— Хорошо, — ответила доктор. — Я сделаю, как вы просите. Я ведь работаю врачом в маленьком городке и не могу себе позволить много болтать — так можно за неделю растерять всех пациентов. Впрочем, я задам вам один вопрос: вы не собираетесь открыть здесь госпиталь? В бумагах написано «доктор Ларссен», но я, честно говоря, не думаю, что вы медик.

— Нет, я не медик, и мы не собираемся открывать здесь госпиталь, — ответил Йенс и замолчал.

Он не сказал, в какой области специализируется, поскольку она могла догадаться о вещах, которых ей знать не следовало. Йенс снова вспомнил о мерах безопасности, которые не слишком его беспокоили, пока он сюда добирался.

Доктора Генри его ответ явно разочаровал, но она не стала больше задавать вопросов. Может быть, она не шутила, когда говорила об умении держать язык за зубами. Она сильно, по-мужски, пожала ему руку.

— Удачи вам, — сказала она. — Надеюсь, таблетки помогут, они всем помогают. Я также надеюсь, что больше вам подобное лечение не понадобится.

— Прежде чем Йенс успел решить, стоит ли ему на нее рассердиться, она заговорила снова: — Итак, мы еще увидим вас в Ханфорде?

— Вполне возможно, что увидите, — сказал Йенс.

Она не рассердилась на его тон. В конце концов, она врач и не считает гонорею концом жизни. Ларссен кивнул ей, открыл дверь и прошел по коридору в приемную.

— Мистер Ларссен заплатил мне за визит, Белла, — крикнула ему вслед доктор Генри, и Йенс снова кивнул, на сей раз самому себе.

Если она запомнила, что при посторонних его следует называть «мистер Ларссен», возможно, она действительно не станет болтать о письме, которое он ей показал. По крайней мере, он очень на это рассчитывал.

В приемной сидела еще одна беременная женщина, не такая круглая, как предыдущая, и фермер с рукой, завернутой в окровавленную тряпку. Оба с любопытством смотрели на Ларссена, пока тот забирал свой велосипед.

— Заходи, Джордж, — сказала Белла. — Доктор промоет и зашьет твою руку.

— А у нее осталась сыворотка от столбняка? — спросил Джордж, поднимаясь со стула.

Йенс так и не узнал, осталась ли у доктора Генри сыворотка против столбняка. Он вышел из кабинета на улицу. На вывеске ее имя было написано полностью, крупными буквами; он просто не обратил внимания. В противном случае он ни за что не пошел бы в кабинет и не получил бы свои таблетки. Порой незнание играет нам на руку.

Ларссен уселся на велосипед и принялся крутить педали, направляясь на сей раз на юг. Доктор Генри оказалась за последнее время единственной женщиной, которая не сделала ему ничего плохого. Она знала свое дело и выполняла работу без глупостей и лишних разговоров.

— Если бы ей пришлось меня ждать, она бы дождалась, клянусь богом!

— сказал Йенс, выезжая из Ханфорда. — И не стала бы путаться с каким-то вонючим бейсболистом.

Вернувшись в Денвер, он много чего скажет Барбаре, а если Сэму Игеру это не понравится, он найдет способ разобраться с ним, да и с Барбарой тоже.

Йенс потянулся за спину и погладил рукой деревянный приклад своей винтовки, а потом наклонился над рулем велосипеда и принялся изо всех сил крутить педали. До Колорадо было еще далеко, но Йенс с нетерпением ждал, когда он туда вернется.

* * * Тащить тяжелую корзинку для пикника вверх по горной тропинке летом, да еще в Арканзасе, не слишком нравилось Сэму Игеру. Но чтобы убраться хотя бы на время подальше от военного госпиталя — не говоря уже о ящерах, — стоило и помучиться. И он не собирался отдавать корзинку Барбаре, у которой уже появился животик.

Она окинула его взглядом и проговорила:

— Ты похож на свеклу, Сэм. Со мной ничего не случится, если я немного понесу корзинку. Я, конечно, жду ребенка, но это вовсе не значит, что я превратилась в хрустальную вазу. Не бойся, я не рассыплюсь на мелкие кусочки.

