Глава XVII

Атвар стоял на песчаном пляже и смотрел на море.

— Здесь самый сносный климат, — заметил адмирал. — Достаточно тепло и сухо… — Налетевший порыв ветра швырнул ему песок в глаза.

Однако это не доставило Атвару ни малейшего беспокойства: мигательные мембраны тут же смахнули песок.

Послышались шаги подошедшего Кирела.

— Даже эта часть Северной Африки не похожа на наш Дом, благородный адмирал, — сказал он. — По ночам зверски холодно — а зима, судя по донесениям разведки, почти такая же ужасная, как и везде на Тосеве-3.

— Сейчас не зима. — На мгновение Атвар повернул глазной бугорок а сторону звезды, которую Раса называла Тосев. Ее свет казался ему слишком резким и белым, совсем не таким, как мягкое сияние родного солнца. — Я решил, что мне следует спуститься на поверхность планеты, чтобы лично оценить ее достоинства.

— Да, для нас тут подходящий климат, — признал Кирел. — В донесениях говорится, что тосевиты из Европы, — он показал на север, на бесконечные просторы голубой, голубой воды, — которые сражались здесь, когда появились мы, постоянно жаловались на то, как жарко и сухо в этой части планеты. Даже местные жители не любят здешнее лето.

— Я уже перестал пытаться понять Больших Уродов, — сказал Атвар. — Я бы назвал их отвратительно невежественными… вот только, если бы они оказались еще более отсталыми, мы бы давно покорили планету.

— С наступлением хорошей… ну, терпимой погоды на землях наших главных врагов ко мне возвращается оптимизм, который я ощущал в начале компании, — сказал Кирел. — Мы постепенно захватываем территории дойче — как на востоке, так и на западе, продвигаемся к столице СССР, а Москва является важным железнодорожным и транспортным центром. Наше положение в Китае упрочилось, несмотря на бандитов в тылу. Американцы несут большие потери.

— Все так, — согласился Атвар, и в его голосе появился энтузиазм, которого подчиненные адмирала не слышали с начала войны на Тосеве-3. — Я начинаю верить, что наши колонисты прилетят на мирную планету. Зимой я практически потерял надежду на успех.

— И я тоже, благородный адмирал. Однако боеприпасов и другого военного снаряжения у нас достаточно — пока. Мы завершим покорение планеты, после чего будем ею управлять, а не вести бесконечные сражения.

Атвар пожалел, что командир корабля добавил последнюю фразу. На самом деле, боеприпасы и другое снаряжение представляли серьезную проблему. Предусмотрительная Раса снабдила свой флот огромными резервами оружия и боеприпасов. По правде говоря, для покорения дикарей, вооруженных мечами и копьями — ведь именно таким оказалось население Тосева-3, когда его посетили разведывательные зонды — этого должно было хватить с избытком.

Проблема состояла в том, что, хотя Атвар продолжал считать Больших Уродов дикарями, они производили танки, стреляли из автоматического оружия, летали на реактивных самолетах, и у них имелись ракеты. Расе приходилось с осторожностью расходовать боеприпасы. Атвар прекрасно понимал, что подобная стратегия замедляет продвижение вперед, но покончить со всеми индустриальными центрами тосевитов не мог.

— Да, у нас возникли дополнительные трудности, — сказал Кирел, когда Атвар заговорил о своих тревогах. — Однако я считаю, что преимущество на нашей стороне, и нам нет необходимости широко использовать атомное оружие. Если мы взорвем половину планеты, колонисты не смогут произносить наши имена с должным уважением, и мы не войдем в Анналы Расы.

Иными словами, имя Атвара не будут вспоминать с любовью и уважением — однако, вслух Кирел этого не сказал. В случае успешного исхода кампании вся слава достанется адмиралу. Но и ответственность за неудачу полностью ляжет на его плечи.

Впрочем, в намерения Атвара это не входило.

— Некоторые самцы — Страха, к примеру, — заметил он, — ради покорения Тосева-3 готовы его уничтожить. Они так мало заботятся о будущем, что почти не отличаются от Больших Уродов.

— Вы говорите истинную правду, благородный адмирал, — ответил Кирел; ему тоже не нравился Страха. Однако он был скрупулезным и честным офицером, и поэтому добавил: — Должен признаться, что иногда тосевиты ведут себя так, что у меня появляется желание окончательно их истребить, дабы они не доставляли нам неприятностей в будущем. Взять хотя бы историю с… как звали того Большого Урода? Кажется, Мойше Русси.

