- По правде говоря, я не знаю, - ответил Мойше. - Жаль, что нельзя настроить свои ощущения, точно радиоприемник - было бы намного легче.
      - Да, жаль, - мрачно проговорила Ривка. - А что ты намерен сделать? Можем, например, поехать в Згеж. Это недалеко, но, наверное, придется оставить тут большую часть вещей. Знаешь, мы столько раз бросали свои вещи, что теперь уже все равно. Главное, что мы трое вместе, а остальное не важно. Вот один из уроков войны, который мы неплохо усвоили.
      - Ты права. - Русси встал со старого, неприглядного стула, подошел к лампочке, возле которой сидела Ривка, и положил ей руку на плечо. - Обидно только, что такие простые истины нам преподает война.
      Ривка отложила носок в сторону и накрыла его руку своей.
      - Ну, мы с тобой в таких уроках никогда не нуждались. Просто война показала, что для того, чтобы выжить, нам нужны не вещи, а люди, которых мы любим.
      - Вот и хорошо, потому что вещей у нас с тобой почти и нет.
      Мойше замолчал, опасаясь, что его шутка может обидеть жену. Они не только оставили в прошлом свои вещи, но и дорогих сердцу людей, погибших в гетто, дочь. Но в отличие от вещей, людей на рынке или в магазине не купишь.
      Если Ривка и заметила замешательство мужа, вида она не подала.
      - Ты мне так и не ответил, ты хочешь уехать из Лодзи, или мы останемся здесь? - спросила она деловым тоном.
      - В большинстве городов, окружающих Лодзь, практически нет евреев, ответил он. - Мы будем там, как бельмо на глазу. Мы совсем не похожи на поляков. И не думаю, что сможем сделаться на них похожими. - Он вздохнул. В Лодзи тоже не было бы евреев, если бы не прилетели ящеры.
      - Ладно, тогда останемся здесь, - проговорила Ривка, принимая его не совсем внятный ответ.
      Мойше не знал, правильно ли поступает. Может быть, им следует бежать из Лодзи, даже если придется отправиться в восточные районы Польши, удерживаемые ящерами. Там, по крайней мере, нацисты не успели уничтожить всех евреев. Но он не мог заставить себя сняться с места только потому, что он стал - как сказала Ривка - жертвой депрессии.
      Чтобы убедить себя в том, что он не намерен бездействовать, Мойше сказал:
      - Завтра начну искать новую квартиру на Мостовской улице. Эта улица находилась в противоположном конце лодзинского гетто.
      - Хорошо, - сказала Ривка, взяла носок и сделала несколько стежков. Однако через пару минут задумчиво проговорила: - Все равно за продуктами придется ходить на рынок Балут.
      - Да, верно. - Мойше принялся расхаживать взад и вперед по комнате.
      Уехать, или остаться? Он не мог принять никакого решения.
      - Все будет хорошо, - попыталась успокоить его Ривка. - Бог нас до сих пор хранил, неужели он отвернется от нас сейчас?
      "Этот довод мог бы звучать вполне убедительно до 1939 года", - подумал Мойше.
      Почему Бог закрыл глаза на гибель такого количества евреев? Почему допустил планомерное уничтожение своего народа? Мойше ничего не сказал жене, ему и самому не хотелось об этом думать. События последних лет сильно поколебали его веру в Бога, зачем зря тревожить Ривку?
      Он зевнул и сказал: - Давай спать.
      Ривка убрала носок, поколебалась немного, а потом спросила:
      - Хочешь, я поищу квартиру? Чем меньше народа тебя увидит, тем меньше ты рискуешь попасть в лапы к ящерам.
      Мойше знал, что она права. Но гордость не позволяла ему прятаться за спиной жены - кроме того, у него не было никакой уверенности в том, что его опасения оправданы.
      - Ну, какие тут проблемы, - заявил он. - Мне всего лишь придется пройти через рыночную площадь, а я теперь совсем не похож на человека, изображенного на тех плакатах. В особенности, когда я гладко выбрит.
