Глава 7

— Ты знаешь, что является главной трудностью, когда общаешься с Большими Уродами? — спросил Атвар у переводчика с английского, когда они в зале переговоров дожидались посла Соединенных Штатов.

— Трудностей слишком много, благородный адмирал, — ответил переводчик. — Что вы имеете в виду?

— Они беспорядочные существа, — с отвращением ответил Атвар. — Одежда висит на них, как отслоившаяся кожа, пучки, которые они отращивают на голове, или болтаются в разные стороны, или так сильно смазаны маслом, что его хватило бы на двигатель танка, а когда им жарко, на теле у них появляется вода. Они даже не знают, что в таких случаях следует чаще дышать

— как положено порядочным существам. Они отвратительны.

— Вы совершенно правы, благородный адмирал, — мрачно согласился переводчик Пшинг, адъютант Атвара, подошел к монитору связи.

— Благородный адмирал, тосевит из Соединенных Штатов здесь. Напоминаю вам, что его зовут Корделл Халл; он носит титул государственного секретаря. До нашего появления он являлся главным советником своего вождя не-императора по связям с империями других Больших Уродов.

— Пусть войдет, — сказал Атвар.

Корделл Халл не лучшим образом чувствовал себя в невесомости, но довольно успешно делал вид, что с ним все в порядке. Даже для Большого Урода он оказался очень длинным, хотя и не слишком широким. Пучок у него на голове был практически белым. Атвар знал, что это признак старения. Как и складки на наружном покрове. Красотой посол не отличался, но Атвар всех тосевитов считал Большими Уродами.

После обмена вежливыми приветствиями, принятыми даже среди врагов, Атвар перешел к делу.

— Я требую, чтобы вы немедленно вернули нам предателя по имени Страха, капитана одного из наших кораблей, который сбежал к вам, нарушив все законы.

— Нет, — коротко ответил Корделл Халл.

Переводчик показал, что посол ответил категорическим отказом; Атвар и сам это понял.

— Соединенные Штаты не выдают тех, кто просит у них убежища, — после долгой паузы пояснил Корделл Халл. — Моя страна создана людьми, мечтавшими о свободе. Мы приветствуем беженцев; у нас не принято возвращать их обратно.

— Вы приветствуете преступников? — спросил Атвар, а потом добавил, обращаясь непосредственно к переводчику: — Меня это совсем не удивляет. Переводить не нужно.

— Да, — вызывающе ответил Халл. — Очень часто выясняется, что их так называемые преступления состоят лишь в том, что они не согласны с лидерами стран, которые покинули. — Глубоко посаженные, как и у всех тосевитов, глаза проницательно смотрели на Атвара.

— Вы не считаете кражу корабля преступлением? — удивился Атвар. — Страха не только предатель, но и вор. Значит, ваша не-империя имеет привычку укрывать краденое! Мы требуем вернуть корабль.

— Что ж, продолжайте требовать, — ответил Халл. — Если во время войны одна из сторон оказывается настолько щедрой, что помогает противнику, она не должна рассчитывать, что получит свои игрушки обратно.

— Во время войны та сторона, которая проигрывает, обычно старается вежливо вести переговоры с побеждающей стороной, — заявил Атвар. — Во всяком случае, так написано в древних летописях Расы; а мы еще ни разу не проиграли ни одной войны.

— Если вы полагаете, что мы проигрываем, взгляните на Чикаго, — ответил Халл.

В своем роде он оказался таким же трудным противником, как Молотов из СССР. Тот Большой Урод поражал полным отсутствием гибкости и механически, словно плохо спрограммированная машина, отвергал все предложения Атвара. А Халл пытался их всячески исказить.

— Нет, это вы взгляните на Чикаго. Наши силы продолжают наступление. Крупные заводы, которые вы так долго обороняли, практически очищены от тосевитов, очень скоро наши победоносные самцы доберутся до берега озера, возле которого расположен город.

— Браво, — ответил Халл, что заставило переводчика усомниться в своих знаниях. После того как все разъяснилось, государственный секретарь Соединенных Штатов сказал: — Да, некоторые из ваших самцов доберутся до озера Мичиган, но сколько из них погибнет? И сколько уже погибло — их тела сотнями валяются на улицах Чикаго.

— Их гораздо меньше, чем ваших самцов, с которыми вы расстаетесь без малейших сожалений в безнадежных попытках остановить нас, — резко возразил Атвар.

