— Тогда — к колышкам.

Ледяной ветер обжигал хуже огня. Хотел бы Виридовикс, чтобы борода у него отросла погуще! Кельт пытался идти по своим следам, но пурга уже почти замела их. С каждым шагом они становились все менее заметными. Виридовиксу казалось, что колышки близко, но тут следы исчезли совсем. Виридовикс подавил подступающую панику. Ведь должен быть какой-то выход!

Ветер! Если направление ветра неизменно, им можно пользоваться как компасом и пойти назад по прямой. Но ветер, должно быть, сменил направление. Через некоторое время Виридовикс понял, что ушел слишком далеко.

Теперь кельт слепо брел наугад, надеясь, что удача поможет там, где бессилен рассудок. Но и этого не случилось.

Виридовикс остановился, скрестив на груди руки. Он понятия не имел, что делать. Ни еды, ни огня, ни укрытия. Тепло постепенно уходило из тела. Батбайян прав: буря может убить человека. Если бы только прекратился густой снегопад, если бы только можно было видеть, что делается в двух шагах от тебя! Виридовикс замотал головой, как растерянный медведь. Снежная пурга, похоже, собирается выть вечно.

Пытаясь найти защиту от страшного урагана, Виридовикс начал разрывать сугроб. Однако ветер почти сразу разметал его. Минут через десять упорных трудов кельт соорудил стенку высотой почти по грудь и скорчился за нею. Самодельное укрытие не спасет, если ураган не окончится скоро. Виридовикс знал об этом.

Смерть подкрадывалась к нему незаметно. Он едва понял, что не чувствует уже носа и ступней. В своем роде это было облегчение: по крайней мере, теперь они не болели. Мысли стали вялыми. Кельт провалился в безразличие. Он знал, что умирает, но сил бороться больше не имел. Он всегда полагал, что будет сражаться со смертью до конца. Но холод сорвал одну за другой все линии обороны и в конце концов не оставил Виридовиксу ничего. Кельт не заметил, как закрыл глаза. На что ему было смотреть? Он заснул, погрузившись в ледяное оцепенение.

— Какой ужасный буран! — Гуделин с трудом перекрикивал вой ветра.

— Ты-то что жалуешься, Пикридий? — спросил Скилицез. — Тебе с твоим жирком теплее, чем любому из нас.

Офицер наклонился в седле, пригибаясь к правому боку лошади, чтобы хоть немного укрыться от ветра.

Жестокая сила степной зимы холодила сердце Горгида, как ветер студил его тело. Сын теплого Средиземноморья, он плохо был подготовлен к бесконечным милям по льду и снегу. Они страшили его больше, чем внезапная смерть на поле боя. Ничего удивительного, если видессиане изображают обиталище Скотоса эдаким ледяным логовом.

Повернувшись к Аргуну, грек спросил:

— Эти бураны у вас всегда такие свирепые?

Лицо кагана, как и его собственное, было смазано таким густым слоем жира, что лоснилось даже в пасмурном свете.

— Я видел несколько таких же сильных буранов за жизнь, — ответил каган. — Но не помню, чтобы ураган длился так долго. И он становится все хуже, чем дальше мы двигаемся на восток. Это очень странно. И непонятно. Обычно самая суровая зима — на западе.

Метель осыпала Аргуна снегом. Каган закашлялся, плотнее заворачиваясь в длинную шубу из овечьей шерсти. После отравления Аргун ощущал холод сильнее, чем его соотечественники. Но с губ владыки не сорвалось ни единой жалобы. Он ни разу не попросил, чтобы армия замедлила продвижение.

Двое разведчиков промчались назад через ряды кочевников — один чуть позади другого. Они направлялись к кагану. Один из них наклонил голову и заговорил с легким презрением к своему сообщению:

— Мы нашли в снегу «косматого», повелитель. Он спал. Рядом с ним чужеземец. Тоже спал.

Брови Аргуна взметнулись вверх:

— Хамор? На нашем берегу Шаума?

— Бандит? — резко спросил Скилицез.

— А, у него нет лошади. Не так давно он потерял глаз. Отвратительная морда. Просто косматый дурак, завернутый в войлок.