      Ривка с сомнением на него посмотрела, но ничего не сказала. Мойше решил, что одержал победу.
      И в самом деле, никто не обратил на него внимания, когда она прошел через рыночную площадь и зашагал на восток, в самое сердце лодзинского гетто. Неприглядные кирпичные дома отбрасывали тень на узкие улочки и, несмотря на то, что ящеры изгнали нацистов отсюда год назад, ощущение тесноты и убожества по-прежнему пронизывало этот район, даже сильнее, чем в варшавском гетто.
      "Возможно, дело в вони", - подумал Мойше.
      Здесь пахло отчаянием и тухлой капустой, немытыми человеческими телами, старой канализацией и отходами, которые мусорщики не в состоянии убрать. Далеко не все люди, согнанные нацистами в гетто Лодзи, смогли вернуться домой. У иных просто не осталось домов - ведь шла война: немцы сражались с поляками и русскими, а ящеры с немцами. Многих привезли сюда в вагонах для скота из Австрии и Германии. Их дома остались за территорией, контролируемой ящерами. Даже сейчас люди вынуждены ютиться в гетто в крошечных комнатах и квартирках, потому что у них просто нет другого выхода.
      Плакаты с изображением Хайяма Рамковского взирали на прохожих со стен всех домов. Впрочем, никто особенно не обращал на них внимания. Прохожие спешили по своим делам, словно Старейшина вовсе и не призывал их трудиться на благо освободителей. Только пару раз Мойше заметил, как кто-то бросил мимолетный взгляд на плакат, а одна пожилая женщина просто покачала головой и рассмеялась. У Мойше тут же поднялось настроение, он подумал, что, наверное, все совсем не так уж плохо, как может показаться.
      Его портреты тоже были развешены тут и там, истрепанные и выцветшие от времени. К его огромному облегчению на них тоже никто не смотрел.
      Добравшись до Мостовской улицы, Мойше начал заходить во все дома подряд, спрашивая, не сдается ли здесь комната или квартира. Сначала он решил, что ему придется оставить все, как есть, или уехать из города. Но владелец четвертого дома заявил:
      - Вы, знаете, вам страшно повезло, приятель! Час назад у нас выехала одна семья.
      - Почему? - с вызовом спросил Мойше. - Вы берете за жилье тысячу злотых в день, или крысы с тараканами заключили союз, чтобы их выжить? Там у вас, наверное, настоящий свинарник.
      Когда такое говорит один еврей другому, реакция может быть самой разной. Владелец, или управляющий, или кто он там был, с деланным возмущением прижал руку ко лбу и вскричал тоном оскорбленной невинности:
      - Свинарник?! Мне бы следовало вышвырнуть вас вон за такие слова. Вот подождите, увидите квартиру, будете на коленях меня умолять, чтобы я вам ее сдал.
      - Я на колени не встаю даже для молитвы. С какой радости я должен падать вам в ноги? Да чтоб вы так жили! - сердито заявил Мойше. - Кроме того, вы так и не сказали, какую цену намерены заломить за ваш хлев.
      - С таким поганым языком вам и смотреть на нее нечего, - заявил хозяин и направился к лестнице. Мойше не отставал. - И, вообще, оборванец вряд ли сможет платить четыреста злотых в месяц.
      - Ну, задница, если бы царь Соломон жил в Лодзи, он тоже не смог бы платить четыреста злотых в месяц. - Мойше остановился. - Жаль, что я зря потратил время. До свидания. - Он продолжал стоять на месте. - Сто пятьдесят я бы дал, но не больше.
      Владелец дома уже поставил одну ногу на ступеньку, вторая так и осталась на своем прежнем месте.
      - Я давно умер бы с голода, если бы здравый смысл не оберегал меня от пустозвонов вроде тебя. Я готов отдать чудесную квартиру всего за 350 злотых!
      - Вот и отдай кому-нибудь другому, а я пойду своей дорогой. Мне есть на что потратить свои денежки. Большое спасибо. Даже 175 и то слишком много, а уж 350... и говорить нечего!