Ему совсем не понравилось упоминание о потерях, которые понесла Раса, пытаясь захватить Чикаго.

Лицо Корделла Халла исказила усмешка — так Большие Уроды выражают некоторые свои эмоции. («Веселье и иронию», — объяснил переводчик перед переговорами.)

— У нас гораздо больше людей, чем у вас, да и ресурсов тоже. Очень скоро при необходимости ввести подкрепления вам придется забирать у Питера, чтобы заплатить Полу note 23.

Переводчику пришлось углубиться в языковые тонкости и задать Халлу несколько уточняющих вопросов, прежде чем Атвар уяснил, что Халл имел в виду. Самым страшным было то, что тосевит сказал правду. Всякий раз, когда новые самцы отправлялись в Чикаго, приходилось сворачивать наступательные операции в других районах Тосев-3. Или, еще того хуже, из регионов, считавшихся благополучно покоренными, вдруг начинали поступать сообщения о волнениях и диверсиях.

Стараясь говорить так же иронично, Атвар заявил:

— И что же вы предлагаете нам делать, недосягаемый тосевит?

— Кто, я? Я всего лишь удачливый адвокат из Теннесси, — ответил Халл, что опять вызвало трудности у переводчика. Когда они были разрешены, Халл продолжил: — В Соединенных Штатах не питают пристрастия к витиеватым титулам — их никогда не любили и не будут любить. Мы считаем, что быть свободным — значит избавиться от подобной чепухи раз и навсегда.

Атвар с полнейшим недоумением посмотрел на Халла. Всякое общество, построенное разумными существами, основано на иерархии — как может быть иначе?

Но сейчас у него не было времени на размышления, Халл продолжал говорить:

— Если вас и в самом деле интересует мое мнение, я скажу, чего хочет от вас народ Соединенных Штатов: прекратите убивать людей и возвращайтесь на свою планету.

Атвар попытался представить себе, какой прием его ждет, если он вернется на родину с разбитой армией, погруженной в холодный сон, с известием, что победившие Расу существа сейчас работают над постройкой космических кораблей и очень скоро (по меркам Расы) доберутся до Империи.

— Исключено, — быстро ответил он.

— Ну, честно говоря, я и не ждал другого ответа, — признался Корделл Халл. — Тогда, если вы останетесь здесь… возможно, мы сможем выделить вам земли — и заключить мир?

— Вы не можете диктовать нам условия мира, — гневно ответил Атвар. — Мы намерены покорить вашу планету. Скоро вы станете частью Империи, и мы будем продолжать сражаться до тех пор, пока не одержим полной победы — в Чикаго и в других местах.

— Если вы собираетесь продолжать в том же духе, то зачем пригласили меня на свой космический корабль? — спросил Халл. — Для пожилого человека полет сюда — довольно неприятная процедура.

— Мы призвали вас для того, чтобы потребовать возвращения предателя, в чем вы нам дерзко отказали, а также передать предупреждение вашему императору, — сказал Атвар.

— У нас нет императора, и он нам не нужен, — возразил Халл.

— Ну, тогда вашему вождю — уж не знаю, как вы его называете, — раздраженно прошипел Атвар. — Вот наше предупреждение: если вы не оставите свои попытки произвести атомное оружие, то будете полностью уничтожены.

Некоторое время Халл молча изучал адмирала. Иногда, несмотря на свои причудливые черты, тосевиты кажутся чрезвычайно проницательными. Сейчас настал один из таких моментов. Разделившись на десятки или даже сотни эфемерных, жалких империй, каждая из которых пыталась превзойти или обмануть своих соседей, тосевиты приобрели удивительную политическую мудрость (или, быть может, они обладали врожденным талантом к крючкотворству), с которой Раса практически не могла бороться.

— Вы намерены покорить нас в любом случае, — медленно проговорил Халл. — Почему мы должны расстаться с единственной надеждой не только нанести вам максимальный урон, но и одержать окончательную победу? Какой нам смысл отказываться от столь мощного оружия?

— Мы покорим вас, будет у вас атомное оружие или нет, — ответил Атвар. — Но в живых останется гораздо больше ваших людей, если вы не вынудите нас пойти на крайние меры.

Корделл Халл издал странный звук — то ли лай, то ли вздох.

— Так Большие Уроды смеются, — пояснил переводчик.

