Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Испытание добром (сборник)

ModernLib.Net / Тесленко Александр / Испытание добром (сборник) - Чтение (стр. 6)
Автор: Тесленко Александр
Жанр:
Серия: Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия)

 

 


       Странное состояние, Дасий. Только теперь я понимаю всю серьезность твоих предположений. За окном сеет и сеет дождь. Все такое серое, безликое, однообразное, навевающее безразличие… Мне стыдно, Дасий, что это я — создатель этой слякоти, создатель пресыщенного безумия. Я подарил белоозерцам море энергии, возможность осуществить любую прихоть… И этим самым отобрал у них СОЛНЦЕ; и что ужасней всего — мог отобрать его и у всей планеты. Я — создатель, творец пресыщенного безумия, Дасий. Сознаюсь. Если я приду к тебе в бульерную, не пускай меня… Я ее уничтожу, свою «Юлиору»… Необходимо максимально ускорить работу комиссии. Хотя мне и без выводов комиссии все ясно. «Юлиору» нужно остановить. Но нужна и официальная санкция. Заранее надо проинформировать все население, чтобы избежать возможных недоразумений, связанных, на первых порах, с энергетическим кризисом… Я знаю, что приду, приду непременно! Я уничтожу ее! Не пускай меня, Дасий!»
      Писатель Алекс Рилл вернулся домой из клиники, где уже второй месяц собирал и готовил материал для нового романа.
      Стоял у окна и смотрел сквозь морось на соседний дом, казавшийся размытым рисунком, поцарапанным, многократно демонстрировавшимся фильмом. Тихо. Сыро… Двадцать седьмой этаж. На улице смеркается. А где-то за необозримой дождевой толщей, позади туч солнце садится за горизонт.
      Рилл достал из кармана диктофон, включил одну из бесед с профессором Григорием Завирой:
      «Как я заметил, вы большую часть своего времени проводите в клинике, профессор».
      «Вполне возможно. Я не подсчитывал. Но, безусловно, именно в клинике я нахожу истинное счастье».
      «Скажите, сегодняшняя операция отличалась чем-то от других, проводимых ранее, или все было привычно и заранее предусмотрено?»
      «А ваш будущий роман будет чем-то отличаться от предыдущих?»
      «Согласен. Мой вопрос нескладен. Но вы меня поняли?»
      «Пойдемте лучше выпьем боро, Алекс. И там продолжим. Я немного устал…»
      Освещенные окна противоположного дома были похожи сквозь мокрое стекло и дождевые нити на разбухших оранжевых пауков. Где жена? Задержалась на работе? Ольда, кажется, сегодня в ночной смене…
      «Знаете, Алекс, я немного с пренебрежением отношусь к писателям. И не скрываю этого… Они — невежды».
      «Профессор, вы тоже написали две книги, и я вправе назвать вас писателем».
      «Вы читали мои книги?»
      «Безусловно».
      «Так разве я пишу так, как пишут писатели?»
      «Нет, не так…»
      «Вот видите!»
      «Вы пишете намного хуже. Ваши книги, к сожалению, не имеют никакой литературной ценности. Если б они принадлежали другому человеку, никто и никогда не подумал бы их чит…»
      «Вы обиделись, Алекс, так как я назвал писателей невеждами. Ха-ха-ха… Ну, простите. Вы, вижу, из зубастых. Интересно, вы всю жизнь были только литератором, Алекс?»
      «Вообще-то, да. Но у меня гуманитарное, медицинское и техническое образование. Три года я работал врачом в клинике Буля. Был водителем тяжелого триангуляра на строительстве. Имел три персональных выставки оригинальных декоративных работ».
      «Так вы, оказывается, не только писатель. Умеете не только писать. Это похвально».
      «И потому, думаю, мои произведения не пользуются большой популярностью. Чувствую, им действительно недостает профессионального уровня».
      «Вы жаждете славы?»
      «Нет. Просто хочется, хотя бы в чем-то, почувствовать собственное совершенство».