— Нет, — упрямо ответил Сэм, — я в порядке.

Тропинка завернула, и они вышли на заросшую травой поляну.

— Вот, смотри, по-моему, отличное местечко, — сказал он, улыбнувшись с облегчением.

— Просто замечательное, — поддержала Барбара.

Сначала Сэм решил, что ее слова прозвучали вполне искренне, но, немного подумав, он пришел к выводу, что она с радостью согласилась бы с ним и в том случае, если бы он сказал, что этот симпатичный лужок похож на мерзкое болото. Больше всего на свете она хотела остановиться, чтобы ему больше не пришлось тащить проклятую корзинку.

Будь у федерального правительства поменьше забот, оно бы непременно приказало какой-нибудь команде садовников подстричь лужайку. Высокая трава не беспокоила Сэма Игера; ему приходилось играть на полях, где она была не намного короче. Он поставил корзинку на землю, открыл крышку, вытащил одеяло и расстелил его на земле. Как только Барбара села, он устроился рядом.

Теперь, когда он доставил корзинку на место, за нее отвечала Барбара. Она вытащила бутерброды с ветчиной, завернутые в тряпичные салфетки из госпиталя — вощеная бумага давно осталась в прошлом. Домашний хлеб теперь резали вручную, а ветчину делали в Хот-Спрингс; горчица не знала, что такое фабрика. Но вкуснее бутерброда Сэм в жизни не ел. После него на свет появились вареные яйца и персиковый пирог, который мог бы дать ветчине сто очков форы.

Хуже всего дело обстояло с пивом. Несколько человек в Хот-Спрингс варили пиво, но то, что у них получалось, не шло ни в какое сравнение с известными и привычными марками. Кроме того, оно оказалось теплым. Но Сэм решил не капризничать.

Когда с едой было покончено, он, удовлетворенно вздохнув, растянулся на одеяле.

— Жаль, нет сигарет, — сказал он. — В остальном жизнь мне кажется прекрасной штукой.

Барбара молчала, и он посмотрел на нее. Она не притронулась ни к бутерброду, ни к великолепному пирогу.

— Давай, ты же ешь за двоих, — удивился Сэм.

— Конечно, — проворчала она, и Сэм увидел, что она побледнела. — Только иногда мне по-прежнему бывает трудно уговорить пищу задержаться в моем желудке — даже для одного. Все равно сейчас лучше, чем было пару месяцев назад, — быстро добавила она. — Тогда мне казалось, что выносить ребенка равносильно тому, чтобы помереть с голоду — или съесть что-нибудь и тут же все отдать. Благодарение Богу, больше я этого не делаю.

— Верно, — проговорил Сэм. — Ну, я не собираюсь портить тебе настроение и зря волновать в такой прекрасный день — да и корзинка стоит на земле, и мне не нужно больше ее тащить. А назад мы пойдем вниз по склону, почти налегке, — попытался он утешить сам себя.

Легкий ветерок резвился среди сосен, наполняя лужайку терпким ароматом. В небе кружил ястреб. Синий дельфиниум и фиалки, огромные цветы шалфея и пурпурная рудбекия рассыпались по зеленому ковру, точно драгоценные камни. Жужжали пчелы, перелетая с одного цветка на другой. Мухи с энтузиазмом принялись за остатки ленча — и за Сэма с Барбарой.

Неожиданно Барбара пронзительно взвизгнула, и Сэм подпрыгнул на месте. Его убаюкала мирная тишина утра — он уже успел забыть, что такое покой и возможность расслабиться.

— Что случилось? — спросил он и сунул руку в карман штанов; если мирная тишина сейчас рассыплется в прах — что не раз случалось с ним за последнее время, — из оружия, чтобы их защитить, у него есть только перочинный нож.

Но Барбара показала на одеяло:

— Здесь только что пробежала маленькая зеленая ящерка. Я ее увидела, только когда она выскочила из травы. А теперь она снова куда-то подевалась.

