Абивард вышел из дома прорицателя. Прежде у него была мысль еще немного поторчать на базаре, купить какую-нибудь ненужную мелочь, чтобы поглазеть на молодых женщин, а может, и поболтать с ними. Но сейчас ему стало не до того.

Он всмотрелся вдаль — выжженная земля простиралась до реки Век-Руд. В это время года на ней почти ничего не росло. Означает ли эта земля то поле, которое не есть поле? Самое трудное в пророчествах — суметь их правильно истолковать.

Он повернулся и посмотрел на склон холма, на вершине которого примостилась крепость. Та ли это башня, где утратится и обретется честь? Абиварду крепость казалась не особенно похожей на башню, но кто может знать, как все выглядит в очах Господних?

А море? Означают ли слова Таншара, что в один прекрасный день он увидит море, как ему и мечталось? О каком именно море говорил прорицатель? И чей серебряный щит воссияет над морем?

Сплошные вопросы — и ни одного ответа. Абивард подумал, не лучше ли было получить обычное предсказание. И решил, что нет. Хотя пророчество и непонятно, оно во всяком случае означало, что ему суждено участвовать в великих событиях.

— Не хочу я видеть, как жизнь течет мимо, а я лишь считаю дни, — сказал он.

Несмотря на все отцовское воспитание, он был еще очень молод.

* * *

В последующие дни и недели Абивард завел обыкновение подолгу смотреть со стен на юг и на запад. Он знал, чего ждет. Знал и Годарс, время от времени подшучивавший над новым занятием сына. Но и сам дихган проводил немало времени на углу, где сходились восточная и южная стены.

Заметив приближающегося к крепости всадника, Абивард почувствовал, что не зря подолгу стоял здесь. В правой руке всадник держал нечто необычное. Сначала Абивард разглядел лишь зыбкое движение и только позже понял, что это колышется знамя. А потом увидел, что знамя это — алое.

Он издал торжествующий вопль — все находившиеся в крепости посмотрели в его сторону.

— Боевое знамя! — крикнул он. — Знамя, войны пришло к нам из Машиза!

Абивард не знал, где в этот момент был Годарс, но не прошло и минуты, как отец стоял на стене рядом с ним. Дихган тоже устремил взгляд на юг.

— Воистину это знамя войны, несомненно, — сказал он. — Давай спустимся вниз и встретим гонца как подобает. Пошли.

Всадник, принесший знамя войны, устал до изнеможения и изрядно запылился.

Годарс приветствовал гонца со всеми полагающимися почестями: сначала заставил его выпить вина и поесть медовых пирожных и лишь затем осведомился, какие вести он принес. Этот вопрос был чисто ритуальным — алое знамя, поникшее теперь, когда гонец уже не мчался быстрой рысью, говорило само за себя.

Однако Макуран держался на ритуалах, и царский гонец обязан был ответить на вопрос, точно так же как Годарс обязан был его задать. Гонец поднял знамя, и алый шелк на мгновение вновь взметнулся на древке:

— Пероз, Царь Царей, провозгласивший долгом каждого мужчины Макурана, наделенного правом носить оружие, объединиться и покарать хаморских дикарей-степняков за опустошительные набеги, коим они подвергли его царство, и за попустительство Видессии, величайшему недругу державы, ныне повелевает каждому высокородному человеку собрать надлежащие боевые дружины и воссоединиться с собственной армией Пероза, Царя Царей, каковая двинется к реке Дегирд и далее, дабы осуществить вышеназванное покарание.

Проговорить все это единым духом было не просто, и у гонца пересохло в горле. Закончив длинную фразу, гонец надолго припал к кубку, потом, издав глубокий, довольный вздох, приложился еще раз.

Годарс, не изменявший вежливости ни при каких обстоятельствах, подождал, пока гонец напьется вволю, и лишь затем задал вопрос:

— И когда же, о гонец, армия Царя Царей — да продлятся его дни и прирастет его царство — достигнет реки Дегирд?

