Гарри ТЕРТЛДАВ
      ВИДЕССКИЙ ЦИКЛ
      СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА I
      "ПОХИЩЕННЫЙ ТРОН"
      События, о которых идет речь в трех книгах "Смутных времен", начались приблизительно за 150 лет до описанных в "Сказании о Криспе" и, следовательно, за 650 лет до времени действия "Видессийского цикла". Действия разворачиваются в Макуране и Видессийской империи, которую позже назовут Видессом.
      Глава 1
      Абивард стоял на зубчатой стене крепости, озирая обширные земли, которыми владел отец его, Годарс. За деревней, окружавшей крепость, простиралась бурая, выжженная летним солнцем земля. И лишь возле реки Век-Руд да в садах, питаемых подземными каналами - ганатами, - бросала вызов палящим солнечным лучам яркая зелень.
      На востоке видессийцы, исконные недруги Макурана, поклонялись солнцу как символу своего бога. Абивард же считал солнце недостойным поклонения, нехорошо оно себя ведет - летом чуть не испепеляет макуранские плоскогорья, а в короткие холодные дни зимы вообще не показывается.
      Он поднял левую руку - у его народа этот жест означал благословение и благодарение Богу. Видессийский бог - лжебог, каждому ясно. Сам Абивард сомневался в этом не больше, чем в собственном имени.
      Истинный же Господь рек народу Макурана устами Четырех Пророков - Нарсе, Гимиллу, преподобной Шивини и Фраортиша Старейшего.
      - Кого это ты там благословляешь, сынок? - раздался позади надтреснутый грубоватый голос. Абивард стремительно обернулся:
      - Приветствую тебя, отец. Извини, я не слышал, как ты поднимаешься сюда.
      - Не беда, не беда. - Годарс издал короткий смешок, словно у него в запасе осталось не так уж много смеха и он не хотел его тратить зараз.
      Иногда Абивард казался себе оттиском, сделанным с отца, - только оттиском не очень четким, чуть смазанным. У обоих были одинаково вытянутые прямоугольные лица, одинаково гордые носы, одинаково темные глаза с тяжелыми веками под густыми бровями, одинаково смуглая кожа и черные волосы. Уже лет пять или около того и бороды их были одинаково густыми. Но время еще не избороздило лицо Абиварда морщинами, столь густо покрывавшими лицо отца и придававшими его чертам определенность и завершенность. Складки на его щеках свидетельствовали о пережитых радостях и печалях, морщины на челе говорили о мудрости. Рядом с отцом Абивард казался себе необжитым домом.
      Но одну борозду на лице Годарса проложили не годы - шрам, пересекавший левую щеку, оставил шамшир разбойника-хамора. Сам шрам скрывала густая борода, но, подобно ганату, чье русло обозначалось на поверхности полоской зелени, он напоминал о себе полоской яркой седины. Абивард завидовал и этой отметине.
      - Так кого ты благословлял? - спросил Годарс.
      - Никого, отец, - ответил Абивард. - Просто подумал о Четырех, вот и осенил себя их знамением.
      - Умница, умница. - У отца была привычка повторять слова. Барзоя, мать Абиварда, и другие жены дихгана постоянно подтрунивали над ним по этому поводу.
      Насмешки эти он воспринимал добродушно, а раз даже пошутил: "Вряд ли всем вам жилось бы веселее, не будь у меня привычки повторяться".
      - Если я попрошу Четырех благословить что-то на нашей земле, наверное, надо просить благословить стада, - сказал Абивард.
      - Лучше и не придумаешь. - Годарс отечески хлопнул сына по плечу. - Без них мы были бы бедны; да что там бедны - чтоб ворам-степнякам такой бедностью подавиться! - мы были бы мертвы.
      - Знаю.
      Поодаль от реки и от ганатов земля пересыхала и лишь в редкие годы давала урожай. Так было почти на всем плоскогорье. Правда, после весенних дождей холмы и долины покрывались травой и невысоким кустарником. Самые стойкие растения доживали до следующей весны и служили пищей овцам, коровам, лошадям и верблюдам. А от тех, в свою очередь, зависело существование дихганов - низшей знати, а также их чад, домочадцев, подворий, крепостей и деревень.