— Ах, вот вы о чем. — Атвар высунул язык, словно ощутил неприятный запах. — Я думал, это очередной подвиг Скорцени, пока разведка не донесла, что Русси принадлежит к одной из групп, которую дойч-тосевиты уничтожали перед тем, как мы появились на Тосеве-3. Компьютерный анализ показал, что дойч-тосевиты не стали бы спасать одного из своих врагов — должен заметить, что на сей раз я согласен с машиной.

— Как и я, — с шипением вздохнул Кирел. — Но не кажется ли вам, что смещение Золраага с поста губернатора провинции слишком жесткая мера? В остальном он показал себя с самой лучшей стороны.

— Нам слишком дорого обошлась его ошибка, — возразил Атвар. — Золрааг подал прошение о пересмотре дела, я ему отказал. Мы удерживаем значительную территорию Тосева-3 только потому, что местные жители нас боятся. Если мы будем выглядеть, как идиоты, то перестанем внушать страх — и тогда нам придется отвлечь большие силы с фронтов на поддержание порядка в областях, которые мы уже покорили. Нет, Золрааг понес заслуженное наказание.

Кирел опустил глаза, показывая, что склоняется перед волей адмирала. К ним подошел еще один самец — его небрежная раскраска контрастировала с безупречным внешним видом двух верховных офицеров.

— Приветствую вас, благородный адмирал, и вас, капитан флагмана, — начал самец.

Фраза была простроена по всем правилам вежливости, да и в голосе прозвучало необходимое уважение, но Атвар сомневался в его искренности.

— Я приветствую вас, Дрефсаб, — ответил адмирал, поворачивая глазной бугорок в сторону разведчика.

Двигался Дрефсаб быстро и несколько судорожно. У другого самца это свидетельствовало бы о пристрастии к имбирю, однако Дрефсаб отличался излишней резвостью еще до того, как стал поклонником диковинного тосевитского растения. В теле представителя Расы был заключен неугомонный дух Большого Урода.

— Я полагаю, вы пришли доложить о развитии вашего проекта в… как называется не принадлежащая Императору земля, о которой идет речь?

— Незвишна Држава Хрватска, — ответил Дрефсаб. Его когтистые пальцы нетерпеливо зашевелились — верный признак отвращения. — Знаете ли вы, благородный адмирал, что иногда манипулировать Большими Уродами также просто, как вылупившимися птенцами?

— Мне бы очень хотелось, чтобы такие ситуации возникали почаще, — заметил Кирел.

— Как и всем нам, — добавил Атвар. — Итак, вам удалось управиться с этими… кажется, они называются хорваты?

— Как известно, хорваты подчиняются дойч-тосевитам, — ответил Дрефсаб. — Дойч-тосевиты получили их поддержку после того, как снабдили бесплатным оружием для борьбы с местными врагами — иными словами, каждым, кто живет поблизости и не является хорватом. Я пообещал им много хорошего оружия и некоторую свободу действий, после чего они стали охотно с нами сотрудничать.

Атвар ощутил легкую тошноту. Привезенные из дома руководства по покорению Тосева-3, объемистые тома, написанные тысячи лет назад, где рассказывалось об успешных войнах с работевлянами, а потом с халлессианцами, предлагали натравливать одни группы местного населения на другие. Там все казалось логичным и естественным. В реальности, во всяком случае, на Тосеве-3, теории выглядели отвратительными и кровавыми.

— Вне всякого сомнения, наш Император считает весь Тосев-3 захолустьем, где живут дикари. Когда мы сравниваем Хорватию с Тосевом-3 в целом, это, так называемое независимое государство не имеет никакого принципиального значения — Хорватию едва разглядишь на карте невооруженным глазом. Однако ее расположение является важным для дойч-тосевитов, которые не хотят, чтобы наше влияние росло за их счет. Мы совершенно сознательно ограничили свое вмешательство, сосредоточив его в прибрежном городе Сплите.

— Если вы можете нанести урон дойч-тосевитам в Хорватии, то почему бы нам не расширить масштаб операции? — спросил Кирел. — Они ведь принадлежат к одной из самых опасных разновидностей тосевитов.

