Выслушав ответ, Маниакис обратился к Фраксу:

— Может ли наша флотилия совместно с кораблями иподрунгария нанести поражение той части флота, которая осталась на Ключе?

По-видимому, не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, капитан “Возрождающего” скорчил одну за другой несколько уморительно-глубокомысленных гримас, а затем проговорил:

— Думаю, сможем, величайший. Если только на помощь Эринакию не придет флот из Видесса. Но с другой стороны, если он пустит в дело все свои силы, мы понесем такие потери, которые не позволят нам бросить вызов флоту, стоящему в гаванях столицы.

Фракс имел обыкновение высказываться предельно пессимистически независимо от того, насколько плоха ситуация в действительности. Маниакис уже привык к этой манере и включил ее в свои расчеты.

— Насколько вероятно, что Эринакий пустит в дело все свои силы? — задал он следующий вопрос.

— Если тебе нужно мое личное мнение, величайший, то вряд ли он так поступит, — ответил Фракс. — Будь у него такое намерение, он встретил бы нас, не разбивая свой флот на части, далеко к югу отсюда. Но это лишь мое предположение. Желаешь знать точнее — спроси Тиберия.

— Ты прав, — сказал Маниакис и прокричал свой вопрос иподрунгарию.

Тиберий долго размышлял, дергая себя то за один ус, то за другой.

— Просто не знаю, что и сказать, величайший, — ответил он наконец. — Бывали дни, когда он поносил Генесия на все лады, осыпал такими проклятиями, которые, будь он колдуном, в два счета прикончили бы любого, причем тот бедняга радовался бы донельзя, что смерть пришла так быстро и избавила его от ужасных мучений. А в другие дни он поносил мятежников теми же самыми словами. Думаю, Эринакий и сам не знает, на какую сторону ему стать, когда придет время выбирать.

— А это время наступит очень скоро, — сказал Маниакис.

* * *

Горы Ключа имели две главные вершины. Казалось, они вырастают прямо из морской пучины. Внизу на их склонах зеленела растительность, выше виднелись серо-коричневые пятна голой скальной породы. Ни одна из вершин не была достаточно высока, чтобы на ней летом оставался снег.

Сами по себе вершины мало интересовали Маниакиса; они лишь указывали то место, где посреди моря лежал остров. Зато его очень интересовали порты Ключа, особенно южный, Гавдос. Часть флота, остававшаяся под командованием Эринакия, вышла в море и заняла позиции неподалеку от этого порта. Надежды застать дромоны флота врасплох, у причалов либо вытащенными на берег, не сбылись. Эринакий недвусмысленно давал понять, что хорошо подготовился к сражению.

Галера Тиберия лежала в дрейфе борт о борт с “Возрождающим”, так что иподрунгарий мог, не надсаживая голос, рассказывать Маниакису все необходимое о кораблях и капитанах неприятельского флота.

— Каким судном командует сам Эринакий? — спросил Маниакис для начала.

Тиберий окинул взглядом приближающиеся дромоны.

— Было бы легче определить, если бы они шли под парусами, — ответил он брюзгливым тоном. — Но он уже свернул их и опустил мачту, готовясь к бою. То же и на остальных кораблях. Я думаю, вон там! Слева по борту. Да, вон тот, с красными глазами под самым тараном.

— Теперь я его легко могу отличить, — пробормотал Маниакис.

Гребцы корабля Эринакия гнали дромон вперед мощными, ровными и быстрыми рывками весел. Маниакис не мог припомнить, чтобы ему раньше доводилось видеть такую великолепную слаженность: казалось, одна рука движет всеми веслами сразу. Корабль быстро приближался; вскоре стали видны отсверки солнечных бликов на его таране, бронза которого позеленела от морской влаги всюду, кроме блестящего полированного, несущего смертельную угрозу острия. Было ясно, что команда Эринакия приложит все старания, чтобы таран нанес врагу максимальный ущерб.