      Годарс почесал шрам - хотя шраму было уже много лет, он иногда напоминал о себе зудом - и сказал:
      - Раз уж ты вздумал молиться, можешь сделать, как я, и попросить Четырех дать нам еще один мирный год на северной границе. Может быть, если мы оба помолимся, они услышат наши молитвы. - Лицо его посуровело. - А может, и не услышат. Абивард поцокал языком:
      - Неужели дела так плохи?
      - Воистину так, - отозвался Годарс. - Поутру я объезжал нового мерина, и повстречался мне всадник. Он возвращался в Машиз с реки Дегирд. Говорит, хаморы опять неспокойны.
      - Посланец от Царя Царей? - спросил Абивард. - Что ж ты не пригласил его в крепость передохнуть? - "Тогда я тоже мог бы поговорить с ним, а не довольствоваться новостями из вторых рук", - подумал он.
      - Я пригласил его, сын мой, пригласил, но он отказался, - ответил Годарс.
      - Сказал, что очень дорожит временем и останавливается только на ночлег.
      Слишком, говорит, важные у него сведения для Пероза, Царя Царей, и, когда он поделился ими со мной, мне оставалось лишь кивнуть в знак согласия и пожелать ему, чтобы Господь хранил его в пути.
      - Ну и?.. - Абивард буквально подпрыгивал от нетерпения и радостного возбуждения. Но в голосе его слышалась и тревога: в немногих фарсангах на восток от владений Годарса речка Век-Руд заворачивала на север и впадала в Дегирд. Граница и степные кочевники, жившие на том берегу, были близко, слишком близко.
      - Он узнал причину волнения племен, - зловеще произнес Годарс. Выдержав еще одну паузу, за время которой Абивард едва не сошел с ума, дихган продолжил:
      - Племена волнуются, поскольку, клянусь Четырьмя, их подстрекает Видессия.
      - Здесь?! - воскликнул Абивард. - Как это может быть?
      Лицо Годарса сделалось злым. Шрам, обычно более темный, чем кожа, побелел от ярости. Но говорил дихган сдержанно, хотя это и стоило ему усилий:
      - Пардрайянская степь тянется на восток почти до бесконечности, Видессия могла направить туда посольство. Дело это долгое, но вполне возможное. И, судя по всему, так оно и было. Господь по причинам, ведомым Ему одному, дал Видессии много золота.
      Абивард кивнул. В сокровищнице его отца имелось немало полновесных видессийских золотых. Эти золотые охотно принимали во всех странах мира.
      Мерзопакостность и коварство Видессийской империи были в Макуране притчей во языцех, но монету эти негодяи чеканили справно. И какой бы Автократор ни украшал своим ликом реверс монеты, она все равно оставалась тетрадрахмой чистого золота.
      Макуран чеканил деньги в основном из серебра. Макуранские аркеты были доброй монетой, но, обменивая аркеты на видессийские золотые, менялы всегда накидывали небольшой процент сверх номинальной цены.
      - Как я понимаю, нет надобности рисовать тебе картинку на песке, продолжал Годарс. - У этих трусов с востока кишка тонка пойти против нас, как подобает воинам, и они подкупают кочевников, чтобы те поработали за них.
      - Значит, они не достойные воины, а паршивые убийцы, нападающие из-за угла, - горячо подхватил Абивард. - Да разверзнет Господь землю под их ногами, дабы поглотила их Бездна на веки вечные!
      - Да будет так! - Годарс выгнул левую руку несколько иначе, чем прежде Абивард. Этот жест означал проклятие злодеям. - Неверные псы, не ведающие касты!
      Абивард повторил жест отца. С точки зрения Годарса, проклятия страшнее того, которым он проклял видессийцев, быть не могло. Вся жизнь Макурана строилась на пяти кастах: Царь Царей и члены его фамилии, служители Господа и Семь Домов высокой знати, низшая знать, подобная Годарсу, - сами себя они называли хребтом Макурана, - купцы и, наконец, крестьяне и пастухи, составлявшие основную часть населения.