      «Совершенна только смерть. Извините, если эти слова покажутся вам странными. Но я действительно так думаю. Особенно в последнее время. Этот дождь невольно настраивает на размышления. Совершенна только смерть. Смерть — истинное равновесие, эталон завершенности. А жизнь — всего лишь умение некоторое время поддерживать градиент смещения в свою пользу. Вы должны понять глубину этой мысли, а не воспринимать мои суждения как софистическое пустословие».
      «Эта философия не для повседневного пользования».
      «Да. А вам действительно не нравятся мои книги?»
      «Вы продолжаете думать, что я сказал так под влиянием обиды? Нет. Мне и вправду не нравятся ваши книги».
      «Почему?»
      «Ничего нового…»
      «Я пишу о жизни медиков… Пишу без единого слова выдумки. Но вас, безусловно, не удивишь никакой откровенностью…»
      «Никого не удивите. И не нужно удивлять. Писатель должен не удивлять, а быть прекрасным кулинаром, чтобы люди, читая, не ощущали духовного голода. Писатель должен кормить… А ваши произведения — всего лишь правдивые полуфабрикаты».
      «Гм… гм…»
      Алекс Рилл щелкнул тумблером, выключая диктофон.
      Огни окон ближайшего дома походили сквозь дождевую завесу на глаза фантастических глубоководных рыб. Припомнилась давнишняя прогулка в батискафе. Когда еще был студентом-филологом, чуть ли не каждое лето отправлялись на Канарские острова и однажды все же дотолпились до старенького, основательно потрепанного, хотя и блестевшего новой краской, батискафа, дождались очереди опуститься на морское дно… Алексу Риллу почему-то запомнились больше всего глаза глубоководных рыб.
      За окном — все тот же дождь и глубокая ночь. Вечерний ультрамарин давно сменился чернотой беспросветности.
      Где жена? Задержалась на работе? Вполне вероятно…
      «Зачем я пришел домой так рано? А может, случилось что? У нее на каждом шагу случайности… Она решительна до безумия, готова сама очутиться в реакторе, только бы настоять на своем. Однажды лежала даже в больнице профессора Леонтьева с сильными ожогами. Сколько тогда пережито! Она могла погибнуть. Но посчастливилось… Роман «Статус-кво», собственно, об этом — о химиках, о жене, о постоянной опасности, на которую обречены настоящие творцы, искатели нового… Где она сейчас? Может, она теперь всегда приходит так поздно? Или я сегодня вернулся слишком рано?»
      Жена не раз упрекала его в вечной занятости — «твое появление дома, как праздник для семьи». Он обижался на ее замечания: «Я работаю».
      Алекс Рилл, стоя у окна, представлял, как жена возвращается с работы, с противоположного конца города.
      Нужно перейти магистраль. Это безопасно — обычный подземный переход… Потом — двадцать третий маршрут геликотрема… При дожде ступеньки и поручни капсулы мокрые… Могла поскользнуться…
      Она так неосторожна. Каждую минуту думает о работе. А потом ей нужно выйти на пневмомагистраль. От остановки геликотрема идти воздушным виадуком… Рассказывали — неделю назад на том виадуке произошел несчастный случай. И все из-за дурацкого дождя… Поговаривают, все дело в «Юлиоре». Вполне возможно.
      Вдруг засветился экран видеофона, на нем всплыло лицо незнакомого мужчины.
      — Добрый вечер, — поздоровался он с экрана. — Это квартира семьи Рилл?
      — Да.
      — Мария Рилл дома?
      — К сожалению, нет… Передать ей что-нибудь?
      — Нет, нет… Извините.
      И экран погас так же неожиданно, как и включился.