— Двигайтесь встречным курсом, — приказал Маниакис. — Поднимем щит мира; но если он все же ринется на нас, необходимо, чтобы все были готовы мгновенно вступить в жестокую схватку.

— Да уж, подготовиться надо, — согласился Фракс. — Иначе можно считать себя покойниками. — Он успел оценить, на что способны гребцы друнгария, а также возможности приближающегося судна, которое было заметно больше “Возрождающего” и куда лучше вооружено.

Дромон Эринакия надвигался потрясающе быстро. Маниакис не видел на его носу никаких признаков щита мира, только таран, направленный в одну точку, в борт его собственного корабля, чуть левее носа. Весла вражеской галеры взлетали и падали, взлетали и падали…

— Лево на борт! — скомандовал Фракс рулевому на корме. — Клянусь Фосом, ему не удержать угол атаки!

"Возрождающий” слегка изменил курс, но Эринакий и его команда показали настоящий класс: спустя несколько мгновений сверкающее острие тарана снова смотрело в ту же точку, что и прежде. Фракс прикусил губу.

— Хороши! — пробормотал он. — Очень хороши!

Оба дромона уже сблизились на расстояние выстрела из лука, когда матрос на носу галеры Эринакия поднял щит мира.

— Отвернуть в сторону! — закричал Маниакис.

— Что? Никак ты сошел с ума? — Фракс одарил его бешеным взглядом. — Это же просто хитрость, величайший! Стоит подставить ему борт, и мы глазом не успеем моргнуть, как окажемся на дне!

— Отваливай в сторону! — повторил Маниакис. — Немедленно!

Если его предположения верны, Эринакий захотел посмотреть, не сдадут ли у него нервы в решающий момент. Если неверны… Тогда рыбешек, морских ежей и моллюсков, ползающих по морскому дну, сегодня ждет отличный ужин.

— Право на борт! — прокричал рулевому Фракс — со слезами на глазах и с болью в голосе. Галера Эринакия была настолько близко, что даже отворачивать рискованно: если оба корабля свернут в одну сторону, столкновение неизбежно.

Мгновение казалось, что так и будет. Флагман с Ключа начал повторять движение “Возрождающего”. Маниакиса прошиб холодный пот. Если Эринакий решил сохранить верность Генесию, лучшую возможность сделать великолепный подарок тирану трудно было представить. Но дромон друнгария тут же отвернул вправо и занял параллельную позицию, едва не цепляя кончиками своих весел за весла “Возрождающего”.

Легко перекрыв узкую полоску воды между двумя кораблями, хриплый голос проревел:

— Эй, там! Решили проверить, насколько у вас нервы крепкие, что ли?

Если у ограждения на левом борту дромона стоял сам Эринакий, то он выглядел в точности так, как его описывал Курикий: нервный человек с ястребиными чертами красного злого лица, украшенного клочковатой, с волчьей проседью бородой.

— А разве ты сам не пытался выяснить именно это, высокочтимый Эринакий? — прокричал в ответ Маниакис.

Друнгарий расхохотался. Его смех напоминал волчий вой.

— Да, я имел в виду что-то в таком духе! — рявкнул он. — Ну и как тебе это понравилось?

Маниакис еще не забыл мгновенного липкого ужаса, охватившего его перед, казалось бы, неизбежным столкновением. Но ужас уже почти смыла волна жаркого гнева; первая его мысль была о мести. Но потом ему стало стыдно, и стыд легко погасил ярость. В конце концов, Эринакий имел полное право знать, какого монарха он увидит на троне, если пошлет Генесия к Скотосу.

— И что же, удалось мне пройти твое маленькое испытание, высокочтимый Эринакий? — спросил Маниакис.

Тем временем расстояние между двумя дромонами увеличилось, и друнгарию пришлось немного повысить голос.