— Да, я знаю, — нетерпеливо сказал Атвар. — Что его рассмешило?

Когда государственный секретарь Соединенных Штатов снова заговорил, Атвар кое-что понял.

— Если мы потерпим поражение, то навсегда останемся вашими рабами. И чтобы этого не допустить, мы готовы на все — на все, повторяю я! Человек создан быть свободным. Когда вы прилетели к нам, мы сражались между собой для того, чтобы все люди обрели свободу. И будем сражаться с вами.

Атвар задумался. Большие Уроды постоянно болтают о свободе. Лучшие аналитики Расы пытались понять, что они имеют в виду, но у них ничего не вышло. Сам Атвар не считал эту концепцию привлекательной; для него свобода представлялась анархией.

— Разве вас не беспокоит, что произойдет с самцами и самками во время вашего правления? — спросил он.

Для любого цивилизованного самца Раса всегда стояла на первом месте. Судьба индивида бледнела перед благополучием группы.

— Поймите, если Соединенные Штаты потеряют свободу, — продолжал Корделл Халл, — а народ попадет в рабство, остальное уже не будет иметь значения. Если вы отведете своих солдат и уберете базы с территории нашей страны, тогда, может быть, у нас появится поле для переговоров. А пока о них можно забыть.

Молотов выдвинул точно такое же требование, хотя формулировка звучала иначе. Как он говорил? Неотвратимость исторической диалектики — понятие, которое оказалось для аналитиков еще более таинственным, чем совершенно нереальная вещь под названием «свобода». Большие Уроды обладали удивительным талантом придумывать вещи, абсолютно лишенные смысла.

— Если вы не в состоянии силой заставить нас выполнить ваши требования, бессмысленно ставить условия для будущих переговоров.

— Данный довод применим и в обратную сторону, — возразил Халл. — Вы не в силах заставить нас прекратить сопротивление, так что взгляните на вещи реально. Может быть, после того как мы нанесем вам серьезный урон, вы увидите, что я прав.

Атвар протяжно вздохнул.

— Вы пожалеете о своем упрямстве. — Он повернулся к самцам, которые привели посла в зал переговоров. — Мы закончили. Отведите его обратно на челнок; пусть сообщит своему императору — точнее, не-императору — о нашем разговоре.

Когда тосевит удалился, Атвар вновь вздохнул:

— Они отказываются увидеть очевидное. Чем быстрее они примут покровительство Императора, тем более высокое место в Империи займут. Если мы не сможем им доверять, если они будут постоянно устраивать безнадежные восстания…

Прежде чем он закончил свою мысль, на мониторе появилось лицо Пшинга.

— Благородный адмирал, срочное донесение из Британии.

Судя по тону адъютанта, новости были плохими. Срочные известия с поверхности Тосев-3 редко бывали хорошими.

— Я жду, — приказал Атвар.

— Будет исполнено. Британцы выполнили свое обещание и применили против нас новое оружие. Химические вещества — их вид еще не определен — сброшены на наши позиции при помощи артиллерии и с воздуха. Самцы отравлены. Мы несем потери. Ядовитые газы оказывают отрицательное влияние на мораль; после того как Большие Уроды применяют их, им удается добиться локальных успехов. Наши командиры в Британии настойчиво рекомендуют принять ответные меры.

Атвар молча смотрел на Пшинга, а тот выглядел так, словно командующий флотом способен достать ответные меры из-за пояса.

— Передайте всю информацию нашим научным бригадам, пусть отложат в сторону все остальные проекты, — приказал Атвар и спросил: — А самцы тосевитов страдают от яда, который убивает наших солдат?

Один из глаз Пшинга повернулся к соседнему монитору.

— Благородный адмирал, похоже, что на них яд не действует. Они надевают маски, которые их защищают. Нам удалось захватить несколько штук. Мы делаем все, чтобы приспособить их для себя, а также применяем маски антирадиационной защиты. К несчастью, у нас их очень мало.

— Хорошо, что вы об этом подумали, — заметил Атвар.

На мгновение ему показалось, что только у него одного из всех самцов Расы продолжает работать голова. И тут он сообразил, что теперь, вместо того чтобы тревожиться о том, сумеют ли Большие Уроды повторить технические достижения Расы, он впервые обеспокоился тем, сможет ли Раса что-то противопоставить изобретению Больших Уродов!

Свершился полный круг — настроение у него окончательно испортилось.

