— Все нормально, — проговорил Гольдфарб, когда Мойше поделился с ним своими опасениями. — Выберемся из города, и тогда решим и эту проблему.

— А как вы вывезете меня из города? — поинтересовался Мойше.

— Не волнуйся, все будет хорошо, — повторил Гольдфарб.

— Советовать еврею не волноваться, все равно что просить солнце не вставать утром, — рассмеявшись, проговорил его безымянный спутник. — Можешь, конечно и попытаться, но вряд ли у тебя что-нибудь получится. — Мойше весело рассмеялся.

Довольно скоро они вошли в большой жилой дом. А в Лодзи уже начался самый настоящий переполох — где-то вдалеке раздавались взрывы и выстрелы. Город бурлил, слухи о происшествии в тюрьме разнеслись с головокружительной скоростью. Две женщины, вошедшие в дом вслед за Мойше и его спутниками, взволнованно обсуждали случившееся, пытаясь понять, кто же сбежал.

«Если бы они только знали», — невесело подумал Мойше.

Они поднялись по лестнице. Товарищ Гольдфарба, чьего имени Мойше так и не сообщили, постучал в дверь — один раз, два, снова один.

— Шпионские штучки, — пробормотал Мойше себе под нос. Парень без имени ткнул его локтем в бок, чтобы он немного отошел от открывшейся двери.

— Входите, входите. — Невысокий, тощий, лысый человек, который их встретил, ужасно походил на портного, только вот портные не ходят с автоматом в руках. Он оглядел своих гостей с головы до ног, а потом спросил:

— Только трое? А где остальные?

— Только мы трое, — ответил Гольдфарб. — Несколько человек ушли на другие квартиры, кое-кому уже больше никогда не нужно будет прятаться. Мы, собственно, были к этому готовы. — От того, как спокойно он говорил о смерти, Мойше стало не по себе. Однако его кузен продолжал: — Мы не собираемся тут задерживаться. У тебя есть то, что нам нужно?

— Вы спрашиваете! — возмущенно фыркнув, маленький лысый человечек махнул рукой в сторону кучи одежды на диване. — Валяйте, переодевайтесь.

— Одежда — это еще не все, — сказал приятель Гольдфарба. — А как насчет остального?

— Об остальном я тоже позаботился, — лысый снова фыркнул, на сей раз сердито. — Иначе, какая от нас польза, верно?

— А кто, вообще, знает, какая от нас польза? — заявил безымянный боевик и, сбросив свой потрепанный шерстяной пиджак, принялся расстегивать рубашку.

У Мойше пиджака не было, поэтому он охотно скинул одежду, в которой просидел в камере с тех самых пор, как его схватили ящеры. То, что ему выдали, не очень подходило по размеру, но тут уж ничего не поделаешь, зато все чистое.

— Хорошо, что ящеры не придумали тюремной одежды для своих пленных; иначе, не представляю, как бы нам удалось вытащить тебя из-за решетки, — сказал Гольдфарб, тоже переодеваясь.

Он говорил на идише свободно, но использовал огромное количество необычных оборотов и фразеологизмов, которых, казалось, не замечал, точно переводил их с английского. Скорее всего, так оно и было.

— Ты останешься здесь, Шмуэль? — спросил хозяин квартиры.

Безымянный боевик, обретший, наконец, имя, кивнул. Маленький человечек тоже кивнул, а потом повернулся к Гольдфарбу и Мойше. Он вручил каждому из них прямоугольник из какого-то блестящего материала, размером с игральную карту. Мойше увидел свою фотографию и прочитал биографические данные, которые не имели никакого отношения к действительности.

— Не доставайте карточки, если только не возникнет серьезной необходимости, — сказал лысый. — Если повезет, вам удастся выбраться из города до того, как ящеры расставят кордоны.

— А если не повезет, можно будет больше ни о чем не беспокоиться, — заметил Гольдфарб. — Тип на фотографии больше похож на Геббельса, чем на меня.

— Лучшее, на что мы способны, — пожав плечами, ответил лысый еврей.

