Глава 11

Маниакис сунул свиток пергамента под нос Цикасту, жалея, что у него под рукой нет того кожаного футляра, в котором это послание доставили в Видесс, — тогда можно было бы врезать мрачному генералу эти футляром по ушам.

— Прочти, высокочтимый Цикаст. Теперь ты убедился?

Цикаст не спеша развернул свиток, внимательно прочитал.

— Всегда приятно получать добрые вести, величайший, — проговорил он вежливо, но равнодушно, чем взбесил Маниакиса, — боюсь только, что захват нескольких повозок из обоза макуранцев к западу от Амориона — недостаточный повод, чтобы просить Агатия объявить день благодарения.

Судя по тону, генерала не воодушевило бы даже сообщение о захвате Машиза. Его не могло удовлетворить ни одно из достижений Маниакиса; разве что тот вдруг надумал бы собственноручно вручить Цикасту алые сапоги. Не будь он таким хорошим военачальником, Автократор без малейших колебаний отправил бы его в отставку. С другой стороны, не будь он таким хорошим военачальником, его можно было бы не опасаться.

— Высокочтимый Цикаст, — сказал Маниакис, подавив вспышку раздражения. — Захват повозок не главное. Главное, что у нас теперь есть воины, способные проникать в глубь территорий, удерживаемых макуранцами еще с начала правления Генесия, и благополучно возвращаться. — Воины, способные на большее, чем твои люди из Амориона, злорадно подумал он, хотя и понимал, что несправедлив. Ведь Цикаст проявил себя с лучшей стороны, удерживая крепость так долго, как не смог бы на его месте никто другой. Контратака — другое дело; но ведь нельзя требовать от человека слишком многого.

— Что ж, пусть у нас будет как можно больше столь же славных успехов. — Генерал вернул свиток Автократору. Неужели в его словах прозвучала саркастическая нотка? Интересно. К счастью для Цикаста,.. Маниакис был не вполне в этом уверен.

— Да будет так! — ответил он, решив пока принять слова генерала за чистую монету. — Раз уж мы еще не в состоянии выигрывать крупные сражения, будем выигрывать маленькие. Если мы выиграем достаточное количество небольших стычек, возможно, нам удастся нанести макуранцам серьезный урон и отбить у них охоту ввязываться с нами в серьезную битву.

— Будет неплохо, если получится именно так, — согласился Цикаст. — Но, величайший, — надеюсь, ты простишь мне мою прямоту, вряд ли из этого что-нибудь выйдет. Макуранцы вцепились в наши западные провинции мертвой хваткой, и даже тысячи блошиных укусов не заставят их разжать челюсти.

— Высокочтимый Цикаст! Если ни крупные, ни мелкие сражения не помогут нам вышвырнуть макуранцев с нашей земли, значит, ты хочешь сказать, что отныне западные провинции принадлежат им по праву? По праву сильного?

— Что ты, величайший! У меня и в мыслях не было заходить в своих утверждениях столь далеко, — осторожно ответил генерал.

У Маниакиса давно сложилось впечатление, что Цикаст ни в чем ни при каких обстоятельствах не желает заходить слишком далеко; более умеренного в своих устремлениях человека просто невозможно представить. Отчасти это было неплохо, поскольку позволяло надеяться, что генерал не зайдет слишком далеко даже в мыслях о том, чтобы свергнуть с трона нынешнего Автократора.

С другой стороны, такие качества снижают ценность Цикаста как генерала, подумал Маниакис. Попробуй поручи ему возглавить стремительное преследование отступающего противника и очень скоро обнаружишь: доблестный генерал для приличия проскакал во главе своей армии всего несколько миль, после чего пришел к выводу, что на сегодня уже достаточно, и отказался от дальнейшей погони. Спору нет, Цикаст весьма искушен и изобретателен в оборонительной стратегии, но немногого стоит тот полководец, который ни при каких обстоятельствах не желает вести активные наступательные действия.