На самом деле его интересовало, когда царские отряды дойдут до его крепости, расположенной всего в двух днях пути от северной границы. И в то же время он с безупречным тактом осведомлялся, насколько серьезны намерения Царя Царей относительно этой кампании. Чем медленнее передвижение его армии, тем меньше вероятность значительного успеха.

Гонец ответил:

— Пероз, Царь Царей, объявил большой сбор в тот самый день, когда сведения о наглости степняков дошли до его слуха. И в тот же день алое знамя отправилось в путь по стране. Армия должна прибыть в эти края в течение месяца.

Абивард, услышав это, растерянно моргнул. Годарс от этого удержался.

— Это серьезно, — пробормотал дихган. — Серьезно.

Весть разнеслась по подворью. Мужчины принимали ее, важно кивая, смуглые, длиннолицые, бородатые, они были вылеплены из той же глины, что и Годарс с Абивардом. Царь Царей Макурана, располагая огромной властью, как правило, пользовался ею весьма основательно.

— Пероз, Царь Царей, воистину желает покарать степных кочевников, — сказал Абивард.

Слушатели, включая и его отца, кивнули еще раз. Он сгорал от радостного возбуждения. Когда в последний раз Царь Царей — тогда им был Валаш, отец Пероза, — ходил походом на хаморов, он был еще мальчишкой, но не мог забыть блистательный вид войск, движущихся на север под яркой сенью знамен. Годарс ушел с армией и вернулся с кровавым поносом. Воспоминания об этом несколько приглушали сохранившийся в памяти блеск величественного зрелища.

Но все же… «На этот раз, — подумал он, — я пойду с ними».

Годарс спросил гонца:

— Не согласишься ли остановиться у нас на ночлег? Мы угостим тебя на славу — мы рады и тебе, и привезенному тобой известию. Живя близ границы, мы знаем, как опасны степняки, очень хорошо знаем. — Рука Годарса потянулась к шраму, указательный палец провел по белой полоске в бороде.

— Дихган очень любезен, — ответил гонец, но покачал головой:

— Боюсь, что не смогу воспользоваться твоей щедростью. Сегодня мне еще предстоит далекий путь. Воззвание Царя Царей должны услышать во всех владениях, а времени, как ты сам понимаешь, совсем немного.

— Воистину так, — сказал Годарс, — воистину так. — Он повернулся к одному из поваров, стоявшему во дворе среди толпы:

— Возвращайся на кухню, Саккиз. Принеси лепешку, только заверни в нее копченой баранины и лука, да, и не забудь мех с добрым вином. Пусть никто не посмеет сказать, что уста Царя Царей покинули дом наш голодными.

— Дихган очень любезен, — повторил гонец, на сей раз искренне, а не ради соблюдения этикета. Он не кривил душой, говоря, что очень спешит: как только Саккиз вынес ему еду и вино, он тут же отправился в путь, сразу пустив коня резвой рысью. Знамя он держал высоко, и оно развевалось от быстрой скачки.

Абивард не сводил глаз с алого знамени, пока оно не скрылось за поворотом дороги. Потом, словно пробудившись ото сна, он глянул на отца.

Годарс тоже смотрел на него с непонятным Абиварду выражением. Дихган жестом подозвал сына:

— Отойдем немного. Нам с тобой есть о чем поговорить.

Абивард отошел с отцом в сторонку. Обитатели крепости расступились, предоставив им место для приватной беседы. Макуранцы были народом вежливым.

Если бы на их месте оказались видессийцы, они, скорее всего, сгрудились бы поближе, чтобы лучше слышать. Во всяком случае, так гласили рассказы, принесенные с востока. Абивард в жизни не видел ни одного видессийца.

— Я полагаю, ты рассчитываешь отправиться в поход вместе со мной, — сказал Годарс. — Я так полагаю.

— Да, отец. Ты же обещал. — Абивард с ужасом посмотрел на Годарса. Неужели отец вознамерился оставить его здесь? Как он сможет смотреть людям в глаза здесь, в крепости, да и в деревне, если отец решит, что ему недостает мужества достойно защищать свою землю?