— Вот почему я не советую вам размахивать карточкой перед носом у ящеров, пока они вас не попросят. Впрочем, они, скорее всего, не станут смотреть на фотографии, просто засунут пропуск в свою машину и получат ответ — вам разрешено покинуть Лодзь в течение двух недель с целью сделать закупки для лавки. — Он грустно поцокал языком. — Пришлось хорошенько заплатить поляку, работающему на ящеров, а он берет самое дорогое.

— Золото?

— Хуже, — ответил хозяин квартиры. — Табак. Золото, по крайней мере, никуда не девается. А табак выкурил — и нет его!

— Табак, — печально проговорил Гольдфарб. — Я бы все отдал за одну затяжку. Не помню, когда курил в последний раз.

Русси спокойно относился к табаку. Он так и не начал курить, а учеба в медицинском институте убедила в том, что делать этого не стоит. Но зато теперь он понял, какую огромную цену подполье заплатило за его освобождение. У него потеплело на душе, в особенности, если учесть, что кое-кто из соплеменников считал Мойше предателем — ведь он участвовал в радиопередачах от имени ящеров.

— Я не знаю, как вас благодарить, — сказал он. — Я…

— Послушайте, — перебил его Шмуэль, — Вам нужно уходить, и как можно быстрее. Хотите нас отблагодарить, выступите по радио из Англии.

— Он прав, — сказал Дэвид Гольдфарб. — Идем, братишка. Если мы и дальше будем стоять тут и чесать языками, наши шансы дожить до пенсии заметно снизятся — впрочем, они у нас и так не особенно высоки, судя по тому, как складываются обстоятельства.

Они вышли из квартиры, а потом из дома. Шагая на север, прислушивались к разговорам прохожих на улицах.

— Все пленные разбежались…

— Тут замешаны немцы. Моя тетка видела человека в немецкой каске…

— Я слышал, что в городе перебили половину ящеров…

— Брат моей жены говорит…

— Завтра все будут утверждать, что ящеры сбросили на Лодзь атомную бомбу, — сухо заметил Гольдфарб.

— Вы слышали, что сказал тот человек? — вскричал какой-то прохожий, шедший им навстречу. — Они сбросили атомную бомбу, чтобы взорвать тюрьму!

Гольдфарб и Мойше переглянулись, покачали головами и весело расхохотались.

С того момента, как в тюрьме прогремел первый взрыв, прошло меньше часа, а на улицах, ведущих из гетто, уже стояли пропускные пункты — ящеры, их приспешники поляки и представители Охраны порядка не теряли времени зря. Многим хватало одного взгляда на них, чтобы остаться дома; другие выстраивались в очередь, стараясь продемонстрировать, что они имеют право свободно ходить по улицам Лодзи.

Мойше попытался встать в очередь к польским охранникам. Гольдфарб потащил его за собой, громко причитая:

— Нет, нет. Иди сюда. Тут меньше народа.

Естественно, здесь стояло меньше народа, поскольку документы тут проверяли ящеры — целых три штуки Никто в здравом уме не станет доверять свою судьбу инопланетянам, когда рядом люди. Конечно, нет гарантии, что они не окажутся подонками, но все-таки свои. Однако Мойше не мог вытащить Гольдфарба из очереди, которую тот выбрал, и не поднять шума, а он прекрасно понимал, что привлекать к себе внимание не стоит. Не сомневаясь в том, что его собственный кузен навлечет на них обоих беду, Мойше занял свое место.

Ждать пришлось совсем не долго. Ящер повернул один глазной бугорок в сторону Русси, а другой наставил ан Гольдфарба.

— Ты есть? — спросил он на идише и повторил свой вопрос на еще более отвратительном польском.

— Адам Сильверстейн, — Гольдфарб, не колеблясь, назвал имя, стоявшее на блестящей карточке.

— Феликс Киршбойм, — запинаясь, ответил Мойше и приготовился к сигналу тревоги: он не сомневался, что ящеры, не теряя времени, тут же возьмут их на мушку или даже откроют огонь.