— Я знаю, о чем ты, — сказал Сэм, успокаиваясь. — Они умеют менять цвет — иногда становятся из зеленых коричневыми. Местные жители называют их хамелеонами, но у них совсем не такие смешные глаза, как у настоящих хамелеонов, — знаешь, они вертят ими в разные стороны, совсем как наши ящеры.

— Мне от тебя требовалось сочувствие, а не лекция про хамелеонов, — фыркнула Барбара, но Сэм понял, что она не обиделась.

И вдруг на лице у нее появилось такое сосредоточенное выражение, что Сэм испугался. Барбара повернулась к нему, но Сэм видел, что она сидит с широко раскрытыми глазами, словно заглядывает внутрь себя.

— Ребенок шевелится, — пробормотала она. — Шевелится, ой, толкается… да еще как сильно. Иди сюда, Сэм. Ты его почувствуешь.

Сэм подвинулся к ней на одеяле, и она вытащила блузку из широкого пояса юбки в складку. Он положил руку ей на живот, чуть пониже пупка. Когда она была в одежде, беременность не слишком бросалась в глаза, но сейчас он видел округлившийся животик, покрытый капельками пота — день стоял жаркий.

— Перестал, — разочарованно проговорила Барбара. — Нет, подожди… чувствуешь?

— Конечно, — ответил Сэм. Под его ладонью что-то тихонько шевельнулось. Он уже знал это ощущение, но оно всякий раз приводило его в трепет. Сжав руку в кулак, он тихонько постучал по животу Барбары. — Привет! Дома кто-нибудь есть?

— Извините, — тоненьким голоском ответила Барбара. — Я еще не готов к вам выйти.

Оба весело рассмеялись, и из леса им ответил веселой трелью дрозд. Тишину летнего утра нарушало лишь упрямое жужжание пчел. Казалось, кроме них двоих в национальном парке вообще никого нет. Сэм осторожно просунул руку под блузку и прикоснулся к груди Барбары.

— Интересно, что это ты делаешь? — поинтересовалась она и оглянулась по сторонам, словно кто-нибудь мог за ними подглядывать.

— Я думаю… надеюсь, я собираюсь заняться любовью со своей женой, — ответил Сэм. — Ты не против?

Он вытащил блузку из-за пояса ее юбки и наклонился, чтобы поцеловать то место, на котором замерла его рука, когда он прислушивался к ребенку в животе Барбары.

— Ты не против? — передразнила его Барбара и подняла руки.

Благодаря бесконечной тренировке женщины умеют расстегивать пуговицы на спине так же легко, как мужчины справляются с пуговицами на своих рубашках. Она сняла блузку через голову.

Сэм расстегнул лифчик и бросил на одеяло. Грудь Барбары стала больше, соски потемнели. Он наклонился к ней, Барбара вздохнула и откинула голову — ее грудь стала гораздо чувствительнее в последнее время.

Сэм сбросил одежду, мимолетно подумав, что в такую погоду даже лучше оставаться голым. Барбара все еще была в юбке. Сэм засунул под нее руку и стянул с нее трусики, которые тоже швырнул на одеяло. Одновременно он целовал ее, а Барбара одной рукой притянула его к себе, а другой принялась ласкать.

Прошло всего несколько минут, и Сэм понял, что больше не может сдерживаться. Он хотел поднять юбку Барбары, но она довольно резко сказала:

— Нет, сними.

Сэм мгновенно повиновался. Иногда ум проявляется именно так: ты понимаешь, что нельзя задавать никаких вопросов.

Когда они откинулись на одеяле после всего, оба блестели от пота, но Барбара принялась быстро одеваться.

— Давай быстрее! — прошептала она, увидев, что Сэм не торопится.

Он окинул взглядом свое обнаженное тело и сказал:

— Ладно.

Сэм быстро оделся, заправил рубашку в штаны и сказал:

— Наверное, дело в том, что я слишком много времени провел в спортивных раздевалках. Мне все равно, если кто-нибудь увидит меня голым.