— Для нас, капитан флагмана, Хорватия не имеет существенного значения,

— ответил Дрефсаб. — Я надеюсь получить определенную реакцию от дойч-тосевитов. Мне совсем не хочется, чтобы в этом районе появились большие отряды их самцов; там гористая местность, и использовать танки и воздушный флот очень трудно. Я рассчитываю на то, что они направят туда своих специалистов по саботажу, а мы устроим им ловушку и уничтожим.

— Так вот какую приманку вы приготовили для Скорцени, — воскликнул Атвар.

— Вы правы, Благородный Адмирал, — согласился Дрефсаб. — Как вы уже отмечали, он нанес существенный урон Расе. Очень скоро ему придет конец.

— Уничтожение Скорцени поможет нам, хотя бы частично, справиться с проблемами, которые мы только что обсуждали, благородный адмирал, — взволнованно сказал Кирел. — После того, как мы исключим Скорцени из игры, Большие Уроды получат новый повод нас бояться.

— Совершенно верно. — Атвар перевел свои глазные бугорки на Дрефсаба.

— А как ваши успехи на другом фронте?

— Вы имеете в виду растение тосевитов? — Дрефсаб даже зашипел. — Я по-прежнему изредка к нему прибегаю; полностью избавиться от пристрастия к имбирю мне не удалось. Он владеет моим телом, но я стараюсь контролировать свой разум.

— Еще одно сражение, которое вы ведете в одиночестве и в котором демонстрируете отвагу, — сказал Атвар. — Очень многие подчинились имбирю.

— Я делаю, что могу, — ответил Дрефсаб. Почтительно опустив глаза, он продолжал: — Император свидетель, стремление вновь попробовать имбирь не оставляет меня никогда. Никому не известно, на что, при определенных обстоятельствах, я способен ради наркотика. Именно поэтому я изо всех сил стараюсь в такие обстоятельства не попадать.

Атвар и Кирел также опустили глаза.

— Ваша твердость перед лицом врага делает вам честь, — заявил Атвар, отрываясь от созерцания песка. — Вот почему я убежден, что вы сумеете покончить с нашим врагом Скорцени.

— Благородный адмирал, я приложу все усилия, — заверил его Дрефсаб.

* * * Вячеслав Молотов выглядывал из-за спин Сталина и генералов, которые изучали приколотую к столу карту. По всему выходило, что силы советской армии также эффективно привязаны к своим позициям.

— Товарищ Генеральный секретарь, если мы хотим удержать Москву, нам необходимы люди, оружие и авиация. Но более всего требуется время для перегруппировки сил, — сказал маршал Георгий Жуков. — В противном случае, мы не сумеем устоять.

Лишь немногие решались так смело говорить со Сталиным; Жуков завоевал это право своими успехами в Монголии в войне против японцев и успешной обороной Москвы во время наступления немцев. Наконец, в течение всей зимы ему удавалось удерживать ящеров. Сталин посасывал трубку — пустую, даже ему приходилось обходиться без табака.

— Георгий Константинович, ты уже однажды спас Москву. Сможешь повторить свой успех?

— Тогда в моем распоряжении были свежие войска из Сибири, а фашисты практически исчерпали свои ударные силы, — ответил Жуков. — Сейчас все иначе. Если не произойдет чуда, мы будем разбиты — а диалектика не позволяет рассчитывать на чудеса.

Сталин что-то пробормотал.

— Диалектика исключает чудеса, товарищ маршал, тем не менее, я сумею устроить для тебя чудо.

Жуков почесал в затылке. Он был коренастым круглоголовым человеком, гораздо более похожим на русского, чем худощавый Молотов.

— О каком чуде вы говорите? — спросил Жуков. Молотов размышлял о том же самом, но тут он понял, и его охватил страх.

— Иосиф Виссарионович, мы уже обсуждали причины, по которым нам не следует использовать это оружие, — с неожиданной настойчивостью проговорил он. — Насколько мне известно, ни одна из них не отпала.

Уже много лет он не подходил так близко к опасной черте — никогда не пытался возражать или критиковать самого Сталина. Генеральный секретарь резко обернулся, и трубка подпрыгнула в углу его рта.

— Если мы стоим перед выбором между поражением и шансом любыми средствами нанести врагу жестокий урон — я выбираю последнее.