Но ящер только протянул руку и сказал:

— Карточку.

И снова Гольдфарб мгновенно выполнил приказ охранника, а Мойше медлил ровно столько, чтобы вызвать у ящера подозрение.

Инопланетянин засунул карточку Гольдфарба в щель небольшого металлического ящика, стоявшего на столе рядом с ним. Тот проглотил ее, словно голодный зверь. Когда Русси сотрудничал с ящерами, он видел такое количество разных необычных приборов, что ничему не удивлялся. Машина выплюнула фальшивый пропуск Гольдфарба, а ящер посмотрел на дисплей, который держал в руке.

«Похоже на миниатюрный киноэкран», — подумал Мойше Русси.

— Ехать по делу? Назад — семь дней? — сказал он, возвращая карточку Дэвиду.

— Совершенно верно, — подтвердил тот.

Затем карточка Русси отправилась в брюхо машины. Он чудом сдержался, чтобы не сорваться с места и не броситься бежать, когда глазной бугорок ящера уставился на экран; он не сомневался, что там непременно появятся слова «предатель» или «беглец». Но, очевидно, ничего подобного не произошло, потому что ящер дождался, когда машина выдаст назад пропуск и спросил:

— Тоже по делу семь дней?

— Да, — ответил Мойше, чудом не прибавив «недосягаемый господин» в конце.

— Ты оба едешь семь дней? — спросил ящер. — Вы идешь… как говорить? Вместе?

— Да, — подтвердил Мойше.

Наверное, ящеры ищут людей, путешествующих небольшими группами. Однако охранник всего лишь вернул ему пропуск и приготовился к проверке тех, кто стоял в очереди позади Русси.

Как только они отошли на сотню метров от контрольно-пропускного пункта и границы гетто, Дэвид Гольдфарб громко и с облегчением перевел дыхание.

— Благодарение Господу, — прошептал Мойше, а потом добавил: — Я решил, что нам обоим придет конец, когда ты затащил меня в очередь к ящеру.

— Ерунда, — Гольдфарб довольно хмыкнул. — Я знал, что делаю.

— Тебе даже меня удалось обмануть!

— Да, в самом деле… смотри, что получается… Если бы мы подошли к поляку или офицеру Охраны порядка, он непременно посмотрел бы на фотографии на пропусках — и тогда нам бы ни за что не унести ноги. Они сразу поняли бы, что мы не похожи на людей на пропуске. А для ящеров все люди на одно лицо. Вот почему я хотел, чтобы именно они проверили наши документы.

Мойше обдумал его слова и кивнул.

— Знаешь, братишка, — с восхищением сказал он, — ас мозгами у тебя все в порядке.

— Иначе мне не удавалось бы заманивать девчонок в свои сети, — ответил Гольдфарб, ухмыляясь. — Ты бы видел одного парня, с которым я служил… его звали Джером Джонс. Вот уж кто ни одной юбки не пропускает.

Глядя на то, как Гольдфарб улыбается, Мойше вдруг вспомнил мать. Однако кроме диковинных фраз и выражений, в нем было что-то еще, чужое и непривычное, запрятанное очень глубоко внутри… В отличие от польских евреев, Дэвид Гольдфарб держался спокойно и, похоже, не знал, что такое страх.

— Так вот что значит вырасти в свободной стране, — пробормотал Мойше.

— Что ты сказал?

— Не важно. А где мы встретимся с Ривкой и Ревеном?

Русси понимал: чтобы заставить его делать то, что ему нужно, Гольдфарб вполне мог обмануть его, и он больше никогда не увидит свою семью.

Но тот только спросил:

— Ты уверен, что хочешь знать? Предположим, ящеры тебя поймают, а меня убьют? Чем меньше тебе известно, тем меньше им удастся у тебя выпытать.

— Они не настолько хорошо умеют это делать, как принято думать, — сказал Мойше. — Им даже близко не удалось подойти к тому, что я знаю. — Однако он больше не повторил свой вопрос. Боевики из отряда Мордехая Анелевича твердо усвоили правило: не-спрашивай-если-тебе-не-нужно-знать. Значит… — Ты был… Ты солдат?