— Да, тебе это удалось, — ответил он и добавил, как бы подводя итог: — величайший. — Маниакис почти не обратил внимания на это слегка грубоватое признание своего верховенства. Он с тревогой наблюдал за тем, что происходило на флангах противостоящих друг другу флотилий. В центре, где капитаны обеих сторон видели своих командиров ведущими переговоры, тоже воздержались от боевых действий. Но на флангах разгорелось настоящее сражение. Пара-другая протараненных дромонов уже пошла ко дну, люди барахтались в воде, отчаянно цепляясь за весла, доски и обломки обшивки. На нескольких кораблях полыхали пожары, вызванные боевой горючей смесью, использовавшейся на видессийском флоте.

— Может, прикажешь своему трубачу сыграть перемирие? — спросил Маниакис. — Ибо в гражданской войне империя всегда несет двойные потери, получая незаживающую рану всякий раз, когда гибнет еще один воин, на чьей бы стороне он ни сражался.

— Одной этой причины более чем достаточно, чтобы сыграть перемирие, — отозвался Эринакий. — Генесий не понял такой простой истины до сих пор и не поймет никогда, проживи он хоть тысячу лет! — Друнгарий подал знак трубачу.

Сладкие звуки сигнала перемирия поплыли над водой. Маниакис слегка подтолкнул локтем Фракса, тот подозвал своего горниста, и спустя мгновение простая мелодия, призывающая прекратить сражение, лилась уже с обоих флагманов.

Не все капитаны и далеко не сразу вняли этому призыву. Некоторые командиры кораблей с Ключа искренне сохраняли верность Генесию. А кое-кто из капитанов Маниакиса, успевших ввязаться в сражение до того, как прозвучал сигнал к перемирию, не желал прекращать почти выигранную схватку.

Эринакий с Маниакисом принялись вместе наводить порядок. Дромоны Маниакиса выходили из сражения там, где могли это сделать. А где не могли, внезапно получили поддержку верных Эринакию кораблей. Большинство дромонов, капитаны которых остались на стороне Генесия, пошло ко дну, кое-кто сдался. На двух или трех взбунтовавшаяся команда силой принудила к капитуляции своих непокорных капитанов.

Но несколько кораблей сумели-таки прорваться и устремились на северо-запад, к Видессу; их весла бешено вспенивали воду. Отчаяние позволило им развить скорость, которая оказалась не под силу их преследователям.

— Когда завтра поутру Генесий узнает об измене и поражении, он от злости повыдергает себе усы, — усмехнулся Эринакий. Точнее, ощерил зубы в волчьем оскале. — Эта мысль греет мне душу.

— Мне тоже, — согласился Маниакис. — Но это значит, что завтра нам придется заботиться о собственной безопасности куда больше, нежели сегодня. Есть ли у тебя колдун, которому ты доверяешь? Тиран уже пытался покончить со мной при помощи магии.

Эринакий пренебрежительно махнул рукой, всем своим видом выразив глубочайшее презрение:

— Я флотоводец и никогда не позволял замусоривать себе голову всей этой ерундой, связанной с колдовством.

— Поступай как знаешь, — не стал спорить Маниакис, хотя не разделял, да после той ночи в Опсикионе и не мог разделять столь пренебрежительного отношения к магии. Да, колдовское искусство — непростая штука, его трудно применить так, чтобы достичь нужного результата, а во время сражений от него мало проку. Но, несмотря на это, оно вполне реально и может оказаться смертельно опасным.

— Неужели ты доверяешь ему? — прошептал Маниакису на ухо настырный Фракс. — Даже без кораблей Тиберия флот Ключа не уступает по силе нашему. А если они в сговоре, то перетопят нас всех, как котят.

— Если бы Эринакий действительно хотел с нами разделаться, он мог прекрасно обойтись без давешней пантомимы, — устало ответил Маниакис. — Достаточно было выстроить флот сразу за мысом — и дело сделано. Ведь нам необходимо привлечь как можно больше людей под свои знамена, Фракс; мы с самого начала только на это и могли рассчитывать. И если бы вышло иначе, разве мы продвинулись бы так далеко?