— Ты нужен мне здесь, сын мой, — мрачно произнес Годарс. — Один Господь ведает, что случится с нашим домом, если хоть кто-то из нас не приглядит за ним.

Услышав это, Абивард почувствовал, что сердце у него опустилось к самым ногам. Если отец не разрешит ему ехать, то он… Он не знал, что сделает в таком случае. Нужно было как-то выразить величайшее отчаяние, но Абивард не мог придумать подходящего жеста. Больше всего ему хотелось разрыдаться, но он знал, что это еще больше унизит его.

Глядя на сына, Годарс усмехнулся:

— Ну-ну, не кручинься. Не бойся, я беру тебя с собой — раз обещал, значит, так тому и быть. Ты должен вкусить войны, пока еще молод.

— Благодарю тебя, отец! — Теперь Абивард готов был скакать, как жеребенок.

Сердце вернулось на место и громко забилось в груди, напоминая о себе. Рука Абигарда невольно рассекла воздух, будто разрубая надвое конного степняка.

— Дай-то Бог, чтобы ты поблагодарил меня, когда мы вернемся домой, сказал Годарс. — Воистину, дай-то Бог. Помимо прочего, я хочу, чтобы ты, мальчик, отправился на войну и увидел, что не все там величие, блеск и доблесть, как о том поют пандуристы. Иногда это нужное дело, согласен, нужное, но нельзя с легким сердцем взирать на смерть и увечья, какой бы они ни были вызваны необходимостью. Я хочу, чтобы ты понял: нет ничего величественного в том, что человек лежит с вывалившимися кишками и пытается перерезать себе глотку, больше не желая жить из-за непереносимой боли.

Этот образ был настолько ярок, что Абивард на миг призадумался. Он знал, что в бою можно погибнуть. Но, думая об этом, он представлял себе стрелу в груди, краткое мгновение боли, а затем вечность рядом с любящим Господом. Мысль о долгом и мучительном конце не приходила ему в голову. Он и сейчас в глубине души не мог заставить себя поверить в возможность такого исхода.

— Ты думаешь, что такого не может случиться, — сказал Годарс, словно читая его мысли. — Потому-то я и хочу взять тебя на войну — чтобы ты увидел, что такое случается. Это многое даст тебе.

— Даст что? — спросил Абивард. Что может дать ему близкое знакомство с войной и ее беспощадностью из того, чего у него еще нет?

— То, что ты не будешь относиться к войне беспечно. Те, кто не познал этого, склонны слишком легко ввязываться в драку, не подумав хорошенько, так ли уж это необходимо. Конечно, тем самым они губят самих себя, но при этом погибает и множество прекрасных вассалов, связанных с ними родством и клятвой верности. Когда придет твой день, сынок, я не хотел бы, чтобы ты стал дихганом такого рода.

— Понимаю, — сдержанно ответил Абивард. Серьезность отца произвела на него впечатление. Он уже вышел из того возраста, когда все сказанное отцом считают не правильным только потому, что это сказал отец. Его брат Фрада и несколько сводных братьев все еще пребывали в этом глупом заблуждении. Пройдя этот период, Абивард пришел к выводу, что обычно отец знает, о чем говорит, пусть даже при этом и повторяется.

Годарс сказал:

— Я не забыл к тому же, что для тебя это первая война. Я просто хочу, чтобы ты пошел на нее, не теряя головы. Помнишь свою первую девушку — сколько лет назад это было? После нее ты изменился. И с войны ты придешь другим человеком, хотя это не так приятно, как первая женщина, если только в тебе нет жажды крови. Я в тебе этого не наблюдаю, нет, не наблюдаю.

Абивард тоже не замечал за собой особой кровожадности, правда, и не особенно об этом задумывался. Он вспомнил, каким окрыленным чувствовал себя, оставив серебряную монету в доме некоей вдовушки там, в деревне. Если и после боя он испытает нечто подобное… Последние слова Годарса свели на нет все то, что он пытался внушить сыну.