— Да, военно-воздушные силы. А ты собирался стать врачом перед тем, как Польшу захватили нацисты. Мой отец постоянно меня этим попрекал; а мне больше всего на свете нравилось разбирать и собирать радиоприемники и всякие приборы. И вот я оказался очень ценным кадром, когда началась война. Меня тут же отправили учиться управлять радаром, так что во время наступления фрицев я практически ни на секунду не сводил с них глаз.

Русси не очень понял, что сказал Гольдфарб. Несколько слов Дэвид произнес по-английски, которого Мойше не знал совсем. Он просто шагал рядом, наслаждаясь восхитительным чувством свободы и надеясь, что это состояние продлиться как можно дольше. Если его вновь приобретенный кузен служит в английской армии, может быть, где-нибудь возле берегов Польши их ждет подводная лодка, вроде той, с которыми поддерживал связь Анелевич. Он открыл рот, чтобы спросить, но потом передумал. Если он не должен знать, зачем задавать бесполезные вопросы?

Гольдфарб быстро шагал по улице, нервно оглядываясь по сторонам. Наконец, он проговорил:

— Чем быстрее мы выберемся из Лодзи, тем спокойнее я буду себя чувствовать. Вне стен гетто еврей, как бельмо на глазу, так?

— Да, конечно, — ответил Мойше.

И тут же сообразил, что для его кузена в таком положении вещей нет ничего очевидного. Годы, проведенные в гетто, а перед этим в Польше, которая не знала, что ей делать с тремя миллионами евреев, приучили Мойше к роли всеми презираемого и во всем виноватого чужака. Он с потрясением узнал, что в других местах дела обстоят совсем иначе.

— Наверное, приятно быть, как все, — печально сказал он.

— Вместо того, чтобы постоянно получать по морде только за то, что ты еврей? Ты это имел в виду? — спросил Гольдфарб. Мойше кивнул, а его кузен продолжал: — Да, конечно. Только все равно существует предубеждение… иногда так, мелочь, но все равно приходится сталкиваться с особым отношением. Люди считают, что ты дешевка, трус… ну, и прочая чушь. Но по сравнению с тем, что я увидел здесь, от чего бежали мои предки — чтоб мне провалиться! — Последнее он сказал не на идише, но Мойше понял Дэвида без проблем.

Если приплывет подводная лодка и увезет его вместе с семьей в Англию… сможет ли он свыкнуться с практически неограниченной свободой? Выучить чужой язык трудно — ведь он уже взрослый человек… От необходимости оставить все, что он так хорошо знал — пусть жизнь здесь и причинила ему столько горя — Мойше вдруг охватил такой нестерпимый ужас, что он чуть не остановился.

Но тут они с Гольдфарбом поравнялись с двумя симпатичными польками, болтавшими на крыльце одного из домов. Обе замолчали и уставились на них так, словно боялись заразиться какой-нибудь мерзкой болезнью. Они продолжали молча смотреть вслед Мойше и Гольдфарбу, пока те не отошли достаточно далеко.

— Нет, может быть, я все-таки не буду жалеть, что уехал отсюда, — вздохнув, проговорил Мойше.

— Я понимаю, о чем ты, — ответил его кузен. — Здесь все почему-то думают, будто мы прокаженные. Я и сам с удовольствием унесу отсюда ноги. Если все пойдет хорошо, через пару недель ты с семьей будешь в Англии. Ну как, устраивает?

— Просто потрясающе, — ответил Мойше, а кузен с удовольствием треснул его по спине.

* * *

— Быстрее! — крикнула Людмила Горбунова. — Если мне не удастся зарядить пулемет, я не смогу стрелять в ящеров!

— Терпение, терпение, — ответил Георг Шульц, проверяя пулеметную ленту. — Если произойдет осечка, когда ты начнешь стрелять, тебе твой пулемет вообще будет без надобности. Делай все хорошо с самого начала, и тогда не придется жалеть потом.

Никифор Шолуденко немного помедлил, прежде чем передать Шульцу новую ленту.