— Понимаю. — Фракс упрямо выпятил подбородок. — Целиком и полностью согласен с тобой. Одно маленькое “но”: мы продвинулись так далеко с теми людьми, которым можно доверять. Во всяком случае большинству из них. Но если мы пойдем вместе с этим флотом на Видесс, а Эринакий в последний момент передумает, мы уподобимся человеку, который шел на двух ногах и вдруг обнаружил, что одна из них отвалилась.

— Очень живописно, — заметил Маниакис. — Беда в том, что, двинувшись на Видесс без флота с Ключа, мы уподобимся одноногому с самого начала.

Фракс досадливо поморщился, но кивнул:

— В общем-то верно. Согласен. Но будь осторожен, величайший!

— Постараюсь, — пообещал Маниакис и, повысив голос, обратился к Эринакию:

— У твоих пирсов найдется место для моих кораблей?

— Да. Мы разместим их в Гавдосе или в Сикеоте, на северной оконечности острова, — ответил друнгарий. — Думаю, ты захочешь держать основную часть моих кораблей в одной гавани, а основную часть своих в другой. Чтобы постоянно находиться в окружении вооруженных людей, которым полностью доверяешь.

Вряд ли он мог слышать тихий разговор Маниакиса с Фраксом. Да, не мог. Один взгляд, брошенный на широкую полосу воды, разделявшую два флагмана, убедил Маниакиса в этом. Он вовсе не собирался устраивать друнгарию проверку на сообразительность, но тот, похоже, устроил себе такую проверку сам. И прошел ее с блеском.

— Если ты полагаешь, что я упущу случай поймать тебя на слове, высокочтимый Эринакий, то ты ошибаешься, — сказал Маниакис.

В ответ друнгарий засмеялся своим лающим смехом.

— С твоей стороны было бы непростительной глупостью отказаться, пока я на деле не докажу, чего стою. Так как? Гавдос или Сикеота? Северный порт немного просторнее, зато к южному проще подходы. Но я полагаю, ты в любом случае захочешь иметь меня в заложниках? — Друнгарий сформулировал свое предположение в виде вопроса, но голос его звучал утвердительно.

— Ну, раз уж ты сам упомянул об этом, то да! — дипломатично отозвался Маниакис, вызвав своим ответом новый взрыв волчьего хохота. — Какой порт выберем? — повернулся он к Фраксу.

— Гавдос, — без колебаний ответил тот. — Друнгарий прав: туда легче подойти, а ведь далеко не все наши капитаны прежде бывали на Ключе.

В Каставале был хороший порт, в Опсикионе тоже; столица имела три великолепные гавани — северную, южную и западную. И только западный порт Видесса мог выдержать сравнение с гаванью в бухте на южном побережье Ключа. Казалось, сам Фос аккуратно вырезал идеальный круг из практически прямой береговой линии, оставив относительно узкий проход из моря в обширную, безопасную бухту. Даже самые свирепые штормы теряли здесь свою силу; они не могли добраться до стоящих в гавани судов, напоминая о себе лишь порывами ветра да легким волнением.

Если бы Видесс не стоял на скрещении сухопутных и морских торговых путей; если бы столица империи не должна была поддерживать свое богатство, ввергая в бедность возможных соперников, то империей вполне можно было бы управлять с Ключа. Интересно, подумал Маниакис, как бы выглядел мир, в котором островитяне, далеко распространив свою власть, заправляют делами на материке, а не наоборот?

Если бы. В действительности городок Гавдос был куда меньше Каставалы, не говоря уже об Опсикионе. А о сравнении с Видессом не могло быть речи. Казалось, все поселение почти целиком состоит из пакгаузов, флотских казарм, таверн, борделей и тому подобных заведений. Если флот вдруг уйдет отсюда навсегда, жизнь в местечке вскоре замрет.

— На севере, в Сикеоте, то же самое? — спросил Маниакис.

Фраксу не надо было объяснять, что он имел в виду.

