Хроники пропавшего легиона (№1) - Пропавший легион

Он наклонился, вытер меч о рубашку убитого, затем повернулся к женщине:

— Спасибо, девочка. Этот ублюдок мог бы удрать, если бы не твоя…

И в изумлении замолчал. Перед ним была Хелвис. Она смотрела на него, в первый раз увидев лицо своего спасителя.

— Марк? — сказала она, все еще сомневаясь. Затем, всхлипнув, она бросилась ему на шею. Руки Марка сами собой крепко прижали ее к груди. Нежная кожа на ее спине была шелковистой и все еще хранила холод травы, на которую ее швырнули. Хелвис дрожала в его руках.

— Спасибо, о, спасибо, — все время повторяла она, уткнувшись лицом в его плечо. Через секунду она добавила: — Ты в доспехах, ты меня совсем раздавил.

Скаурус смутился и ослабил объятие. Но она не отодвинулась, она продолжала прижиматься к Марку.

— Во имя твоего Фоса, что ты здесь делаешь? — требовательно и резко спросил трибун. — Я думал, что ты в безопасности, в казарме намдалени в дворцовом комплексе.

Но именно из-за Фоса она и находилась здесь. Она решила отметить праздник… Неужели это было только вчера? Марк подумал, что с тех пор прошла целая вечность. Она выбрала для этой цели не тот храм, что был возле казармы, а другой, находившийся в южной части Видессоса. Это была святыня, очень памятная для Намдалена, поскольку она посвящалась святому, который жил на острове Намдален примерно триста лет назад, до того как северяне захватили его родную землю.

Хелвис продолжала:

— Когда начался мятеж и толпы вопили: «Выкопаем кости Игроков!», я потеряла надежду возвратиться домой целой и невредимой. Я знала, что мои земляки разбили лагерь у залива и решила пробиться к ним. Прошлую ночь я провела в заброшенном доме. Когда вопли толпы раздались рядом, я снова решила спрятаться. Ворота были настежь открыты… — сказала она, горько усмехнувшись. — К сожалению, я не сразу поняла почему. Эти… — Она не вымолвила этого слова и только вздрогнула при мысли о пережитом ужасе. — Эти грабили виллу, и я оказалась еще одной добычей для них…

— Все уже кончено, — сказал Скаурус, приглаживая ее растрепанные волосы так нежно и мягко, как он гладил гривы испуганных жеребят.

Она вздохнула и придвинулась ближе. Только сейчас он вдруг увидел, что она полураздета и что их объятие становится чем-то большим, чем просто дружеский жест. Он склонил голову и поцеловал ее волосы. Она крепко прижимала ладони к его шее. Тогда он поцеловал ее губы, кончики ушей, затем скользнул по шее и коснулся обнаженной груди. Зашуршала и упала в траву юбка. Снять доспехи было намного труднее, но и от них они избавились довольно быстро. На мгновение он подумал о своих сражающихся солдатах, но в эту минуту воинская дисциплина всего мира не могла остановить его, и Марк упал в траву к женщине, которая его ждала.

Им казалось, что их любовь возрастет многократно, когда они ближе узнают друг друга. И сейчас они чувствовали некоторую неловкость, словно каждый из них не был уверен, что сможет понравиться другому. Несмотря на все колебания, для трибуна это была самая сладкая близость, которую он когда-либо испытывал. Он чувствовал себя таким счастливым и даже не заметил, что имя, которое выкрикнула Хелвис, не было его именем.

Больше он не хотел ничего, только быть рядом с ней, вечно лежать в этой траве, слушать эту глубокую тишину. Но угрызения совести становились все сильнее и отделаться от них он не мог. Марк остро чувствовал вину за то, что проводит время в наслаждениях, когда его солдаты приняли бой. Он попытался забыть о них в очередном поцелуе, но легче ему не становилось.

Доспехи никогда не казались ему тяжелее, чем в эту минуту. Он снял с убитого рубашку и отдал ее Хелвис, затем, подумав, дал ей и меч убитого.