      Человек был совсем незнаком писателю. «Кто этот малый? Почему он спрашивал Марию?.. И где, наконец, жена? Что за молодой человек спрашивал ее?» Неожиданно для самого себя Алекс связал вызов по видеофону с отсутствием жены и затем никак не мог избавиться от навязчивых мыслей. «А любит ли меня Мария? Многие годы мы вроде не задумывались и не говорили об этом — продолжаем ли мы любить друг друга. Но жизнь не обманешь, как себя… Может, Мария сейчас торопится к тому. И они вдвоем просто будут ходить под дождем, ревниво ловя каждое слово, каждый взгляд, каждое касание рук другого… Глупости! Этого не может быть. Пожалуй, что-то случилось…»
      Алекс Рилл прошелся по комнате. На столе — оранжевая шляпка Марии с аппликацией из смушки, за стеклом книжного шкафа — тома ее рабочих библиоскопов, на диване — небрежно брошенное голубое платье… Неряшливость ей несвойственна — значит, Мария очень спешила. Писатель подошел к зеркалу и посмотрелся в него, критически сравнивая себя с молодым человеком, говорившим с ним с экрана видеофона. Конечно, незнакомец намного моложе. А у Алекса уже виски серебрятся. Но Мария уверяет, что седина его украшает. Возможно, но тот, молодой, красив и без седины… Нет, не может быть! Он бы заметил, если б Мария кого-то полюбила. «А не излишне ли самоуверен он, писатель, считающий себя знатоком человеческой психологии?»
      Дождь за окном усилился или просто изменил направление и барабанил прямо в стекла. Приглушенный шум дождя по окнам наполнял сердце необъяснимым отчаянием, чувством бессилия и беспомощности. Он гнал от себя мучительное чувство ревности, но оно, серым призраком шептало, шелестело под стать дождю.
      «Что же произошло? Незачем было приходить домой так рано… Мокрые ступеньки и поручни капсулы… Неделю назад на воздушном виадуке… несчастный случай… Нужно садиться за стол и работать…»
      Подсознательно понимал — не сможет написать ни строчки, даже самой завалящей, не то что стоящей мысли. Что произошло?
      И совсем неожиданно, вслед за прошедшей волной ревности, подобно взрыву заполнил его СТРАХ. Непостижимый и всеобъемлющий. СТРАХ перед дождем, перед воздушными виадуками и перед геликотремами, перед самим собой… Его угнетали стены квартиры, экраны телеинформатора, видеофона…
      Алекс Рилл застонал от душевного гнета, немыслимого напряжения. Ринулся в прихожую, нервными, судорожными движениями накинул на плечи плащ…
      «Искать! Немедленно искать! Но где?.. Или позвонить куда? В «Скорую помощь»? На ее работу?» Решительно распахнул дверь, вышел, кинулся навстречу неудержимому потоку своего страха, своей ревности, своего смятения…
      И сразу увидел их. Мария с Ольдой шли от кабины пневмолифта. Серый плащ Марии тихо шелестел в такт ее движениям. На полях серой шляпки поблескивало мелкое озерцо дождевой воды.
      — Ты уже дома? Так рано? Что случилось?!
      Мария сняла шляпку и выплеснула озерцо на пол, вытерла платочком мокрое лицо.
      — Что случилось, Алекс? Почему ты так рано?
      — Ничего не случилось…
      Ольда, не глядя на отца, направилась к двери квартиры.
      — Разве сегодня ты не работаешь? — обратился он к дочери.
      — Нет… Мне нужно отдохнуть. Я взяла отпуск.
      — Где вы были?
      — Мы забрали заказанных ламантинов, чтобы приготовить тебе ужин. Ты сам просил ламантинов в соусе…
      — Так… — через силу выдавил из себя Алекс Рилл, чувствуя, как что-то хрупкое в нем постепенно распадается все мельче и мельче, ничего не оставляя от себя…
      И волны вспыхнувшей вновь любви и мучительной ревности, вдруг столкнувшись, рассыпались мертвой зыбью безразличия и отвращения ко всему на свете.
      — Тебе кто-то звонил.
      — Кто?
      — Я его не знаю.
      — Просил что-нибудь передать?
      — Хотел видеть лично.
      Мария с Ольдой вошли в квартиру и сразу, не раздеваясь, направились в комнату Ольды. Он, с удивлением глядя на них, спросил:
      — Почему вы не раздеваетесь?