Маниакис вздохнул и пошел посмотреть, как поживают его дети. Увидев отца, Евтропия издала восторженный вопль и тут же обхватила ручонками его ногу:

— Папа. Хорошо!

Она говорила гораздо лучше и чище, чем говорил в ее возрасте Таларикий. Все приглядывавшие за ней женщины в один голос утверждали: девочка развита не по годам. Поскольку она и Маниакису казалась очень сообразительным ребенком, ему хотелось верить, что прислуга говорит правду, а не просто изрекает грубую лесть, ставшую уже привычной для ушей Автократора.

Кормилица держала на руках Ликария. Кивнув Маниакису, она сказала:

— Он так жадно ест, величайший! Наверно, вырастет настоящим великаном.

— Поживем — увидим, — ответил он. Вот уж в словах кормилицы точно не было ничего, кроме грубой лести.

— По-моему, он вылитый отец, — сделала еще одну попытку кормилица.

Маниакис только пожал плечами. Всякий раз, взглянув на сына, он видел перед собой бледное, застывшее лицо лежащей в саркофаге Нифоны. Разумеется, ему и в голову не приходило винить младенца в том, что произошло, но тем не менее…

Маниакис подошел ближе, чтобы взглянуть на мальчика. Ликарий узнал его и попытался улыбнуться, не выпуская груди кормилицы. Брызнувшие капли молока потекли по его подбородку; кормилица засмеялась. Маниакис, несмотря на все одолевавшие его заботы, тоже рассмеялся — уж очень глупо выглядел его сын.

— Прекрасный малыш, величайший, — сказала кормилица. — Ест, ест, ест и ест. И почти никогда не плачет. Зато почти постоянно улыбается.

— Это очень хорошо, — ответил Автократор. Ликарий снова улыбнулся. Маниакис обнаружил, что его лицо невольно расплылось в ответной улыбке. Он припомнил, как себя вела прошлой осенью Евтропия; тогда она была несколькими месяцами старше, чем сейчас Ликарий. Радуясь, малышка улыбалась, будто всем своим тельцем приветствуя окружающий мир. И ей не было никакого дела до того, что макуранцы захватили западные провинции империи и Акрос. Она была просто счастлива, когда рядом с ней оказывался кто-нибудь, способный одарить ее ответной улыбкой. Как тогда завидовал ей Маниакис!

Кормилица отняла Ликария от груди и похлопала по спинке, пока он не срыгнул излишек молока.

— Хороший мальчик! — похвалила она, а затем, повернувшись к Маниакису, добавила:

— У твоего сына отличное здоровье. — Кормилица очертила магический знак солнца над своей все еще обнаженной левой грудью. — Никакой лихорадки, никакого поноса, ничего такого. Спит, улыбается и ест. Он отлично знает свое дело.

— Это все, что от него требуется, — ответил Маниакис, также очертив у сердца магический знак. — Всегда приятно видеть, как кто-то хорошо справляется со своим делом вместо того, чтобы все испортить.

— Величайший? — полувопросительно проговорила кормилица.

Должно было стрястись нечто поистине необыкновенное, чтобы эта женщина задумалась над тем, что происходит вне привычного для нее очень узкого круга вещей и событий. Маниакис даже немного позавидовал ей. К несчастью, он слишком хорошо знал: события, происходящие вдали от Видессии сегодня, неизбежно отразятся на состоянии империи завтра. Или чуть позже. Ах, если бы они с отцом не оказались столь удачливы в своих попытках вернуть трон проклятому Сабрацу! Тогда Видессия, скорее всего, распоряжалась бы своими западными провинциями по сей день…

— Папа! — Евтропия явно не собиралась позволить брату полностью завладеть вниманием отца. — На ручки! — потребовала она.

Маниакис послушно выполнил ее желание.

— Какая сообразительная! — опять встряла кормилица.

Маниакис принялся подбрасывать дочку в воздух. Сперва Евтропия радостно повизгивала, но вскоре это ей надоело.

— Поставь меня обратно! — велела она. Маниакис повиновался, и девочка вприпрыжку вернулась к своим куклам.