— Жди меня здесь, моя любовь. Я думаю, что даже одна здесь ты будешь в большей безопасности, чем на улице. Я скоро вернусь, обещаю тебе.

Другая женщина, наверно, запротестовала бы, но Хелвис видела, что такое бой, и знала, что это опасно. Она поднялась и провела пальцем по его щеке до уголка рта.

— Да, — сказала она. — О да, возвращайся за мной скорей.

Словно оправляясь от горячки, Видессос медленно приходил в себя. Как и предсказывал Комнос, бунт постепенно угас; римляне и халога сумели разделить горожан и намдалени. К концу недели город снова стал прежним, и только обгорелые руины напоминали о мятеже. Развалины все еще дымились, но опасность большого пожара была устранена. Город успокоился, все вернулось в свою колею, зато жизнь Марка резко изменилась.

Сперва он отвел Хелвис к намдалени, которые стояли лагерем у залива Контоскалион, а затем, когда Видессос перестал бурлить, она смогла вернуться в казарму островитян в дворцовом комплексе. Но там она оставалась недолго.

После первого неожиданного порыва их союз не распался, наоборот, он стал крепче. Прошло всего несколько дней, и она с Мальриком переселилась к Марку в римскую казарму, часть которой была отведена для семейных пар. Хотя он больше, чем когда-либо, мечтал быть с ней вместе, кое-что тревожило его. Первая и самая главная мысль, не дававшая ему покоя: как посмотрит на эту связь Сотэрик? Трибун не раз видел, как взрывался брат Хелвис, когда полагал, что честь его задета. Как он отнесется к тому, что Марк забирает его сестру к себе? Когда он спросил об этом саму Хелвис, она ответила с женской практичностью:

— Не ломай себе голову. Если и потребуется что-либо сказать, оставь это мне. Я позабочусь обо всем. Ты ведь не соблазнил невинную девушку, знаешь ли. Если бы ты вовремя не пришел на помощь, эти мерзавцы, скорее всего, перерезали бы мне горло. Милый, ты меня спас, для Сотэрика это имеет значение большее, чем что-либо иное.

— Но…

Хелвис остановила его протест поцелуем, однако полностью успокоить так и не смогла. И все же последующие события доказали, что она была права. Сотэрик стал относиться к Марку как к члену семьи, и его пример распространился на других намдалени. Они знали, чем обязаны римлянам, и когда командир легионеров влюбился в одну из их женщин, это только послужило лишним поводом относиться к чужеземным солдатам как к своим братьям.

Когда эта проблема разрешилась, Марк стал ждать реакции своих солдат. Сперва легионеры начали ворчать: им было известно, как относится трибун к женатым солдатам, а теперь он сам нарушил свое же правило…

— Не обращай на них внимания, — сказал Гай Филипп. — Никому нет дела до того, с кем ты спишь — с женщиной, с мальчиком или с синим бараном. Главное — что ты думаешь головой, а не тем, что между ног.

После этого грубого, но толкового совета центурион ушел, чтобы устроить кому-то очередной разнос.

Однако такой совет было легче дать, чем выполнить. Раньше Скаурус был всегда терпим к Венере — в исчезнувшем Медиолане, в армии Цезаря и с того момента, как появился в Видессосе. Когда возникало желание, он платил за него и не стремился встретиться с одной женщиной дважды. Но теперь, когда появилась Хелвис, он обнаружил, что хочет наверстать упущенное за годы походной жизни, что после каждой ночи он становится все более ненасытным. Хотя, овдовев, Хелвис не обращала внимания на мужчин, тело ее стремилось к близости, и теперь всю его страсть она отдавала Марку. Трибун вдруг заметил, что спит крепче, чем в те годы, когда был ребенком. Однажды он подумал: какое счастье, что, когда камор, посыльный Авшара, приходил в казарму, здесь не было Хелвис — теперь Марк никогда бы не проснулся при приближении кочевника.