— В точности то же самое, величайший, — последовал ответ. — Этот остров с незапамятных времен служит лишь базой для военно-морского флота. Выращиваемого здесь зерна не хватает даже на то, чтобы прокормить всех моряков, а ни один город не может прожить только на рыбе.

— Значит, вот оно как, — задумчиво пробормотал Маниакис. — Даже если друнгарий флота решится на мятеж, его люди обречены на голод. Разве что им удастся одержать молниеносную победу. Понятно.

Появился Трифиллий, осматривавший окрестности весьма недовольным взглядом.

— Жуткая дыра! — сообщил он с содроганием в голосе. — Невозможно выразить словами, насколько велико будет мое счастье, когда наконец закончится эта кампания и я вернусь на свою виллу в столице. Боюсь, что жизнь во всех остальных местах, где я побывал, на поверку оказалась невыносимо тоскливой.

— А я боюсь, что было бы куда тоскливее оставаться в Видессе после того, как твоей голове вздумалось одной прогуляться до Столпа, — с каменным лицом заметил Маниакис.

— Оно конечно, но даже в этом случае… — начал было Трифиллий и осекся, сообразив, что его высмеяли.

Возмущенно пыхтя, вельможа поспешно испарился. Фракс чуть не пополам согнулся от внезапно одолевшего его сильнейшего приступа кашля, но героическим усилием воли сумел-таки сдержаться и не расхохотался вслед ретировавшемуся ноблю.

Флагман Эринакия пришвартовался по соседству с “Возрождающим”. Маниакис поднялся по трапу на пристань. После долгой череды дней, проведенных в море, земная твердь зыбко покачивалась под ногами. Вместе с ним на пристань поднялись моряки, вооруженные мечами и щитами, — на случай, если Эринакий все же решится на предательство.

Но друнгарий, хоть и запыхался, спеша подняться на пристань, и хотя его качало из стороны в сторону даже сильней, чем Маниакиса, сразу распростерся на землю перед тем, кого сам назвал своим сувереном.

— Поднимайся, поднимайся! — нетерпеливо проговорил Маниакис. — Нам надо многое обсудить, спланировать, а времени осталось.., всего ничего.

Эринакий встал. Вблизи он выглядел еще более решительным и жестким, еще более упрямым и опасным человеком, чем казался, находясь на палубе своего дромона. Маниакис был двадцатью годами моложе, но ему не хотелось бы скрестить мечи с таким противником или померяться с ним силами в рукопашной схватке.

Но вот свирепое лицо вдруг осветилось улыбкой — так луч солнца, пробившийся сквозь тяжелые грозовые тучи, волшебным образом оживляет самое хмурое утро.

— Я снова получаю подтверждение, что сделал правильный выбор, — сказал друнгарий. — Генесий даже понятия не имеет о том, что такое планирование. А когда случается нечто неожиданное с ним самим или со всей империей, он хватается за что попало и осуществляет первую же идею, втемяшившуюся в его дурную башку. Так стоит ли удивляться, что мы пришли к нынешнему состоянию дел?

— Удивляться действительно нечему, — согласился Маниакис. — Но выбраться из нынешней ситуации будет очень нелегко. Свалиться в глубокую яму всегда гораздо проще и быстрее, чем выкарабкаться из нее. А у прямолинейной злобной тупости тирана есть одно несомненное преимущество: однажды вставший на его пути уже никогда не вернется, чтобы повторить свой неосторожный поступок.

— Это единственная причина, по которой Генесию удалось до сих пор усидеть на троне, — сказал Эринакий. — Но если он не исхитрится каким-либо образом убить тебя, ты его одолеешь. Ты можешь мыслить, в чем я уже убедился. А те, кто пытался поднять восстание прежде, в большинстве своем умели только действовать.

Тиран легко справился с ними, ибо его голова устроена точно так же. К тому же он уже натянул алые сапоги и сидел в столице подобно пауку, притаившемуся в центре паутины, что давало ему огромное преимущество. Но ты — орешек не по его зубам.