Жуков промолчал.

— О каком оружии идет речь? — спросил Иван Конев. — Если у нас есть оружие, которое способно победить ящеров, я за то, чтобы его использовать — и к чертовой матери последствия!

После Жукова, Конев считался лучшим генералом Сталина. И если он не знал о проекте использования бомбы из взрывного металла, значит, уровень секретности был высочайшим.

— Можем ли мы свободно говорить о новом оружии? — спросил Молотов.

Трубка снова заплясала в воздухе.

— Пришло время, когда мы должны свободно говорить о новом оружии, — ответил Сталин и повернулся к Коневу. — Иван Степанович, у нас есть такая же бомба, как та, что ящеры сбросили на Берлин и Вашингтон. Если они прорвут фронт в районе Калуги и двинутся к Москве, я предлагаю ее использовать.

Конев, со своими кривыми передними зубами, был еще больше Жукова похож на крестьянина средних лет.

— Боже мой, — тихонько проговорил он. — Если у нас есть подобное оружие… Вы правы, товарищ Генеральный секретарь: если у нас есть такие бомбы, их следует использовать против врага.

— У нас есть одна такая бомба, — сказал Молотов, — а следующую мы создадим лишь через несколько лет. Никому неизвестно, сколько подобных бомб имеется у ящеров — но мы наверняка об этом узнаем.

— О, Боже мой! — прошептал Конев. Опасливо посмотрев на Сталина, он продолжал: — Мы должны очень серьезно отнестись к решению данного вопроса. Судя по донесениям, одна такая бомба может уничтожить целый город, как если бы его в течение нескольких недель забрасывали обычными бомбами.

Трубка сердито раскачивалась в зубах Сталина. Однако прежде чем он успел ответить Коневу, Молотов сказал:

— Донесения соответствуют действительности, товарищ генерал. Я видел фотографии Вашингтона и Берлина Расплавленное основание памятника Вашингтону… — Он замолчал, вспомнив ужасное впечатление, которое произвели на него фотографии, а также испугавшись гнева Сталиным.

Впрочем, он так панически боялся последствий взрыва чудовищной бомбы, что решился высказать свое мнение.

Сталин начал вышагивать по комнате. Он не отдал приказ немедленно расправиться с теми, кто осмелился ему возразить — очень необычное для него поведение.

«Может быть», — подумал Молотов, — «у него тоже есть сомнения».

Сталин кивнул Жукову.

— А что думаешь ты, Георгий Константинович?

Жуков и Сталин вместе решали все военные проблемы. Молотов и Сталин занимались политическими вопросами, впрочем, окончательное слово всегда оставалось за Сталиным — окружавшие его люди являлись лишь инструментами, помогавшими ему разобраться в той или иной конкретной задаче Жуков облизнул губы, очевидно, он также не имел однозначного мнения.

— Товарищ Генеральный секретарь, — наконец заговорил он, — я не вижу другого способа остановить наступление ящеров. Конечно, мы сможем продолжать партизанскую войну, но не более того. Мы попали в такое тяжелое положение, что нам больше нечего боятся.

— А вы видели фотографии Берлина? — резко спросил Молотов.

Теперь он не сомневался, что его слова вызовут гнев Сталина, но почему-то не испугался. Очень странно; позднее нужно будет попытаться понять, почему. Только не сейчас.

Жуков кивнул.

— Товарищ министр иностранных дел, я их видел — вы правы, они ужасны. А вы видели фотографии Киева после того, как через него прошли сначала фашисты, а потом ящеры? Они ничуть не лучше. Новая бомба просто более эффективное средство разрушения, однако разрушение неизбежно — применим мы новое оружие, или нет.

Как и всегда, Молотов позаботился о том, чтобы его лицо ничего не выражало. Однако под неподвижной маской таился ужас. Ему стало еще страшнее, когда генерал Конев спросил:

— А как сбросить бомбу? Можно ли использовать самолет? И если да, сумеем ли мы нанести удар в нужном месте до того, как ящеры его собьют?

— Прежде чем искать ответы на ваши вопросы, следует сначала решить, стоит ли, вообще, использовать столь страшное оружие, — невозмутимый голос Молотова скрывал растущее в его душе отчаяние.