      - Самый настоящий пустозвон! Думаешь, я ничего не соображаю? поинтересовался хозяин и начал подниматься по лестнице, которая воняла мочой; впрочем, в гетто все лестницы пахли одинаково.
      К тому времени, когда они добрались до квартиры, их разделяло всего сто злотых. И тут они застряли. Прежде чем продолжать торги, Мойше требовал показать ему квартиру. Управляющий - или владелец? - нашел нужный ключ на связке, висевшей у него на поясе, и широким жестом распахнул дверь. Мойше заглянул внутрь. Квартира, как две капли воды, походила на ту, в которой они жили сейчас: гостиная, справа от нее кухня, слева - спальня. Она была немного меньше, но это не имело никакого значения.
      - Электричество работает? - спросил он. Управляющий потянул за цепочку, прикрепленную к люстре. Зажегся свет.
      - Электричество работает, - зачем-то сообщил он.
      Мойше отправился на кухню и открыл кран - полилась вода.
      - А как канализация?
      - Паршиво, - ответил управляющий, и Мойше подумал, что кое-какие остатки порядочности ему все-таки удалось сохранить. - Но для Лодзи, да еще учитывая, в какое время мы живем, совсем неплохо. Знаешь, приятель, меньше чем на 275 злотых я не соглашусь, и не проси.
      - Ну, совсем неплохо, - проворчал Мойше. - Моему сыночку, конечно, придется голодать, но я, пожалуй, готов платить 225.
      - Тогда придется голодать моему сыночку. Давай неделим разницу? Двести пятьдесят?
      - Двести сорок, - предложил Мойше.
      - Двести сорок пять.
      - Согласен.
      - И это меня ты назвал задницей? - Управляющий покачал головой. - Я уже давно так не торговался. Упрямства тебе не занимать. Если я скажу, сколько мне платили предыдущие жильцы, ты будешь плакать от жалости ко мне. Итак, когда вы переедете?
      - Мы можем начать перевозить вещи сегодня, - ответил Мойше. - Впрочем, у нас их не так, чтобы очень много.
      - А что тут удивительного? - ответил управляющий. - Немцы отбирали, поляки воровали, люди тащили все, что плохо лежит - а остальным приходилось жечь мебель, чтобы приготовить еду или не замерзнуть прошлой зимой, или позапрошлой, или той, что была перед ней. Так что, валяй, тащи все, что у тебя осталось. Но прежде чем здесь появится хотя бы одна малюсенькая кастрюлька, положи-ка вот сюда плату за первый месяц, дружище. - Он протянул руку ладонью вверх.
      - Вы все получите, - пообещал Мойше. - Господин, э-э-э...
      - Стефан Беркович. А как вас зовут? Должен же я назвать жене имя человека, который меня так ловко обманул.
      - Эммануэль Лайфюнер, - не колеблясь ни секунды, ответил Мойше.
      Он специально выбрал имя попроще, чтобы не забыть его по дороге домой. В конце концов, они с Берковичем расстались довольные друг другом.
      Когда он рассказал Ривке о том, как сбивал цену и сообщил, что управляющий похвалил его за упорство и ловкость, жена пожала плечами и заявила:
      - Если он такой же, как все домовладельцы, он говорит это всем, кто снимет квартиру в его доме, просто, чтобы доставить им удовольствие. Впрочем, сегодня ты справился неплохо. Бывало хуже - много раз.
      От такой похвалы у Мойше почему-то возникло ощущение, что его отругали. Ривка отправилась на улицу и взяла напрокат ручную тележку. Затем им осталось только вынести вещи, сложить их на тележку и отвезти на новую квартиру. Если не считать потрепанного старого дивана у них не было ничего, с чем не в состоянии справиться один мужчина. Правда, сначала Беркович получил свои деньги.
      Два маленьких сервиза и кастрюли; пара скрипучих разваливающихся стульев; немного одежды (не слишком чистой и не слишком хорошей); игрушки, несколько книг, которые Мойше купил в разных местах; матрас, одеяла и деревянная рама.