      — А? Что ты говоришь, Алекс? Нам с Ольдой нужно поговорить…
      Они закрыли за собой дверь, и он остался в коридоре один. «Мы все стали чужими. Каждый живет отшельником. Ну о чем им нужно поговорить? О всяких глупостях…» Он подошел к двери и резко распахнул ее, остановившись на пороге.
      Мария и Ольда, так и не раздевшись, сидели в противоположных углах комнаты в креслах и молча смотрели друг на друга. Алекс долго пытался перехватить взгляд жены или дочери. Но они, погруженные в свои мысли, словно не замечали его.
      «Сумасшедший дом! Поговорить им нужно! Всем я чужой. Никого и ничто не объединяет. Только дождь. Этот прекрасный, чудный дождь. Если б не он, так и не собрались бы вечером все вместе. Вся семья! Никто даже смотреть не желает на него… Они красивы… И так похожи… Когда-то, неужели это было?.. Было! И тогда все казалось иным. Он любил! Любил всех! Любил весь мир. И себя любил… Ненавижу! Золотистые локоны ненавижу! Себя ненавижу. Люблю только дождь. Я сызмальства любил дождь».
      — Ты ждешь ламантинов? — вяло улыбнулась Мария. — Я все сделаю, но… немного погодя.
      «Как все просто. Он, оказывается, стоит на пороге в ожидании любимого блюда. Какое глубокое понимание! Еще бы, двадцать лет прожили вместе. Манекены! Бездушные, красивые манекены!»
      Нескрываемая ненависть к жене и дочери переполнила его. Маска отвращения и презрения обезобразила лицо писателя. Он резко повернулся и стремглав выскочил из квартиры.
      «Я с детства любил дожди… Только дожди!»
       «От специальной комиссии!
       Неопровержимо доказано, что гелиобульерная установка «Юлиора» является источником мощного К-лептического излучения, которое вызывает постоянное конденсирование влаги над Белоозером и приводит к серьезным нарушениям психики людей за счет возбуждения ассоциативных участков мозга.
       Считается совершенно необходимой немедленная остановка «Юлиоры», несмотря на последствия, которые вызовет эта акция. Город нужно перевести на прежние системы энергообеспечения до полного выяснения возможности нейтрализации К-лептического излучения.
       Население Белоозера должно быть широко информировано о предстоящей остановке «Юлиоры», чтобы предупредить возможную панику, беззащитность и тому подобное при временном энергетическом голоде.
Председатель специальной комиссии — биокибер Раг»
      Григорий Завира встал из-за письменного стола домашнего кабинета, вошел в соседнюю комнату.
      Наталья лежала, свернувшись калачиком, под розовым, блестевшим от света ночника, одеялом. Она сладко спала. Длинные черные волосы струились по белоснежной подушке, огибая обнаженное плечо. Григорий Завира долго стоял на пороге комнаты и любовался ею.
      Женщина глубоко вздохнула во сне. Завира подошел ближе, взял стул и сел рядом с кроватью… Еще утром, до начала первой операции, профессор встретился взглядом с Натальей Бильц и почувствовал вдруг, что его собственный взгляд изменился. Глаза слегка прищурились, улыбаясь и излучая тепло, непостижимым образом оказавшееся в душе профессора.
      — Доброе утро! — и внезапно ее улыбка, улыбка Натальи Бильц, показалась Завире живой и искренней.
      За Натальей следовали два биокибера, они уже второй год вместе с нею работали во время операций в одной бригаде биохимической экспресс-диагностики.
      — Как настроение, Трациан, Гвидон?
      Биокиберы ничего не ответили, лишь сдержанно поздоровались с профессором.
      Операцию начали, как всегда, в девять, подготовив все необходимое. Потом пришел писатель, Алекс Рилл.