      Семь Домов и дихганы воевали за Царя Царей - иногда под его знаменем, иногда под знаменем одного из Домов. Абивард и помыслить не мог нанять кого-то вместо себя и избежать исполнения этого священного долга. Да он скорее возьмет нож и оскопит себя! И в первом, и во втором случае он в равной степени перестал бы быть мужчиной.
      Что ж, если видессийцы мошенничают даже в ратном деле, благородные жители плоскогорья покажут нанятым теми кочевникам, что такое истинная честь. Эту мысль Абивард высказал вслух.
      Его слова вернули улыбку на уста отца. Годарс хлопнул сына по спине:
      - Когда из Машиза вернется алое знамя войны, я полагаю, что ты, кровь от крови моей, поскачешь бок о бок со мной против тех, кто посягнет на нас.
      - Да, - кивнул Абивард и крикнул во все горло:
      - Да! - К войне его начали готовить с малолетства, когда макушка его еле доставала до груди Годарса.
      Он обучился верховой езде, овладел копьем, ятаганом, луком, привык носить тяжелую броню.
      Но в последнее время в Макуране царил непривычный мир. Уроки, усвоенные Абивардом, так и остались уроками. Теперь же он наконец-то сможет применить их в схватке с настоящим врагом - таким, которому надо задать хорошую трепку!
      Два-три раза в столетие орды кочевников вторгались на южный берег Дегирда, убивали, грабили и, что хуже всего, разрушали ганаты - людям приходилось голодать до тех пор, пока не удавалось ценой огромных трудов восстановить подземные каналы. Это не должно повториться!
      Годарс вновь издал короткий смешок - так смеется отец, вполне довольный сыном.
      - Вижу, тебе не терпится влезть в кольчугу и щелкнуть застежкой шлема. Но до Машиза и обратно путь долог, так что мы не выступим ни завтра, ни через неделю. И даже когда будет поднят алый стяг войны, пройдет немало времени, прежде чем армия дойдет до наших мест и мы сможем к ней присоединиться.
      Абивард беспокойно переминался с ноги на ногу:
      - А почему Царь Царей живет и царствует по ту сторону Дилбатских гор, вознесенный над Тысячей Городов, а не в самом Макуране?
      - Тому есть три причины, - наставительно начал Годарс. - Во-первых, мы, макуранцы, более других храним верность нашему повелителю, будучи с ним одной крови, а следовательно, за нами нужен меньший присмотр. Во-вторых, земля между Тубтубом и Тибом, над которой возвышается Машиз, изобилует богатствами - там не только Тысяча Городов, но и прекрасные пахотные земли, более плодородные, чем где-либо на плоскогорье. И в-третьих, Машиз на сто фарсангов ближе к Видессии, чем наше плоскогорье, а Видессия обычно куда важнее для нас, нежели северо-западная граница.
      - Обычно, но не сейчас, - возразил Абивард.
      - Да, сейчас хаморские племена поднялись, как говорят, - согласился Годарс. - Да только кто их поднял? Не их же собственные вожди.
      - Видессия, - сказал Абивард.
      - Воистину Видессия. Мы - главный ее соперник, а она наш. Однажды, сдается мне, останется кто-то один, - сказал Годарс.
      - И этот один будет править миром, - добавил Абивард. Перед его мысленным взором предстало львиное знамя Царя Царей, гордо реющее над дворцом видессийского Автократора, и служители Четырех Пророков, возносящие хвалу Господу в главном Храме лжебога Фоса.
      Однако саму столицу Видессии Абивард представлял себе туманно. Он знал, что она с трех сторон окружена морем, но никогда его не видел, даже внутреннего Моря Миласа, в которое впадает Дегирд. Он представлял себе море чем-то вроде соленого озера, которых на Макуранском плато было множество, только больше. И все же у него не хватало воображения представить себе такое водное пространство, за которым нельзя рассмотреть другой берег.