      "Совсем мало", - подумал Мойше.
      Но пока он жив, есть надежда, что рано или поздно у них все будет.
      - Подойдет, - сказала Ривка, остановившись на пороге новой квартиры. Мойше, ожидавший от жены едкой критики, рассмеялся от облегчения. Ривка заглянула в спальню, изучила крошечную кухню, а затем вышла к Мойше и кивнула. Она приняла его выбор - без особого энтузиазма, но все-таки приняла. - Да, все в порядке.
      Они расставили мебель практически на те же места, на которых она стояла в предыдущей квартире. Мойше огляделся по сторонам, оценивая плоды своих трудов. Да, получилось неплохо, настоящий уютный дом.
      - Почти все, - сказал он вечером.
      Он вспотел и отчаянно мечтал помыться, но один из положительных моментов переезда (а ведь хорошего сейчас так мало) заключается в том, что ты видишь результат.
      - А что еще осталось? - спросила Ривка. - Мне казалось, мы закончили.
      - Не совсем. Осталась одна табуретка и пара старых одеял, которые мы сложили весной на верхнюю полку. Помнишь, мы спрятали под ними мешок с консервами, на случай если, не дай Бог, конечно, нам снова придется голодать.
      Мойше отличался излишней неорганизованностью, но этот недостаток компенсировала прекрасная память. Он мог раскидать свои бумаги, но зато всегда помнил, где они лежат. Вот и теперь он точно знал, что они перевезли, а что осталось на старой квартире.
      - Если бы не еда, можно было бы все бросить, - проговорила Ривка. - Но ты прав, мы слишком долго голодали. Я не хочу, чтобы это повторилось. Возвращайся поскорее.
      - Конечно, - пообещал Мойше.
      Поправив кепку, он медленно спустился вниз по лестнице. Когда он ухватился за ручки тележки, у него заныли плечи и руки, но Мойше, не обращая внимания на усталость, зашагал по людным улицам в сторону своего старого дома.
      Он снимал мешок с продуктами с полки, когда в открытую дверь кто-то постучал. Мойше тихонько выругался и, стараясь не шуметь, убрал мешок на место. Ни к чему посторонним знать, что у тебя имеется запас (пусть и небольшой) продуктов. Нет никакой гарантии, что им не захочется прибрать его к рукам. Он подумал, что, скорее всего, пришел кто-нибудь из соседей попрощаться. Или владелец привел нового жильца посмотреть на квартиру.
      Он решил, что будет вести себя вежливо и попытается побыстрее избавиться от непрошеных гостей, чтобы, не теряя времени, вернуться домой. Приветливо улыбаясь, Мойше вышел в гостиную.
      В дверях он увидел двоих представителей Службы охраны порядка, с бело-красными нарукавными повязками и черными звездами Давида, оставшимися еще с тех пор, когда нацисты хозяйничали в Лодзи. В руках они держали внушительного вида дубинки. У них за спинами маячили два ящера с оружием.
      - Вы Мойше Русси? - спросил устрашающего вида представитель Охраны порядка и, не дожидаясь ответа, поднял дубинку. - Вам лучше пройти с нами.
      * * *
      Летая в небе или путешествуя на поезде, Людмила, конечно, знала, как необъятна русская степь. Но она была не готова к тому, что ей придется шагать пешком по ее бескрайним просторам.
      - Придется заказать себе новые сапоги, когда мы вернемся на базу, сказала она Никифору Шолуденко.
      На его подвижном лице появилось выражение, которое Людмила про себя называла "усмешка НКВД".
      - Если мы доберемся до базы - обязательно, и все будет хорошо. Впрочем, все будет хорошо, даже если сапог на складе не окажется.
      Людмила кивнула. Шолуденко, конечно, прав. И тут ее нога провалилась в какую-то жижу, которую она не заметила. Возникло ощущение, будто она попала в зыбучий песок. Ей даже не удалось сразу выбраться из вонючей западни, пришлось вытаскивать ногу осторожно, понемногу, чтобы не потерять сапог. Когда она, наконец, высвободилась, и они продолжили свой путь, Людмила проворчала:
      - Жалко, новые ноги никто не выдает.