      По своему обыкновению он опоздал, почти вбежал в операционную, путаясь в полах стерильного халата… Наталья снова глубоко вздохнула, и профессор вздрогнул, возвращаясь из воспоминаний такого удивительного и прекрасного, но призрачного, нереального дня. Он смотрел на Наталью, на ее плечо в свете розового ночника… Эта молодая женщина, вчера еще чужая, вчера еще — кукла с холодным мертвым взглядом, казалась сейчас самым родным существом. И даже воспоминания о Марте не были мучительными, ему казалось, будто именно она — его жена — лежит сейчас, свернувшись калачиком, под розовым одеялом, словно Марта Урбан вернулась к нему через двадцать лет разлуки, совсем иная, но именно она, воплотившаяся в самое дорогое сейчас для него существо. Профессор наклонился, ласково провел ладонью по черным локонам на белой подушке… Когда закончилась операция, Наталья сама подошла к нему и, улыбнувшись, тихо сказала:
      — Вы молодец, профессор.
      Она говорила это не впервые. Но Завире показалось, что сегодня ее улыбка была по-детски искренней и восторженной, и он ответил не как всегда сухо и официально — «Спасибо. Всем спасибо за помощь», — он тоже улыбнулся и долго подыскивал для нее слова потеплее.
      Но так и не нашелся, что ответить, стоял и смотрел, улыбаясь, на Наталью.
      — Как ваш сын, профессор? — внезапно спросила Бильц, стараясь спасти его от минутной беспомощности.
      — Сын? — переспросил Завира удивленно…
      — Да. Он, наверно, красивый… Похож он на вас, профессор?
      А в голове Завиры вдруг вспыхнула прекрасная мысль:
      — А пойдемте-ка ко мне. Сегодня. Сейчас же.
      Во взгляде Бильц мелькнула искорка холодного огня, а губы тронула едва заметная улыбка победителя — красивая улыбка, благородная, хищная.
      — В самом деле, пойдемте. Незачем нам разыгрывать из себя… — но не смог подобрать нужного слова, все оставив недосказанным.
      Наталья улыбалась… Профессор нежно провел ладонью по черным струящимся волосам, склонился, поцеловал их и позвал тихо:
      — Натали…
      Она продолжала ровно и глубоко дышать. Красивая…
      — Натали, — позвал громче, проникновенно и взволнованно, погладил ладонью плечо.
      Она медленно открыла глаза и бездумно смотрела на него.
      — Чего тебе? — спросила, не скрывая раздражения.
      — Ничего, Натали… — ответил Завира и поцеловал ее.
      — Я хочу спать, — сказала обиженно и презрительно, резко поворачиваясь к стене и плотнее укрываясь одеялом.
      «Может, ей хочется, чтобы я говорил о своей большой любви? Почему она так? Это жестоко! Ей хочется, чтобы я унижался?»
      И вновь все вернулось: неприязнь к Наталье Бильц, к постоянному дождю, ко всему на свете, к самой жизни — ожило, разбухая.
      «К чему все это? Сколько времени жил один, и вдруг на тебе… Умолять, просить?! Глупец! Простая хитрость природы заставить каждого оставить после себя потомство. И с ним было такое прежде. А теперь? Рудимент! Атавизм! Кукла со взглядом микроскопа! Для нее вполне достаточно, что профессор пригласил ее к себе. И очень приятно приневолить профессора умолять ее о любви! Нет, к черту! Нужно работать. Работать!»
      Григорий Завира поднялся и неуверенной походкой направился в кабинет. Сел за старинный письменный стол. Пытался забыть обо всем, отключиться полностью.
      Старался сосредоточиться на теме последних исследований:
      «Изучение работы митохондриальных структур в клетках под воздействием…» За окном заунывно шумел дождь. Из соседней комнаты доносилась приглушенная музыка транслятора. Там сын. Взрослый сын, у которого свои заботы, своя жизнь, совершенно не ведомая отцу, абсолютно чужая и совсем не интересующая Григория… «Когда я в последний раз говорил с сыном? Давно… Пожалуй, когда еще не было дождя… Разве когда-то не было дождя? А не сесть ли на первый же гравитобус и отправиться… куда-нибудь. Увидеть СОЛНЦЕ! Ну что за глупости! Я просто устал. Нужно хотя бы немного поспать. При чем тут какой-то гравитобус? Столько неотложной работы… «…митохондриальные структуры…». Очень важная тема. От нее зависит жизнь и здоровье многих людей, да и биокиберов тоже, развитие биологической мысли… Чушь! Разве я радею о развитии биологической мысли? Шут! Паяц! Просто я хочу сделать то, чего не сделал еще никто, а именно я, Григорий Завира! Жажду славы? Да! Да! Конечно, жажду славы! Но последние три операции абсолютно неудачны. Один пациент умер. А тут еще надоедливый писателишка ни на минуту не отходит, болтает о призвании медика… Арлен давно уже взрослый… Что он там у себя делает? Что за черт, никак не могу сосредоточиться. Голова как свинцом налита. Глаза сами слипаются, но спать не хочу. А что я хочу? Славы! Какие глупости. Что такое слава? Это всего лишь — видеть солнце, яркое, теплое, красивое, животворящее. Хочу быть солнцем, чтобы мне улыбались и отводили глаза, не в силах вытерпеть сияние…»
       «Внимание, жители Белоозера!
