— Да, сэр. — Ауэрбах ощутил, как его техасский говор стал слышнее — обычная реакция на северный акцент. — Какие будут приказания для моего отряда, сэр?

— Обычные, — ответил Норденскольд. — Наблюдение, патрулирование, рейды. Учитывая наше положение, что еще нам остается?

— Согласен с вами, сэр, — сказал Ауэрбах. — Кстати, сэр, что мы будем делать, если ящеры двинутся на танках на запад, как они сделали прошлой зимой в Канзасе? Я горжусь своей принадлежностью к кавалерии — поймите меня правильно, — но против танков лошадей можно использовать только один раз. Да и людей, вероятно, тоже.

— Я знаю. — Норденскольд носил маленькие, аккуратные седые усы — слишком маленькие и аккуратные, чтобы они распушились, когда он вздыхал. — Капитан, мы сделаем все, что будет в наших силах: попытаемся измотать противника, при первом удобном случае будем переходить в контратаки… — Он вновь вздохнул. — Если отбросить в сторону армейскую болтовню, многие из нас погибнут, пытаясь сдержать ящеров. У вас есть еще вопросы, Ауэрбах?

— Нет, сэр, — ответил Ране. Норденскольд оказался более откровенным человеком, чем он ожидал.

Ситуация оставалась тяжелой, и надежды на то, что в ближайшее время она улучшится, не было. Ауэрбах и сам это прекрасно понимал, но услышать такое от непосредственного начальства равносильно хорошему удару в зубы.

— Тогда вы свободны, — сказал полковник.

На его столе скопилось множество бумаг, часть из них были донесениями, написанными на оборотной стороне банковских бланков. Как только Ауэрбах вышел из кабинета, Норденскольд занялся ими.

Лишенный электрического освещения зал Первого национального банка, где когда-то обслуживали клиентов, выглядел довольно мрачно. Ране прищурился, выйдя на яркий солнечный свет. Затем он коснулся указательным пальцем козырька своей фуражки, приветствуя Пенни Саммерс.

— Здравствуйте, мисс Пенни. Как поживаете?

— Со мной все в порядке, — равнодушно проговорила Пенни Саммерс.

Она вела себя так с тех самых пор, как Ауэрбах привез ее в Ламар из Лакина. Она ни на что не обращала внимания, и он ее понимал: когда у тебя на глазах твоего отца превращают в кровавое месиво, ты надолго теряешь интерес к жизни.

— Вы очень мило выглядите, — галантно заметил он.

Она и в самом деле была хорошенькой, но Ауэрбах слегка погрешил против истины. На лице Пенни Саммерс застыла печать боли, к тому же, как и у всех обитателей Ламара, оно не отличалось особой чистотой. Кроме того, она по-прежнему ходила в комбинезоне, в котором Ауэрбах увидел ее впервые, когда во время рейда в Лакин Пенни с отцом решили присоединиться к отряду кавалерии. Из-под комбинезона виднелась мужская рубашка, давно пережившая свои лучшие годы — может быть, даже десятилетия, — она была велика девушке на несколько размеров.

Пенни пожала плечами, но вовсе не потому, что не поверила капитану, — просто ей было все равно.

— Люди, у которых вы живете, вас не обижают? — спросил Ауэрбах.

— Наверное, — равнодушно ответила она, и он начал терять надежду, что она хоть к чему-нибудь проявит интерес. Однако Пенни немного оживилась и добавила: — Мистер Перди попытался ко мне приставать, когда я раздевалась, чтобы лечь спать, но я сказала ему, что я ваша подружка и вы оторвете ему голову, если он от меня не отстанет.

— Пожалуй, мне следует оторвать ему голову в любом случае, — прорычал Ауэрбах; у него имелись вполне определенные и жесткие представления о том, что можно делать, а что — нет. Пользоваться слабостью тех, кому ты должен помогать, — категорически нельзя.