— Конечно, — ответила Барбара, — но если тебя увидят голым со мной, это не то же самое, если ты будешь болтаться без одежды среди кучи других голых бейсболистов. Надеюсь.

— Надейся, — фыркнул он, и Барбара рассмеялась.

Сэм сложил одеяло и убрал его в корзинку. За ним последовали салфетки от бутербродов, пустые бутылки из-под пива и даже пробки от них. Наступили такие времена, когда выбрасывать нельзя ничего. Но корзинка все равно оказалась значительно легче, чем по дороге сюда.

Они уже выходили из парка, когда Барбара жалобно проговорила:

— Не сердись на меня за то, что я на тебя рявкнула. — Сэм удивленно приподнял бровь, и, глядя в землю, Барбара продолжила: — Ну, насчет юбки. Просто я вспомнила… — Она замолчала.

Сэм страшно на себя разозлился. Наверное, Барбара имела в виду, что вспомнила, как Йенс Ларссен однажды задрал ей юбку и они занимались любовью. Сэм прекрасно знал, что если бы Барбара не думала, что Йенс погиб, она никогда не вышла бы за него замуж. Через несколько секунд — возможно, он молчал слишком долго — Сэм ответил:

— Все в порядке. Мы вместе, и это самое главное. — Он рассмеялся и положил руку ей на живот. — Мы с тобой и наш малыш.

Барбара кивнула, и они пошли дальше. «Это самое главное», — повторил про себя Сэм. Он мог бы побиться об заклад: если бы она не забеременела, Барбара вернулась бы к Ларссену, когда выяснилось, что он жив. Игер до сих пор не мог поверить, что она этого не сделала. Если всю жизнь играешь за низшую лигу — и самую слабую команду, — привыкаешь к тому, что судьба не слишком к тебе благосклонна. Одержать грандиозную победу, когда женщина, которую ты любишь, выбирает тебя вместо другого парня, — это что-то особенное.

Когда они завернули за последний угол и увидели военный госпиталь, Барбара взяла его за руку. Сэм с благодарностью сжал ее пальцы. Порой он задавал себе вопрос: а не жалеет ли она о выборе, который сделала? Но ему хватало ума и здравого смысла никогда не спрашивать ее об этом.

Запряженный лошадьми фургон остановился около здания госпиталя, как раз когда они с Барбарой подошли к входу.

Какой-то военный — Игер сразу понял это, несмотря на то что он был в гражданском, — вытащил из фургона приспособление, явно сделанное ящерами.

— А это еще что за штука? — спросил Сэм, с удивлением разглядывая цилиндрический прибор примерно в фут длиной и несколько дюймов шириной, на одном конце была линза, а из другого торчали провода.

— Оно направляет полет бомбы, — ответил военный, но Сэму от его ответа легче не стало. Незнакомец пояснил: — Мы отобрали это у одного придурочного ящера в Чикаго и решили доставить сюда, чтобы разобраться, что и как оно делает. У нас их несколько штук, но мы никак не можем заставить их работать. — Он ткнул Игера пальцем в грудь. — Ты ящерский язык знаешь?

— Знаю, причем неплохо, — ответил Игер.

— Хорошо. Значит, я не ошибся, тут найдется парочка парней, которые смогут порасспросить ящеров, — заявил военный. — Ты знаешь, что значит слово skelkwank? Так пленные ящеры называют эту дурацкую штуку, а у нас на севере никто не может понять, что же они имеют в виду.

— Skelkwank? — повторил Игер. — Да, я встречал это слово. — В глубине души он обрадовался, потому что не любил попадать впросак. — Тут все как-то связано со светом… наверняка я не знаю, но, уверен, что из людей никто не сможет ответить на ваш вопрос. Я слышал, как ящеры произносили skelkwank, когда говорили о дальномерах.

— Уже кое-что, — кивнув, сказал военный. — Только не понятно, почему свет skelkwank отличается от других видов света.