Скаурус думал и о том, как воспримет эту перемену Мальрик, но сын Хелвис был еще очень маленьким, чтобы привыкнуть ко всему на свете. Вскоре он уже называл трибуна отцом чаще, чем по имени, и это вызывало у римлянина смешанное чувство гордости и грусти. Мальчишка сразу же стал любимцем легионеров. В казарме было совсем немного детей, и солдаты всех их баловали. Мальрик схватывал латынь на лету, восприимчивый к новому, как все дети. Бывали дни, когда трибун вообще забывал о том, что идет подготовка к войне. Он только хотел, чтобы таких дней было больше — это было самое счастливое время в его жизни.

10

Когда они получили приказ явиться на имперский военный совет, Гай Филипп проворчал:

— Черт побери, давно уже пора. Кампания должна была начаться еще два месяца назад, если не раньше.

— Политические игры, — ответил Марк и добавил: — Мятеж тоже не слишком помог. Но ты прав, они могли выступить и раньше.

С легкой иронией он прислушался к своей попытке оправдать задержку, на которую сам еще не так давно жаловался. Он не очень рвался в поход и хорошо знал причину этому.

Трибун не появлялся в Палате Девятнадцати Диванов со времени своей дуэли с Авшаром. Как и всегда, диванов здесь не было. Вместо них стояло несколько столов, сдвинутых вместе и заваленных оперативными картами. Стрелки на картах указывали направления предполагаемых ударов. Над ними склонились командиры главных военных сил Империи — видессиане, катриши, вожди каморов-кочевников, офицеры намдалени, а теперь и римляне.

Маврикиос Гаврас, как и полагалось по его сану, сидел во главе за особым столиком. Марк был рад увидеть Туризина, сидевшего по правую руку от Императора. Он надеялся, что ссора их закончилась миром. Потом он взглянул на того, кто сидел слева от Императора и от изумления раскрыл рот. Ортайяс Сфранцез собственной персоной. Юный аристократ прочел немало книг о войне, но не обладал ни знаниями, ни мужеством, и будь он даже другом Императора, а не племянником его злейшего противника, и тогда его присутствие на совете вряд ли было бы оправдано. И все же он был здесь и водил концом своего изящного кинжала по карте, выясняя, куда течет какая-то река. Заметив входивших в зал римлян, Ортайяс кивнул и приветственно махнул рукой. Марк кивнул ему в ответ, а Гай Филипп проворчал что-то не слишком любезное и сделал вид, будто вообще не заметил Ортайяса.

Дочь Императора сидела между отцом и Нефоном Комносом. Алипия была единственной женщиной на совете. Она, как обычно, больше слушала, чем говорила. Когда входили римляне, девушка что-то писала на клочке пергамента и не видела их, пока слуга не проводил наемников к специально отведенному месту за столом. Это было почетное место рядом с Императором. Ее мимолетный взгляд, скользнувший по трибуну, был холодным, оценивающим и менее дружелюбным, чем он ожидал. Он вдруг задумался о том, знает ли она о его связи с Хелвис. Лицо ее было непроницаемо, как маска.

Марк с облегчением сел и склонился над картой. Если он правильно понимал видессианский язык, карта показывала горы Васпуракана, пограничные земли — заманчивый путь в Казд. Как и карта Апсимара, она выглядела исключительно точной. Пики, реки, озера, города — все было изображено здесь с удивительной точностью. Однако Скаурус знал, что даже самые аккуратные и толковые люди могут делать ошибки. В своей третьей книге истории Полибий рассказывал о том, что река Родан течет с востока на запад, потом сворачивает на юг Нарбоннской Галлии и после этого впадает в Средиземное море. Когда же дошло до дела, римским войскам пришлось немало проплутать, прежде чем установили, что на самом деле река текла в другую сторону.

С момента прибытия римлян прошел час когда Маврикиос наконец начал совет. Он прервал свою тихую беседу с братом и повысил голос, чтобы все в комнате услышали его.

— Благодарю вас за то, что вы пришли сюда сегодня, — сказал он.