— Я предупредила, что расскажу его жене, — продолжала Пенни.

В ее голосе появилось нечто, напоминающее иронию. Уверенности у Ауэрбаха не было, но он в первый раз заметил у Пенни хоть какое-то проявление юмора с тех пор, как погиб ее отец. Он решил рискнуть и рассмеялся.

— Хорошая мысль, — заметил он. — А почему вы упомянули про меня? Конечно, я не против того, чтобы это было правдой, но…

— Потому что мистер Перди знает, что я приехала сюда с вами, к тому же вы моложе и в два раза больше, — ответила Пенни Саммерс.

Если она и заметила какой-то особый смысл в замечании капитана, то виду не подала.

Ауэрбах вздохнул. Ему хотелось что-нибудь сделать для девушки, но он не знал, как ей помочь. Когда он попрощался с ней, Пенни кивнула в ответ и зашагала дальше. Капитан сомневался, что она шла куда-то с определенной целью, наверное, просто гуляла по городу. Возможно, семейка Перди действовала ей на нервы.

Он свернул на перекрестке и направился к конюшням (как забавно, что в городах вновь появились конюшни; их все позакрывали еще до его рождения). Надо было проведать лошадь: если ты не заботишься о своем коне больше, чем о себе, значит, тебе нечего делать в кавалерии.

Послышался чей-то напевный голос:

— Привет, капитан Ранс, сэр!

Ауэрбах резко обернулся. Только один человек называл его капитаном Рансом. Для своих солдат он был капитаном Ауэрбахом. Друзья называли его просто Ране — впрочем, люди, которых он считал своими друзьями, находились далеко от Ламара, да и вообще от Колорадо. Так и есть, ему улыбалась Рэйчел Хайнс. Он улыбнулся в ответ:

— Привет.

Если Пенни после гибели Уэнделла Саммерса ушла в себя, Рэйчел в Ламаре расцвела. На ней все еще было платье, в котором она сбежала из Лакина, не слишком чистое, но она носила его со вкусом, о котором Пенни забыла — если вообще имела. Один только бог знает, где Рэйчел раздобыла косметику, которая придавала ее лицу дополнительное очарование. Ее внешность эффектно дополняла закинутая на плечо винтовка.

Возможно, Рэйчел носила оружие не просто так. Подойдя к Ауэрбаху, она спросила:

— Когда вы возьмете меня с собой в рейд против ящеров?

Он не стал отказывать ей сразу, как поступил бы раньше, до появления ящеров. Положение, в котором оказались Соединенные Штаты, было отлаянным. В таких ситуациях уже не имело первостепенного значения, можешь ли ты помочиться, не присаживаясь, — главное, умеешь ли ты скакать на лошади, метко стрелять и выполнять приказы.

Он изучающе смотрел на Рэйчел Хайнс. Она не опустила глаз. Некоторые женщины никогда и никому не доставляли неприятностей, однако в Рэйчел была дерзость, из-за которой могли возникнуть проблемы. Поэтому Ауэрбах не стал принимать решение сразу.

— Сейчас я не могу дать вам однозначного ответа. Полковник Норденскольд еще не принял решения. — Он сказал чистую правду.

Рэйчел подошла к нему еще на один шаг; она оказалась так близко к нему, что Ауэрбаху захотелось отступить. Она провела языком по губам, и Ауэрбах заметил, что она пользуется помадой.

— Я готова практически на все, чтобы отправиться с вами, — прошептала она с придыханием. По опыту капитан знал, что так обычно говорят в спальне.

На лбу у него выступил пот, не имеющий ничего общего с жарой колорадского лета. В последнее время ему редко удавалось провести ночь с женщиной, а ведь он, как и многие другие мужчины, всегда возвращался после рейдов в состоянии возбуждения — естественная реакция на то, что тебе удалось выжить.