* * * Когда ящеры появились на Земле, Мойше Русецки голодал в варшавском гетто и молился, чтобы Бог дал ему знак, что Он не бросил свой народ. Русецки посчитал атомную бомбу, взорванную над Центральной Европой, ответом на свои молитвы. Впрочем, позднее он узнал, что ящеры сделали это для того, чтобы разрушить связь и испортить электронные приборы. По причинам, которые остались для Русецкого непонятными, все прошло совсем не так, как рассчитывали ящеры.

Однако дело не в этом. Когда ослепительная вспышка в небе показалась ответом на его молитвы, люди в гетто начали относиться к нему как к пророку. Он не верил в свое высокое предназначение, хотя порой начинал сомневаться.

Сейчас, прячась среди куч мусора на улицах Сент-Олбанса note 24, между театром, оставшимся со времен Древнего Рима, и развалинами еще более древнего особняка, построенного на пару столетий раньше, он вновь задавал себе все тот же вопрос. Как и следовало ожидать, теперь Русецки служил в британской армии, а на его рукаве красовалась повязка с красным крестом.

— Однако я же не предвидел противогазы! — сказал он.

Противогаз искажал его голос, который звучал, как у существа с другой планеты, — к счастью, совсем непохоже на ящеров. С длинным хоботом, который заканчивался в небольшой канистре, очищающей воздух, Мойше совсем не напоминал человека: скорее кенгуру со слоновьим хоботом.

Но противогаз изменил не только его внешний вид, но и восприятие событий. Глядя на мир через пару стекол, которые пачкались в самый неподходящий момент, он с тоской вспоминал время, когда мог смотреть на мир собственными глазами.

Где-то к северу от Сент-Олбанса ящеры зализывали свои раны. Они находились в городе, пока не началась бомбардировка ипритом и фосгеном, за которой последовала отчаянная атака пехоты. Ящерам пришлось оставить город. Сент-Олбанс вновь перешел в руки англичан. Интересно, когда ящеры начнут использовать свой отравляющий газ, подумал Мойше. Наверное, ждать осталось недолго. Если так пойдет дело, то после окончания войны в живых не останется никого.

— Помогите! — послышался крик из развалин театра.

Призыв прозвучал на незнакомом языке; Мойше напрягся и перевел крик на идиш. С некоторым опозданием он сообразил, что на помощь зовет ящер.

Мойше колебался всего несколько мгновений, а затем побежал к развалинам театра. Интересно, промелькнуло у него в голове, какие пьесы смотрели древние обитатели Сент-Олбанса (наверняка римляне называли город иначе).

Театр имел форму большой буквы «С» с колоннадой (одна из колонн каким-то чудом уцелела) за прямоугольной сценой, занимавшей свободное пространство, не позволявшее «С» превращаться в «О». На месте сидений остались возвышения.

Ящер лежал на открытом месте, посреди театра. Кажется, оно называлось орхестраnote 25! Мойше знал о древнем театре лишь немногим больше, чем о китайской каллиграфии.

То же самое относилось и к его знаниям относительно ухода за ранеными ящерами — впрочем, едва ли среди людей много специалистов в данной области.

— Я сделаю все, что в моих силах, — пробормотал он под маской.

Он достаточно общался с ящерами в Варшаве, чтобы воспринимать их как людей. К тому же пленные ящеры очень ценились. Ему дали не слишком пространные инструкции, когда отправили на фронт, чтобы он исполнил долг перед Королем и Страной (не его королем и не его страной, но сейчас это уже не имело значения), однако на сей счет английский офицер высказался вполне определенно.

Но, взглянув на ящера сквозь запотевшие стекла противогаза, Мойше понял, что бедняге осталось мучиться совсем немного. Его тело покрывали волдыри, некоторые величиной с кулак. Больше всего их оказалось под мышками и между ног, один вздулся на месте глазного бугорка. Дыхание вырывалось из горла ящера с клокотанием — Мойше не сомневался, что легкие серьезно повреждены.

Однако ящер мог видеть уцелевшим глазом.

— Помогите мне, — простонал он, хотя рядом с ним стоял презренный тосевит. — Больно. — И он добавил подтверждающее покашливание, а затем начал кашлять и никак не мог остановиться.

Изо рта пошли кровавые пузыри.

— Как помочь? — спросил Русецки, добавив вопросительное покашливание.

— Не знаю.