— Могу я задать тебе один личный вопрос? — Друнгарий неохотно кивнул, после чего Маниакис поставил вопрос ребром:

— Отчего ты сам не отправился в Видесс за короной и сапогами?

— Я думал об этом, — последовал опасный в своей честности и прямоте ответ. — Клянусь, я думал об этом не раз. Но, имея в своем распоряжении лишь флот с Ключа, я, скорее всего, потерпел бы неудачу, а рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. За долгую жизнь я нажил слишком много врагов. Как по-твоему, почему Генесий держал меня на острове? Он близорук, это верно. Но не слеп.

Маниакис поджал губы. Комментарии Эринакия давали пищу для размышлений. Генесий оставил старшего Маниакиса губернатором Калаврии, понимая, что смещение этого генерала принесет ему куда больше вреда, чем пользы. И он удерживал способного, но непопулярного флотоводца здесь, на Ключе, ибо, получив назначение в другое место, тот мог бы постепенно наладить отношения с остальными военачальниками. Нет, глупостью здесь не пахло. Если бы Генесий использовал свои способности еще и во благо империи!

— Тебе придется разместиться во флотской казарме. — Друнгарий указал на выбеленное ветрами и дождями деревянное строение. — Надеюсь, ты не будешь в претензии. Я и сам там всегда ночую.

— Это мне вполне подходит, — заверил его Маниакис. — По сравнению с лачугами, где мне приходилось ночевать во время военных кампаний, твоя казарма выглядит не хуже императорского дворца. — Он обернулся и посмотрел на пристань, где был пришвартован “Возрождающий”. — Хотя досточтимый Трифиллий с высокочтимым Курикием воспринимают окружающее несколько иначе. А на других моих кораблях находятся еще человек десять столичных ноблей.

— Ну, если они действительно хотят избавиться от Генесия, им придется немного потерпеть, — заметил Эринакий. — Таковы превратности судьбы. А ежели им так сильно не по нутру жесткие постели и соленая рыба, пусть проваливают в ледяную преисподнюю к Скотосу.

Маниакис не выразился бы так прямо, но в целом его мысли совпадали с грубоватой оценкой друнгария. Хотя некоторые вельможи, попав в казарму, постарались мужественно перенести непривычные для них неудобства, большинство предпочли ворчать и жаловаться.

Немного понаблюдав за этой картиной, Эринакий презрительно сплюнул:

— Сборище сосунков, которых только что отняли от груди. Тычутся повсюду и хнычут. Требуют, чтобы мамка снова сунула им титьку.

— Пусть их, — отмахнулся Маниакис, заслужив неодобрительный взгляд друнгария.

Столичные нобли его не особенно раздражали. Пускай себе скулят и стенают по поводу отведенных им помещений; зато они наконец-то начали действовать именно так, как он рассчитывал. Он с удовлетворением наблюдал, как вельможи слоняются по казарме, подсаживаются с кружками терпкого вина то к одному капитану Эринакия, то к другому, ведут с ними разговоры. Чья-то женитьба, родство или кумовство, шапочное знакомство, денежный интерес… Казалось, они знают почти каждого старшего флотского офицера. И чем больше они разговорят моряков, тем крепче сплетут узы, которыми Маниакис надеялся привязать к себе флот Ключа.

— Завтра Генесию станет известно, что ты находишься здесь, а я перешел на твою сторону, — сказал Эринакий. — Вряд ли он обрадуется таким новостям.

— Значит, надо выступить в поход на столицу именно завтра, — ответил Маниакис. — Чем быстрее мы будем двигаться, тем меньше шансов, что он успеет сообразить, где именно мы находимся и что собираемся делать.

Эринакий приветственным жестом поднял свой кубок.

— Ты говоришь как опытный военачальник, величайший! — Он отпил из кубка, изучающе глядя на Маниакиса. — Чем больше я тебя слушаю, величайший, тем больше мне нравится то, что я слышу. Видессии не видать процветания — да что там. Боже правый! — Видессии просто не выжить при нынешних обстоятельствах, если алые сапоги вдруг окажутся на ногах лежебоки!