Но если Рэйчел готова улечься с ним в постель, чтобы получить то, что хочет, она сделает то же самое и с другим мужчиной. Вежливо, на случай, если он неправильно. ее понял (хотя он практически не сомневался в своей правоте), он сказал:

— Сожалею, но не все зависит от меня. Как я уже говорил, окончательное решение принимает полковник.

— Ну, тогда мне следует поговорить с ним, не так ли? — И она, покачивая бедрами, зашагала в сторону Первого национального банка.

Интересно, подумал Ауэрбах, сумеет ли полковник Норденскольд противостоять ее льстивым речам? И станет ли пытаться?

Кавалерийский капитан занялся своей лошадью, размышляя, придется ли ему пожалеть о том, что он отверг Рэйчел.

— Проклятье, если бы она хотела от меня чего-нибудь попроще, — пробормотал он себе под нос. — Например, ограбить банк…

* * * Лесли Гровс никогда не делал вид, что является боевым генералом, даже перед самим собой. Инженеры сражаются с природой или с намерениями нехороших людей в другой военной форме, которые хотят уничтожить то, что пытаются сделать они. Так что ему не следовало размышлять о сражениях с плохими парнями — во всяком случае непосредственно.

С другой стороны, инженеры должны быть готовы в любой момент встать в строй. Никогда не знаешь, что случится с боевыми офицерами. Если потери окажутся слишком большими, ты можешь оказаться на их месте.

Поэтому Гровс тратил немало времени, изучая военные карты. Чтобы поддерживать себя в форме, он часто старался выработать оптимальную стратегию за обе стороны. С простительной гордостью он считал, что немало преуспел в этом деле.

Изучая висевшую в его кабинете карту, генерал состроил гримасу. Не нужно быть Наполеоном, чтобы понять: стоит ящерам захотеть, и они возьмут под контроль все Колорадо и войдут в Денвер, даже не запыхавшись.

— Что их может остановить? — фыркнул Гровс. — Неужели кавалерия? — Он уже много лет не видел на картах значков, обозначающих кавалерию, и гордился тем, что сразу же их вспомнил.

Кавалерия против ящеров? Кавалерия с трудом управлялась даже с индейцами сиу, и генерал сильно сомневался, что за последние три поколения этот вид войск настолько развился, что способен дать отпор инопланетным захватчикам. Если ящеры втемяшат в свои зубастые головы, что им нужен Денвер, кавалерия их не остановит.

Даже все бронетанковые дивизионы Соединенных Штатов не смогли бы их удержать, но Гровс предпочитал не думать о таком варианте развития события. Реальность рождала достаточное количество проблем, требовавших решения.

— Они не могут знать, что мы работаем над атомной бомбой именно здесь,

— громко произнес он, словно ожидая, что через несколько мгновений на свободном стуле, стоящем напротив, материализуется некто и согласится с его мудрыми речами.

Конечно, если ящеры узнают, что Металлургическая лаборатория расположена именно здесь, им будет достаточно поступить с Денвером так же, как с Токио: смести город с лица земли. Если Соединенные Штаты к этому моменту не успеют сделать свою бомбу, война будет проиграна, во всяком случае по эту сторону Атлантики.

— Япония разбита, началось вторжение в Англию, — пробормотал он.

Удивительное дело, уничтожение Токио ужасно его встревожило. Год назад он испытывал совсем другие чувства, когда Джимми Дулиттл получил почетную медаль конгресса note 15 за бомбежку столицы Японии, а вся страна аплодировала стоя. Теперь же…

— Если мы проиграем сейчас, то вся ответственность ляжет на плечи красных и нацистов, — нахмурившись, продолжал Гровс.

Какая отвратительная мысль: зависеть от двух самых гнусных режимов, когда-либо изобретенных человечеством. Возможно, лучше оказаться под властью ящеров…

Гровс покачал головой. Нет. Нет ничего хуже, чем жить под игом ящеров. Он поднял палец в воздух, словно хотел показать, что нашел новую, замечательную мысль.