— Советский Союз не твоя страна, — заметил он. — Тебе все равно, возьмут ящеры Сухиничи или нет. А для нас это будет означать, что Москва в опасности, совсем как в 1941 году, когда ей угрожали вы, фашисты.

— Да провались ваша Москва пропадом, — ответил Шульц, наградив офицера НКВД недобрым взглядом. — Если Сухиничи падут, это будет означать, что меня, скорее всего, пристрелят. Если ты думаешь, что мне все равно, ты не в своем уме.

— Слушайте, хватит! — крикнула Людмила, которая повторяла эти слова с того самого момента, как немец и офицер НКВД встретились в первый раз.

Ей приходилось следить за тем, чтобы они не прикончили друг друга по дороге из деревни, где все трое участвовали в перестрелке с противниками Толоконникова (Людмила так и не выяснила, кто такой Толоконников и какую группировку возглавляет), а иногда ей приходилось вмешиваться в их словесные бои, которые порой продолжались целых полчаса.

— А ты будь поосторожнее, — заявил Шульц тоном не терпящим возражений

— так повел бы себя фельдмаршал или мужчина, который хочет с ней переспать.

Людмила прекрасно знала, что в данном случае правильно. Желание переспать с ней было единственным, что объединяло Шолуденко и Шульца. Авиабаза нуждалась в политруке, но Шолуденко остался здесь не только поэтому, хотя официальная причина звучала именно так.

Забравшись в кабину своего У-2, Людмила почувствовала определенное облегчение. Спорить или уговаривать ящеров не приходилось, они хотели только одного — убить ее. Избежать этого намного легче, чем постоянно держать на расстоянии Шолуденко и Шульца, которые не теряли надежды затащить ее в постель.

Шульц начал раскручивать пропеллер. Он оказался совершенно прав в одном

— полковник Карпов так обрадовался, когда опытный механик вернулся на базу, что не стал поднимать шума из-за его самовольной отлучки. Кроме того, Шульц доставил назад Людмилу — еще одно очко в его пользу.

Маленький пятицилиндровый двигатель «кукурузника» проснулся и тихонько зажужжал. Звук показался Людмиле не совсем таким, к какому она привыкла, но Шульц успокоил ее, заявив, что беспокоиться не о чем. В том, что касалось моторов — в отличие от многого другого — она полностью доверяла немецкому механику.

Людмила отпустила тормоз, биплан помчался вперед по все еще не просохшей взлетной полосе, а потом медленно поднялся в воздух. Направляясь на юго-запад в сторону линии фронта, Людмила держалась на уровне крон деревьев. Летчики военно-воздушных сил Красной армии твердо усвоили одно правило — чем выше поднимаешься в воздух, тем больше у ящеров шансов тебя сбить. И тогда не видать тебе родной базы никогда!

Линия фронта к югу от Сухиничей, находилась совсем недалеко от базы и неуклонно к ней приближалась. Как только установилась хорошая погода, ящеры снова перешли в наступление и, устремившись к Москве, упорно пробивались сквозь остатки немецких и советских войск. Сквозь непрекращающийся шум помех удалось разобрать переданный по радио приказ Сталина — «Ни шагу назад!» К сожалению, одно дело отдать приказ, и совсем другое иметь возможность его выполнить.

Красная армия стянула сюда всю свою артиллерию в попытке задержать продвижение ящеров вперед. Людмила пролетела над голыми по пояс солдатами в брюках цвета хаки, которые, как заведенные, не останавливаясь ни на минуту, заряжали орудия. Когда пушка или целая батарея давала залп по врагу, маленький У-2 начинал метаться в воздухе, словно легкий листок, влекомый порывом ветра. Артиллеристы махали ей руками, но вовсе не потому, что она женщина, просто радовались, увидев в воздухе машину, построенную человеком.