— Пес с ним, — вырвалось у другого разведчика, когда он подъехал к кагану. Он был моложе, и в глазах у него искрилось веселье. — Расскажи лучше об огненном демоне!

Первый разведчик сказал грубо:

— Провались под лед с твоим огненным демоном! Если он и демон, то буря покончила с ним навеки. Он замерз насмерть! Чему тут удивляться. Лег в снег в одном только полушубке. Дурак!

— Нет, дай сказать. Он необычный, — настаивал младший. — Где ты видел таких людей, чтобы волосы — как бронза, чтобы усы — как медь?

Горгид, Скилицез и Гуделин в голос вскрикнули. Разведчик вздрогнул. Он явно не ожидал такой реакции на свое сообщение. От дружного вопля лошадь Аргуна слегка попятилась.

— Наш это… Там — друг! — сказал Горгид кагану, от возбуждения перезабыв все правила грамматики.

— Да, это может быть только он, — кивнул Скилицез.

Горгид резко повернулся к разведчикам.

— Вы оставили его там замерзать, кретины?

— Пошел бы ты сам под лед и подальше, хвостом быка твою мать! — отреагировал старший разведчик. — Какое нам дело до чужаков на земле аршаумов?

Судя по злому взгляду, которому он удостоил грека, было ясно: Горгид включен в число презренных «чужаков на земле аршаумов».

Но тут Аргун заревел громовым голосом:

— Придержи язык, собака! Эти чужеземцы — наши союзники! Этот человек спас мою жизнь! Если их друг умрет, ты пожалеешь, что родился на свет!

— Проводите меня к нему, — быстро сказал Горгид.

Разведчики безмолвно повернули лошадей.

— Галопом, будьте вы прокляты! — прикрикнул грек.

Все трое пришпорили коней. Снег полетел из-под копыт. Гуделин и Скилицез неслись следом. Они миновали авангард и погрузились в гудящую снежную пыль.

Горгид пытался понять: как это кочевники разбирали дорогу? Откуда им знать, куда ехать — в этой бесконечной завывающей белой пустыне? Они ориентировались по ветру и каким-то только им одним известным приметам. Ветром жгло глаза. Горгид смахнул набежавшую слезу. Нос уже казался сосулькой, несмотря на толстый слой жира. Все эти плосколицые кочевники куда лучше приспособлены для суровой степной зимы.

— Там! — сказал один из разведчиков, указывая на столбы взвихренного снега.

Сначала грек заметил коней, затем — соскочивших с них аршаумов. Подойдя ближе, грек обнаружил, что один из стоявших людей был хамором — судя по густой бороде. Но Горгид мгновенно забыл о человеке из Пардрайи. Если этот парень еще достаточно жив, чтобы шевелиться, то в ближайшие несколько минут явно не помрет.

— Прочь с дороги! — крикнул грек, спрыгивая с лошади.

Трое аршаумов, стоящих возле неподвижной фигуры, простертой на снегу, вскочили, хватаясь за сабли. Разведчики, прибывшие с Горгидом, закричали — видимо, объясняя товарищам, кого привезли с собой.

Горгид уже ничего не видел и не слышал. Он склонился над застывшим Виридовиксом. Когда он осторожно перевернул кельта на спину, ему показалось, что тот умер. Кожа была бледной и холодной, голова безвольно моталась, как у младенца. Похоже, он не дышал.

Грек взял лицо Виридовикса в ладони. Точно так же держал он Квинта Глабрио, когда шальная стрела убила его друга. Он ничего не мог сделать. Только беспомощно сидеть рядом и проклинать свои знания и опыт. И вот другой человек, который тоже ему дорог. И снова Горгид не в силах его спасти. Проклятие, на роду ему, что ли, написано оставаться ни на что не годным костоправом? Горгида охватил гнев. Вся прожитая жизнь предстала ему бессмыслицей и тщетой.