Легкий гул и разговоры за столами умолкли. Император подождал, пока установится полная тишина, и продолжил:

— Для тех из нас, кто уже сражался в западных провинциях, многое из того, что я сообщу, давно известно. Но за последнее время у нас появилось столько новых солдат, что я подумал: стоило открыть этот совет хотя бы ради них.

— Здесь гораздо меньше новичков, чем могло бы быть. Спасибо проклятым монахам, — произнес кто-то, и Марк узнал голос Аптранда, сына Дагобера. Лицо намдалени несло печать той же холодной ярости, что и в первую их встречу, когда трибун спас его солдат от бандитов. Этого человека было совсем непросто смутить или сбить с толку. Гул одобрения донесся с той стороны, где сидели намдалени. Скаурус заметил Сотэрика, кивающего в знак согласия.

Ортайяс Сфранцез и Туризин Гаврас, похоже, были оскорблены грубой прямотой Аптранда. Но причины их гнева оказались совершенно различны.

— Не обвиняй наших святых отцов в вашей ереси! — воскликнул Ортайяс.

В то время как Севастократор буркнул:

— Уважай Его Императорское Величество, ты!

Видессиане согласно зашумели, одобряя его слова или соглашаясь с мнением Ортайяса. Но намдалени выдержал резкий взгляд Туризина.

— Сильно ли уважали нас, когда ваши святые отцы решили всех нас прикончить? — требовательно спросил Аптранд, отвечая одновременно обоим.

Температура в Палате Девятнадцати Диванов дошла до точки кипения. Как шакалы, ожидающие драки, каморы приподнялись в своих креслах, готовые броситься на того, кто окажется слабее. Марк снова почувствовал, как в нем растет отчаяние — в Видессосе это бывало с ним не раз. И по характеру своему, и благодаря постоянной тренировке воли, он умел сохранять невозмутимость и находил все эти ссоры и драки горячих, легко возбуждающихся людей настоящей болезнью, которая поразила Империю и ее соседей.

Маврикиос, похоже, был вылеплен из того же теста, что и его подданные. Он положил руки на плечи Сфранцеза и Туризина. Оба утихли, хотя Туризин непроизвольно дернулся в упрямом порыве. Сверху вниз Император посмотрел на Аптранда, и его карие глаза встретились с волчьими серыми глазами намдалени.

— Вас здесь гораздо меньше, чем должно было быть, — признал он. — И в этом нет вашей вины.

Теперь пришла очередь Сфранцеза вздрогнуть. Император не обратил на него внимания. Он был занят наемником.

— Ты помнишь, зачем вы вообще пришли сюда? — спросил он. В его голосе слышалась та же значительность, какая звучала в голосе Бальзамона, когда он говорил о единстве Видессоса. Марк вторично увидел, как встречает Аптранд правду, когда она очевидна. Намдалени подумал с секунду, а затем нехотя кивнул.

— Вы правы, — сказал он.

Для намдалени этого было достаточно, чтобы уладить дело. Он подался вперед, снова готовый к тому, чтобы принимать участие в совете. Когда несколько горячих голов из намдалени хотели продолжить спор, холод его глаз остановил их лучше, чем это сделали бы слова видессиан.

— Вот это я называю крепким орешком, — в восхищении прошептал Гай Филипп. — Отличный парень, правда?

— Я тоже так думал, когда встретил его во время мятежа, — сказал Марк.

— А, так это тот солдат, о котором ты говорил? Я понимаю, что ты имел в виду… — Центурион прервал себя на середине фразы, так как Император начал говорить.

Спокойный, как будто ничего не произошло, Маврикиос сказал, обращаясь к Ортайясу:

— Подними пожалуйста карту западных территорий, будь любезен.

Спафариос послушно поднял пергамент, чтобы все могли его увидеть. Обозначенные на карте западные видессианские провинции растянулись до имперской столицы длинной кривой полосой, разделявшей Видессианское море и море Моряков. Император подождал, пока некоторые близорукие офицеры подойдут поближе к карте, и начал говорить.