— Ну, тут я вам не помощник, — признался Сэм. — Знаете, что… несите прибор внутрь, а я найду каких-нибудь ящеров, и мы у них спросим. Они всегда честно отвечают на вопросы. Попав в плен, они начинают считать нас своим начальством, которому следует подчиняться. Они гораздо сдержаннее людей, если вы понимаете, о чем я.

— Может быть, пленные ящеры на людей не похожи, — сказал парень, который привез прибор. — Но пока у них в руках оружие, они очень опасны.

Сэм выразительно кашлянул, чтобы показать, что он совершенно согласен. Его собеседник все понял и кивнул.

— Ну, вот, Сэм, ты снова на работе, — сказала Барбара. — Давай корзинку.

— Хорошо, милая.

Сэм придержал для нее дверь, пропустил солдата с диковинным прибором, а затем и сам вошел в вестибюль госпиталя.

Он заметил Ристина, тот разговаривал с одним из докторов-людей. Ящер помахал ему — жест, который он перенял у людей, — и Сэм помахал в ответ, а потом показал, чтобы Ристин подошел.

Ристин, раскрашенный в цвета американского флага, приблизился и сказал на своем шипящем английском:

— Здравствуйте, недосягаемый господин. Я вам нужен?

— Очень, приятель. — Игер показал на прибор, который держал в руке военный, прибывший из Чикаго. — Расскажи мне про эту штуку.

Ристин наставил на прибор один глазной бугорок.

— Ну, прибор называется прицел skelkwank, думаю, он от бомбы. В артиллерийских снарядах прицелы другой модели — они меньше. Skelkwank на вашем языке означает… ну… — Он замолчал и задвигал пальцами — так ящеры показывают, что они озадачены. — Пожалуй, в вашем языке нет подходящего слова. Ага, именно.

Парень, который продолжал держать прибор в руках, удивленно фыркнул.

— Первый раз слышу, чтобы ящеры говорили «ага».

— Он от меня набрался, — слегка смущенно признался Игер. — Я учил его английскому и часто повторял это словечко. — Он снова повернулся к Ристину. — Ладно, у нас нет подходящего понятия. Skelkwank означает свет, верно? А чем свет skelkwank такой особенный?

— Ну, он ведь происходит от ftaskelkwank, — ответил Ристин.

Fta на языке ящеров служило приставкой, которая соответствовала суффиксу в английском языке. Получалось, что ftaskelkwank включало свет skelkwank. Только это все равно ничего не объясняло.

— Разумеется, — не сдавался Игер. — А что ftaskelkwank делает со светом, чтобы он из самого обычного превращался в skelkwank?

— Он делает свет… — Ристин употребил новое слово из языка ящеров.

Сэм повернулся к парню с прибором.

— Я уже слышал термин, который он произнес. Он означает что-то вроде «ясный» или «четкий». Хотя я не имею ни малейшего понятия, при чем здесь это.

— Ага, четкий. — Ристин обожал учить новые английские слова. — Обычный свет представляет собой волны разной длины, фотоны — правильно? — разной мощности. Четкий свет имеет только одну длину волны и одну мощность. Можно сказать, что он одного определенного цвета.

— Значит, если я положу красный целлофан на лампочку моего карманного фонарика, у меня получится четкий свет? — спросил Сэм, пытаясь понять, что имел в виду ящер.

— Не-е… Я имел в виду «нет». — Ристин широко открыл пасть — он смеялся над собой. — Фотоны обладают одинаковой энергией, только похожей. И не все двигаются абсолютно в одну сторону. Вот что значит «четкий свет».

— Хорошо, — вмешался парень с прибором. — А как вы получаете этот… э-э-э… четкий свет?

— Нужно взять стержень из подходящего кристалла, — ответил Ристин, — сжать концы, чтобы они стали совсем плоскими, а затем покрыть их зеркальной пленкой. Потом закачать в кристалл энергию. Получится четкий свет. Это один способ, есть и другие.

Его объяснения звучали разумно, но он вполне мог давать их и на китайском языке — ни парень из Чикаго, ни Сэм ничего не поняли. Игер уже с этим сталкивался, когда ящеры говорили о вещах, которые они производили и о которых люди не имели ни малейшего представления.