      Годарс улыбнулся:
      - Ты думаешь, это будем мы? И я тоже. сынок, я тоже так думаю. Дай нам Господь.
      - Да, - сказал Абивард. - И еще я подумал... если мы победим, отец, я увижу море. Я хотел сказать, море, окружающее Видесс.
      - Я тебя понял, - отозвался Годарс. - Это будет прекрасное зрелище, правда? Я, знаешь ли, тоже его не видел. Однако не жди, что этот день наступит при твоей жизни. У нас с ними общая граница уже восемьсот лет, еще с тех времен, когда в Макуране правили фарпийские горцы. Пока что они не победили нас, но и мы их не одолели. Но когда-нибудь настанет день... - Дихган кивнул, словно ничуть не сомневался, что этот день настанет, и, напоследок улыбнувшись сыну, начал спускаться по пандусу. Полы его полосатого кафтана развевались и хлопали об ноги. Годарс часто нагибался, словно желая удостовериться, что каждое зернышко золотистого песчаника, из которого была сложена крепость, на месте.
      Постояв наверху еще несколько минут, Абивард спустился по лестнице, ведущей во внутренний двор крепости. Ступеньки были всего в два шага шириной, а перила и вовсе отсутствовали; если бы под его ногой пошатнулся кирпич, Абивард размозжил бы голову о твердую, как камень, утоптанную землю двора. Но кирпичи не шатались. Годарс был старателен и последователен во всем, включая и присмотр за своим хозяйством.
      Внизу, во дворе, солнце обрушилось на Абиварда с удвоенной силой; его лучи не только отвесно падали сверху, но и отражались от стен. Пыля подметками сандалий, он поспешил в тень жилой части крепости.
      Крепость представляла собой в плане не правильный треугольник, повторяющий очертания скального выступа, на котором она была построена. Короткая стена была обращена на восток, от ее концов тянулись на северо-запад и юго-запад две стены подлиннее. Жилая часть была втиснута в угол между восточной стеной и той, что шла на северо-запад. Это было самое тенистое место в крепости.
      Войдя через обитую железом деревянную дверь - жилая часть, естественно, являлась крепостью в крепости, - Абивард радостно вдохнул полной грудью. Из-за толстых каменных стен здесь было намного прохладнее, чем во дворе, подобном раскаленной печи. И намного темнее - окна, предназначенные не столько для освещения, сколько для обороны, представляли собой узкие щелки, оборудованные тяжелыми ставнями, которые можно было захлопнуть в один момент. Глаза Абиварда не сразу приспособились к полумраку.
      В первые минуты он старался ступать как можно осторожнее. Жилые помещения были местом многолюдным и суетливым. Не говоря уже о сновавших туда-сюда слугах, надо было вовремя углядеть купцов или крестьян, которые, не найдя его отца, имели обыкновение лезть со своими бедами к нему. Выслушивать их жалобы было одной из его обязанностей, но сейчас ему вовсе не хотелось этим заниматься.
      И еще следовало постоянно смотреть вниз, чтобы ненароком не потоптать кого-нибудь из детей. Его родные братья Вараз и Фрада были взрослыми мужчинами, а сестра Динак давно перекочевала на женскую половину. Но имелись и сводные братья - от Яхиза, который был старше Фрады, до парочки карапузов, еще сосавших титьку кормилицы. Сводные братья - и сестры, которым еще не исполнилось двенадцати, - очертя голову носились по всем коридорам вместе с детьми слуг, пастушатами и всеми прочими, кого только удавалось вовлечь в игры.
      Когда они не гонялись за драконами, злыми кудесниками или хаморскими разбойниками, то играли в макуранцев и видессийцев. Если бы Видессия в жизни покорялась так же легко, как в их играх, то владения Царя Царей уже много веков простирались бы на восток. до самого легендарного Северного моря.
      Один из сводных братьев, восьмилетний Парсваш, проворно спрятался за спину Абиварда, начисто расстроив планы другого мальчишки, бежавшего следом.
      - Чурики, чурики! - вопил Парсваш, дразня водилу. - А я в крепости! Чур не пятна!