— Главное, чтобы они ничего не узнали, — объявил он.

До сих пор лаборатория не совершала ошибок. И если удача их не оставит, все будет хорошо.

Больше всего Гровса беспокоило то, что ящерам вовсе не обязательно знать, что американцы проводят ядерные исследования в Денвере. Если они примут решение двигаться на запад, Денвер — самый крупный город — окажется у них на пути. Может быть, персонал Метлаба спасется — успели же они ускользнуть из Чикаго? Но куда они отправятся отсюда, он не имел понятия. И сколько драгоценного времени будет потеряно? Никто не мог сказать точно. Гровс не сомневался, что непоправимо много. Имеют ли право Соединенные Штаты — да и весь мир — на подобные потери? Вот тут он знал ответ: нет, не имеют.

Гровс вышел из-за стола, потянулся и направился к двери. Вместо офицерской фуражки он надел мягкую шляпу с широкими полями. На его плечах красовались звезды бригадного генерала, но он замазал их серой краской, чтобы блеск не привлек внимания воздушной разведки ящеров. Ему совсем не хотелось, чтобы ящеров заинтересовал вопрос, что делает генерал в университетском городке. Они достаточно разумны, чтобы сообразить: здесь ведутся научные исследования, связанные с войной, и тогда — прощай, Денвер.

Прогулка к ядерному реактору, находящемуся под футбольным полем, за исключением еды и сна, стала единственным перерывом, который позволял себе Гровс, дни которого были наполнены напряженным трудом. С востока гражданские лица, мужчины и женщины, копали противотанковые траншеи. Конечно, без солдат и орудий толку от них будет мало, но генерал привык делать все, что в его силах, — и требовал такого же отношения от всех остальных.

Под землей на стене коридора, неподалеку от атомного реактора, висела диаграмма. На ней прослеживались изменения двух факторов: масса плутония, производимого за день, а также его общее количество. Именно за вторым числом Гровс следил, как коршун.

Из-за угла появился Лео Сциллард.

— Доброе утро, генерал, — сказал он с сильным венгерским акцентом, который заставлял Гровса — да и многих других — вспоминать о Беле Лугоши note 16.

Впрочем, в его голосе Гровс слышал не только ярко выраженный акцент. Генерал подозревал, что это презрение ко всем, кто носит военную форму Соединенных Штатов. Гровсу хотелось ответить тем же, но он старался держать себя в руках. Не следовало забывать, что Сциллард помогал сохранить независимость США.

Кроме того, генерал мог и ошибаться — не слишком ли далеко идущие выводы он делал из короткого приветствия? Однако ему и раньше приходилось сталкиваться с физиком, и впечатление от встреч оставалось неизменным.

— Доброе утро, доктор Сциллард, — ответил он как можно доброжелательнее — диаграмма давала повод для хорошего настроения. — Мы добываем более десяти граммов в день в течение последней недели. Превосходный результат.

— Да, безусловно, нам удалось сделать шаг вперед. Запуск второго реактора очень помог. БОльшую часть продукции дает он. Нам удалось внести улучшения в конструкцию.

— Так всегда бывает, — кивнул Гровс. — Сначала ты строишь первый объект и смотришь, как он работает. Во второй раз удается улучшить исходный замысел, а начиная с третьего и четвертого можно поставить производство на поток.

— Грамотная теория позволила бы сразу же создать качественное устройство, — сказал Сциллард, голос которого прозвучал излишне холодно.

Гровс улыбнулся. Вот она, разница между ученым, который считает, что теория может адекватно объяснить мир, и инженером, полагающим, что нужно немного поработать, чтобы создать нужный прибор.

— Мы стараемся сократить время, необходимое для создания плутония. Но всякий раз, когда я смотрю на диаграмму, мне становится ясно, что раньше следующего года мы не успеем — а это плохо.