К горлу подступала тошнота, но Мойше знал, что с ним будет, если его вырвет под маской противогаза.

— Я не знаю, — ответил ящер, который заговорил увереннее, увидев, что Русецки знает его язык. — Вы, Большие Уроды, изобрели это ужасное оружие. У вас должно быть противоядие.

— Противоядия нет, — ответил Мойше.

Существовала мазь, которая якобы помогала от ожогов иприта, но у Мойше ее не было, к тому же она действовала не слишком эффективно.

— Тогда убей меня, — попросил ящер. — Прошу, убей меня. — Он снова начал кашлять — второй приступ оказался еще тяжелее.

Охваченный смятением, Мойше смотрел на ящера. Все, чему его учили в медицинской школе, все, что он знал как еврей, заставляло его кричать: «Нет!» Бежать, бежать отсюда быстрее! А еще его научили в медицинской школе, что он знает далеко не все, чтобы считаться настоящим врачом. Он не раз сталкивался с этим в 1939 году в Варшаве.

— Я прошу, — повторил ящер.

Мойше огляделся. Должно быть, ящер получил ранение где-то в другом месте, поскольку его оружия он не увидел. У самого Мойше не было даже кинжала — медицинский персонал не участвовал в военных действиях. Что же делать? Разбить голову ящера камнем? Нет, на это он неспособен, как бы ящер его ни просил.

Пока Мойше стоял не в силах принять решение, ящер вновь закашлялся, потом слабо застонал, и все стихло.

— Ох, слава богу! — воскликнул он.

Иногда даже смерть может быть благословением — и ему не пришлось стать ее причиной.

Поскольку ящеры не носили одежды, им приходилось складывать все необходимое в ранец на спине и в сумки на поясе. Русецки снял ранец и сумки. Затем решил, что не стоит оставаться на открытом месте, подхватил имущество ящера и быстро перебежал к сцене, где укрылся за оставшейся колонной и обломками. Тут он заметил воронку от разорвавшегося снаряда и спрыгнул в нее. Лучшего укрытия сейчас не найти.

Сначала он открыл ранец и обнаружил несколько запасных магазинов для автомата ящеров. Полезная вещь; кое-кому из англичан удалось захватить автоматы ящеров, и им постоянно не хватало патронов.

Здесь же он нашел несколько брикетов пищевых пайков, завернутых в нечто, напоминающее целлофан, но более толстое, мягкое и не такое блестящее. Пленные ящеры будут счастливы, а для людей их пища казалась не слишком привлекательной. Он задумался о материале, в который были завернуты пайки,

— люди не умели делать ничего похожего.

Из ранца выпал еще один предмет размером с пищевой паек.

— Все лучше и лучше, — пробормотал Мойше, ни к кому не обращаясь.

Это был радиоприемник, хотя Мойше — впрочем, и лучшие земные инженеры тоже — не мог понять, каким образом ящерам удается создавать такие компактные приборы.

Если обертка пайков напомнила ему целлофан, то материал, из которого был сделан корпус приемника, показался похожим на бакелит. Еще один пример высоких технологий ящеров.

Вместе с такими практичными вещами, как пища, патроны и средство связи, у ящера оказалась кипа бумаг — столько Мойше не нашел бы и у десятка погибших землян. Среди бумаг Мойше заметил карту; в одном из ее секторов он узнал сеть улиц Сент-Олбанса.

На карте имелись надписи, сделанные непривычным почерком ящеров. Мойше попытался их разобрать. В Варшаве ему довольно быстро удалось выучить буквы письменного языка ящеров, поскольку уже приходилось сталкиваться с разными алфавитами — идиш, иврита, а также польского и немецкого языков. Проблема состояла в том, что если прочитать слова он мог без труда, то смысл их часто оставался для него недоступным. Он успел узнать лишь самые употребительные слова на языке ящеров.

— Очень жаль, — пробормотал он, складывая бумаги в свою медицинскую сумку.

Кто-нибудь сумеет прочитать, что там написано. Количество английских ученых, способных разобраться в любой проблеме, поражало Русецкого.

Ему пришлось повозиться, прежде чем удалось открыть поясные сумки; очевидно, ящеры пользовались когтями. На пол выскользнул плотный прямоугольник размером с визитную карточку.

Он поднял его, перевернул — и понял, что перед ним трехмерная фотография ящера, умершего только что. Буква за буквой он прочитал его имя: Экреткан.