— Ладно, неважно, — сказал он. — Что можно сделать с ftaskelkwank'ом, когда он у тебя уже есть?

— Нацелить его на… например, на земной крейсер… Нет, кажется, вы называете их «танки». Прицел ftaskelkwank видит отражение четкого света и направляет ракету или бомбу прямо на цель. Вот почему мы почти всегда попадаем, куда хотим, когда используем эти приборы.

Военный парень сунул прибор прямо Ристину под нос.

— А почему он видит четкий свет, а не какой-нибудь другой?

— Почему? — Ристин наставил один глаз на прицел, а другой на военного. — Не знаю, почему. Знаю только, что видит — и все.

— Он ведь всего лишь рядовой вроде меня, — вмешался Игер, — точнее, каким я был раньше — когда я надеваю форму, на ней три нашивки. Если хотите узнать побольше, приятель, у нас тут имеется парочка технарей-ящеров, которые готовы до бесконечности рассказывать о своих достижениях.

Парень с прибором в изумлении уставился на Сэма.

— Простой солдат знает так много? Боже праведный, сержант, наши ребятки на севере неделями не могут выбить из инженеров-ящеров столько информации, сколько я здесь услышал за десять минут. А ты здорово работаешь!

— Большое спасибо, — сказал Сэм. — Давайте я отведу вас к майору Гулихану, а он выберет для вас ящера, который сможет рассказать вам про прибор. — Он похлопал Ристина по чешуйчатому плечу. — Спасибо, что помог, дружище.

— Я получил удовольствие, недосягаемый господин, — ответил Ристин.

Сэм вошел в их с Барбарой комнату, продолжая улыбаться. Когда он закончил рассказывать о своем разговоре с Ристином, она спросила:

— А почему тебя так удивляет, когда кто-то говорит, что ты хорошо делаешь свою работу?

— Потому что я и представить себе не мог, что такая работа будет у меня хорошо получаться, а еще потому, что у меня нет никакого образования, которым следовало бы гордиться, — ты же и сама знаешь, милая, — и потому что это важно для нашей страны, — ответил он. — Представь себе, что ты работаешь на заводе, выпускающем самолеты. И вдруг через некоторое время ты придумываешь способ приделать к самолету дополнительные крылья или еще что-нибудь. А людям, проработавшим там двадцать лет, даже в голову не приходило ничего подобного. Разве ты бы не удивилась?

— Но, Сэм, никто не общается с ящерами в течение двадцати лет, — напомнила ему Барбара. — У тебя больше опыта, чем у кого бы то ни было. Раньше тебе, наверное, не приходило в голову, что ты стал самым лучшим специалистом в своей области, но уже давно пора понять, что так оно и есть.

— Она окинула его оценивающим взглядом, которого Сэм ужасно боялся — ему почему-то начинало казаться, что она увидит меньше, чем надеется. — По-моему, это как раз и называется мышлением игрока низшей лиги, который считает, что недостоин играть в высшей.

— А причем тут бейсбол? — удивленно уставившись на нее, спросил Сэм.

— Должна тебе напомнить, что я — твоя жена, не забыл? — отбрила Барбара и показала ему язык. — Неужели ты думаешь, что я стану изобретать новые для тебя понятия, чтобы внедрить что-нибудь в твою тупую башку?

Сэм подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Знаешь, я самый счастливый парень на свете. Когда я в тебя влюбился, я ни секунды не думал как игрок из низшей лиги, поняла?

— Хорошо, — сказала. — Надеюсь, так будет продолжаться еще лет тридцать или сорок.

Сэм кивнул, а Барбара немного отодвинулась от него — ее щекотала его борода. Сэм неожиданно погрустнел: проживут ли они столько? И будут ли свободны, если проживут?

* * * Раскачивающаяся палуба корабля, бороздящего просторы Балтийского моря, не казалась Вячеславу Молотову идеальным местом для проведения дипломатических переговоров. Однако Сталин его мнения не спросил, просто отдал приказ — и все.