— Я хочу выступить на этой неделе. Подготовьте своих солдат к переправе через Бычий Брод. Все, кто не успеет, останутся в хвосте. — Он вдруг недобро усмехнулся. — Тот, кто скажет мне, что не готов, получит назначение в самый жаркий и забытый Фосом гарнизон, где война с Каздом покажется ему недостижимым счастьем. Это я могу обещать.

Император дал улечься возбужденному гулу, который пронесся по рядам. Марк чувствовал то же долгожданное возбуждение, что и все офицеры, — день выхода в поход объявлен и это уже совсем скоро! Трибун подумал о том, что угроза оставить опоздавших позади, в сущности, лишняя.

— Для тех из вас, кому это неизвестно, — продолжал император, — скажу наша западная граница с Каздом находится в восьмистах километрах от города. С такой большой армией, как наша, мы должны пройти через Васпуракан и войти в Казд примерно через сорок дней.

Скаурус подумал, что его римляне могли без особого труда пройти это расстояние за двадцать дней, но, вероятно, Император был прав. В любой армии есть солдаты, которые идут медленнее, а когда имеешь дело с армией такой величины, доставка припасов еще больше замедлит ее продвижение.

Гаврас на секунду замолчал, и, взяв деревянную указку, провел линию юго-западнее Видессоса, к точке, где соединялись две реки.

— Мы разобьем поход на четыре этапа, — сказал он. — Первый будет легкий и короткий, отсюда и до Гарсавры, где Эриза впадает в Арандос. Там мы встретим Баанеса Ономагулоса, он будет ждать нас со своими воинами с южных гор. Он мог бы привести и больше людей, но проклятые чиновники превратили в крепостных слишком многих крестьян.

Карта, которую держал Ортайяс, закрывала его лицо, и Марк пожалел об этом: он хотел бы видеть, как отреагировал юный Сфранцез на этот выпад в адрес политики, проводимой его семейством. Карта начала легонько подрагивать: Ортайяс, от природы не слишком выносливый, начал уставать, держа пергамент на весу обеими руками. Гаврас умел поставить юного Сфранцеза на место. Император меж тем продолжал:

— Из Гарсавры мы направимся прямо на запад, вдоль Арандоса в Аморион и дойдем до большого плато. Этот этап будет длиннее, чем первый, но ненамного труднее.

Марк увидел, что Алипия в удивлении приподняла брови, но возражать отцу она не стала, лишь сделала еще одну запись.

— По пути мы заберем припасы из складов, заготовленных для нас. Я вовсе не хочу, чтобы вы грабили крестьян от голода или для развлечения. — Он обвел глазами офицеров, сидящих перед ним, и остановил взгляд на вождях каморов, только что прибывших из своих степей. Никто из них не говорил по-видессиански. Те, кто знали язык, переводили слова Императора своим соплеменникам.

Один из пардрайских кочевников вопросительно взглянул на Маврикиоса. Император заметил его и кивнул.

— В чем дело?

— Меня зовут Фирцоси, сын Лошадьика, — сказал вождь на сносном видессианском. — Я и мои воины приняли твое золото, чтобы воевать, а не разбойничать. Резать крестьян — женское занятие. Разве мы не мужчины? Пусть же нам и доверяют как мужчинам!

Другие каморы опустили головы в знак согласия и по обычаю коснулись бородами своей груди.

— Хорошо сказано, — объявил Император.

Марк подумал, что, не имея за спиной надежных солдат, он вряд ли решился бы довериться этим степнякам… Скаурус был уверен, что и сам Маврикиос думал так же. Но сейчас не время заводить ссору.

— Разумеется, то, что сказал мой брат, относится не только к нашим северным союзникам. Все иностранные наемники должны это помнить, — лениво заметил Туризин Гаврас и взглянул не на каморов, а на намдалени.

Они ответили ледяным молчанием. Маврикиос побледнел от гнева, но вспомнил о важности момента и сдержал себя. Опять, как и во время игры в кости, все присутствующие попытались отвести глаза, скрывая свое замешательство. Только Алипия казалась равнодушной. Она наблюдала за своим отцом и дядей с любопытством и насмешкой.

Сделав над собой видимое усилие, Маврикиос снова сосредоточился на карте, которую все еще держал Ортайяс. Глубоко вздохнув, Император продолжал:

— В Аморионе с нами соединится еще одно подразделение. Им командует Гагик Багратони. Оттуда мы двинемся на северо-восток, до Соли на реке Рамнос, к востоку от горной области Васпуракан, Земли Принцев, как они сами ее называют, — тут он усмехнулся и продолжил: — Этот марш будет голодным. Там хозяйничают казды, и мне не нужно вам рассказывать, что они делают с нашими крестьянами и их полями, пусть Фос испепелит их за это.

Марк увидел, как двое кочевников обменялись кривыми усмешками. Они владели огромными отарами овец, стадами коров, и им не нужно было обрабатывать поля. Как и их двоюродные братья-казды, они враждебно относились к крестьянам. Фирдоси уже упомянул об этом — для кочевников крестьяне не были достойны ни малейшего уважения и даже убивать их считалось слишком легким для мужчин делом.

— После Соли мы вступим в Васпуракан, — сказал Император. — Каздов будет легче атаковать на горных тропах, чем на равнине, а награбленная добыча еще больше замедлит их продвижение. Васпуракане помогут нам — принцы не слишком жалуют Империю, но в отличие от Казда мы их не трогаем. И одна — две победы над летучими отрядами Авшара заставят самого Вулгхаша выйти из Машиза со своей армией. — Лицо Императора просияло при мысли о победе. — Мы разобьем его, и вот уже Казд лежит перед нами. И мы его раздавим в лепешку. Века прошли с тех пор, как Видессос в последний раз посылал туда такую армию, какую мы собрали сегодня. Как может какой-то бандитский царь, раб Скотоса, устоять перед нами?

На этот раз ему удалось зажечь офицеров. Люди словно воочию увидели Казд, простертый у их ног. Эта картина не могла не радовать их — какой бы ни была причина: карьера, религиозное очищение от скверны или просто предвкушение битвы и добычи.

Когда Ортайяс Сфранцез понял, что Император наконец завершил свою речь, он с облегчением положил карту на стол. Марк разделял энтузиазм офицеров. План Маврикиоса отличался как раз тем, чего и ждал Марк — грандиозностью, но и продуманностью. Кроме того, как и прежде, когда Скаурус служил в армии Цезаря, у него не было выбора. Дело оставалось за малым: претворить этот план в жизнь.

Как это было заведено в Империи, приготовления армии к походу сопровождались пышными церемониями. Народ Видессоса, который еще совсем недавно делал все, чтобы разорвать эту армию в клочья, теперь с воодушевлением возглашал благодарственные молитвы за успех операции. В последний день перед походом в Великом Храме была назначена литургия. Скаурус как командир римлян получил длинный пергаментный свиток с печатью — официальное приглашение на литургию. Пропуск давался на два лица.

— Кому отдать второй билет? — спросил он Хелвис. — У тебя есть друзья?

— Марк, ты шутишь? — удивилась она. — Разумеется, мы отправимся туда вдвоем. Я, конечно, не разделяю веру видессиан, но нельзя начинать такое важное дело, не испросив благословения Фоса.

Марк вздохнул. Когда он предложил Хелвис разделить с ним жизнь, он никак не думал, что она попытается втиснуть его в удобные для него рамки. Он не возражал против Фоса, но когда его толкали в храм силой, он начинал инстинктивно сопротивляться. Марк не привык жить с оглядкой на чье-то мнение. С того момента, как он достиг совершеннолетия, Марк всегда шел только своим путем и не обращал внимания на советы, которые были ему не по душе. Но Хелвис заставляла считаться со своим мнением. Скаурус помнил, как она сердилась, когда он долго сидел в полном молчании после того, как военный совет принял решение о начале похода. «Что ж, — сказал он самому себе, вздохнув, — все далеко не так просто, как казалось вначале».

Впрочем, он упорствовал в своем нежелании посетить службу в Великом Храме лишь до того, как увидел ужас на лице Нэйлоса Зимискеса, которому он предложил свой пропуск.

— Благодарю тебя за эту честь, — скороговоркой произнес он, — но будет очень некрасиво, если ты не появишься там. В Храме соберутся все командиры, даже каморы, хотя они не имеют ни малейшего понятия о Фосе.

— Пожалуй, ты прав, — пробурчал Скаурус.

Но после этого объяснения он увидел предстоящую литургию в другом свете — для единства Видессоса она имела не меньшее значение, чем месса Бальзамона. А если так, то стоит посетить Храм, тем более, что это было даже кстати: подготовка к походу совершенно вымотала его, и в конце дня он все чаще срывался.

Римская дисциплина была, как всегда, на высоте, и подготовить легионеров к походу оказалось довольно просто. Они могли выступить маршем на следующий день после военного совета или даже накануне. Но видессианские армии привыкли к большей роскоши, чем мог бы допустить Цезарь. Как и в известных Риму восточных царствах, солдат сопровождали многочисленные толпы, в которых было немало женщин. И чтобы заставить всю эту пеструю колонну выступить в более или менее сносном порядке, приходилось изрядно потрудиться. Теперь Марк понимал, что такое сизифов труд.

В день литургии трибуну уже очень хотелось попасть в Великий Храм, и ему было любопытно, чем на этот раз поразит своих слушателей Бальзамон.

Когда он вошел в Великий Храм с Хелвис, которая гордо сжала его руку, он понял, что и она, и Зимискес были правы — он просто не имел права пропустить эту литургию. Храм был забит до отказа высшими офицерами и знатью союзников. Многие пришли с женами. Трудно было решить, кто великолепней — мужчины в стали, бронзе, волчьих шкурах или женщины в прекрасных, богато расшитых золотом платьях из тонкого шелка и хлопка.

Когда Патриарх Видессоса прошествовал к своему трону из слоновой кости, все присутствующие поднялись с мест. И на этот раз, после того как он со своими жрецами закончил главную молитву, многие намдалени добавили: «И мы поставим на свои души». Хелвис поступила так же. В ее голосе звучала непреклонная вера. Она сурово огляделась, как бы вызывая на бой любого, кто посмеет возражать. Но в этот вечер очень немногие видессиане чувствовали себя оскорбленными. В эту минуту, окруженные таким количеством всевозможных еретиков и неверных, они были готовы закрыть глаза на самые варварские обычаи.

После окончания службы Бальзамон начал свою собственную молитву за успех предстоящего похода. Он долго говорил о важности этой битвы, о необходимости сосредоточиться на главной цели. Все его слова были правильны и необходимы, но Марк все-таки чувствовал себя разочарованным. Он не видел в этой речи ни силы воли, ни юмора, присущих Бальзамону. Патриарх выглядел очень усталым. Скаурус терялся в догадках — что же произошло? Его это очень беспокоило. Но вот Бальзамон немного оживился, его речь стала горячее и закончилась сильной фразой:

— Единственный проводник человека — его совесть. В правом деле она защитит его, подобно доспехам, в неправом — ранит, подобно клинку. Возьмите же щит правды и отразите меч зла, но не склоняйтесь перед дьявольской волей, и тогда этот меч не сможет причинить вам вреда!

Его слушатели громко зааплодировали, крики: «Хорошо сказано!» понеслись по храму, и своды его огласились пением хора — триумфальным гимном Фоса. С голосами сливалась музыка колоколов, которая так заинтересовала Скауруса прежде. Сейчас он сидел достаточно близко от звонарей, и его восхищение ими значительно превзошло впечатление от последней фразы Бальзамона.