* * *

Годарс торжественно вставил длинный бронзовый ключ в замок, накрепко закрывавший двери на женскую половину крепости, и повернул ключ. Ничего, Он нахмурился, вытащил ключ, гневно посмотрел на него и вставил снова. На сей раз, когда дихган повернул ключ в замке, Абивард услышал долгожданный щелчок. Он поднял щеколду и толкнул дверь.

По группе мужчин, стоявших в широком коридоре на почтительном расстоянии, пронесся вздох. Абивард попытался вспомнить, когда в последний раз его родственницы и младшие жены дихгана покидали женскую половину. И вспомнил только, что это было очень давно.

Во главе, как и положено, шла Барзоя. Мать Абигарда не могла быть намного младше Годарса, но возраст никак не сказался на ее внешности. Ее волнистые волосы остались черными, без того подозрительного блеска, который оставляет краска. Лицо у нее было несколько шире, чем свойственно макуранкам, и не такое смуглое. Правда, жившие взаперти и крайне редко имевшие возможность выйти на солнышко благородные женщины Макурана всегда были бледнее своих трудящихся соотечественниц.

Барзоя вышла во двор горделивой походкой королевы. Позади нее шла сестра Абиварда, Динак, в чьих чертах отчетливо запечатлелось фамильное сходство. Она усмехнулась при виде брата и показала ему язык. Они появились на свет с разницей чуть больше года и были близки друг другу, как близнецы, пока Динак не повзрослела и ей пришлось удалиться от мира.

После Динак показался парадный строй младших жен Годарса и тех его дочерей, которые уже доросли до женской половины. Если бы не строгая очередность, в которой они выходили, Абивард затруднился бы сказать, где жены, а где дочери Годарса.

Барзоя подняла руку, показывая, что намерена говорить. Солнце ослепительно заблистало на ее золотых браслетах и кольцах, заиграло на рубинах и топазах. Во дворе мгновенно наступила полная тишина. Главная жена дихгана редко появлялась на людях — как-никак она была добропорядочной макуранской матроной. Но еще она была крайне важной персоной в крепости. Хотя она редко покидала пределы женской половины, влияние ее через Годарса проникало во все уголки владений мужа.

— Мой муж, мои сыновья и их братья ныне идут на войну, — сказала она. Армия Царя Царей уже недалеко, и они вольют свои ряды в его дружину, дабы он вошел в страну степняков и покарал их за то зло, которое они причинили нам, и за то много большее зло, которое только намереваются причинить.

«И кроме того, — подумал Абивард, — чем скорее мы присоединимся к армии, тем скорее войска прекратят объедать наши владения». Судя по лукавой искорке в глазах матери, она подумала о том же, только, конечно же, не могла произнести это вслух.

Барзоя продолжила:

— Бессчетное число раз наш род покрывал себя славой на поле брани. Знаю, что и грядущий поход не будет исключением. Я молю Господь, чтобы Она дала всем сынам дома сего возвратиться домой целыми и невредимыми.

— Дай Господь! — напевным хором проговорили женщины. Для них Господь был женщиной; для Абиварда же, как и для всех мужчин Макурана, — мужчиной.

— Возвращайтесь, невредимыми с широкого поля за рекой, — сказала Барзоя.

— Невредимыми, — вторили женщины. Мать продолжала свои речи, Абивард еще мгновение слушал ее, потом резко взметнул голову и изумленно посмотрел на Барзою. Почему она именно этими словами назвала степь на северном берегу Дегирда? Совпадение. Таншар тоже увидел в будущем Абиварда широкое поле, хотя и не знал, где оно находится.

— Идите смело и возвращайтесь с победой! — сказала Барзоя, повышая голос до крика. Все находящиеся во дворе, и мужчины и женщины, разразились приветственным кличем.

Годарс подошел к своей старшей жене, обнял ее и поцеловал в губы. Потом он привлек к себе Динак, поцеловал ее и двинулся вдоль шеренги женщин, обнимая и целуя жен, гладя по щечкам дочерей.