Интересно, подумал Мойше, каким он был, как жил до прилета на Землю, что думал о войне, прежде чем стал ее жертвой? На фотографии ответа он не нашел. Рядом с фотографией обнаружился сложный зелено-золотой лабиринт, напомнивший ему раскраску погибшего ящера. Наверное, раскраска показывала звание Экреткана и род войск, но Мойше не знал, что означает узор.

Мойше засунул фотографию в медицинскую сумку. Затем просмотрел оставшееся имущество ящера, пытаясь найти какие-нибудь личные вещи Экреткана, которые помогли бы ему понять, что представлял собой погибший. Даже у нацистов были родители, жены, дети и собаки — они часто носили с собой их фотографии. Но не Экреткан. Среди его вещей Мойше обнаружил еще два снимка самого ящера, на одном из них — рядом с хитрой штуковиной, отдаленно напоминающей четырехколесный мотоцикл, на другом — его тело украшала значительно более простая раскраска.

Кроме того, Мойше обнаружил несколько обычных фотографий каких-то диковинных устройств.

«Дом, милый дом», — подумал он. И еще Мойше нашел снимок улицы, напомнившей ему Нью-Йорк, каким он видел его в кино, только более впечатляющий: высокие здания из стекла и стали, множество транспорта, толпы спешащих куда-то ящеров. «Его родной город?»

Он разложил фотографии на земле и долго смотрел на них, пытаясь составить общее впечатление. Если Экреткан — самый обычный самец, что в таком случае можно сказать о жизни Расы в целом? Неужели существование каждого из них столь же бесплодно и безрадостно, как эти фотографии? Самцы, которых Мойше встречал в Варшаве, казались вполне довольными жизнью и порой ужасно напоминали людей.

— Ну и что? — пробормотал он.

Еще в Варшаве Мойше узнал, что у Расы существуют сезоны спаривания, но что такое семья, им не известно. Ящеры считали сексуальные обычаи людей странными и отталкивающими, впрочем, у людей ящеры тоже особой симпатии не вызывали. Русецки еще раз изучил фотографии, пытаясь найти на них какие-нибудь ключевые детали — так ученый изучает сложный отрывок из Талмуда.

Самое главное различие между людьми и ящерами состоит в том, что у ящеров нет семьи. Следовательно, напрашивается очевидный вывод: когда ящеры не работают, они проводят время в одиночестве. Наверное, им такая жизнь нравится. На фотографиях Экреткан изображен один — или его пустая квартира, что подтверждало гипотезу Мойше.

Ну, а какие выводы можно сделать из фотографий, снятых на улице инопланетного города? Мойше взял одну из них, отложил в сторону и вновь принялся размышлять о семьях. Ящеры не знают, что такое семейные узы, однако из этого не следует, что они чувствуют себя одинокими. Просто семья не мешает ящеру сохранять верность интересам Расы.

Мойше кивнул, довольный собой. Все сходится. Пока в его гипотезе не видно никаких противоречий. Ящер прежде всего верен самому себе и Расе в целом. Раса и Император важны для каждого самца, как народ и фюрер для нацистов.

Мойше положил фотографии и остальные вещи Экреткана в медицинскую сумку, вылез из воронки и зашагал в штаб полка. Пусть другие оценят его находки. Интересно, совпадут ли его выводы с мнением экспертов, изучающих ящеров?

* * *

— Знаешь, сержант, — сказал Бен Берковиц, заложив руку за голову и откидываясь на спинку стула, — ящеры могут легко превратить любого психиатра в meshuggeh. Мне ли не знать — я сам психиатр. — Он немного помолчал. — Ты понимаешь, о чем я говорю? Не обижайся, но ты ведь не из Нью-Йорка?

Сэм Игер рассмеялся.

— Я из Небраски. Но я знаю, сэр, что вы имеете в виду. Что-то вроде сумасшедшего, верно? Я играл в бейсбол с еврейскими ребятами; они часто повторяли это словечко. Только я не понимаю, почему ящеры сводят вас с ума? Ну, кроме того, что они ящеры?

— А что ты знаешь о психиатрии? — спросил Берковиц.

— Совсем немного, — признал Игер.

В фантастических журналах он читал пространные статьи о физике и даже поразительные вещи о языках, связанные с путешествиями во времени, но о психиатрии там ничего не было.