По грязным, разбитым дорогам грохотали танки. Часть из них изрыгала дым, чтобы замаскировать свое местоположение. Людмила надеялась, что им это поможет; иметь дело с бронемашинами ящеров хуже, чем с немецкими. Нацисты превосходили советскую армию с точки зрения тактики, но техника у них была не самая лучшая, в отличие от ящеров, которые заметно обогнали Советский Союз в технологическом развитии.

Завеса дыма от взрывов снарядов отмечала линию фронта. Приближаясь к ней, Людмила тяжело вздохнула: находиться около завесы или за ней очень опасно — она понимала, что может погибнуть в любой момент. Внутри у нее все сжалось, но она заставила себя расслабиться. Впрочем, сейчас Людмилу занимало совсем другое.

Советская линия фронта была прорвана. Людмила задохнулась и отчаянно закашлялась от пыли и дыма, поднимающегося от горящих танков. Она сразу заметила, что остановить наступление ящеров пыталось всего несколько советских машин; одни теперь стояли на месте, другие, развернувшись, возвращались в Сухиничи.

Людмила покачала головой. Так остановить наступление неприятеля не удастся, да и, скорее всего, придется отдать врагу важный железнодорожный узел. У немцев было на удивление мало танков, но они использовали всю свою технику, когда шли в атаку на советские войска. Людмиле казалось, что советское командование переняло их опыт. Однако сейчас она начала в этом сомневаться.

Без поддержки бронемашин, пехота, засевшая в окопах, вынуждена защищаться без всякой надежды на помощь. Людмила сомневалась в том, что они останутся на поле боя и будут продолжать сражаться, даже если офицеры НКВД постараются при помощи пулеметов убедить их не делать глупостей.

Некоторые пехотинцы, завидев «кукурузник», принимались махать руками, совсем как артиллеристы.

«Интересно», — подумала Людмила, — «понимают ли крестьяне и рабочие, засевшие в окопах, что она собирается сразиться с ящерами на самолетике, который, даже по сравнению с техникой фашистской Германии, давно и безнадежно устарел?»

Скорее всего, нет. Они видели только машину с красными звездами на фюзеляже и крыльях. И снова верили в успех.

Через несколько минут Людмила перелетела через линию фронта и оказалась над территорией, удерживаемой ящерами. Земля внизу напоминала лунные кратеры, которые Людмила видела в одной научной книге: инопланетяне наступали в районе, где уже не раз велись боевые действия. Впрочем, кажется, их это не особенно беспокоило.

Несколько пуль угодило в легированную ткань, покрывавшую крылья У-2. Людмила что-то сердито проворчала. Единственной защитой ей служит скорость самолета, а «кукурузник» не слишком быстрая машина…

Сбоку в нескольких километрах она увидела уродливый боевой вертолет ящеров, нырнула в сторону и прижалась к земле. Печальный опыт научил ее, что вертолеты неприятеля могут легко сбить маленький самолетик, а ее пулемет опасен не больше, чем сердитое насекомое.

Людмиле повезло: вертолет направлялся к линии фронта, и пилот не обратил на нее внимания. Зато она оказалась над конвоем из грузовиков — построенных ящерами и реквизированных у немцев и русских — которые везли боеприпасы своим солдатам. Людмила их не заметила бы, если бы ей не пришлось развернуться, чтобы избежать столкновения с вертолетом.

С радостным воплем она нажала на гашетку пулемета. «Кукурузник» немного тряхнуло, когда оба пулемета застрочили одновременно. Оранжевые следы трассирующих пуль говорили сами за себя — Людмила не промахнулась. Вскоре вспыхнул немецкий грузовик, который мгновенно превратился в огненный шар. Людмила издала победный клич.

Из машин выскочили ящеры и принялись обстреливать маленький самолетик. Людмила поспешила убраться восвояси.

После такой удачи она могла спокойно вернуться на базу и доложить об успешно выполненном задании. Но, как и большинство хороших военных пилотов, Людмила считала, что этого мало. Она полетела дальше.