Абивард и его младший брат Вараз, который тоже отправлялся с отцом в стан Царя Царей, обнялись с Барзоей и Динак. Их примеру последовал Фрада, до смерти завидовавший братьям — ведь Годарс наотрез отказался взять его с собой.

Двое сводных братьев Абиварда тоже уходили на войну. Они обнимали матерей и сестер, а вслед за ними — и те из братьев, которые оставались в крепости.

Когда женщины дихгана выходили на люди, такое проявление чувств допускалось.

— Как жена вашего отца дихгана, я повелеваю вам обоим сражаться смело, чтобы каждый воин в дружине восхищался вашей отвагой, — сказала Барзоя Абиварду и Варазу. Потом ее лицо утратило строгость. — А как ваша мать, я говорю вам обоим, что каждый миг будет мне годом, пока вы не возвратитесь ко мне.

— Мы вернемся с победой, как ты нам наказала, — ответил Абивард.

Вараз энергично закивал. Младший брат Абиварда сильно походил на Барзою, хотя его пробивающаяся бородка несколько скрывала сходство. В плечах он был шире Абиварда и славился как отменный борец и лучник.

Динак сказала:

— Я никакому дихгану не жена, и мне не нужно говорить высокие слова и делать гордые жесты. Значит, я могу просто сказать вам, чтобы вы обязательно вернулись, и обязательно вместе с отцом.

Она обращалась к обоим братьям, но смотрела только на Абиварда. Он кивнул с серьезным видом. Хотя она не выходила из дверей женской половины с тех пор, как у нее начались месячные, близость, установившаяся между ними в детстве, еще сохранялась. Он знал, что, надеясь на исполнение своих слов, она полагается преимущественно на него, и мысленно поклялся не подвести сестру.

Вараз сказал:

— Там, в степях, умеют работать по золоту. Мы привезем вам обеим хороших обновок.

— У меня есть золото, — проговорила Барзоя. — Если бы я хотела больше, я могла бы получить его без труда. А вот сыновья — большое и редкое сокровище. Я не променяю ни одного из них на все золото не только степей, но и всего мира.

Абивард вновь обнял мать, да так крепко, что она легонько пискнула.

— Не бойся, матушка. Когда хаморы увидят блеск нашего оружия, они разбегутся в страхе. Убежден, что наша победа будет бескровной.

— Дай Господь, сынок, дай Господь, — сказала Барзоя.

— Теперь и ты завела привычку повторять слова? — спросил ее Абивард.

Она улыбнулась и стала почти столь же юной, как стоящая рядом с ней Динак.

Потом лицо ее опять посерьезнело, и на него вновь легла печать лет.

— Война редко бывает бескровной. Вы, мужчины, меньше бы ценили ее трофеи, если бы они доставались легко, я так думаю. И потому снова говорю вам — берегите себя. — Она повысила голос, обращаясь ко всем, не только к сыновьям: Берегите себя!

Это словно послужило сигналом — а возможно, так оно и было. Самая молодая и самая последняя жена Годарса повернулась и медленно удалилась в жилую часть крепости, направляясь на женскую половину. За ней двинулась вторая жена от конца, потом следующая имеете со своей старшей дочерью.

Динак сжала руки Абиварда:

— Сейчас наступит моя очередь, моя и матушки. Возвращайся скорее, целым и невредимым. Я люблю тебя.

— А я тебя, старшая из сестер. Все будет хорошо, вот увидишь. — Все так суетились, желая их благополучного возвращения, что ему хотелось предотвратить возможные дурные предзнаменования.

Как и сказала Динак, вскоре настал и ее черед уходить. Вместе с Барзоей они с величайшим достоинством прошествовали ко входу в жилую часть. Там их ожидал Годарс, держа в руке ключ от женской половины.

Барзоя что-то сказала ему, а потом, смеясь, приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ. Дихган тоже рассмеялся и сделал движение, будто намереваясь похлопать ее пониже спины. Впрочем, он остановился, не завершив движения: сделай он это, и вся крепость еще долго гудела бы от пересудов.