— Ладно, — спокойно сказал Берковиц. — Один из основных принципов фрейдистского анализа базируется на сексуальных устремлениях человека и конфликтах, которые с ними связаны.

— Не хотелось бы никого обижать, сэр, но мне кажется, что не нужно быть психиатром, чтобы это понимать. — Игер с довольным видом рассмеялся.

— Когда я вспоминаю, какие безумные поступки совершал, чтобы уложить в койку…

— Да, и я тоже, более того, я и сейчас к ним прибегаю. — На руке Берковица не было обручального кольца. Многие женатые мужчины не носят кольца, но в данном случае Сэм явно имел дело с холостяком. — Но ты совершенно прав, будь все так просто, любой бы понял, что к чему. Однако на самом деле наши проблемы гораздо сложнее. Фрейд связывает секс со многими вещами, которые на первый взгляд не имеют к нему ни малейшего отношения: стремление к соревнованию, побуждение к творчеству, отношения с людьми одного с тобой пола. — Он быстро поднял руку. — Пойми меня правильно — я имею в виду не однополый секс.

— Все в порядке, капитан, я вас понял, — ответил Сэм.

Хотя Бен Берковиц и был психиатром, он вел себя как нормальный парень. Игер еще не знал, что психиатр должен вести себя как самый обычный человек.

— Итак, ты продолжаешь следить за ходом моих рассуждений? — спросил Берковиц.

— Думаю, да, — осторожно ответил Сэм. — Я никогда не пытался связать секс с вещами, о которых вы говорите, но, возможно, вы правы.

— Ты хочешь сказать, что готов принять такое допущение?

— Думаю, да, — повторил Сэм.

Берковиц рассмеялся. Он был обаятельно уродлив; когда он улыбался, то выглядел на восемнадцать лет — как один из смышленых парней (иногда их называли умниками), охотно писавших письма в фантастические журналы.

— Ну, ты — осторожный сукин сын, не так ли? Напомни мне, чтобы я не садился играть с тобой в покер. Так вот, благодаря фрейдистскому анализу мы получаем полезные объяснения принципам работы человеческого мозга. К сожалению, нам не удается применить похожие принципы для ящеров.

— Почему? — спросил Игер, но почти сразу все понял. — У них есть — как там он у вас называется? — сезон спаривания.

— Правильно — и все получается с первого раза. — Берковиц улыбнулся.

— Ты похож на парня с фермы, Игер, но соображаешь — будь здоров!

— Благодарю вас, сэр. — Сэм не считал себя особенно умным.

Барбара, к примеру, могла легко обвести его вокруг пальца. Однако она не скучала в его обществе, значит, он не такой уж деревенщина, как ему порой казалось во время разговоров с разбитными игроками из больших городов.

— «Благодарю вас, сэр», — как и многие разбитные городские парни, Берковиц обладал даром имитатора. Однако в нем не чувствовалось злобы. — Поверь мне, сержант, будь ты балбесом, тебя бы не направили в Хот-Спрингс. То, что происходит здесь, а также проект, которым ты занимался раньше, сейчас самое важное из того, что происходит на территории Соединенных Штатов, — а ты принял участие в обоих проектах. Мало кто может сказать о себе такое.

— Я никогда об этом так не думал, — признался Игер. Теперь он понимал, что ему есть чем гордиться.

— А следовало бы, — заявил Берковиц. — Но вернемся к нашей проблеме, хорошо? Ты верно подметил, что у ящеров есть сезон спаривания. Когда их женщины начинают испускать соответствующий запах, они трахаются до потери сознания. А как только запах исчезает… — Он щелкнул пальцами. — Все моментально прекращается. Получается, что девяносто процентов времени — и на все сто, если рядом нет леди ящер, — они в сексуальном отношении абсолютно нейтральны.

— И они думают, что у нас очень необычные нравы, — заметил Игер.

— Еще бы им не думать! — согласился Берковиц. — Страха рассказал мне, что у ящеров запущена большая научная программа по изучению людей, и они еще не закончили свои исследования. Мы находимся в таком же положении, однако мы начали совсем недавно, а они изучают нас с момента высадки.

— Все из-за того, что они побеждают в войне, — сказал Сэм. — Когда ты опережаешь противника, у тебя появляется возможность заняться тем, что напрямую не связано со сражениями. А когда ты терпишь одно поражение за другим, как мы, то ничего не остается, как решать текущие проблемы.