Стадий сделал вид, что не слышит его слов, и ответил Коневу:

— Товарищ Конев, бомба слишком велика, ее не поднимет ни один из советских бомбардировщиков. Кроме того, как ты и сам заметил, ящеры в состоянии сбить любой наш самолет. Однако они нужны для бомбардировок противника, который находится далеко от нас. Если же враг наступает… — Он не закончил предложения.

Молотов почесал в затылке, не совсем понимая, к чему Сталин клонит. Впрочем, Жуков и Конев сразу сообразили, что имеют в виду Генеральный секретарь — оба усмехнулись. И Жуков закончил предложение:

— … мы оставим бомбу у него на пути и станем ждать.

— Именно так, — улыбнулся Сталин. — Более того, постараемся убедить противника сосредоточить большие силы в том секторе, где мы поместим бомбу, чтобы нанести ему наибольший урон. — Теперь и Молотов сообразил, о чем идет речь, но это нисколько его не утешило.

— Тут нам придется решить две проблемы, — задумчиво проговорил Конев.

— Во-первых, враг может обнаружить нашу бомбу А ничего, кроме маскировки, я предложить не могу. Во-вторых, что мы будем делать, если оставленная нами бомба не взорвется? Есть какие-нибудь гарантии того, что она сработает?

— У нас имеется множество устройств, которые обеспечат ее подрыв, — ответил Сталин. — Один способ — при помощи радиосигнала, второй — батарея, а третий — часовой механизм, их производят пленные немцы, которых мы привлекли к работам. — Сталин говорил без малейшей иронии; впрочем, Молотов не сомневался, что все они уже давно мертвы. — Конечно, они не знали, для какого устройства производят механизм. Однако его многократно проверяли: он действует весьма надежно.

— Очень хорошо, если учесть для чего он нам нужен, — кивнул Конев. — Вы правы, товарищ Генеральный секретарь: какими бы гнусными не были фашисты, они умеют делать надежные механизмы. Часы, или какой-то другой из названных вами способов, дадут нам возможность взорвать бомбу в нужное время.

— Инженеры и ученые заверили меня в том, что все пройдет гладко, — вкрадчивым голосом проговорил Сталин, так что ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в том, какая участь ждет инженеров и ученых в случае неудачи.

Молотов не хотел бы оказаться на месте людей, работавших в колхозе неподалеку от Москвы.

Он протиснулся между Жуковым и Коневым. Оба посмотрели на него с удивлением. Обычно он не проявлял такой активности во время военных советов, на которых присутствовал только для того, чтобы знать, как может повлиять ход сражений на внешнюю политику Советского Союза. Он внимательно посмотрел на карту. Красные прямоугольники обозначали Советские силы, зеленые — войска ящеров, синие соответствовали отдельным подразделениям немцев, которые все еще оставались на захваченной в течение предыдущих двух лет территории СССР.

Даже человек далекий от проблем войны понимал, что ситуация на карте выглядит довольно мрачно. Линию фронта, проходившую между Сухиничами и Калугой, вряд ли удастся удержать. Молотов видел, что сил Красной армии недостаточно, чтобы противостоять наступающим войскам ящеров. Как только линия фронта будет прорвана, придется немедленно отступать — в противном случае целые группировки окажутся в окружении. Нацистские бронетанковые войска снова и снова использовали эту тактику в то ужасное лето 1941 года.

Тем не менее, Молотов неуверенно ткнул пальцем в Калугу.

— Мы не сможем остановить их здесь? — спросил он. — Любые жертвы лучше, чем взрыв этой бомбы и ответные действия, которую могут предпринять ящеры.

— Калуга находится слишком близко от Москвы, — возразил Сталин. — Используя аэродромы, расположенные вокруг нее, ящеры смогут быстро с нами покончить. — Однако он бросил взгляд на Жукова, прежде чем продолжить: — Но если мы остановим их возле Калуги, то не станем взрывать бомбу.

— Замечательное решение, Иосиф Виссарионович, — льстиво проговорил Молотов.

Жуков и Конев кивнули. Молотов почувствовал, как белая хлопчатобумажная рубашка намокла под мышками.

«Интересно, — подумал он, — неужели царским придворным приходилось так же осторожно направлять своего государя на правильный путь».

Он в этом сомневался — во всяком случае, если вспомнить Петра Великого и Ивана Грозного.