— Мы делаем все возможное, учитывая наличие материалов и оборудования,

— ответил Сциллард. — Если Ханфорд оправдает наши ожидания, мы сможем вскоре начать производство и там, если, конечно, сумеем построить фабрику, не привлекая внимания ящеров.

— Да, если, — мрачно повторил Гровс. — Теперь я жалею, что отправил Ларссена одного. Если с ним что-нибудь случится… нам придется рассчитывать на Ханфорд, опираясь на теорию, а не на факты.

Сциллард бросил на Гровса удивленный взгляд. Физик обладал своеобразным чувством юмора, но его поразило, что генерал тоже способен шутить. После короткого колебания Сциллард ответил:

— Атомные реакторы, которые мы хотим построить в Ханфорде, имеют изящную конструкцию, по сравнению с которой наши нынешние образцы покажутся неуклюжими самоделками. Река Колумбия даст достаточное количество воды для охлаждения — там реакторы будут гораздо эффективнее.

— Доставить оборудование и людей в Ханфорд будет довольно сложно, — сказал Гровс. — Сейчас перевозка любых грузов стала делом непростым. Не следует забывать, что ящеры захватили половину страны.

— Если мы не построим новые реакторы, производство плутония останется малоэффективным, — сказал Сциллард.

— Я знаю, — кивнул Гровс.

Соединенным Штатам предстояло сделать очень много, чтобы выиграть эту войну. Но ведь многого Соединенные Штаты сделать просто не могли… Гровс превосходно владел логикой. И сейчас он об этом пожалел — уж слишком безрадостные получались выводы.

* * * Дэвид Гольдфарб вытянулся по стойке смирно. Мимо проходил Фред Хиппл. Получалось, что Дэвид смотрел на фуражку невысокого командира группы сверху вниз.

— Разрешите обратиться, сэр?

Хиппл остановился и кивнул.

— В чем дело, Гольдфарб?

Гольдфарб помедлил несколько секунд, собираясь с мыслями, и сразу же стал слышен грохот артиллерии. Северный фронт находился всего в нескольких милях. До сих пор ящеры только держали здесь оборону; их основной удар был направлен на Лондон с юга. Впрочем, англичане отбивались с не меньшей яростью.

— Сэр, я прошу вас перевести меня в экипаж самолета, который участвует в сражениях, — сказал Гольдфарб.

— Я ожидал, что ты об этом попросишь. — Хиппл провел пальцами по тонкой линии усов. — Твой боевой дух достоин одобрения. Однако я не могу удовлетворить твою просьбу. Напротив. До тех пор пока исследования продолжаются, я приложу все усилия, чтобы наша команда сохранила свой состав. — Он вновь потер усы. — Ты не первый просишь меня о переводе.

— Я понимаю, сэр, но у меня только сейчас появилась возможность поговорить с вами наедине, — сказал Гольдфарб.

Поскольку у него не было офицерского звания, Дэвид ночевал в другой части казарм, отдельно от остальной группы, занимавшейся исследованием ракетных двигателей и радарной установки. Выбрать момент для разговора вне лаборатории, где они все работали, оказалось довольно трудно — а сейчас разрывы снарядов и клубы дыма придавали его словам оттенок срочности.

— Да, я все понимаю. Успокойся. — Хиппл слегка смутился. — Могу лишь добавить, что моя собственная просьба вернуть меня в действующие войска также отклонена. И должен признать, причина показалась мне настолько серьезной, что мне пришлось согласиться. — Он переступил с ноги на ногу — непривычный жест для безупречного офицера.

— И каковы же причины, сэр? — Гольдфарб не удержался и развел руки в стороны. — Враг вторгся в нашу страну, и мне кажется, на счету каждый человек, способный держать оружие.

Хиппл грустно улыбнулся.