       К сведению каждого жителя Белоозера! Неопровержимо доказано существование вредного воздействия гелиобульерной установки «Юлиора» на климат и здоровье людей и биокиберов!
       Завтра в двенадцать часов энергетическая установка «Юлиора» будет остановЛиана для изучения возможности нейтрализации вредного К-лептического излучения.
       Сохраняйте спокойствие! Город будет переведен на прежние системы энергообеспечения, что, безусловно, сильно скажется на жизни белоозерцев, которые уже в течение года могли удовлетворять абсолютно все свои энергетические потребности.
       Но наша сила, сила мыслящих существ, не в том, как много мы потребляем энергии, а в том, что мы можем создавать такие установки, как «Юлиора», и не только создавать, но и решиться их остановить, не оставаясь слепыми рабами дешевой, почти даровой, энергии.
       Вредность К-лептического излучения доказана неопровержимо!
       Завтра в двенадцать часов «Юлиора» будет остановЛиана!
       Сохраняйте спокойствие!
Городской совет»
      — Арлен… Я рассказала маме…
      — О чем?
      — О нас с тобой…
      — Ну так что? — Арлен зевнул и закрыл глаза, откинувшись в глубоком кресле.
      — Она так долго плакала, а потом…
      — Почему плакала?
      — Она у меня странная немного, то плачет, то смеется…
      — Больная?
      — Нет, просто стала какая-то странная. Я уже с ней не могу разговаривать… Теперь у нее что ни слово, все о дожде.
      — Так сейчас все говорят лишь о дожде.
      — Арлен, мою маму…
      — Завтра остановят «Юлиору»…
      — Постой, Арлен. Она хочет тебя видеть. Идем к нам…
      — Сейчас?
      — Да-да… Она ждет…
      — Какие глупости! Как-нибудь зайдем… Я думаю о том, что когда «Юлиору» остановят, нам всем придется туго…
      — Арлен, послушай: мою маму зовут… Марией…
      — Что? — равнодушно переспросил Арлен, продолжая думать о «Юлиоре».
      — Она просила передать тебе, что ее зовут Марией… И она хочет тебя повидать… Ты только прости, она у меня немного со странностями. Но она добрая… Пойдем, пожалуйста!
      — Ты говоришь — Марией?..
      «Мария, Мария, что ты делаешь со мной? Я не могу даже сердиться на тебя, мне совершенно не за что сердиться на тебя. Как хочется верить: все — лишь простое недоразумение. Ты исчезла. Неужели я надоел тебе за те мимолетные дни нашего (возможно, только моего?) счастья. Зачем же тогда говорила такие теплые, нежные слова? И у меня не найдется ни слова упрека. Но сможешь ли ты посмотреть мне тогда в глаза?»
      — Марией? И она просила передать…
      — Арлен, что с тобой?
      — Марией? — крикнул он.
      — Арлен!..
      Он выбежал из комнаты, бросился к двери из квартиры, распахнул ее и бежал уже к лифту, как вдруг опомнился, повернулся к Ольде и истерично позвал;
      — Ну что же ты сидишь? Идем!
      Девушка испуганно поднялась.
      — Идем! Идем! — торопил он хрипло, сдерживая рыдания.