Когда Иосиф Джугашвили снова заговорил, в его голосе появилась сталь, которая и дала ему его революционную кличку.

— Однако если ящеры возьмут Калугу, мы взорвем бомбу.

Молотов посмотрел на Конева и Жукова, надеясь на их поддержку. И понял, что не может на них рассчитывать. Они кивали головами — возможно, без особого энтузиазма, но и без колебаний. Молотов заставил себя последовать их примеру.

«Бесполезно спорить со Сталиным», — сказал он себе. — «Опасно настраивать его против себя».

* * * Гейнрих Егер бросил взгляд на солнце, прежде чем поднести к глазам бинокль. Днем ящеры из Сплита вполне могли заметить блики на линзах. Горная крепость Клис, в которой он прятался, находилась всего в нескольких километрах от города, расположенного на берегу Адриатического моря. Цейсовская оптика приблизила Сплит на расстояние вытянутой руки. Даже через тысячу шестьсот лет дворец Диоклетиана выделялся на фоне всего города.

«Крепость гораздо больше подходит», — подумал Егер.

На самом деле, это был лагерь римских легионеров, воплощенный в камне: неровный прямоугольник со сторонами от ста пятидесяти до двухсот метров, по центру каждой из которых имелись ворота. Три из четырех сторожевых башен все еще стояли по углам прямоугольника.

Егер опустил бинокль.

— Совсем не то место, которое я хотел бы штурмовать, даже в наше время, без поддержки тяжелой артиллерии, — заметил он.

— Теперь я понимаю, почему ты пошел в бронетанковые войска, Егер, — проворчал стоявший рядом с ним Отто Скорцени. — Ты ничего не слышал о тонкостях военного искусства.

— Что это такое — венгерское проклятие? Лошадиный член в заднице? — осведомился Егер.

Оба рассмеялись. Егер продолжал вглядываться в бинокль. Однако даже при помощи мощной оптики ему не удавалось увидеть часовых ящеров, стоявших на стенах дворца. Отсюда они больше походили на медленно ползущих куда-то муравьев. Егер не сомневался, что они занимали оптимальные позиции; в детально спланированных военных операциях ящеры ошибок не совершали.

Скорцени снова усмехнулся.

— Интересно, знают ли наши чешуйчатые друзья о том, что у нас есть самые подробные планы крепости.

— Ящеры не стали бы ими пользоваться, даже если бы они попали к ним в руки, — ответил Егер.

Планы достались Егеру вовсе не из генерального штаба немецкого командования, а из Zeitschrift fur sudosteuropaischen Archaologie note 13. Скорцени находил это ужасно забавным и называл Егера «герр профессор» всякий раз, когда ему представлялся подходящий повод. Но даже Скорцени был вынужден признать, что и военные инженеры не сумели бы сделать лучших чертежей.

— Полагаю, ты прав, — сказал эсэсовец. — Просто они поняли, что это самое укрепленное здание в городе, вот почему они там и поселились.

— Да. — Егер не знал, имеют ли ящеры представление об археологии.

Разведка доносила, что они консервативны по своей природе (в чем он и сам имел возможность убедиться во время сражений с ними), и что у них имеются собственные представления относительно времени, которое должно пройти прежде, чем люди перестанут быть варварами. Из чего, по мнению Егера, следовало, что они не будут рассматривать здание, которому исполнилось всего полтора тысячелетия, как памятник древности.

— И что же вы собираетесь предпринять, чтобы выманить проклятых тварей наружу? — спросил Марко на вполне приличном немецком, впрочем, с довольно сильным акцентом.

Форма хорватского капитана цвета хаки контрастировала с серыми полевыми мундирами немецких офицеров. И хотя Петрович был в форме, Егер нервничал, когда находился рядом с ним — капитан больше походил на главаря разбойников, чем на офицера регулярной армии. Густая черная борода только усиливала это впечатление. Однако она не скрывала многочисленных шрамов у него на лице, по сравнению с которыми глубокий шрам на щеке Скорцени казался обычной царапиной.

Скорцени повернулся к хорвату и сказал:

— Терпение, друг мой. Мы хотим сделать все как следует — быстрота не имеет решающего значения.