— Ты повторяешь мои собственные слова, хотя я, помнится, употребил выражение «забраться в кабину». А в ответ мне сказали, что в моих словах лишь на пенни мудрости, а глупости — на целый фунт. В кабине мы можем быть лишь обычным экипажем, а технический прогресс не должен останавливаться. Тогда, даже проиграв одно сражение, у нас появится надежда на победу в следующем, поэтому — надеюсь, ты простишь меня, если я процитирую слова нашего воздушного вице-маршала, — мы должны оставаться здесь до тех пор, пока нас не эвакуируют или не захватят.

— Есть, сэр, — сказал Гольдфарб. И осмелился добавить: — Но, сэр, если мы проиграем одно сражение, будут ли у нас надежды на другое?

— Убедительный довод, — признал Хиппл. — Если под «мы» ты понимаешь Великобританию, я осмелюсь ответить — нет. Но если ты говоришь обо всем человечестве, то я скажу — да. И если нас эвакуируют, мы отправимся не в горы Уэльса, или в Шотландию, или в Белфаст. Полагаю, нас отправят в Норвегию, где мы объединимся с немцами, — нет, меня не слишком вдохновляет такая перспектива, а по твоему лицу я вижу, что и тебя тоже, — но наши желания едва ли принимаются в расчет. Впрочем, более вероятно, что нам предстоит пересечь Атлантику и продолжить работу в Канаде или Соединенных Штатах. А пока наш долг — оставаться здесь. Все понятно?

— Да, сэр, — повторил Гольдфарб.

Хиппл кивнул, словно им удалось решить все проблемы, и отправился по своим делам. Вздохнув, Гольдфарб вернулся в лабораторию.

Бэзил Раундбуш без особого интереса изучал чертеж. Он поднял голову, когда вошел Гольдфарб, увидел его мрачную физиономию и сразу понял, что произошло.

— Старик и тебя не отпустил сражаться?

— Вот именно. — Гольдфарб махнул рукой в сторону пулеметов системы Стена и запасных магазинов с патронами. — Наверное, они развесили все это хозяйство, чтобы мы чувствовали себя солдатами и не просились на фронт.

Раундбуш невесело рассмеялся.

— Хорошо сказано. Зря я так старательно учился. Будь я обычным пилотом, участвовал бы в сражениях, а не сидел, как прикованный, возле чертежей.

Один из метеорологов заметил:

— Если бы вы с самого начала участвовали в сражениях в качестве простого пилота, скорее всего, сейчас вам бы уже не о чем было беспокоиться.

— Отвали, Ральф, — проворчал Бэзил Раундбуш.

За подобную реплику он мог бы врезать кому угодно, но Ральф Виггс лишился ноги еще во время сражения при Сомме. Ральфу удалось выжить, и он на собственном опыте знал, что такое бессмысленные жертвы.

— Пойми меня правильно, парень, — сказал Ральф. — Я тоже пытался вернуться в строй — если они взяли Бадера Жестяные Ноги пилотировать «спитфайр», почему бы не пристроить к делу меня, у которого не хватает всего одной ноги? Блайтерс сказал, что я лучше послужу короне, если буду следить за давлением и направлением ветра.

— Паршивая работа, Ральф, но кто-то должен ее делать, — ответил Раундбуш. — Как бы я хотел ничего не знать о турбинах. Сделали из меня инженера…

У Гольдфарба не было никаких оснований жаловаться на несправедливую судьбу. Если бы он еще до войны не помешался на радио, то не стал бы оператором радиолокационной установки; и тогда его взяли бы в пехоту. Конечно, он мог бы остаться в живых после Дюнкерка, но там погибло очень много хороших парней.

Он занялся узлом, которые они с Лео Хортоном сняли с радара разбившегося истребителя ящеров. Шаг за шагом они разбирались в его функциях, хотя далеко не всегда им удавалось понять, как он работает.

Он уже собрался снять первые показания приборов, когда раздался сигнал воздушной тревоги. Ругаясь на смеси английского и идиш, он бросился к траншее, выкопанной рядом с лабораторией, и спрыгнул в нее.