Впрочем, его нынешнее положение имело одно преимущество: не нужно было летать на самолетах, которые Молотов ненавидел. Он наблюдал за тем, как приближается рыболовный катер под флагом Дании, белый крест на красном фоне На его собственном судне развевался красно-желто-зеленый литовский флаг, несмотря на то, что эта несчастная страна сначала вошла в состав Советского Союза, а потом была захвачена немцами. Но ящеры, не задумываясь, открыли бы огонь по любому кораблю под флагом Германии или Советского Союза, а на суда, принадлежащие маленьким, слабым странам, не обращали никакого внимания. С рыболовецкого судна подали световой сигнал.

— Товарищ комиссар иностранных дел, это действительно корабль, на котором прибыл министр иностранных дел Германии, — доложил капитан. — Они просят разрешения подойти поближе.

— Я готов встретиться с Риббентропом, — ответил Молотов. Особым желанием он не горел, но выполнял свой долг. — Что касается вопросов управления кораблем, это же ваша работа, верно, капитан?

— Да, товарищ комиссар иностранных дел. — Капитан отреагировал на ледяной сарказм в голосе Молотова с невозмутимой покорностью. — Я прослежу за тем, чтобы министра иностранных дел доставили на наш корабль.

— Уж пожалуйста, — проворчал Молотов. — Если кто-нибудь думает, что я намерен отправиться на борт той посудины, он глубоко ошибается.

Молотов прибыл на встречу на старом проржавевшем грузовом корабле. Но рядом с рыболовным катером, который грациозно подошел к борту, грузовоз казался роскошным капиталистическим лайнером — только немного потрепанным. Молотов поморщился, когда до него долетел застоявшийся запах селедки. «А может, так воняет Риббентроп и его политика?» — подумал Молотов.

Матросы спустили веревочную лестницу на палубу рыболовного катера, и министр иностранных дел Германии ловко, точно обезьяна, взобрался наверх, за ним следовал переводчик, ужасно похожий на мартышку. Возле Молотова бесшумно появился его собственный переводчик. Обе стороны делали все, чтобы слова, сказанные во время переговоров, не были истолкованы неверно.

Риббентроп посмотрел своими выпуклыми глазами на литовский флаг, изобразил нечто вроде салюта стягу страны, которой больше не существовало, и заявил:

— Я очень уважаю храбрый литовский народ.

Молотов удивился, что немец различает флаги прибалтийских республик и не перепутал Литву с Эстонией или Латвией. А еще его охватила холодная ярость, но он ничем не выдал своего состояния и совершенно спокойно ответил:

— Если вы настолько уважаете литовский народ, почему тогда Германия включила Литву в состав территорий, обозначенных как советская сфера влияния в советско-германском пакте о ненападении тысяча девятьсот тридцать девятого года? Вы ведь участвовали в переговорах? Надеюсь, вы не забыли точную формулировку того предложения?

Риббентроп закашлялся и отчаянно покраснел. Благодаря Гитлеру он сделал головокружительную карьеру, но Молотову было на это наплевать.

— Ну, давайте лучше поговорим о настоящем, а прошлое оставим прошлому,

— снисходительно предложил Риббентроп.

— Вам стоило с этого начать, — сказал Молотов.

— Нечего разговаривать со мной таким тоном, — возмутился Риббентроп, и в его голосе появилась сталь.

Как там гласит старая пословица? «Немцы либо у твоих ног, либо хватают тебя за глотку». Что правда, то правда. Середины тут не бывает. Министр иностранных дел продолжал:

— Если вам удалось взорвать атомную бомбу, это еще не значит, что вы сравнялись по могуществу с богами. Мы, немцы, уже практически сделали свою собственную бомбу. А кроме того, используем в войне против ящеров новые виды оружия.

— Нервно-паралитический газ? — уточнил Молотов. Риббентроп неохотно кивнул, а Молотов заметил: — Вы, немцы, так же неохотно говорите о том, что вы травите газом ящеров, как и о том, что убивали с его помощью евреев.