      За яблоневым садом сверкала полоска воды.
      - Похоже на пруд, - сказал Шолуденко. - Хотите помыться?
      - Хочу.
      После того, как она разбила свой У-2, срочность возвращения на базу перестала иметь такое принципиальное значение. Поскольку они с Шолуденко не знали, в какой день доберутся до места назначения, задержка в час или два уже ничего не меняла.
      Они прошли через сад, который и в самом деле стоял на самом берегу пруда. Вода оказалась обжигающе холодной, но зато Людмиле удалось смыть грязь с ноги. Она намазала обе ступни гусиным жиром, который достала у одной старушки. Мокрые ноги во время распутицы дело самое обычное, а гусиный жир спасает от раздражения и нарывов.
      Людмила вымыла сапог снаружи и изнутри, а потом нашла в своей сумке кусок какой-то тряпки и старательно его вытерла. Затем, прекрасно понимая, что ужасно перепачкалась, когда ее самолетик падал, плеснула водой в лицо.
      - Вот бы сейчас в баньку, - мечтательно сказала она. - Сначала хорошенько разогреться, а потом - в ледяную воду.
      - Нет, купаться сейчас нельзя, зачем вам воспаление легких? - сказал Шолуденко. - Не стоит рисковать.
      Опытный солдат, который до прихода нацистов, а потом ящеров наверняка находился на действительной службе, а не сидел в каком-нибудь удобном городском кабинете. Да и вел он себя соответственно: уверенно шагал вперед, умело находил место для привала, не жаловался. Людмила относилась к офицерам безопасности, как кролик к удаву - они представлялись ей охотниками, завораживающими своей властью и исходящим от них ощущением опасности, людьми, чьего внимания следует избегать. Но шли дни, и Шолуденко постепенно начал представляться ей самым обычным мужчиной. Впрочем, Людмила не знала, до какой степени может ему доверять.
      Он опустился на колени на берегу пруда и тоже принялся умываться. Людмила стояла рядом и внимательно смотрела по сторонам. Сейчас, когда на Украине хозяйничали ящеры и их пособники, а бандиты разгуливали на свободе, грабя всех, кто попадался у них на пути, нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности.
      Словно в подтверждение ее мыслям, по дороге, с которой они только что сошли, проехала колонна вражеских танков.
      - Хорошо, что они не заметили у нас оружия, - сказала Людмила.
      - Да, у нас могли быть неприятности, - согласился с ней Шолуденко. Мне совсем не нравится их отвратительная привычка сначала стрелять из автомата, а потом задавать вопросы. Так никогда не узнаешь ничего полезного. Впрочем, моего мнения почему-то не спрашивают.
      От того, что Шолуденко свободно и легко говорил о таких страшных вещах, как допросы, Людмиле становилось не по себе. Внутренне она ощетинивалась, словно дикое животное, которое пытается напугать врага своим свирепым видом. Только Людмила тщательно скрывала от Шолуденко свои чувства. Время от времени она задавала себе вопрос: - А какие допросы он вел? Пару раз даже чуть было не спросила его прямо, но в последнюю минуту одергивала себя. Несмотря на то, что Шолуденко служил в НКВД, он производил впечатление вполне приличного человека. Если бы Людмила знала наверняка, чем он занимался, вместо того, чтобы строить предположения, ей было бы легче с ним общаться.
      - Жаль, что нельзя проследить за танками, - сказал он. - Да и радио у нас нет. А то сообщили бы кому следует полезную информацию. - Он вытер лицо рукавом и грустно ухмыльнулся. - Мечтать об этом, все равно что рассчитывать найти клад, точно?
      - Уж конечно, - согласилась с ним Людмила, и Шолуденко расхохотался. Вполне возможно, что они просто перемещаются с места на место. Если ящеры заберутся в настоящую грязь, то завязнут там надолго. Осенью я пару раз видела такие сцены.