Бэзил Раундбуш едва не приземлился ему на голову. На бегу офицер успел прихватить пару пулеметов Стена и запас патронов для небольшой войны. Когда у них над головами пронесся первый самолет ящеров, Бэзил выпустил ему вслед длинную очередь.

— Вдруг мне улыбнется удача, кто знает! — прокричал он Гольдфарбу сквозь адский грохот.

Бомбы падали на землю, расшвыривая людей, заполнявших траншеи, как тряпичных кукол.

— Странная схема, — заметил Гольдфарб, ставший знатоком бомбардировок. — Обычно они атакуют посадочные полосы, а сегодня, похоже, сосредоточились на зданиях, — Он высунулся из траншеи. — Да, точно.

Многие домики и здания экспериментальной военно-воздушной базы сильно пострадали. В лабораторию не попала ни одна бомба, зато все стекла выбило взрывной волной.

Раундбуш вертел головой в разные стороны.

— Ты прав — они не сбросили ни одной бомбы на посадочные полосы, — сказал он. — Совсем не похоже на ящеров. Такое впечатление, что они хотят… — он ненадолго замолчал, — оставить их для себя.

Не успел Раундбуш замолчать, как раздался оглушительный рев с юга. Казалось, он доносится сверху, но Гольдфарбу никогда не приходилось слышать ничего подобного. Затем он заметил нечто, напоминающее головастика, промчавшегося над линией электропередачи.

— Вертолет! — закричал он.

— Вертолеты, — мрачно поправил его Раундбуш. — И они направляются к нам — наверное, хотят захватить посадочную полосу.

Некоторое время Гольдфарб продолжал наблюдение. Затем один из вертолетов сделал ракетный залп. Дэвид бросился на дно траншеи. Несколько ракет ударило в здание лаборатории; сверху на людей упал кусок горячего железа, плашмя, словно агрессивный игрок противника в регби.

— Ой! — воскликнул Гольдфарб. Раздалось еще несколько взрывов.

Дэвид попытался отодвинуть кусок железа и вылезти, но Раундбуш прижал его к земле.

— Не дергайся, дурак! — закричал офицер.

Словно подчеркивая его правоту, в пыль рядом с ними ударила пулеметная очередь. Когда истребитель атакует тебя на бреющем полете, это продолжается совсем недолго. А вертолеты висят в воздухе неподвижно и поливают огнем все вокруг.

Перекрывая шум выстрелов, Гольдфарб сказал:

— Похоже, исследовательская группа Хиппла только что прекратила свое существование.

— Ты совершенно прав, — ответил Раундбуш.

— Ладно, дайте мне «стен», — сказал Ральф Виггс. — Если они намерены нас расстрелять, мы хотя бы откроем ответный огонь.

Одноногий немолодой метеоролог говорил совершенно спокойно, и Гольдфарб ему позавидовал. Но после Сомме Ниггса трудно было чем-то удивить.

Раундбуш передал ему пулемет. Виггс взвел затвор, высунул из траншеи голову и принялся стрелять, несмотря на то что противник продолжал поливать их очередями. При Сомме был настоящий пулеметный ад, когда сотни орудий поливали британских солдат, бегущих навстречу вражеским позициям. По сравнению с этим атака ящеров была легкой разминкой.

Если Виггс нашел в себе мужество сражаться, Гольдфарб решил, что он ничем не хуже. Он выглянул из траншеи. Вертолеты по-прежнему висели над посадочной полосой, прикрывая ящеров, которые бежали по бетонированной полосе, стреляя из автоматов. Гольдфарб пустил длинную очередь. Несколько ящеров упало, но он не знал, подстрелил ли он их или они просто решили переждать огонь.

В следующее мгновение один из вертолетов превратился в бело-голубой огненный шар. Гольдфарб завопил, как индеец. Брантингторп окружали зенитки. Выяснилось, что они умеют стрелять не только по своим истребителям, но иногда сбивают и вертолеты ящеров.