Переводчик на мгновение покосился на Молотова. Возможно, он сделал не слишком точный перевод, потому что переводчик Риббентропа что-то зашептал тому на ухо.

— Насколько мне известно, представители лаборатории, в которой разрабатывается химическое оружие для Красной Армии, получили у нас формулы газов.

Молотов решил переменить тему. Получилось, что он согласился с доводом своего собеседника.

— Давайте обсудим, каким образом наши правительства могут сотрудничать в общей борьбе против империалистических агрессоров.

Сталина беспокоил нервно-паралитический газ, который использовали немцы. Ядерная бомба пока оставалась слишком громоздкой, чтобы погрузить ее на борт истребителя — в отличие от газа. Только территория бывшей Польши, захваченная ящерами, защищала Советский Союз от немецких ракет, начиненных невидимой смертью.

— Именно для этого мы сегодня и встретились, — заявил Риббентроп. — Только нас отвлекла наша враждебная перепалка.

Казалось, он совершенно забыл, что начал перепалку первым. Впрочем, немцы склонны не замечать собственных недостатков.

— В таком случае, давайте попытаемся вести себя вежливо, — предложил Молотов, который сомневался, что это возможно, но был готов сделать все, что в его силах. — Поскольку ваш фюрер попросил о встрече генерального секретаря партии большевиков товарища Сталина, надеюсь, вы просветите меня, какие цели он преследует?

Риббентроп уставился на Молотова, словно пытался понять, не издевается ли тот. Комиссар иностранных дел Советского Союза сомневался, что немец в состоянии уловить издевку, даже если ему все разжуют и преподнесут на тарелочке с голубой каемочкой.

— Да, вы совершенно правы, — сказал министр иностранных дел Германии.

— Фюрер хочет обсудить с вами возможности координации нашего будущего использования бомб из взрывчатого металла против ящеров.

— Правда?

У Молотова имелись все основания тянуть время: Советский Союз израсходовал почти весь свой запас взрывчатого металла на первую бомбу, и, несмотря на отчаянные усилия ученых, до производства второй было еще очень далеко. Услышав, что немцы близки к цели и готовы обсуждать использование смертоносных бомб с Советским Союзом, он встревожился — мягко говоря.

Но Риббентроп кивнул, выпучив свои рыбьи глаза.

— Да именно такова его цель. При наличии бомб из взрывчатого металла и нашего отравляющего газа мы можем основательно испортить жизнь ящерам.

— И себе тоже, — заявил Молотов. — В прошлый раз, когда я обсуждал с Гитлером применение бомб из взрывчатого металла, он заявил, что его цель — сровнять с землей Польшу, а также использовать газ для атаки на Советский Союз с территории Польши. Разумеется, это нас совершенно не устраивает. Я также надеюсь, что ваши инженеры и ученые ведут себя значительно осторожнее, чем раньше, и не уничтожат сами себя в процессе производства взрывчатого металла.

«Интересно, — подумал он, — обидится ли Риббентроп?» Его слова прозвучали язвительно, но были чистой правдой.

— Мы решили практически все производственные вопросы, — сказал министр иностранных дел Германии.

— Хорошая новость, — неискренне сказал Молотов.

— Разумеется, — согласился с ним Риббентроп, который не заметил фальши в голосе русского.

«Он похож на жирного щенка, — подумал Молотов с презрением. — И его еще удивляет, что все его пинают».

— Нам повезло, что ящеры отвели свои силы и атаковали Англию. Мы сумели остановить их около Рейна. Уж слишком близко они подобрались к нашему исследовательскому центру.

— Вам действительно повезло, что ящеры оставили вас в покое, — невыразительным голосом проговорил Молотов.

Будь он Гиммлером, он бы непременно заставил переводчика Риббентропа подробно доложить ему о том, как прошли переговоры и о чем шла речь. А еще на месте Гиммлера он сделал бы Риббентропу очень строгий выговор за то, что он слишком много болтает. Молотов не собирался, даже в самых общих чертах, открывать врагу, где находится советский исследовательский институт.