Кормилица до сих пор не поправила свое платье. Интересно, подумал Маниакис, наверно, она считает, что Ликарий вот-вот снова захочет есть. Но может быть, женщина нарочно демонстрирует Автократору свое тугое тело? Ведь даже если он переспит с ней всего один раз, она вправе рассчитывать на богатые подарки. Если же она забеременеет, то уже никогда ни в чем не будет нуждаться. А если, как то бывает в старинных сказаниях, ей удастся вскружить императору голову и он женится на ней…

Но у Маниакиса не было ни малейшего желания не только жениться на кормилице, но даже хоть раз лечь с ней в постель. Видимо, это дошло до молодой женщины, поскольку она поправила левый рукав платья, скрыв наконец свою молочно-белую грудь от посторонних взоров. Малыш тем временем заснул. Она взяла Ликария на руки и положила в колыбель.

Автократор еще немного поиграл с Евтропией, но вскоре девочка начала капризничать.

— Ей пора вздремнуть, величайший, — сказала одна из прислужниц.

— Не хочу спать! — тут же откликнулась Евтропия. — Не хочу!

Последние слова она выкрикнула так пронзительно, что все находившиеся в детской вздрогнули. Все, кроме Ликария, который даже не пошевелился, продолжая мирно посапывать. Но несмотря на бурные протесты, девочка тут же выдала себя широким зевком. Маниакис обменялся с прислужницами понимающим взглядом. Было ясно, что дочь вскоре уснет сама.

Когда Автократор покинул детскую, его настроение улучшилось. В отличие от многих и многих подданных империи, у его детей дела шли совсем не плохо. Но какую цену пришлось за это заплатить, напомнил он себе. Впрочем, заплатил не он. Платить пришлось несчастной Нифоне.

Ему гораздо сильней не хватало жены, чем он мог вообразить прежде. И не только на широком императорском ложе; ему недоставало разговоров, какие им случалось вести. Нифона не боялась говорить то, что думает: качество, поистине бесценное для жены Автократора. Ведь почти все остальные старались угодить ему, говоря лишь то, что, по их мнению, хотелось услышать их владыке. На честные, откровенные высказывания он теперь мог рассчитывать только со стороны кровных родственников.

Медленно пройдя по коридору, Маниакис вышел на крыльцо. Стражники, стоявшие на низких, широких ступенях, вытянулись, преданно глядя на своего господина. Он приветливо кивнул им; показывать собственным телохранителям, что ты воспринимаешь их как нечто само собой разумеющееся, — весьма не умно и очень опасно. На самом же деле всеми своими мыслями Автократор сейчас был в западных провинциях.

Восстановление Акроса шло через пень колоду. Все же удалось восстановить несколько храмов; теперь их позолоченные купола вновь сияли под лучами солнца. Макуранская армия, уйдя из Акроса, продолжала разбой в отдаленных частях западных провинций. Несмотря на предпринимаемые Маниакисом наскоки, он был не в состоянии помешать макуранцам двигаться, куда они пожелают, и разрушать все, что им вздумается.

Что будет, если Абивард со своими людьми вновь выберет для зимовки Акрос? Удастся ли Маниакису отстоять город? Ему хотелось верить в это, хотелось считать, что обновленная видессийская армия сумеет отбросить захватчиков далеко на запад от Бычьего Брода.

— Вся беда в том, что это не так, — пробормотал себе под нос Автократор.

Если Абивард решит вернуться в Акрос, никто не сможет ему помешать, а значит, все воздвигнутые на месте сгоревших строения тоже окажутся преданными огню.

Маниакис обдумывал, есть ли смысл вывести войска в поход и дать макуранцам бой где-нибудь к югу или к западу от Акроса. К сожалению, решил он наконец, так поступать нельзя. Во всяком случае, до тех пор, пока не появятся хорошие шансы на победу. Видессия сейчас не может позволить себе терять воинов в битвах, которым суждено быть проигранными. Конечно, макуранцы продолжат разграбление провинций, если не вступать с ними в сражения, подумал Маниакис. Но если встать у них на пути сейчас, они просто разгромят его армию, после чего вновь примутся грабить провинции.