Здесь, рядом с границей, нравы не отличались такой утонченностью, как в Машизе.

Динак вошла в жилую часть. Спустя мгновение за ней с улыбкой проследовала Барзоя. Годарс прошел в дом следом за ними. Через несколько секунд они словно растворились в тени. Темный дверной проем зиял пустотой.

* * *

Абиварду казалось, будто он влез не в доспехи, а в горячую кухонную печь.

По лицу его, прикрытому кольчужной сеткой, оставлявшей открытыми лишь глаза, стекал пот. Такая же сетка, приделанная сзади его высокого конического шлема, защищала шею и плечи.

И все же по сравнению с другими частями тела голова была сравнительно открыта доступу воздуха: ветерок продувал кольчугу и давал Абиварду чуточку прохлады. Под кожаной изнанкой его доспехов была поддета хлопковая прокладка, чтобы удар мечом, отраженный доспехами, не переломал ему кости.

Грудную клетку тоже прикрывала кольчуга, а ниже два вертикальных ряда металлических пластин защищали живот и нижнюю часть спины. С нижнего края пластин свисала короткая кольчужная юбка, на кожаных рукавах и штанах имелись горизонтально расположенные кольца из слоистой железной брони. И на сапогах тоже. Полукруглые сетки из железа прикрывали руки от края кожаных рукавов до тыльной стороны ладоней. Свободными от брони оставались только пальцы и внутренняя сторона ладоней.

Конь Абиварда был тоже закрыт доспехами — длинным чешуйчатым вальтрапом, открытым спереди и сзади, чтобы конь мог свободно передвигать ноги. Морду коня закрывал кованый шамфрон. В кольцо наверху шамфрона было продето несколько ярко-алых ленточек. В похожем кольце на маковке шлема Абиварда развевались ленты того же цвета.

В гнезде справа от седла лежало толстое копье, с пояса свисал длинный прямой меч. Сила макуранской армии заключалась в ее тяжелой кавалерии, способной держать удары на расстоянии, а сблизившись с противником, нанести ответный удар. Видессийцы тоже сражались в конном строю, но чаще пользовались луками, нежели копьями. Что же до диких кочевников…

— Половина воинского искусства степняков — это умение удирать с поля боя, — сказал Абивард.

— Это так, но не столько из страха, сколько по необходимости, — ответил Годарс. Дихган был облачен почти так же, как его сын, только поверх кольчуги у Годарса была надета железная кираса, прикрепленная к груди перекрестными кожаными ремнями. — На той стороне Дегирда ездят на степных лошадках: для крупных животных вроде наших там не хватит корма. — Он ласково потрепал своего мерина по холке, позади последнего ремешка из тех, которыми крепился шамфрон.

— Значит, когда схлестнемся с ними, мы раздавим их в лепешку, — сказал Абивард.

— Да, если удастся вынудить их сражаться на месте. Вот почему им обычно здорово достается, когда они начинают разбойничать по эту сторону Дегирда: мы окружаем их и заставляем принять бой на наших условиях. А в их степях, это не так просто — наша армия будет там не больше крохотной капли чернил на огромном куске пергамента.

Всадники, бряцая доспехами, выехали из крепости. Во главе ехал Годарс, за ним — Абивард с Варазом, потом их старший сводный брат Яхиз, а следом за ним двое других сводных братьев от разных матерей, Аршак и Узав. Владения Годарса были не слишком богаты и могли обеспечить лишь полдюжины полностью снаряженных латников. Для Макурана это был средней величины отряд.

На полпути между крепостью и рекой Век-Руд перед ними неожиданно возник стан Царя Царей. Абивард показал рукой на выросший как из-под земли необъятный город из холщовых и шелковых шатров:

— И это, по-твоему, крохотная капля, отец? Не могу поверить.