      Ольда нехотя, с опаской тронулась за ним.
      Из соседней комнаты вышел мрачный Григорий Завира, остановился на пороге.
      — Что случилось, Арлен? — спросил тихо.
      — Что? — Арлен порывисто обернулся, словно ему выстрелили в спину, уставился на отца: — Ты… дома?..
      — Что случилось, Арлен?
      — Почему ты дома?! — закричал сын. — Почему ты не в клинике? Без тебя там все больные поумирают? — Арлен нервно рассмеялся и закрыл глаза, судорожно вздрагивая всем телом. — Пошли! — резко приказал Ольде, овладевая собой.
      Они взяли такси. Арлен всю дорогу молчал. И, только выйдя из кабины, когда перебегали под дождем к дому Ольды, он спросил, сдерживая частое от бега дыхание:
      — Почему… ты не говорила… раньше…
      Поднялись на двадцать седьмой этаж, Ольда открыла дверь квартиры, вошли… Из какой-то комнаты доносилась приглушенная дробь автоматической машинки.
      Ольда разделась, а Арлен, выскочивший из дома в легком костюме, мокрый от дождя, нервно переступал с ноги на ногу.
      — Где Мария?
      — Арлен… Ты знаком с моей мамой?
      — Где она?
      — Пойдем…
      Ольда открыла дверь и испуганно застыла на пороге.
      — Мама! — вскрикнула она. — Мама, что с тобой? — спросила, несмело входя в комнату.
      Арлен, помешкав, быстро вошел следом и увидел… Марию. Свою Марию! Она сидела на полу под знакомым оранжевым зонтом и бездумно смотрела перед собой в окно. Он побежал и опустился на колени рядом с ней. Хотел заглянуть Марии в глаза, но она зажмурилась.
      — Я знала, ты меня найдешь, Арлен, — сказала совсем тихо. — Ты видишь, все озеро исклевано каплями…
      — Ма-ама!
      В окно звонко барабанил дождь.
      — Арлен, мальчик, вот озеро, и наш зонт, и наш пригорок, где мы любили беседовать… И ты наконец-то пришел, нашел меня… Спасибо, мой мальчик…
      Она сидела на полу с закрытыми глазами, и золотистые ее волосы струйками стекали на плечи.
      — Мама… мама… — всхлипывая, повторяла Ольда.
      — Кто ты? — Мария слегка приоткрыла глаза и удивленно подняла брови.
      — Мама, это я… твоя…
      — Я тебя не знаю. Кто ты? Зачем пришла эта красивая девушка?..
      — Мария…
      — Поцелуй меня.
      — Мама!
      — Садись, Арлен, посмотри, как трепещет вода, а я расскажу о себе. Арлен, ты слышишь? Поцелуй меня…
      Арлен не выдержал и разрыдался.
       «Дружище Дасий!
       Вчера я вынужден был покинуть Белоозеро, почувствовав, что мое пребывание у вас может закончиться трагически. Нервы мои на пределе… Не знай я тогда в чем дело, то, безусловно, искал бы какие-то другие причины своего состояния, пытаясь их предотвратить, и смог бы наделать много непоправимых глупостей… Сейчас даже подумать страшно. Я мог даже решиться, мне нестерпимо хотелось этого — взорвать «Юлиору»… Но хватит об этом, сейчас над моей тогдашней хандрой можно только посмеяться.
       Завтра «Юлиора» будет остановЛиана, и, надеюсь, все быстро нормализуется. Только бы побыстрей создать надежные К-лептические фильтры. Извини меня за прошлый скепсис и недоверие. Теперь я понимаю, что старым друзьям нельзя не верить. Досадно одно, очень поздно мы начали предпринимать решительные меры, Дасий. Очень поздно. Но никто не избавлен от ошибок. Итак, до встречи под СОЛНЦЕМ. Прошу еще раз, прости меня, друг.
Твой Андрей Стиг»
      Алекс Рилл сидел запершись в своем кабинете и пытался работать. Он уже второй день не выходил обедать. Не слышал ни посторонних шагов, ни голосов, вообще ничто не касалось его слуха, кроме дождя, конечно. Но, как ни старался, не мог сосредоточиться, он словно окаменел. Откинувшись в кресле за столом, тупо уставился на очередную, недописанную страничку романа о врачах, о себе, о самой жизни, в которой так много условностей, но, должно быть, и много вполне однозначных истин… Алекс Рилл никак не мог найти все время ускользающую мысль, нужную для осознания высшей жизненной сути, вне дождя и слякоти, вне достижений цивилизации и людского стремления к дармовому счастью; какое-то болезненное чувство внутреннего провала, пустоты тормозило мысль. Портативная «Электроника» вяло жужжала уставшей мухой.
      Мысли о жизни и смерти, о бессмысленности существования под постоянным дождем переходили в мысли о творчестве, о единственной правде жизни и творчества. Но что писать? Как? Будет ли кто читать? Хлещет дождь за окном. Он накладывает печать неизъяснимой грусти на все. На каждый образ и каждую мысль, на каждый поступок и каждую строчку… Зачем писать? Чтобы развеселить эти серые, мрачные лица? Но их ничем не удивишь — не развеселишь, не опечалишь, как не развлечешь и самого себя. Правда жизни — это дождь за окном и такие же, как дождь, бесцветные попытки что-то делать, действовать, радоваться чему-то. Только попытки… не более. И правда эта никогда не станет правдой искусства, правдой прекрасного дворца, где человек — единственный повелитель и властелин. Любить жизнь и быть советчиком людей! Значит любить дождь? Лгать о радости каждого прожитого дня! День жизни — это бесконечный день дождя. И каждое слово: будь то о Григории Завире, или о его сложных операциях, или о Марте Урбан, или о самом себе, наконец, — каждое слово будет мертвым. Будет мертвым, сможет лишь напоминать о живом. Напоминать о живом, но никому не должно напоминать о дожде. И каждое слово будет красивым… Безнадежность чудовищной пропасти…
      «Дорогой Андрей!
      Какое-то смешное, странное чувство охватило меня сегодня с самого утра. Кажется, я в последний раз вижу все окружающее меня. И эти слова мои, обращенные к тебе, кажутся последними словами моей последней видеограммы. Смешно, не правда ли? Но это так… И, пожалуй, ничего странного все же нет, потому что я уже очень стар. Ничто не вечно. Но тешу себя надеждой: как только остановим завтра «Юлиору», все мои страхи пройдут. Может, и на меня тоже действует К-лептическое излучение. И, может, завтра я вместе со всеми снова увижу солнце. СОЛНЦЕ! Даже не представляю, как мы могли больше года не видеть солнца! Но какое-то странное предчувствие охватило меня, как предчувствие беды. Хотя функционирую вполне нормально, но… Все же что-то со мною происходит.
      Извини, Андрей, такими глупостями, пустой болтовней отрываю тебя от дела. Ты посмеешься надо мной при встрече. Если встретимся… А если нет, то прощай. Желаю тебе всего наилучшего.
      А главное — желаю тебе увидеть СОЛНЦЕ у нас в Белоозере!
Твой биокибер Дасий»
      Биокибер Дасий поднялся из-за стола и удивленно взглянул на АрЛиана. Тот вошел необычно сгорбленный и остановился возле энергетического щита, держась за рычаг пускового стабилизатора, словно боялся упасть.
      По плащу скатывались большие капли, падавшие с его широкополой шляпы, когда Арлен наклонял голову.
      — Ты свободен, Дасий… Я пришел, и ты можешь идти. Сегодня я подежурю.
      — Арлен, сегодня…
      — Ты свободен, Дасий!
      Биокибер смотрел на его покачивающуюся фигуру и думал, сказать ли Арлену о распоряжении биокибера Рага. А распоряжение было вполне определенным:
      «До окончательного изготовления и налаживания системы нейтрализации К-лептического излучения каждому биокиберу постоянно контролировать деятельность людей, которые очень подвержены воздействию этого фактора, и стараться вообще отстранить людей от работы в местах наибольшего излучения».

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14