— Будь она проклята, необходимость выбирать между плохим и еще худшим! — раздраженно проворчал Маниакис Однако выбирать приходилось.

* * *

Наступило лето, по обыкновению жаркое и сырое. Маниакис решил отпустить Маундиоха и его сотоварищей на север, в Кубрат. Не потому, что был уверен в добрых намерениях Этзилия, просто бесконечно удерживать заложников было неблагоразумно. Это могло рано или поздно внушить кагану самые дурные мысли, даже если пока он таковых не имел.

— Ты не пожалеешь, величайший! — сказал на прощание Маундиох на своем невообразимом видессийском.

Маниакис, конечно, жалел, да еще как, но высказывать подобные сожаления вслух было бы просто глупо.

Тем временем в западных провинциях Абивард, вконец раздраженный непрерывными набегами видессийцев с юго-востока, развернул свою армию в том направлении, в попытке раз и навсегда покончить с досадной помехой. Когда весть об этом достигла столицы, Маниакис почувствовал себя именинником.

Его отец тоже не скрывал радости.

— Не думаю, что он до конца понимает, во что ввязывается, — злорадно хохотнул он. — В тех краях почти так же трудно действовать большими силами, как в Васпуракане. Там вся земля изрезана узкими долинами, ущельями и оврагами. Причем захват какой-нибудь одной долины ничуть не облегчает захват следующей, лежащей всего в миле за ближним хребтом.

— Если нам хоть немного повезет, Абивард застрянет в стране холмов, словно муха в клейкой паутине, — согласился Маниакис. — Это было бы просто здорово, верно? Тогда у нас появится возможность снова закрепить за собой изрядную часть западных провинций.

— Цыплят по осени считают, — предостерег его отец. — Поворот армии на юго-восток был большой ошибкой. Застрять в стране холмов стало бы куда худшей ошибкой. Насколько я знаю Абиварда, надо радоваться, что одну ошибку он уже совершил, рассчитывать же на вторую будет непростительной глупостью с нашей стороны.

— Тогда постараемся извлечь все, что можно, из его первой ошибки, — сказал Маниакис. — В низинах на побережье крестьянам удается выращивать по два урожая в год. Пока Абивард возится на юго-востоке, мы можем даже успеть собрать кое-какие налоги. — Автократор нахмурился. — Ах, как бы мне хотелось взять приступом кое-какие города, где макуранцы оставили лишь небольшие гарнизоны. Боюсь только, что это заставит Абиварда поспешить с возвращением своих основных сил в те края. Нет уж, лучше позволить ему как можно дольше забавляться бессмысленными военными операциями в стране холмов.

— Мудрое решение, — кивнул старший Маниакис. — Потребовался не один год, чтобы империя дошла до теперешнего состояния. Значит, потребуется не один год, чтобы выкрутиться из нынешней заварухи. — Он прокашлялся и утер рот рукавом. — А тот, кто считает, что существуют быстрые и легкие ответы на почти неразрешимые вопросы, попросту осел!

— С тобой не поспоришь. — Маниакис тоскливо вздохнул. — Отец! А как бы ты назвал человека, который страстно желает, чтобы существовали быстрые и легкие ответы на трудные вопросы?

— Не знаю, малыш, — расхохотался старший Маниакис. — Наверно, человеком, которому ничто человеческое не чуждо.

Неделя проходила за неделей; из ближних земель западных провинций в Видесс начали поступать налоги. Маниакису постоянно приходилось бороться с искушением обложить своих подданных такими поборами, от которых у них глаза бы на лоб повылезали. Но если в этом году содрать с овцы шкуру, с кого тогда в следующем стричь шерсть?

— Величайший, если мы не сумеем существенно увеличить поступление золота, где мы возьмем средства для продолжения активных военных действии? — спросил как-то Курикий.