Среди шатров кишели люди — как муравьи на просыпанной крупе. Некоторые, возможно большинство, явно были воинами. В местах их скопления солнце отсвечивало от доспехов, хотя многие воины, подобно Абиварду и его родне, носили поверх кольчуг просторные кафтаны, чтобы было прохладней. Но рядом с воинами непременно должны были оказаться возницы, повара, купцы, слуги и, скорее всего, женщины, дабы ночами услаждать Пероза, Царя Царей, и наиболее выдающихся военачальников. Абиварду казалось, что по лагерю сновало больше людей, чем наберется во всем Машизе.

Но Годарс усмехнулся:

— На той стороне Дегирда все будет совсем не так, как здесь. Скоро ты сам в этом убедишься.

Абивард недоверчиво покачал головой. Годарс вновь усмехнулся. Вараз сказал:

— Согласен с тобой, брат. Это не армия. Это целая страна, поднявшаяся в поход.

— А где же селяне? — спросил Яхиз. — Я-то думал, они высыпят на улицы и будут провожать нас приветственными кличами.

Того же ожидал и Абивард, но узкие улочки были почти пусты. Беззубая старуха с кувшином воды на голове помахала им свободной рукой, но это было совсем не то, чего ожидал Абивард.

— У них есть дела поважнее, чем махать нам руками, — сказал Годарс. — Все, кого нет здесь, несомненно в лагере, пытаются выжать из воинов аркеты, как выжимают зернышки граната. Другой возможности так обогатиться у них не будет очень долго, и они это знают.

Говорил он весело и, похоже, был рад, что его подданные вовсю пользуются этой отпущенной им возможностью. Некоторые дихганы и сами не преминули бы значительно пополнить доходы, отобрав у своего народа большую часть неожиданно свалившихся богатств. Но Годарс настолько часто повторял свой девиз, что Абивард больше не мог его слышать: «Забирай у отары руно, но не шкуры».

Годарс с пятью сыновьями спустился с крепостного холма в долину. Сердце Абиварда тревожно колотилось в груди. Всю жизнь он был на особом положении, как старший сын владетельного дихгана. Чем ближе он подъезжал к лагерю, тем более незначительным казался самому себе.

Знаменами были отмечены шатры марзбанов из Семи Домов, служащих у Пероза, Царя Царей, командирами полков. Абивард вертел головой по сторонам, выискивая вайдово-синие штандарты Чишпиша, к полку которого были приписаны он и его сородичи.

— Вот! — воскликнул он, разглядев флаги.

— Прекрасно, мой мальчик, — сказал Годарс. — Ты заметил их раньше всех. Что ж, пожалуй, надо пойти поклониться его высокоблагомордию, а? — Он чуть пришпорил коня.

За спиной Абиварда смущенно кашлянул Яхиз. Абивард и сам был в легком шоке, хотя ему и раньше случалось слышать от отца пренебрежительные высказывания в адрес высшей знати. Годарс придерживался мнения, что самой важной кастой для Макурана являются дихганы.

Лагерь расположился на огромном пространстве, и никакого порядка в его расположении Абивард не разглядел. То, что он издалека заметил знамя Чишпиша, еще не означало, что он и его сородичи смогут легко до него добраться.

Приходилось пробираться между беспорядочно разбитыми шатрами и группами воинов и их прихлебателей, движущимися в самых разных направлениях.

И все же они наконец оказались возле входа в громадный шелковый шатер.

Двое стражей в доспехах много богаче доспехов Годарса преградили им путь.

— Кто идет? — спросил один из них, когда Годарс спешился и привязал коня к вбитому в твердую, как камень, землю шесту. Хотя стражник и говорил с жеманным южным акцентом, Абиварду не хотелось бы сойтись с ним один на один. Выглядел он куда более внушительно, чем говорил.

Годарс ответил церемонно и витиевато:

— Годарс мне имя, сын Абиварда, дихган надела Век-Руд. — Он указал назад, на крепость. — Привел я пятерых сынов своих, дабы лобызать ноги марзбана Чишпиша, ибо выпала нам несказанная честь сражаться под его знаменем.