      - Твоя крепость пошла на кухню, - сказал Абивард и отошел.
      Родак, другой его сводный брат, воспользовался этой оказией и моментально запятнал Парсваша. Тот отчаянно заверещал.
      На кухне прямо на противне лежала лепешка, только что вынутая из печи.
      Абивард оторвал от нее кусочек и тут же сунул в рот обожженные пальцы. Он подошел к кипящему котлу, обмакнул кусок лепешки в варево и Незамедлительно отправил в рот.
      - Бараньи фрикадельки с гранатовыми зернышками, - радостно сказал он, сглотнув. - По запаху узнал. Отец будет доволен, это одно из его любимых блюд.
      - А что бы ты сделал, о сын дихгана, если бы это оказалось что-то другое?
      - спросил один из поваров.
      - Все равно бы съел, наверное, - ответил Абивард. Повар рассмеялся. - Но раз уж это то самое... - Абивард оторвал еще кусок лепешки и вновь атаковал котел. Повар засмеялся громче.
      Продолжая жевать, Абивард вышел из кухни и направился по коридору к своей комнате. Будучи старшим сыном главной жены Годарса, он получил в свое распоряжение целую комнату, на зависть родным и сводным братьям. Сам же Абивард относился к обретенному уединению со смешанным чувством. Ему нравилось иметь личное пристанище, но он так долго жил без оного, что временами испытывал щемящее одиночество и тосковал по теплой, тесной и шумной компанейской жизни, столь хорошо ему знакомой.
      На полпути его левая сандалия начала хлопать по ступне. Абивард посмотрел вниз и обнаружил, что потерял бронзовую пряжку, крепившую лямку на лодыжке. Он огляделся, присел на корточки, но ничего не нашел.
      - Должно быть, в Бездну провалилась, - пробормотал он; неуклюже ступая одной ногой и скользя другой, добрался до своей комнатушки и надел новую пару сандалий.
      Потом снова вышел, держа в руках поврежденную сандалию. Одно из правил Годарса, которого, к его чести, сам он придерживался неуклонно, гласило: "Все, что сломалось, нужно починить немедленно".
      "Одно упустишь - два потеряешь, а где два, там и четыре, а где четыре...
      Нет уж, не надо нам такого, не надо", - говаривал он.
      Если бы от сандалии отвалился кусочек кожи, Абивард достал бы на конюшне другой и занялся починкой сам. Но чтобы заменить пряжку, нужно выбраться к сапожнику - в деревню, окружавшую крепость.
      Стало быть, опять на жару. Солнце огрело его словно дубинкой. На лице выступил пот, потек по спине под просторной рубахой. Абивард пожалел, что до деревни так близко. Он не боялся выглядеть глупо, начав седлать коня.. Но если при этом его заметит отец, то непременно съязвит - мол, в другой раз отправляйся, сынок, в паланкине, словно какой-нибудь знатный господин, а не сын простого дихгана... Абивард пошел пешком.
      Стражи ворот трижды ударили древками копий о землю, когда он проходил мимо. Он наклонил голову в ответном приветствии. Потом покинул крепость и оказался в деревне - в совершенно ином мире.
      Хижины и лавки, теснясь, сбегали к самой подошве холма, увенчанного крепостью, и даже чуть дальше, в долину. Некоторые дома были сложены из камня, другие из саманного кирпича; нависающие кровли защищали стены от зимних бурь.
      На фоне крепости эти постройки казались игрушечными.
      Холм круто поднимался вверх, извилистые улочки были усеяны камнями. Стоит споткнуться, и падение, скорей всего, закончится в самом низу, в лучшем случае отделаешься сломанной ногой. Абивард исходил деревню вдоль и поперек с тех пор, как научился ходить, и на ногах держался не хуже архара.
      На рыночной площади голосили торговцы, нахваливая свои товары - нут, финики, обсиженную мухами баранину, амулеты из пергамента с начертанными на них изречениями Четырех Пророков. Говорят, от всех болезней помогает - и оберегает, и лечит. Абивард, обучение которого включало грамоту, но не включало логику, не задумывался, зачем нужно второе, если первое действенно само по себе. Призывные кличи торговцев неслись со всех сторон: ножи, медные и глиняные кувшины, украшения из стеклянного бисера и медной проволоки - те, у кого был товар получше, приходили с ним прямо в крепость - и еще множество всякой всячины.