— Провалиться мне на этом месте, если я знаю, — ответил Маниакис, надеясь, что в его словах не слишком явно звучит юмор висельника. — Но, насколько я разбираюсь в цифрах, высокочтимый Курикий, с учетом последних поступлений наши дела обстоят не так уж плохо. Казна империи никогда не бывала так полна с тех самых времен, когда голова Ликиния еще пребывала на его плечах.

Главный казначей во все глаза уставился на Автократора, пытаясь понять, шутит тот или говорит серьезно, но не решаясь спросить об этом прямо. Более уморительного зрелища, чем эти тягостные раздумья Курикия, Маниакису не доводилось видеть с самого Праздника Зимы.

— Шутка, высокочтимый Курикий, — сказал он, положив конец затруднениям казначея. — Всего лишь шутка.

Казначей постарался выдавить из себя улыбку, которая вышла кривой: после смерти дочери он отвык улыбаться.

— Скорее не шутка, величайший, а весьма яркая метафора того крайне затруднительного положения, в котором мы пребываем.

Маниакис подумал, что это одно и то же, но он знал, что пробелы в образовании не позволяют ему вступить в формальный спор с казначеем, а потому сменил тему разговора:

— Пока я не увижу, как полчища макуранцев или кубратов со всех сторон взбираются на стены столицы, высокочтимый Курикий, я намерен считать, что у нас еще остались надежды на лучшее будущее.

— Прекрасно сказано, величайший, — ответил казначей. — Мне как-то довелось слышать проповедь Агатия, в которой он утверждал, что уныние — один из смертных грехов, не заслуживающих прощения.

— В самом деле? — переспросил Маниакис с издевкой в голосе. — Вот уж не думал, что святейший хранит в тайниках своей души такой кладезь премудрости.

Курикий даже запыхтел от возмущения, чего и добивался Автократор.

* * *

Маниакис надеялся, что армия Абиварда окажется изрядно потрепанной в результате действий в долинах, на холмах и на пустошах юго-востока западных провинций, после чего генералу придется отвести войска на центральное плато, чтобы его воины могли отдохнуть и восстановить силы. Он даже обрадовался, когда ему доставили депешу, из которой следовало, что Абивард сыт по горло страной холмов. Но радость была недолгой. Буквально по пятам за вестником, доставившим депешу, прибыли разведчики, сообщившие, что макуранцы, вместо того чтобы убраться зализывать свои раны на центральное плато, большими силами направляются на север.

Неужели генерал двинется на север через прибрежные низины? — в смятении спрашивал себя Маниакис. Он не хотел в это верить, пока оставалась такая возможность, что, впрочем, продолжалось недолго. По тому, насколько быстро и целеустремленно двигался Абивард, стало ясно: он вновь намерен зимовать со своими войсками на берегу Бычьего Брода, прямо напротив Видесса. Маниакис долго изучал пергаментную карту западных земель, будто надеясь обнаружить на ней нечто ранее не замеченное.

— Может, нам все же удастся остановить их в долине Арандоса? — спросил он.

— Если бы у нас была настоящая армия вместо полудюжины полков, на которые можно рассчитывать, — мрачно ответил Регорий. — Остальные наши доблестные воины разбегутся с отчаянными воплями при виде первого “железного парня”.

Автократор только вздохнул. Если уж Регорий, при всей его напористости, считает, что макуранцев не остановить у Аранда, значит, действительно нельзя.

— Раз к югу от реки у нас оказалось достаточно сил, чтобы замедлить продвижение Абиварда, то может, мы все-таки наберем достаточно людей, чтобы остановить его? — Маниакис снова вздохнул.

Все воины, которыми располагала Видессия к югу от Аранда, были обитателями холмов. Они прекрасно сражались на родной земле, где им помогал каждый обрыв, каждое ущелье, каждый камень. Но на равнинах они уступали макуранцам не только числом, но и умением. Сердце Автократора требовало одного, голова твердила ему другое. Остановить макуранцев в долине реки невозможно.