— Если я не буду все время двигаться, то весьма вероятно, что выжить не удастся именно мне, — заметил Маниакис. — Как я тебе говорил, Генесий уже пытался устранить меня при помощи колдовства. Именно поэтому я спрашивал, есть ли в твоем распоряжении маг, готовый тебя охранять.

— А я уже ответил тебя, что не желаю иметь никаких дел с колдунами. Если уж черная магия не смогла покончить со мной за все минувшие годы, то не думаю, чтобы такое случилось именно сейчас.

Логика друнгария ускользнула от Маниакиса, но он придержал язык. В конце концов, если Эринакию угодно пользоваться показной храбростью вместо мозгов, это его личное дело. К тому же Генесий скорее нападет на своего главного соперника, Маниакиса, чем на его подчиненного, какой бы высокий пост тот ни занимал.

— Я собираюсь послать судно в Сикеоту, — сказал Маниакис, меняя тему. — Ты не возражаешь? Хочу убедиться, что все мои корабли и люди добрались туда благополучно. Кроме того, надо проследить, чтобы флотилии из обеих гаваней отплыли на Видесс в один день.

— Да, это было бы неплохо, верно? — Эринакий издал свой волчий смешок и нелепо взмахнул рукой, вероятно, передразнивая изысканные жесты столичных вельмож. — Действуй, величайший! На твоем месте я бы тоже проверил все, что только можно.

Маниакис вызвал одного из своих офицеров и отдал необходимые распоряжения. Капитан отсалютовал ему, прижав сжатый кулак к сердцу, и отправился выполнять приказ. Маниакис не сомневался: вернувшись, парень доложит, что в гавани Сикеоты полный порядок. Он и вопрос-то задал только для того, чтобы посмотреть на реакцию друнгария. Если бы Эринакий стал отговаривать его от проверки гавани, где его корабли находились в меньшинстве… Тогда у него действительно появился бы повод для беспокойства. Но поскольку друнгарий не стал возражать, шансы, что он все-таки предпримет какие-либо враждебные действия в другом порту, сводились к нулю.

— Остается надеяться, что у Регория тоже все в порядке, — пробормотал Маниакис, обращаясь скорее к самому себе. Но Эринакий расслышал его слова.

— Ты говоришь о своем двоюродном брате, который командует конницей, величайший? — переспросил он. — Я тоже надеюсь, что у него все в полном порядке. Чем больше Генесию придется распылять своих людей, свои страхи и свою ненависть, тем меньше у него будет возможностей в решающий момент сконцентрироваться на чем-то одном.

— Я думаю точно так же, — сказал Маниакис, и сказал правду.

Но не всю правду. Вся правда заключалась в том, что в лице Регория он имел единомышленника, которому мог безоговорочно доверять. А с новыми военачальниками, да и со столичными сановниками тоже, приходилось держать ухо востро, постоянно оглядываться через плечо, чтобы однажды в руке, дружески похлопывающей его по плечу, не оказался зажат кинжал.

— Я припоминаю, что у тебя есть и родные братья, — сказал Эринакий. — Так ли это?

— Да. Двое. Татуллий и Парсманий, оба младше меня. Они служили офицерами в небольших чинах в западных провинциях. Я молю Господа нашего, благого и премудрого, чтобы они были живы-здоровы. Уже долгое время мы в Каставале не имели о них никаких известий. Если учесть, что именно в тех краях Сабрац сейчас опустошает наши земли, с ними могло случиться что угодно.

— Твоя правда. Притом ты не упомянул о бесконечных мелких мятежах, непрерывно полыхающих в западных провинциях. Но наверно, и до твоих братьев еще не дошла весть о том, что ты поднял восстание?

— Думаю, нет, — ответил Маниакис. — Если только Генесий сам не послал за ними, чтобы иметь возможность отомстить мне. Но не думаю, что у него это получится. При том хаосе, который ныне царит в западных провинциях, вряд ли. Как я слыхал, сейчас видессийская армия в тех краях отчаянно бьется за себя, за то, чтобы просто выжить, не более. Местным военачальникам не до каких-то там приказов из столицы.