      - И я тоже, - сказал Шолуденко. - Только не стоит на это особенно рассчитывать. Никакие болота и грязь не помешали ящерам отгрызть приличный кусок нашей любимой Родины.
      Людмила кивнула.
      С первых дней вторжения фашистской Германии советское правительство начало всячески культивировать символы Святой Матери Родины. После революции большевики боролись с ними, объявив пережитками умирающего, националистического прошлого. Но как только они понадобились, чтобы поднять народ на борьбу с нацистами, про них вспомнили снова. И, несмотря на то, что правительство упорно следовало идеалам атеизма, Сталин даже помирился с московским патриархом.
      - Думаю, можно снова в путь, - заметил Шолуденко. - танков больше не слышно.
      - Да, я тоже не слышу, - наклонив голову и прислушиваясь, согласилась с ним Людмила. - Но все равно мы должны соблюдать осторожность. Их машины производят меньше шума, чем наши. Вполне возможно, что они затаились где-нибудь и ждут.
      - Уверяю вас, старший лейтенант Горбунова, я знаю про эту особенность вражеских танков из личного опыта, - язвительно-официальным тоном сообщил Шолуденко. Людмила прикусила губу. Да, конечно, офицер НКВД выполняет задание правительства на территории неприятеля и наверняка знаком с вражеской техникой лучше, чем она себе представляет. А Шолуденко, тем временем, продолжал: - Однако не стану отрицать, что некоторые уроки следует повторять, причем как можно чаще.
      Приняв его слова за подобие извинения (даже и это больше, чем она ждала от представителя НКВД) и немного успокоившись, Людмила натянула сапог. Через несколько минут они с Шолуденко уже шагали в сторону дороги. Впрочем, им хватило одного взгляда, чтобы остаться на обочине; танковая колонна превратила проезжую часть в непроходимое болото, которое тянулось на много километров и терялось где-то за горизонтом.
      Идти вдоль дороги оказалось делом совсем не простым. Земля еще оставалось скользкой и сырой, а молодые растения и зеленеющие кусты, радуясь долгожданному теплу и яркому солнцу, цеплялись за путников ветками и корнями, всячески стараясь остановить их и привлечь к себе внимание.
      По крайней мере, у Людмилы сложилось именно такое впечатление после того, как ей пришлось подниматься с земли в четвертый раз за последний час. Она так злобно выругалась, что Шолуденко весело захлопал в ладоши и заявил:
      - Ни один кулак не поносил меня словами, которыми вы только что приветили несчастный корень. Ладно, не буду спорить, он сам напросился.
      Людмила стала пунцовой. Шолуденко фыркнул, и она поняла, что он заметил ее смущение. Что бы сказала мать, если бы услышала, как ее дочь ругается, точно... ну... никакого подходящего сравнения на ум Людмиле не приходило. Два года в Красной армии сделали ее такой грубой, что она порой сомневалась, сможет ли нормально жить, когда наступит мир.
      Когда она высказала свои мысли вслух, Шолуденко развел руки в стороны, как будто пытался охватить весь мир вокруг себя. Затем показал на глубокие, заполняющиеся водой колеи, оставленные танками ящеров.
      - Пусть сначала наступит мир. А потом будете волноваться по поводу пустяков, - сказал он.
      - Да, вы правы, - согласилась с ним Людмила. - Судя по тому, как развиваются события, война никогда не закончится.
      - История это всегда борьба - такова природа диалектики, - напомнил ей одну из доктрин марксизма офицер НКВД. Но в следующее мгновение он снова стал самым обычным человеком. - Однако я бы не возражал, если бы борьба была не такой беспощадной.
      - Вон там деревня, - показала Людмила. - Если повезет, удастся немного отдохнуть. А если очень повезет, то и поесть. Они подошли поближе и увидели, что деревня заброшена.
      Часть домов была сожжена, другие своими дырявыми крышами напоминали лысых стариков; посреди улицы валялась дохлая собака, которая уже начала разлагаться.