За длинным, покрытым бархатом столом стояли два ряда музыкантов. Перед каждым из них висело полдюжины отполированных колокольчиков различных размеров и форм. Звонари были одеты в чистые голубые плащи и перчатки, чтобы не пачкать белый металл колокольчиков. Они играли с безукоризненной точностью и быстротой, в унисон меняя тональность. Марк подумал, что их отточенные движения доставляют ему столько же удовольствия, сколько и сама музыка. Дирижер — колокольный мастер — сам по себе уже был зрелищем. Низенький, щуплый человечек, он немного театральным жестом взмахивал своей палочкой, тело его раскачивалось в такт ритму. Лицо дирижера было отрешенным, закрытые глаза так ни разу не открылись. Прошло несколько минут, прежде чем Скаурус сообразил, что колокольный мастер слеп. Похоже, это совсем не мешало ему — чуткий слух ловил гораздо больше, чем слух обыкновенного человека.

Если на трибуна, не отличавшегося страстной любовью к музыке, колокольчики произвели неизгладимое впечатление, то для Хелвис это было настоящим наслаждением.

— Я слышала, что музыка звонарей Великого Храма что-то совершенно невероятное, но у меня не было возможности услышать их раньше. Это одна из причин того, почему я так хотела прийти сюда. — Она взглянула на Марка с легким удивлением. — Если бы я знала, что ты так любишь эту музыку, я могла бы использовать это как довод, чтобы заставить тебя прийти сюда.

Марк улыбнулся.

— Может быть, к лучшему, что ты этого не сделала.

Ему трудно было представить себе, чтобы кто-то мог уговорить его пойти куда-либо из-за музыки. И все же, без сомнения, музыканты сделали вечер гораздо более приятным. Без колокольчиков это был бы просто один из дней, не больше.

Маврикиос приказал глашатаям кричать на всех улицах, что в этот день видессианам запрещается выходить из домов. Площади и рынки заполнили солдаты в полном вооружении. Нервно ржали лошади, брыкались мулы. Крытые телеги перевозили солдатские семьи, разнообразный домашний скарб, оружие, доспехи. Длинные ряды солдат, конница и обозы продвигались к пристаням, где, покачиваясь, стояли транспортные корабли, готовые перевезти их через Бычий Брод в западные провинции Империи.

Римлянам, как части императорской гвардии, не пришлось долго ждать своей очереди. Все шло благополучно, пострадал один Виридовикс. Бедняга кельт все полчаса плавания висел, перегнувшись через борт корабля.

— Каждый раз, когда я сажусь в лодку, со мной это случается, — простонал он, с трудом отыскав время для слов. Обычно загорелое, его лицо было сейчас смертельно бледным.

— Поешь хорошо пропеченный хлеб, вымоченный в вине, — порекомендовал ему Горгидас. — Или, если хочешь, я дам тебе настойку опиума, которая тоже хорошо поможет.

— Еда… — Одного этого слова было достаточно, чтобы галл снова перегнулся через канаты. Потом он повернулся к Горгидасу — Благодарю вашу милость за совет, но боюсь, что сейчас уже поздно. Сухая пыль под ногами, благодарение богам, поможет мне куда лучше, чем все твои дурацкие микстуры.

Новая волна усилила его мучения.

Маленькие пригородные порты на западном берегу Бычьего Брода не могли и надеяться принять такую армаду кораблей. Столица была крупнейшим портом Империи и весьма ревниво следила за тем, чтобы близлежащие города не переманили корабли в свои порты. Тем не менее остроносые узкие галеры, баржи, рыбачьи боты, торговые суда и многочисленные лодки не могли вечно ожидать разгрузки. Видессианские корабли, подобно римским судам, были небольших размеров и могли стоять у песчаных пляжей, не подвергаясь опасности разбиться. Растянувшись на несколько километров вдоль побережья, они подошли к берегу достаточно близко, чтобы солдаты и животные могли высадиться. Разгружая трюмы, утомленные моряки ругались. Но разгрузка дала кораблям возможность подойти к берегу еще ближе. Виридовикс так рвался на сушу, что прыгнул за борт еще до того, как корабль вошел в мелководье. Раздался громкий всплеск, и галл оказался по горло в соленой воде. Ругаясь во всю глотку, он кое-как добрался до песчаного берега и растянулся на песке, обхватив землю руками, словно свою возлюбленную. Менее измученные и потому более терпеливые римляне последовали за ним.