Внезапно ему показалось, что он чувствует слабое биение пульса на горле Виридовикса. Пульс был почти незаметным, Горгид едва поверил в чудо…

Впоследствии он так никогда и не понял, что делал дальше. Некогда упрямая приверженность голой логике приводила в отчаяние Нейпа, когда жрец пытался обучить рационалиста-грека видессианскому искусству исцеления. «Перестань думать! Выброси из головы все как и почему! — заорал на него однажды Нейп, обычно такой терпеливый. — Ты должен просто знать, что можешь это сделать! Только тогда ты сделаешь это!»

Для грека подобное объяснение было хуже, чем никакого. Он ни разу не добился успеха.

Может быть, окажись Квинт Глабрио тяжело ранен, Горгид сумел бы вырваться за жесткие рамки рационализма и перестал бы наконец везде искать причины и следствия. Но Глабрио был мертв, а даже видессианские жрецы-целители не умели возвращать мертвых к жизни.

И тогда Горгид отвернулся от их искусства — как он тогда думал, навсегда.

Но теперь отчаяние подняло его душу из тех мрачных глубин, где он ее похоронил, и смело все преграды. Осталось одно — жгучее и яростное желание спасти друга.

Увидев, как Горгид замер над Виридовиксом, Гуделин остановил аршаума, который уже собирался тронуть грека за плечо.

— Шаман, — сказал чиновник, указывая на Горгида. — Оставь его.

Раскосые глаза аршаума расширились. Он кивнул и отступил на шаг.

Горгид, уставившийся в белое лицо кельта, даже не расслышал этого короткого диалога. Он чувствовал, как воля собирается в узкий пучок. Он концентрировал силу, точно собирал линзой солнечные лучи. Это был тот самый первый шаг, на котором раньше грек всегда спотыкался.

Его воля рванулась вперед прежде, чем он попытался направить ее на больного. Он стал посредником, проводником энергии.

Сейчас он ощущал слабеющее тело Виридовикса как свое собственное. Его леденил холод, мороз сковывал его пальцы и лицо, проникал до самых внутренностей. По его жилам медленно текла охладевшая кровь.

Первый головокружительный порыв едва не утопил грека в чужом страдании. Он как будто потерял себя в умирающем Виридовиксе. Но упрямое желание спасти не позволило захлебнуться в боли. Горгид не терял памяти о том, кто он такой на самом деле, какие бы глубокие чувства ни терзали в этот миг его душу.

Связь потекла в обоих направлениях. Ощутив в своих венах холодную кровь Виридовикса, грек протянул назад лучик, возвращая больному тепло. Теперь он понимал, что делает. Ускорил биение сердца. Послал комок жара в живот. Направил струю тепла в руки, ноги. Заставил легкие сжиматься и расслабляться — они почти не вдыхали холодный воздух. Почувствовал обмороженные пальцы, щеки, уши, веки, согрел их постепенно и осторожно. Дал свежему потоку крови прилить к коже.

Этими весьма приблизительными, неточными словами он позднее попытался объяснять остальным случившееся. Во время кризиса слова ничего не значили. Уровень, на котором происходило исцеление, был в десятки раз выше любых слов.

И вот кельт заворочался под руками, как в беспокойном сне, забормотал, явно протестуя. И вдруг глаза — зеленые, как галльские леса, — распахнулись.

Только тогда Горгид наконец понял, что он сумел сделать. Его захлестнула неистовая радость и вместе с ней — страшное утомление, плата за исцеление.

Виридовикс не предполагал, что когда-нибудь ему доведется проснуться. И уж тем более не надеялся обнаружить в своем измученном теле ощущение бодрости. Когда он потянулся, то — о чудо! — почувствовал, что тело отвечает ему. Тогда он решил, что безболезненно перешел в загробный мир. Виридовикс просто представить себе не мог, что может столь хорошо чувствовать себя на этом свете. А руки, что мягко касались лица, наверняка принадлежали какой-нибудь прекрасной бессмертной женщине, что явилась к нему с приветствием из загробного края…

Но когда он открыл глаза, то увидел склоненное мужское лицо. Оно было озарено светом торжества и вместе с тем казалось невероятно усталым.

— Ты не похож на красивую девку, — сказал он. — Жалость-то!

Горгид засмеялся:

— Можно не спрашивать, здоров ли ты. Клянусь собакой«Древние греки часто клялись животными, если хотели избежать упоминания имен богов. — Прим. перев.», неужели ты не можешь думать ни о чем другом?