— По крайней мере, этим летом мы дошли почти до Аранда, — попытался утешить двоюродного брата Регорий. — По сравнению с тем, что случилось в прошлом году после падения Амориона, это большой шаг вперед. И мы не распрощались окончательно со всеми западными землями империи, чего я очень боялся.

— Не распрощались? — горько спросил Маниакис. — Разве? Абивард ведет войска куда хочет, творит что ему вздумается, а все наши потуги для него не более чем комариные укусы. Так кому же принадлежат западные провинции? Нам или ему? Он проявил необычайное великодушие, позволив нам нынче летом слегка попользоваться нашей собственной землей, но не станешь же ты всерьез утверждать, что он ее нам вернул!

— Можно молить Господа нашего, дабы он явил нам чудо, — уклончиво ответил Регорий, — но особо рассчитывать на чудеса не стоит. Ибо если Фос начнет разбрасываться ими направо и налево, то они вскоре перестанут быть чудесами. Или я не прав?

Маниакис задумчиво заломил правую бровь:

— Может, послать за Агатием? Пусть побреет тебе голову и подберет голубую сутану посимпатичнее. Ты начал рассуждать в точности как клерик.

— Я не ощущаю внутренней тяги к духовному сану, — ответил Регорий; в его глазах заплясали веселые искорки. — К тому же я слишком люблю хорошеньких девушек. Вот к ним я ощущаю внутреннюю тягу, притом превеликую. — Маниакис попытался шутливо ткнуть кузена кулаком под ребра, но тот со смехом увернулся, продолжая настаивать:

— Так прав я или нет? Скажи!

— В чем? Насчет чудес или насчет хорошеньких девушек? — Собственное язвительное замечание вдруг заставило помрачнеть самого Маниакиса.

За время, прошедшее после смерти Нифоны, ему случилось овладеть двумя прислужницами. Всякий раз, поднимаясь с ложа, он испытывал стыд, но, подобно своему кузену, Маниакис чувствовал бы себя еще хуже, приняв обет воздержания.

— Да, насчет чудес ты прав, — невесело согласился он. — Мне продолжать? Ибо я могу закончить твою мысль за тебя.

— Зачем? Раз уж я тут, то и сам прекрасно справлюсь, — ответил Регорий. — Учитывая, какую кучу дерьма оставил после себя Генесий, сделать за первые два года твоего правления что-либо, достойное упоминания, было бы поистине чудом. Фос такого чуда не ниспослал. Ну и что?

— Ты рассуждаешь в точности как мой отец, — заметил Маниакис. — Но если бы макуранцы умели строить боевые корабли, за эти два года империя уже пошла бы ко дну. Остается только надеяться, что столица выдержит осаду.

— Взять Видесс приступом невозможно, — уверенно сказал Регорий.

— Ты опять прав, — согласился Маниакис, храня каменное выражение лица. — Должно произойти великое чудо, чтобы такое случилось. Но может, богу макуранцев будет угодно сотворить для них это чудо?

Регорий начал было возражать, потом замолчал, внимательно посмотрел на угрюмого Автократора и улыбнулся.

— Ты едва не поймал меня на слове, — сказал он. — Но во-первых, бог Макурана лишь фикция, существующая в воображении самих макуранцев, а во-вторых, я не думаю, что вся империя настолько погрязла в грехах, чтобы Фос позволил Скотосу подняться из его ледяной преисподней и расправиться с Видессией таким ужасным способом. Раз уж солнце снова начало подниматься все выше и выше после прошлого Праздника Зимы, значит, нам снова предоставлен шанс на лучшее будущее. Или я очень ошибаюсь.

— Будем надеяться, что ты не ошибся. — Маниакис торжественно очертил у сердца магический знак. — Хорошо. Если мы не можем остановить Абиварда на реке Аранда, значит, его нельзя остановить нигде между Арандом и Акросом. Но возможно ли остановить его у Акроса, используя уже выполненные там фортификационные работы? — Автократор спрашивал не Регория; он спрашивал самого себя, но его кузен не слишком охотно ответил: