами. Она так сильно вжималась в стену, словно надеялась обнаружить там какую-нибудь трещину или щель, в которой она могла бы исчезнуть. Рафа стоял спиной к проходу и мысленно говорил с Риатамой.

Свет от приближавшегося фонаря вдруг скользнул вправо. Неизвестная тварь, всего в нескольких метрах от них, свернула в боковой ход, который вел к двери в подвал. Томас слышал кашель, одышку, звуки все удалялись от них вверх. Огромное облегчение от того, что страшилище удалилось, так и не успев их обнаружить, смешивалось с ужасом – им чудилось, что множество невидимых рук продираются в их мысли; ужасны были и все усиливавшиеся затхлость и вонь в проходе, пронизывающая сырость и долгое громкое эхо при каждом их шаге.

Так они стояли, оцепенев, целую вечность; наконец Томас вынул фонарь из-под полы, вывернул побольше фитиль и повел их дальше вниз. Он знал, что скоро они выберутся из тьмы и выйдут на чистый воздух Чертовой скалы.

Сотнею метров ниже виднелось маленькое пятнышко света. То был вход в туннель. Красный отсвет облака, смешанный с золотым солнечным светом, создавал невообразимо красивое желто-красное охряное сияние, озарившее стены. Они почувствовали близость свободы и ускорили шаги, торопясь как можно скорее вырваться к свету. Рафа крепко прижимал к себе Керувима; всем сердцем он верил, что все-таки есть шанс вернуть статуэтку в Храм. Он приехал за нею из дальней дали, и здесь, в цивилизованном мире, как ему объясняли, столкнулся с враждебностью, ненавистью и невежеством. Он встретился здесь с людьми, которые под личиной служителей Бога все еще верили в силу духов. Он увидел людей, которые цеплялись за старых богов, хотя и облачали их в новые одежды, называли их по-разному, но все еще верили в их могущество.

Вдруг они услышали приглушенный кашель, он был все ближе и ближе. Рафа обернулся и, к своему ужасу, увидел свет фонаря, опять приближавшегося к ним сверху. Томас глянул вниз, где виден был вход, и во вливавшемся снаружи свете разглядел силуэт высокого мужчины со шпагой в руке. Они оказались в западне.

Сзади до них все отчетливей доносились мужские голоса. Томас обернулся назад, потом опять ко входу. Он не знал, как им спастись. Кейт сжала его плечо.

– Что же нам делать? – с отчаянием спросила она.

– Мы попались, – сказал Томас. – Нам остается либо драться, либо сдаться им.

– Есть и другой путь, – сказал Рафа, вынимая из-под туники Керувима.

– Можешь вернуть его на место, – прогремел голос снизу, от входа. – Тебе не потребуется помощь твоего Бога! – Это был Джекоб Крейн.

Позади него карабкались, все тяжелее дыша, Скерри и Блит. Блит совсем задыхался и с трудом переставлял ноги, следуя за Крейном. Шаги отдавались в проходе гулом, еще более усиленным холодными каменными стенами и растревоженным воображением ребят.

– Мы вернулись за вами, – едва переводя дух, крикнул Блит, когда они приблизились настолько, что стали видны в слабом свете фонарика. – Капитан Крейн пришел, чтобы освободить вас, но вы, похоже, сами выполнили эту работу.

Вместе в Томасом они вернулись к устью подземного хода. Крейн ждал, опершись о каменную стену и обхватив рукой раненое плечо. Он заметил устремленный на него яростный взгляд Кейт и знал, что сейчас на него обрушится град проклятий.

– Ты покинул нас! – завопила она во весь голос. – Оставил умирать в той башне!

– Я покинул вас, чтобы выиграть немного времени, и я поступил правильно. Прибыл капитан Фаррел со своими драгунами. Демьюрел, этот старый пьянчуга, продал меня Фаррелу. Если бы я не выждал там неподалеку, меня бы уже заковали в кандалы и везли в Йорк на виселицу. – Он потрогал свою щеку. – У меня есть небольшое дельце с капитаном Фаррелом, оно еще не кончено. План был такой: оставить вас там, но еще до ночи вернуться за вами. Я отдал приказ, чтобы мой корабль открыл огонь по дому викария вечером, когда он сядет ужинать.

– Видите ли, есть кое-что, о чем вам следует знать, – прервал его Рафа. – Демьюрел выпустил на волю разную нечисть. Они тоже желают заполучить Керувима.

– Одна из этих тварей хотела убить нас там, в доме, – вмешался Томас.

– И что же это за нечисть, мой юный матросик? – спросил Рафу Крейн. – За последние два дня я навидался много такого, чего не понимаю.

– Это глэшаны, падшие серавимы, последователи Пиратеона. Они собираются захватить Керувима и начать войну против Риатамы. И небу и земле грозит великая опасность. Они используют для своих целей Демьюрела, и, думаю, он даже не подозревает об их существовании, – объяснил ему Рафа.

– Но если так, как же я их узнаю, если встречу кого-то из них? Их возможно убить? – спросил Крейн.

– У них зеленые кошачьи глаза, и они способны менять свое обличье, – сказал Рафа. – С виду они как люди. Узнать их можно только по глазам. Если в вас живет вера, они могут быть уничтожены, если же нет, тогда они победят вас.

Крейн выхватил пистолет из-за пояса и прицелился в Рафу.

– Могут ли они получить в грудь кусочек свинца и все-таки выжить? Могут ли получить удар абордажной саблей и не истечь кровью? – спросил он.

– Да, могут, – ответил Рафа. – Все это – оружие здешнего мира. Здесь потребуется нечто куда более могущественное, чем пуля или сабля, сделанные руками человека. Вам нужно то, что исходит от Риатамы и чего нельзя увидеть.

– Просто удар во имя его? – спросил Томас.

– Да, во имя его, – ответил Рафа.

– Не очень-то я все понял, – сказал Крейн. – И буду сражаться с этими глэшанами тем оружием, каким владею. Если оно недостаточно хорошо, значит, я умру. Вы же воюйте с ними вашими загадками, и мы поглядим, кто победит. – Он опустил пистолет и посмотрел на Рафу. – Знаю, я должен помочь тебе бежать. С тех пор как ты здесь, мир изменился. Может быть, когда ты покинешь нас, все станет на свои места и я смогу опять заняться привычным делом.

– Если мы не остановим глэшанов и Пиратеона, у вас уже не будет вашего мира, и вам не придется продолжать свое дело. Поймите одно: Демьюрел открыл врата Великого Пленения. Глэшаны снова стали свободны; они захватят весь этот мир и затем атакуют Риатаму.

Он оглядел обращенные к нему лица. Освещенные фонарем, они смотрели на него с недоумением, словно он говорил на каком-то иностранном языке и их мозг не в состоянии был воспринять то, что он старался им объяснить.

– Существуют два мира: один видимый, другой же невидим. В этом мире нами управляет время с помощью восходящего и заходящего солнца, звезд, приливов и отливов. А в другом мире мы существуем вне времени: прошлое, настоящее и будущее – все это слито воедино. Молитва, произнесенная сегодня, может воздействовать на событие вчерашнего дня; проклятие, произнесенное завтра, может оказаться стрелой, пущенной в прошлое. Пиратеон хочет все это опрокинуть.

– Но те же слова говорил мне Демьюрел – что он хочет властвовать над стихиями, – сказал Крейн, прижимая ладонь к ране, которая болела все мучительнее.

– Вы ранены, – сказал Рафа. – Вам необходимо вылечиться для предстоящей битвы.

– Что мне действительно нужно, так это кувшин рома и мягкая постель, – ответил Крейн.

Не обратив внимания на его слова, Рафа положил ладонь на лоб Крейна. Сам же закрыл глаза и несколько минут стоял молча, потом начал что-то тихо бормотать про себя. Крейн почувствовал сильное излучение тепла от ладони Рафы, оно пронизало все его тело. Его затрясло, ибо жар обдавал каждый его нерв, заставлял вибрировать каждую жилку. Ему казалось, что он стоит под горячим водопадом, вода омывает его снаружи и изнутри, очищая каждую мысль и желание. Инстинктивно он прикрыл рукой рану, оберегая ее, и тут, к своем удивлению, обнаружил, что боль прошла. Сдвинув одежду с раненого места, чтобы осмотреть его, он увидел свежую неповрежденную кожу. Его, человека действия, которому некогда предаваться фантазиям или теоретизировать, свершившееся на его глазах чудо мгновенно захватило, перевернуло весь его мир с ног на голову. Он пытался найти этому объяснение и не находил его, чувствуя себя совершенно растерянным, близким к панике. Он был ближе к безумию, нежели мог вообразить.

Но эти неприятные мысли в единый миг вылетели из его головы, ибо не успели они обменяться хотя бы словом, как по подземному ходу пронесся ураганный порыв ветра. Издалека до них долетел отзвук резко захлопнувшейся тяжелой металлической двери.

– У нас мало времени, – сказал Рафа. – Каждый из вас видел какую-то частицу того, другого мира. И теперь вам нужно решить, на чьей стороне вы хотите бороться. Если вы не встанете за Риатаму, значит, вы против него: между царствами неба и ада никакое соглашение не возможно.

– Вот уж никогда не думал, что наступит день, когда меня попросят заступиться за Бога. Разве сам он не может постоять за себя? – спросил Крейн.

– Не думайте, что он оставит нас беспомощными. Он дал нам того, кто будет сражаться с нами вместе, спина к спине, в самом горниле битвы. Он будет с нами, и серавимы будут бороться в сферах, нашим глазам недоступных.

– Ладно, парень, – сказал Крейн, – либо ты безумец, либо мир изменился совершенно. Еще два дня назад я не удивился бы, услышав подобные речи в каком-нибудь доме для умалишенных, но сейчас я уже не сомневаюсь: в твоих словах, похоже, есть какая-то правда. Мы можем сражаться только с тем, что мы видим. Ты должен показать нам незримое, наши глаза слепы и не видят того, о чем ты говоришь, и мое сердце ожесточилось за многие годы сражений и воровства.

Из глубины туннеля донеслось гулкое эхо шагов; эхо множилось, наплывая одно на другое, отражаясь от стен, заполняя проход.

– Драгуны, – сказал Крейн. – Быстро все в лес.

– Но там были варригалы! – возразила Кейт. – Они и сейчас могут быть там.

– Кто бы они ни были, нас им не остановить; у нас три пистолета, бочонок пороха и две шпаги. Этого довольно, чтобы справиться с двадцатью драгунами, – сказал Крейн. – А теперь хватит болтать. Живо в лес. Мы затаимся там и застанем врасплох любого, кто бы нас ни преследовал.

Томас первым выскочил из подземного хода и бросился в лес. Узкая поляна дышала приятной свежестью. Утренняя роса сверкала на траве, деревья склонялись над входом в туннель, как темно-зеленый полог. Он остановился возле остролиста и выглянул на поляну; там никого не было видно. Тогда он махнул рукой остальным: выходите! Крейн остановился у входа в туннель и спрятал бочонок с порохом между узловатыми корнями дерева, которые оплели выступ скалы сверху и снизу. Взяв отрезок бечевки, загодя смоченной в ламповом масле и облепленной железными опилками и черным порошком, он протянул ее от бочонка до пня, торчавшего выше входа в туннель.

Шаги драгунов становились все слышнее.

– Теперь уже близко. Пистолеты на изготовку. Они могут быть где-то здесь, внизу. – Слова, вибрируя, разнеслись по подземному ходу.

Голос был Крейну знаком. Он усмехнулся. «Капитан Фаррел, – сказал он себе. – Надо бы взорвать туннель прямо сейчас, над его головой». Он махнул своим рукой, чтобы спрятались подальше от входа. Томас, Кейт и Рафа отбежали немного по проторенной тропе и затаились между высохшими папоротниками. Из укрытия им виден был вход в туннель позади остролиста и слышен приближавшийся размеренный шаг нескольких человек.

Кейт первой заметила красный мундир, показавшийся из-за остролиста. Это был неказистый человечек, мундир сидел на нем как на вешалке. Он сощурил глаза, ослепленный ярким солнечным светом, потом огляделся по сторонам и опять скрылся в проходе.

И тут появился капитан Фаррел, его шляпа с пером колыхалась на ветру. В одной руке у него был пистолет, в другой шпага, сверкавшая на солнце холодным ярким блеском. Кейт видела, как Крейн зажег промасленную бечевку; от нее посыпались голубые искры, она зашипела и сразу окуталась густым дымом.

Фаррел обернулся, не понимая, что происходит. Бечевка горела быстро, укорачиваясь на полметра за какую-нибудь долю секунды. Крейн бросился к могучему великану дубу и едва успел всем телом прижаться к его коре, как грохот взрыва пропорол весь лес.

Фаррела отбросило взрывом спиною на острые листья падуба, накрыв сверху комьями сырой земли. Громовой рев ударной волной ломал ветки деревьев и выворачивал мертвый папоротник. Взорвавшийся бочонок с порохом полностью разрушил вход в туннель. На его месте был кратер, наполненный грязью и глинистым сланцем.

Драгуны остались запертыми в туннеле. У них был единственный выход – вернуться в дом викария. Фаррел, теперь оторванный от своих солдат, лежал на примятом кусте, весь в грязи, а его элегантная шляпа с пером куда-то исчезла.

Крейн вышел из-за могучего дуба, ствол которого, словно шрапнелью, был весь побит щепками от соседних деревьев и осколками камней, разлетевшихся от взрыва. Он подошел к Фаррелу и посмотрел на него сверху вниз, с насыпи, образовавшейся с одной стороны кратера. Вытащив пистолет из-за пояса, со шпагой в руке, он смотрел на Фаррела, все еще распростертого на подмятом кусте и оглушенного взрывом.

– Кошелек или смерть, или отправляйся ко всем чертям! – рявкнул Крейн, глядя на Фаррела. – Не видать тебе кувшина с виски, приятель. Ни одна рука не протянется помочь тебе выбраться из этого куста. – Он спустился с насыпи и направился к капитану, который барахтался, пытаясь встать. – Оставайся там, где ты есть, я еще не свел с тобой счеты. Я-то надеялся, что взрывом тебя прихлопнет, но теперь намерен сделать это самолично. – Он посмотрел на Фаррела. – Что предпочитаете, сэр? Пистолет или шпагу? В любом случае обещаю: ваша смерть будет долгой и мучительной.

– Возьми мои деньги, оставь мне жизнь, – жалобно проскулил Фаррел. – Обещаю больше не преследовать тебя.

– Я возьму и деньги твои, и жизнь. Никаких сделок. Ты явился за приезжим парнем, но теперь ты у меня в руках. – Крейн взвел курок и приставил пистолет к виску Фаррела. – Ну, попрощайся с Джекобом. В следующий раз увидишь меня в аду. – Его палец уже готов был нажать на курок.

На плечо Крейна легла чья-то рука. Он удивленно обернулся и увидел Рафу.

– Существует другой путь, капитан Крейн. Он не должен умереть.

– Держись от этого подальше, парень, для тебя это слишком, и вообще ни к чему вмешивать тебя, – окрысился на него Крейн. – Он умрет прямо сейчас, и это только справедливо. Если я отпущу его, мои люди подумают, что я обабился. И каждый из них постарается подмять меня под себя. А вот убью, они будут знать: я поступил так ради нашего общего дела.

– Значит, ты готов убить его, чтобы сохранить свое лицо. Какой же ты после этого человек? Ведь он не какая-нибудь собака, которую убивают, когда от нее нет больше пользы, он – человек из плоти и крови, как ты и я. – Рафа положил руку на пистолет. – Если ты убьешь его, придут другие, чтобы убить тебя. Тебе придется убить и их и продолжать убивать, пока не убьют тебя самого.

– Фаррел – драгун. Он знал, во что ввязался, когда принял свой шиллинг от короля. Он знал, что однажды это кончится именно так. Разве он думал обо мне, когда попытался снести мою голову с плеч там, в лесу? – Крейн отвел курок назад.

– Тебе не следует поступать так, как он ждет от тебя. Ты можешь чувствовать себя свободным от этого. Доброе слово изгоняет гнев. Если ты даруешь ему жизнь, это не признак слабости; это говорит о том, что в твоей власти и милосердие. Если он заодно с Демьюрелом, найдется другой путь, чтобы добиться того, чего ты действительно хочешь.

– Блит, Скерри! – позвал Крейн. – Свяжите нашего горе-драгуна, он все еще не в себе от взрыва, так что вам он не опасен. Мы оставим его здесь его найдут довольно скоро. – Крейн наклонился и посмотрел Фаррелу прямо в лицо. – Я дарую тебе право на жизнь. Не вздумай болтать, рассказывая людям сказки о том, что ты почти что схватил меня, потому что, если ты сделаешь это, я свою работу докончу. Пойдешь и скажешь своему хозяину, что ставки теперь повысились. Я желаю половину того, что он украл у людей, но не для себя. Скажи ему, чтобы оставил должок свой у древа желаний на Белой Пустоши сегодня в полночь. Если он попробует тронуть кого-нибудь из моих людей, я прикажу моим бомбардирам взорвать его дом, не оставив там камня на камне. Понятно? – Крейн отвел пистолет от виска Фаррела. – Привяжите его к терновому дереву да убедитесь, что ему там не слишком удобно.

Блит и Скерри поволокли подогнувшего колени Фаррела через прогалину к терновому дереву. Использовав остаток промасленной бечевки, они крепко привязали его руки к веткам пониже, а ноги – к стволу. Он повис там как большая, в человеческий рост, кукла. Скерри нашел шляпу капитана, измятую и изорванную, и напялил ему на голову, надвинув на глаза так, чтобы он не мог ничего видеть. Крейн жестом приказал всем молча идти вниз по тропинке, что вела к берегу.

Несколько минут спустя они выбрались на илистую кочку, откуда глазу открывался залив. Было время отлива, вода стояла низко, обнажив далеко протянувшиеся песчаные отмели. Они увидели на противоположном берегу рухнувшую в море скалу. Казалось, великан отломил кусок нависавшего над заливом мыса и швырнул его вниз. Вместе с ним обвалилась и Кинг-стрит; разрушенные дома и лавки торговцев, облепленные грязью, комьями глины и заваленные камнями, были разбросаны по всему берегу. Корабль Крейна стоял в заливе на якоре. Три километра песка отделяли их от его надежной шлюпки, сулившей свободу Рафе и Керувиму.

– Если мы пойдем вдоль берега, – предупредил Крейн, призывая к осторожности, – Демьюрел сможет проследить весь наш путь. Если же разделимся на две группы, шансов выбраться у нас будет больше. – Он повернулся к Томасу. – Вы с Кейт возьмете парня к Рубену, на мельницу, а я отправлюсь на бриг, Мартин уже должен быть там. Мы выйдем в море в шесть часов. Ждать вас дольше я не смогу. – Крейн указал на прорезанную глубокими колеями дорогу, по ней рабочие вывозили на берег к кораблям глинистый сланец, который затем переправляли в Лондон. – Ступайте по этой дороге, держитесь подальше от карьеров, доберитесь до мельницы как можно скорее. Рубен доставит вас на корабль. Я же с моими ребятами пойду этим путем, мы через час будем на месте. Удачи вам!

– Я не верю в удачу, – сказал Рафа. – Она так сильно зависит от случайностей.

Втроем они быстро зашагали в лес. Томас обернулся, он смотрел, как Крейн и два его спутника шли вдоль берега, держась как можно ближе к высокой скале, чтобы их не заметили Демьюрел и драгуны.

Капитан Фаррел болтался, подвешенный к дереву за руки и за ноги, посреди леса. Он чувствовал, что кто-то стоит с ним рядом. Надвинутая на глаза шляпа не позволяла ему что-либо видеть. Он слышал, как хрустнула ветка под ногами, на его плечо легла чья-то рука, шею овевало теплое дыхание.

– Кто здесь? Кому понадобилось терзать меня этими дурацкими играми? – рявкнул он, вне себя от собственной беспомощности и унижения.

– Это я, – услышал он мягкий женский голос, – та, кого ты любишь и кого так давно покинул. Наконец-то я нашла тебя.

– Элизабет, ты ли это? – спросил он, готовый поверить, что ему снится сон. – Если это ты, сними с меня шляпу, чтобы я увидел твое лицо.

– Что ж, если ты настаиваешь… – Голос прозвучал еще мягче и приятнее, чем прежде. Он почувствовал, как теплые длинные пальцы ласково погладили его шею.

Шляпа слетела с его головы, он открыл глаза и тут же, потрясенный, издал отчаянный вопль. Перед ним, одетый с головы до ног в черную кожу, стоял глэшан; его длинные белые волосы и козлиная бородка развевались в слабом утреннем бризе.

– О, капитан Фаррел! – весело воскликнула нечистая сила голосом Элизабет. – Как приятно вас видеть!

Глэшан захохотал и дал Фаррелу пощечину.

– Человеческое существо, грязь человеческая! – рявкнул он, скаля свои золотые зубы. – Какая неудача! Да ты только погляди на себя, жадность и похоть раздирают тебя, ты же никто, ты растерян, ты не знаешь свое собственное сердце. Ты рабски служишь ради богатства, имущества, которое никчемно и которое в конце концов ты должен будешь покинуть, когда смерть ласково тебя поцелует и прижмет к своей груди.

Глэшан схватил Фаррела за уши и уставился на него своими кошачьими глазами.

– Тебя, приятель, мы используем там, где ты сгодишься лучше всего.

Он щелкнул длинными тонкими пальцами, и рядом тотчас возникла крохотная приземистая фигура дунамеза, который, словно дикая свинья, скреб землю и возбужденно прыгал вокруг.

– Спокойно, сейчас он будет твой, – сказал глэшан дунамезу, громко пыхтевшему от нетерпения. – Давай-ка сделаем все как следует, со вкусом. Мы не можем просто накинуться на капитана Фаррела, ведь он хочет все видеть своими глазами.

С этими словами глэшан отступил на шаг и знаком приказал дунамезу подойти ближе. Фаррел не успел вскрикнуть, как гнусная тварь вошла в его тело, он не мог даже вдохнуть воздуха. Зловонное дыхание нечисти, расположившейся в нем, окончательно сломило его.

21

КРИВОЙ РАСКИДИСТЫЙ ДУБ

Облако излучало свет, он проникал в самую гущу леса, отражаясь каким-то необычным сиянием на опавшей листве. Он расписывал землю причудливыми пересекающимися тенями, словно состязаясь с солнцем, чьи тени темнее.

Томас, Кейт и Рафа шли по дорожке в полной тишине, если не считать похрустывавших под ногами листьев. Томас держал в руке меч. Рафа крепко прижимал к себе Керувима, укрыв его под плащом. Он чувствовал, что все обошлось слишком легко: Керувим достался ему без борьбы; силы, желавшие использовать его могущество, отпустили его, не пролив ни капли крови.

Кейт все время была настороже, она вглядывалась в просветы между деревьями, боясь пропустить малейший признак того, что нечистые силы постоянно следуют за ними вдоль тропы. Они как раз проходили мимо раскидистого дуба, где варригал набросился на них. Кейт увидела глубокий разрез в коре дерева, когда варригал попытался убить Томаса, но промазал и вонзил клинок глубоко в ствол. Дерево сразу начало гнить, кора превратилась в вязкое месиво, которое вытекало из разреза и расползалось, как гангрена. Дерево кренилось, изгибалось, словно таяло из-за гнили, проникавшей в каждое волокно. Воздух наполнился ядовитым смрадом. Они прикрыли ладонями рты и поспешили поскорей миновать погибающий дуб.

– Это мог оказаться ты, – сказала Кейт Томасу.

– Должно быть, в лезвии меча что-то такое… – Томас смотрел на меч варригала, ему хотелось выбросить его. Он чувствовал, что носить это оружие нехорошо, нельзя, что в нем какая-то сила, к которой он никак не хочет быть причастен.

– Эта тварь – носитель зла, – сказал Рафа. – Повсюду, где есть жизнь, он приносит смерть, все, что растет, он губит, а вместо света приносит тьму. Таковы повеления Пиратеона. Подвластные ему твари могут делать лишь то, чего хочет он.

– А как с Демьюрелом? Он ведь считает, что может управлять ими, – сказал Томас.

– Он как бы арендует их. Он может использовать их, но они ему не принадлежат. Его обманули, внушив, что власть в его руках, хотя в действительности он тоже всего лишь марионетка. Люди, пользующиеся этими силами, в сущности, понятия не имеют о том, кто управляет ими на самом деле, – сказал Рафа. – Они считают себя властелинами, а в действительности очень скоро оказываются рабами. Пиратеон дает им все, чего они желают… пока не пожелает себе их самих.

– Но я думала, что Демьюрел служит Богу! – вмешалась Кейт. – Как же он может отбросить все это?

– Увы, все очень просто. Многие люди начинают свой путь праведно, но постепенно в их сердцах разгорается алчность или зависть. Скоро земное в них побеждает, и они оказываются далеко от того, с чего начинали. Власть всегда была для них желаннее, чем любовь, да только они забывают, что истинную власть дарует нам тот, кто приносит истинную любовь. Его-то мы и должны искать и быть привержены к нему всей душой.

Томас шел впереди и слушал Рафу. С дороги, что вела через лес, хорошо просматривался залив. Он понимал уже, что ему открывается новое будущее. Что он никогда не вернется к прежней своей жизни. Что бы ни случилось, он знал: его дальнейшая жизнь пройдет не в этих местах. Глядя через залив на Бейтаун, Томас видел, что город изменился. Он не мог бы сказать, что тому причиной: необычный свет, лившийся из облака, или что-то в нем самом открыло ему глаза – и оттого он видел теперь все по-иному. Он испытывал печаль и при этом волнение. Как будто он сам менялся, взрослел, становился мужчиной. Он сжимал меч, стараясь осознать все, что видел. При свете дня и под открытым небом мир тьмы отдалился в дальнюю даль, и все-таки он понимал, что даже за завесою света все еще таятся наделенные властью силы, жаждущие погубить их и лишь выжидающие удобного момента для удара.

Лесная дорога пошла под уклон и вывела их на небольшую поляну; искривленный дуб широко раскинул свои ветви, напоминая крышу огромного готического кафедрального собора.

Этого человека первой увидела Кейт. Казалось, он возник ниоткуда. Человек медленно шагал впереди них, низко опустив голову. В правой руке у него была длинная пастушья палка, за плечом висела котомка из козьей шкуры. Большая войлочная шляпа прикрывала пряди его черных волос, которые ниспадали длинными кольцами на спину, поверх грязного серого монашеского платья с желтой каймой, которое было слишком велико для него.

Кейт коснулась рукой плеча Томаса и указала на мужчину.

– Что будем делать? – спросила она.

Они остановились и придвинулись друг к другу. Заговорил Рафа:

– Пойдем как и шли. На вид он пастух. А ты, Томас, не выпускай меч из рук. Если это не человек, а нечто иное, порази его, и мы убежим. Кейт, держись все время впереди нас и не задерживайся.

Мужчина остановился и сел на ствол упавшего дерева, которое легло через канаву, что шла вдоль тропы. Он снял с плеча суму и положил ее себе на колени. У него было бронзовое, обветренное лицо. Правой рукой он отер пот со лба.

– Вы не стесняйтесь, – обратился он ко всем троим. – Мне не по душе, когда за мной кто-то следует. Во всяком случае, в этих лесах. Никогда не поймешь, кто там идет за тобой.

Томас попытался спрятать меч за спиной, ему не хотелось, чтобы путник увидел, что у него в руке.

– Однажды он может тебе пригодиться, парень, а от меня прятать его нечего, – громко сказал незнакомец. – Почему бы вам не подойти и не присоединиться ко мне? У меня есть свежий хлеб и соленая рыба, так что можете есть вволю.

Именно голод и заставил Томаса повернуться к друзьям и жестом предложить им следовать за ним. Они осторожно приблизились к мужчине, а Кейт сзади прислонилась спиной к дереву. Томас остановился в двух шагах от него и крепко сжал рукоятку меча.

– Сдается мне, что вы все трое голодны, – сказал мужчина. – Ну же, берите хлеб.

Он взял большой каравай обеими руками, большими и, как видно, очень сильными, разломил его на две половины, потом каждую еще надвое и дал каждому по куску, оставив один себе.

– Хотите рыбки? Она хорошо прокопчена и припахивает кожей, но мне говорили, что она полезна.

Он протянул им кусочки сухой коричневой рыбы в сморщенной коже, пропахшей дубовой стружкой. Томас взял целую пригоршню и с жадностью принялся жевать. Вместе с хлебом, пропитавшимся восхитительным ароматом костра, дрожжей и рыбьего жира, получилась на диво вкусная смесь, Томас с наслаждением поглощал ее.

– Кажется, вы очень голодны. Должно быть, путь ваш был долгим, – сказал незнакомец. И, поглядев на Рафу, добавил: – Судя по твоему обличью, ты прибыл издалека. Не ожидал я увидеть в этих краях таких, как ты. – Он замолчал, ожидая, что скажет Рафа.

В облике путника было что-то знакомое, и это беспокоило Томаса. Он знал, что уже видел его, но не мог вспомнить, где и когда.

– А вы-то сами из этих мест будете? – спросил Томас. – Не могу припомнить, чтобы я вас видел уже, и все-таки мне кажется, что вы мне знакомы.

– Я пастух, пришел отыскать моих овечек, которые потерялись где-то неподалеку. А ты и вправду видел меня. Ты Томас Баррик, отец твой был рыбаком; а ты, девочка, Кейт Коглан, дочка акцизного. Видите, я обоих вас знаю. И куда же вы направляетесь?

– К нашему другу, – ответил Томас, заметив, что путник на его вопрос не ответил.

– Единственный друг, которого я бы выбрал, это Рубен Боггл. Он мой хороший друг, человек, которому можно довериться. Я знаю Рубена с пеленок, – сказал путник.

Кейт смотрела ему в лицо: ему никак нельзя было дать больше тридцати. У него были молодые синие-синие глаза, ярко светившиеся на обветренном, темном от загара лице.

– Рубен вдвое вас старше – как же вы могли знать его с пеленок?

– Видишь ли, Кейт… – Пастух помолчал. – Когда твой братик умер, бабушка твоя сказала: человека делают богатым не долгие прожитые годы или королевское золото, а та любовь, какую мы обретаем на своем пути.

Казалось, на Кейт обрушился неожиданный ошеломляющий удар. Задохнувшись от изумления, она откинулась, чуть ли не упала на повалившееся дерево. Эти самые слова повторяла ей бабушка каждый вечер, когда Кейт отправлялась спать. Эти слова произнесла она последними перед своей кончиной. Эти слова она с любовью повторяла ей, когда они оставались вдвоем, эти слова прогоняли ночные страхи, эти слова Кейт твердила про себя постоянно, как молитву. Он никак не мог знать их. Ей показалось, что он украл их, украл у нее самые драгоценные мгновения ее жизни. И тем не менее они несли в себе необычайно пронзительное чувство любви и согрели ее сердце, как будто она услышала их впервые.

– Откуда вы узнали? – прошептала она.

Томас и Рафа смотрели на Кейт, не понимая, что происходит.

– Ну, так как же обстоят дела с вашим путешествием? Рубен собирается помочь вам? – спросил пастух.

– Откуда вы знаете Рубена? Вы не можете быть старше его! – сказал Томас.

– Я знаю очень много о том, что происходит в этих краях. Нужно только прислушаться к ветру или тихонько постоять в лесу, и тотчас станут слышны призывные голоса. Никаких тайн не существует, ничто не может быть сокрыто от меня.

Томас не отрывал глаз от его лица, зная, что он уже смотрел в эти глаза прежде.

– Ну, а что ты, Томас? Когда научишься плавать? Нельзя же все время надеяться только на сорочку, которую ты постоянно носишь с собой, или на этого паренька, который вытащит тебя всякий раз, как ты станешь тонуть в море?

Томас ошеломленно посмотрел на Рафу.

– В моей семье никто никогда не плавал. Рыбак должен быть уверен в своей лодке. Откуда вам известно, что Рафа вытащил меня из воды? Или это вы столкнули меня туда? – спросил он сердито.

– Ты похож на своего прапрадеда, у него был такой же горячий нрав, что и у тебя. Он узнал меня перед самой смертью. Воззвал ко мне, и я был с ним… Ты в самом деле пошел в род Барриков, – сказал непонятный путник.

– Как это он мог призвать тебя? Он был в пятнадцати километрах от берега, был шторм… Его так и не нашли, только бот его притащили назад. – Томас ужасно рассердился. Этот человек, словно в насмешку, выхватывает самые мучительные моменты твоей жизни.

Рафа смотрел на странного человека и молчал. Ему он тоже казался как будто знакомым, словно Рафа видел его когда-то прежде или уловил что-то уже слышанное в его интонациях. Его темная кожа, казалось, обгорела за долгие годы тяжкого труда под палящим солнцем. Мириады тоненьких морщинок вокруг глаз говорили о том, что человек этот много-много смеялся. Его открытое лицо все излучало улыбку, белые зубы сияли, как только он начинал говорить.

Мужчина отломил еще кусок хлеба и протянул его Рафе.

– Мне кажется, ты голоден и очень далеко от родного дома. Что бы ни привело тебя сюда, это должно быть очень для тебя важно, – сказал он.

– Это гораздо более важно, чем некоторые люди способны узнать или понять, – ответил Рафа.

Мужчина засмеялся.

– Ты хочешь служить своему владыке всем сердцем, не так ли? – Он смотрел на Рафу, который плотнее запахнул полы куртки, под которой был Керувим. – Что там у тебя? – спросил он.

– Ничего, – резко ответил Рафа и быстро отступил назад. – Ничего существенного. – Жемчужный глаз Керувима сверкнул в солнечном луче.

– Так это твоя награда? – спросил мужчина.

– Моя награда гораздо больше, чем это, – сказал Рафа и еще на шаг отодвинулся от мужчины.

– Боишься, что я мог бы выхватить это у тебя, отобрать, как обычный воришка? – спросил мужчина. – Мне принадлежат стада на тысяче холмов, даже Соломон во всей своей славе не имел тех богатств, какими владею я.

– Соломон? – Рафа посмотрел на мужчину так, словно не верил собственным ушам.

– Соломон, – быстро подтвердил мужчина. – Великий Король, тот, кто построил Храм, чтобы поставить там то, что несешь ты.

Рафа не скрывал своего удивления.

– О Соломоне ты знаешь, твое племя ведет свой род от него. Твой долг сберечь творение, которое ты так крепко сжимаешь, пряча от всего мира. Ты правильно поступил, ибо спас его от тех, кто употребил бы его во зло.

Рафа, Томас и Кейт смотрели на мужчину во все глаза. Как будто в этот миг всех их озарило сознание, что перед ними некто могущественный и всесильный, который тем не менее явился к ним в обносках бедного пастуха.

– Значит, вы… – с трудом выговорил Рафа.

– Я ТОТ, КТО Я ЕСМЬ. Это все, что вам следует знать. Вы должны быстро удалиться отсюда, но на мельницу не ходите. Ступайте на север, в морской порт. Там вы увидите храм, он стоит на вершине скалы. Идите прямо туда. Очень важно, чтобы вы оказались там до полуночи завтрашнего дня. В том городе вы найдете человека, который знает меня и посадит вас на корабль, отправляющийся во Францию. Не усомнитесь во мне, верьте. Я пошлю вам вслед серавимов, если потребуется.

Земля, на которой стоял пастух, вдруг стала светиться, менялась и одежда мужчины, весь его облик смягчился.

– Я буду с вами всегда, хоть до скончания времен, – проговорил он с улыбкой, и в этот момент все вокруг него закружилось золотым смерчем, испуская во все стороны миллионы тончайших лучей.

Неожиданно с моря задул ураганный ветер. Деревья в лесу с грохотом колотились друг о друга, словно бревна, сломанные ветки взлетали в воздух. Смерч поднял с земли опавшие листья и кружил их все быстрее, образуя некую непроглядную коричнево-красно-зеленую массу. Испачканные во влажной земле листья прилипали к их лицам; Томас сжался как только мог, приникнув к земле, а Рафа и Кейт спрятались в узком проеме между стволом упавшего дерева и жирной землей.

Воздух наполнился шумом, треском, скрипом ломавшихся веток. Эхо разбушевавшегося леса разносилось по поляне. Между верхушками деревьев перелетали голубые и красные языки пламени, ярко вспыхивая и сверкая, они перебрасывались с ветки на ветку. Весь этот шум, грохот, огни и ломающиеся ветки почти оглушали своим неистовством.

Томас поднял голову, его лицо облепила грязь и кусочки древесной коры. Он хотел посмотреть на того, кто стоял в центре смерча. Незнакомец совершенно изменился. Тряпье пастуха исчезло. Его одежда ярко светилась чистым серебром, лицо сияло, как само солнце. Томас прикрыл глаза рукой, спасаясь от ослепительного света. В какой-то момент незнакомец исчез, осталась после него лишь сума из козлиной шкуры, прислоненная к дереву. И воцарилась полная тишина, полный покой.

Рафа первым выбрался из своего убежища – из-под ствола упавшего дерева. Он проложил себе путь через завалившие его листья и ветки, оставленные смерчем. Выкарабкалась и Кейт, судорожно хватая ртом воздух. Томас лежал на земле лицом вниз, обеими руками закрывая голову, чтобы не слышать завывания ветра. Приподнявшись на колени, он посмотрел на Рафу и Кейт.

– Так это был… – спросил он, не в силах закончить фразу.

– Это был Риатама. Я знаю. Это был он, – дрожащим голосом ответил потрясенный Рафа.

– Как ты можешь быть уверен… А что, если он из тех гадких созданий, только в другом обличье? – сказала Кейт, выбирая сухие листья из волос. – Он мог убить нас этой бурей. И где он теперь, почему ты уверен, что это был он?

– Просто я знаю, и не спрашивай меня как. Его голос… и что-то такое в его глазах. И то, что он знал так много о каждом из нас, – ответил Рафа.

– Тогда мы должны поступить, как он сказал. До Уитби путь неблизкий; через два часа будет уже темно, и мы ни за что не доберемся туда до полной тьмы, – сказал Томас, поднявшись на ноги.

Кейт подняла суму из козлиной шкуры. Сума была сделана из одного куска и обшита через край толстым кожаным ремешком. Кейт заглянула в нее. Она пахла сочной травой, патокой, корицей и свежим хлебом. Кейт закрыла глаза и восторженно вздохнула. По ее лицу расплылась улыбка.

– Что там? – спросил Томас.

Она заглянула в сумку – там был еще один небольшой каравай хлеба, несколько соленых рыбешек, завернутых в муслиновую тряпицу, несколько золотых монет и маленькая серебряная фляжка. Порывшись, она нащупала на самом дне два камня. Вынув их, она увидела, что оба камня совершенно одинаковы, величиной с гусиное яйцо и абсолютно прозрачные, как стекло. Тщательно отполированные до блеска, они весили гораздо больше, чем можно было подумать, судя по их размеру. Она показала камни Рафе.

– Что это?

– Я никогда не видел раньше ничего им подобного, – сказал Рафа и, взяв один из них с ее протянутой ладони, рассмотрел камень вблизи. – Если они от Риатамы, значит, в них есть какая-то сила и цель. Положи их обратно в сумку – здесь чьи-то глаза могут следить за нами. Мне очень не нравится это место. – Он оглянулся на лес, ожидая увидеть какой-нибудь знак. – По-моему, нам следует продолжить наше путешествие. Какая дорога лучше всего?

– Если мы выйдем из леса, то можем подняться на Белую Пустошь, а оттуда есть дорога на Уитби, – сказала Кейт. – Бейтаун нам лучше бы обойти стороной. Слишком много людей нас там знает.

– А что сделаем с сумкой? – спросил Томас.

– Возьмем с собой. Здесь есть все необходимое для нашего путешествия. Это было оставлено нам не случайно, а с целью, по какой-то причине, и мне кажется, эта причина станет нам ясна, и очень скоро.

22

СТРЕГОЙКА МЭНОР

При свете свечи, стоявшей на кухонном столе, Бидл пытался смягчить боль на избитом до синяков лице с помощью небольшой влажной тряпицы, которой пользовались, чтобы вытереть жаровню от свиного жира. Каждое прикосновение пропитавшейся жиром грязной тряпки причиняло мучительную боль не только коже, эта боль проникала глубоко внутрь. Демьюрел истязал Бидла, лупил по голове несколько минут подряд, несколько нескончаемых и мучительных минут. Он избивал своего слугу, наказывая за то, что тот потерял пленников, избивал, чтобы хоть так сорвать на нем свою ярость; колотил горячей жаровней, кухонной табуреткой, а когда все это было переломано и непригодно к использованию, принялся жестоко пинать ногами.

Бидл налил себе большущую кружку своего самого крепкого пива. Оно было густое, мутное и с шапкой почти твердой пены. Он поднял кружку и осторожно поднес ее к губам. Тряпка закрывала ему нос. Он сделал глубокий вдох и тут же залпом выпил теплое пиво. Оно опалило рот и словно прилипло к горлу, когда он проглотил напиток. Он поднял глаза от стола и сквозь заплывшие от синяков щелки увидел тело глэшана, до сих пор валявшееся посреди холла. Демьюрел все еще высился за спиной Бидла, но временно прекратил избивать свою жертву, ради того чтобы продолжать истязать его попреками.

– Ты идиот! – орал он. – Как ты позволил им ускользнуть! Мне они были нужны, необходимы. А теперь они удрали и унесли с собой Керувима. Ты виноват во всем, и ты заплатишь за это еще до конца дня. – Он бешено сверкнул глазами, глядя на коротышку Бидла. – Мне пришла в голову отличная идея взять тебя вместо него, получить твою кровь вместо его. Что ты скажешь на это?

– Скажу, что это было бы облегчением, – чуть слышно прошептал Бидл.

– Что?! Что ты сказал?

– Это было бы понятнее. Мне так жаль, хозяин…

Бидл уже клянчил. Он потерял всякое мужество. От одной мысли, что остаток жизни он проведет рядом с этим человеком, ему стало дурно. Хотелось убежать, но он знал, что не успеет сделать и нескольких шагов, как Демьюрел схватит и тут же прикончит его. Он жалел теперь, что не ушел с остальными, не попытался начать новую жизнь. Ведь Кейт сказала, что у него есть возможность стать каким-то другим, стать гораздо лучше.

– Ну-ка оттащи эту тварь в подвал. Хочу посмотреть, что оно такое, – рявкнул Демьюрел.

Бидл встал от стола, избитый до полусмерти, и поплелся к оборотню. Схватив его за ноги в башмаках, он потащил его по каменному полу, а потом вниз по ступенькам, в подвал. Он не обращал внимания на шумы, пока тащил тело по полу, не заметил, что грудь покойника слегка подымается и опускается, как будто он чуть-чуть дышит. Не видел он и проблесков глэшановых глаз, не приметил легкого подрагивания его пальцев.

Услышав стук дверного молотка, оставшийся наверху Демьюрел направился к входной двери и, пока шел по коридору, сердито бормотал про себя проклятия. Он взял из подставки возле двери крепкую палку для прогулок, собираясь хорошенько шарахнуть ею так громко стучавшего гостя, кто бы он ни был, и тут, взглянув вверх, увидел, что золотой ворон над зеркалом исчез.

– Эй, кто там, спокойнее! Я иду быстро, как могу! – крикнул он.

Отперши дверь, он вгляделся во тьму и увидел капитана Фаррела; взрыв превратил его мундир в лохмотья, лицо было обожжено порохом. Демьюрел молча впустил его. Фаррел проковылял прямо в кабинет и без сил упал в кресло, стоявшее возле камина.

– Дайте мне выпить… Я хочу выпить! – крикнул дунамез, забравшийся в Фаррела. – Кувшин виски, и не меньше!

Демьюрел вышел и вернулся с виски. Фаррел схватил коричневый кувшин, поднес его ко рту и выпил залпом.

– Ох, до чего ж вкусно, – сказал дунамез, стараясь подражать голосу Фаррела. – Сто лет не пивал такого, – добавил он, обтерев рукавом лицо Фаррела. – Садитесь, священник. Я к вам по поручению… кое-кто желает поговорить с вами.

Демьюрел опустился в кресло напротив него.

– Вижу, капитан, несчастный случай не сделал ваши лондонские манеры лучше. Вы все такой же болван, каким были всегда. Я-то думал, послушав ваших людей, что вы мертвы.

– Будет мертв, и очень скоро, – сказал дунамез собственным голосом. – Как и вы, если не послушаетесь меня. Вы принесли новый свет в этот мир и, то ли благодаря сознательным усилиям, то ли по глупости, сотворили нечто замечательное. Из эпохи Риатамы мы перешли в эпоху Пиратеона.

– Фаррел, бросьте свои шутки. Что вам известно о Пиратеоне? Кто вам сказал о нем? – спросил Демьюрел.

– Ваш приятель говорить не может, – сказал дунамез, хихикнув. – Его мозг попал в ловушку, захвачен целиком и полностью. Я ношу его, как плащ, и весьма потрепанный из-за того, что стряслось.

– Ну, так выкладывай живо, тварь, что должен сказать, и вылезай из него, прочь, убирайся, слышишь? – свирепо прикрикнул Демьюрел на дунамеза.

– Убираться? Мне? Да ты заговорил и впрямь как священник. Риатаму я знаю, керувимов знаю, но что такое Демьюрел? Тот, кто имеет крупицу власти, да и та получена от истинного властителя мира. Ты – марионетка. – Дунамез смеялся. – Я пришел за Керувимом. Я должен отнести его Пиратеону. Где Керувим?

– Недалеко, поблизости. – Демьюрел соображал быстро. – И в надежных руках.

– Ну так давай его сюда, и мы с тобой в расчете. Существуют плотские радости, и я намерен насладиться ими, но для меня это доступно лишь в шкуре Фаррела.

Демьюрел встал и подошел к окну. Он смотрел на Бейтаун. Облако светилось ярче, чем когда-либо.

– Это не так просто. Керувима здесь нет. Здесь его всегда могли украсть, поэтому я отнес его к лорду Финнестеру в Стрегойка Мэнор. Он обещал мне беречь его как зеницу ока; а завтра я заберу у него Керувима, – сказал Демьюрел, надеясь, что его ложь не будет замечена.

– Ты отправишься за ним сегодня, и больше ни слова, – прошипел дунамез, от злости едва не выскочив из Фаррела. – Пиратеон будет здесь нынче ночью, и я не хотел бы оказаться на месте человека, который заставит его ждать.

– Ты не человек, так что же ты такое? – спросил Демьюрел, стараясь увести разговор от Керувима.

– Я тот, кто существует вне времени, не подвластный смерти, но и никогда не живущий настоящей жизнью. Я дух, который предпочитает уютно устроиться во вместилище из плоти и крови. Есть что-то поистине восхитительное в осязании, обонянии, вкусовых ощущениях. Вы, люди, не знаете, как удивительно вы сотворены, вы ко всему этому относитесь как к само собой разумеющемуся. Я же могу почувствовать все это, только внедрившись в одного из вас… – Он помолчал и взглянул на Демьюрела. – И вы никогда не узнаете, как утомительна может быть жизнь.

– Но какова твоя власть, что можешь ты сделать? – спросил Демьюрел.

– Власть… Это все, о чем ты думаешь? Власть я оставляю другим; мое же единственное желание – познать наслаждения этого мира: есть, пить, собирать вокруг себя… – Дух вдруг умолк и, повернув голову Фаррела, прислушался. – По-моему, твой слуга зовет тебя.

– Я ничего не слышу, – ответил Демьюрел.

– Он в подвале, я слышу его вопли. Должно быть, он помирает, – спокойно заметил дунамез.

Демьюрел выскочил из кабинета, Фаррел последовал за ним неспешным шагом – дунамез восхищенно осматривал коридор.

Сдавленные вопли стали слышны уже в переходе, который вел к двери в подвал. Кричал Бидл. Демьюрел мигом скатился по ступеням в подвал и стал колотить в запертую дверь.

– Открой мне, Бидл. Что случилось? – кричал Демьюрел, продолжая дубасить дверь.

Ответа не было, из-за двери доносились лишь сдавленные стоны.

Демьюрел ногой вышиб засов, дверь распахнулась, но в темноте подвала ничего не было видно. Демьюрел только чувствовал, что там есть кто-то еще, кроме Бидла. Слышал он лишь стенания Бидла, но знал: там есть еще кто-то другой, и совсем рядом.

– А ну, выходи, кто ты там, не то вытащу свою шпагу, войду и проткну тебя. – Демьюрел врал напропалую, надеясь вынудить затаившегося в темноте неизвестного открыться.

Из темноты вылетел короб с бренди и обрушился ему на грудь; Демьюрел откатился назад, упав к ногам Фаррела-дунамеза. Дух невозмутимо смотрел на него сверху вниз.

– Будь я на твоем месте, не пошел бы туда. Ты же всегда можешь взять себе другого слугу, они так легко соглашаются, – сказал дунамез.

– Но он может умереть, – возразил Демьюрел, встав на ноги.

– В таком случае возьми лучше мою шпагу, – сказал дух и протянул ему рапиру Фаррела. – Да поосторожней, не то как бы не поранил себя самого, – добавил он насмешливо.

Демьюрел с опаской вошел в смоляную черноту подвала. Слева слышны были всхлипывания Бидла. Озираясь по сторонам, Демьюрел пытался хоть что-нибудь разглядеть в кромешной тьме. Дверь в подземный ход была прямо впереди, он знал это, вдоль стен сложены были ящики и бочонки с контрабандным товаром. Внезапно он услышал, как кто-то справа от него царапает каменную стену. Одетое в черное существо, похожее на гигантского кота, выступило вперед из угла. Оно схватило Демьюрела за уши и швырнуло наземь; он ударился о каменный пол и выронил шпагу, которая откатилась по каменным плитам в угол.

Фаррел, оставаясь безопасности ради по-прежнему за порогом, наблюдал, как черное существо схватило Демьюрела за голову и подняло; кошачьи глаза ярко вспыхивали в темноте. Демьюрел ухватил призрака обеими руками, стараясь отбросить его от себя. Но призрак подкинул его в воздух, и он грохнулся на каменные ступени. Металлическая дверь из подземного хода открылась, и черное существо исчезло – эхо его шагов еще долго перекатывалось по туннелю.

Тропа на Уитби вынырнула из-под защитного лесного крова на простор Белой Пустоши. Теперь, оказавшись подвластными всем стихиям, они брели, словно усталые овцы, наклонив головы против ветра, по узкой тропе, густо заросшей вереском. Предвечернее солнце на западе постепенно блекло, отчего свет от облака, подымавшегося на востоке с моря, казался еще ярче.

Далеко внизу виден был Бейтаун, крепко уцепившийся за покатый склон прибрежной скалы; высокий прилив смывал остатки оползня. В заливе они разглядели корабль, готовый к отплытию. К основанию каждой из трех его мачт был принайтовлен фонарь – словно три звезды, сиявшие на черной поверхности моря.

И тут с чистого неба на западе налетел невесть откуда взявшийся яростный ураган, засыпая все вокруг крупными белыми градинами. Они падали на землю, разбивались о скалы, словно гигантские белые яйца, ломали и прибивали к земле кусты вереска. Было слышно, как они крушат в лесу ветки деревьев и отскакивают от утоптанной тропы. Град обрушился на дерево, мимо которого проходила наша троица, Томаса сбило с ног.

Кейт и Рафа подняли его и подтащили к большой скале, за которой можно было укрыться. Они тесно прижались друг к другу, накрыв головы куртками, так как ураган усиливался и ледышки били все крепче.

– Мы должны уйти с пустоши! – крикнула Кейт во весь голос, чтобы ее услышали сквозь шум урагана и грохот градин. – Внизу, в долине, есть дом, я вижу там огоньки. Мы можем приютиться в хлеву… все равно нам не добраться в Уитби до ночи.

Все вместе они побежали с пустоши по дороге вниз, стараясь не потерять из виду дом с освещенными окнами. Томаса охватывало все нараставшее беспокойство. Однажды, еще совсем маленьким, его приводил отец в этот дом. Это был дом лорда Финнестера.

Небо очистилось, и облако сияло ярче луны, когда они пробежали последние несколько шагов к Стрегойка Мэнор. Это был великолепный, огромный, поражавший воображение дом о семи высоких трубах, уходивших в ночное небо. Из всех семи труб вился легкий дымок, а в окне эркера, смотревшем на ухоженные газоны, горела красная свеча. В центре одного из газонов стоял высокий каменный столб, выглядевший так, словно он пробился из глубины земли и вырос в два человеческих роста. Он похож был на древнюю колонну – напоминание о народе, чья задача и цель забыты миром.

Дом был сложен из тесаного камня и сбоку выглядел так, будто когда-то был слит воедино из трех домов последующими поколениями, расширившими строение соответственно росту их благосостояния. С трех сторон он был окружен деревьями, но с восточной стороны открывался вид на море и пустошь. Из парадного входа был виден целиком и без каких-либо помех дом викария и в семи километрах к югу сланцевые карьеры. Весь двор перед домом был усыпан белыми тающими градинами. Везде царила внушающая суеверный страх тишина, не слышно было даже птичьего гомона. Только что ярко-красное, облако стало вдруг тускло-зеленым; на юге, далеко в море, выглядывала над горизонтом луна. Когда они двинулись к входу, Томас потянул Рафу за рукав.

– Не знаю, правильно ли мы поступаем. Мой отец рассказывал мне всякие истории про этот дом. Он говорил, что это плохое место. – Томас обернулся к Кейт. – Ты ведь тоже знаешь это, верно, Кейт?

– Я знаю только одно: мне очень пригодилась бы сейчас теплая постель. И мы собираемся всего-навсего попросить разрешения переночевать в конюшне хозяина, а утром сразу отправимся в Уитби, – холодно ответила Кейт.

– Лучше бы мы послушались Крейна и пошли к Рубену, а после на лодке добрались до брига. Как раз сейчас мы уже были бы далеко от этих мест. – Теперь Томаса мучило сомнение: действительно ли им явился Риатама? Как знать, может, эту шутку сыграл с ними какой-нибудь лесной дух, и все это им троим просто приснилось? – У меня дурное предчувствие, Кейт. Мы останемся здесь, у ворот, а ты, если хочешь, иди и попроси лорда разрешить нам переночевать в его конюшнях.

Томас и Рафа подошли к воротам. Рафа наклонился у каменного столба и как будто спрятал что-то в трещине сухой каменной стены. Кейт направилась к массивным деревянным дверям Стрегойка Мэнор. Они были в два раза выше и в четыре раза шире ее самой и были обиты огромными черными гвоздями, глубоко ушедшими в дерево. Дверная ручка была из латуни, а посредине двери, на уровне вытянутой вверх руки, – большой дверной молоток, вырезанный в форме козлиной головы.

Дотянувшись до молотка, Кейт трижды громко ударила им – звуки ударов прокатились сквозь тишину. Кейт ждала. Вскоре она услышала, что кто-то в тяжелых башмаках идет по каменным плиткам пола. Дверь медленно отворилась, и перед нею предстал невысокий человечек с красным лицом и белыми короткими баками; его лицо расцвело чрезмерно широкой приветливой улыбкой. На нем были модные бриджи, красная охотничья куртка и черные кавалерийские сапоги.

– О боже мой, что вы делаете на дворе в такую ночь? – воскликнул он подчеркнуто ласковым голосом. – Входите, входите, вы же эдак простудитесь до смерти!

Он дружески ей улыбался; его глаза блестели, отражая огоньки свечей. Из комнат доносился аромат кофе и корицы. Кейт лишь однажды вдыхала этот запах – в «Гриффин Инн», возле ярмарочной площади в Уитби. Ей разрешили отпить глоточек из отцовой кружки, пока он сидел там и беседовал с Гриффином, владельцем постоялого двора: кофе был горький, и порошок прилипал к нёбу, и во рту пахло поджаренными бисквитами. В тот день она отчаянно полюбила этот крепкий душистый напиток. Он уводил ее мысли в далекие края, он возбуждал, завораживал, искушал. Кофе был напитком богатых, напитком мыслителей, артистов и ценился на вес золота. Этот запах кофе в Стрегойка Мэнор так и манил ее войти, он так и кричал о безопасности, о комфорте и унес прочь последние крупицы страха. Она посмотрела в глаза стоявшего перед нею мужчины и окончательно поняла, что нашла человека, который непременно им поможет.

– Мои друзья остались за воротами. У нас большая беда. Простите пожалуйста, но можно нам остаться на ночь в вашей конюшне? – уже не колеблясь, спросила она. Удивляло ее только одно: почему дверь отворил не дворецкий или другой слуга?

– Ну, конечно, моя дорогая, входите же. – Повернувшись к воротам, он крикнул Томасу и Рафе: – Идите сюда, присоединитесь к вашей подруге. Здесь найдется место у огонька и еда на плите, входите же и согрейтесь как следует.

Его голос звучал так приветливо, успокаивающе. С запада небо стало затягиваться темными тучами, они двигались прямо на светящееся облако, и уже почти поглотили его. Луна еще боролась, посылая миру свет, но вскоре толстое темное одеяло закрыло все небо. Томас неохотно кивнул Рафе, и они направились к дому. Их встретила такая же теплая улыбка, и, когда они переступили порог, хозяин, здороваясь, дважды тряхнул каждому руку.

– Входите, входите, будьте как дома в Стрегойка Мэнор. Эта усадьба принадлежит моей семье уже три столетия. Мои предки приехали сюда из страны, лежащей далеко отсюда, на востоке, из страны гор и лесов, и с тех пор мы живем здесь постоянно. – Он говорил быстро, обращаясь к Рафе, его голос скрипел, как несмазанные двери. – Мы тоже когда-то были пришельцами, и с тех пор наш род всегда тепло встречает путника, оказавшегося у наших ворот. – Он повел их в огромный, пышно украшенный холл. – Простите меня, я не представился. Я лорд Финнестер. – А кто же пожаловал к нам в гости? – спросил он, открывая в широчайшей улыбке белые зубы.

Кейт представила хозяину каждого. При этом она вся дрожала от холода, с нее скатывались на пол подтаявшие градины.

– На кухню, друзья мои, пока мы все не поплыли здесь, – сказал лорд быстро. – Там пылает камин, будет и теплая вода, чтобы вам ополоснуться. – Он посмотрел на Рафу. – Таких, как вы, я раньше никогда не видел. Конечно же, вы прибыли издалека и можете поведать нам много интересных историй. Когда все вы приведете себя в порядок и насытитесь, мы можем сесть у огня, и вы расскажете мне, откуда вы и что делаете здесь.

Финнестер повел их в кухню. Это было просторное помещение с каменными стенами и большим каменным очагом в рост человека. В нем весело горел огонь, отражаясь на стенах и выстреливая искры, дым и языки пламени в широкую трубу.

– Станьте к огню, он прогреет вас моментально, – сказал владелец поместья.

Они подошли к камину чуть ли не вплотную, насколько было можно, чтобы не обгореть. От их одежды сразу пошел пар, казалось, что она вот-вот загорится. Томас смотрел на языки пламени, они согревали его лицо и стягивали кожу на скулах. Он был голоден, во рту пересохло, от запаха кофе, кипевшего в подвешенном прямо перед ними котелке, кружилась голова. Закопченный котелок под толстой черной крышкой шумно булькал.

– Я люблю как следует прокипятить кофе, – сказал Финнестер. – Он тогда отдает дымком.

Он сновал по кухне, передвигая кастрюли, выкладывая на стол хлеб. Было странно, что лорд, владелец Мэнора, по-видимому, частенько обслуживал себя сам. Хотя кухня была чисто подметена, а посуда в буфете вымыта, слуг в доме явно не было. Однако гости не слишком обращали внимание на то, чем занят хозяин. Они молча смотрели в огонь, и каждый думал о том, что происходило с ними до сих пор и что ждет их впереди.

Кейт, глядя на огонь, почти задремала. Под потрескивание искр она унеслась мыслями далеко, в совсем иной мир. В воображении она видела улицы и дома, шпиль большого храма, который возник вдруг и потом исчез, сменившись волнующимися корабельными парусами. Она протянула к огню свои застывшие руки, чувствуя, как сон овладевает ею, как немеют ноги и цепенеет все тело.

– Идите-ка сюда, к столу, – раздался позади них веселый голос. – Трапеза не слишком обильная, но все же поддержит ваши силы. – Финнестер улыбался своей теплой, приветливой улыбкой.

На столе лежал каравай свежего хлеба, сыр, яблоки и холодное мясо. Он поставил посредине горячий котелок с кофе и четыре чашки. Все это он делал так, словно исполнял некий ритуал. Чашки расположил правильным квадратом, потом разлил по чашкам темную жидкость. Горячий пар, завиваясь спиралью, кружил над чашками в слабом свете свечи – совсем как дым из ведьминского котла. Все это и в самом деле почему-то имело зловещий вид, пар вился вокруг его рук, аккуратно разливавших по чашкам кофе.

– Это кофе? – на всякий случай решила удостовериться Кейт.

– Да, милая девочка, боюсь, я неисправимый кофеман. Кофе, шоколад, иногда стаканчик вина – вот и все мои грехи, – проговорил он, садясь к столу.

– Сэр, – сказал Рафа, – мне не хотелось бы показаться бестактным, но я не могу это пить. Мне неприятно то, как действует этот напиток.

– Мудрый человек всегда знает, чего он не должен делать, – сказал Финнестер коротко. – Однако он никогда не позволит себе навязывать свои взгляды другим. – Он улыбнулся, не разжимая губ и придвинул чашки к Кейт и Томасу. – Вы, я уверен, с удовольствием попробуете сей чудесный эликсир, не так ли? – Он помолчал немного. – Но что же привело вас в Стрегойка Мэнор?

Томас взял чашку и откинулся на высокую спинку стула. Он никогда не был из говорливых, но тепло от камина и горячий горький кофе возбудил его. С Финнестером он чувствовал себя на удивление свободно, почти как дома. Его страхи исчезли, их место заступило страстное желание поделиться их приключениями с человеком, готовым, как он считал, его слушать. Он даже не заметил все возраставшей тревоги Рафы.

За следующие десять минут Томас рассказал Финнестеру все, начиная с того момента, когда они вошли в подземный ход, – про Керувима, их бегство и путь через пустошь.

– Силы небесные! – воскликнул Финнестер. – Подумать только, что все это случилось так близко от моего дома. А где Керувим теперь? – спросил он словно мимоходом.

– Мы его потеряли, – быстро вмешался Рафа, прежде чем успели заговорить другие. – Должно быть, я выронил его в пустоши. Я проверил мой плащ еще до того, как мы подошли к воротам вашего дома, но Керувим исчез. Утром нам придется вернуться и отыскать его.

– И ты нам ничего не сказал?! – возмутилась Кейт.

– Просто не успел, – ответил он.

– Н-да, такую вещь нельзя оставлять надолго неизвестно где. Ведь вы не хотели бы, чтобы столь могучая сила опять попала не в те руки. – Финнестер похлопал Томаса по спине. – Ты смелый парень. Всем вам нужно сейчас немного поспать; и зачем вам ложиться в конюшне, не желаю даже слышать об этом! Вы можете занять комнату слуг наверху. Я здесь совершенно один. Как ни печально, никто не желает оставаться со мною долго; все твердят, что дом им не нравится. Пойдемте же, захватите свечу и еду, я сам покажу вам комнату. Я разжег там камин к вашему приходу… – Финнестер закусил губу, поняв, что сказал лишнее, встал из-за стола и знаком предложил следовать за ним.

Из теплой кухни они вышли на страшно холодную заднюю лестницу. От площадки каждого этажа длинный коридор вел к комнатам, в замке каждой двери торчал ключ. Финнестер поднимался все выше и выше, пока они не оказались на чердаке, под покатой крышей. Ветер гремел черепицей и через плетеный и побеленный потолок врывался в длинную узкую комнату – помещение для слуг. Половину комнаты занимали четыре кровати, оставив лишь узкий проход вдоль стены. Длинная ковровая дорожка закрывала дощатый пол, в небольшом камине весело пылал огонь.

– Можете чувствовать себя здесь как дома. Я вас покидаю, увидимся утром, – сказал Финнестер, возвращаясь к двери. – Если услышите какой-нибудь шум, не тревожьтесь. В усадьбу вечно залетают совы, забегают лисы, иногда их вой напоминает человеческие голоса. Старый дом дребезжит и стонет, но это совсем не опасно. – Он запнулся, лицо на мгновение выразило беспокойство. – Впрочем, вам лучше бы оставаться в комнате. На вашем месте я не стал бы бродить ночью по коридорам. Для меня это был бы ужасный удар, случись с вами какая-нибудь неприятность.

С этими словами он вежливо поклонился и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Они молча ждали, когда его шаги совсем затихнут в конце лестницы.

Томас смотрел на кровати, не веря своим глазам. Никогда ему не доводилось спать в такой великолепной постели. Простыни были белые и хрустящие, на одеяле никаких следов вшей – здесь ничто не помешает ему выспаться! Он навзничь бросился на перину и стал кататься по ней, восторгаясь ее необыкновенной мягкостью. Скоро Томас и Кейт покинули этот мир, им снились сны, они изредка что-то ворчали и подергивали всеми конечностями, словно уставшие до смерти спаниели. Рафа сидел на своей кровати возле свечи и прислушивался к каждому звуку в доме, ожидая чего-то, что, он знал, непременно должно было случиться.

23

БАРАБАН ЛАББОКА

Ктрейн не без труда взобрался на палубу «Мадженты». Накатывавшиеся одна за другой волны не давали выпрямиться. Он ухватился за поручни и посмотрел вверх. Бриг готов был к отплытию. Команда натянула фалы, пушка возле грот-мачты была заряжена. Ветер трепал паруса, и корабль нырял носом, борясь с волнами. Крейн глубоко вдохнул морской воздух. На суше он всегда чувствовал себя скованно, словно страдал клаустрофобией, но здесь, в море, это был свободный человек. Он сунул руку в карман, достал серебряную монетку и бросил ее в море.

– Спасибо за надежный приют, – пробормотал он чуть слышно, отдав дань Селки, духу моря, надеясь, что он присмотрит за кораблем до его возвращения.

– Команда, слушай меня! – крикнул он громко. – Мы зайдем в залив и станем как можно ближе к скале, потом приготовимся к действию.

С нижней палубы появился Мартин и приветствовал капитана.

– Они на корабле? – спросил Крейн.

– От них ни слуху ни духу, капитан. Двое моих людей поджидали их и Рубена, но дольше ждать нельзя. Мы должны войти с этим приливом или остаться здесь до утра.

Вслед за Крейном Мартин пошел в капитанскую каюту.

– Надеюсь, Демьюрел их не поймает. Когда мы пересечем залив и займем позицию, старый пьянчуга кое-что получит от нас. Это заставит его задуматься, – сказал Крейн. – Ну, а им придется идти своим путем.

«Маджента» качалась на волнах, то взмывая на гребень, то соскальзывая вниз. Ветер, надувавший паруса, быстро нес ее вперед; сменив галс, они вскоре вошли в залив. Крейн издали видел свет в доме викария на вершине скалы. Далеко внизу, над трубами сланцевой фабрики, клубился черный едкий дым.

Крейн и Мартин стояли в дверях каюты и смотрели на дом викария. В душе Крейн понимал, что решение, которое он намерен был выполнить, навсегда сделает его изгоем. Он знал: как только пушка выстрелит, он будет обречен. Фаррел сделает для этого все, а Демьюрел нагло соврет. И тем не менее, думал Крейн, удовлетворение от того, что дом этот будет снесен с лица земли, многократно перевешивает цену, которую ему придется заплатить: провести остаток жизни далеко от этой страны. Но будут другие порты, другие страны, и, как знать, может быть – только может быть, – он найдет то, что всю жизнь искал.

Крейн оглядел палубу. Люди деловито натягивали тросы и ставили пушку в позицию.

– Хочу музыку. Нет ничего лучше, чем песня в сопровождении пушечного огня. Где Лаббок и Фингус? – крикнул Крейн. – Тащите этих стариканов сюда. Хочу музыку!

Лаббок и Фингус были вдрызг пьяны, они сидели на канатной бухте, забыв обо всем на свете. Через плечо Лаббока был перекинут широкий толстый ремень, у его ног стоял огромный, обтянутый свиной кожей барабан, украденный им у зазевавшегося драгуна. У Фингуса на коленях лежала скрипка в черном бархатном футляре. Услышав зов капитана, они оба так и подскочили, хотя не слишком твердо держались на ногах.

Фингус был маленького роста мужчина с тоненькими паучьими ножками и вытянутым носом. Он мигом схватил скрипку, вынул ее из футляра, приладил к подбородку и заиграл, его длинные ноги заходили ходуном. Лаббок поднял барабан и стал отбивать дробь, все ускоряя темп. Фингус, приплясывая, играл на скрипке, кое-кто из команды, подзадоривая его, бил в ладоши. Он продолжал выплясывать, с разлету вломился в дверь каюты, потом упал на колени, пронзительно наяривая на своей скрипке какую-то мелодию под быструю дробь барабана Лаббока. Корабль качало, Фингуса бросало из стороны в сторону, но он не отводил смычка. Наоборот, все ускорял темп. Матросы, один за другим, пускались в пляс. Они кружились, взявшись за руки. Фингус на палубе быстро, как только мог, перебирал ногами. Крейн не спускал глаз с дома викария, высившегося на скале. Рядом с кораблем кружили два дельфина, то и дело выскакивая из воды.

Лаббок колотил по барабану все громче, Фингус пиликал на своей скрипке все быстрее. Море волновалось, брызги то и дело дождем обрушивались на палубу, с севера пробилось сияние необычного облака. Внезапно музыка оборвалась.

– Всем приготовиться! – крикнул Крейн, когда бриг оказался на расстоянии пушечного выстрела от дома викария. Он ждал, когда волна подбросит корабль как можно ближе к скале. Бриг накренился, поднятый волной. – Огонь!

Ночной воздух наполнился запахом пороха. Завеса багрового дыма вылетела из пушки в черное небо. Ядро с адским ревом понеслось к своей цели. Крыша дома викария взлетела в воздух, рассыпая вокруг серую черепицу, и рухнула, гулким ударом потрясши землю.

– Огонь! – еще раз крикнул Крейн команде, приготовившей вторую пушку.

Выстрел проревел в ночи, как невидимый зверь. Ядро попало в угол здания, кирпич и камни разлетелись вокруг.

Вдруг послышались мушкетные залпы, было видно, как порох, вспыхивая, рассыпал с вершины скалы крохотные искры. Пули защелкали по обшивке брига, словно град.

– Займемся мушкетами, быстро! – приказал Крейн. И, подождав волны, скомандовал: – Огонь!

Первая пушка прогрохотала во второй раз, целя в небольшую группу стрелков на скале. При слабом свете луны и светящегося облака Крейн увидел, что ядро поразило цель, взметнув в небо груды земли. Больше оттуда не стреляли.

– Фингус, сыграй мне что-нибудь радостное, хочу отпраздновать победу, – сказал Крейн спокойно, уходя в свою каюту.

Команда разразилась громогласным «ура!», и Фингус тронул струну, задавая тон барабану Лаббока.

Звуки пушечных выстрелов эхом разнеслись по долине. В Стрегойка Мэнор Рафа вскочил с кровати и бросился к окну. Он разглядел вдали, что дом викария весь в дыму и огне, словно красная свеча на вершине темного холма.

– Быстрее, – прошептал он Томасу и Кейт. – Дом Демьюрела горит.

Томас, еще не пробудившись как следует, шатаясь подошел к окну, подталкивая и Кейт. Сонными глазами они смотрели на раскинувшуюся перед ними картину.

– Что случилось? – спросила Кейт.

– Что бы там ни было, думаю, Демьюрел не обрадуется. Он явится сюда, чтобы отыскать нас, и мы слишком близко, чтобы чувствовать себя в безопасности, – ответил Рафа.

– Смотрите! – сказал Томас внезапно, указывая в сад.

Из леса на поляну выходила длинная процессия; все участники ее были в черных масках. Они подошли к высокому одинокому камню и стали в кружок вокруг него.

Томас отскочил от окна, задул свечу и вернулся к остальным.

– Что они делают? – спросил он.

Все трое не отрываясь смотрели на фигуры в масках, которые, став вокруг камня, взялись за руки и начали медленно двигаться против часовой стрелки.

– Это колдуны, – сказал Рафа. – Видите, они двигаются против солнца. Они вызывают силы зла.

– Откуда ты знаешь, что это они? Просто что хотят, то и делают, – возразила Кейт.

– Я видел их много раз. Они хотят воспользоваться этим камнем как центром для некой силы. Он вкопан глубоко в землю и…

– А для чего ходить вокруг камня? – перебила его Кейт.

– Они верят, что этим вызовут из земли силу, которую они хотят использовать, – но на самом деле это Пиратеон использует их, – сказал Рафа.

Между тем фигуры в масках начали петь. Они все ускоряли и ускоряли шаг, пока это движение не превратилось в танец; их голоса становились все громче. Круг танцоров распался, они отпустили руки друг друга. Теперь каждый извивался и вертелся вокруг камня отдельно. Внезапно один из танцующих остановился и, держа в руке длинную деревянную палку, подошел к камню и сбоку стал колотить по нему.

Фигура под маской выкрикивала заклинания, повернувшись к ветру лицом и каждый раз ударяя по камню своей палкой. Потом воткнула ее в землю и отошла в сторону. На деревяшке тут же появились почки и молодые побеги. На глазах у трех друзей палка превратилась в живое дерево. Ствол дерева стал толстым, его ветви покрылись молодой зеленой листвой. Каждая ветвь была усыпана белыми цветами, сразу же уступившими место маленьким красным яблочкам. Яблоки, все, кроме одного, мгновенно осыпались и были поглощены землей. Последнее оставшееся яблоко висело на самой маленькой, низко склонившейся ветке. Внезапно таинственная фигура сдвинула маску с лица. Это был Финнестер.

Трем друзьям, стоявшим у окна, не нужно было называть его имя. Кейт и Томас смотрели друг на друга, остолбенев от изумления.

– Нам необходимо выбраться отсюда как можно скорее. Они не должны завладеть Керувимом, а между тем они ближе к нему, чем способны вообразить, – сказал Рафа.

– Смотрите! – воскликнул Томас, глянув в окно. Таинственные фигуры, одна за другой, снимали маски. Среди них был Демьюрел, стоявший рядом с Финнестером, а возле него капитан Фаррел, чье лицо словно бы размывалось, когда дунамез то приближался к его лицу, сливаясь с ним, то удалялся, глубже погружаясь в его тело.

В этот момент каменный столб начал издавать низкий гудящий звук, отчего земля вокруг него сразу завибрировала. Демьюрел, улыбаясь, посмотрел на Финнестера. Из земли подымался туман; он закрывал белой пеленой стоявших вокруг столба и отражал свет луны. Из леса появились два глэшана, они прошли в центр кружка и стали возле столба. Вскоре туман, плотно окутав всю лужайку, накрыл сборище, словно одеялом. Возле каменного столба земля разверзлась, и из расселины, маршируя, вышел отряд варригалов в змеевидных шлемах, с отполированными щитами и короткими мечами. Они образовали вокруг собравшихся на шабаш второй круг, словно защищая их от тайных врагов.

Демьюрел вынул из-под мантии акациевый столбик и черную руку. Он поднял их вверх, потом вжал в землю. Рука тотчас засветилась, словно была раскалена добела.

– Оба Керувима находятся поблизости, – сказал он. – Как только лунный свет коснется каменного столба, час настанет. – Он посмотрел на окно спальни под самой крышей дома. – Они спят мертвым сном, – кивнул он Финнестеру.

И вдруг все сборище замерло в безмолвии. Демьюрел обернулся и увидел, как фаланга варригалов быстро расступилась и высокая фигура с ярко-рыжими волосами, одетая сверху донизу в черную кожу, прикрытую доспехами, прошла в самый центр кружка. Глэшаны упали на колени и склонили перед вошедшим головы, не дерзая смотреть в его несказанно прекрасное лицо.

Финнестер и Демьюрел стояли молча, не зная, что им делать. Оба смотрели на пришельца, не смея спросить его имя и не зная, может ли быть, что их догадки верны.

– Кажется мне, что вы оба, так жаждущие побеседовать со мной, вдруг потеряли дар речи.

Голос звучал на удивление мягко и как будто бы очень ласково.

– Я всегда хотел явиться и послушать тех, кто следует за мной, и это так… так приятно… встретиться с вами. – Он смотрел на них и улыбался. – Вы можете мне не представляться. Я знаю вас обоих, с большим интересом следил за вашей жизнью, а мои помощники поведали мне все о вас и ваших амбициях. Насколько я знаю, викарий Демьюрел, в свое время вы следовали заветам… – Он помолчал и бросил взгляд на небо. – Мне любопытно, о чем Он там думает сейчас, за считанные мгновения до того, как полностью лишится всей своей власти. Я ждал этой минуты долго, за это время сменилось много поколений людей… и видите – у нас есть даже древо и яблоко. Нам нужны всего-навсего Адам и Ева, а также Керувимы, и тогда человеческий род падет, и Бог падет тоже, на этот раз навсегда, без каких-либо временных вмешательств Риатамы.

Теперь он кричал, в голосе была ярость и злоба, лицо исказилось, словно от боли, но вдруг он успокоился, снова обрел хладнокровие.

– Джентльмены, прошу прощения. Позвольте представиться. Я Пиратеон; это мое настоящее имя. Я один воплощаю в себе все божества, кои – не Он. Я Пан, Ваал, богиня Земли и прочие забавные имена, какие я придумывал для себя, чтобы подвигнуть вашу породу поклоняться мне. Но я предпочитаю зваться Пиратеоном, это имя дал мне мой отец.

– Вы… вы не такой, каким мы ожидали увидеть вас, – тихо и испуганно сказал Финнестер.

Пиратеон рассмеялся.

– Вы ожидали увидеть рогатого зверя с шипами на хвосте, покрытого чешуей? – Он посмотрел на Финнестера. – Так я и думал. Мой дражайший Финнестер, когда-то я был одним из серавимов, я руководил богослужением на небесах, я сидел у Его ног. Ты думаешь, Он позволил бы подобному страшилищу служить ему? Злоба явилась во мне как нежданная радость, я воспользовался случаем, и, если бы не Риатама, мне все удалось бы. – Он перевел глаза на Демьюрела. – Увы, Демьюрел, ты не получишь всю власть в свои руки. Ты недооценил то, во что ввязался. Никогда я не доверил бы человеку править делами мира. У всех у вас частенько бывают приступы сочувствия и милосердия. Даже у самых презренных из вас где-то непременно таится зернышко любви. Это серьезный изъян. Не заложи в вас Создатель этой способности любить, как могли бы вы преуспеть! Но увы, ни один из вас не оставляет надежды на искупление, поэтому доверить вам много нельзя. Когда воцарюсь я, вы получите то, чего заслужили и что справедливо по отношению к людям вашего положения. – Он окинул взором собравшихся вокруг. – А где те трое?

– Они в доме, – ответил Финнестер.

– В таком случае, лорд Финнестер, предлагаю вам привести их. – Однако, подумав немного, Пиратеон сказал: – Нет. Я пошлю за ними глэшанов, они не любят делать ошибки и не позволят кому-то сбежать.

Он махнул глэшанам рукой, и они, покинув круг, зашагали к дому.

Рафа смотрел, как они пересекают лужайку, их черные фигуры выглядели силуэтами сквозь белую дымку.

– Вон там Пиратеон. Я знаю, это он. Мы должны немедленно уходить, они вот-вот окажутся здесь. Спустимся по лестнице, внизу пройдем через кухню и скроемся в лесу, – сказал он.

– А что, если они нас схватят? – спросила Кейт.

– Тогда то, чего хочет Пиратеон, может случиться на самом деле. Риатама обещал нам в лесу, что он нас никогда не покинет и не потеряет из виду и что, если нужно будет, пошлет нам на помощь серавимов. Ему известно, что нам угрожает, и мы должны ему верить.

Они услышали, как внизу громко хлопнула дверь, затем тяжелые шаги затопали по коридору в холл.

– Хватай сумку и бежим! – воскликнул Томас и бросился к двери.

Кейт подхватила сумку, и они все вместе выбежали из комнаты, спустились по лестнице на один пролет и оказались на средней площадке, от которой коридор вел в спальню. Ключа в замке не оказалось, и дверь была надежно заперта. К их ужасу, дверь из кухни внизу открылась, и там, в полутьме, стоял глэшан, глядя прямо на них.

– Мы в западне! – крикнул Томас, когда второй глэшан подошел к лестнице и двинулся к ним.

По всему телу Томаса пробежали мурашки, казалось, кровь застыла в его жилах. Горло перехватило, он не мог вздохнуть и с безумным видом смотрел на Кейт и Рафу, не зная, что делать. Глэшан медленно поднимался к ним по лестнице, вытянув вперед руку в черной кожаной перчатке.

– Здесь где-нибудь должен быть другой выход, – в отчаянии прошептала Кейт и, вспомнив про два кристалла, стала рыться в сумке.

– Назад, в комнату, быстро! – крикнул Рафа. Они со всех ног помчались вверх по лестнице, вбежали в комнату для слуг. Кейт захлопнула за собой дверь, Томас потащил по полу кровати, чтобы забаррикадировать ее. Они навалили кровати одну на другую, набросали поверх матрацы, поволокли туда же буфеты, шкафы, стоявшие вдоль стен, и подперли ими груду мебели – теперь это было их единственной защитой от глэшанов.

– А что дальше? – спросил Томас обреченно и все же надеясь: вдруг да найдется какой-нибудь шанс на спасение.

– Спокойно, – сказал Рафа ровным голосом. – Мы попросим Риатаму вселить мир в наши души. Я уверен, он дарует нам его и поможет спастись от зла. Садитесь на пол, закройте глаза и думайте о нем.

Все трое сели на пол и закрыли глаза. Кейт в обеих руках сжимала по кристаллу. Между тем глэшаны уже колотили в дверь, но баррикада сдерживала их натиск.

– Думайте о нем, – сказал Рафа. – Дайте ему возможность говорить с вами.

В сумеречном хаосе все трое сконцентрировали свои мысли на Риатаме, в то время как глэшаны дубасили в дверь, стараясь прорваться в комнату. Томас и Кейт, несмотря на грохот и страх, вдруг ощутили абсолютный покой. Они словно стали глухи ко всем земным шумам и все глубже погружались в мир Риатамы. И сразу не стало страха; их сердца и разум наполнились надеждой, уверенностью в благополучном исходе. Они не спрашивали, что случилось и почему; они просто предоставили этому необыкновенному новому опыту сконцентрировать их мысли и вести их туда, куда направлял их этот опыт.

Кейт сжимала в руках кристаллы; ей показалось вдруг, что твердая поверхность обоих камней стала как бы плавиться в ее ладонях. Она увидела внутренним взором обитую панелями стену комнаты. Ее глаза остановились на крошечном сучке в уголке одной из панелей, чуть-чуть из нее выступавшем. И тут она увидела, что панель открылась и за нею оказалась лестница.

– Туннель! – вскрикнула она. – Секретный ход. Мы можем спастись!

Ее голос сразу вернул их в настоящее. И в этот миг рука в черной перчатке пробила в двери брешь и стала наугад хватать что попало. Другая рука протаранила дыру в стене рядом с дверью, засыпав пол вокруг штукатуркой.

– Быстрее! – задыхаясь, сказала Кейт. – Я знаю, как выйти отсюда.

Вскочив на ноги, она огляделась. В дальнем конце комнаты, под самым скатом крыши, она заметила маленькую дощечку, вставленную в дубовую настенную панель, в точности так, как видела через кристалл. Она потянула сучок, и панель открылась. Перед ними был тайный ход, некогда использовавшийся как укрытие от таможенников; он вел куда-то в кромешную темноту.

– Но как же мы спустимся, у нас нет света, – сказал Томас; в это время еще один кожаный кулак проделал новую пробоину в стене.

Кейт протянула кристаллы:

– Смотрите, они светятся. Эти камешки дадут нам достаточно света, чтобы разглядеть дорогу.

Свет от кристаллов озарил их лица. Позади них дверь начала поддаваться под ударами глэшанов. От каждого удара вся комната сотрясалась, а баррикада постепенно отодвигалась под нажимом отворявшейся понемногу двери.

– Скорей, нельзя терять ни минуты, иначе они схватят нас, – торопила Кейт.

От последнего удара дверь распахнулась, и баррикада обрушилась. Два глэшана перескочили через наваленный в беспорядке хлам и оказались в комнате, их глаза обшаривали в темноте каждый угол. Троих подростков нигде не было. Комната была пуста. Глэшаны поглядели друг на друга. Самый высокий ползком стал обследовать пол, нюхая своим длинным носом, надеясь почуять запах беглецов.

С помощью света, излучавшегося кристаллами, было совсем не трудно идти по невысокому коридору, проложенному, очевидно, в стенах старинной крепости. Сбегая вниз, они успевали заметить на каждом этаже проходы в другие комнаты или складские помещения, где прятали контрабанду. Этаж за этажом оставались позади, и наконец в нос им ударил сильный затхлый запах воды и земли. Воздух в проходе становился все холоднее, острей пахло сыростью. Пол коридора превратился в мелкий ручей, полнившийся свежей водой; через каждые десять метров в крыше было прорезано отверстие, забранное металлической решеткой. Они уже выбрались из дома. Сквозь металлические решетки пробивался свет луны, и стали слышны голоса.

– Откусите кусочек, – говорил Пиратеон, – и я узнаю, действительно ли вы за меня или против меня.

– Но что от этого будет? – услышали они голос Демьюрела, против обыкновения весьма нерешительный.

– Это даст вам понимание, что есть мир на самом деле, и подчинит вас мне навеки. Ведь вы всегда желали этого, не так ли? – отозвался Пиратеон. – А вы, лорд Финнестер, можете откусить следующий кусочек; не беспокойтесь, оно не потеряет свою силу, этого достаточно, хватит вам обоим. – Он улыбался. – Для того, кто однажды отведал это яблоко, обратного пути нет, а когда те трое умрут, на небесах начнется штурм.

Демьюрел посмотрел на Финнестера.

– Я не совсем уверен, что это будет правильно. Я всего лишь человек, а то, о чем вы говорите, относится в иному миру. – Внезапно вся его убежденность стала убывать, как вода во время отлива. Впервые в жизни он начал прозревать последствия того, что он был готов совершить.

Финнестер схватил яблоко с ветки дерева и откусил большущий кусок.

– Смотри, ничего особенного, – сказал он с набитым ртом, старательно жуя яблоко. – С чего волноваться? В этом ведь не может быть никакого вреда. Мы продали ему себя много лет тому назад, Демьюрел. Так что теперь не время для страхов и дрожи в коленках. Вперед, приятель, мир ждет.

Он передал Демьюрелу оставшуюся половину яблока, и оно, оказавшись в других руках, тотчас у всех на глазах стало совершенно целым, без малейшего изъяна. Демьюрел неохотно откусил немного. И, как только оба проглотили угощение, мир стал меняться. Демьюрелу показалось, что его тело растет и растет. Деревья в лесу шепотом приветствовали его, он почти различал их слова. Каждая ветка, каждый лист выглядели живыми существами. И все сверкало так, как ему еще не приходилось видеть. Листья перестали казаться грязноватой зеленью, какими он воспринимал их раньше, теперь это были мерцавшие в лунном свете, трепещущие оттенки голубого и багряного. Ему хотелось понять, что они говорят, ибо он знал: они обращаются к нему, пытаются открыть ему какой-то давно утерянный секрет. Над его головой кружила чайка, заставляя его оторвать глаза от деревьев и поднять их к небу. И тогда Демьюрел осознал, сколь мал он был в действительности. Переводя глаза с одной сияющей звезды на другую, он чувствовал, как уменьшается его тело. В нем нарастало ощущение полного единства со всем, что его окружало. Ему хотелось, чтобы этот миг длился вечно. Именно этого ощущения он жаждал, искал, это означало быть близко к его богу, и теперь он знал его имя… Пиратеон.

Легкий бриз пролетел по лужайке. Трава под ногами Демьюрела колыхалась и изгибалась при каждом его вдохе. Он чувствовал, как постепенно становится частью природы. Он окинул взглядом колдовское сборище, заглянул по очереди в глаза каждому. На этот раз, глядя на них, он увидел жизнь, какою они живут, лживые речи, которые они говорят, увидел такими, какими они были на самом деле. Он получил доступ внутрь всякой суровой истины. Он взглянул на свои руки. Они мерцали серебряным светом.

– Это значит жить, – сказал он. – Это значит действительно знать жизнь.

Финнестер скрючился на траве и плакал, как малое дитя. И мог он видеть только одно: холод и черноту темнейшей из ночей. Он был один; маленький шестилетний мальчик, оставленный взрослыми в своей комнате, в полной тьме. Ему слышался грозный голос отца: «Только встанешь с кровати – и привидения схватят тебя». Мальчик заливался слезами в своей кроватке-клетке, он хотел к маме, знал, что с ней он в безопасности от всех ночных кошмаров. Страх не отпускал его, и он заново переживал сейчас каждую ужасную минуту. Лежа на влажной траве, он слышал голоса, которых так давно не слышал. Голоса, говорившие о вещах, о которых он не хотел слышать. Они держали его за ухо и шепотом, прямо в ухо твердили злые слова. Он сжимал голову руками, стараясь закрыть уши, надеясь, что они замолчат. И вдруг понял, что голоса эти внутри его головы, что они рвутся наружу. Голос отца становился все громче: «И ты называешь себя мальчиком?! Да ты ведешь себя как девчонка и выглядишь как девчонка. Я хотел иметь сына, а не жалкого хлыща; я хотел иметь наследника, а не фата, который до сих пор держится за материну юбку».

И казалось, его чувства разделяют с ним все, кто был вокруг. Колдовское сборище молча стояло и смотрело на них обоих. И Пиратеон смотрел своими ласковыми и прекрасными голубыми очами.

– Такое уж это дерево, – проговорил Пиратеон. – Одному приносит просветление, другому – страх. Успокойся, Финнестер, это продлится недолго. Духи прошлого не могут терзать тебя вечно.

В подземелье трое беглецов всеми силами старались не нарушить тишину. Кейт спрятала кристаллы под курткой, боясь, что их яркое сияние вырвется наружу. Они медленно продолжали идти, по щиколотку в холодной воде ручья. Ход становился все уже и ниже. Они шли теперь согнувшись и вдруг через несколько шагов наткнулись на стену. Над их головами лежал большой камень, длинный и плоский, как надгробная плита. С одной его стороны были выбиты ступени. Кейт достала из-под пальто кристаллы. Они осветили стены хода, заляпанные чем-то, похожим на красную краску. Кейт присмотрелась к камню.

– Мне кажется, это тот камень, что возле дорожки у парадного входа, далеко от того места, где собрались те люди. – Она быстро провела рукой по камню и обнаружила с одной стороны шарнир. – Если мы толкнем с этой стороны, камень отодвинется, – сказала она.

Томас легонько толкнул камень. Раздался щелчок, и камень повернулся, открывая дорогу. Рафа выглянул в узкую щелку и увидел дьявольское сборище за углом дома, возле торчавшего посреди лужайки каменного столба.

– Пошли, – проговорил он тихо, – мы сможем добраться до леса, прежде чем они нас увидят.

Все трое быстро взобрались по ступеням и бросились в лес. Рафа прокрался вдоль стены к воротам. Он знал, что сейчас окажется совсем рядом с тем местом, где стоит, ожидая, Пиратеон. В эту минуту из двери дома выскочил глэшан и со всех ног ринулся через лужайку к Пиратеону. Рафа выхватил Керувима из тайника в стене и побежал назад к лесу.

Случайно Демьюрел бросил взгляд на пророчицу-руку на акациевой колонке и увидел, что она совсем потускнела.

– Керувим исчез! – закричал он. – Быстрее! Догоним их!

– Мой дорогой Демьюрел, вам потребуется много жизней, чтобы понять. Пусть идут куда хотят, скоро они будут найдены. Принесите Азимут, она скажет нам, куда они убежали.

24

VITAE VERITAS [6]

Ранним утром три утомленных путника с трудом преодолевали последнюю часть пустоши Хоскер-Мур, чтобы взглянуть с высоких скал, окружавших город Уитби, на морской залив.

Они то бежали во всю прыть, то шли, едва передвигая ноги, спали то просто в кустарнике, то на сеновалах, и всегда один из них оставался на страже – они опасались преследователей. И вот наконец они добрались до цели, и Керувим по-прежнему с ними. С рассветом ночные страхи покинули их; только яркое свечение неба на севере оставалось единственным знаком, что все идет не совсем так, как следовало бы, и что власть Пиратеона еще сильна.

Порт был буквально забит всякого рода парусниками, от огромных, каких Томасу никогда еще не доводилось видеть, до совсем крошечных, так что им нипочем, думал Томас, не добраться даже до Бейтауна, не говоря уж о континенте или о Лондоне. Корабли стояли впритирку друг к другу, занимая всю акваторию порта, так что между ними воды почти не было видно. В слабом предутреннем свете они казались черными бревнами, обломками, занесенными в гавань недавним приливом. Запах дыма и жареной сельди вселял надежду, что их путешествие близится к концу. Он напомнил им, что они голодны, и отвлек мысли от мучительного страха, терзавшего их всю ночь напролет. Легкие спирали дыма подымались из труб домов, теснившихся по склону холма, на вершине которого возвышалась над городом каменная церковь. Позади церкви над линией горизонта виднелись осыпавшиеся руины старинного аббатства. Томас разглядел крышу лечебницы, куда увезли его маму после пожара. Ему не у кого было узнать, жива ли она. По сути, он предоставил заботиться о ней кому-то другому, кто будет при ней, он же, по своей человеческой слабости, так и не сумел там побывать. Он смотрел на красную черепичную крышу и думал о ее судьбе, но даже сейчас у него не было времени навестить ее.

– Если мы доберемся до церкви, то, может быть, отыщем того человека, о котором нам говорил Риатама, – сказал Томас, когда они покинули вересковую пустошь и впервые ступили на крутую мощеную тропу.

– Не думаю, чтобы человек, которого мы ищем, мог оказаться в этом месте. Знаю по собственному опыту, что для здешних служителей церкви карман куда важнее души и фантастические их суеверия куда важнее для них, чем слова Риатамы, – серьезно сказал Рафа. – Тот, кого мы ищем, сам найдет нас, и будет он не таким, каким мы ожидаем его увидеть. Мы должны быть очень осторожны: Пиратеон не позволит нам уйти так легко.

Они шли вниз по узкой тропе вдоль крутого берега, через закоулки и крохотные дворики рыбацких коттеджей, пока не оказались неожиданно на базарной площади. Еще десяток шагов по мирным закоулкам, и они вышли на шумную улицу. Одуряющие запахи улицы с ее прилавками, где торговали рыбой, мясом и хлебом, сразили их. Дорога к церкви была вся забита людьми, которые грубо толкались, не давая Томасу, Рафе и Кейт пробиться сквозь толпу.

Они протискивались к трактирчику «Грифон», Кейт держалась за локоть Томаса. Так они преодолели последние несколько шагов до входа в трактир. Вывеска над дверью покачивалась под легким утренним ветерком, белая лошадь сплеталась с золотым грифоном, раскачивавшимся взад-вперед.

Оказавшись внутри заведения, они поспешили сесть за столик поближе к огню. Зала была почти пуста. Три старика с глиняными трубками в зубах дымили, как белые кастрюли на каминном крюке. У стариков на троих была огромная кружка пива и половина буханки хлеба, кружку они по очереди передавали друг другу, изредка поглядывая на Рафу. За стойкой молодая толстушка все время передвигала тарелки с одного конца стойки на другой и обратно. Длинное, вдоль стены, окно на уровне улицы пропускало в помещение золотистое сияние облака, отражавшееся от свежевыбеленного узкого коридора.

Женщина оторвала глаза от своих тарелок и подошла к трем юным посетителям.

– Могу я принести вам что-нибудь или вы зашли просто погреться? – резко спросила она Рафу. – Обычно мы таких, как вы, сюда не пускаем, так что вам нельзя здесь рассиживаться, ничего не покупая, – словом, что собираетесь заказать?

Рафа поспешно стал рыться в карманах своего плаща. Но денег в них не нашлось. Кейт засунула руку в сумку козлиной кожи. Она выловила пальцами две большие монеты и, не глядя, бросила их на стол. Женщина вытаращила глаза на сверкавшие перед нею два соверена. Кейт подавила изумленный вздох. Томас ошеломленно смотрел на сокровище.

– Мой друг – торговый человек, он приехал сюда из дальних стран, и все мы хотели бы чем-нибудь подкрепиться, – выпалила Кейт. – Принесите нам хлеб, сыр и три чашки самого лучшего вашего шоколада, – добавила она доверительным тоном, какого никогда раньше за собой не знала.

Когда женщина пошла к стойке, Кейт позвала ее снова:

– Скажите… я никогда раньше не видела таких, как вы… Откуда вы?

Женщина не ответила, но поспешила скрыться на кухню.

Кейт первой заметила человека, сидевшего в самом темном углу залы; он смотрел на них и улыбался. На голове у него была французская шляпа; он откинулся назад на своем стуле и, положив ноги на стол, держал в руке стакан красного вина. Кейт не видела его, когда они вошли в трактир. Она была уверена, что, войдя, посмотрела в тот угол и что столик, за которым сидел незнакомец, был не занят. И после них никто в зал не входил, она твердо знала это. Кроме них самих да тех трех стариков с трубками, в зале не было никого. Она опять посмотрела в ту сторону – человек оставался там, улыбаясь им. Что-то в его взгляде заставило Кейт подумать, что он хочет заговорить с ними, что в любой момент он может встать, пересечь залу и подсесть к ним.

Мужчина смотрел на нее и посмеивался про себя; казалось, он знал, о чем она думает. Он сдвинул шляпу на затылок, выпрямился на стуле, встал и направился прямо к их столу – точно так, как только что представила про себя Кейт. Она заметила, что он поглядел на две золотые монеты и сумку из козлиной шкуры, лежавшие на столе.

– Какая прелестная у вас сумка, юная леди, – сказал он на безукоризненном английском. – Я знаю одного человека, у которого однажды была точь-в-точь такая сумка. Он сказал мне, что оставил ее в лесу и ему интересно, как ею воспользовались.

Томас не повернулся к нему. Он судорожно сжал меч, спрятанный под курткой. Незнакомец положил руку ему на плечо.

– Надеюсь, вы не будете против, если я присоединюсь к вам. Уитби не слишком подходящее место, чтобы бродить здесь с такими большими деньгами, имея так мало друзей, и даже меч варригала не убережет вас от кое-чего, что случается здесь иной раз.

Томас отпустил рукоятку меча и положил обе руки на стол, стараясь рукавом прикрыть монеты. Человек взял стул от другого стола и сел между Томасом и Кейт.

– Я здесь не затем, чтобы воровать. Просто решил подойти к вам и разделить с вами завтрак. Терпеть не могу есть один, а та компания уж слишком… – он кивнул в сторону окутанных табачным дымом стариков, – слишком ароматна. – Он сделал гримасу и засмеялся.

– Мы путешествуем, – сказал Рафа, – и присматриваем посудину, чтобы покинуть эти места. Не знаете ли что-нибудь подходящее?

– Значит, вы путешественники? Это очень любопытный термин. Однажды я тоже был путешественником, видел много разных разностей, много самых разных людей. Я даже побывал в той стране, откуда вы родом; но было это очень давно. Теперь я езжу только туда, куда действительно должен поехать. Люблю проводить время в размышлениях. Вспоминать прошлое – это так замечательно. Вспоминая, вы зачастую можете увидеть то, что в свое время не заметили. Понимаете, мозг, по-видимому, способен запомнить все, что вы когда-либо видели, вдыхали, пробовали на вкус или даже просто подумали… Но в жизненной суете мы забываем многое даже о том, что есть мы сами. – Он помолчал, оглядел их. – Интересно: если бы мы прожили несколько жизней, были бы мы способны обнаружить истину, vitae veritas, угадать причину, по которой мы все сейчас находимся здесь, или это оказалось бы просто-напросто случайной встречей?

– Кажется, вы знаете о нас слишком много, мы же о вас – слишком мало, – сказал Рафа, теснее прижимая к себе спрятанного под плащом Керувима.

– Прошу прощения, мысль о хорошей беседе и возможность разделить с вами завтрак лишили меня последних крупиц чувства приличия… Я… – Он умолк, мысленно подыскивая себе имя, его глаза быстро обежали зал. – Меня зовут Аврам Рикардс, – сказал он, прочитав это имя на вывеске над дверью. – Но вы можете называть меня просто Аврамом.

– Что ж, Аврам, пожалуйста, присоединяйтесь к нам. У нас есть деньги на завтрак, Но вот уже долгое время мы не имели удовольствия вести столь приятную беседу, – сказал Рафа, почувствовав, что этот человек не намерен уйти, пока не насытится.

Кейт и Томас посмотрели на него, не зная, что сказать. Оба понимали, что новый знакомый знает о них все и видит насквозь. Но они не знали, был ли он посланцем Риатамы или, напротив, врагом, который задумал втереться в их компанию, а затем предать их Демьюрелу или Пиратеону.

Аврам Рикардс выглядел истинным джентльменом, однако Томас знал, что это еще не гарантия порядочности. Демьюрел выглядел истинным священнослужителем, но был столь далек от благочестия, насколько это возможно. Аврам снял шляпу и положил ее на стол. Явилась и толстушка из кухни и поставила перед ними еду, при этом уставившись в пол и даже не взглянув на них.

Аврам взял хлебец, разломил его и дал каждому по небольшому кусочку.

– Во Франции, – сказал он, – сейчас модно окунать хлеб в шоколад, чтобы он пропитался им.

– Каким образом вам известно о нас так много, Аврам? – спросил Томас.

– На самом деле я знаю о вас немного. Встреча с вами – полнейшая неожиданность.

– Ваш друг, который оставил свою сумку из козьей шкуры… он знал, кто нашел ее? – спросил Томас.

– Он сказал мне только одно: если я когда-нибудь увижу похожую, я должен спросить ее владельцев, куда они держат путь, и помочь им во всех их делах, – ответил Аврам спокойно.

– Сказал ли вам ваш друг, где вы должны искать тех, у кого сумка? – спросил Рафа.

– Нет. Он сказал, чтобы я нашел их там, где им понадобится помощь, помочь им найти судно и защищать кое от каких неприятностей, – ответил Аврам.

– А как зовут вашего друга? – спросила Кейт, надеясь вывести его на чистую воду.

– У него много имен, одни миру известны, другие тайна, ведомая только ему. Его имя действительно важно, но ведь дело не в имени, надо просто знать его самого.

– Так как же вы называете вашего друга? – опять спросила Кейт.

– Я взываю к нему ежедневно и называл его по имени задолго до того, как вы родились. Я ЕСМЬ, Риатама или просто душевное стремление к нему – это и есть его имена. – Он помолчал. – Ну, для одного утра мы поиграли достаточно. Я знаю, вы мне не верите, и только время покажет вам, кто я такой. Он послал меня найти вас, и вот я здесь. Я занял для вас место на корабле, отправляющемся во Францию. Уехать должны вы все. Оставаться здесь для вас опасно. – Он сунул руку в карман и наклонился вперед. – Если желаете иметь доказательства того, кто я, взгляните на это. – Он раскрыл ладонь. В ней было точно такое же хрустальное яйцо, какие они нашли в сумке. – Я знаю, теперь уже вы поймете все, что я вам говорил. А сейчас нам следует уйти отсюда; я остановился в доме по соседству, и вы должны пойти со мной.

Они встали, он бросил на стол пять пенсов. Кейт положила две золотые монеты обратно в сумку и перекинула ее через плечо. Никто не обратил внимания на то, что в помещении становится все более дымно. Дым клубился у их ног, словно туман зимой, и вскоре поднялся до пояса. Когда они повернулись, он облаком поплыл вверх. Теперь за пеленой густого дыма не видно было и стариков с трубками. На лице Аврама появилось странное выражение.

– Быстро на улицу! Это дыхание дракона. Глэшаны близко. Скорей же, бегом!

Аврам схватил стул и с силой швырнул его в туман на уровне пояса. Они услышали сначала вопль из центра марева, а потом увидели подымавшееся из тумана змееподобное существо, перекрывшее им путь к двери. Тут же две других головы выскочили из дымной завесы и уставились на них своими кошачьими глазами.

– Ты никуда не уйдешь, Рафаэл, они принадлежат нам, – проговорил первый.

– Они принадлежат Риатаме, – ответил Аврам.

– Тогда пусть он сам явится за ними, если посмеет. Или он все еще посылает тебя выполнять за себя его работу? – злобно фыркнул глэшан.

Туман становился все гуще и плотнее, он напоминал черное одеяло. Скоро Кейт уже ничего не видела. Она судорожно ухватилась за Томаса.

– Кейт, кристаллы! – крикнул Аврам. – Брось один в стену!

Она быстро сунула руку в сумку, нашарила гладкий камешек и швырнула его изо всех сил в стену. Раздался оглушительный треск и сразу вслед за тем вспышка света и чудовищный грохот. Сильнейший порыв ветра разметал в помещении все. Трех беглецов подбросило в воздух; они упали на пол в противоположном конце зала, свалившись друг на друга. Мгла тотчас рассеялась, глэшаны исчезли. Только Аврам стоял все так же у двери, не затронутый вихрем, и улыбался.

– Хорошо сработано, моя дорогая девочка. Кристалл Абарис имеет множество применений, и вам по силам узнать их. – Он посмотрел на Рафу. – Скоро вы сумеете обнаружить глэшанов в любом обличье. Теперь вы понимаете, как важно вам, всем троим, покинуть эти края. Пиратеон жаждет увидеть вас мертвыми, ибо тогда у него будет еще больше власти.

– Он назвал вас Рафаэлом, я слышал, что он назвал вас так, – сказал Рафа.

– Что такое имя? Вам достаточно знать одно: я здесь затем, чтобы помочь вам. И еще кое-что я должен сделать. Быстро поднимайтесь, ведь могут объявиться и другие, кто охотится за вами, мне же необходимо отвести вас в дом, где вам не угрожает опасность.

– Почему Риатама не мог прийти сам и остановить все это? – спросила Кейт, с трудом поднявшись на ноги.

– Его пути – это не ваши пути, его мысли – не ваши мысли. Иногда мы попросту не можем понять, почему он есть или что он творит. Я знаю его так давно и все-таки иногда не понимаю его. Могу сказать только, что он ничего не упускает из виду – независимо от того, какой мрачной и тяжелой может обернуться жизнь. Ибо сказано Им: «В этом мире вы видите жизнь словно через затуманенное зеркало, но то, что вы видите, есть не что иное, как расплывчатое отражение жизни истинной». Это все, что вы знаете, и потому возлагаете все свои надежды на эту жизнь, но существует другая, огромная жизнь, которая наступит для тех, кто следует за Ним… А теперь поспешим, нам пора уходить, – сказал Аврам, помогая Томасу встать на ноги и оглядывая зал.

Из-за стойки выглядывало испуганное лицо. Молодая толстушка с ужасом взирала на разгромленный зал ее трактира.

Кейт достала из сумки два золотых и положила, их перед нею на стойку.

– Это за все, что здесь произошло, и за ваше молчание. Никому не рассказывайте о том, что здесь, видели, – да вам все равно никто и не поверит, – сказала она.

Женщина взяла золотые монеты, попробовала обе на зуб, убедилась, что они настоящие. Она тревожно улыбнулась, надеясь, что ее гости скоро уйдут.

На улице их оглушил шум детской беготни, крикливых голосов и громыхавших по булыжной мостовой телег на деревянных колесах. Возбужденные крики неслись от набережной, от кораблей, чьи высокие мачты и такелаж высились над коттеджами. Мимо прошли несколько женщин, тащивших корзины с рыбой, осыпая проклятиями минувшую ночь и своих подлецов мужей, явившихся домой пьяными в стельку, растратив все деньги за пойманную рыбу. Дети в обносках, остриженные наголо и босые, сидели у ног рыбака, обсуждая порванную сеть и играя с обрывками веревок и брошенными за ненадобностью кусками сети. Священник в благопристойной черной сутане прошествовал мимо и, заглянув в глаза Кейт, улыбнулся. Она же не знала теперь, кому верить. Жизнь стала такой непредсказуемой, нереальной, зловещей.

Аврам подгонял, торопил, и они с трудом пробирались мимо витрин магазинов сквозь толпу желающих хоть что-то купить или продать.

– Это не так уж далеко – у подножия церковной лестницы. Там у одного из приверженцев Риатамы есть дом, он хороший человек, ему можно довериться. Я живу у него уже некоторое время. Там вы будете в безопасности. – Аврам говорил ласковым доверительным тоном, его теплый голос проникал им в самое сердце и пробуждал надежду.

Кейт посмотрела на него и вдруг заметила, что на лице его нет ни единой морщинки, он был старым, но выглядел молодым, был мудрым, но в его голосе было что-то детское. Она шла за ним по улице сквозь толпу, не видя никого вокруг. И ни на миг не отрывала от него глаз, словно знала, что, пока она видит его, с ней не может случиться ничего плохого.

– Кристалл Абарис, он для чего? – спросила она, стараясь вместе с Томасом и Рафой не отставать от Аврама.

– Об этом люди мало что знают. Риатама дал миру все. В растениях и деревьях он дал все необходимое для исцеления от болезней. Дал сладкий мед для изгнания зимних печалей, и горькие орехи, чтобы избавить от неизлечимых опухолей, и кристалл Абарис, чтобы вернуть падших серавимов туда, где им следует быть, – рассказывал Аврам, пробиваясь сквозь шумную толпу вместе с троицей, за ним следовавшей.

– Значит, они вернутся? – спросил Рафа.

– Вернутся… придется вернуться. С тех пор как Демьюрел занялся древней магией, между двумя мирами возникли недоразумения. Было время, когда серавимы и люди редко встречались друг с другом, но сейчас эти миры понемногу сближаются. – Аврам указал на светящееся облако. – Это облако вроде ворот между небом и землей. Там обосновались темные силы, которые нашли дорогу в этот мир и должны быть остановлены во что бы то ни стало. Риатама готовится к битве, а я должен обеспечить вашу безопасность.

Они подошли к синей двери большого кирпичного дома. К ней вели три ступени. Дом был четырехэтажный, с подвалом. Над дверью было написано: «Джоаб Малбери, королевский нотариус». В подвале дома расположилась сапожная лавка. Напротив, с портовой стороны, была пивная, за ней узкая дорожка сбегала вниз к мирно плескавшимся морским волнам.

Встав на нижнюю ступеньку, Аврам повернулся к своим спутникам:.

– Вы можете спокойно довериться старому Малбери, у него добрая душа.

Они вошли в дом. Главным предметом в передней комнате с широким эркером, выходившим на улицу, был огромный письменный стол, весь заваленный папками и бумагами.

Джоаб Малбери сидел за столом и просматривал бумаги через маленькие круглые очки, спустившиеся на кончик его носа. Когда они вошли, он встал, и Томас увидел, что это был высокий, худощавый человек в безукоризненном черном фраке и желтом жилете. Его ухоженные седые бакенбарды и борода, раздвоенная внизу и с двух сторон обрамлявшая узкое лицо, не могли скрыть его добродушной улыбки. Он приветствовал вошедших громким смехом.

– Так это вы и есть та троица, из-за которой весь сыр-бор! О Господи, подумать только, половина всех ангелов небесных обшаривают землю, разыскивая вас, и вдруг вы появляетесь в моем доме с моим добрым другом… – Он приостановился и посмотрел на Аврама вопросительно: каким именем его назвать?

– К вам привел их Аврам, мистер Малбери, как я и обещал, – быстро сказал Аврам.

– В здравии и благополучии, Аврам, в здравии и благополучии? – спросил Малбери.

– Небольшая проблема имеется, но у девочки есть кристалл Абарис, который скоро на всем этом поставит точку, – ответил Аврам.

– А вот этот наш друг проделал, как видно, долгий путь от самой Африки. Из Африки всегда приходит что-то новое, и вот мы обнаруживаем его здесь, в Уитби. – Малбери приветствовал Рафу улыбкой. – Итак, что же надобно сделать? Придется немного подождать, корабль уходит сегодня поздно вечером. Все вы можете отдохнуть наверху, а потом, нынче же в ночь, будете уже в пути. Священный груз, мистер Аврам, священный груз. Полагаю, вы отправитесь вместе с ними? – спросил он своим приветливым задушевным голосом.

– До полуночи еще далеко. Мне кажется, им следует отдохнуть, – сказал Аврам и повернулся к ним. – Здесь вы будете в безопасности. Тем более что глэшаны и варригалы не так глупы, чтобы наведаться сюда. Джоаб уже имел случай сразиться с этими тварями, а храбрости ему не занимать.

– Вы мне льстите, Аврам. Я просто адепт Великого Пути, как и эти наши молодые друзья. Могу ли я взглянуть на то, что вы так бережно держите, друг мой? – спросил Малбери Рафу.

Рафа был потрясен. Он взглянул на Томаса, потом на Кейт, не понимая, как этот человек мог узнать о Керувиме. Неохотно вынул он из-под плаща золотую статуэтку. Малбери восхищенно смотрел на нее.

– Это сама красота, – сказал он, – вполне могу понять, почему они так стремятся отнять ее у вас.

– Они охотятся за ней не из-за ее красоты, а из-за власти, какой она обладает, – ответил Рафа. – Они уверены, что фигурка принесет им деньги, здоровье и счастье. Но все, что она принесет им, исходит из их собственных сердец. Если человек злой, его злоба изольется на него самого, если он добр, добро и станет его достоянием. Мой народ оберегал эту святыню со времен Моисея. Мы считали, что находимся достаточно далеко от мира, чтобы сохранить ее в безопасности, однако жадность способна отыскать решительно все, что есть ценного на земле. – Рафа посмотрел Малбери в лицо. – Много людей полегло ради этой фигурки, они обыскали всю землю из конца в конец, но предал нас один из наших людей.

Внезапно дверь внизу распахнулась, в передней комнате послышались шаги. Рафа быстро спрятал Керувима под плащом. В кабинет вошел человек средних лет в видавшем виды плаще. Он был небрит и грязен, с короткими жирными пальцами, крепко державшими помятую шляпу.

– Прошу прощения, мистер Малбери, я насчет той кражи. Видать, они решили зацапать меня, и я уж и не знаю, есть ли у меня шансы избежать виселицы, – выпалил с ходу вошедший, перебегая острыми глазками с одного лица на другое.

Малбери взглянул на Аврама, давая понять, что ребят надо увести с глаз долой. Это был неожиданный посетитель, и отнюдь не из тех, кого Малбери желал бы видеть в этой компании. Аврам быстро вывел их из кабинета.

– Пойдемте, друзья мои, мы слишком много времени отняли у мистера Малбери. Давайте сейчас отдохнем, а разговор закончим позднее. – Аврам повернулся к нежданному гостю спиной, стараясь загородить ребят от него.

– А тебя я знаю, – сказал тот, когда Томас проходил мимо. – Ты великий грешник, Томас Баррик из Бейтауна. Час назад я видел твою матушку в лечебнице. Ох, как же худо ей, помирает, можно сказать, все тебя кличет, все имя твое твердит, видеть, мол, хочу, чтобы пришел к ней, значит, а сама плачет в три ручья, словно дитя малое. А ты вон где, оказывается, ни о чем таком и не думаешь, с джентльменами якшаешься. Ну и сынок, ничего не скажешь.

– Каков бы он ни был, не твое это дело. Выкладывай мистеру Малбери, зачем пришел, и ступай прочь. – Голос Аврама стал совершенно другим. Видно было, что он вне себя от ярости и готов вытолкать его из дома взашей.

– Оставь его мне, Аврам. Я хочу взяться за это дело. Вполне может статься, тут речь идет о чем-то пострашнее виселицы.

Окно в комнате наверху выходило на порт. Слова незнакомца эхом кружились у Томаса в голове. Все его думы сейчас были о матери. Он ходил взад-вперед по комнате, от окна к двери, кусая ногти. Ведь он так близко от нее; всего десять минут, и он будет с ней рядом, будет держать ее руку, слышать ее голос, в тот самый час, когда она нуждается в нем больше всего. Он почувствовал себя узником, он оказался в клетке и не понимал, за что его держат взаперти. В полночь он покинет эту землю, словно смытый приливом, унесенный прочь от прежней своей жизни на волне перемен. Все это случилось так быстро. Он почувствовал себя невольным участником непонятной битвы, которая разгорается вокруг него и уже изменила его жизнь навсегда.

В слабеющем предвечернем свете он смотрел на Рафу и Кейт, которые сидели на кровати и тихо беседовали меж собой, иногда смеялись. Томас почувствовал себя отторгнутым от них жгучими словами незнакомца. Он не знал, жива ли еще его мать, и вдруг прилив любви к ней заполнил его сердце, возобладав над всеми прочими мыслями.

Он слышал, как Кейт расспрашивает Рафу об Африке. Казалось, она так легко принимает грядущие перемены. Томасу стало неприятно, что она собирается уехать туда, где жизнь хороша, и даже не вспомнила о своем отце. Он сердился на Рафу, который исцелил так много людей, но ни разу даже не предложил помочь его матери.

Томас смотрел на Керувима, которого поставили на подсвечник возле двери. Переполненный обидой, он смотрел на него, как на самодовольного маленького идола, молча хвастающегося своим могуществом. Томас подошел к окну, поглядел вниз, на улицу. Воришка стоял там, глядя вверх. Их глаза встретились. Вор поманил Томаса и пошел к лестнице. Потом обернулся и махнул ему рукой, призывая следовать за собой.

Уже совсем стемнело, когда Аврам вошел в комнату с подсвечником и чайным подносом. Он тепло улыбнулся Кейт и Рафе. Его глаза обежали комнату. Томас и Керувим исчезли.

25

МЕЧ ДЕ МАЙЕНСА [7]

Холодный ночной воздух обжег лицо Рафы, когда он вышел из теплого дома Малбери в глухую тьму Церковной улицы. Он поглядел налево, где лестница о ста девяноста девяти каменных ступенях взбегала к церкви на вершине скалы; сейчас ее силуэт резко выделялся на фоне неба в серебряном сиянии полной луны. На улице не было ни души. Все затихло, кроме негромкого плеска волн внизу узкой улочки позади пивной.

Он поднял воротник своей куртки, отвернул и манжеты, чтобы прикрыть руки, потом обернулся и дал сигнал Авраму и Кейт следовать за ним. Они выскользнули из дома под тень от длинной высокой стены, уходившей вверх, на холм рядом с церковной лестницей. Это была разбитая, когда-то выложенная булыжниками дорога от аббатства до порта, которая зимой превращалась в ручеек, но в эту сухую погоду все камни торчали наружу, словно черепа мертвецов, пробудившихся от своей дремы. Они спешили к лечебнице, которая устроилась в стенах разрушенного аббатства, но крутизна дороги вынуждала их идти медленно. Они вглядывались в тени, не зная, следят ли за ними и что их ждет впереди. Томас ушел и забрал с собой Керувима. Он мог отправиться только в лечебницу, считала Кейт, и они, доверясь ее интуиции, шли за нею в надежде найти там обоих в целости и сохранности.

Аврам шел впереди, неся на спине длинный черный футляр, похожий на крест. Кейт взбиралась по круче следом за ним, стараясь не отставать от его уверенных широких шагов. Казалось, он скорее летит, чем идет, и его ноги почти не касаются земли и не оставляют следов в грязи, булькавшей вокруг каждого камня.

На полпути вверх они увидели человека, стоявшего в глубокой тени; огонек его трубки освещал половину его лица и шляпу, надвинутую на самые глаза.

– Это глэшан, – прошептал Аврам, когда они приблизились. – Караульный… охраняет то, что там, наверху. Продолжаем спокойно идти, посмотрим, последует ли он за нами.

Проходя мимо стража, Аврам кивнул ему. Тот, с трубкой в зубах, ответил таким же кивком, не подняв уставленных в землю глаз.

Кейт и Рафе последние несколько шагов достались особенно тяжко, у них буквально разрывались легкие. На вершине холма они обернулись и посмотрели вниз, на город. Он выглядел таким мирным, таким красивым, однако темнота скрывала от глаз растленность и зло, затаившиеся на каждой улице, а теперь следовавшие за ними по пятам.

Справа от них короткая дорожка вела к входу в лечебницу. У двери стояла металлическая жаровня, освещая путь и отбрасывая неровные тени. Позади них, опершись о стену, стоял глэшан и наблюдал. Дверь отворилась легко, и они вступили в прихожую, где коптила единственная сальная свечка. Из смежного помещения к ним кто-то приближался.

Из темноты выступила высокая сухопарая женщина с испорченными зубами и узкогубой улыбкой. Некоторое время она молча на них смотрела.

– Для посещений слишком поздно, – неприязненно сказала она. – Здесь больные, их нельзя беспокоить. Некоторые вот-вот помрут и вовсе не желают, чтобы такие, как вы, пытались удержать их в этом мире.

– Мы ищем нашего друга, – сказал Рафа. – Вы должны знать его; некоторое время назад его матушку привезли сюда из Бейтауна.

– Они в том конце палаты, возле очага, – опять так же резко отозвалась женщина. – Долго она не протянет, сейчас-то, может, еще живая, если поспешите, конечно; только не торчите здесь всю ночь, потому как я хочу, чтоб все утешители поскорей разошлись и я убрала покойников еще до полуночи.

Они осторожно, словно погребальная процессия – впереди Рафа, за ним Кейт, потом Аврам, – шли по проходу между кроватями больных и умирающих. Рафа вглядывался в каждого страждущего при свете свечки, стоявшей на маленьком столике возле каждой кровати; больные были туго обернуты покрывалами, подоткнутыми на углах под соломенные матрацы. Когда они проходили мимо, некоторые из болящих протягивали к ним руки, страстно желая, чтобы до них хоть дотронулись; во всей длинной палате слышались икота и кашель.

– Не обращайте на них внимания, – во весь голос крикнула женщина, перекрывая шум. – Они же как малые дети, хотят, чтобы их поскорей обрядили, – и помереть.

Жестокие, недобрые слова.

И тут они услышали голос Томаса. Он сидел боком на кровати, горько рыдая, сложив руки, как на молитве, Керувим лежал на постели, невидяще глядя перед собой. Томас не поднял на них набухших от слез глаз, не обернулся, чтобы поздороваться с ними.

– Он ничего не сделал, Рафа. Я думал, он здесь исцелит ее, но он совсем ничего не сделал. Все это ложь; нет у него никакой власти, никакой доброты. Я звал изо всех сил Риатаму, но он глух, как эта статуя… Или глух, или ему нет никакого дела, что она умирает. – Он обернулся, его глаза были полны слез. – Мама – это все, что у меня было, а теперь у меня отобрали и ее.

Рафа бросил взгляд на коричневый горшочек с солью, стоявший на столике. Рядом лежал кусок черствого смоченного водой хлеба и несколько горьких травинок. Томас заметил, куда он смотрит.

– Это когда она помрет. Тогда я обмакну хлеб в соль и съем его с этими травами. Ее грехи перейдут на меня, и она покинет этот мир чистой, и в мире мертвых ее не будут мучить в аду, поджаривать за то, что она когда-нибудь сделала что-то неправильно. – Томас плакал. – Я поступал так же и раньше, с другими умершими, сотни раз, разделял трапезу с мертвыми. Так что это самое малое, что я могу сделать для моей матери. Еще хоть тысячу грехов возьму на себя – какая разница? Все равно, когда я помру, быть мне в аду на веки вечные.

– Этого вообще не надо делать, Томас. Ибо сказано: души правоверных отправляются сразу же к Риатаме. А то, о чем ты рассказал, – просто суеверие, обычай, придуманный людьми. Не морочь себе голову всей этой глупой магией. Ведь все, что ты видел, должно было бы убедить тебя, – сказал Рафа.

– Почему ты не молишься за нее, Рафа? Ты молишься за всех, только не за нее… почему? – рыдал Томас.

В помещении воцарилась неприветливая тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием его матери. Она протянула руки к лицу сына. Ее глаза оставались закрытыми, ее дыхание похоже было на всхрапы тонущего, как будто она надеялась поймать руку, которая спасет ее.

– Сделай же что-нибудь, Рафа… Аврам, помоги ему… Помоги мне. Ведь это моя мама, ей нужна твоя помощь. Куда же подевалась твоя вера?! – молил Томас.

Аврам не ответил. Он снял со спины длинный черный футляр, отщелкнул застежку и поставил его позади себя у стены.

– Я буду молиться за нее, Томас. Но эта болезнь ведет к смерти. И это никак не может быть Его волей, – мягко проговорил Рафа.

– Значит, исцелить глухого мальчишку или убийцу – это ты можешь, но моя мама совсем другое дело, так? Она не заслужила? Или здесь недостаточно зрителей, чтобы показывать перед ними твою магию? – говорил Томас с горечью.

Рафа промолчал. Он склонился над постелью и положил свою руку на лоб женщины. Лоб был неожиданно холодным, просто ледяным для тела, так явственно терзаемого лихорадкой. Когда Рафа коснулся ее кожи, что-то гадкое пронизало всю его руку. Он отдернул ладонь от ее липкой плоти.

Мать Томаса вдруг тяжело задышала, закашляла каким-то лающим кашлем, пытаясь вдохнуть затхлый воздух. Она умирала. Крепко вцепившись в руку Томаса, она вонзила пальцы в нее и стала ее выкручивать. Ее голова поднялась от подушки, веки открылись, обнажив белки глаз, устремленных в никуда из глубоких бездонных впадин.

– Она умирает! – с рыданием воскликнул Томас. – Неужели ты не можешь помочь ей, ради меня? Я думал, мы друзья…

Рафа, ничего не ответив, посмотрел на Аврама. Тот покачал головой и, встревоженный, повернулся к двери: там происходило что-то странное.

Умирающая между тем все ближе и ближе притягивала к себе голову Томаса, словно хотела последним поцелуем вознаградить сына за его неверность. Он тоже потянулся к ней, стараясь поддержать руками ее голову, как бы баюкая ту, которая так любила его когда-то. Она открыла рот, словно собиралась сказать ему свое последнее слово. Морщины, свидетели ее тяжелой жизни, стали расправляться, чем ближе подступала к ней смерть. В последний раз она улыбнулась любящей, нежной улыбкой.

Дальнейшее произошло в какую-то долю секунды: с яростью львицы она вонзила свои зубы в его шею, это были длинные, золотые зубы, глубоко врезавшиеся в его мягкую плоть. Она старалась добраться до артерии и исцарапала все его лицо длинными острыми ногтями. Ее только что слепые глаза загорелись, стали кошачье-зелеными, а широко разинутый рот обхватил зубами всю шею Томаса; она швырнула его на пол с невероятной силой.

– Глэшан! – крикнул Аврам, выхватил длинный узкий меч из футляра и бросился на мать Томаса, нанеся ей удар в спину. Клинок просвистел в воздухе, оставив за собой огненный дымный след. Он вонзился в глэшана, пропорол его спину, оттуда вырвался сноп огня.

Дверь лечебницы распахнулась, в нее ворвались три глэшана и бегом ринулись к ним. Томас с усилием поднялся на ноги, из раны на его шее хлестала кровь.

– Так это была не она! Тот воришка обманул меня, а я ему поверил! – вскричал Томас, отпихивая полудохлого глэшана, старавшегося ухватить его за ногу.

– Мы оказались в ловушке! – Крикнула Кейт Авраму, следившему за входом.

– Что ж, будем бороться за свою жизнь, – громовым голосом возгласил Аврам, уже окруженный глэшанами. – Кейт, кристалл Абарис с тобой?

Она окинула взглядом палату, надеясь увидеть сумку из козьей шкуры, и поняла, что, бросившись на поиски Томаса, второпях оставила ее в том доме.

– Она у Малбери… я забыла ее…

– Значит, мы должны сражаться тем, что у нас есть, и пробиться к церкви. – Он вонзил острие меча в холодный каменный пол. Меч легко вошел в камень. – Итак, с этим мечом де Майенса, мечом варригала, с двумя Керувимами и сердцами, исполненными веры, да начнется великое сражение! – вскричал он, поднял меч и завертел его над своей головой. – Все станьте под меч, мы будем сражаться вплотную друг к другу; что бы вы ни делали, держитесь возле меня. Что бы ни почувствовали, помните о Риатаме. А теперь вперед. Будем пробиваться к двери.

Аврам издал долгий-долгий крик на языке, которого никто не понял. Заглушая стоны умирающих, этот крик напоминал пронзительный вопль огромной парящей над землею птицы или зов левиафана, поднимающегося из глубин. Они бросились на стену глэшанов, которые преграждали им путь к свободе. Аврам неутомимо вертел мечом, поражая глэшанов одного за другим. Глэшаны, в свою очередь, атаковали их своими длинными заостренными пиками. Один шагнул вперед, прямо на меч, явно не опасаясь смерти, несмотря на то, что сталь уже несколько раз пронзила его тело. Другой кинулся с длинным ножом, сверкнувшим перед самым лицом Томаса, так что у него перехватило дыхание.

Глэшаны один за другим падали под ударами меча Аврама, и четверо смельчаков постепенно пробивались к выходу. Временами бой становился просто неистовым, Кейт боялась, что вот-вот упадет, пронзенная насквозь. От свиста волшебного меча де Майенса, спасительно вращавшегося над ее головой, и воплей врагов, чьи тела разваливались пополам под его ударами, она дрожала как в ознобе.

Охраняемые мечом де Майенса, трое друзей добрались до порога.

– Бегите прямо в храм, под защиту алтаря, там никакая опасность вам не грозит. Я приду следом за вами, – сказал Аврам.

Но тут глэшаны неожиданно, один за другим, стали подниматься из тел больных и умирающих и толпой устремились к нему.

– Откуда они появляются? – крикнул Рафа, споткнувшись о порог и упав навзничь.

– Они используют момент смерти для того, чтобы войти сюда. А теперь бегите быстрее, вы должны успеть добраться до алтаря.

И они побежали, как могли, быстро: Томас – зажимая рану на шее, а Рафа – плотно прикрывая плечо с выжженным клеймом, горевшим сейчас все мучительнее – по его лицу было видно, как невыносима испытываемая им боль. Кейт подталкивала их, понукая бежать быстрее. Шум битвы позади них становился все громче и ожесточеннее, вопли глэшанов разносились в холодном ночном воздухе.

Церковные врата были пред ними открыты, сквозь витражи окон виднелись зажженные свечи. Они пробежали мимо могильных камней святых и грешников, рыбаков и йоменов и приостановились у высоких дубовых дверей. Рафа посмотрел вверх и увидел над собой изображение оленя, пронзенного стрелой. На голове оленя была корона, а на шее – священный венок, вокруг же из темноты тянулись к нему молящие руки.

Кейт втолкнула их в храм. Они сразу свернули направо, миновали две дощатые двери и оказались в длинном нефе; над стульями с высокими спинками для важных особ, отгороженными барьерами, горели свечи. В глубине они увидели высокую трехступенчатую кафедру под деревянным навесом и единственную красную свечу, которая освещала черную молитвенную книгу, лежавшую открытой на подушке.

Томас вздрогнул. Это было то самое помещение, которое он видел во сне, – место ужаса. Он вдруг понял, что не может шевельнуться. Словно некая невидимая сила схватила его. Он попытался заговорить, но язык словно прирос к нёбу. Кейт опять подтолкнула его, и он, запинаясь на каждом шагу, подошел к ступеням алтаря, покрытым толстым красным ковром.

– Иди же, Томас, скоро мы будем спасены, они не могут тронуть нас в святая святых.

– Они – нет, но я могу, – послышался голос из-за кафедры. – Глэшаны и варригалы подчиняются закону о святости храма, но не я.

Это был Демьюрел. Он стоял высоко над ними.

Все в точности повторяло сцену, виденную Томасом во сне. Окаменев, он стоял неподвижно, точно прирос к полу.

– Отдай мне Керувима по своей воле, и я разрешу вам уйти. Если же мне придется отнять его у вас силой, то знайте: все вы умрете здесь! – С этими словами Демьюрел медленно, шаг за шагом спускался по ступеням верхней кафедры.

– Скорее в святилище! – крикнул Рафа. – Лучше я умру там, где сам пожелаю, чем там, куда хочет заманить меня этот пес.

– Отдай ему Керувима, Рафа, тогда он отпустит нас! – воскликнула Кейт, продолжая изо всех сил подталкивать Томаса к алтарю.

По обе стороны престола высились две каменные колонны, поддерживавшие балкон. На каждой было выгравировано золотом имя; на правой – Воаз, на левой – Иахин [8].

– Скажи ему, Рафа! Скажи, что он может получить эту статую, – молила Кейт, а сама изо всех сил тянула Томаса.

Рафа стоял на верхней ступеньке, он озирался, надеясь найти путь к спасению. Слева от него была дверь на болтах, достаточно большая, чтобы войти. Позади него, в заалтарной тьме, и было святилище. Кейт, подталкивая, втащила Томаса на первую ступеньку. И вдруг он почувствовал, что свободен, что опали крепко опутавшие его цепи. Святость этого места сокрушила власть Демьюрела над ним. Всем троим показалось, будто они перешагнули границу в новый мир, мир покоя и свободы.

Томас сразу ожил, мужество вновь вернулось к нему; он выхватил из куртки меч варригала.

– Он попытается снова схватить нас, – объявил он, – но больше меня не поймает.

Он стоял на верхней ступеньке, решительный, ожидая приближавшегося к нему Демьюрела.

– Значит, ты думаешь, что какой-то меч способен остановить меня? – Священнику оставалось лишь несколько шагов до алтарных ступеней.

– Не переступайте этой черты, – сказал Томас сурово. – Это место священно, оно не для таких, как вы. – И он направил меч на Демьюрела.

– Храбрость. Мгновение страха, а затем готов сразиться с целым миром, – насмешливо проговорил Демьюрел. – Но вот как ты устоишь против этого?

Демьюрел взмахнул рукой. В единый миг все свечи в церкви погасли, словно провалились в темную дыру. В галерее над дверью все скамьи неожиданно заполнились целой армией варригалов, одетых в траур и смотревших неподвижно вниз налитыми кровью глазами.

– Заприте двери! – крикнул Демьюрел. – Они не уйдут отсюда живыми, даже если нам придется остаться здесь до Рождества.

Он опять взмахнул рукой.

– Подумайте хорошенько. Отдайте Керувима мне.

Один из варригалов нацелил свой арбалет прямо в голову Томаса. Томас поднял глаза и увидел, что варригал уже оттягивает назад рычаг.

– Мне стоит сказать только слово, и стрела пронзит тебя, ты рухнешь мертвым. Я запросто справлюсь с такими, как вы. Бидл свое отжил, поддавшись приступу сочувствия. Ты же подошел бы мне больше. Пойдем со мной, стань моим приверженцем.

– Я привержен только одному Риатаме. – Томас слышал, как его губы произносят эти непривычные слова, и глаза его наполнились слезами. – Если я умру здесь, то это будет честная смерть. Делайте что хотите, я больше не боюсь ни вас, ни смерти.

Демьюрел подал едва заметный знак варригалу с арбалетом. Стрела вылетела и просвистела в воздухе. Время остановилось. Томас видел, как стрела скользит по воздуху прямо к нему. Он улыбнулся… И не слышал ничего, кроме жужжания вращающейся стрелы.

И вдруг стрела разлетелась вдребезги, словно ударилась о воздушное пространство алтаря. Она взорвалась на полпути, осыпав Демьюрела прозрачными осколками, разлетевшимися по каменному полу.

– Смотрите! – крикнул Рафа. – Здесь царит мир. Никакие затеи Пиратеона нам не опасны.

– Скажи «черт», и он тут же явится…

Голос раздался позади Рафы, из заалтарной темноты, из самого святилища. Рафа обернулся. Там стоял Пиратеон.

– Но как?… – спросил Рафа.

– Ты забыл, что когда-то я был ангелом. И стоял перед Богом. Может, мне и не все здесь по вкусу, но какое-то время можно и потерпеть. – Пиратеон направился к Рафе. – Итак, ты и есть Рафа, целитель, хранитель Керувима. Великая работа для человека столь юного, красивого и наивного. А теперь давай-ка мне эту вещицу и перестань дурить. – Пиратеон протянул руку к Рафе, но тот не шевельнулся. – Не дразни меня, парень; если я отберу его сам, ты умрешь.

– Значит, я умру, – спокойно сказал Рафа.

И тут Пиратеон, охваченный внезапным приступом ярости, нанес мощный удар Рафе в лицо, сбив его с ног. Рафа отлетел к самой двери и, ударившись об нее головой, рухнул на пол. Керувим упал прямо к ногам Пиратеона. Рафа, скорчившись, лежал на холодном каменном полу безжизненной массой. Это была тихая смерть, совершенно неприметная. Пока душа его еще несколько секунд оставалась в теле, все видели над ним золотистое мерцание.

– Наконец-то, пять тысячелетий спустя, он снова мой!

И Пиратеон, наклонившись, поднял Керувима. Томас гигантскими семью скачками преодолел разделявшее их пространство и, буквально взмыв в воздух, вонзил свой меч в Пиратеона с такою силой и так глубоко, как только мог. Они оба упали на пол. Демьюрел взбежал по ступенькам и схватил Кейт. Пиратеон встал, варригалов меч торчал из его груди. Томас тоже начал подыматься на ноги. Пиратеон наклонился, одной рукой поднял его, подержал на вытянутой руке, а потом швырнул его Демьюрелу, так что Томас проскользил по всему полу.

– Возьми его, он еще может пригодиться, – приказал он Демьюрелу, – а ее отдай глэшанам.

В этот миг снаружи, через витражные окна церкви, на каменных стенах нефа заиграли отсветы факельных огней. В ночном воздухе медленно прокатилось эхом барабанное «трам-там-тарам», двери содрогались от яростных ударов доброй сотни кулаков.

– Всем отойти назад! – раздалась команда канонира под шипение запального шнура пушки.

Дверь разлетелась от взрывной волны, засыпав церковь щепками и обломками, ядро же, прямой наводкой попавшее в цель, подскакивая, запрыгало по церкви, расшвыривая и ломая по пути скамьи и стулья.

Как только первые из нападавших ворвались в разбитые двери с громкими криками, абордажными саблями сокрушая всех, кто оказывался у них на дороге, варригалы с мечами в руках покинули галерею. Джекоб Крейн вступил в церковь, готовый к бою, с пистолетом и обнаженной шпагой в руках; его люди сражались за каждую пядь святилища против врага, которого им никогда еще не доводилось видеть.

Варригалы отступали один за другим, пока стена шпаг не выдворила их из нефа. Джекоб Крейн подошел к Демьюрелу. Он вскинул пистолет, целясь в голову викария.

– Сейчас же отпусти их! – приказал он и взвел курок.

Пиратеон расхохотался, не веря своим ушам.

– Кто этот человек? – спросил он.

– Контрабандист, пират, надоедливый прыщ. – Демьюрел презрительно сплюнул.

И тут заскрипел механизм церковных часов, поднялись молоточки, готовые привести в движение басовый колокол: приближалась полночь.

– Как только колокол пробьет последний раз, я снесу твою голову с плеч, – спокойно проговорил Крейн, прицелясь.

– Не так-то все просто, – сказал Пиратеон. – Его (он указал на Демьюрела) можешь убить, если угодно. Он себя исчерпал. Этих алчных идиотов здесь не счесть, ну, будет одним меньше – какая мне разница? Еще минута, и мир преобразится так, как даже мне не снилось в самых моих безумных снах.

Раздался первый удар колокола. Пиратеон поднял Керувима над головой и закрыл глаза. Кейт билась в руках Демьюрела, тисками сжимавших ей горло.

Последовал второй удар колокола, затем третий. Люди Крейна отбросили варригалов и теперь стояли молча, нетерпеливо ожидая чудодейственного мгновения.

Колокол гудел – четыре, пять, шесть, – эхом отдаваясь в церковных стенах и над крышами расположенных по склону домов. Пиратеон что-то зашептал, его губы медленно шевелились. Крейн опустил пистолет и наблюдал. Кейт вырвалась и побежала к Рафе.

Керувим источал теперь слепящий свет, в церкви началась вибрация. Ночное небо светлело в ожидании наступающего дня; взошло солнце, потом зашло, потом опять взошло. Приливы то набегали в залив, то покидали его всякий раз, как всходила и заходила луна. Казалось, сама земля все быстрей и быстрей кружилась в мировом пространстве. Каждый удар колокола обозначал наступление другого дня, другого рассвета, другой ночи. Так повторялось семь, восемь, девять, десять, одиннадцать раз. Наконец раздался последний удар часового молоточка, и церковь погрузилась в молчание. Слышны были только панические крики, доносившиеся с улиц нижнего города. Весь мир погрузился во мрак. С неба исчезли солнце, луна и звезды, от поверхности моря веяло смертельным ледяным холодом.

– Итак, кончено! – ликующе возгласил Пиратеон. – Я есмь. Я ЕСМЬ! – Он смеялся. – Риатама умер!

Он швырнул Керувима на пол. Проскользив по полу, тот остановился у ног Рафы.

– Выходит, это неважно, если я прикончу твоего слугу! – крикнул Крейн и, оттянув курок пистолета, спустил его. Раздался глухой стук: медленно выкатившись из ствола, пуля упала на пол.

– Все изменилось! Теперь я буду диктовать Вечный Закон. Битва Черепов обернулась моей победой; победа над Тремя одержана.

Во вселенной воцарилось полнейшее безмолвие. Пиратеон озирался вокруг, он решительно не знал, что делать дальше. Он так долго ожидал этого момента, но теперь ощущал лишь глубокую печаль оттого, что все кончено. Его охватило внезапное и неожиданное чувство горечи при мысли, что больше не было Риатамы.

И вдруг мертвую тишину нарушили рыдания Кейт, обхватившей руками безжизненное тело своего черного друга.

– Еще не все кончено. Слушай меня. Не все еще кончено, – повторяла она вновь и вновь, прижимая к себе его руку.

– Детский плач. Как это трогательно: первое, что услышал я в своем новом мире, – это плач ребенка! – воскликнул Пиратеон, услышав разнесенные эхом по всему храму рыдания Кейт.

Слеза Кейт упала на Керувима. Она подняла его и вложила в руки Рафы.

– Ты все время держал его при жизни, теперь береги его и в смерти, – сказала она.

Неожиданно маленькая дверца, которая вела в неф, а оттуда в церковный двор, раскололась надвое ударом волшебного меча де Майенса. Аврам оттолкнул в стороны обломки разбитой двери и вступил в святилище.

– Рафаэл! – вскричал пораженный Пиратеон. – Значит, ты…

– Все еще жив. С глэшанами пришлось задержаться дольше, чем я ожидал. На этот раз твоя наглость зашла слишком далеко, Сейриззим. Риатама будет недоволен.

– Риатама мертв; Риатамы больше нет, яркая утренняя звезда в последний раз посветила этому миру. Так что на колени, Рафаэл! – скомандовал Пиратеон.

– Не делай из себя идиота, Сейриззим. Здесь не место и не время для того, чтобы окончательно покончить с тобой. Но на этот раз ты слишком зарвался. Отправляйся на выступ скалы и посмотри сам, что творится сейчас в твоем мире, – сказал Аврам, глядя на тело Рафы. Потом заговорил с ним, как с живым: – У меня есть для тебя подарок. От твоего владыки. Ему известно, что здесь сейчас происходит.

Аврам наклонился и дохнул на Рафу.

– Прими то, что носится над водами, – сказал он, приставив большой палец к середине лба Рафы.

Увидев, что жизнь и тепло возвращаются в холодное тело Рафы, Кейт разрыдалась еще пуще. Рафа открыл глаза.

– Ты вернул меня в тот момент, когда я стоял пред Королем. Я думал, моя работа исполнена, – сказал он.

– Король мертв! Никто из вас не слышит меня? Он мертв, с ним покончено! – вновь и вновь, надрываясь, кричал Пиратеон.

Аврам поднял меч де Майенса и приставил его к горлу Пиратеона.

– Ступай на скалу и посмотри на свой мир, – сказал он.

Один за другим они покинули церковь. Крепко прижимая к себе Керувима, Рафа шел по криво уложенному булыжнику, поддерживаемый Кейт. Томас шел следом, с Демьюрелом, Крейном и Пиратеоном. Не видно было ни зги, тьма давила, как черная толща воды.

Спотыкаясь, неуверенно они ступали с камня на камень, держа путь туда, откуда доносился до них голос Аврама, призывавшего их подойти ближе. Еще им слышны были испуганные крики людей, которые жили внизу. Мир был весь накрыт непроглядной тьмой.

Аврам стоял на краю скалы. Он весь светился и был единственным источником света, который они видели. Его одежды сверкали золотом так ярко, что на них невозможно было смотреть.

– Глядите же! – вскричал Пиратеон. – Все именно так, как я говорил. На земле свет угас навсегда. И пусть никто не воображает, что Он все еще жив.

– Ты обманываешь себя, и нет правды в твоих словах, Сейриззим. Смотри же, следи за светом от моей руки.

Вдали показалась крохотная точечка света. Сначала она была с игольное ушко, едва видимая в темноте, эта точка чистого белого цвета. Когда же весь горизонт начал светиться, светлеть от лучей подымавшегося солнца, точка эта медленно стала расти.

– Смотри, Сейриззим, ты попросту играл со временем. Керувим никогда не принадлежал тебе; пока Рафа был мертв, он вообще не обладал никакой реальной властью. Тебе нужны были они оба, но тебя предала твоя неуемная злоба, твоя тяга к смерти погубила тебя. Свет во тьме светит, и тьма никогда не поглотит его. Смотри же, Он приближается, яркая утренняя звезда сияет над землей, и твои дни сочтены.

Аврам поднял меч над головой, чтобы обрушить его на Пиратеона, однако Пиратеон исчез. Как и варригалы, как и Демьюрел. Пока все любовались восходящим солнцем, они потихоньку скрылись под покровом темноты.

– Тебе ничего больше не нужно говорить, Рафаэл, все теперь станет ново, – сказал Архангел. – Увези этих людей отсюда. Да поскорее, потому что Пиратеон сделает попытку еще раз, а Керувима нужно вернуть. Отправляйтесь прямо сейчас.

И тут Аврам изменил свой облик у них на глазах. Его одежды отражали блеск неба, его волосы стали как полированное золото. Единственный луч солнца коснулся его лба, и в тот же миг он исчез.

«Маджента» покинула порт и плавно заскользила в открытое море. Дул свежий бриз, сияло чистое небо. Трое стояли на палубе, глядя назад, на удалявшиеся скалы, на разрушенное аббатство и церковь высоко над ними. Крейн остановился позади них и улыбнулся. Он не знал, что ждет его впереди, но душою это был уже совсем другой человек.

Море вдали начинало волноваться и всплескивать, от горизонта катилась пелена плотного коричневого тумана. Громкие крики морских птиц почти заглушали едва слышное пение селоток…

1

Автор в ряде случаев употребляет чуть-чуть искаженные библейские имена и названия, легко угадываемые (Керувим, серавим и др.), другие же употребляет, не изменяя их

2

Времена меняются

3

от англ. stoup – церковная чаша

4

Люцифер – старинное название планеты Венеры

5

Змея затаилась в траве (лат.) – цитата из «Буколик» Вергилия

6

Истина жизни (лат.).

7

«Волшебный меч» («Merveilleuse») рыцаря Доона де Майенса из старофранцузского эпоса

8

Воаз, Иахин – имена, начертанные на двух медных столбах у притвора Храма Соломона; первое означает: «сила», второе – «устроитель»