Неожиданно по лицу Виридовикса пробежала тень, в глазах появилась боль. Горгид испугался: действительно ли кельт исцелен? Но Виридовикс тихо проговорил:

— Иногда я действительно думаю только о женщинах.

И попытался встать на ноги. Кровь шумела у него в ушах, голова кружилась.

— Батбайян! — закричал Виридовикс, вспомнив о друге. — Где он?

Услышав свое имя, Батбайян подошел ближе. Хамор все еще кутался в толстый войлок палатки. Казалось, его радовала любая возможность отойти от аршаумов — те глядели на него, как волки на отбившуюся от дома собаку.

Скилицез поддерживал Виридовикса, а чиновник обменивался с Горгидом жарким рукопожатием и торжественно поздравлял целителя со сногсшибательным успехом.

— Ты цел? — спросил Виридовикс Батбайяна, переходя на хаморский язык. Горгид с трудом понимал их разговор. Вот уже несколько месяцев грек не слышал хаморской речи.

— Я цел. У меня был войлок, — ответил кочевник. Он смотрел на Виридовикса во все глаза. — Но ты! Ты жив и задаешь вопросы! Ты оставался в снежном буране без укрытия так долго — ты умер!

— Вероятно. — На лице Виридовикса застыло изумление. — Должно быть, вот он каким-то образом исцелил меня. — Обвиняющим тоном галл добавил, обращаясь к врачу: — Вот уж не думал, что ты умеешь!

— Я тоже.

Теперь грек хотел только одного: укрыться в теплой палатке, хлебнуть большой глоток кумыса и завалиться спать.

Но Виридовикс уже тормошил его:

— Если ты овладел этой магией здешних друидов, милый мой друг Горгид, то погляди на глаз Батбайяна. Ты не мог бы помочь бедному парню?

Грек устало вздохнул. Виридовикс, конечно, прав…

— Сделаю, если смогу.

Молодой хамор отпрянул от Горгида — он не доверял никому, кто имел дело с аршаумами.

— Стой спокойно, — сказал ему Горгид по-видессиански. Батбайян почти не говорил на языке Империи, но понял и повиновался.

Увидев искалеченную глазницу, Горгид втянул ноздрями воздух. До этого момента он не обращал на Батбайяна большого внимания. Увидев одноглазого хамора, он предположил, что тот был ранен саблей или стрелой в одной из степных схваток. Но шрам от увечья не похож на обычный. Он был слишком большим, слишком круглым… Похоже, кто-то пустил в ход раскаленные щипцы. Пальцы, осторожно ощупывавшие шрам, только подтвердили первое предположение.

— Как ты получил эту рану? — спросил он.

Батбайян рассказал все. Он недостаточно хорошо знал видессианский язык, но Виридовикс и Скилицез помогали переводить. Последнее движение рукой, резкое и выразительное, не оставляло сомнений. Скилицеза вырвало. Он набрал в горсть чистого снега, чтобы очистить рот.

— Наш старый добрый друг Авшар, — мрачно сказал Виридовикс. Кельт стоял, кряхтя и покачиваясь. — Его счет и без того был велик. Он заплатит за все. — Зеленые глаза Виридовикса заволокло печалью, мысли унеслись далеко-далеко. — За все! — повторил он тихо и коснулся своего меча, словно черпая в этом прикосновении силу. Наконец он вернулся к действительности и еще раз спросил Горгида: — Так можно что-нибудь сделать с его глазом?

Грек отрицательно покачал головой. Теперь он знал: если возникнет необходимость, сможет вновь исцелить смертельно раненного человека. Зерно брошено в землю, за первым ростком последуют другие. Но в этом случае целительство бессильно.

— Если бы мы встретились сразу после того, как он побывал в руках палачей, — все, что я смог бы сделать, это залечить рану до ее нынешнего состояния. Искусство исцеления не возвращает утраченного навсегда.

Виридовикс невесело кивнул. Батбайян нетерпеливо мотнул головой: он носил увечье как напоминание себе о том, что враги еще не заплатили кровавого долга.

Гуделин оглушительно чихнул. Грек впервые за это время вспомнил о метели. Непогода не кончилась после того, как он нашел Виридовикса. Галл мог снова замерзнуть. Да и все они могли замерзнуть в такую погоду! Горгид поспешил к своей лошади. Порывшись в мешке, притороченном к седлу, он вытащил теплое одеяло и закутал Виридовикса.

Кельт снова ощущал тепло. Снежинки таяли у него на лице. Этого, казалось, было достаточно, чтобы радоваться жизни и считать каждое мгновение бесценным. Галл настолько погрузился в эйфорию, что едва расслышал голос Горгида. Грек спрашивал, может ли он ехать на лошади. Наконец нетерпеливое рычание достигло слуха Виридовикса, и он кивнул, слабо усмехнувшись:

— Не беспокойся из-за такой ерунды.

Кельт уселся на коня позади Горгида, Батбайяна взял в седло Скилицез. Конь грека неодобрительно фыркнул, ощутив двойную ношу, но Горгид усмирил его.

— Эй, да ты сидишь на лошади куда лучше, чем раньше, — заметил Виридовикс.

— Знаю. В последнее время у меня появилась куча бесполезных талантов, — отозвался Горгид, хлопнув рукой по гладию, который висел на поясе справа. Помолчав немного, задумчиво добавил: — И один настоящий, как мне кажется.

Путь назад, к армии аршаумов, был недолгим. Кочевники уверенно продвигались вперед все то время, что Горгид целил кельта.

Командир разведчиков обменялся с авангардом несколькими словами, восторженно отзываясь о целительстве Горгида. Врач скривил рот в усмешке. Теперь, когда он совершил нечто, заслуживающее внимания, этот разведчик торопился примазаться к чужой славе.

Виридовикс не знал на языке аршаумов ни слова, за исключением нескольких ругательств, которым обучил его Ариг. Глаза кельта расширились, когда он оценил наконец размеры приближающейся армии.

— А вы тут, я погляжу, даром времени не теряли! — сказал он Горгиду.

Затем раздался громкий крик:

— Вридриш!

К ним во весь опор мчался Ариг. Большие комья снега вылетали из-под копыт его коня. Аршаум расплылся в счастливой улыбке и хлопнул галла по спине:

— Я тут хотел кое из кого душу вытряхнуть! Вы ушли, а мне ничего не сказали!

— Это я виноват, — ответил Горгид. Как и Ариг, он говорил по-видессиански, чтобы Виридовикс мог их понимать.

— Он еще и виноват! — фыркнул кельт. — Не слушай его, дорогой мой Ариг. Еще чуть-чуть, и я превратился бы в замороженное полено, которое не смогло бы сказать тебе «привет».

— Я вижу, у тебя нет лошади. — Ариг заговорил о самом необходимом для кочевника. — Возьми пару из моего табуна.

— Очень тебе признателен, — сказал Виридовикс. — Кстати, у тебя не найдется еще одной пары для моего друга Батбайяна?

Улыбка покинула плоское лицо Арига, едва его беглый взгляд упал на хамора. Ариг поджал губы. Впервые он напомнил Горгиду Дизабула.

— Ты стал неразборчив в друзьях.

— Да ну? — отозвался Виридовикс. — Возможно, ты прав. Я выбираю в друзья сыновей каганов.

Он пристально посмотрел на аршаума. Темная кожа и толстый слой жира не позволили ему увидеть, покраснел ли Ариг. Спустя мгновение аршаум вернулся со свободной лошадью и приблизился к Батбайяну. Ариг знал немного хаморский язык по наездам в Присту.

— Лошадь — тебе нужно? — спросил он Батбайяна.

Батбайян сжался, видя, как аршаум подходит к нему. Услышав родной язык, он вздрогнул от неожиданности. Затем кивнул с достоинством, которое сделало бы честь и старику.

— Благодарю. — Он снял с пояса кинжал с красивой чеканкой на бронзовых ножнах, изображавшей барса в прыжке, и протянул Аригу. — Дар за дар.

Улыбка вернулась на лицо Арига. Он принял нож и хлопнул Батбайяна по плечу.

Аршаумы, наблюдавшие за этой сценой, одобрительно загомонили. Немногие из них поняли Арига, когда тот предложил Батбайяну коня, но ответный жест хамора не требовал дополнительных объяснений.

— «Косматый» поступает как мужчина! — услышал Горгид слова одного из кочевников.

Его приятель ответил:

— Почему бы и нет? Он побывал в боях. Его шрам не из красивых.

— Скилицез, Горгид, отведите их к моему отцу, — сказал Ариг. — Пусть расскажут нам все!

Сын кагана повернул коня и направился к серому конскому бунчуку.

Виридовикс поклонился Аргуну, сидя в седле. Каган оказался более хрупким стариком, чем ожидал кельт. Казалось, владыка аршаумов с трудом держится на лошади. Возможно, Аргун болен, подумал кельт.

Аргун отдавал приказания негромко, спокойным, почти мягким тоном, но аршаумы повиновались ему беспрекословно. Вождь аршаумов совсем не был похож на Таргитая, однако соплеменники чтили его ничуть не меньше.

Каган смотрел на Батбайяна настороженно, а на Виридовикса — с живейшим любопытством. Затем что-то проговорил.

— Раньше он не верил Аригу, когда тот рассказывал о тебе, — перевел Горгид. — Но теперь видит: сын сказал правду.

Виридовикс хмыкнул и произнес по-латыни:

— Я тоже никогда не видел такого количества узкоглазых и плосконосых физиономий. Но мне кажется, незачем сообщать об этом кагану. Если можешь, рассыпься перед ним в любезностях от моего имени.

Горгид постарался как умел. Аргун проговорил:

— Мне бы хотелось узнать, как вы оба здесь очутились.

Фраза, составленная как просьба, прозвучала приказом. Горгид перевел ее на видессианский — для Виридовикса, а Скилицез — на хаморский, для Батбайяна.

— Кажется, пора! — Виридовикс приступил к рассказу о том, что случилось с ним после того, как Варатеш выкрал его из лагеря посольства.

Имя бандита вызвало гневное рычание у аршаумов. Многие кланы, кочевавшие недалеко от Шаума, сталкивались с этим головорезом. Они не забыли набеги Варатеша в прошлую зиму, и им запала в память его зверская жестокость.

Вскоре галл начал говорить слишком быстро. Горгид переводил с трудом. Ариг помогал греку, когда тот запинался.

Еще один всадник пробился сквозь толпу, окружавшую Виридовикса и Батбайяна. Виридовикс невольно подумал: вот расфуфыренный щеголь! Он носил меха и кожаную одежду, как будто это были шелк и золотая парча. Даже во время снежной бури он старательно расчесывал хвост своего коня, а в его гриву вплетал красные ленты.

— Отец, я… — начал было Дизабул, но Аргун перебил его:

— Подожди, мальчик. Эти чужеземцы доставили мне важные новости.

Красивое лицо юноши потемнело от гнева, когда он посмотрел на Виридовикса. Особенно потому, что за спиной кельта сиял Ариг. Но когда Дизабул увидел Батбайяна…

— Неужто мне цена меньше, чем какому-то косматому?! — зло заговорил он. Аргун жестом велел сыну молчать.

— Продолжай, Красная Грива, — сказал каган кельту.

— Недурно, недурно!.. — весело засмеялся Аргун, когда Виридовикс поведал о фокусе с коровами, которыми запугивал бандитов Варатеша.

Теперь Виридовикс и Батбайян говорили поочередно, описывая события, послужившие началом войны против бандитов и их союзников. Каган задал несколько вопросов о самой битве. Слушая описание катастрофы, изложенное во всех деталях, грек думал: слишком уж все это напоминает разгром при Марагхе. Чары Авшара, какой бы сильной ни была магия колдунов, сражающихся на стороне его врагов, не теряются в горячке боя. Воины Авшара могли сражаться со своими противниками на равных, но магия князя-колдуна в любом случае обеспечивала им победу.

Кочевник рассказал и о том, что произошло после победы Варатеша. Аршаумы впервые в жизни поняли, что напрасно гордились выдержкой и суровостью. Они поневоле утратили свою знаменитую невозмутимость, когда Батбайян заговорил о бесконечных раскаленных щипцах. Хамор рассказывал ровным голосом, словно повествуя о каком-то незнакомце.

Виридовикс добавил к картине несколько штрихов, описав жестокую игру победителей с надеждами униженных врагов и то, как Таргитай умер на месте, когда ему открылась страшная правда.

Горгид слушал с ужасом, но без удивления. Он мгновенно поставил диагноз отцу Батбайяна: апоплексический удар. Как будто это имело сейчас какое-то значение.

После всего, что только что прозвучало, история об уничтожении всего клана прозвучала почти как счастливая развязка. Слишком много страданий. Но Виридовикс снова вспомнил о Сейрем, и его едва затянувшиеся душевные раны открылись. Боль потекла, как кровь.

— Итак, — заключил Батбайян, — Варатеш, чтоб его с ног до головы обгадили духи, захватил Пардрайю. Авшар с ним. Во всяком случае, так мне казалось, пока я находился в плену. По сравнению с ним, — Батбайян бесстрашно взглянул в лицо Аргуна, — даже вы, аршаумы, для меня — посланцы добрых духов. Мы пришли просить о помощи. Захотите вы помогать нам или нет — решайте. — Хамор оглядел стоявших вокруг воинов и добавил сухо: — Вы и без того шли на восток, и я вам для этого не нужен.

Аргун задумчиво теребил бородку.

— Это тот самый Авшар из Йезда, о котором ты говорил? — спросил каган Горгида.

— Да, — ответил грек. Его товарищи кивнули.

Каган сказал:

— В любом случае я не собирался оставлять от Йезда слишком много. Твой колдун станет еще одной юртой, которую мы повалим! — Аргун скрестил на груди руки. Он казался сильным, уверенным в себе вождем, которому незнакомо поражение. Аршаумы радостно завопили. Они тоже не сомневались: единственным исходом их битвы с хаморами и прочими недочеловеками может быть только победа! Видессиане, которые знали страшные чары Авшара не понаслышке, были настроены куда менее оптимистично. Однако большого смысла расхолаживать аршаумов они не видели.

— Это все равно что объяснять глухому, что такое гармония, — пробормотал Гуделин. — Рано или поздно они убедятся на своей шкуре.

— Рано или поздно, — мрачно согласился Горгид. Он не раз уже предостерегал Аргуна о страшной силе, с которой тот может столкнуться. Теперь врач все лучше и лучше понимал Кассандру.

Зимний день короток. Метель не унималась. Все это заставило армию остановиться.

— Ты не будешь против, если я предложу тебе заночевать в моей палатке? — спросил Горгид Виридовикса. — Видишь ли, мне надо бы убедиться, что ты здоров… Мне просто не верится, что ты еще жив! Знаешь, я хочу тебя осмотреть.

Любопытство, как ничто другое, помогло греку преодолеть усталость.

— Представь себе, цел и невредим, и все благодаря тебе, — отозвался кельт и легонько толкнул грека под локоть. — А ты, значит, хочешь меня осмотреть? Ну-ну.

Если бы подобную шутку отмочил кто-нибудь другой, грек, пожалуй, испугался бы. Но сейчас она почему-то доставила ему удовольствие:

— Ты себе льстишь, верзила.

— Да что ты говоришь? — усмехнулся галл, помогая устанавливать палатку. — А эта палатка получше, чем та, что была у нас. Нет уж, давай-ка вобьем колышки получше.

Горгид довольно ловко обращался с огнивом и трутом. Вскоре он развел небольшой костер из кизяка. После ужина он все-таки взял кельта за запястье. Пульс бился ровно и сильно. Когда огонь согрел воздух, грек попросил друга снять полушубок и тунику и прослушал легкие. И снова — ничего: грек так и не услышал влажного хлюпанья, характерного для воспаления легких. Наконец он ощупал руки и ноги кельта, его уши, нос, желая убедиться в отсутствии признаков обморожения.

— Ты отвратительно здоров.

— Исключительно по твоей вине. Так что нечего меня пилить, ты, коновал.

— Насмешник. Однако, не будь ты таким здоровенным жеребцом, ты бы отбросил копыта задолго до того, как я смог до тебя добраться.

И снова гордость и радостное изумление осветили лицо грека. Он наконец-то добился того, что пытался сделать так долго и безрезультатно!

Виридовикс поспешно оделся. В палатке было отнюдь не жарко. Хлебнул кумыса. После нескольких месяцев степной жизни он уже едва ощущал кислый привкус. Кумыс, если к нему привыкнуть, оказался довольно приятным напитком.

— Ну вот, — сказал Виридовикс, — мы рассказали тебе все, что с нами случилось. Теперь поведай-ка старому бродяге, как вы тут справлялись без меня.

Грек послушно начал рассказывать. Они разговаривали почти всю ночь под неумолчное завывание ветра. Слушая, Виридовикс думал о том, что эти несколько месяцев прошли для Горгида не без пользы. В голосе врача то и дело проскальзывала горечь, но появилась теперь и уверенность в себе. Маленький грек будто осознал значимость своих профессиональных познаний. Со дня смерти Квинта Глабрио галл еще не видел его таким… а может быть, кстати, и никогда не видел.

— Помнишь наш старый спор? — Горгид вдруг сменил тему разговора. — Тот, что был у нас с тобой два года назад, вскоре после того как мы очутились в Видессе?

— Какой? — спросил Виридовикс, ухмыляясь и зевая во весь рот. — У нас их было много, всех не упомнишь…

— Возможно. Нет, я имею в виду наш разговор о войне. Ты говорил, что в ней немало радости и удовольствия…

Задумчивая улыбка исчезла с лица Виридовикса.

— А, вот ты о чем!.. — произнес он тяжело и шумно выдохнул через густые усы. — Боюсь, ты был тогда прав. Война — жестокая и грязная вещь, а слава — пустое слово. Разложившийся труп никогда не узнает, кто победил в битве.

Горгид уставился на кельта, онемев, как будто на плечах его собеседника вдруг выросла вторая голова. И эти слова он слышит от неистового рубаки, от варвара, который наслаждался битвой, как вином и любовью?

— Ну и дела… Странно, что ты говоришь об этом… — начал было врач и вдруг остановился. Впервые он посмотрел на своего друга так внимательно. До этого его интересовало только физическое здоровье галла. Теперь же он взглянул на него по-настоящему и увидел глубокое душевное страдание, притаившееся в глазах, в резких морщинах в углах рта. — У хаморов ты пережил что-то более страшное, чем поражение в бою! — вырвалось у грека. — Кого ты потерял?

— Ты, как всегда, всех видишь насквозь. — Виридовикс вздохнул. — Девушка, сестра Батбайяна. Она умерла. К сожалению, недостаточно быстро. — Он помолчал немного и добавил еле слышно: — И часть моего сердца умерла вместе с ней. Какой же смысл во всем остальном? Я потерял все, когда увидел ее, бедную пташку, убитой. Нет смысла. Нет. Я так легко проливал кровь… Два года назад я был не прав и теперь могу признать это. Прав тогда был ты.

Застывшее лицо Квинта Глабрио снова встало перед глазами Горгида. Память об этом не переставала жечь его. Он хорошо понимал Виридовикса.

Некоторое время они сидели молча. Любые слова показались бы сейчас ненужными и фальшивыми.

Потом грек проговорил:

— Ирония.

— Какая ирония?

— Я вспомнил об этом споре, собираясь признать, что прав был тогда ты.

— Не валяй дурака. — Виридовикс был ошеломлен не меньше, чем Горгид. — Ты не хотел даже носить на поясе меча — и вдруг полюбил солдатскую науку? Эй! Скажи еще, что скоро начнешь отрезать у врагов головы и прибивать их к воротам, как это делают кельты!

— Ну, до такого пока не дошло. Но… — Горгид хлопнул по гладию, которого Виридовикс не заметил. — Я ношу на поясе меч и начинаю понимать, для чего он мне нужен. Возможно, я даже начинаю догадываться, что такое твоя «слава». Но, ты знаешь, я думаю, ты ошибался, когда говорил, будто громкое одобрение других помогает защищаться, когда враги наседают. — Неугомонный грек снова пустился в дискуссии.