      Запахи были не слабее криков.
      У одного из торговцев висел над кизячным костром котел с тушеной айвой.
      Абивард сбил цену с пяти медяков до трех - Годарс был не из тех, кто поощряет в сыновьях транжирство. Айва была и вправду горячей. Абивард быстренько отыскал на земле палку, насадил на нее пряный плод и, жуя на ходу, с довольным видом направился в лавку сапожника.
      Когда Абивард вошел в лавку, сапожник поклонился - он был слишком низок званием, чтобы сын дихгана подставил ему щеку для ритуального поцелуя. Абивард ответил отчетливым кивком и объяснил, что ему надо.
      - Да-да, - сказал сапожник. - Прошу, дай мне взглянуть на целую сандалию, чтобы я мог подобрать такую же пряжку или похожую.
      - Я, кажется, не взял ее с собой. - Абивард почувствовал себя глупо и рассердился на себя. Хотя Годарс остался в крепости, он ощущал на себе взгляд отца. - Придется вернуться за ней.
      - Не беда, о сын дихгана. Иди сюда и выбери самую подходящую. Все равно совершенно такую же не подобрать. - Сапожник показал на плошку, полную медных пряжек.
      Абивард принялся, позвякивая, перебирать их, пока не нашел ту, которая ему приглянулась.
      Пальцы сапожника проворно прикрепили ее к сандалии. Но при всем проворстве они были покрыты шрамами от шила и ножа, иглы и гвоздей. "Нет простых ремесел, - говаривал Годарс, - хотя простакам кажется, что есть". Абивард подумал о том, сколько же боли пришлось перенести сапожнику, чтобы стать мастером своего дела.
      С сапожником он не торговался, как с продавцом айвы. Семья сапожника жила здесь с незапамятных времен, обслуживая и жителей деревни, и дихганов. Он заслуживал поддержки вышестоящих.
      Абивард уже мог возвращаться в крепость с починенной сандалией и пересидеть самую жару в жилых помещениях. Но он вернулся на базар и купил себе еще одну айву. Он стоял, откусывая по чуть-чуть и делая вид, будто засмотрелся на товары, выложенные на продажу. На самом же деле он смотрел на молодых женщин, которые расхаживали по рядам в поисках того, что им надо.
      Женщины, принадлежащие к купеческой или крестьянской касте, пользовались большей свободой, чем благороднорожденные. Да, некоторые богатые купцы, подражая обычаям знати, держали своих жен и дочерей взаперти, но большинству женщин из низших каст приходилось выходить в мир - надо же семью кормить.
      Абивард был помолвлен с Рошнани, дочерью Папака, дихгана, чья крепость располагалась в нескольких фарсангах на юго-запад от крепости Годарса. В свое время их отцы сочли такой брак взаимовыгодным, и союз был делом решенным, когда ни он, ни она еще не вступили в отроческий возраст. Абивард никогда не видел своей невесты. И не увидит до самого дня свадьбы.
      Поэтому, когда выдавалась возможность, он пялился на девушек - служанок в крепости и здесь, на рыночной площади. Высмотрев среди них хорошенькую, он вооображал, что Рошнани похожа на нее. Если же он находил какую-то девушку малопривлекательной, то надеялся, что его нареченная совсем не такая.
      Абивард дожевал айву и облизал пальцы. Подумал, не купить ли третью тогда у него будет резон еще немного пооколачиваться на площади. Но он не забывал о чувстве собственного достоинства, а если бы и забыл, Годарс не преминул бы ему быстренько напомнить.
      И все же ему не очень хотелось возвращаться в крепость... И тут его осенило, он даже прищелкнул липкими пальцами. Годарс сегодня поведал ему много интересного. Почему бы не выяснить, какое будущее предречет ему старик Таншар, прорицатель?