Позади линии фронта ее практически не обстреливали. Ящеры здесь особой бдительности не проявляли, или не думали, что противник сможет прорваться сквозь их оборону. Людмила пожалела, что управляет не тяжелым бомбардировщиком, который в состоянии взять на борт пару тысяч килограммов взрывчатки, а учебным самолетиком, вооруженным двумя пулеметами. Впрочем, известно, что ящеры без проблем сбивают большие самолеты, в отличие от маленьких и юрких «кукурузников».

Людмила заметила несколько грузовиков, остановившихся, чтобы заправиться — их явно сделали на каком-то заводе на Земле. Она полила их пулеметным огнем и испытала ужас и ликование одновременно, когда в небо взметнулся такой огромный столб пламени, что ей пришлось поднять свой самолет повыше, чтобы самой не погибнуть в чудовищном костре.

Пулеметы работали просто превосходно, как, впрочем, и всегда. Людмила подумала, что, наверное, ей следует поблагодарить Шульца за постоянное стремление сделать свою работу идеально. Она прекрасно понимала, что во время боевых действий легкомыслие не допустимо.

Людмила развернулась и полетела на север; у нее осталось мало горючего, да и боеприпасы она практически все расстреляла. Людмила не сомневалась, что время, которое она находилась в воздухе, Шульц потратил на то, чтобы заправить новые пулеметные ленты.

По пути назад ее обстреляли не только ящеры, но и свои: опасность представляет все, что находится в воздухе, в особенности, если оно летит со стороны врага. Но «кукурузник», в основном, благодаря своей простоте, был очень надежной машиной. Чтобы его сбить, требовалось попасть в мотор, пилота или приборную доску.

Людмила промчалась над наступающими танками ящеров. Они перебирались через маленькую реку; когда она направлялась на задание — около часа назад

— ее берега удерживали советские войска. Людмила прикусила губу. Все случилось именно так, как она и предполагала. Несмотря на усилия Красной армии, несмотря на булавочные уколы, которые она наносила неприятелю на его территории, Сухиничи почти наверняка перейдут к ящерам. От Москвы врага будет отделять только Калуга.

У-2 подпрыгнул на месте и остановился. Рабочие из наземной команды бросились подтаскивать к самолету канистры с бензином — совсем не простое дело, ведь грязь еще не до конца высохла. За ними появился Георг Шульц весь обвешанный пулеметными лентами и отчаянно похожий на казака-разбойника. Он вынул из кармана форменной куртки немецкого пехотинца кусок белого хлеба и протянул Людмиле.

— Хлеб, — произнес он единственное русское слово, которое сумел выучить.

— Спасибо, — ответила она тоже по-русски и начала есть.

Буквально тут же явился Никифор Шолуденко. Скорее всего, не хотел ни на минуту оставлять Людмилу наедине с Шульцем — потому что они были соперниками, или потому что служил в НКВД. Людмила обрадовалась, она могла доложить ему о том, что ей удалось сделать, и не искать полковника Карпова.

Или все-таки придется отправиться к непосредственному начальству. База напоминала растревоженный муравейник — люди бесцельно метались взад и вперед, что-то кричали, размахивали руками. Прежде чем Людмила успела спросить, что тут происходит, Шульц развел руки в стороны и заявил:

— Большой драп. Мы удираем.

Примерно то же самое говорили русские, когда в октябре 1941 года возникла опасность захвата немцами Москвы, и оттуда побежали начальники, занимавшие высокие посты. Людмила решила, что Шульц специально ее дразнит.

— Удираем? — возмущенно переспросила она. — Мы что, уходим отсюда?

— Точно, — подтвердил Шолуденко. — Мы получили приказ уменьшить, объединить и усилить фронт обороны.

Он не стал говорить, что это означает «отступление». Точно так же слова «жестокие бои» переводятся на нормальный язык, как «поражение». Впрочем, Людмила не нуждалась в его объяснениях, она и.сама прекрасно все поняла. И, скорее всего, Георг Шульц тоже.

— Я успею сделать еще один вылет, прежде чем мы снимемся с места? — спросила Людмила. — Мне удалось доставить им кое-какие неприятности. Похоже, у ящеров здесь нет противовоздушной артиллерии.