— Если ты сражаешься столь же славно, как говоришь, марзбан будет рад такому воину, — ответил стражник.

Абивард гордо выпрямился в седле. Годарс повел рукой, принимая комплимент, и обернулся к сыновьям. По его кивку они тоже спешились и привязали коней.

Стражник откинул полу шатра, просунул внутрь голову и объявил:

— Годарс, дихган надела Век-Руд, и пятеро его сыновей.

— Пусть войдут, — раздался голос из шатра.

— Входите. — Стражник и его товарищ развели в стороны полы шатра, чтобы Годарс, Абивард и остальные могли без труда зайти внутрь.

Ошеломленному Абиварду бросилось в глаза, что Чишпиш и здесь, в походных условиях, живет в большей роскоши, чем Годарс в собственной крепости. Легкие складные столы из благоуханного сандалового дерева, инкрустированные слоновой костью, серебряные чаши, украшенные барельефами и доверху наполненные сластями, расшитый парчой ковер, слишком, по мнению Абиварда, роскошный, чтобы класть его на голую землю, небольшая видессийская икона на эмали, изображающая какого-то тамошнего святого, молящегося Фосу… Казалось, высокородный Чишпиш просто упаковал свой дом и привез его с собой на войну.

«Слона бы ему — и не только из-за кости, — непочтительно подумал Абивард при виде своего полководца. — Например, для верховой езды». Чишпиш, был слишком тяжел даже для самого крепкого коня — в этом сомневаться не приходилось.

Складки жира выпирали из кафтана, сверкающего серебряными нитями. Его пилос, макуранский головной убор, формой напоминающий ведро, был расшит яркими разноцветными кольцами. Военачальник благоухал пачулями. От сильного аромата Абивард чуть не чихнул.

Несмотря на свои габариты, Чишпиш обладал хорошими манерами. Раскачавшись, он поднял себя на ноги и подставил Годарсу и сыновьям щеку для поцелуя. Далеко не каждый из высшей знати готов был признать, что дихган и его отпрыски лишь немногим ниже их собственных высокородных персон; Абивард ожидал, что и вправду придется лобызать марзбану ноги.

— Не сомневаюсь, что ты будешь отважно сражаться за Царя Царей, Годарс из Век-Руда, — сказал Чишпиш. — А сыновей твоих зовут?..

— Абивард, Вараз, Яхиз, Аршак и Узав, — ответил Годарс.

Марзбан без запинки повторил имена, и это произвело на Абиварда сильное впечатление. Видом толстяк не походил на воина — скорее уж на двух воинов, — но речами не походил и на дурака. Как истинный сын своего отца, Абивард больше всего на свете боялся дураков.

Снаружи резко затрубил рожок. Глашатай прокричал:

— Все на землю пред божественным, достославным, милосердным и древнейшим Перозом, Царем Царей, счастливым, благочестивым, благотворным, которому Господь даровал великие богатства и великую империю, величайшим из величайших, созданным по образу и подобию Господа. Падайте ниц, ибо грядет Пероз!

Вновь затрубил рожок, громче, чем в первый раз. Стражники Чишпиша до предела оттянули полы шатра.

Абивард распростерся на богатом ковре Чишпиша, прижавшись лбом к ворсу, гремя доспехами. Вокруг него отец и братья тоже попадали ниц перед помазанником Господним. То же сделал и Чишпиш, хотя лицо его и покраснело от натуги.

— Встаньте, — сказал Пероз.

Сердце Абиварда бешено колотилось, когда он поднимался на ноги, — не столько из-за тяжести железа и кожи доспехов, столько из-за того, что он никогда не надеялся воочию увидеть Царя Царей.

Вопреки торжественному возвещению глашатая, Пероз отнюдь не был древнейшим, более того, он оказался немногим старше Годарса. Борода его была преимущественно черной, круто навощенные усы торчали, как рога у быка. Длинные волосы сзади перехватывала ленточка. Щеки выглядели неестественно красными; чуть позже Абивард понял, что они нарумянены.