— То, что ты слыхал, истинная правда, величайший! — Эринакий даже глаза закатил, чтобы показать, насколько истинна эта правда. — Кроме того, тамошние воеводы в ссоре, они не могут нормально взаимодействовать друг с другом, а потому все хуже и хуже противостоят макуранцам.

— Видессийцы погрязли в междуусобицах, — поделился своими наблюдениями Маниакис.

Вряд ли он мог сделать другое столь же очевидное умозаключение, кроме как сообщить всем присутствующим, что воздух необходим для дыхания. Тем не менее несколько капитанов, а также три-четыре столичных сановника косо взглянули на него. Маниакису потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, что он публично напомнил им о васпураканской крови, текущей в его жилах, а ведь многие из присутствующих самым честнейшим образом старались об этом забыть. Чтобы поддерживать его с чистой совестью.

— Ты уверен, что будешь в безопасности, ночуя в казарме, величайший? — прервал затянувшееся молчание Эринакий.

Что ж, это действительно могло быть заботой о его безопасности; но могло быть и насмешкой. Чуть ли не всякая фраза, изрекаемая друнгарием, была пропитана уксусом.

Маниакис предпочел воспринять сказанное как заботу:

— Все должно быть в порядке. Генесий не может знать, где я ночую, а кроме того, мой маг Альвиний все время рядом со мной. Его заклинания спасли меня в Опсикионе, они защитят меня и здесь.

— Альвиний? Вот как? — Эринакий бросил на мага цепкий взгляд.

Тому, при его внешности, действительно больше подходило васпураканское имя Багдасар, чем вкрадчивый, благозвучный видессийский псевдоним, которым он иногда пользовался. Сам Маниакис чаще называл его Багдасаром, но сейчас, особенно после недавней оплошности, ему не хотелось уязвлять слух присутствующих очередным напоминанием о Васпуракане и васпураканцах.

Почувствовав, что на него обратили внимание, Багдасар извинился перед капитаном, с которым разговаривал, обернулся, поклонился публике, поднял кубок, приветствуя всех, а затем вернулся к прерванной беседе. Маниакис улыбнулся. Все-таки маг обладал особенным, присущим только ему умением подать себя.

Слуги зажгли светильники, чтобы застолье могло продолжаться после захода солнца. Маниакис непринужденно беседовал то с одним, то с другим, пока человек, посланный им в Сикету, не вернулся с уверениями, что там все в полном порядке. Тогда он все так же непринужденно дважды зевнул; любой мим на Празднике Зимы позавидовал бы тому, как это было исполнено.

Если ты Автократор Видессии или даже претендент на трон, такая пантомима дает неплохие результаты. Почти мгновенно десятки капитанов, позевывая, отставили в сторону кубки, вышли ненадолго наружу, где воспользовались вырытыми у задней стены казармы траншеями, а вернувшись, попадали в койки. Маниакис не надеялся, что его койка будет особенно удобной; так оно и оказалась. Но уже через пару минут он спал как убитый.

* * *

На завтрак подали булочки, не уступавшие твердостью прибрежным скалам, по паре небольших жареных кальмаров, таких горячих, что обжигали пальцы, и по кружке кислого вина. На взгляд Маниакиса, это была просто военно-морская вариация на тему походной полевой кухни. А столичным сановникам подобная еда показалась хуже отравы. Даже Курикий, который обычно вел себя куда разумнее остальных вельмож, едва проглотил несколько кусочков.

— Что же нам теперь делать? — горестно вопрошал Трифиллий.

Он отгрыз малюсенький кусочек от булочки, пригубил вино и с гримасой отвращения отставил его в сторону, а при виде кальмаров высоко задрал свой громадный нос, хотя в Видессе уличные разносчики торговали с лотков точно такими же кальмарами на каждом углу.