Уцелевший вертолет развернулся в воздухе и выпустил несколько ракет в сторону зенитного орудия, сбившего его спутника. Гольдфарб не мог себе представить, чтобы кто-то мог выжить в образовавшемся огненном аду, но зенитка продолжала стрелять. Затем вертолет дернулся. Гольдфарб закричал еще громче. К сожалению, второй вертолет не взорвался, а полетел прочь — за ним тянулся хвост дыма.

Бэзил Раундбуш выскочил из траншеи и принялся стрелять по залегшим ящерам.

— Нужно прикончить их сейчас, — закричал он, — пока у них нет прикрытия с воздуха.

Гольдфарб выскочил из траншеи, хотя чувствовал себя так, будто с него вдруг сорвали всю одежду. Он выпустил пулеметную очередь, упал на живот и, периодически стреляя, пополз вперед.

К ним присоединились люди, которые выскакивали из траншей и развалин зданий. Ральф Виггс ковылял в атаку, словно вернулся в 1916 год. В него попала пуля. Он упал, но продолжал стрелять.

— Ты серьезно ранен? — спросил Гольдфарб. Виггс покачал головой.

— Пуля попала в колено, и я не могу встать, но в остальном со мной все в порядке. — И он вновь принялся стрелять.

Он держался совсем не как человек, только что получивший ранение. Гольдфарб удивленно посмотрел на него, но тут сообразил, что вражеская пуля попала в протез. И хотя они находились на открытом месте, Гольдфарб расхохотался.

— Здесь не больше двух взводов, — прикинул Раундбуш. — Мы можем с ними покончить.

И в подтверждение его слов зенитный пулемет, который так и не смогли уничтожить вертолеты, открыл огонь по ящерам. Первыми использовать зенитки против пехоты придумали немцы в 1940 году во время молниеносной войны во Франции. Получилось дьявольски эффективно.

Гольдфарб побежал к обломкам, разбросанным на посадочной полосе, и спрятался за ними, радуясь, что ему удалось найти укрытие. Высунув наружу ствол пулемета, он выпустил короткую очередь в сторону ящеров.

— Прекратить огонь! — крикнул кто-то с противоположной стороны посадочной полосы. — Они хотят сдаться.

Постепенно стрельба начала стихать. Гольдфарб осторожно высунулся наружу и посмотрел на ящеров. Он видел их в виде точек на экране радара, а также во время налета на тюрьму, когда они освободили его кузена Мойше Русецкого. Но только теперь, когда остатки атакующего отряда бросили оружие и подняли руки, он сумел разглядеть неприятеля как следует.

Ящеры были ростом с ребенка. Конечно, Дэвид их уже видел, но на эмоциональном уровне только сейчас понял, как сильно они отличаются от людей. Они обладали такой развитой технологией, словно были великанами. Впрочем, если по правде, ящеры совсем не походили на детей — наклоненный вперед корпус, покрытый чешуей, как у динозавров, шлемы и бронежилеты, которые придавали им воинственный вид — наверное, более воинственный, чем у него, подумал Дэвид, бросив взгляд на свою грязную форму РАФ.

К нему подошел Бэзил Раундбуш.

— Клянусь богом, мы их победили! — воскликнул он.

— Точно. — Гольдфарб знал, что его голос прозвучал удивленно, но ничего не мог с собой поделать. Он не ожидал, что останется в живых, тем более одержит победу. — Интересно, подойдет ли мне их бронежилет?

— Хорошая мысль! — воскликнул Раундбуш и оглядел Гольдфарба с ног до головы. — Ты стройнее и ниже меня, может, тебе повезет. Надеюсь, подойдет, поскольку время исследований в старой доброй Англии подошло к концу. — Он пнул разбитую логарифмическую линейку. — Пока мы не вышвырнем отсюда чешуйчатых ублюдков, нам остается только сражаться.