— Разве можно защититься от такой штуки? — сказал Шульц по-немецки и ласково похлопал рукой по фюзеляжу У-2. — Ящеры, наверное, подглядывают в щелочки, когда ты писаешь.

Шолуденко фыркнул, но, отвечая на вопрос Людмилы, покачал головой.

— Полковник Карпов приказал, чтобы мы не теряли ни минуты. Распоряжение пришло сразу после того, как ты улетела. Иначе нас бы здесь уже не было.

— А куда мы направляемся? — спросила Людмила. Офицер НКВД вытащил какой-то обрывок бумаги и бросил на него быстрый взгляд.

— Новая база будет развернута в колхозе 139, азимут 43, расстояние пятьдесят два километра.

Людмила оценила расстояние и азимут и получила точку на карте.

— Рядом с Калугой, — недовольно произнесла она.

— Если быть до конца точным, чуть западнее, — подтвердил Шолуденко.

— Мы будем сражаться с ящерами на улицах Сухиничей, защищая каждый дом и каждый переулок, чтобы задержать их продвижение вперед, пока готовится новая позиция между Сухиничами и Калугой. А потом, если понадобится, отстаивать каждую пядь земли в Калуге. Надеюсь, такой необходимости не возникнет.

Он замолчал; даже полковник НКВД, который на базе ни перед кем не отчитывался, кроме самого себя, и, в самых чрезвычайных ситуациях, перед полковником Карповым, боялся сболтнуть лишнее. Но Людмила без проблем поняла, что он имел в виду. Шолуденко сомневался, что линия обороны к северу от Сухиничей остановит ящеров. Судя по всему, он предполагал, что и Калуга тоже попадет в руки врага. А Калугу от Москвы отделяют лишь равнины да леса

— и никаких городов, в которых смог бы застрять неприятель.

— У нас проблемы, — заявил Шульц по-немецки, и Людмила поразилась его наивности: разве можно открыто говорить то, что ты думаешь?

У нацистов, конечно же, нет НКВД, но зато у них имеется гестапо. Неужели Шульц не знает, что нельзя открывать рот в присутствии людей, которым ты не слишком доверяешь?

— Проблемы у Советского Союза, — наградив его странным взглядом, сказал Шолуденко. — Как, впрочем, и у Германии, и у всего остального мира…

Прежде чем Шульц успел ему ответить, они увидели бегущего по взлетному полю полковника Карпова. •

— Выбирайтесь отсюда! Живее! — крикнул он. — Танки ящеров прорвали оборону к западу от Сухиничей и направляются в нашу сторону. У нас примерно час… или даже меньше. Уходим!

Людмила забралась назад в свой «кукурузник», наземная команда поставила самолет по ветру, а Шолуденко раскрутил пропеллер. Надежный, хоть и маленький мотор заработал сразу, биплан промчался по взлетной полосе и поднялся в воздух. Людмила повернула на северо-восток в сторону колхоза номер 139.

Шульц, Шолуденко и Карпов стояли на земле и махали ей руками. Она помахала в ответ, не зная, увидит ли их снова. Неожиданно из пилота, выполняющего опасные задания, она превратилась в человека, у которого есть возможность спастись от ящеров. Если они всего в часе от базы, им не составит особого труда нагнать и уничтожить людей.

Людмила проверила индикатор скорости на часах. На своем «кукурузнике» она доберется до цели за тридцать минут. Она надеялась, что сумеет разглядеть с воздуха новую базу. Но с другой стороны это будет означать, что у них плохая маскировка, и ящеры тоже обязательно ее заметят — рано или поздно.

Конечно, если маскировка сделана профессионально, ей придется летать кругами, а потом сесть где-нибудь не там, просто потому, что у нее закончится горючее. Индикатор скорости, часы и компас не слишком точные навигационные приборы, но других у Людмилы не было.

Высоко в небе промчался военный самолет ящеров; рев двигателей напомнил Людмиле вой волков в зимнем лесу. Она ласково погладила борт своего У-2 — он тоже отличная боевая машина, пусть маленькая и абсурдная по сравнению с могучими истребителями врага.