      Дополнительным доводом в пользу такого решения служило то, что дом Таншара выходил как раз на рыночную площадь. Абивард заметил, что ставни в доме старика открыты настежь. Можно зайти, попросить старика погадать ему и при этом продолжать разглядывать женщин, нисколько не роняя своего достоинства.
      Дом Таншара находился на другой стороне площади. Подобно ставням, дверь была распахнута, чтобы показать, что лавочка открыта, и одновременно отловить малейший ветерок, который соблаговолит послать Господь.
      Одно можно было сказать с полной определенностью - Таншар не воспользовался провидческим даром в целях личного обогащения. В доме у него царили безупречный порядок и чистота, но из мебели имелись лишь видавший виды низенький столик да пара плетеных стульев. Абивард подозревал, что, если бы не забота об удобстве посетителей, старик не обзавелся бы и этим.
      Лишь отдельные волоски в бороде Таншара сохранили черноту, отчего она походила на снег в прожилках сажи. Левый глаз прорицателя был закрыт катарактой, но правый видел прекрасно. Таншар низко поклонился:
      - Твой приход - большая честь для моего дома, о сын дихгана.
      Он указал Абиварду на стул, имевший более приличный вид, и, не принимая отказа, подал чашу с вином и пирожки с финиками, щедро политые медом и присыпанные фисташками. Лишь когда Абивард выпил и закусил, Таншар спросил:
      - Чем могу служить тебе?
      Абивард пересказал то, что услышал от Годарса, и спросил:
      - Как эти известия отразятся на моей жизни?
      - Так. Сначала узнаем, удостоит ли нас Господь ответом. - Таншар придвинул свой стул поближе к стулу, на котором сидел Абивард. Он засучил правый рукав кафтана и снял серебряный наплечный браслет, стоивший, скорее всего, не меньше, чем его дом со всем содержимым. Прорицатель протянул браслет Абиварду:
      - Держи за этот конец, я же возьмусь за другой. Посмотрим, дадут ли мне Четыре Пророка частичку своей силы.
      Браслет украшали поясные изображения Четырех Пророков: юного Нарсе с едва пробивающейся бородкой; воина. Гимиллу, чье волевое лицо покрывали шрамы;
      Шивини - воплощение материнской любви и доброты; и Фраортиша Старейшего, глаза которого сверкали черным янтарем. Хотя Таншар только что снял серебряную цепь со своего плеча, она была прохладной, почти холодной на ощупь.
      Прорицатель встал и поднял глаза на соломенную кровлю своего домика.
      Абивард тоже посмотрел наверх. Он увидел лишь солому, но у него возникло странное ощущение, будто взор Таншара проникает сквозь крышу до самого дома Господнего по ту сторону небес.
      - О прозрении молю, - пробормотал Таншар. - Вашей волею о прозрении молю... - Глаза его широко раскрылись и застыли, тело напряженно замерло.
      В левой руке Абиварда, которой он держал цепь, закололо, будто он отлежал ее. Он опустил глаза. По образам Пророков пробежала золотая искорка. Она остановилась на лице Фраортиша Старейшего, и его немигающие янтарные глаза словно ожили на мгновение и посмотрели в глаза Абиварду.
      Сильным, повелительным голосом, ничуть не похожим на собственный, Таншар произнес:
      - О сын дихгана, зрю я широкое поле, но оно не есть широкое поле, зрю башню на холме, где утратится и обретется честь, и щит серебряный, сияющий над узким морем.
      Серебристый свет в глазах Фраортиша померк. Таншар, похоже, приходящий в себя, тяжело опустился на стул. Когда Абивард решил, что прорицатель окончательно вернулся в мир колченогих плетеных стульев и умопомрачительного разнообразия ароматов с базарной площади, он спросил:
      - Что же все это значит... то, что ты сказал? Возможно, Таншар не совсем еще вернулся в реальный мир: его здоровый глаз смотрел так же бессмысленно, как и тот, что затуманила катаракта.
      - Я изрек пророчество? - спросил он робким, срывающимся голосом.