      Людмила не успела заметить больше ничего - прогремел выстрел, и в нескольких метрах от ее ног в воздух взметнулся фонтан грязи. У нее была отличная реакция - не успев по-настоящему осознать, что происходит, Людмила упала на землю и выхватила из кобуры пистолет.
      Еще один выстрел - она по-прежнему не видела вспышки, хотя отчаянно вертела головой по сторонам. Где же спрятаться? И где Шолуденко? Он упал на землю одновременно с ней. Забыв про грязь, Людмила откатилась к деревянному забору - не слишком надежное укрытие, но все же лучше, чем ничего.
      - Кто в нас стреляет? Почему? - крикнула она Шолуденко.
      - А черт его разберет, лично я не знаю, - ответил офицер НКВД. Он скорчился за колодцем, который прикрывал его лучше, чем забор Людмилу. Прекратите огонь! Мы свои! - крикнул он как можно громче.
      - Врете! - Обвинение сопровождалось пулеметной очередью из соседнего дома, во все стороны полетели искры - часть пуль угодила в каменную кладку колодца. Стрелявший завопил: - Не обманете! Вы из отряда Толоконникова, собираетесь нас отсюда выкурить!
      - Слушай, дубина, я не имею ни малейшего представления о том, кто такой Толоконников, - заявил Шолуденко. В ответ снова раздалось:
      - Врешь!
      Новая порция пуль засвистела в воздухе. Противники Толоконникова явно не испытывали недостатка в боеприпасах.
      Наконец Людмила заметила вспышку выстрела. Она находилась в семидесяти или восьмидесяти метрах, слишком далеко для пистолета, но все равно несколько раз нажала на курок, чтобы отвлечь внимание неприятеля на себя и дать Шолуденко передохнуть. Затем быстро откатилась в сторону. А в следующее мгновение пулемет полил шквальным огнем то, место, где она только что находилась.
      Офицер НКВД тоже выстрелил, раздался крик, и пулемет смолк. "Не вставай!" - мысленно приказала она Шолуденко. Вдруг это ловушка? Он остался лежать на месте. А через несколько минут огонь возобновился.
      Людмиле удалось найти большой камень, за которым она и укрылась. Чувствуя себя в относительной безопасности, она крикнула:
      - А кто такой Толоконников? Что вы не поделили?
      Если у него такие свирепые противники, значит, и сам он совсем не прост.
      Людмила не получила никакого вразумительного ответа на свой вопрос, если не считать новую пулеметную очередь и злобный вопль:
      - А ты, сука, заткнись! Предательница!
      Над головой Людмилы пронеслось несколько острых осколков камня, за которым она пряталась - их следовало опасаться не меньше, чем самих пуль.
      "Ситуация явно тупиковая. И сколько же времени она может продолжаться?" - подумала Людмила.
      Невеселый ответ пришел мгновенно - бесконечно. Ни та, ни другая сторона не может обойти друг друга и напасть с тыла, поскольку укрыться здесь негде. Они с Шолуденко отступать не имеют права. Оставалось сидеть на месте, периодически стрелять и надеяться на удачу.
      Затем в уравнении появилась новая переменная. Словно из пустоты, возник какой-то человек и швырнул фанату в окно, из которого стрелял пулемет. Через минуту после того, как она взорвалась, он забрался внутрь. Людмила услышала выстрел, а потом наступила тишина, а мужчина, бросивший гранату, перелез через подоконник, спрыгнул на землю и скрылся.
      - А этот на чьей стороне? - крикнула она Шолуденко.
      - Я же сказал, у них тут сам черт не разберет, что происходит, ответил тот. - Может, на стороне Толоконникова, или на своей собственной. Вполне возможно, что и на нашей, только я бы не стал особенно на это рассчитывать.
      Враг Толоконникова - тот, кто выстрелил в Людмилу и Шолуденко первым слишком поздно понял, что его приятеля прикончили. Людмила вряд ли смогла бы сказать наверняка, что произошло дальше, она не все видела, но разорвалась еще одна граната, потом прозвучали выстрелы - винтовка, пистолет, снова винтовка. И наступила звенящая тишина, особенно пугающая после шума и грохота.
      - И что дальше? - спросила Людмила.
      - Подождем немного, - ответил Шолуденко. - После того, как мы открыли огонь, тут такие странные вещи начали происходить... что-то мне не хочется рисковать, и не просите.
      Некоторое время вокруг царила тишина, а потом со стороны деревни послышался неуверенный голос:
      - Ludmila, bist du da?
      Людмила удивленно потрясла головой.
      - У вас здесь знакомые? - тихо спросил Шолуденко. - И они говорят по-немецки?
      Признаваться в таком офицеру НКВД очень опасно, но Людмила понимала, что у нее нет выбора.
      - Георг, ты? - спросила она тоже по-немецки.
      Если Шолуденко знает язык, что ж, очень хорошо. Если нет, в его глазах она уже стала подозрительной личностью, и, значит, терять ей нечего.
      - Да, - ответил Георг, по-прежнему не показываясь. - Назови имя генерала, командующего нашей базой, я хочу убедиться, что это действительно ты.
      - Товарищ Феофан Карпов, полковник, - ответила Людмила. - Я уверена, он придет в ярость, узнав, что ты покинул расположение базы без его разрешения - я ведь не ошиблась, именно так и было - ты же самый лучший механик, что у нас есть.
      - Кажется, я начинаю понимать, - проговорил Шолуденко. Значит, он все-таки знает немецкий. - Он ваш близкий друг?
      - Нет, - сердито заявила Людмила. - Но очень хотел бы им стать и потому иногда ведет себя глупо. Порой он меня ужасно раздражает. - Затем, словно прочитав мысли офицера НКВД, Людмила поспешно добавила: - Не нужно принимать никаких мер. Георг отличный механик и прекрасно служит Красной армии, даже, несмотря на то, что он фашист.
      - Уважительная причина, - проговорил Шолуденко. - Если бы речь шла о ваших чувствах... - Он не договорил, но Людмила прекрасно поняла, что он имел в виду.
      Людмила заметила какое-то движение в окне дома, где находился второй противник Толоконникова, с которым разобрался Шульц. Через несколько секунд в дверях появился Георг. Он держал в руках палку с привязанной на конце старой тряпкой. Людмила, наконец, поняла, что произошло. Если бы кто-нибудь выстрелил, уловив движение внутри дома, Шульц остался бы внутри.
      "Да, похоже, ему довелось принять участие не в одном сражении", - с невольным восхищением подумала Людмила.
      Шульц и в самом деле походил на настоящего ветерана. Он был одет в диковинную смесь русской и немецкой военной формы, хотя каска на голове не оставляла сомнений в том, откуда он родом. За поясом рядом с несколькими гранатами торчал пистолет. На плече висела винтовка, а в руках Георг держал русский ППШ-41.
      Механик радостно улыбнулся, блеснув белыми зубами, показавшимися ослепительными на фоне черной бороды, делавшей его похожим на свирепого пирата.
      - И кто твой дружок? - спросил он Людмилу.
      Шолуденко ответил сам, назвав свое имя и отчество, но не сообщил, что он из НКВД (Людмила удивилась бы, если бы он это открыл).
      - Ну, и что произошло? Вы оставили службу, чтобы отправиться на поиски прекрасной дамы? - продолжал Шолуденко по-немецки. - Полковник вряд ли вас похвалит.
      - Да пошел он, - пожав плечами, ответил Шульц. - Это не моя армия, и даже не мои военно-воздушные силы, если вы понимаете, о чем я. А когда я вернусь вместе с ней... - Он показал пальцем на Людмилу. - ...старина Карпов будет так счастлив видеть нас обоих в целости и сохранности, что не станет особенно возникать по поводу моей самовольной отлучки. Вы бы его слышали. "Мой лучший пилот не вернулся с задания. Что же теперь делать?" Он вдруг заговорил фальцетом, ни имевшим ничего общего с голосом полковника, но все равно получилось очень смешно.