Петрович нахмурился. Борода и шрамы делали его лицо угрожающим, а взгляд холодных глаз и вовсе леденил кровь. Для Петровича стоящая перед ними задача являлась не просто военной проблемой, он воспринимал ее как нечто личное. Из чего следовало, что он будет отважно сражаться, но что осмотрительности ему явно не хватает. Подобные оценки Егер делал автоматически, они давно стали для него жизненной необходимостью.

— А в чем собственно проблема? — резко спросил хорват. — Мы находимся на расстоянии орудийного выстрела от города. Остается лишь подвести артиллерию, открыть огонь и…

Мысль о том, что они станут бомбить здание, построенное в четвертом веке, вызвала у Егера тошноту, но он покачал головой совсем по другой причине.

— Артиллерия не заставит их выйти за стены города, капитан, а лишь послужит причиной для более активных действий. Ящеры займут позиции в горах. Сейчас они сидят на месте; меня это вполне устраивает — до тех пор, пока они ничего не предпринимают.

— Вы не стали бы болтать о терпении, если бы Сплит принадлежал Рейху,

— заявил Петрович.

Тут хорват был прав: Гитлер начинал вопить от ярости, как только Германия теряла хотя бы малую часть своей территории. Однако Егер не собирался говорить об этом вслух.

— У нас есть шанс выбить их из города, а не просто причинить некоторые неудобства. И я хочу быть уверен в том, что мы его не упустим.

Петрович одарил его сердитым взглядом — как и у многих других местных жителей у него было очень подходящее для этого лицо: длинное, худое, с глубоко посажеными глазами. Скорцени похлопал его по спине и сказал:

— Не беспокойтесь. Мы разберемся с мерзавцами. — Его голос звучал весело и уверенно.

Однако если слова Скорцени и убедили капитана, то вида он не подал.

— Вы, немцы, думаете, будто можете сделать все, что угодно, — заявил он в ответ. — И на сей раз вам лучше не допускать ошибок, или… — Он не уточнил, что именно будет с немцами, лишь отошел в сторону, качая головой.

Егер обрадовался, что Петрович ушел.

— Некоторые хорваты ужасные ублюдки, — негромко проговорил он.

Скорцени кивнул. Всякий, кто вызывал у Скорцени беспокойство, заслуживал самого серьезного внимания.

— Нам и в самом деле необходимо выманить ящеров из города, в противном случае Анте Павелич и усташи note 14 заключат союз с ящерами, и будут выполнять их условия до тех пор, пока те позволят им убивать сербов, евреев, боснийцев и…

— …и всех прочих соседей, — закончил за него Скорцени.

Он не стал упоминать о том, что немцы делали то же самое на востоке, только в гораздо более широком масштабе. Конечно, Скорцени не мог этого не знать; просто старался не думать. Егер сталкивался с подобным поведением и других немецких офицеров. Да и он сам вел себя точно так же, пока не понял, что игнорировать приходится слишком многое.

Скорцени взял висевшую на поясе флягу, отвинтил крышку, сделал большой глоток водки и протянул ее Егеру. Тот тоже выпил.

— Zhiveli, — произнес он одно из немногих слов, позаимствованных у сербо-хорватов.

Скорцени рассмеялся.

— Это что-то вроде: «надеюсь, твоя овца девственница», — сказал он, отчего Егер раскашлялся и чуть не подавился водкой.

Эсэсовец сделал еще пару глотков и убрал флягу. Затем огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто, кроме Егера, его не слышит, и прошептал:

— Вчера в городе мне удалось узнать кое-что интересное.

— Да? — сказал Егер.

Скорцени кивнул.

— Помнишь, когда я отправился в Безансон, мне чертовски трудно было найти ящера, который согласился бы с нами сотрудничать, потому что какой-то большой начальник приказал очистить город от тех, кто пристрастился к имбирю?

— Да, помню, — ответил Егер. — Однако тебе все-таки удалось. — Егер не забыл собственного восхищения, когда увидел Скорцени, с трудом вылезающего из узкого люка танка ящеров.

— Я всего лишь делаю свою работу, — хитро ухмыльнулся Скорцени, отчего шрам у него на щеке изогнулся. — Оказалось, что зовут большого начальника Дрефсаб, или что-то вроде того. Половина ящеров в Безансоне считала, что он поступил замечательно, очистив город от любителей имбиря — а остальные его ненавидели за то, что он так здорово справился со своей задачей.