      - Да, да, - нетерпеливо сказал Абивард, повторяя слова, как отец. Он передал Таншару слова, которые тот произнес, стараясь воспроизвести их в точности и ничего не упустить.
      Прорицатель откинулся было на спинку стула, но передумал - стул угрожающе затрещал под ним. Старик забрал браслет у Абиварда и намотал его на руку повыше локтя. Его кожа напоминала пергамент. Это, похоже, прибавило ему сил. Он медленно проговорил:
      - О сын дихгана, я ничего не помню, и говорил с тобой не я. Кто-то - или что-то - воспользовалось мною как орудием. - Несмотря на жару и духоту, он вздрогнул. - Как ты видишь, я далеко не юноша. За все годы, что я занимаюсь разгадыванием того, что ждет впереди, такое случалось со мною лишь дважды.
      По спине и рукам Абиварда пробежали мурашки. Он почувствовал себя лицом к лицу с чем-то огромным, непостижимым, превосходящим всякое понимание. Он осторожно спросил:
      - А что произошло те два раза?
      - Один раз ко мне пришел тощий караванщик, ты тогда только что родился, сказал Таншар. - Тощим он был от голода. Он сказал мне, что я напророчил ему груды серебра и драгоценных камней. Теперь он богат И живет в Машизе.
      - А второй?
      Абиварду на мгновение показалось, что Таншар не ответит. Лицо предсказателя сделалось отрешенным и очень, очень старым. Потом он проговорил:
      - Знаешь, когда-то я и сам был молодым... И была у меня подруга, готовая вот-вот родить мне первенца. Она тоже попросила меня заглянуть в будущее.
      Насколько Абивард знал, Таншар всегда жил один.
      - Что же ты увидел? - шепотом спросил он.
      - Ничего. Я не увидел ничего. - И вновь Абивард усомнился, что старик продолжит рассказ. Но через некоторое время прорицатель произнес:
      - Четыре дня спустя она умерла в родах.
      - Упокой ее Господь. - Слова эти показались Абиварду пустыми. Он положил ладонь на тощее колено предсказателя:
      - Один раз к добру, второй - к худу. А теперь вот я. Что означает твое пророчество?
      - О сын дихгана, я не знаю, - ответил Таншар. - Могу лишь сказать, что все это лежит в твоем будущем. Где, когда и что воспоследует, я угадывать не стану и не стану лгать, утверждая, будто могу угадать. Ты сам откроешь для себя смысл пророчеств, либо они откроются перед тобой - это уж как на то будет Господня, воля.
      Абивард достал три серебряных аркета и вложил в ладонь прорицателя. Таншар подбросил монеты на ладони, послушал их звон, потом покачал головой и вернул деньги Абиварду:
      - Ежели угодно, отдай их Господу, но только не мне. Не я говорил эти слова, пусть даже они и произнесены через меня. Я не могу принять за них твои деньги.
      - Пожалуйста, оставь их себе, - сказал Абивард, оглядывая чистый, но пустой домик. - По-моему, тебе они нужнее, чем Господу.
      Но Таншар вновь покачал головой, отказываясь принять деньги:
      - Говорю тебе, они не для меня. Если бы я предсказал тебе будущее обычным путем, определяя грядущее по движениям браслета Пророков между твоей рукой и моей, я охотно взял бы плату, поскольку честно заработал бы ее. Но за это нет.
      Среди прочего Годарс научил Абиварда распознавать, когда человек упорно стоит на своем и когда следует ему уступить.
      - Да будет так, как ты сказал. - Абивард швырнул аркеты в окно. - Пусть Господь решит, куда лежит их путь и с кем.
      Таншар кивнул:
      - Ты правильно сделал. Пусть пророчество, услышанное тобою через меня, пойдет тебе только во благо.
      - Да будет так, - повторил Абивард. Поднявшись со стула, он низко поклонился Таншару, словно перед ним был представитель высшей знати. Похоже, это огорчило предсказателя еще больше, чем полученное столь необычным путем пророчество. - Прими хотя бы поклон, во имя Господа, - сказал Абивард, на что старик неохотно согласился.